Анфиса перестала зажигать свечи, потеряла к ним интерес. Назар объяснил тем, что я внутренне успокоился, вытравил в себе лишних тараканов, она почувствовала, и тревога ушла. Хотелось уточнить о нелишних тараканах, он почесал затылок, в этом что-то есть. Но с конкретикой не пошло. Оба пришли к выводу, что тараканы нужны, но в меру. Чтобы в голове не было пустот, в которые может затянуть все полезное.
И потекли счастливые дни и ночи. Анфиса выходила только вечерами, смотреть на луну. В море не купалась, я не настаивал.
Подолгу рассматривала открытки с городом у озера и домом, где условно жила и спрашивала:
- Ты не заметил? как живые, смотришь на них, и они каждый раз меняются.
- И правда, - соглашался я, - с первого раза всего не разглядишь, и со второго, и с третьего.
Не спрашивал, она вдруг сама вспомнила:
- Мы жили недалеко, тут наша дача. Стояла машина, большая такая, крытая, с колесами, рядом поменьше, черная с черными стеклами.
- Ствол выглядывал? - спросил я.
- Да, выглядывал, со стороны заднего сидения. В крытую машину грузили вещи, коробки стояли на снегу.
Стоп, не то. Не тот климат. Хотя бывает, редко, но бывает зимой снег. Я вдруг вспомнил, что ни разу не посетил нашу дачу. Почему?
И тут сложилась четкая картина: Анфиса имеет отношение к моему брату. С ним что-то случилось, он послал ее ко мне, чтобы спасти. Он же остается на верную смерть.
Смерти брату не хотелось, но даже я понимаю, что лишился собственности из-за него, чтобы ему достался дом. Такова воля бабули.
- Не смей, осуждать брата! Не смей! У него тяжелая жизнь, - говорила Мария Спиридоновна, и радужки глаз белели.
Трудно, но уговорил ее пройтись до нашей дачи в надежде увидеть брата или хотя бы разобраться, или, что немаловажно, отбросить очередную версию, и еще показать дом, который построил мой отец. Показать, что я не какой-то подкидыш, что у меня есть родные: брат, мамуля, еще дядя Дима и Тарас. Это из тех, кого я знаю. Родни вообще-то полно, как и у других.
Но она не дошла, остановилась полюбоваться на синие ирисы и ярко-оранжевую розу, единственную на кусте с опадающими листьями. Полюбовалась, но не сорвала, а стала собирать сухую траву, сено - солому, приговаривая, как давно мечтала о бессмертниках. Я потянул ее за руку, она вырвалась и повернула назад.
Возвращались мы скорым шагом, я едва успевал за ней. Даже стал волноваться, искать мистический смысл. Даже подумал, может, что-то почувствовала. Что? Следы преступления?
Стемнело, светила яркая луна, вокруг все будто нереальное, я сам пугался. Да и что мы увидим за забором? Заброшенный дом? Дядя Дима уже не способен ни на что, Тарас - флегматик, Егор ничего не делает, потому что отец отпахал и за себя и за него. У мамули нет денег нанимать рабочих.
Бабуля бы справилась, такое имя, недаром добивалась, чтобы внуки называли ее по имени - отчеству Марией Спиридоновной.
Когда она поселилась у нас, это была катастрофа для отца. Трезвым я его почти не видел, он уже в подпитии приходил домой. А что ему было делать, мамуля с бабулей смотрели так, что он захлебывался пивом и долго кашлял.
В школе я плохо понимал объяснения учительниц, как будто они говорили не по-русски. Это такой кошмар, такой кошмар, мамуля хваталась за голову. Пришлось призвать Марию Спиридоновну, до нас она жила в семье у дяди Димы, растила внука Тараса. Ее появление нарушило мои планы на будущее, я ведь надеялся, что мамуля, как Назаркина мать, будет ходить на работу, вечером возвращаться уставшая, не до сына и его школьных оценок.
В доме должна быть одна хозяйка, таков закон природы, говорила она отцу, поэтому гаремы противоестественны. Понятно, на какую жертву шла, поселив у нас бабулю.
Вечер печальных воспоминаний закончился неудачно. Анфиса захотела пить чай из глазурованной, кружки, красивой, будто искристый снег осел на ее стенках. Кружка тяжелая, но это неважно, дело в том, что ее подарила Света, ее любимая форма тюльпана. Тогда она купила еще белую с васильками и сказала, когда умрет, чтобы я пил из нее компот из сухофруктов. Но та кружка пропала, кто-то украл из будки. Осталась глазурованная, как память о ней. Зачем-то вбил себе в голову, что разбитая кружка будет означать смерть любимой. Понимал, неразумно, но привязалось, как белая обезьяна.
