Мне хватило трех дней, чтобы без помощников разгрести и вывезти с участка строительный мусор. Назар обещал помочь, но не смог: жара довела, просыпался ночью от сильного сердцебиения, забирался в воду и сидел бы до утра, но сводило ноги. Спал под кустом до восхода солнца и весь день маялся, ничего не ел, пил только воду. Приносила каждое утро любительница кошек Лида из ближайшего дома, ему и собакам.
У Аса росли персики, но Назар отказался, фруктов на всю жизнь наелся в первое лето свободы, - деревьев столько, ешь не хочу. Колбасу даже не предлагаю, травился, спас левомицетин. После того случая таблетки хранит в укромном месте, даже я не знаю, где.
Некоторое время привыкал к тому, что можно расслабиться и отдыхать в свое удовольствие. Но далеко от башни не отходил, только на море, плавал и поглядывал, не явился ли кто, - хватит, пожил, дай пожить другим.
Вроде был начеку, а не услышал, как она возникла на пороге комнаты. Ни шагов, ни скрипа двери, шуршания, дыхания, хоть чего-нибудь.
Верующего этот факт шокировал бы меньше, он всегда готов узреть чудо, на этом держится вера, только молись усердно. Для нас, атеистов, есть цепь событий, одно вытекает из другого, и так плотно они связаны, что чуду не пропихнуться.
Почему-то даже в голову не пришло, что она пришла по объявлению, что ищет жилье, что у нее есть деньги. Не такого она вида. Но что уж тут, я ведь чего-то таинственного в духе темной башни ожидал. Не все закоулки прошел, вернее, даже не заглядывал, даже не поднялся выше второго этажа. Не захотел, боялся, не мое дело, жарко, лучше поплавать.
Она стояла на пороге комнаты, а меня смущала неприбранная комната с разбросанной одеждой и остатками трапезы на столе. Разве так принимают прекрасную даму. Но гостья тоже не в пышно-средневековом платье, а в тонких джинсах и голубой майке, под ней ничего: небольшая грудь не нуждалась в поддержке. Кроссовки и рюкзак за спиной довершали спортивную форму.
Но отрешенное лицо выпадало из образа. Бледное, с удлиненным подбородком, запавшими щеками, глубокими тенями под глазами, нечетко очерченными, почти белыми губами, соответствовало готике и напоминало героиню Эдгара По. У ее ног валялись мокрые плавки, но я не решался их поднять, да она их и не заметила. Замерла у порога, а я пытался вспомнить, где ее видел, что-то далекое, из детства. Возможно, встречались там, но она младше меня. Скорее портрет, похожий на нее, портрет актрисы из книги об итальянском неореализме. Бабуля хотела, чтобы Егор пошел работать в кино, режиссером или, на худой конец, актером. Этот, то есть я, безнадежен, слабак, до революции бы не выжил. Она оглядывалась, чтобы не слышал отец.
Я долгое время боялся ходить в кино, после голливудского фильма, не помню названия. Когда дошло до стрельбы и весь экран залило кровью, я закричал на весь зал. Мамуля потащила меня за руку к выходу, объясняя, что это не кровь, а томатный сок, бабуля подталкивала в спину и спорила, что для этих целей используют клюквенный. Долгое время я не пил ни томатного сока, ни клюквенного киселя.
Признаться, ждал, что она вот-вот исчезнет, как галлюцинация, свойственная некоторым психическим заболеваниям или перегреву на солнце. К этому склоняло ее нереально белое лицо, - в нашем климате от солнечных лучей не спастись никакими шляпами с полями, разве что замотаться шарфом, как умеют восточные женщины. Но она светлоглазая и волосы светлые с рыжеватым оттенком. Или с Луны свалилась или не выходила на улицу. Может, ее насильно держали взаперти? Может, где-то здесь, в башне? Тихо поздоровалась, почти шепотом, наверное, тоже решала, не привидение ли я.
Я предложил стул, она села, коснувшись ладонью моего плеча, да, живая, имеет какое-то отношение к Асу. Родственного сходства нет, другой стиль, возможно, знакомая знакомых, что-то в этом роде.
