Легкий набросок луны в дымке предвечернего неба по-зимнему быстро сменился горящим глазом скрытого во тьме чудовища.
На диск наплыли тучи, и я с ужасом увидела, как чудовище захохотало, ощерив острые зубы.
Вот и стой под луной в полном одиночестве неизвестно сколько. Остановка скудно освещается подслеповатым фонарем, меня не видно, маршрутки проскакивают мимо.
И вдруг увидела огни троллейбуса, мой номер, повезло, довезет до дома без пересадок.
Только заняла свободное место, услышала над ухом хриплый мужской голос: "До конечной еще далеко?" В нос шибанул запах мочи и немытого тела, нищеты, бездомности, затяжной болезни, душный, едкий, - я в негодовании вскочила и пересела ближе к кабине водителя.
В состоянии сильного раздражения человек не контролирует свои слова и действия. Да, что-то пробормотала, надеюсь, не мат, оглянулась, на меня не смотрели, кто-то дремал, кто-то задумался о своем. А меня накрыла волна стыда, нельзя было так демонстративно вскакивать, возмущаться, что нашло на меня? Такая черствость, а ведь можно было ответить и спокойно пересесть, ведь всегда считала себя милосердной. Гуманистка по убеждению, и такая реакция на человека. Непростительно.
Я немного успокоилась и посмотрела на мужчину: нестарый, с опухшим лицом, глаза закрыты, крепкие сильные руки, темно-коричневые с черным налетом - как у бронзовой скульптуры, хватко держались за спинку сиденья, с которого я сбежала. Он открыл глаза, равнодушно посмотрел на меня и снова закрыл. Так и сидел в одной позе с закрытыми глазами, покачиваясь в такт движению. Можно подумать, что спит, если бы не руки, все также цепко держались за спинку сиденья. Насторожен, кого-то опасается. Кого? Очень скоро в салоне остались только я и кондуктор.
Я достала кошелек, сто рублей, больше не было. Денег не жаль, наоборот, станет легче, вроде как откуплюсь. Что еще я могу? Уговаривать себя, что сам виноват, кто не работает, тот не ест, счастье в наших руках и прочее в этом духе? Окуклиться и успокоиться? А как быть с еще одной крылатой фразой: от сумы и тюрьмы не зарекайся? В конце концов, каждый хоть раз да слышал: возлюби ближнего своего, как самого себя.
Конечная остановка, он все также сидел с закрытыми глазами, вот и хорошо, я не стала его тревожить, деньги сунула в карман.
Шла по темной аллее и почему-то оглядывалась, такого со мной давно не случалось, рядом воинская часть, круглосуточный караул, только ненормальный станет нападать на женщину.
Дома заждалась такса Нора, бегом на улицу, отпустила собаку с поводка и, пройдя густые кусты, на скамейке под фонарем увидела его, узнала по запаху. Выследил? Но знать, что я выйду с собакой, не мог.
Он с трудом поднялся, невысокий, широкоплечий, одежда затвердела от грязи и пота, смотрит на меня, выжидает, заговорил:
- Вы не знаете, где бесплатно кормят? Слышал, где-то в центре.
- Нет, но попытаюсь узнать, - пообещала я.
- У меня были деньги, в барсетке, триста рублей. Забрали, ударили берцами по голове, - он показал на голову, я увидела шишку на лбу.
Про барсетку с деньгами и берцами по голове я слышала не раз, да и говорил он равнодушно как заученный текст.
- Люди вам помогают? - спросила я.
- Нет, проходят мимо, даже не смотрят, нас не замечают.
Зато он заметил, вроде сидел в троллейбусе с закрытыми глазами, хороший психолог, все правильно понял, - я достала сто рублей из кармана.
Купюру не вырвал, не спрятал, взял без суеты, достал портмоне и аккуратно вложил. Пальцы не дрожат, не конченый алкаш, держится прямо, не сутулится, как обычно нищие, стараясь занимать как можно меньше пространства.
Мы с Норой побегали по двору и подошли к подъезду с другой стороны, заметаю следы, - подумала я. На скамейке его уже не было, в чем не сомневалась.
Случайно оказался у моего подъезда или выследил? Представила, как он, прячась за кустами, крался за мной от остановки. Собранный, напряженный, мог и выследить.
Утром повела Нору в степь. Прошла через арку и увидела у магазина полицейскую машину. Двое полицейских стояли у ворот храма через дорогу и разговаривали со сторожем, редкие гости, по пустякам не приезжают. Неужели храм обокрали? Сторожа я знаю, сосед по дому, охраняет новые купола. Их привезли летом, но пока стоят на земле, поблескивая золотом. Старые еще не сняли, тоже блестят, но не так ярко.
Нора побежала к крыльцу магазина, присела, а я увидела у входа раскуроченный терминал. Экран повис, почти касаясь ступеней, вся конструкция с обнаженными внутренностями, с поникшей квадратной головой на гофрированной шее цвета запекшейся крови, напоминала скульптуру "Поверженный дракон", ни прибавить, ни убавить.
Магазин не очень процветает, его открыли в пристрое дома, где никто почти не ходит. По проекту рядом будет стройка, даже вбили столбы для забора. Поблизости только храм, люди приезжают на машинах по большим праздникам, а местные бабули все бегом: на службу и скорей домой, дела ждут. А пока до горизонта степь, заросшая полынью и кустами можжевельника.
Полицейские направились к крыльцу, к ним вышел молодой человек, почти школьник, и стал объяснять, что в пять утра ничего не слышал, было тихо, может, спал. В это время еще темно, но собак уже выгуливают. Кто-то из владельцев позвонил в полицию. Какой силой надо обладать, чтобы сломать терминал и не разбудить сторожа. Я представила руки вчерашнего знакомого, вырывающие нутро терминала. И еще вспомнила солдата с калашом и затуманенным взором. Невысокий, широкоплечий, и руки такие же, сильные, опасные: направил ствол на меня, пощелкивает затвором, страшно, а он хохочет, ощерив редкие зубы. Пять лет прошло, до сих пор помню.
Нора бежала от куста к кусту, вдруг остановилась и стала обнюхивать картонные коробки. Они не валялись, а лежали в ряд, как длинная нора. Глухо донесся хриплый голос: "Пить", высунулась рука и нащупала бутылку с водой. Нет, не он, рука тоньше, дрожит. Выглянул бездомный, худой, грязный, из местных.
Дома позвонила знакомому депутату, узнать, где в нашем городе бесплатно кормят. Не узнала.