Робин Биглоу, так теперь его звали, долго не раздумывал - где поселиться: там, где ему в последний раз было хорошо. Два века назад. В его же, но другой жизни.
Он выбрал тихое местечко на берегу озера Эри, по которому проходит воображаемая граница с Канадой. Название озера происходит от когда-то под корень уничтоженного индейского племени эрилхонанов и является запоздалой им памятью. Или раскаянием. Ну, неважно. На американской стороне его Робин купил кусок земли. Небольшой, размером с два футбольных поля. Эту новую мерную единицу сейчас модно использовать для наглядности представить площадь - вместо неопределенных гектаров и акров. Робину хватило бы и одного поля, да такого клочка не продавалось.
На участке стоял деревянный домик-развалюха из колониального периода. В смысле: не времени колонизации европейцами индейских земель, а более поздней колонизации, северянами - Юга. Которая пришлась на середину девятнадцатого века. Наверное, с того времени домик тут и стоял.
Он был двухэтажный и выглядел как уменьшенная копия жилища богатого рабовладельца из Алабамы, так сказать, дворец в экономичном варианте. Здесь присутствовали характерные элементы той архитектуры: треугольный портик над входной дверью, на окнах ставни и решетки, парадная лестница из двух ступенек, пара колонн, наполовину выступающих из стен. Среди буйных северных лесов такие домики выглядели не органично, но трогательно. Зато не примитивная коробка с крышей, построенная без применения фантазии.
Робин решил его отремонтировать, не нарушая первоначальную задумку. В работе помог прежний владелец усадьбы Юджин Хаус. Он раньше имел дом в пригороде Детройта и семейную мастерскую по созданию вещиц из стекла: оригинальных рюмок, ваз, фигурок. Дом на берегу Эри купил в качестве отпускного жилища: дышать озерной свежестью, отдыхать от городской суматохи.
Все бы хорошо, да как водится - недолго. Наступили в жизни Хауса необратимые изменения. Жена Кора скоропостижно скончалась от рака. Повзрослевшие дети разлетелись из гнезда. Вдобавок начался очередной кризис экономики - как всегда в самый неподходящий момент. Деловая основа Детройта - автопромышленность, окончательно угасла и потянула за собой в упадок другой бизнес. В том числе малый - Юджина. Доходы от продажи продукции сократились и вскоре окончательно иссякли.
В одном повезло - время пенсии по возрасту подоспело, не пришлось в армию безработных записываться.
Стало Юджину ни к чему и не на что держать два дома, тем более летний без внимания хозяев очень скоро стал хиреть и превращаться в труху. Он продал все, что имел, и переселился на другую сторону озера - в Канаду. Там жилье из древесины дешевле, зато алкоголь дороже. Но Юджин не увлекался выпивкой, потому не проиграл.
Он оказался ловким мастеровым не только в стеклодувном деле, но и в плотницком. С Робином вдвоем они разрушили старые стены и возвели новый дом - точную копию прежнего. Материал для постройки был заказан на фабрике, потому окружающие деревья без необходимости не рубили, удачно вписав жилье в лесной пейзаж. В качестве дополнительного удобства сделали нечто вроде веранды с видом на водную гладь: от второго этажа протянули мостик-переход, опиравшийся на ветки близстоявших деревьев. На конце его, среди кроны древнего, разлапистого бука соорудили круглую террасу с крышей.
Получился своего рода летний домик - в форме романтичной зеленой беседки, какие раньше частенько изображали на обложках книжек про любовь. От затасканности сюжета картинки обложек выглядели кичево, а настоящая беседка - очень трогательно. Со временем столбцы ее заросли лианами и ветками, которые Робин не трогал, предоставив полную свободу расти куда вздумается. Расчищал только тот сектор, который открывал вид на озеро.
Вид получше, чем из нью-йоркского пентхауза за миллион долларов. Если описывать по мере удаления, то сначала в поле зрения попадал кусок старого, со щелями, но еще крепкого, дощатого мостика для лодок, на конце которого Робин иногда посиживал, свесив ноги в воду. Потом - само озеро, цвет которого менялся от множества причин: от небесного настроения, от ясности погоды, времени года, даже направления ветра. Далее слева и справа виднелись неровные полоски лесов по берегам, которые не сходились у горизонта, позволяя наблюдать закаты на границе неба и озера.
Посещения беседки вначале происходили у Робина спонтанно, потом превратились в привычку, потом в своеобразный ритуал. Который происходил всегда одинаково и не допускал отклонений. Подобно религиозной церемонии по строго заведенному порядку: слушаем проповедь, поем псалмы, после чего подходим целовать святую руку. И ни в коем случае не наоборот.
С той же упорядоченностью собдюдал Робин свой личный ритуал. Он приходил сюда вечерами, приносил бутылку сухого вина. Бутылка должна быть прохладной, но не из холодильника, рюмка - идеально протертой. Чтобы скрипела и не имела на боках ни пылинок, ни отпечатков пальцев. Соблюдая ее девственность, когда пил - никогда не брался за округлую часть, только за ножку.