Неожиданно ее лицо нервно перекосилось, нос сморщился, веки задергались, взгляд остановился за моей спиной. Я невольно оглянулся: диван, окно, темный угол, полки на стене, - наверное, пришла на место трагедии. Кто-то близкий тут умер. На всякий случай спросил, не Александр ли Сергеевич ей нужен, его еще зовут Асом. Нет, о таком впервые слышит.
- Сестра сюда послала, она уехала в Париж, велела с вами пожить.
- Сестра? Меня знает? Как зовут ее?
- Тана.
Странное имя, впервые слышу, может, псевдоним? Но она недоуменно посмотрела на меня: нет, сколько помнит, так ее зовут.
С Таной мог встречаться в психбольнице, но не спросил, место такое, не каждому расскажешь.
Она замерла, кажется, задремала, вдруг испуганно посмотрела на меня, будто впервые увидела, робко улыбнулась, - узнала, перекинула рюкзак на грудь, порылась, достала конверт, вытащила открытки и успокоилась.
- Вот, смотрите, я здесь живу. - Я увидел цветущие кусты: розовые, белые, фиолетовые и ярко красные. - Растут в моем саду, у дома.
Форма шарообразная, так кусты у нас не подстригают, разве что в парках. Еще фотография, нет, открытка, на обороте типографский шрифт, не кириллица. Что-то вроде озера в огнях вечернего города, домики сбегают к воде с пологой возвышенности. На горизонте синие горы
- Красиво? Это озеро, - пояснила она и показала еще открытку, - Здесь я живу, на втором этаже.
Уютный балкон с резными перилами и цветами в горшках мне понравился. В нашей квартире на втором этаже, доставшейся от родителей отца, тоже балкон. Долгое время там хранился всякий хлам, и когда его убрали, бабуля увлеклась цветоводством и никого не пускала, нечего делать, только ветки переломаете. Разрешалось любоваться распустившимся цветком, не переступая порога. Бабуля восторгалась красотой природы и поучала: трудись, и все получится. Я согласно кивал, да, красиво, очень, не соображая, на что смотреть, такое изобилие, глаза разбегались.
Под балконом - витрина магазина. Чистый тротуар, ни ям, ни выбоин, ровный ряд аккуратно подстриженных деревьев, не у нас, где-то в Европе, в стране с умеренным темпераментом.
Может, она меня с кем-то путает? Может, сестра поселила ее в гостинице, а она решила погулять и пришла не туда? С приезжими женщинами случалось: снимали жилье, уходили на пляж, а потом не могли отыскать, где поселились. Отец удивлялся: дома, вроде разные, о чем они только думают. Ни одного мужика не встречал, чтобы заблудился. Потому что женщины в армии не служат, - отвечала мамуля. Не потому, а поэтому, - уточнял отец. Мамуля долго объясняла ему, в чем он не прав.
- Ты поселилась в гостинице и забыла, где? Наверное, заблудилась, потеряла кошелек, и тебе нужны деньги на маршрутку, - "догадался" я.
- Нет, пришла к тебе. - Она тоже перешла на "ты". - Ведь я уже сказала, сестра в Париж уехала, велела у тебя пожить.
- Где твои родители?
Лучше бы не спрашивал. Она заплакала, выбежала на крыльцо, я бросился за ней. Подняла голову, глаза и нос покраснели, совсем еще девочка, школьница. Забормотала, невнятно, как жужжание шмеля, в мольбе подняла руки к небу, опустила, пауза, и выдала выразительным сильным голосом, откуда только взялось, с истеричными всплесками монолог.
- Сквозь легкую ткань я ощутила каменный холод стены. В сумрачном коридоре никогда не бывает солнца и тепла. Ничего живого, лишь в горшках растопырились серо-коричневые колючки, земля потрескалась от жажды, и букет моих любимых анютиных глазок поник. Оранжевая пыльца осыпалась, лепестки скрутились и никого теперь не радуют. А мать, - она замолчала, показалось, вот-вот заплачет, нет, улыбнулась и запела высоким голосом оперной певицы: "Миллион, миллион алых роз ты сегодня мне принес".
