- Где вы родились с сестрой? В каком городе? Или в деревне? - спросил я Анфису после интима.
- Не торопи, пожалуйста, - она прикрыла глаза, - не то Чухломенское, не то Бабаевское, на вокзале под часами было написано, может, вообще не там. Но где-то же было.
Я поехал на вокзал и узнал в справочном, что станция Чухломенское Горьковской железной дороги, а Бабаевское - Свердловской. Что мне стало известно? Да, ничего, пусто, названия она запомнила, потому что показались благозвучными.
Маршрутки долго не было, я решил идти пешком к рынку, там больше автобусов, и вдруг хлынул ливень. Холодные струйки неприятно текли по спине, вода заливала глаза, капала с волос, я промок насквозь и захотел в туалет. Надо было перейти дорогу, только ступил на переход, знакомый голос позвал меня, я увидел Щуку.
- Где ты был так долго?! - Я так обрадовался, что забыл про дождь.
Он улыбнулся, полуобнял и, крепко держа меня за локоть, повел по лужам.
- Я лежал без сознания, пришла гадалка, астролог, по звездам гадает, я лежал в бреду, меня вышвырнули, пришел летом, в легкой одежде, майка, джинсы и ветровка. Выгнали зимой. Почти босой, через весь город шлепал по лужам. Сам знаешь, какая питерская зима.
Если его выгнали зимой, а сейчас лето, наверное, шел пешком до нашего города.
- Значит, ты вернулся из Питера. Говорят, город не хуже Парижа. Тебе так не показалось?
Но он на вопрос не ответил.
- В Питере сказали, тебе дано. Благословение получил уже в Москве. В палату много сумасшедших набилось. Даже они понимали: на их глазах свершилось великое.
- Постой, а как же атеизм?
- Что было делать, если меня в психушку отправила жена. Ты спросишь, почему? Потому что я не верил в бога. Моя жена, она врач - психиатр, считала, что это признак ненормальности. Раньше было наоборот. Помнишь такое слово: "мимикрия?" Я советовал запомнить его, пригодится. Если примитивно, в зоологии считается подделка под хищника, или под ядовитого насекомого. Но почему так, до меня никто не догадывался. И ты помнишь, я сделал великое открытие, живи в другой стране, Нобеля бы дали.
Если сейчас углубится, то надолго. Я перебил его вопросом:
- Ты женился?
- Да, был женат. Так надо было, чтобы выбраться из психушки. Она сначала мне верила, ночи напролет верила. Всему верила. Она знала, что я не сумасшедший. А как поженились, все изменилось. Не мне ее осуждать. Надо было в церкви венчаться, а я не захотел. Со временем понял, что был прав, ведь она меня опять в больницу отправила. В больнице, где благословение получил, есть церковь, в бывшей палате. Там захотел в монастырь. Но мне сказали, надо еще в миру пострадать. Все мои испытания на пользу. Вот так, живу духовной жизнью. Ем мало, больше не требуется, пить бросил.
Я подумал, в этом замешана женщина в красном купальнике, она - психиатр, что-то было в ней такое, я почувствовал. Недаром недавно вспоминал ее. Поэтому он пропал надолго. Не успел нас предупредить. Может, дрался на ножах, отбил ее у ревнивого любовника. Но дрались не в нашем городе, иначе менты бы знали, Леха бы мне сказал.
И еще подумал, что буква "ф" в именах Феликс и Анфиса их сблизит. У нас с ней получилось, возможно, из-за моей фамилии Фадейкин.
- Значит, ты ушел в веру и далек от всего мирского, а мне нужна помощь, очень нужна. Ко мне прибилась женщина, Анфиса, то ли потерялась, то ли прячется, кто-то напугал ее, мне одному не разобраться.
- Анфиса! Имя какое роскошное! Писатели любят так называть роковых женщин. Человек не иголка в стогу, разберемся, веди меня к ней.
С деньгами Аса мы доехали быстро. Свечи не горели, Анфиса спала на диване, но сразу проснулась и повела себя как приветливая хозяйка. Даже попыталась накрыть стол, но с непривычки уронила чашку с чаем на пол.
Вот невезуха! Я смотрел на осколки и лужицу и думал, что ничего не получится, она испугается и отключится, но Анфиса засмеялась:
- Спиря, не пугайся, всего лишь чашка, разбилась к счастью.
Щука открыл холодильник и восхитился:
- О, как на выставке колбасных изделий! Ешь до отвала, пока похоть не станет мучить. Совет: где много еды, там должна быть рядом женщина.
Забыл, что мало ест, достал палку сервелата, мелко порезал, - из-за отсутствия зубов еду дробил, - и стал ложкой засыпать в рот и проглатывать. Не похоть, хуже, на сытый желудок его одолевал грех многословия: заведется, замучаешься слушать. Но, как любой невротик, вместо того, чтобы отвлечь, ускорил неизбежное вопросом:
- Как с темой мимикрии? Завершил или все думаешь?