Устраивался в пляжном кресле с откидывающейся спинкой, подоткнув удобно подушки - для расслабленной позы спины. Наливал вино. Сначала смотрел на свет, проверяя чистоту цвета и состава, как учил его когда-то винодел из Прованса месье Дюран.
Убедившись в качестве внешней стороны напитка, пробовал осторожным глотком. Вино должно быть сухим, до такой степени кислым, чтобы сводило рот, пробуждало вкусовые рецепторы, заставляло их работать. Сбалансированным, чтобы вкус дубовой бочки не превалировал над самим виноградом. Без добавления сахара - только натуральные ингредиенты. Если напиток не соответствовал требованиям, Робин безжалостно выливал тут же в кусты и отправлялся за новой бутылкой - другого названия.
Впрочем, такое случалось редко. Только когда ради любопытства покупал неизвестные марки из районов винного "захолустья" вроде Австралии или Чили. Не то, чтобы их вина были плохие. Просто привык к напиткам, изготовленным по старым, веками проверенным технологиям - португальским, итальянским. И конечно, южнофранцузским.
Сидел один, попивая вино, глядя на уходящее солнце. Равнодушными глазами. Другой бы человек восхитился картиной летнего заката: грандиозностью размаха, разнообразием форм облаков, каждодневной неповторимостью оттенков. Что еще нужно для счастья, хотя бы кратковременного, только на вечер? День закончился - отдохни от забот, насладись природным покоем, зарядись от вина романтическим настроением. Ощути себя избранником судьбы, обитателем райского сада.
Другой человек - да, только не Робин. Внутреннее состояние не позволяло. Которое он не трудился анализировать, превращать в слова. Если бы дал себе волю порассуждать, мысли привели бы к неожиданным выводам.
Ощущать себя счастливым непросто. Этому надо учить. С детства. С самых первых дней - в том главная роль родителей. Улыбаться ребенку почаще, говорить ласковые слова, подбадривать. Учить удивляться мелочам, ценить те мгновения жизни, в которые происходит что-то хорошее, полезное для развития души. Потому что доброму детей надо учить долго и настойчиво, плохое прицепится само.
Ненаученный быть счастливым - никогда им не будет. Это интуитивное ощущение, зыбкое, как чувство юмора: если его нет, не рассмешит даже самый удачный анекдот. А материя счастья еще тоньше. Сложнее: сплетена из множества незаметных глазу нитей. Трудноуловимее: вроде витает где-то рядом, а схватить не удается. Легкодоступна лишь тем, кто не вписывается в общечеловеческое понятие нормальности: высшим мудрецам или полнейшим идиотам.
Между ними - среднестатистический человек, который всегда недоволен. Прежде всего типично - отсутствием денег. Потом, вроде, заработал, начал мечтать: вот куплю айфон, буду счастлив. Купит, поиграет, хочется чего-то еще. Думает: вот куплю шикарную машину, будет счастье. Купит, поездит, надоело. Бесконечный процесс приобретательства, которое превращается в смысл. И вот сидит он в конце жизни - в большом доме, окружен дорогими вещами, а все равно чего-то не хватает. Вроде что-то важное было когда-то рядом, да не рассмотрел, не придал значения, упустил.
Потому что постоянно слышал одно и то же: счастье - нечто мифическое, из области сказок, птица с огненным хвостом, которая в руки не дается. Оно практически недостижимо. Его надо заработать великими подвигами - на Луну слетать, атомную войну предотвратить, египетскую пирамиду построить. Или, если повезет, получить от кого-то сверху бесплатно и не напрягаясь - в виде выигрыша Лото.
Полнейшая ерунда!
Все гораздо примитивнее и сложнее одновременно. Надо учиться почаще радоваться. Мелочам. Или вообще - без причины. Просто так. Зачем что-то делать, чтобы получить взамен счастье? Это же не на рынке по принципу "купи-продай". Глупая установка. Для довольства души не нужен внешний фактор. Давно сказано: хочешь быть счастливым - будь им. Без заумностей и условий. Кто бы научил вовремя, люди бы знали, не теряли времени на поиск.
Кто бы научил Робина? Мертвая мать? Холодный отец? Вот то то и оно...
А не пора ли ему перестать обижаться на прошлое? Заняться перевоспитанием себя?
Пора бы, да желания нет. Пусто внутри. Морозно, независимо от температуры окружающей среды.
Иногда приезжал Юджин. Он так прикипел к новому владельцу своего бывшего дома, что продолжал навещать. Исключительно ради компании: двое одиноких мужчин всегда найдут, о чем поболтать или помолчать за бутылкой пива. Приезжал редко, раза два в месяц - чтобы не надоедать, всегда на лодке без мотора. Сам греб, говорил - полезно для здоровья. Экономия на топливе опять же.
Его общество помогало Робину не дичать. Пусть нечасто приятель наведывался, а все равно полезное разнообразие вносил. Иначе Робин с ума свихнулся бы на почве тотального одиночества. Ну, или точно язык разговорный забыл - общаться-то больше не с кем. Жил обособленно, речи людской неделями не слышал. Кроме собственного бормотания, которое порой сам не разбирал как произносит - вслух или про себя.
