(Р. Киплинг, "За цыганской звездой" (перевод Г. Кружкова)
Пьеро
Всё предусмотреть невозможно. Мы, как дети, строим из разноцветных кубиков хрупкие домики нашей судьбы. А они кособочатся. Разваливаются снова и снова - то вследствие неумения архитекторов, то из-за отсутствия фортуны, то потому, что кто-то другой, сильнее и наглее нас, хочет выстроить на этом же месте свое здание. Рано или поздно все это надоедает.
Вечно одинокая спутница планеты Луна равнодушно пялилась выщерблинами кратеров-глазниц, щерилась прогнившим впалым оскалом рта на припорошенные серебристым светом края предгрозовых облаков. Разглядывала распростертый внизу уставший за знойное лето от небывалой жары да людской алчности и глупости город. Тучи, словно веки умирающего старца, смыкались, съедали темную беззвездную радужку космоса с желтоватым бельмом "покровительницы воровства и суицидов" посередине уходящего в бездну вселенского колодца.
- Вот когда полностью затянет небо, так и пойду, - решил Макс. Поначалу собирался уходить после того, как багровый уголек, от которого не хотелось отрывать взгляда, дожует сигарету до фильтра, спалит её, как страсти и необузданные желания сжигают жизнь неудовлетворенного ею эмоционального человека. Но за первой дарящей на минуту-другую покой "кэмеленой" последовала вторая, третья, еще и еще ... И уже думалось - не отставлять наполовину заполненную пачку неизвестно кому. Ментам там или коммунальщикам, которых соседи снизу вызовут выламывать дверь, если опять, как прошлой осенью, потекут батареи. Или когда аммиачный трупный запах пробьет все преграды и выплеснется на лестничную площадку. Фу, об этом даже думать не хотелось. Самое страшное в смерти - внеэстетичность всего, что произойдет с разлагающимся телом после расставания его с душой. Вот если бы можно было просто исчезнуть, как брызги с лобового стекла несущегося на предельной скорости авто, испариться с поверхности планеты, словно капля воды с раскаленной сковородки, это был бы наилучший вариант. Но жерла вулкана, куда можно броситься, поблизости не наблюдалось. А из водоемов утопленников рано или поздно все равно вылавливают. И видок у них после этого.... К горлу подкатил тошнотворный комок. Макс помотал головой. Сглотнул. Вместе с горячим табачным дымом, и потому надрывно раскашлялся. Как все противно, безобразно, бездарно в этом мире!
Уныло посмотрел на мерцающий столбик пепла. Отбросил непотушенную сигарету, проследил светящийся путь маленького метеора до разверстой, словно могила, пасти урны, где тот и сгинул. Глянул на пачку "Кэмела", желтеющую маленьким саркофагом на скамейке, рядом с надгробием поставленного на торец спичечного коробка. Если выкурить все, наверняка еще хуже станет. Интоксикация никотином вплоть до тошноты. Конечно, все равно и так, и так умирать. Причем, очень скоро. Как решил Макс, все произойдет сегодняшней ночью. Но даже об этой сволочной жизни напоследок все же надо оставить воспоминания поприятнее. Хотя, какие к черту воспоминания, если уходишь навсегда, и там, за последней чертой, уже ничего и никогда не будет? Да, и если говорить честно, по большому счету - за более чем два десятка прожитых впустую лет так ничего и не срослось, не получилось, не удалось. Приличной работы нет. Музыка пишется банальная и никому не интересная. Даже самому себе. Хрень полная, если честно признаться, а не музыка. Женщины - и те не любили. Да вообще никто не любил.
"Тепло сигареты согреет тебя, когда больше некому греть..." - вспомнилась песенка приятеля, столь же неудачливого барда: "Осколок луны в темной раме окна спасет и не даст умереть..."
- Ты, сука, тоже меня бросаешь? - скосив голову, Макс глянул на небо. Вот вроде бы недавно в компании сидели. Трое. Он, мерцание сигареты да Луна в трупных пятнах, висящая в черной бездне. А теперь сигарета погасла, Луна дезертировала за тучи, на небесном потолке остались лишь бледные саванные полоски облаков. На кого они Макса оставили? Ветерок, пахнущий мокрой липой, палой листвой и близкой, последней в его жизни , грозой коснулся щеки, потрепал волосы - мол, чего уж там, делай, что хотел, нечего виновных да отговорки искать, решил, так решил, мужик ты или кто? Двигай давай, назначенное время уходит. А то опять не решишься, и будешь потом себя еще и этим терзать. Макс судорожно вздохнул, почти всхлипнул. На глаза навернулась влага. Себя было жалко. Но тело и душу крутила боль. Невостребованности, брошенности, неоцененности. А коли так, тогда зачем все это?