- Продвигаюсь потихоньку, на Нобелевку пока не тянет, но пока, - рассеянно сказал он, перебирая колбасы, но вскоре оживился: - Лежат себе палки, вкусные, пахучие, - он с шумом втянул воздух, выражая блаженство, - ан, не палки, вполне себе пища. Таким образом, в ограниченное количество форм впихиваем безграничное количество содержаний.
- У палки главное - размеры и вес. Но в колбасе цвет тоже ценится, зеленую есть нельзя. Помнишь, как Назар отравился? Ведь предупреждали.
Первая волна насыщения спала, он сосредоточился на дегустации, отрезая от каждого сорта по кусочку. Что не мешало ему наблюдать за тем, как Анфиса зажигала свечи и расставляла на полках в банках из-под сгущенки.
Анфиса ему понравилась, он даже украдкой показал мне большой палец. Нормальная реакция, значит, его не залечили, я рад. Никакой ревности, мы же друзья, а друзья не уводят любимых, если уводят, то это не друзья.
Она пила чай мелкими глотками и хвалили город, в котором мы живем: какой воздух! Какое море! Как нам повезло в правильном месте родиться и здесь жить!
Зря расслабился, отвлекся, забыл, пропустил момент, когда нужно прикоснуться, обнять, хотя бы взять за руку, - и она останется здесь.
Не успел, ушла в себя и заговорила изменившимся голосом, каким бабуля вспоминала все свои прошлые несчастья.
- Мне было двадцать три года, когда это случилось, - и с ужасом посмотрела в дальний угол.
- Случилось, и ладно, что об этом вспоминать, - попытался я вернуть ее в настоящее. Но вернуть не удалось, и мы слушали трагическую историю неизвестно чьей жизни.
- Я была замужем за мусульманином, когда случилась эта заварушка. Резали кого ни попадя. И я, захватив дочь, бежала из Баку в Москву, где жила сестра, почти в самом центре. Сели в поезд, провожал младший брат мужа. Муж стоял на главной площади. Ну, вы помните, что там было. Она никогда и никому об этом не рассказывала, вы первые. А ведь она попала в руки бандитам. Проводник, москвич, закрылся в своем купе. Ее изнасиловали, четырехлетнюю дочь тоже, ее трупик нашли на насыпи железной дороги. Кто-то выбросил из вагона. А я осталась жива. Долго болела и больше не беременела. Врачи не могли тогда ничем помочь. Муж нашел себе другую женщину, она родила ему сына. И вот теперь мне сорок лет, но разве смогу забыть? Старший сын успокаивает, что ни один бандит не остался в живых. Но я не верю.
Щука ласково смотрел на нее, надеюсь, понимал, что на сорок лет она не тянула, и на двадцать три тоже, от силы лет двадцать. Или я не разбираюсь в женщинах. Но ведь и Щука не улыбался бы так сорокалетней женщине.
Да, красивая, да, несчастная. Но женщины чувствуют себя несчастными часто без причины. Что говорится, не с той ноги.
- С мужем мы расстались, - продолжала она, - Детей у нас не было, у него была другая женщина. Какой смысл во всем, если смерть подкрадывается неожиданно.
Щука взял ее за руку и сказал:
- Торжественно обещаю, что ты еще долго проживешь.
А она тихо так:
- Не хотелось бы.
- Ну-ну, - Щука похлопал ее по плечу и почесал затылок. Я впервые видел его растерянным. А она становилась все разговорчивее.
Чтобы ему не мешать разбираться в Анфисиной жизни (вдруг получится?), я включил телевизор и увидел одинокого человека. В синем костюме и красном галстуке, невысокий, некрасивый, - непородистый, как бы сказала бабуля. На лице эмоции не прочитываются, как у дяди Димы с возрастом, такое впечатление, что спит с открытыми глазами. И еще стал тугоухим, правда, избирательно, не слышал только жену, тетю Катю.
Мужчина с непородистым лицом двигался легко, по-спортивному, из зала в зал, такое впечатление, что шел по пустому Эрмитажу, куда меня водила мамуля.
Но когда к нам со Светланой явился Щука, мужчина шел по пустой площади. Смена кадра: легко двигался в пространстве, заполненном людьми. Но ему не мешали идти. Зал был наполнен мужчинами в синих костюмах с красными галстуками.
Щука поднялся к нам в мансарду и увлек Светлану беседой. А я не мог оторваться от экрана телевизора. Меня сильно поразило обилие синих костюмов и красных галстуков, аж, в глазах зарябило. Мужчина запрыгнул на сцену. Камера остановилась на его лице, он стал читать по бумажке и старался не раскрывать широко рот, почти не шевелил губами, я подумал, - чревовещатель. Потом бумажку сунул в карман пиджака, и на сцену выходили красавцы - мужчины и красавицы - женщины, и все обращались к нему.
Вот мужчина не только с красивым, но и одухотворенным лицом, в синем костюме и, в отличие от остальных, с розовым галстуком, рассказал, как у него случился запор в люксе, потому что там раньше останавливался чревовещатель. Другой, в гимнастерке и сапогах, поделился мечтой грудью защитить, не отпускать от себя ни на шаг, посадить в золотую клетку.