По шкале от одного до десяти уровень социального общения у Робина стоял на отметке "минус один". Ближайшие соседи далековато, за десяток лет так и не удосужился съездить познакомиться. Бары для общения одиноких-бессемейных в округе не существовали. В отпуск не ездил. В кино-театры-музеи не ходил. Телевизора не имел, компьютера, телефона тоже. Газет не выписывал и не покупал.
Не приобретать электронные и бумажные источники новостей был его сознательный выбор. Для чего все эти средства засоряющей мозги информации? Что нового они могут Робину сообщить, чего он не знал? Что несмотря на технический прогресс, шагающий в ускоряющемся темпе, менталитет людей остался на уровне первобытного?
Человеческая глупость, не исчезающая с продвижением истории и развитием технологий, для него - старая новость. Конфликты до сих пор решают войнами, человеческую жизнь по-прежнему не ценят, в истреблении себе подобных не знают равных в природном сообществе. Место собственного обитания - родную и единственную планету уничтожают истерически и без возможности восстановить.
Эх, не знали они индейской пословицы, которую произнесла однажды Санила: мы обязаны хранить в первозданном виде землю, на которой живем, потому что она не наша, а взята в долг у детей.
Вот у кого мудрости поучиться, а не у вещателей из телевизора - того черного ящика, из которого нескончаемым водопадом льются сообщения о несчастьях.
В общей маниакальной увлеченности негативными новостями Робин участвовать не собирался. Понимал ее исток - желание обывателя взбодрить нервы сенсацией: столько-то человек расстреляно фанатиком, столько-то утонуло в цунами. Чрезвычайно "интересно". А то ведь со скуки помереть можно. В собственной жизни годами ничего достойного запоминания не происходит, хоть на чужие несчастья посмотреть. Втайне порадоваться: хорошо не со мной. Подходящая тема - на работе обсудить. По телефону или в твиттере поболтать, чтобы время убить.
У Робина на то нет настроения.
Ни видеть, ни слышать никого не хочет. Надоели. Была бы возможность - поселился бы на необитаемой планете, занялся самообеспечением и не скучал бы. Но - не имеется в Галактике отдельной планетки для его единоличного пользования. Потому выбрал место на старушке Земле, в малонаселенном районе у озера Эри - тихом, но не совсем забытом цивилизацией. Потому что даже отшельникам изредка требуется общение, чтобы с ума не свихнуться.
Великие Озера - один из центров туристической индустрии. Для желающих активно развлекаться имеются доступные среднему североамериканцу, современные аттракционы. Находятся в серединке широкого ценового спектра: между бесплатной каруселью на площадке кэмпинга и элитными забавами в казино.
Местные развлекательные достопримечательности, расположенные по берегам и на островках, Робин в самом начале посетил по одному разу - для создания представления. После апробации представление создалось далекое от положительного, не достойное повторить.
Аква-парк "Монсун Лагун" он нашел слишком явно ориентированным на гипер-активных детей, от которых через пять минут замельтешило в глазах и загудело в барабанных перепонках.
Владелец винного погреба "Мон Ами" на острове Катавба до отвратности показушно гордился французскими корнями. Разговаривая, он строил из себя аристократа: поучительно выставлял указательный палец в сторону собеседника, оттопыривал мизинец, когда брал рюмку, начинал чуть ли не каждую фразу с "у нас в Божоле". Намекая, что "у них в Божоле" все лучше, чем здесь - на границе Канады и Америки, или по крайней мере по-другому, но все равно лучше. Напрашивался вопрос: зачем тогда оставил свою дорогую родину, богатую солнцем и виноградом? Его петушиная высокомерность взбесила Робина настолько, что не закончив церемонию дегустации, он выплюнул очередную дозу "божоле нуво" мимо ведра и выскочил из погреба на волю.
Японский ресторан "Нагайя Джапаниз" отвернул антисанитарией и соусом, разбавленным хлорированной водой из-под крана.
В "Африканском сафари" участвовать не пошел, разочарованный прерыдущими аттракциями.
Замкнулся Робин в стенах свежеприобретенного жилища. Скучать-бездельничать не стал - не настолько опустился в депрессию. Нашел новое увлечение, вернее основательно подзабытое старое - начал рисовать. В классической манере, которую сам назвал "невычурное барокко" - похожее на фламандцев, но практичнее, реалистичнее. Никаких богов и ангелов, развитыми мышцами похожих на греческих спортсменов-олимпийцев. Или дородных, сочно-спелых героинь, возлежащих на постели обнаженными, жаждущими плотских наслаждений. Никакого Рубенса. Ближе к Рембрандту - в тот ранний его период, когда личные несчастья еще не затронули романичность взгляда и уверенность кисти.
Писал все, что на глаза попадалось - жизнь в ракурсе каждодневности. В стиле не скупого реализма, а динамичного. Линии чуть изящнее, чем в действительности; цвета насыщеннее - чтобы глазу было приятно, прежде всего своему. Выставлять работы не собирался, иногда показывал Юджину по его просьбе.
Писал то, что видел. Не монументально-общее, а в конкретике: цветы - в вазе или свободно лежащие на столе, фрагмент окна со шторкой и поляной на заднем плане, подлокотник дивана с небрежно наброшенным пледом и открытой книгой рядом.