Это было так неожиданно, что я подумал, включила музыку. Как? если вот она, вся на виду, а рюкзак остался в доме.
- Хорошо поешь, - похвалил я, - старинная песня, ее напевала моя бабуля. Хотя чаще и охотнее она пела: "Черный ворон, я не твой". - Подождал, но она молчала, и добавил: - Она требовала, чтобы ее называли по имени - отчеству Марией Спиридоновной в честь знаменитой революционерки, с именем в нее вошла душа смелой и непреклонной женщины.
Лучше бы не пугал ее эсеркой, она стала озираться, вид загнанной волчицы: окружили собаки и охотники с ружьями наготове. Отступает к двери. Иди в башню, красавица, ничего не бойся. Я здесь, рядом, - мысленно уговариваю ее и стараюсь не двигаться, не дышать, но это лишнее, только сильнее напугал ее тяжелым вздохом. Красавица убежала, наверное, за рюкзаком. Жаль, но насильно мил не будешь.
Ее мать в больнице, понимаю, у самого бабуля умирала. И сам я в больничке полеживал. Действительно, медперсонал любит кактусы разводить. Широколистные растения чахнут. Еще Щука заметил: "Здесь розы не цветут, им чистый воздух нужен".
К больничному воздуху привыкаешь, пропитываешься запахами, и пока они не выветрятся, никто играть с тобой не хочет. Только Назар, привык, у него мать тоже болела и рано умерла.
У Аса розы не водятся, между грядками с помидорами растут ноготки, любимые цветы бабули. И красивые, и полезные, лучшее средство от рака. Ела бы побольше. Если бы бабуля была жива, мамуля не выгнала бы меня и в суд бы не потащила. Мария Спиридоновна решала по справедливости, что не мешало иметь вредный характер. Жил бы я теперь в комнате с видом на море, как хотел отец, на южной стороне, и наблюдал бы чаек в голубом небе.
Скрипнула дверь, чуть приоткрылась, словно привидение, не вышла, выскользнула, не касаясь земли. Без рюкзака, я обрадовался. Светлой тенью протянулись тонкие руки и обхватили столб, на нем держался козырек над крыльцом. Я пожалел, что не нарвал цветов в знак начала конфетно - букетного периода. Из сладкого печенье в пачках и сахар. Еще сгущенка. Заговорить не решился, по ее позе из пьесы "Ромео и Джульетта" ждал монолога и дождался. Она начала его театральным шепотом:
- Лучше бы принес засохшую ветку акации с прикрученными к ней бумажными ромашками. Проволоку можно залепить пластилином. В усопшем больше ясности.
Я опять пожалел, что забыл про букет.
Щука одобрил, когда Света показала ему подарок мужа: сережки с рубинами. На отцовские деньги, по завещанию лично мне, но раньше их не на что было тратить. Мамуля ворчала, понадеялась на мою глупость и упустила возможность купить новый холодильник.
- Подарки дари, это предтеча полового акта, а секс - профилактика импотенции, - учил Щука
- А если она будет дарить? - спросил я
- Только не тенденция, а то роли перепутаются, как в плохом театре.
Наверное, правильно, что мы с Щукой никогда не дарили друг другу подарки. У нас сложилась суровая мужская дружба.
- Я тебе верила, ты ведь обещал, - я невольно оглянулся, но кроме нас, никого не было. - Твои обещания - слова, прикрученные к засохшей ветке акации! - почти кричала она. За забором кто-то включил музыку, надеюсь, не услышат и не подумают, что мы ссоримся. - В живом правду не ищи, не прикрутишь проволокой и не залепишь пластилином, живое неуловимо. Надо быть смелым, чтобы делать ставки на жизнь. Самый главный урок, который дают родители, урок смерти. За это им спасибо.
- При условии, если их переживешь, - добавил я и спросил: - Ты замужем?
Но она не обратила внимания.
