В моем детстве она была древней старухой из страшной сказки, не помню ее имени, только прозвище Крыска. Худая, невысокая женщина, злое синюшное лицо, тонкие губы и выдвинутые вперед передние зубы. Говорила с придыханием, ее большая ладонь с шишковатыми длинными пальцами держалась за плоскую грудь или ползла выше и обхватывала шею, будто Крыска пыталась задушить себя. Слова вылетали скороговоркой, но часто она не успевала договорить, начинала надрывно кашлять, сотрясаясь всем телом.
Ни взрослые, ни дети ее не любили и называли Крыской не только за внешность, но и за то, что она грызла дядю Прошу, за которого вышла замуж перед войной, потом проводила его на фронт. Он дошел до Берлина и вернулся, счастливый, что остался живым, наверное, поэтому всем улыбался. Моя мама, любительница поэзии, называла его воином хорошего настроения. Я не совсем понимала, но без улыбки на крупном бледном лице его не помню.
На войне он был шофером, шофером и остался. Это не профессия, это мир в созерцательности мудреца с такой насыщенностью событиями, ─ сценарист нервно курит.
Если Крыска была злой мачехой из сказки, то дядя Проша ─ добрым волшебником. В обеденный перерыв он подъезжал к своему дому на самосвале, дети сбегались со всего двора, в основном те, кто учился в начальной школе, дошколят еще не привели из детсадов, а подростки кучковались в местах, где их не видели взрослые.
Мы ждали, когда после обеда дядя Проша выведет на прогулку собаку Альму, похожую на белую медведицу с длинной шерстью. Я гладила ее по голове, проводила ладонью по лохматой спине, она позволяла даже трогать хвост. Ей нравилось играть с детьми. А как нравилось мне ее гладить, не сравнить ни с какой игрушкой, даже с любимой куклой.
Дядя Проша одаривал нас карамелью и катал в кабине самосвала по внутри дворовой брусчатой дороге до сараев, разворачивался и возвращал к месту посадки. В кабине, куда меня подсаживали мальчишки, от густого запаха бензина кружилась голова.
Обычно на сиденье забирались по трое. Дядя Проша, перегнувшись через нас, захлопывал дверь, проверял на надежность и говорил: "Ну, что, голубки, полетели! Крепче держись! ─ обхватывал руль, нажимал ногой на педаль, ─ Но, лошадка!" ─ и мы трогались с места.
Машина со звоном и грохотом подпрыгивала на брусчатке, и я, зажатая с двух сторон детьми, что-то кричала от восторга. Дядя Проша поглядывал на нас и счастливо улыбался. Редкие в такое время прохожие махали нам и тоже улыбались.
Я не узнавала двор, из кабины не замечались давно надоевшие детали: поломанные скамейки, почерневшие от времени деревянные столбы и асфальт в трещинах, зато я видела за домами сосны и далекие синие горы.
Крыска появлялась неожиданно и требовала, чтобы дядя Проша прекратил аттракцион, ─ если что случится с чужими детьми, если машина перевернется, его, идиота, посадят, так ему и надо. Больная нервная женщина, всего боялась, и ничего с этим не поделать. Женщина - катастрофа, называла ее моя умная мама.
Крыска прыгала перед кабиной, сжимала кулаки, задыхалась от кашля, а дядя Проша с виноватой улыбкой смотрел на нас, и мы неохотно расходились. Но это было нечасто, нам везло, что окна их квартиры, включая балкон, выходили на уличную сторону.
Дядя Проша любил выпить, но жена категорически запрещала: сухой закон. Вроде бы правильно поступала, запретили врачи, ─ ни капли, нельзя даже нюхать, ─ любящая жена, неукоснительно соблюдала их предписания. Но выглядело это по-инквизиторски: она следила за мужем, устраивала скандалы, визжала так, что срывала горло, кашляла, задыхалась, ─ жуткое зрелище. Временами дядя Проша вызывал скорую помощь.
В теплую солнечную погоду Крыска ходила к гаражу встречать мужа после работы. В воскресные и праздничные дни отбирала у него ключ и не выпускала из дома.