Анфиса провела пальцем по шероховатой кружке, что-то почувствовала, возможно, мое лицо как-то изменилось, я подумал, сейчас бросит ее на пол, чтобы разбить, минута напряженного молчания, - отодвинула ее и стала есть яйцо всмятку. Не ела, высасывала студенистую, дрожащую плоть.
- Домашние яйца, можно не варить до конца, сосед угостил.
Не помню, чтобы меня когда-то накрывала волна ревности. До утра не мог уснуть.
Что ни говори, а знание того, что родственники каким-то боком были причастны к революции, вдохновляло на поступки. Но даже себе не мог объяснить, зачем поехал к Светлане. Более деятельный человек удивился бы, почему раньше, еще до Анфисы, не посетил ее. По дороге сообразил, что Светлана и есть сестра Анфисы. Все сходится.
Теща жила на другом конце города, на Корабельной стороне в частном доме. Развалюха еще та. С тех времен домик стал еще меньше, будто глубоко в землю врос. Я постоял под рябиной, вырастить ее в нашем климате довольно сложно.
Бабулин отец, мой прадед Спиридон, завещал посадить на могиле рябину в память о Сибири, откуда родом, чуть ли не потомок декабристов. С первого раза рябина не прижилась, ездили даже в Никитский ботанический за саженцем, выросло дерево - лопух, ползучее, все в пуху. Пухнастое дерево, - называла его мамуля. Каждый год Егор под мамулиным присмотром выкорчевывает его, но ветки опять быстро укореняются и растут на могиле стеной, закрывая памятник.
Я стоял у рябины, кто-то выглянул в окно, вышла китовидная молодуха с коляской. Сердце ёкнуло, неужели Светлана? Так изменилась? Почему-то сразу не обратил внимания на высокий рост женщины. У нее должно быть большое любящее сердце.
- Что вам надо? - неожиданно недружелюбно спросила она.
- Я к Светлане, я не посторонний ей.
- Нет ее, их нет, сдали нам дом и уехали.
- Куда?
- Далеко, - она подозрительно оглядела меня, - велели никому не говорить.
Ночью пришло понимание: Анфиса - сестра Светланы, я теперь на ней женат. Все сошлось, и я успокоился.
Как и обещал осенью, то есть тридцатого ноября, утром явился Ас. Огляделся, вырвал из моей руки свечу. Не помню, чтобы зажигал. Вперед выступила Анфиса, и заговорила, обращаясь к нему:
- Она добрая, красивая, молодая девушка. Ей нравился один мальчик, принц, но она была бедная простая девушка. Она думала, что она ему не нравится. Он не смотрел на нее, не думал о ней, но это казалось только ей. Однажды ей выпала возможность поехать на бал. И там они встретились. - Ас отступил, она продолжала говорить: - Это была любовь с первого взгляда. Но судьба их разделила, девушка осталась жить в маленькой деревне, а принц уехал в другую страну. Но после долгих лет они снова встретились и жили долго и счастливо, и у них было много ребятишек.
- А у вас много детей? - спросил я.
Ас побагровел, затрясся, я впервые видел танец мужского живота и не мог отвести глаз.
- Немедленно, слышишь? Немедленно собирайся и уматывай отсюда, иначе я не отвечаю за себя.
Он ушел. Под вечер вернулся вдвоем с Егором. Я не сразу узнал брата. Темным загаром и пестрой одеждой (красная куртка, под ней красный спортивный костюм, зеленая бейсболка и желтые кроссовки) походил на африканца. Посмотрел на Анфису и не удивился, будто знал ее и ожидал здесь увидеть, похлопал по плечу Аса, ничего, сейчас все утрясет, повернулся ко мне: "Собирайтесь, оба, вас ждет незабываемое путешествие", - и стал кому-то звонить.
Анфиса смотрела на меня, на брата, пытаясь понять, что происходит. Ее беспокойство передалось мне, и я не мог отыскать вещи. Только пара футболок, куртка и свитер. Все ее сложил в рюкзак, не забыл открытки и семейное фото с мамулей, бабулей, дядей Димой, Тарасом, Егором и мной - маленьким Спиридончиком. Отец был на работе.