Вечером я пошел к Назару за ковриками. Наступят холода, не допросишься. Светила полная луна, тропинка хорошо просматривалась, и я добрался без приключений, только спугнул при подходе парочку влюбленных. Пока тепло, пусть тусуются.
Назар еще не спал, сидел с двумя девицами, увидев меня, цыкнул, и они растворились в ночи.
Лицо его распухло и покрылось багровыми пятнами, глаза прикрыты разбухшими веками. Я расстроился, почувствовал себя предателем.
- Из-за них, - он кивнул в сторону будки, - Хмырь один хотел попользоваться женщиной бесплатно. Живой, и что об этом говорить. - Жестом показал, что тему закрыли.
Грустная история, но я горжусь им, хоть попытался женщин защитить.
Он склонил голову, будто прислушивался.
- Что слышно в подземном мире?
- Скрипит, старушка Земля, трудится, - ответил он на мою шутку.
- Нет, чтобы помочь.
- Помогаю тем, что не мешаю. Но если будет тормозить, как несмазанные подшипники, упремся всем миром. Чем больше народонаселение, тем быстрее разгоним. Для того и живем, чтобы земля вращалась.
Назар не поддерживает разговоры о политике, для него все они из одной бочки, это как перебирать бутылки с разными наклейками одного розлива.
Он увлек местного пенсионера Серегу, тот подсел на канал о космосе и потом пересказывал. Насколько помню, Назар ничему не удивлялся, как будто сам уже дошел до всего. С каким восторгом он говорил о теории струн, о мультивселенной и прочем, я не разбираюсь, не тот кругозор.
Коврики дал, не спросив, зачем они мне, и вернул по моей просьбе семейную фотографию Фадейкиных, я хотел показать Анфисе.
- Куда спешишь? Посидел бы еше.
- Женщина прибилась. Анфисой зовут. Не слышал о такой?
-Нет, запомнил бы, редкое имя, литературное.
- Одну нельзя оставлять, зажигает свечи и забывает тушить. Пожары были, локальные, но до поры.
- Тогда иди, башня сгорит, другую построят, а женщину не спасешь.
Он понимал меня и не давал советов забрать свечи, запретить, пригрозить, наказать, изгнать и так далее, права человека - святое.
- Эй, ребята! - к нам шел отдыхающий, их легко отличить от местных, вечно чем-то озабоченных. - Где тут понырять можно? У кого ни спрошу, приезжие.
- Туда надо идти, в ту сторону, к бочкам, таким огромным, металлическим. Там рыбаки сидят, подскажут, - возбужденно заговорил Назар. - хорошо ловится кефаль и ставрида.
Я уж думал, вычеркнул из памяти все, что связано с морем. Как его вычеркнешь, если вот оно, рядом.
Это не бочки, это понтоны, на них перетаскивали линкор Новороссийск, который после взрыва на рейде затонул, в самом центре города, на глазах у жителей. Сколько погибло матросов, жуть! Через два года линкор, напичканный снарядами, отбуксовали в нашу бухту. Корабль сдали на металлолом, а понтоны остались, правда, половина из них продана туркам, тоже как металлолом. Продавец из местных, поместивший объявление в интернете, купил квартиру по-соседству с нами. Чтобы народ особо не возмущался, поставил качели детям. Никто и не возмущался, история мало кого задевала, если точно, никого не задевала, разве что находились чудики, но они все перевирали, как говорил Щука, ради красного словца.
Качели крутились как колесо обозрения. Помню, еще жива была бабуля, рассказывала, что девчонка сломала две ноги. Но потом ей повезло, удачно вышла замуж и уехала в Москву. Мой одноклассник тоже выпал с качелей, неудачно приземлился, сломал две руки, не знаю, удачно или нет, давно его не видел.
Отец был знаком с капитаном буксира, тот считал, что линкор взорвали итальянские диверсанты.
Я не хотел возвращаться в башню, гори она синим пламенем, я хотел остаться с Назаром, если бы не ответственность за тех, кого приручили.
Только раз бежал от прирученной женщины, игривой медсестры, которая ставила уколы умирающей бабуле. Когда она приставала ко мне, игривой не казалась. Само плыло, толстая, потная, горячая женщина в белом халате надвигалась, толкая тугим животом, пока я не упирался в стену у туалета. Тяжело дыша, шипела в лицо: "Не уйдешь от меня, красавчик". Мамуля бы выручила, но она ни разу не вышла в прихожую проводить медсестру, потому что после наркотика бабуля возбуждалась и бродила по квартире, срывая памперсы. Чтобы занять чем-нибудь, мамуля совала мешок с проглаженными и разрезанными на неровные квадраты лоскутками. Бабуля выбирала цветной шелк всех оттенков синего и подолгу выкладывала на постели то пирамиды, то крестообразные фигуры, а то зверушек, как во времена моего детства, но только тогда были квадраты из цветного картона.
От бабули пахло. Когда она не спала, постоянно звала нас. Голос ее изменился, и она как будто взывала к нам из другого мира. Во сне запрокидывала голову, открывался рот, на похудевшем личике казался огромным и страшным провалом.
Она никого уже не узнавала, мамуле было не до меня. А мне почти каждую ночь снилось, что потная медсестра гонялась за мной с гигантским шприцом, и это было пострашнее гигантских пауков.