- Ну и ладно... - глухим голосом юноша подвел итоги последнего вечера, уперся руками во влажную росную скамейку, толкнул непослушное тело вверх.
- Черт! - показалось, что суставы заскрипели, а мышцы обмякли, будто просидел не час, а целую вечность без движения. Коленки подламывались, кожу на голенях неприятно кололо. Макс прошипел, обращаясь к взбунтовавшемуся, воспринимаемому сейчас как нечто чужое, будто машина соседа, организму:
- Что, сволочь, по ходу, сильно не хочешь сдыхать? А вот хрен ли тебе еще здесь делать? И мне с тобой. Все равно ни на что не годны, никому не нужны.
Затаил дыхание. Потом несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул льдистый, режущий горло, пахнущий влажной липой и будто прокварцованный, как в хирургии перед операцией, озонный воздух. Почувствовал, как кожу обдало жаром, потом отпустило. Забилась в тике мышца на задней поверхности бедра. Дергалась в бешеном ритме, будто давала понять - я живая, горячая, не хочу умирать, и ты не имеешь права решать за меня.
Головокружение плеснуло мутной пеленой, смазало контуры входной двери, тонкой, похожей на рахитичного аиста рябинки, высаженой неизвестным доброхотом рядом с бетонными ступеньками, но через секунду-другую недомогание прошло. Можно домой, окончательно и бесповоротно. К последнему в жизни украшению - смертному галстуку, петле из шелкового шнура, затейливо привязанного к массивному крюку для люстры на потолке. Оборваться, вроде, не должно - Макс проверил, вцепился двумя руками в веревку, повисел на ней, и даже качнулся из стороны в сторону. Потом представил, как это выглядит со стороны, скривил рот в смешке. Мягко спрыгнул на пол, не устоял, приземлился на четвереньки, уперся кулаками в мягкий мох ковра. Глянул вверх. Прямо над головой висела, жадно тянулась, свивалась живой змеей петля, готовая захлестнуть горло. Юноша поежился, отгоняя тошноту. И сбежал из квартиры. Пошел курить во двор, благо на скамейке у подъезда никого.
А кому там тусоваться в полночь, если в доме почти сплошь пенсионеры, и потому раз в месяц обязательно кого нибудь хоронят? Причем всегда - под Шопена, сонату номер два. Почему-то чаще всего по субботам. Думаешь подремать, нежишься в постели, а за окном с утра, прямо в беззаботное тихое выходное утро, духовые во всю луженую глотку как грянут "там - там-тарарам". Да так, что с дивана подбрасывает и сна ни в одном глазу. Тут же надтреснутые удары тарелок, буханье в барабан. А то еще вдобавок и рыдания. Настроение, конечно, на весь день в минус. Вот теперь Макс им отомстит. Сам навсегда уйдет, а они пускай над ним поплачут. "Такой молодой, что ему не хватало..." "Видно стерва, он её любил, а она..." "Да на работе проворовался, а тут следствие, и вот..." Тьфу. Старушечьи пересуды. Впрочем, пускай гадают. Правду им все равно не понять и не узнать.
Бормотавшее за окном кухоньки первого этажа радио замолкло. Значит, первый час новых суток. "Время чертей и жаб". Самое время для сведения последних счетов. Рассвета Макс решил не дожидаться. Смысла в этом не было. Чтобы завтра в очередной раз все это заново пережить? День за днем, что складываются в бессмысленные недели, месяцы, годы... Зачем? "И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка". Почти два века назад писано, и ничего с тех пор, в общем, не изменилось.
Шагнул к дому, разглядывая колышущиеся паутиной саваны занавесок за немногими светящимися окнами. Прошептал под нос: "Сгину я, меня пылинкой ураган сметёт с ладони..." Криво улыбнулся. Там, за гранью смерти, хоть что-то новенькое будет. А если нет, тоже неплохо. Тогда хотя бы вся эта суета навсегда закончится. И на работу с утра не ходить. Забавно. Пускай там теперь без него обходятся. Да еще по полкосарика на венок от компании этим уродам придется сбросится. Маленькая, но месть.
