НК - без которой не было бы этого рассказа с глубокой благодарностью.
В память зеленого мая
Рори спасет Ирландию.
(Ирландский фольклор)
1
Третий день болит. Третий день однообразно ноет под черепом, как будто кто-то надувает там, под черепным сводом, резиновый шар. Какой дурак только придумал лечить головную боль аспирином? То есть, что аспирин снимает головную боль. Ему бы так сняло. Хотя... Сетовать не на что - я получил, что хотел. Мрачновато, согласен. Но что требовать от человека, у которого голова болит уже третий день и к тому же завела под сводом черепа что-то, чего там не должно быть вовсе.
Мерзкое окно почти что дармового отеля показало мне, что кончился дождь. Точнее, маленький уже кончился и самое время начаться большому, утром ему смениться ослепительным Солнцем и вновь превратить меня в придаток к больной голове. Еще оно показало почти что налившуюся полную Луну. Почти что дармовым отель делало то обстоятельство, что под его крышей нельзя было промокнуть. За это брали деньги.
Я сильно, массирующим движением потер лоб над бровями, словно бы силился разогнать то, что мешало думать... Мешало вспоминать. Если бы было кому спросить, то они бы спросили: "Что, помогло?" Нет, не помогло. Но очень хотелось, чтобы бессознательное движение мое дало возможность нормально думать и не путать воспоминания. Вру. Их невозможно спутать. Важно лишь четко понимать, где твои настоящие воспоминания, а где те, которые приходят раннею весною в полусне. Те, которые ты бы страстно желал назвать своими. То есть, вернее, иметь их среди своих воспоминаний. Да, лучше от этого уточнения не стало...
Хотя есть за что благодарить Бога. Я не под дождем. И почти что в полной безопасности - то есть, настолько, насколько это вообще возможно для Рори О`... Стоп. Конечно, существовала роскошная возможность ночевать в ночлежке или на воздухе, но эти варианты имели свои, пусть и незначительные, но минусы - что в ночлежке, что на воздухе всегда есть возможность угодить под полицейскую облаву, затеянную ими просто так, со скуки.
Еще одной прелестью моего обиталища было то, что окно мое выходило на глухую стену соседнего здания. И можно было просто стоять к нему спиной, не думая о том, что кто-то в окне напротив лелеет цевье винтовки, телефонную трубку или что-то в этом духе. Также прямо рядом с окном искушающе висела пожарная лестница. И еще огромным плюсом этого номера было то, что спустившись по лестнице вниз, я имел все шансы просто исчезнуть в бесчисленных дворах старого квартала. Я упустил возможность ночевать в доках, но там мне пришлось бы с настоящей, а не разыгрываемой даже для единственного зрителя - себя, тоскою глядеть на море. А вот тосковать мне не хотелось.
Если мне удивительно повезет и меня не пристрелят, когда я буду выходить из отеля, не вломят кому не надо (а никому бы и не надо) по пути на вокзал и не повяжут на вокзале, то через день я буду в большей безопасности, чем теперь. Даже чем теперь. Вызывающе стоя спиной к окну, я тер руки и дышал на пальцы. Все неисчислимые достоинства этого отеля не сделали его теплее. Для этого отель следовало топить. Но тогда он сразу же перешел бы в разряд отелей, где уже интересуются твоими документами, или просто смотрят телевизор. Или же якшаются не с теми, с кем надо бы.
Скверно, когда полиции приходит дикая фантазия заняться именно тобой. Скверно, когда те, из-за кого, собственно, все и начиналось, начинают помогать ей. Хуже этого лишь когда твои, казалось, вчера еще союзники начинают на тебя охоту. Хуже всего этого лишь тогда, когда все они объединяются меж собою. Именно в этом "Хуже всего этого" я и нахожусь уже довольно долго и конца этому не предвидится.
"Прогнило что-то в датском королевстве"... И довольно-таки глубоко. Но как же я мог дожить до таких светлых дней?! Думал ли я, мог ли предположить, что мои же союзники, соратники, объединяться с полицией, алкая моей головы? Ладно, чего уж там... И думал и вполне мог предположить. Но от этого ничуть не легче. Но сетовать, опять-таки, не на что. Все, что мы получаем - это или оплата за то, что мы успели натворить, или же аванс за то, что предстоит сделать. Как говаривал мой старик: "Каждый человек сам кузнец своего счастья. И несчастья".