- Я уж забыла, сколько прошло дней с тех пор, как мы не виделись с ней. Она не замечала меня и ругала отца: "Я просила вареную колбасу. Понимаешь? Вареную. А ты что принес? Я не могу это есть, у меня десны кровоточат от твердой пищи". Ее полное тело пугало, зеленые глаза в полутемном коридоре превратились в два обжигающих кошмара. Страшны не трупы мертвецов, а крики и стоны умирающих и ужас в глазах зрителей. Она смотрит так, будто по стене за моей спиной ползет ядовитое насекомое, я боюсь повернуться и увидеть смертоносное жало. Еще страшнее смотреть в эти глаза, неизвестно, что последует, если я отведу взгляд. Я устала и плачу. "Что такое"? - мать поднимает бровь, лицо ее перекашивается, и я замолкаю. Я помню, как у нее перекашивался рот, когда она совала мне в рот чайную ложку с растворенной таблеткой. Я выплевываю горькое лекарство, оно течет по подбородку, мать кричит. Сцена повторяется три раза в день и на ночь. Она прижимает меня к толстому животу. Все женщины с толстыми животами носят детей. Только в животах старух мертвые дети. И я буду старой. Ты знаешь, мой верный друг, я живу на сквозняке. Мой дом продувается со всех сторон.
- В старинных замках гуляли сквозняки, наверное, поэтому рано умирали от чахотки. Говорят, там привидения живут, - сказал я, чтобы напомнить о себе.
Но она не услышала. Наверное, актриса, репетирует монолог на фоне темной башни, так ей захотелось. Актрис еще не встречал, может, они все такие, отвлеченные. Им интересно только то, что происходит на сцене среди декораций. А я в роли зрителя. Знать бы, что за пьеса. Но я рад, что она не уходит.
- Я хочу домой, мне холодно, - сказала она нормальным голосом.
Откуда холод, если весь день жарило, как в аду, только сейчас подул приятный ветерок, но не стал спорить. Не до конца был уверен в ее реальности. Когда она молчала, я забывал о ней, а когда говорила, казалась чужой и далекой, и я чувствовал себя сиротой, брошенным Светланой.
В гостиной взгляд актрисы зафиксировался на бутерброде, я облегченно вздохнул, спектакль утомил, но пусть она останется, достал из холодильника колбасу, нарезал хлеб, заварил чай. Она немного поела и уснула на диване в позе эмбриона. Вот пошевелилась, раскинула руки, я всмотрелся в ее лицо, даже во сне печать страдания. Думаю, не актриса. Зачем еще во сне страдать, им хватает сцены.
Ближе к истине, то, что мы встречались в больнице. Меня запомнила, а я ее не заметил. Наверное, это был период, когда кроме Светки - ветки никого не замечал.
На диване лежала женщина,такая нежная и беспомощная, такая доверчивая, что меня потянуло лечь рядом, защитить, приласкать.
А вдруг Светка сейчас явится? От этой мысли раньше прошибал пот, я слабел, ложился на диван и предавался сладостным воспоминаниям. Мечтал, с ума сходил. Явилась другая, и все изменилось?
Короткая воля у тебя, Спиридон, нельзя так, мужчина силен долготерпением. Теряю контроль над чувствами, не соображу, что делать. Нужен совет Щуки, хотя бы его присутствие. Хотя бы познакомить ее с Назаром, но жалко будить. Разбужу, вдруг испугается, хотя и странно: сама пришла к одиноко живущему мужчине.
Пугливость свойственна женщинам. Хотя без нее тоже можно оставаться женственной. Как моя Светка, ничего не боялась, даже мамулю укусила за палец. Ух, как вспомню, до сих пор дрожь по телу.
Началось с того, что у мамули стали пропадать деньги. Может, не замечала, как тратила на сладости или искала не в том месте, куда положила. В ответ злилась: "Вы что, старой маразматичкой меня считаете?"
Светлана любила острое и соленое. Медсестра в психбольнице говорила, что у нее родится мальчик, а девочки рождаются у любительниц сладкого. Мамуля, когда рожала Егора и меня, сладкого не любила. Кажется, все совпадает, но уж слишком просто, чтобы быть истиной. Человечество столько веков и тысячелетий бьется над контролем пола при зачатии, а тут психушке нашелся скромный гений в лице немолодой медсестры.
Медсестре Светлана верила. В конце концов надоело, наслушался о народной мудрости, а также способности видеть ауру (устал от всей этой чуши).