В праздники с обязательной явкой на демонстрацию дядя Проша освобождался от опеки и утром заходил к нам на рюмку водки и соленые огурчики, вкуснее маминой закуски нет ни у кого. Водочка на лимонных корках тоже хороша, одно удовольствие пить холодную из хрустальных рюмок.
В строгом костюме с орденами на груди дядя Проша выглядел торжественно, мама говорила, что он герой, по минному полю вывез много солдат, а самого контузило.
"Ну, что голубки, полетели! Крепче держись! Но, лошадка!" ─ приговаривал он, спасая солдат.
Я не представляла его на войне, там не улыбаются, ни в одном фильме, ни на одной картине я не встречала улыбающегося солдата.
Война мне снилась. Самый жуткий сон моего детства: лицо мамы с белыми глазами на фоне черного неба с вражескими самолетами. От них отделялись авиабомбы и в воздухе взрывались. Но не вражеские самолеты, не взрывы, пугало незнакомое лицо мамы.
Это был последний раз, когда дядя Проша зашел к нам перед демонстрацией, кажется, Первомайской. Мама по традиции угощала его, а он вдруг сказал, что знакомые посоветовали его жене поесть собачьего мяса, помогает при больных легких. Кто-то уже ел и выздоровел. Он говорил с улыбкой, но лицо его выдавало боль.
─ Вам плохо? ─ встревожилась мама.
─ Чуток. Сейчас пройдет, ─ ответил он и широко улыбнулся.
С этого времени я стала опасаться за Альму. Каждый день с замиранием сердца ждала, когда дядя Проша выведет ее на прогулку.
Вскоре он попал в больницу с сердечным приступом, неудивительно с такой женой, ─ сказала мама. Альму я уже не видела.
Он долго лежал в больнице, когда вышел, оформил пенсию и редко выходил из дома. Медленно ходил, часто останавливался, чтобы достать таблетку и сунуть под язык, но все также карманы были набиты конфетами, и он со счастливой улыбкой одаривал детей. Жена отпускала его во двор одного, и соседи зазывали на рюмку - другую, он не отказывался.
Я не следила за временем, в детстве оно течет своеобразно, в школе замедляется, в играх бежит со скоростью света, поэтому не могу точно вспомнить, когда умер дядя Проша. Помню только, что Крыска теперь одна выходила за покупками и пообщаться с соседями, и мне казалось, что со всех сторон доносился ее визгливый голос: "Я говорила, что ему нельзя пить, я предупреждала, что у него больное сердце, если пить не бросит, умрет, он меня не слушал. Я права оказалась, он не слушал, и что теперь?". Она ругала его, будто не понимала, что мужа уже нет. И это было страшно.
У меня была своя версия его смерти: Крыска съела Альму, поэтому у доброго дяди Проши не выдержало сердце. Снилась раздувшаяся от обжорства крыса с огромным кровавым ртом и острыми зубами, я боялась, что она поглотит меня. Крыса щелкала зубами, преследовала меня, маму, однажды откусила мамину руку, кровью залило мое лицо, и я проснулась.
Душевная травма не утихала, хотя я и старалась не проходить мимо их подъезда. Перед сном в постели плакала, жалея Альму и дядю Прошу. Даже не знаю, кого сильнее жалела.
А потом Крыски не стало. Мама сказала, что в их квартире поселился сын с ...Альмой. Я не поверила.
Мама объяснила, что собака принадлежала их сыну, но он уезжал далеко на заработки, поэтому Альму оставлял родителям, забрал ее после того, как дядя Проша заболел.
Я смотрела из окна, как быстрой походкой шел мужчина средних лет, похожий на дядю Прошу, но без улыбки, ─- лицо солдата, таким был его отец на фронте. Рядом бежала белая собака, а я верила и не верила, что это Альма. Она шла рядом с мужчиной и ни на кого не обращала внимания.
Альма или нет, даже если это она, то уже другая, и я бы не решилась ее гладить.