И пусть Ленка из бухгалтерии, что отказала в близости на последнем корпоративе, пожалеет. Шанса переспать с Максом у неё уже не будет. Никогда. Если разобраться, та еще дура. Так поимела бы приятное воспоминание о легком приключении. Было бы что рассказать подругам. А теперь что у неё останется?
Коломбина
За спиной, у скамейки, скрипнул песок под осторожными шагами. Будто кто-то подкрадывался. Макс вздрогнул. Потом расслабился, удержал паническое желание обернуться. Если там бандиты, то ведь сам уже решил со своей жизнью заканчивать. И потому какая разница, как это произойдет?
Может, даже лучше, если его оглушит ударом гантели по макушке какой-нибудь бродяга-бомж. Разнесет череп. И мозги хрящеватыми кусочками будут плавать в лужицах крови, побелевшие пальцы последней судорогой вцепятся в окаем крыльца. А он будет лежать на асфальте, раскинув руки, такой молодой и красивый, в багровом солоноватом озерце, и вопль первой вышедшей из дома пенсионерки разбудит двор, испугает утренних беззаботных пташек! В горле встал горький ком, на глаза навернулись слезы. Плечи, помимо воли, затряслись.
Нет, умирать жертвой Макс все-таки не хотел. Надо было, чтобы все поняли, что он ушел из жизни исключительно по своей воле. Кляня себя, юноша осторожно повернул голову.
За спиной стояла девушка. Нет, скорее женщина лет двадцати пяти. Светленькая, волосы в каре, правильное славянское личико с чуть вздернутым носом. Симпатичная. Но очень взволнованная. Крепкая высокая грудь под легким светлым сарафаном в такт глубокому дыханию вздымалась так, что оторвать взгляд от этого зрелища было невозможно. Бежала от кого, что ли?
- Извините, пожалуйста, - выдохнула она. Прикрыла рот ладошкой, будто стесняясь. - Я давно тут рядом. Просто подойти не решалась.
- И чего так? - спросил Макс, злясь на себя за недавний испуг, потому откровенно хамя, но при этом и увлекаясь ситуацией. Надо же, похоже, романтическое приключение. Причем именно в вечер, посвященный не либидо, а как раз мортидо. Где же ты раньше была, подруга? Хотя бы вчера?
Поинтересовался участливо, но с легкой издевкой:
- Переночевать негде, что ли? Муж из дома выгнал, пристанище ищете? Или просто закурить? Поговорить надо, а не с кем? У самого, кстати, такое частенько случается. Насторожился, предчувствуя возможную неловкость: - Или мы знакомы?
- Да нет, - ответила девушка традиционно ставящей в тупик иностранцев фразой одновременно из согласия и отрицания. Ойкнула, представилась:
- Меня вообще-то Лена зовут.
- А не вообще?
- Что?
- Не вообще как зовут?
- Ну, Леной. Если вы шутите, то всё не так плохо. Хотя, вообще, он ведь привел меня именно к вам.
- Кто он? - почти сюрреалистический разговор стал забавлять Макса. С одной стороны, опять же, еще один повод задержаться. С другой стороны, нельзя оставлять дела незаконченными. Даже если это случайный пустяшный разговор.
- Вот ОН, - девушка протянула руку. На ладони лежал белый мячик для большого тенниса. На секунду показалось, что он мерцает. Нет, просто сверху упала полоска света из окна пенсионера-полуночника, не спящего на втором этаже. В руке у неожиданной гостьи был обыкновенный потрепанный спортивный снаряд. С небрежно выведенной синей пастой буквой "А" на боку.
- А-а-а-а, - осторожно протянул Макс. Подумал: "Еще только сумасшедших мне напоследок не хватает. Глаза как светятся. Будто чуда ждет. Точно психованная".
Спросил:
- А вы что, с ним... разговариваете? И частенько?
- Нет, конечно, - смутилась собеседница. Задумалась. - Хотя, наверное, каким-то образом и общаемся. Понимаете, он ко мне попал ровно год назад. Десятого сентября.
Глянула пристально, значительно, будто эта дата была чем-то примечательным.
- Да? - подыграл Макс. С психами лучше не спорить, - это что, ваш день рождения?