Мы откровенно поговорили и пришли к выводу, что вкусовые предпочтения надо изучать метафизически, исходя из духовного. Или, на примере мамули, психологически: не наступила ли у нее деменция?
В связи с этим решено было за мамулей наблюдать, и когда она стучала по трубе, призывая нас, - не игнорировали, а спускались, даже если уже лежали в постели. Вдвоем под ее команду перебирали посуду, белье, рылись в карманах. Даже заглядывали в холодильник, мамуле не нравилось, и она прогоняла нас.
Света не удержалась от мистики и предположила, что в доме появилась колдунья, из тех, что способны превращаться во что угодно, в ложку, например, вон ту, с гравировкой в виде рыбки. Глаз у рыбки подозрительно живо смотрит. Ложку надо в море выбросить или зарыть глубоко в землю, тогда колдунья покинет дом.
- Выбросить ложку? Память о маме?! Да я скорее тебя выброшу. Воровка!
Мамуля накрутила себя так, что схватила Свету за руку и потащила на крыльцо. Вот тогда Светка и укусила ее за палец. Потекла кровь. Мамуля издала такой вопль, что мы бежали из дома. Попали в лабиринт гаражей, с трудом спустились к морю, стали искать пещеру, чтобы в ней поселиться как древние люди. Где-то тут обитал апостол Андрей Первозванный. Нашли неглубокую, полезли, но Светка чего-то испугалась и попросилась к своей маме. Всю ночь до утра я вел ее домой. Наконец дошли, она обрадовалась, побежала, забыв обо мне. Я смотрел ей вслед и с тоской думал, что мы никогда больше не увидимся.
Только рассвело, и я по привычке спустился к морю поплавать. Плавал в это утро долго, даже устал и отдыхал в тени каменного козырька. Посвежевший, в хорошем настроении вернулся в башню, поднялся в комнату и вздрогнул от неожиданности: женщина хочет унести подсвечник, бронзовый, в виде виноградной лозы, он стоял на полке, а сейчас она держала его в руках. Я ведь забыл, что она спала рядом со мной на широком диване. Забыл о ней, какая тут влюбленность, - подумал я и этим предопределил некоторый период мирного сосуществования, не окрашенного сильным чувством.
Она согласилась завтракать в тени под навесом, там продувает легкий ветерок с моря, также можно любоваться морским простором и полетом чаек. Она была другой, веселой, и голос без вчерашних истерических ноток. С интересом разглядывала меня, засмеялась, когда я назвал свое имя.
- Спиридон - долдон. - Она захлопала в ладоши. - А я Анфиса.
Я понял, что своим именем гордилась, хотя мелькнуло, может, псевдоним. Щука бы сказал, что человек имеет право называть себя, кем хочет. В знак протеста против узурпации официоза.
Анфиса долго смотрела в чашку с кофе, наконец сказала, что пьет чай, но не хочет меня напрягать, нет-нет, достаточно печенья. Я наблюдал, как она отламывала по кусочку и долго жевала, следя за полетом чаек в чистом небе. У меня так не получается, если вытягиваю шею, пища застревает в горле. Необычная женщина.
Ее редкое имя тревожило. Если сама его придумала, значит, страстная натура, ведь не Катя и не Таня. Как быть, если ей захочется натиска и бури, - неутолимой страсти? а я люблю Светлану. Сказать сейчас или лучше потом? Но я не хотел остаться в одиночестве, поэтому о Светлане умолчал.
После завтрака на столе остались крошки от печенья, я стал сметать их птицам, Анфиса сказала: "Подожди". И ушла в башню. Вернулась в длинном сарафане алого цвета, такого яркого, что порозовели руки и щеки, и казалось, будто фигура охвачена огнем. Я вспомнил отца.
"Сгорел заживо", - говорила бабуля, и мне не нравился ее тон, будто о соседе или, вообще, о ком-то незнакомом.
Отец сгорел в машине, сел за руль легковушки друга, ехали вдвоем на рыбалку и на повороте столкнулись с Камазом. Друг выпрыгнул, а он не успел.