Женщина - барыня, румянощекая, в красно - золотом одеянии заявила: "Ах, я вас хочу!", я, правда, не поверил, публично в страсти не признаются. Лицо чревовещателя не изменилось, тоже не поверил. Барыне подошел бы мужчина в гимнастерке и сапогах.
На этой мысли повернулся и увидел, как Щука целует Светлану. Потом она сказала, что у них все было. Так быстро? На мой вопрос друг ответил: "Старый конь борозды не портит", чем меня успокоил.
Сейчас мужчина также легко взобрался на сцену, достал бумажку, но я не стал вникать, чем закончится телесериал, кто с кем останется, досчитал до десяти и повернулся. Щука сонно смотрел на Анфису, голова клонилась, глаза то закрывались, то открывались. Когда они открывались, казалось, что он не понимал, где находится.
Анфиса бормотала, глядя в окно на предзакатное небо: "Сестра, как ты могла бросить меня, уехать, а я осталась одна, зимой, в холод, на улице. Вышла из подъезда с чемоданом, села на него и безучастно смотрела, как грузили вещи в машину".
На прощание Щука сказал, что Анфиса, видимо, из продвинутых, раз способна надолго впадать в трансцендентное состояние, черпать информацию из ноосферы, что означает многое, в том числе инопланетное происхождение. Но мне пока не надо пугаться, всего лишь гипотеза, возможно, бездоказательная, потому что нам, земным существам, не дано выйти за рамки системы. Вряд ли она крещенная, иначе бы носила крестик. К чему он об этом сказал, неясно, я спросил:
- Что мне делать?
- Ищи концы, наверняка найдешь в психбольнице. - Я чуть не сказал, что там уже побывал, но вспомнил, что это был сон. - Наш Палыч все еще рулит больницей. Непотопляемый. Не хочешь встречаться с Палычем, он давно сидит для мебели, иди сразу к нашей Елене Сергеевне.
В последние годы китообразный главврач по причине больных ног почти не выходил из своего кабинета. Он почти не вставал с кресла по спецзаказу, расплылся так, что походил на Генриха УШ, которого поднимали особым устройством вместе с креслом.
Щука остаться не захотел, каково проснуться и увидеть щель вместо окна, на казематы похоже. Я не стал напоминать, что у себя дома он созерцает металлический щит.
Колбасу не взял, после нее захочется пить, воду надо экономить, отключили за неуплату после электричества, соседка разрешает брать у нее, но приходится экономить.
Анфиса прилегла на диван, а я побежал сообщить Назару радостную весть, что Щука нашелся.
- А я думаю, что ты такой ошарашенный, молодец, порадовал, сам-то он даже о нас не вспомнил. Что, совет дал?
- В психушку сходить, похоже она там лежала.
- Значит, в психушку, добровольно, о чем думал Щука, когда советовал? Там тебе не помогут, сам понимаешь, задержат, вырваться будет сложно. Мой тебе совет: не ходи.
Он прав, в больнице я заболеваю, к концу курса лечения не могу передвигаться по палате без поддержки.
Щуке все равно, он, как Сократ, даже смерть примет спокойно.
Даже Назар удивлялся, как психиатры могли поставить мне аутизм. С чего взяла мамуля, что я был несадовским ребенком, и при этом закатывала глаза, как будто считывала информацию, записанную на небесах. К ней присоединялась бабуля, отец не соглашался, но разве одолеть двоих крикливых представительниц рода Засыпкиных, производное от Засыпко, девичьей фамилии мамули.
В том периоде Назар был для меня Назаркой. Его сдали сначала в ясли, родители работали на рыбоконсервном заводе, а потом в детсад. Отец в свой выходной, или когда работал во вторую смену, забирал Назарку сразу после обеда, и мы вдвоем гоняли мяч по двору. Зимой неделями задувал штормовой ветер, я часами канючил, выпрашивал, уговаривал мамулю, чтобы она отпустила на первый этаж. Отпускала, когда у нее болела голова.
Счастливый, прыгал по ступеням, нажимал кнопку звонка и переживал мучительные секунды ожидания.
Мы гоняли мяч по прихожей и коридору, даже когда его мать приходила с работы. Планировка квартир одинаковая, но их коридор казался длиннее и шире нашего. Иногда мячом попадали в лампочку, не помню, чтобы из-за этого кто-то нас ругал.
В их квартире не было ни ковров, ни дорожек. Одежду и обувь они держали во встроенных шкафах.
В наших встроенных шкафах плотник сделал полки, и там хранились варенья и компоты, как говорила бабуля, витаминчики, которых так не хватает зимой, а мне хотелось свежей клубники. В компоте она теряла красноту, и ягоды цвета ненавистной овсянки в розовом сиропе казались ядовитыми.
Когда мы с Назаркой пошли во второй класс, его мать заболела и часто лежала в больнице. Отец приходил с работы и готовил картошку с тушенкой. Пожалуй, ничего вкуснее я не ел, если не считать мамулиного торта Наполеон.
Мать Назарки умерла, а мы продолжали носиться по коридору в их квартире. Я завидовал Назаркиной свободе. Сейчас нет, не завидую, мы теперь на равных и все также вместе.