Сюжеты брал или уже готовые - природные, или создавал сам: сначала сложит предметы так, как хотел бы изобразить, очертит мысленным прямоугольником вроде рамы-ограничителя, потом переносит на холст.
Выискивая нужный тон, смело смешивал краски, не ленился пробовать и сочетать их неисчислимое количество раз. Добивался, чтобы изображенное выглядело реальным, только чуть приукрашенным. Искал хрупкий баланс между красотой и кичем. Считал: лучше "недо-", чем "пере-".
С маниакальной точностью выписывал мелочи, именно их считая главными в картине. Особенно любил оттачивать кисть на букетах, которые собирал в саду, окружавшем дом. Вот картина: лежит ветка сирени - пышное, полностью распустившееся соцветие тяжело прилегло головой на стол, будто устало. Каждый составляющий его цветок выписан тщательно, отличается от соседа оттенками лепестков.
Рядом притулил голову ярко-синий василек в форме венца - с остренькими, игловидными концами. Бутоны роз, кажется, прямо на глазах распускаются до самого последнего лепестка в серединке. Густой румянец яблока походит на свежий загар, красный наверху у ножки, теряющий интенсивность книзу. Виноградинки светятся изнутри, будто вместо зернышек там спрятаны бриллианты. Нитки вышивки на подушке видны - одна к одной.
Потом неживая натура надоела, Робин перешел на женские фигуры. Целомудренные и непременно с элементом эротичности. Со слегка обнаженной грудью в декольте или изящной ножкой, нечаянно высунувшейся в разрезе. В длинной, едва застегнутой, мужской рубашке или в роскошном, бархатном платье по старинной моде. С волосами - распущенными или накрытыми прозрачным шарфом. В драгоценных диадемах, колье, серьгах, которые тоже выписывал с терпением и в деталях. В полуоборот или со спины. С наклоненной головой. С цветком в руках. Идет по тропинке. Сидит в кресле. Задумалась. Улыбается кому-то. Смотрится в зеркало.
Картины получались с подтекстом: героини выглядели скромно, внутри же бушевала чувственность. Которая проявлялась каждый раз маленькой деталью - озорным взглядом, трепетно прижатыми к груди руками, кокетливо приподнятой бровью. Деталь, выдававшая неравнодушность ходожника к модели: каждый раз он писал девушку, которой хотел бы обладать.
Писал, не отдавая отчета - кого. Пока Юджин однажды не спросил:
- Ты ее любил?
Вопрос застал врасплох, как пощечина, заставившая очнуться: грубо, но действенно. Робин поморгал, пригляделся к собственной картине, которую последней закончил.
Фон светлый, крупными мазками. Цвета - от коричневого до мягко-желтого с вкраплением красноты, именно такая палитра представляется при слове "осень". Обнаженная девушка держит букет полевых цветов, стебли которых прикрывают лобок, головки - грудь. Черные волосы заплетены в косички, перекинутые наперед. Она смотрит прямо на зрителя, неспокойно, как бы спрашивая: зачем меня раздели и выставили напоказ? И невозможно отвести взгляда от ее глаз. Волнистых глаз...
До Робина стало доходить. Он подбежал к соседнему портрету, вгляделся. Девушка другая, а глаза те же. Не поверил себе, повел рукой перед картиной, словно желая развеять туман или прогнать наваждение. Не прогнал. Еще один портрет - та же история. Так на всех.
Тут он догадался.
Искусство - это обнажение себя, демонстрация внутреннего богатства или убожества. Как писатель делится самыми сокровенными мыслями в романе, так и художник открывается в том, что рисует. В картинах Робин невольно выдал себя, обнародовал нечто потаенное, покоившееся на глубине.
Оказывается, на всех холстах он писал один и тот же образ и сам того не осознавал. Посмотрел на последнюю картину и будто очнулся от лунатического состояния, когда что-то делаешь и не вникаешь - что. Он никогда не видел Онейду голой, но именно такой представлял.
При взгляде на мертвую любовь горечи не ощутил. Удивился на себя. Очерствел? Замкнулся? В другое время заплакал бы от воспоминаний. Сейчас они показались ему печальными, но давно прошедшими, от того неспособными взволновать. Онейда представлялась не живым человеком, без которого когда-то не мыслил жизни, а далекой, несбывшейся фантазией. Значит, время лечит? Сомнительно. Робин не сказал бы, что здоров.
Он не нашелся ответить. Заметив замешательство, Юджин деликатно перевел разговор:
- Ты слышал, на недавнем Сотбис "Подсолнечники" Ван Гога за бешеные миллионы продали?
- Еще один признак сумасшествия современности. Я бы не дал за него и сотни. А также за всех остальных экспериментаторов от искусства. Эти черные квадраты и разноцветные полоски... Ну что в них такого необыкновенного и таинственного, в чем нас стараются убедить? Правильно Ван Гога не ценили при жизни. Искусство должно радовать не только глаз, но и душу. А его картины в детском стиле не способны затронуть, заставить глубоко задуматься. Единственная ценность, что старые, в ограниченном количестве и с трагической судьбой творца. Картины надо писать так, как в эпоху Возрождения: чтобы поражало взгляд, заставляло работать воображение, восхищало мастерством. Великие итальянцы - Леонардо, Рафаэль достойны остаться в анналах. А все эти кубисты и авангардисты на меня лично впечатления не производят...