Лена потупилась. Помявшись, ответила:
- В каком-то смысле, да. Хотя, вообще-то, я - Телец. Последний день апреля. Это, если что, вальпургиева ночь. Но десятое сентября для меня теперь тоже как день рождения. - Пояснила, смущенно поглядывая на юношу: - Но, вообще говоря, этот день, что сегодня, что год назад, да и всегда - международный день предотвращения самоубийств.
- А я тут при чем? - насторожился Макс. Через плечо глянул на подъезд. Решил: "Если предложит сесть на скамейку и поговорить, надо сматываться. Перед носом захлопнуть дверь, и пускай катится, куда хочет со своим предположениями. И своим любимым словечком-паразитом "вообще".
- А вы не собираетесь... это... - не решилась продолжить начатую фразу Лена.
- Чего это?
- Ну... счеты с жизнью сводить? - девушка вздрагивала, то ли от предгрозовой прохлады, то ли от волнения, губы кривились, лицо исказилось. Она с мольбой и смутной надеждой глядела на ночного собеседника.
- Нет, с чего вы взяли? - неуклюже солгал Макс. Поморщился от того, насколько фальшиво прозвучал голос. Добавил хрипотцы, попробовал прекратить становящуюся неприятной беседу: - И вообще, давайте так, я к себе, мне уже пора, выспаться надо, завтра с утра на работу, а вы идите своей дорогой! Дома, наверное, муж заждался! Или родители.
- Я в общаге живу. Последний курс меда, еще интернатура будет, и всё. А завтра, между прочим, воскресенье. И вы все равно его возьмите, он мне больше не нужен, - взмолилась Лена и неожиданно протянула мячик.
- А мне он на какой хрен? - насторожился Макс, - я теннисом не занимаюсь!
- Просто возьмите, и я тут же уйду, - кротко, словно дисциплинированная первоклассница, попросила девушка.
- Серьезно?
- Да!
- Хорошо, - психам лучше в безобидных просьбах не отказывать, и потому Макс взял ворсистый мячик. Почувствовал тепло ладони Лены, дрожание её тонких пальцев. Абсолютно искренне поинтересовался:
- Мы решили вашу проблему?
- Да, похоже на это... Спасибо вам. И удачи! - Лена шагнула назад.
"А она красивая", - подумал Макс. "Фигурка стройная. Ножки симпатичные. И так, вообще, ничего. Почему бы и не согрешить... напоследок. Это будет справедливо. Я решил её проблему. Какой бы она ни была. Милочка за это пусть решит мою. Если сдвинутая по фазе, мне-то что? Я ведь не мозги ей собираюсь трахать".
Окликнул удаляющийся, уже почти исчезнувший в сумраке силуэт:
- Подождите! Может, ко мне подымемся? Чаю там... попьем? Я один живу!
- Нет, может, позже! - услышал издалека грудное сопрано. - Вам сейчас одному надо побыть. Я знаю! Я потом зайду, обязательно! Я же знаю, где вас искать! Честно-честно зайду! Вас как зовут?
- Макс! Но потом уже не будет! - крикнул юноша, - никогда-никогда...
Ответа не было. Накатило раздражение, захлестнувшее душу черной волной злобы и отчаяния. Ну почему они так себя ведут? Ты моя женщина, я твой мужчина, это же так просто и естественно! Ничего, кроме приятного, для обоих! Так нет же, надо ломаться, набивать себе цену, манипулировать партнером! Сколько из-за баб в этой жизни горя и трагедий. Вот поднялась бы она к нему. Может быть, в результате и спасла жизнь человека. Или хотя бы последнюю ночь в этом мире уходящему из него украсила. Так нет, поперлась в свою общагу...
- Да иди ты на хрен! - выпалил в темное небо Макс, - ты меня тоже не получишь. Никогда!
С недоумением глянул на ворсистый шарик в руке. Криво усмехнулся. Ну, давай по справедливости, как ты ко мне, так и я... по отношению хотя бы к твоему подарку. Прицелился. Бросил мячик в стоящую в пяти метрах урну. Точно попал в её разверстый клюв, ответивший недовольным металлическим гулом. Юноша удовлетворенно качнул головой. Открыл магнитным ключом дверь, зашагал вверх по ступенькам, декламируя:
- Смерть это лучшее лекарство от жизни. Мне никто не нужен, мне никто не нужен, мне никто не нужен...