Долгое время, тоскуя по отцу, я представлял картину: мужчина, высокий и стройный, привязан к столбу, держится мужественно и презирает мучителей. Пламя достигло груди, языки лизали лицо, и щеки мои горели.
Картинка узнаваемая, может, из учебника истории. Стройный мужчина в облегающей белой сорочке, расстегнутой на широкой груди, не походил на отца, что не мешало его таким представлять.
- Отец у тебя есть? - спросил я Анфису.
- Как у всех, был, а потом сплыл.
Если бы она спросила о моем отце, я бы рассказал, что гордился им. Он работал шофером - дальнобойщиком и часто катал меня. В кабине на неровных дорогах трясло и подбрасывало, я держался за отца и смеялся. Никогда так не смеялся, как рядом с ним. Живот у него был такой, что с трудом помещался за рулем. Дома он или сидел в кресле у телевизора, или лежал на диване, бутыль пива на расстоянии протянутой руки. Я лез к нему на колени, ползал по животу, дергал за густые брови, - он все терпел.
От алого цвета заныло в висках. Анфиса что-то почувствовала, что-то ей передалось, ушла в башню и переоделась в джинсы и майку. Сарафана я больше не видел, значит, связь возможна, и это радовало. Плавать она отказалась и весь день просидела в башне.
Когда я вернулся после вечернего заплыва, свечи размножились. Откуда она их взяла, принесла в рюкзаке? Видимо, жила там, где не было электричества.
Не выдержал, спросил, и она внятно ответила, что нашла на полке. Действительно их было много за рядом пустых бутылок с яркими этикетками.
В городе бывают веерные отключения, но зачем их зажигать в жару? Смысл неясен, кроме того, что тревожного человека огонь успокаивает, и частые занятия сексом тоже, но психиатры скрывают от нас, - объяснял Щука.
Проснувшись ночью, я увидел незабываемое зрелище: из кромешной тьмы выступало освещенное пламенем лицо красавицы.
Место такое, чертовщина лезет в голову, может, она явилась от отца, что-то он хочет передать или поддержать, - привет из потустороннего мира. Простительное предположение, потому что я не знал, что делать с ее привычкой, и пытался найти объяснение для душевного успокоения. Но пока буду искать, она подожжет башню. Следы ожогов на мебели множились, особенно пострадала полка с бутылками.
А тут еще испытание, грешен, возжелал ее. Работал ноутбук, звучала музыка, и на мониторе менялись картинки. Она склонилась так, что касалась щекой моей щеки. Лицо ее, освещенное экраном, тоже менялось: темно-красное африканской расы, желто-зеленое из мира рептилий, голубое инопланетянки. Что-то мистическое было в этих переменах. Музыка прекратилась, экран потемнел, и я увидел густой румянец на ее щеках. И такой блеск в глазах, что чуть не изменил Светлане, резко поднялся со стула и стал ходить по комнате, уверяя, что найду ее родственников.
Я не знал, замужем ли Анфиса. По заветам Щуки западло приставать к замужним женщинам, ведь когда-то и к твоей жене пристанет какой-нибудь хмырь. Со старой любовью тоже надо разобраться. Не берем формальную сторону, сам-то я кто? Кем себя ощущаю? Женатым или уже холостым?
Я долго ходил и уверял больше себя, чем Анфису, что найду сестру, только пусть опишет место жительства, нормальный дом, а не Дворец английской королевы.
Мне нужна ясность. Разве нормально спать с женщиной и не знать, замужем она или нет? Спрашивал несколько раз, снизошла, получил в ответ длинный монолог.