- Значит, ты в меньшинстве. Находятся те, кто выкладывает за них суммы с шестью нулями.
- Пусть. Они у них не последние. Покупают скорее всего не ради искусства, а ради удовлетворения самолюбия. Чтобы небрежно похвалиться в компании таких же супербогачей: у меня над диваном в гостиной Ван Гог висит. А в коридоре между ванной и туалетом - Пикассо. Хотя к Пикассо лично у меня претензий нет. У него, конечно, тоже сумасшествие, но есть и картины со смыслом.
После того случая у Робина сникло настроение творить. Испугался собственной обнаженной искренности, которой не осознавал, когда писал. Которая слишком явно проступала, открылась даже перед не столь уж проницательным Юджином. Злой урок преподал приятель, хоть и не с дурным намерением. Лучше бы он промолчал. Нарушил с трудом установившееся равновесие в настроении. Разворошил старый гной, который растекся по душе и защипал по незажившим как следует рубцам.
Тяжело стало Робину даже находиться в студии. Теперь он знал секрет картин и не желал заниматься мазохизмом - чтобы не теребить лишний раз свои внутренности, пораженные раковой опухолью тоски.
После того разговора ритм и ритуал его жизни нарушился. Днем он ходил бессмысленно по дому и по берегу. Вечера до утра проводил в беседке, зло уставившись на закат и пытаясь вином залить комок в горле. Пил, не наслаждаясь вкусом. Рюмку не менял, вино на свет не смотрел, только приносил новую бутылку.
Начисто прекратил заниматься живописью. Запретил мозгам придумывать новые образы, чтобы не распалять вдохновение, и какое-то время ничего не делал. Обозвал себя "бездельником от искусства" и больше не появлялся в мастерской, находившейся в мансарде второго этажа дома. Где по причине наклонной стеклянной крыши и удачного расположения на южной стороне целый день царил естественный свет - мечта художника.
Однако, в статусе "бездельника" пребывал недолго. Ничегонеделание - отупляющая манера проводить время, медленное самоубийство ума. Робин научился с ним справляться. Образовавшийся досуг заполнил другой деятельностью - сугубо практической, для которой раньше не находил время: подремонтировал ограду беседки, зачистил и покрасил оконные рамы, заменил пропревшие доски на мостках. Впервые за несколько месяцев пропылесосил пол, прошелся тряпкой по пыльной мебели. Раньше не замечал вещи, которые требовали внимания и заботы - ходил мимо и не видел. Не до приземленного было. Голова занималась придумыванием сюжетов для картин, глаза - поиском оригинальных цветосочетаний.
Физический труд пошел на пользу. Робин произвел генеральную уборку не только в доме, но и в мыслях - почистил, обновил. Вскоре вернулось вдохновение. Робин открыл новый вид творчества, менее персональный, но не менее увлекательный, требующий терпения и мастерства - начал строить волшебные замки и дворцы в миниатюре.
Создавал целые архитектурные ансамбли: много-уровневые, с крепостными стенами, резными окошками, башенками, фонтанами, скульптурами, садами и холмами. Мастерил из подсобного материала: стеклышек, спичек, стружек, проволок, пенопласта - всякий мусор шел в ход. Сначала составлял в уме план постройки, рисовал в деталях на бумаге, переносил в реальность, раскрашивал яркими цветами - очередной архитектурный шедевр в мини-формате готов.
Начал с моделей, копировавших уже существующие дворцы, которые Робин видел в разных странах. Первым делом воспроизвел Версаль по памяти, потом Тадж Махал и чудесный дворец немецкого короля-романтика Людвига Второго. Натренировавшись, начал придумывать собственные конструкции, которые грандиозностью замысла и изяществом исполнения каждый раз превосходили предыдущие. Не гигантомании ради - так воображение подсказывало.
Творил только для себя, используя вдохновение - в качестве подручного лекарственного средства. Выпускающей пар отдушины. Иначе взорвался бы изнутри от скопления желчных испарений и ядов недовольства.
Создавал красоту будто походя, не придавая особого значение: голова отвлечена, руки заняты - и ладно, построил один дворец, перешел к следующему. Тем более не думал об их прикладной ценности - на выставку или продажу.
Случайно вышло, что опять же Юджин однажды восхитился, сделал фото. Разместил у себя где-то в социальной сети - он в фейсбуке на странице для любителей классического искусства тусовался. Немедленно получил предложение от галериста Саймона Полака познакомиться поближе насчет взаимовыгодного бизнеса.
Юджин спросил у Робина - не желает ли. Тот поначалу не желал, потом когда места для дворцов в доме не осталось, согласился. С тех пор Саймон регулярно приезжал за его архитектурными миниатюрами, а также забирал с собой потихоньку старые картины. Привозил кое-какие деньги за проданное. Которые Робина мало волновали. В списке его интересов они стояли на предпоследнем месте - перед удовольствиями от жизни.