Квартира встретила терпким запахом коньяка. Макс включил свет в коридорчике, шагнул в кухню. Чертыхнулся. На полу среди коричневой благоухающей лужицы хищно скалились иззубренными краями серебристые осколки стекла. Почти полная бутылка, которую он оставил на столе, мало того, что непонятным образом упала, так вдобавок и разбилась! Ну, нет в жизни счастья. А может, и есть, да только всем всё равно не хватает.
- Коньячок-то приличный был, - пробормотал Макс, - Юбилейный, четвертьвековой выдержки. Старше меня. Специально брал, чтобы напоследок приличной выпивкой ужраться. Твою мать, теперь и вмазать-то нечего. Водки, и той нет.
Горестно выдохнул. Конечно, если всегда не везло, то напослед разве чего хорошего ждать стоит? Осторожно собрал осколки в желтый полиэтиленовый пакет. Хоть здесь обошлось - не порезался. Потом тщательно затер мокрое пятно полотенцем, отжимая его в кухонную раковину и морщась от шибающего в нос плотного спиртного аромата. Грустно улыбнулся - надо же, повезло полу, элитным коньяком помыли. Считай, продезинфицировали. Грязное полотенце бросил в стиральную машину, включил необходимый режим. Прогулялся с пакетом до мусоропровода. Всё после себя надо было оставить в полном порядке. Уходишь из жизни - приберись в ней! Когда вернулся, на секунду задумался, стоит ли сходить в туалет, чтобы избежать предсмертного мочеиспускания. А то будешь болтаться с желтой вонючей лужей под ногами. Подумал, что чаек пил давно, потому не требуется. Да и не хотелось, честно говоря. Тщательно, с мылом, вымыл руки. Проверил, лежит ли на кухонном столе подготовленная еще вечером, по краю прижатая хлебницей, чтобы от сквозняка случаем не улетела, предсмертная записка. Макс решил, что оригинальничать не стоит. Просто процитировал древнеегипетский "Разговор разочаровавшегося со своей душой". Там все изложено кратко, просто, понятно и со вкусом. Сначала написал текст от руки:
"Мне смерть представляется ныне исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья".
Подумал, что почерк рваный, ломаный, сползает вниз и получается неэстетично. Потому набрал на компе и распечатал крупным вычурным шрифтом на мелованной бумаге, а внизу поставил подпись и число.
Кстати, дата уже стала вчерашней. Так что стоило поторопиться. А то что, получается, что и умереть вовремя не удастся? Причем исключительно по своей вине.
С минуту постоял перед черным зевом двери в комнату, где его ждала петля, набираясь решимости и представляя порядок действий. Войти. Шагнуть на стул. Надеть на голову петлю. Затянуть её под самый подбородок. Отпнуть стул. Все. Дальше само пойдет, ничего уже делать не придется. Раз, два, три, четыре. Пять. Только и всего-то. Главное, ни о чем не думать, а быстро, как автомат, выполнить движения. И всё кончится. Навсегда. А там будет хорошо. Где ТАМ, неважно. Как всё сделаем, так узнаем. Всё. Всё. Всё!!! Как в песне, "Так и надо идти, не страшась пути, хоть на край судьбы, хоть за край". Вперед!
............................................................................................................................................................................................................................................. Твою мать. А это что за хрень?
Арлекин
Так, посчитаем спокойно. Хотя бы до двенадцати. Черт, сбился. Еще раз. Так. Подумать, когда успели. Похоже, когда он выходил с пакетом выбрасывать мусор. Забежали, подложили и убежали. Хреновая шутка. И непонятно, чего они с ним забавляться вздумали? Кому своя жизнь ничего не стоит, тому другая вообще ни о чем! Макс замычал, почти завыл, мотая головой, словно разъяренный бык. Метнулся на кухню, выхватил из столешницы нож. Отбросил, вытащил тесак покрупнее. Сейчас посмотрим. Не дай Бог, кто в квартире прячется, cразу убью! В кухне - никого. Туалет, ванная - пусто. Теперь комната. Шкаф, под диваном, за занавесками. Больше негде. Никого нет. Значит, подложили и трусливо убежали. Ну и хрен с вами. Макс шагнул в коридорчик, проверил, закрыта ли дверь. Дополнительно защелкнул на засов. Всё. Теперь попытка номер два. Конечно, уже не в том состоянии, что прежде. И эти, последние минуты жизни сумели изгадить, сволочи. Самоубийца вернулся в комнату. Шагнул к петле. Схватил со стула теннисный мячик. Раненой кошкой прыгнул к окну. Распахнул форточку. Запулил ворсистую сферу в черное небо, к льдистым искоркам звезд в прорехах туч. Выдохнул:
- Ловите, гады! Шутники хреновы!