- А ведь любила, с ума сходила. Случайно забрела в гости и увидела немытые чашки, прожженную дыру на шторе. - А что я мог, если она любит ставить зажженную свечу на подоконник и при этом декламирует: "Свеча горела на окне. Свеча горела". Сто раз поправлял, советовал ставить ее на стол. - Душа человека настроена на гармонию, как песня. Любовь, нежность ласка - человек ликует. Любовь, унижение, потеря себя - человек страдает. И стремится избавиться от такой любви. Если у женщины слабая воля, ей долго мучиться как от больного зуба. Надо было давно его вырвать. И потом недоумеваешь, зачем так долго мучилась. И, наконец, в ее жизни появился солидный мужчина. Шесть лет пролетели в достатке. Положение его такое, что он, лежа с ней в постели, управлял бизнесом. Породистое лицо, красивый голос соблазнителя, но так и не сделал ей предложение. Правда, когда они уже расстались, и ее место заняла другая женщина, он сказал, что ждал от меня предложение. "Ты не знаешь, чего хочешь, а женщина должна знать". Нет, она прекрасно знала, что хотела любви. И что он ей ответил? "Женщина, привыкшая к комфорту и достатку, искать мифической любви не будет". А она боялась достатка на примере матери, жены ответственного работника. Полированная мебель требовала ежедневного ухода. Она с тряпкой от пыли с утра принималась за уборку, и до вечера. Если нет любви, однообразия не выдержать, и случались приступы бешенства: она хватала палку и разбивала вазы без цветов, бокалы без вина, конфетницы без конфет. Ее лечили, и там, в больнице она нашла себе другого.
Может, ее сестру увезли на чью-то дачу, связали и подожгли? Про Анфису забыли, и она сбежала? Но страх в ней засел и проявляется таким образом. Надо сходить в милицию, узнать, не ищут ли молодую женщину, ушла из дома и не вернулась. Если не ищут, не обнаружен ли труп женщины, предполагаемой сестры Анфисы.
В участке скучал одноклассник Егора. Вспомнит ли, как они подростками квасили на нашей даче и гоняли меня за пивом? На всякий случай изучил его отчество в рамке на двери.
"Василий Геннадьевич, здравствуйте", - обратился я к нему, но не помогло, он даже не дослушал, подскочил и куда-то заспешил. На выходе попросил плотного и невысокого напарника Лёху вникнуть. Лёха учился вместе со мной и Назаром.
Он смотрел мимо меня, крутил ручку, постукивал ею по столу, демонстрируя нетерпение. Я обрисовал ситуацию. Для красочности рассказал о сестре, привязанной к стулу с кляпом во рту. Дачу подожгли, и она сгорела в огне.
- Что ты от меня хочешь? - спросил он,
- Женщина потерялась, понимаешь? Надо найти ее родных.
- Она бездомная, неужели ты не понял? Таких много, но мы ничего не можем: нет программы, нет ничего, мы их не трогаем, но помочь не можем. Заявление будешь писать?
Он переключился на компьютер. Уже на пороге я вспомнил:
- Да, вот еще, она одета не как бомжиха. Может, ее сестру убили, а она успела убежать.
- У нас мусорки Рублевские. Я там сам подобрал себе почти новые берцы. Ладно, завтра приходи, с утра прочешем дачи.
Сходил, Лёха сказал, что труп был, мужчины, сорвался со скалы. Предполагаемой сестры пока не находили, и с тоской посмотрел на меня. Понял, больше не потревожу сверхзанятого мента.
Вернулся в башню и попал в завесу дыма. Чтобы пробраться на второй этаж, обмотал лицо мокрым полотенцем. Нашел очаг возгорания: дымился линолиум, на котором догорала свеча. Анфиса спала на диване, проснулась и засмеялась, я обрадовался, что не испугалась моего укутанного лица. Значит, доверяет.
На море не пошел, исподволь наблюдал, как она, с виду тихая и незаметная, порой совершала порывистые движения и даже пританцовывала. О чем-то начинала рассказывать, не договаривала и в нетерпении постукивала босыми пятками: ну что же ты такой непонятливый. Вечером я засиделся за компьютером, она легла, и через некоторое время услышал бормотание: "Винсент, Винсент, где ты? Приди, я здесь", - то ли во сне, то ли засыпала. Винсента она уже звала, ночами, и меня как мужчину это не вдохновляло. Конкурировать с незнакомым Винсентом желания не было, поэтому я старался сохранять холодную вежливость. Правда, и о Свете вспоминалось вяло.
Ситуация, конечно, тревожила, в любой момент может выйти из-под контроля: любимой рядом нет, а та, которая рядом, все больше нравилась, все сильнее волновала меня. Каждую ночь срываться и бежать к морю, чтобы снимать напряжение, меня не устраивало.