Для нечастых, но необходимых поездок Робин приобрел пикап, старый, еле ползающий. Раньше он был красный, теперь ржавый. Робину было все равно, не девушек на нем ездить соблазнять. Приобрел авто за 200 долларов у нового соседа Юджина - канадца Пола Кавелье, который на радостях, что сбагрил развалюху, впридачу бесплатно отремонтировал мотор. Пол был в возрасте Юджина и разведен, но не влился в их дружную компанию одиночек. Имел другие интересы - занимался международной политикой как любитель. Выступал за присоединение провинции Квебек к Франции и регулярно ездил туда подписывать петиции.
Кое-как закрасив самые оскорбляющие глаз пятна, Робин использовал машину по единственному назначению - ездить пополнять запасы. В первый понедельник каждого месяца он отправлялся закупаться в близлежащий городок Порт Клинтон - 22 километра по счетчику.
Городок средне-непримечательный, которому оставалось жить недолго. При взгляде на неухоженные улицы и разбитые окна домов создавалось впечатление, что едва родившись, он начал приходить в упадок, минуя стадию расцвета.
Граждане коллективно плюнули на место собственного проживания, категорически отказавшись размножаться. Наоборот. Количество горожан за один президентский срок сократилось с шести тысяч до неполных трех. Молодежь, не потерявшая надежду на лучшее будущее, отправилась искать его в других штатах. Оставшееся население от хронической незанятости находилось в хроническом унынии, что слишком агрессивно бросалось в глаза.
В каждый свой приезд Робин замечал новые признаки деградации. Стена заброшенной платной стоянки в центре городка до неприличия облезла, обнажив грязные кирпичи. Осветительный столб у местного "Волмарта" пьяно покосился, собираясь повиснуть на собственных проводах. Новые, но позеленевшие от долгого неиспользования, трубы, кто-то бесхозно сбросил в канаву, не довезя до свалки.
Выщербленные тротуары, дороги с гонимыми ветром бумажками и другим мусором выглядели покинуто, как в фильме про наступающий апокалипсис. Робин уже подумывал сменить место для закупки прокорма - депрессивный антураж действовал на нервы. К тому же заметно сократился супермарктовский ассортимент. Видимо, в Оак Харбор придется ездить, но туда только паромом "Джет Экспресс" доберешься. Видел он однажды этот паром - старое корыто, переваливающееся на волнах как обожравшийся пингвин на суше...
После магазина он обычно направлялся в один из местных ресторанчиков фаст-фуда. В центре Порт Клинтона их осталось два: Макдоналдс и пиццерия. Первый не подошел по вкусовым качествам продукции. Попробовав однажды гамбургеры-чизбургеры, Робин исплевался. С тех пор обходил стороной: начинало воротить от одного воспоминания про котлету с бумажным вкусом и булку, клеящуюся к зубам. Не стал бы покупать, даже если бы Макдоналдс остался единственной возможностью перекусить на этой стороне побережья. Уехал бы обедать в Канаду - даром, что втридорога. Или ограничился бы сухомяткой из консервированных бобов, размазанных по хлебу.
Значит, оставалась пиццерия.
Она принадлежала итальяно-американцу по имени Алессандро Кензони и называлась "Лоли помидори" - веселый помидор. Именно "помидор" - по-итальянски, а не "томат" по-английски. Для ясности тем, кто не знал что такое "помидор", на вывеске красовался этот краснощекий овощ, с радостной зубастой улыбкой прыгающий на слайс пиццы.
Хозяин веселого заведения Алессандро был предпенсионного возраста, выглядел типично для жителя знойных Аппенин: маленький, толстенький, с лысиной посередине головы и фиолетовым баклажаном вместо носа. Приехав в Америку маленьким мальчиком, он давно и полностью ассимилировался в местное население, позабыв национальные привычки. Он не ходил в церковь, не отмечал итальянских религиозных и цивильных праздников, не упоминал всуе Деву Марию. Не отличался надоедливым многословием, не восхищался Софи Лорен как единственной мировой красавицей, не пел прилюдно "о, соле мио!", подражая миланским оперным певцам.
В угоду английскому он даже забыл собственный язык, если вообще когда-либо знал. Лишь два итальянских слова употреблял регулярно в общении с посетителями: "бонджорно" и "ариведерчи". Их он считал изюминкой, подчеркивающей индивидуальность заведения. Единственной патриотической чертой его была привычка смотреть футбол с участием итальянских команд. Когда кто-то из игроков забивал гол, Алессандро энергично подпрыгивал, целовал собственные пальцы, собранные в щепотку, и кричал "брависсимо!". Это было третье слово.
Интеграция его прошла безболезненно, если не считать одной вещи. Самой большой жертвой Алессандро во имя собственной американизации стало то, что пришлось смириться с обезличенным именем "Ал", которым звали его постоянные клиенты. Считал жутким панибратством и внутренне был против, но местной привычке сокращать имена до двух-трех букв сопротивляться бесполезно.