Показалось, что белый снаряд ушел вверх по прямой, словно ракета, не обращая внимание на земное притяжение. Впрочем, в темноте полет небольшого предмета проследить сложно. Макс осклабил губы в кривой усмешке. Развернулся.
Ошарашенно застыл.
Несколько раз моргнул.
Потряс головой.
Прикрыл глаза ладонью.
Потом осторожно отвел руку. Ничего не изменилось. Так и есть.
Выброшенный мяч лежал на стуле.
Прямо под петлей.
И что это могло значить?
На этот раз Макс почти подкрался к стулу. Бережно, словно гранату, взял шар, стал внимательно рассматривать. Вроде тот же самый. Слегка потрепанный с одной стороны, с другой полустертая синяя буква "А".
Ладно. Будем считать, показалось. Бывает, вроде встаешь, идешь на работу, а потом выясняется, что на самом деле спал, а теперь надо вставать по-настоящему и делать все, что снилось, в реальности. Хотя из открытой форточки сквозит так, что занавески подымаются, будто подол платья на знаменитом кадре с Мэрилин Монро. А минуту назад всё абсолютно точно было заперто!
Не отрывая взгляда от стула, Макс попятился к двери в коридор. Выбросил туда мяч. Услышал, как тот глухо ударился о линолеум, прокатился до стенного шкафа и затих. По-прежнему гипнотизируя стул, юноша вернулся к нему. Поставил на сидение левую ногу, поднял взгляд к петле. Потянул вверх правую ногу. Попытался утвердиться на жесткой поверхности. Но стопа попала на нечто предательски податливое и круглое, выскользнувшее из-под неё, вывернулась вслед вылетевшему пулей к дивану мячу. Макс потерял равновесие и грохнулся с развалившегося под ним стула на пол, пребольно ударился копчиком и, похоже, подвернул левую руку.
А инфернальная сфера ударилась о диванную ножку и по замысловатой кривой, явно издеваясь, подкатилась к лицу хозяина квартиры.
- А ты сука! - застонал от боли и унижения Макс. Схватил мяч и швырнул в окно. Тот, вместо того, чтобы, как порядочный неодущевленный предмет, лететь по прямой - в стекло и сквозь него, выбрал параболическую траекторию, свернул к пластиковой раме, отрикошетил, на несколько секунд завис в воздухе, вращаясь, как маленькая независимая от гравитации планета, потом медленно опустился на диванную подушку, подкатился к спинке и теперь, словно лазутчик, выглядывал из-за ситцевого края верхней частью буквы "А".
- Это что же такое делается! - Макс охнул, схватился за поясницу. С трудом поднялся. По щекам потекли слезы, то ли боли, то ли бессильной ярости, - умереть, и то не дают, мрази! Суки, какие же вокруг все суки...
Проковылял на кухню. Кряхтя, сел на табурет. Копчик болел так, будто лягнула бешеная лошадь. Правда, онемевшая рука проходила, возвращалась работоспособность.
"Так", - логическое мышление тоже стало восстанавливаться, - "что же такое происходит? Или сошел с ума. Или кто-то проводит непонятный эксперимент - военные или ФСБ. Мало ли какие у них технологические наработки. Но на любую хитрую задницу найдется хрен с винтом! И любая механика, особенно тонкая, боится влажности..."
- Ну и идите вы все в жопу! - наконец, высказал свое отношение вслух Макс. - Моя квартира, что хочу, то и делаю. И вашу технику имею право хоть в унитаз спустить!
Хромая, вернулся в комнату. Взял подушку с лежащим сверху потертым белым шаром. Торжественно, словно шествующий за гробом генсека престарелый член политбюро, отнес ношу в туалет. Не касаясь руками, скатил мяч в унитаз. Помогая подручными средствами, загнал поглубже, сбросил воду. Не поленился, несколько раз прохромал до ванной и назад, слил в фаянсовое жерло еще три ведра. Захлопнул крышку. Для надежности припер сверху шваброй. И, довольный победой, вернулся на кухню.