31 год. Если меня оставят в покое и дадут доживать самому, то это продлится еще примерно около года. Банально. Да, так не должно быть, это не может быть банальным. А оно есть. То ли я был готов к этому, то ли просто жизнь моя последние годы мерно и неотвратимо катилась к концу, но отреагировал я на это просто и легко. Как ни странно, опять-таки, это дало мне огромный карт-бланш на совершение разного рода глупостей. В чем я и собираюсь преуспеть. Само собою, был и иной вариант развития событий - я мог просто-напросто вцепиться в эту так и так заканчивающуюся жизнь, всячески ее оберегая и совершая только лишь те движения, которые шли бы мне на пользу, но... Видимо, прошлая, до этого известия, жизнь не сильно предрасполагала к этому. А к тому же, теперь у меня была огромная фора перед любым из соискателей моей головы. Никто из них не знал, сколько еще жизни ему осталось. А я знаю. Это заставляет их сердца биться в очень оперативном режиме...
Можно было, конечно, надуть всех и просто пустить себе пулю в башку, но это, на мой взгляд, просто-напросто нечестное и непорядочное поведение. Покинуть партию не доиграв до конца может лишь очень слабый и неверный человек. Нам раздали карты, посадили за стол, и мы просто обязаны - доиграть. Что с того, что мы за этот стол не просились? На мой взгляд, стоит быть благодарным тому, кто нас создал и кто сказал нам, что есть добро и что зло, дав тем самым огромные возможности. Хотя бы для точной самооценки. Так что стрельба по своей голове - это прямой вызов Господу. Я не могу позволить себе подобную глупость. Да и не хочу.
Пятьдесят вторая сигарета за день. Простывший чай. Пачка банкнот, схваченная резинкой. Зажигалка и коробка спичек. Непрекращающаяся головная боль. Пистолет марки "Глок". Часы Q&Q. Баночка с аспирином. Недоеденный бутерброд. Темные очки. Две запасные обоймы. Косоногий стул, на котором я и сижу, так и не решившись снять темно-серое, черное почти, пальто. Еще две запасные обоймы. Паспорт. Спать я буду в пальто. Кровать придвинута к двери, что даст мне, в случае чего, две секунды. Если придет хозяин - будет говорить пачка банкнот. Если кто-то еще - будет отвечать "Глок".
Да, конечно, я не могу себе позволить упомянутую глупость, но вот другую - вполне. Знаете, куда я завтра собираюсь? В город, в котором не был пятнадцать лет и где каждая собака меня знает, я же не знаю, на чьих поводках они сидят...
Что я собираюсь делать потом? Пока не знаю, право. Может, прекратить эту беготню. Может, уехать в Канаду по своему канадскому паспорту и там доживать этот целый, длиннющий год. Но сперва я должен доехать до того Города и решить там то, что попросту уже необходимо решить.
Накатать, что ли, страшное, мрачного готика, письмо в английский парламент? С угрозами и суровыми пророчествами? Перемежая это призывами сложить оружие и покаянием? Так просто... Со скуки же... Ладно... Для краткого экспресс-анализа политической ситуации матери-Ирландии сил сейчас нет.
Рано или поздно, будь я сейчас на месте тех, кто ищет меня, я бы понял, куда я пропал. Но так как меня среди них нет... Так, это уже больная голова, пора спать... Спать пора...
Где-то далеко завыла полицейская сирена. Хорошо, что далеко. Хотя не один кретин не поедет за мной с сиреной, но все же... Как-то лучше, что хоть эти далеко. Сегодня я не умру. И не дам себя арестовать, что одно и тоже.
...Спать я, само собою, лег не разуваясь...
Не успел я лечь, укутав голову в пальто, не успел я себя достаточно помучить мыслями и воспоминаниями, как провалился куда-то и моментально заснул...
...Если я ничего не путаю и правильно понял диагноз врача, то сегодня я не умру.
2
А на другой день началась, как и следовало...Да не следовало, быть ее не могло, не должно быть такой Осени в жизни человека, которому подписали смертный приговор и коллеги, и враги и доктора... Но она началась - это отчаянно-солнечная, прохладная, затопленная прозрачным светом, прошитом стежками паутинок, осененная желтыми листьями... Королева года пришла - Осень. Что может быть прекраснее, чем осуществление старого плана, воплощения наяву старого, многолетнего сна такой Осенью? Я лично не сразу соберусь с ответом. По-моему, или вообще ничего, или очень мало вещей могут сравниться с этим. К сожалению, до поезда мне просто необходимо сидеть в этом отеле, черт бы его побрал. И выйти я смогу только вечером. Конечно, роскошна перспектива выйти и сесть на воздухе, хотя бы рядом с отелем, на скамью, но... Но, но, но. Всегда и везде все палятся именно на таких вот, трогающих сердце, малостях. Соответственно, я этого лишен, как и много другого, до тех пор, пока я не приеду в город... В Город, где я не был пятнадцать лет, или даже больше... Да нет, не больше. Пятнадцать. Полжизни. И вот именно там-то я и начну совершать одну глупость за другой, просто-таки на выбор тем, кому я нужен. Но до того - нет, такие шутки до добра не доведут. Да, да, опознать меня непросто - на моей последней на данный момент фотографии я коротко, почти что под ноль, стрижен и без усов. Мало того - в строгом черном костюме. Теперь же я живу в толстом свитере с высоким горлом-ошейником, темном, упомянутом уже пальто, джинсах и высоких ботинках, темно-рыжего цвета, со шнуровкой. А кроме того - усы и темные очки и волосы мои метут по плечам. И паспорт на гражданина Канады, самый настоящий. Вот если бы еще удалось запомнить это имя, то было бы совсем хорошо. Да! И небольшой, аккуратный кейс, натуральной кожи, новехонький и неисцарапанный. К моему костюму более шла бы сумка, но "дипломат" настолько привлекает внимание, что лучше него ничего и не придумать. Игра от противного. Если совсем слиться с природой, то точно кого-нибудь насторожишь. А вот так, со столь броской деталью... Ладно, довольно об этом.