Алессандро стряпал сам, на глазах посетителей, подчеркивая свежесть продукта: замешивал тесто, раскатывал скалкой в тонкий блин, театрально подбрасывал, заставляя крутиться в воздухе. Меню не менялось годами, там стояли три сорта пиццы: "гаваи", "суприм" и "моцарелла". Основа была одна, добавки разные. В "гаваи" клали дополнительно кусочки баночного ананаса, в "суприм" - вареной курицы, в "моцареллу" - одноименного сыра.
Робин обычно заказывал "моцареллу". Не потому, что именно ее усерднее всего рекламировал хозяин заведения, утверждая, что его сыр самый настоящий. Та самая "моцарелла", сделанная по первоначальному рецепту - из молока темных буйволиц. В чем Робин сильно сомневался: просто та пицца была на сорок центов дороже. Мелочи. Остальные ему по вкусу не подходили: сладкий ананас не сочетался с другими овощами, а курица застревала между зубов.
Сейчас он сидел, сгорбив спину, поставив локти на стол, и тянул колу из трубочки. Да, из трубочки пить как-то не по-мужски, но было безразлично, что другие скажут. Наплевать, главное самому удобно. Он оброс, давно не брился, потому пить из трубочки представлялось самым ловким способом, чтобы не растекалось по бороде, не капало на одежду.
Знал, что выглядел заброшенно, да меняться не хотелось. Выражение "все равно" как нельзя подходило его душевному состоянию. Робин уже не знал, чего именно хотел от жизни. Наверное, больше ничего. Даже смерти. Было "все равно" на себя. Он давно не поддерживал вампирские силы. В последний раз ел человека во время второй европейской войны с Германией. Он не сражался на фронте, не желя быть пушечным мясом, но в стороне от борьбы не оставался. Жил в то время в бельгийском Генте, воевал по-партизански, вел свою личную войну. Караулил по ночам припозднившихся немцев и ел - не столько от голода, сколько из чувства отвращения к завоевателям.
Поселившись на берегах Эри, Робин иногда покупал и ел сырую говядину. Не слишком питательно для вампира, вроде вынужденного вегетарианства, да лучше, чем ничего. Годилось для поддержания телесной энергии, чтобы силы не слишком быстро покидали, болезни не наваливались. Становиться живой развалюхой не собирался, тем более - беспомощным пассажиром инвалидского кресла.
Свою пиццу Робин употребил с вялым аппетитом, без остатка - только из уважения к труду Алессандро. Крикнул хозяину:
- Вкусно, Ал. Спасибо.
Тот давно прекратил стряпать по причине малого количества посетителей и уставился в телевизор, висевший на стене, допотопный, трубковый - первобытный монстр начала телевизионной эры. Передавали любимый спорт Алессандро - европейский футбол. Местный его аналог сокер он не любил из-за явной недотяжки до мирового уровня. Также не пристрастился к просмотру американского футбола - из-за игроков, выглядящих как боди-билдеры с неестественно раздутыми плечами и в шлемах, закрывающих лицо. А также за расплывчатость правил: побеждает не тот, кто составит и осуществит красивую комбинацию, покажет ловкость владения телом и мячом, а примитивно - кто кого перебодает. Прям как в детском саду.
Едва повернув голову в зал, Ал бросил привычно-вежливое:
- Ты всегда дорогой гость, Роб.
Не подошел, не поболтал с давним и постоянным клиентом.
Робин не обиделся. Давно забыл как это делается. Он вообще ничего не ощущал, жил в каком-то эмоциональном вакууме, в своем личном космосе, только по нужде сталкиваясь с людьми. Прошлое заволокло непрозрачной дымкой. Не помнил впечатлений, которые испытывал когда-то. Не ожидал впечатлений от будущего. Не планировал ни на год, ни на день вперед. Будущее сократилось до следующей минуты. А она как две капли похожа на текущую, безразличную - ни веселья, ни тоски. Он забыл, откуда пришел, не знал, куда направлялся. Завис в промежутке между двумя неопределённостями.
Ощущая пустоту внутри, Робин думал иногда - душа и тело расстались. Не от потрясения или смерти. Из-за разницы в возрасте. Тело, молодое и здоровое, поселилось в доме у озера Эри, жило само по себе, ходило, ело, пило вино - на автомате. Душа - старая, дырявая, истершаяся губка, не способная больше ни впитывать, ни сочиться, улетела к другому озеру - Забвения. Прилегла устало на берег. Где полный штиль. Лишь иногда происходили встряски, как после вопроса Юджина, взбаламучивали поверхность, поднимали со дна воспоминания, которые будили душу - не для радости, а чтобы поплакать.
Только надоело ей. Перестала просыпаться. Впала в затяжную коматическую дрему - без снов и осознания действительности...
Пицца кончилась, можно было уходить, но напала расслабленность, лень двигаться, что-то делать. Даже думать. Неспешно оглядел зал. Слишком большой для маленького городка, тем более умирающего. Робин никогда не видел его заполненным даже наполовину. Ну, может, это только по понедельникам, в другие дни здесь аншлаг.
Сейчас трое посетителей, не считая его. По левую руку - две дамы, похожие друг друга, типично по-американски толстые: ролики жира от подбородка и до низа живота, оттуда отходили две растопыренные ноги - буйволиные ляжки. Из доносившегося разговора Робин знал, что это мать и дочь, но различить на вид затруднился.