С порога в голос застонал.
Жалобно выдохнул:
- Ну, это вообще беспредел!
Мяч лежал на предсмертной записке, пятная её стекающими каплями канализационной воды. Потому в следующей попытке брезгливому хозяину пришлось выбросить не только его, но и бумагу со скатертью, в которую и завернул мяч, боясь к нему прикасаться. В отличие от мяча, бумага и скатерть не проявили способностей к необъяснимым возвращениям, что Макса искренне порадовало.
Следующие несколько часов, отложив вопрос суицида, он боролся с неуязвимой сферой. Пробовал сжечь в ванне, залив одеколоном. Пытался разбить молотком. Распилить ножом, ножовкой и болгаркой, за что удостоился визита соседей с угрозой вызвать милицию, "потому что ремонт в четыре ночи - это совсем уже охамели!!!"
Но проклятый подарок ничего не брало. Он не горел, не поддавался деформациям, оказался устойчивым к любым механическим воздействиям.
- Последняя попытка, и пойду спать, - уже перед рассветом решил Макс, примериваясь к лежащему на разделочной доске мячу острием огромного топора, взятого у соседей в обмен на болгарку с добавлением клятвенного обещания хотя бы до семи утра не шуметь.
- Эээх! - с маху опустил лезвие на букву "А", будто с любопытством глядящую на человека.
Завыл от боли, схватившись за нос, в который мяч отрикошетил по маршруту топор - холодильник - лицо Макса. Запрокинув голову, проковылял к ванной. Включил ледяной душ, смывая сочащиеся из сопатки красные капли. Впрочем, кровотечение быстро унялось. Но переносица продолжала побаливать. Так же, как обожженная правая кисть, пораненные лезвиями клинков и ножовки руки, пораженное ударом тока предплечье и глаза, слезившиеся от непонятным образом попавшего одеколона.
Макс проявил героизм и нашел в себе силы вернуться на кухню.
- Достал ты меня, - задумчиво сообщил мячу, лежащему в прорубленной ране линолеума между осколками разделочной доски. - Вымотал. Просто напрочь. Пойду я, однако, спать. А ты делай что хочешь. - Обвинил напоследок: - И бардак теперь из-за тебя такой, что за неделю не убраться.
Закутываясь с головой в одеяло, усмехнулся, решив, что, может быть, на самом деле суицид все-таки удался. И теперь он умер, находится в чистилище, а бороться с мячом - это такое посмертное наказание. "А вот я больше не буду этого делать", - злорадно решил незадачливый самоубийца: "Так что уже можете придумывать что-нибудь новенькое".
На излете бодрствования, на самой грани провала в дрему вспомнился читанный в детстве роман "За миллион лет до конца света", в котором у главного героя тоже ничего не получается.
- Может, я зачем-то нужен вселенной, и потому она меня спасает? - подумал Макс. - Но тогда, и вправду, зачем мне умирать? Может, моя жизнь и бездарна. Но зато внук моего еще не рожденного сына или его далекий потомок спасет мир. И в этом смысл моего существования! Быть ступенькой в будущее, ступенькой, без которого этого будущего не станет у целой вселенной?!
Он закрыл глаза, забылся, и сразу же оказался среди круговерти спиральных галактик, фейерверков взрывающихся сверхновых, стремительно раскручивающихся во все стороны и иные измерения звездных миров, и все это зависело от него. Точнее, и от него тоже.
Когда Макс уснул, зашевелился мячик. Колобком покатился в коридор, оттуда в спальню. Сделал круг по ковру, после чего разломанный стул собрался в целое. На кухне сросся разрубленный линолеум, щепки разделочной доски притянулись друг к другу, слиплись, и она, целенькая, уже висела над плитой. Через минуту в квартире был идеальный порядок, все вещи оказались на своих местах. Кроме веревочной петли, исчезнувшей в известном только мячу направлении. А он подпрыгнул, подплыл к подушке. Покрутился над взлохмаченной шевелюрой Макса. Потом устроился котенком у его руки и, казалось, тоже задремал. Завтра обоих ждал тяжелый день. Предстояло строить новую жизнь - гораздо лучшую, чем та, которая осталась в прошлом.