Если уж я не пойду на улицу, то, по меньшей мере, я открою окно. Подышать осенью, бродящим, пьяным запахом умирающей листвы и неистово-прозрачного неба. Такие моменты просто грешно пропускать. Это одна из тех возможностей, про которые я уже упоминал. Те самые, из-за которых ты обязан доиграть до конца. От окна моего номера до стены здания напротив метров десять, и есть где развернуться и осеннему ветру и Солнцу.
Лет десять назад я бы, только почуяв приближение Осени, напился бы, как скотина и точно ничего бы не увидел. Отмечая прибытие, именно его я бы и не заметил. И уж точно бы, отправился бы на улицу... И, скорее всего, никакой поездки в ночном поезде не вышло бы. Рори, Рори... Ты сам-то ясно ли чувствуешь, как тебе везет? Осень... Ночной поезд... И полный карт-бланш на глупости... Но почему, собственно, на глупости? Потому лишь, что так кто-то, пусть даже и большинство, считает? Да и пусть себе. В моем нынешнем положении куда глупее было бы просто лечь на дно, дожидаясь окончания года, где бы я, как сказано у Стивенсона "долбил прутья клетки и ругался скверными словами"... Нет, это просто недопустимо...
А Осень была уже в номере. Казалось, что прозрачный воздух пластом, волнами проник через окно и по-хозяйски расположился здесь. За окном и в окне и вот уже над полом кружился осенний лист, с тянущейся за ним паутинкой. Осень за окном и Осень в моей душе соединились на миг, и на этот миг мне показалось, что я точно понимаю значение слова "счастье". Господи, продли осенние дни...
День клонился уже к закату - начало вечереть. Пора было собираться - звучит, как будто я добропорядочный гражданин, гмм, ну, скажем, гмм, Канады... А не беглый террорист-ренегат, преступник, предатель, наверное, раз не дал себя пристрелить, как последнего осла, разыскиваемый полицией, подразделениями по борьбе с терроризмом, своими же сотоварищами по RIRA, а заодно и просто возможный объект для того, чтобы кто-то, прельстившись на деньги ли, на славу ли, вломил меня кому-нибудь. Положение просто восхитительное. А и собирать-то нечего. Все мое движимое и недвижимое - сигареты, пистолет, четыре запасных обоймы, больная голова и так далее со мною - на плечах ли, по карманам ли, в дипломате ли... Осталось сесть и продумать, как бы мне поизящнее сесть в поезд. И я присел на кровать, которую уже вернул на ее законное место.
3
И тут, наконец, вернув меня на грешную землю, в дверь негромко постучали. Странно. Те визитеры, которых я могу ждать, скорее всего, попросту бы вынесли ее. Меня сильно подмывало выругаться вслух и громко сказать что-то вроде: "Как же вы меня притомили, мне надо на поезд сегодня... На вас же у меня нет ни времени, ни сил". Но завтра, открытое для глупостей еще не пришло. Так что, по старой памяти, я смиренно встал так, чтобы открытая дверь прикрыла меня, выудил из-под мышки пистолет и миролюбиво прогнусил, что, дескать, открыто. Как оно и было на самом деле. Свет был погашен.
Выдержав небольшую паузу, чтобы убедить меня в серьезности намерений и изничтожить во мне всякую надежду, что это, к примеру, хозяин, дверь отворили. Первый же, кто очутился в моем пристанище, был схвачен за шиворот и получил в район виска рукояткой пистолета. Не выпуская из объятий тела гостя и прикрываясь им, я вынырнул из-за двери и просто направил пистолет в голову второму визитеру: "Молча и быстро заходи". Что тот и сделал. "Дверку-то прикрой, что ли..." - миролюбиво посоветовал я. Тот внял моим заклинаниям. "Теперь свет включи", - продолжал я наставлять визитера.