Они сидели за столом, уставленном опустошенными тарелками, разговаривали на высоких тонах, не ссорились - просто привыкли голосить. Манера недалеких людей обращать на себя внимание, чтобы окружающие были в курсе их "чрезвычайно важных" дел:
- Представляешь, мам, - возмущалась одна из них на весь зал, для полноты спектакля добавляя жестикуляцию руками. - Майкл пишет в твиттере - мне понравились твои новые ногти на фото в фейсбуке. Поставь еще что-нибудь, поинтересней. Я спрашиваю - что? Он пишет - покажи сиськи.
- Ох, беби, - сочувственно проговорила вторая, - и что ты сделала?
- Ну... я сказала - подумаю.
- А потом?
- Потом пошла в ванную и сделала селфи.
- Голышом?
- Нет, как сейчас, в майке.
- А потом?
- Послала Майклу.
- А он?
- Почему-то не ответил. Вообще убрал меня из контактов. Как думаешь - почему?
"Потому что ты похожа не на девушку, а на жирную, беременную свинью", - ответил за Майкла Робин и перевел взгляд на третьего клиента.
Знакомая личность - местный бездомный Дэйв, никогда не трезвеющий алкоголик неопределенного возраста. Он соблюдал правила приличия в общественных местах и был неагрессивный, потому его терпели. На нем - вытцветшая клетчатая кофта-ковбойка и заношенные до протертости джинсы. На растрепанных, длинных до плеч волосах, лет пять не знавших прикосновения паркмахерских ножниц, бейсболка с грязным козырьком и лейблом в виде баскетбольного мяча.
Дэйв поел и попил. После чего опьянел, осоловел. Не от колы, конечно. От водки, которой накачался раньше - в пиццерии алкоголь не продавали. Он расслабленно дремал и раскачивался будто на детской лошадке, только в замедленном темпе и не открывая глаз. Наклонялся вперед, собираясь сунуться носом в тарелку, но каким-то чутьем в последний момент тормозил, вздрагивал, подавал назад, упирался в спинку стула, замирал и начинал движение по новой. Робин знал ритуал: когда Дэйв потеряет последний контроль и ляжеть здесь спать, Ал обратит на него недовольный взгляд: клиент, храпящий на столе, портит имидж. Возьмет его за подмышки, выведет на улицу. Оставит стоять. Или лежать - в зависимости от кондиции Дэйва.
Держа стакан с колой под подбородком и не вынимая трубки изо рта, Робин повернул голову вправо, к окну, за которым тускнел закат, незаметно уступая место сумеркам. Интересно: когда солнце стоит высоко в небе - кажется огромным, когда садится - как бы уменьшается в размерах.
Сейчас оно садилось в стоявшие над горизонтом, кучевые облака - как в пушистую подстилку. Облака, плывшие сверху, окрасились в самые разные оттенки - от густо-оранжевого снизу до густо-фиолетового вверху. Проглядывающее в их промежутках небо сияло голубизной, которую постепенно заволакивала дымка. Солнце все еще было ярким, но недолго ему оставалось слепить глаза. Наступавшие со всех сторон облака брали его в окружение. Светило гасло постепенно, подобно фонарику с садящейся батарейкой, и, скрывшись, долго еще прощалось желтыми лучами как руками.
Грандиозное зрелище, достойное восхищения, запечатления на холсте. Молчаливое - не орет о себе, мол "смотрите какое я замечательное, неповторимое, обратите внимание, не пропустите момент". Нет, явления природы: закаты, восходы, радуги происходят в тишине и приглашают любоваться собой на добровольной основе: хочешь - смотри и удивляйся, не хочешь - уткнись в экран телефона и тычь там кнопками болтовню про собственное неповторимое "я".
Вот бы чему тем двум толстушкам поучиться - скромности не выпячиваться, тем более когда ничего умного не имеешь сказать. Да недосуг им, заняты обсуждением во-всеуслышание другого "грандиозного" зрелища, поважнее. Из шоу-новостей: как бы "нечаянный" случай с какой-то третьеразрядной актриской, которая вылезала из машины и так расставила ноги, что бритую наголо промежность показала. "Мировая новость", о которой сразу затрындели средства распространения сплетен и домыслов, немедленно сделав из актриски знаменитость. Вот чем рекламу сейчас делают. Стыда давно нет...
А, суета все. Робина не касается. Нечего раздражаться из-за понижения статуса достоинства и приличия - значит, они сейчас не требуются. То, что не требуется, отмирает. Отвлечься надо, не обращать внимания, пусть балаболят - пустая бочка громче гремит. Принять как данность. Если позитивно посмотреть - эти две дамочки не такие уж заядлые говорушки - иногда замолкают, когда принимаются за еду или питье. Вот если бы они явились с отпрысками - малолетними любителями пиццы, тогда да. Робин не рассиживался бы здесь, лениво вертя головой, потягивая колу через трубку.
Впрочем, этот вариант он предусмотрел заранее. Приезжал сюда раз месяц, всегда в рабочий день, когда не бывает крикливых, слезливых, требовательных детей и их мамочек, более занятых разговором с мобильником, чем с ребенком.