Справка. Мой друг Андрей Иванович Соловей родился в 1920 г. в Японии. С 1925 г. с перерывами жил в Харбине. С 1940 ─ в Шанхае. В 1947 г. приехал в СССР по дури, купился на обещания Сталина. У него была необычная внешность: рост метр девяносто, породистая голова, профиль Мефистофеля, ─ на фоне нищеты, серости, унылости и крайнего невежества он сильно раздражал власть. В 1949 году его посадили на десять лет по статье 58 за антисоветскую деятельность, как он говорил, был изъят из обращения. Освобожден после смерти Сталина и признан осужденным необоснованно. С 1956 г. жил в Свердловске - Екатеринбурге. Я познакомилась с ним в 1977 году в Свердловском архитектурном институте. Обычно он скрывался за дверью с табличкой "Фотолаборатория". Владел в совершенстве несколькими языками, в том числе читал на китайском, но в институте был востребован только как фотограф. Я тогда читала лекции по социологии города, и он для меня переводил статьи из научных журналов, в социологии не разбирался, но любил спорить. Объединяла нас любовь к литературе. Мы дружили до его смерти в 2003 году. Его письма я храню.
***
В предперестроечное время Горбачевского сухого закона я училась в аспирантуре. Андрей Иванович приехал в Ленинград, как он заявил, с проверкой, чем я тут под видом аспирантуры занимаюсь.
Его поселили в гостевой комнате на первом этаже нашего общежития. И сразу пришли знакомиться самые активные аспиранты с Кавказа. Тут же по общежитию пролетел слух, что появился полиглот, к нему потянулись: группа высокорослых, спортивных скандинавов, немец из восточного Берлина и даже математик Афанасий из Греции, обычно скрывался в своей комнате, боялся женщин. Я с трудом отбила друга от непрошеных гостей, очень хотелось прогуляться по городу не только с любителем, но и знатоком мировой архитектуры. Ему тоже хотелось посмотреть город. В Ленинграде он впервые. Обшарпанный, грязный Свердловск эпохи застоя уже замылил глаз и никак не воспринимался. Но Ленинград, Васильевский остров, ─ пир прекрасной архитектуры прошлого и позапрошлого веков.
Долговязый друг, обвешанный фотоаппаратами, козлом прыгал от одного здания к другому, ругался, что все запущено, и снимал ─ снимал. Как всегда, когда он водил меня по городским улицам, здания оживали, вместо скучных фасадов вдруг возникали изумленные лица с широко открытыми ртами, одноглазые разбойники, напыщенные купцы с дородными купчихами, парубки с чубами и шапками набекрень и много других портретов.
Потом мы посетили музей кораблей. Я знала, что родственники Андрея Ивановича до революции занимались кораблестроением. В музее он показал макет корабля, когда-то построенного его дедом.
От обилия впечатлений и скудости аспирантской еды я устала и села на скамейку рядом с университетом. Друг продолжал снимать и неожиданно вступил в глубокую, почти непросыхаемую лужу. Промочить ноги при холодной погоде опасно для здоровья. Надо было согреться. Мне тоже хотелось выпить вина, красного, белого, сухого, мокрого, неважно, ─ просто выпить.
─ Сейчас, подождите, я мигом, вон магазин.
Он совершал прыжки от одной монопольки, как называл магазины, до другой, а я сидела возле университета и смотрела на серое небо. Больше не на что: фасад здания университета требовал ремонта со времен революции. Рядом асфальт в трещинах с глубокими выбоинами.
Хаотичные прыжки друга длились долго, он возвращался и, чертыхаясь, жаловался: из пития на полках ничего кроме просроченного кефира. Стал накрапывать дождь. Наконец Андрей Иванович взял меня под руку, и мы направились в сторону станции метро.
─ Все зло от женщин, ─ неожиданно, как мне показалось, не в тему, сказал он. - Если бы не женщины, революции бы не было.
Я засмеялась:
─ Да, мы такие, поджигательницы.
─ Ничего смешного, барышни до революции отказывались встречаться со студентами, если те не участвовали в подрывной деятельности. В упор не замечали студента, если он не клеил листовки и не боролся против царизма.
─ Во всем женщины виноваты? Поздравляю с присоединением к партии женоненавистников. Они считают, что жизнь была бы светлее и разумнее без нас. Осваивайте деторождение из пробирки, вы мужчины, вам все подвластно.
Он меня будто не слышал:
─ Кисточками с красками всех еще не обеспечили, а спиртным уже не торгуют. Вы внимательно прочитали сухой закон?
─ Намек ясен: виновата жена президента, доктор философских наук.
─ Винить только ее я бы не стал. Вы тоже учили в университете марксистскую философию. Помните, нам обещали гармоничное развитие личности при социализме? ─ Я промолчала. ─ Так вот, с развитием не получилось по причине повальной алкоголизации общества, наш с вами скромный вклад...
─ Разве плохо гармонично развиваться? ─ перебила я его, ─ Не пить, не курить, читать умные книжки и помогать слабым.
─ Вот именно, я об этом. Как только у философов появился прямой доступ к телу власти, упустить шанс было невозможно, и, как в сказке, тяга к алкоголю заменяется тягой к искусствам. Все играем джаз! Только женский ум мог родить эту чушь.
─ Романтиков и среди мужчин хватает, ладно, женщины ─ подстрекательницы, но кто делал революцию? Вам напомнить?
─ Не отвлекайтесь на далекое прошлое. Я про настоящее, про то, что к кисточкам и краскам надо добавить легализацию публичных домов.
─ Какая связь между ними?
─ Странно, что не понимаете. По Марксу практика ─ критерий истины, а искусства не бывает без эротической составляющей.
─ То есть как? ─ Я споткнулась на ровном месте.
Из темного переулка в светлый день вышла процессия жуткого вида алкашей, с трудом различались мужчины и женщины. Впечатление, будто они из последних сил добирались до кладбища. Мне еще сильнее захотелось выпить, о чем я сказала другу.
В тот момент мы проходили мимо стоянки такси, и один из таксистов спросил, не ищем ли горячительное. Таксисты тоже люди, наценка небольшая, каких-то 50 процентов.
─ Вот видите, вы еще и ведьмы. Пока вам самим не захочется, ничего не получится, ─ засмеялся Андрей Иванович.
Первый тост я предложила за недорезанных буржуев. Друг почесал бороду и усмехнулся. Все стало как прежде, чувство юмора ─ неотъемлемая часть гармоничных отношений.
На запах болгарского красного сухого набежали аспиранты, они же посоветовали докупить вино в монопольке недалеко от общежития, обратиться к Ашоту от Левона.
Трех бутылок хватило всем, чтобы улучшилось настроение.
На следующий день друг оправдывался, что чушь про решающую роль женщин в революции прочитал в какой-то книжонке, забыл автора, но доля истины есть. Я решила не спорить.
К теме женщины в истории мы больше не возвращались, не было повода, наступили другие времена.