Когда меня забрали из больницы, Назар уже не жил в своей квартире, его "ушли" родственники года через два после смерти отца. Назар не платил за квартиру, привычки такой не было. Откуда ей взяться, если был рядом отец. Кто-то из родственников подсуетился, и друг оказался свободным от частной собственности, что само по себе благо в теплом климате. Кормить дармоедов в домоуправлении не нанимался.
- Да ты, друг - прагматик, - похвалил его Щука.
С Назаром мы вскоре встретились. Случайно. Недаром для Щуки случай правит вселенной. Хотя, с другой стороны все закономерно: заболела бабуля, мамуля ухаживала за ней, брат категорически отказался носить мне передачи в больницу. Сумасшедшие своим видом действовали ему на нервы. Бабуля заболела, потому что устала от жизни и от меня. Нелогично: если устала, зачем мамуля меня забрала? Я бы спокойненько пережил это время в лечебном учреждении и без посещений брата.
Ушел я не от бабули, а от игривой медсестры, к Щуке. А куда еще, если Назар неизвестно где. Но Щуке было не до меня, ему хотелось мир посмотреть. Квартиру сдал молодому обалдую за деньги.
Друзей в беде не бросают, он взялся помочь с кормежкой. Привел к храму, объяснил, о чем говорить с батюшкой, о чем нет, чтобы разрешили посещать трапезную, и ушел.
У батюшки был мужчина, альфа - самец, в перстнях и с золотой цепью на шее. Увидел меня, поморщился, хотя морщиться естественнее мне, - от него пахло резким парфюмом.
Советы Щуки вылетели из головы, я все забыл и путался в словах. Батюшка перебил меня и обратился к мужчине:
- Вот, Георгий, еще бедолага, выброшенный на улицу. Берись, помогай.
Я вспомнил о святом Георгии и сразу проникся уважением к мужчине с таким именем, несмотря на золотую цепь и удушающий запах. Когда мы вышли из храма, он достал черные очки, затянулся сигаретой, засмотрелся на проходившую мимо девицу и сказал:
- Еще одно чмо навязалось. Ладно, помогу, поехали.
Подвел к черному джипу с тонированными стеклами и долго вез по направлению к Ялте. Остановились у огороженного участка, заросшего сорняками.
- Здесь поживешь, - он показал на вагончик, - будешь делать, что скажу, за еду и ночлег. На пару с ним.
К нам приближался Назар. Он мотнул головой и прижал палец к губам. Я понял и никак не отреагировал.
Мне выдали кайло и лопаты, местность была скалистой, и мы вдвоем стали вгрызаться в землю, рыть ямы для плодовых деревьев. Георгий нас подгонял, грозился не кормить. Я устал, Назар тоже. И когда Георгий уехал, мы ушли.
Назар привел меня на Северную сторону, и мы жили вдвоем в брошенной трансформаторной будке у полуразрушенного бывшего кинотеатра "Моряк". Из подручных материалов он сделал полки для посуды.
Меня нашел брат и вернул домой хоронить бабулю.
Второй раз мы встретились, когда я расстался со своей женой Светой. Назар жил поблизости в недострое, и я прямым ходом, проводив Свету к маме, направился к нему. Такое совпадение: он снова обустроился в трансформаторной будке и из подручных материалов сделал полки для посуды.
Назар в своего отца, хозяйственный, где бы ни поселялись, почти сразу, само плыло, выбрасывали на мусорку исправную кастрюлю и еще кое-что из полезной утвари. Готовил на костре. Но нужно уходить далеко в степь, чтобы кто-нибудь из местных, увидев дым, не позвонил в пожарную службу.
Башня слилась с ночным небом, во тьме светилось окно, одноглазый монстр. Эх, хотя бы фонарь над крыльцом зажег, уютнее бы смотрелось. Включать свет на первом этаже, добраться наконец до шпиля, наверняка там тоже есть электричество. Но дело не в темной башне. Я не хотел туда, погружался в воспоминания, считал плюсы суровой мужской дружбы и не хотел туда. Уговаривал себя, думал о том, что форма, диалектически влияющая на содержание, почти одинакова у мужчин и женщин, с некоторыми несущественными отклонениями. Мы одинаково понимаем, что такое добро и зло, и если женщинам не лениться, тоже могут быть логичными и предсказуемыми. Но я не хотел туда.
Цилиндрическая форма таила женское лоно, но меня не тянуло туда. Наступил кризис, я ослабел и мечтал о Лиде. Даже привиделась в просветах тучи.
Гигантская фигура надвигалась со стороны моря, голова, точнее пышная прическа в кудряшках закрыла луну. Я чуть не плакал и ждал, когда она прижмет меня к своей груди.
И тут подумал, что Анфиса меня ждет, как я жду женщину - кита. Да, ее сначала притянула башня, совпала с настроением, но потом единственным пространством стал я. Уж что есть.
У меня друзья, а у нее только я. При таком раскладе мне должно быть стыдно мечтать о китообразной Лиде.
Что мне Ас, пересеклись и разбежались, мир в движении. Все измеряется скоростью. Кроме любви. Она измеряется пространством внутреннего мира. Лиду в него не поместить, и женщина в красном купальнике не влезет, и та учительница, под юбку которой я заглядывал, роняя ручку, тем более первая женщина, имени которой не помню.
Я нужен Анфисе. И готов принять в метафизическом, метафорическом и физическом смыслах. Смалодушничал, больше не повторится.