И свет был включен.
- Мартин! - это и впрямь был он, мой самый старый соратник, учитель, можно сказать, человек, чьим протеже я был.
- Здравствуй, Рори, - Мартин был явно грустен.
- Здравствуй, Мартин. Не стану спрашивать, как ты меня нашел. Больше меня интересует, зачем ты приволок с собою эту шушеру. Кстати, я спрошу и надеюсь на искренний ответ - от него напрямую зависит твое ближайшее будущее - вы только вдвоем тут? Или внизу затаилась кавалерия?
- Нет. Мы здесь вдвоем.
- Что-то говорит мне, что ты, Мартин, и впрямь поверил в то, что обо мне говорят и что ты, старый друг, решил закруглиться с лирикой и использовать свои знания Рори на благо родной RIRA.
- Ты прав. Мы здесь именно по твою душу.
- Говори только за себя. Твой сотоварищ явно охладел к этой идее. Да и вообще, по-моему, охладел. Странные вы люди... И ты меня давно знаешь, и само собою, товарищ твой наслышан, и терять мне нечего, и ломитесь, как на парад. А если бы я стрелять начал через дверь сразу? Хороши бы мы все были...
- Я тебя знаю, Рори. Не твой почерк.
- Да ну? Был не мой, ты хочешь сказать. Интересно, как бы ты стал себя вести на моем месте? Мало того, что ты просто обречен на смерть, так за тобой еще и гонятся. Ты бы как, Мартин? Стал стрелять сквозь дверь?
- Не знаю, Рори. Наверное, нет.
- То есть, ты сразу развиваешь сюжет и наводишь меня на мысль, что тебя, в общем-то, не стоит убивать? А ты не многого ли хочешь, Мартин? - И я снова поднял опущенный было "Глок".
- Как и всегда, "Глок".
- Да, видимо, я начал стареть и становлюсь сентиментальным. Нет, чтобы прострелить тебе голову и спокойно идти по своим делам, так я начал с тобою дискуссию. Что мне с тобою делать теперь, Мартин? Ты ведь не под ружьем сюда пришел, ты сам меня нашел, а стрелять, я так понимаю, должен был этот... Усопший.
- Ты забыл спросить, что собирался делать я.
- Ясно, что. Пристрелить своего товарища и дать мне уйти, угадал?
Мартин молчал.
- Я угадал, судя по всему, - почесывая ухо дулом "Глока", сказал я. Я далек был от мысли закатить Мартину истерику, обвиняя его во всем случившемся. "Каждый человек...", как вы, может, еще помните. Был бы не Мартин, так какой-нибудь Патрик, разницы нет...
- Давай или стреляй или спрячь пистолет. Решай быстрее, - нервы у Мартина были в порядке.
- Дожил. Держу человека, покушавшегося на мою жизнь, под прицелом и выслушиваю его требования. Может, мне еще лицом в пол, а руки на затылок? Не забывайся, Мартин. Я еще не решил, что с тобою делать.
- Вся эта карусель началась с Ома. Именно тогда ты и попал под подозрение.
- Сядь, Мартин. Поговорим. Что ты хочешь сказать мне про Ома нового? Да, я там был, хотя и не участвовал в операции. И догадывался, что наши старшие меня, скорее всего, станут подозревать. Но в чем? Мне ли идти с повинной, Мартин? Нет. И тогда руководство пришло к выводу, что это просто... Но ничего "просто" в нашем деле не бывает, Мартин. Я прав?
Мартин согласно кивнул головой.
- Я знал, что ничего хорошего не получится. Но должен был посмотреть, что выйдет. И что вышло? Погибло двадцать девять человек и более двухсот было ранено. И мы оба с тобою и оказались в их числе. Кстати, ты-то что там забыл?
- Я шел за тобой. Если бы ты постарался что-то сделать, чтобы помешать акции, я бы тебя убил.
- С чего бы мне мешать акции, которую проводила Армия, чьим солдатом я являлся и чью позицию разделял?!
- Не знаю. Ты как-то странно себя вел.
... Интересно было бы посмотреть на человека, который бы вел себя не странно, зная о подготавливаемом взрыве такой силы, причем подготавливаемом твоими же соратниками... Я сам не знаю толком, зачем я туда пошел... Что-то влекло меня туда, на эту улицу... Видимо, хотелось увидеть самую громкую акцию своими глазами, как кульминацию, как квинтэссенцию идеи... И в мыслях не было ее предотвратить... Да никто бы мне и не дал. А потом, когда подозрения улеглись, я отказался ехать в страны Востока, как эксперт, отказался брать на себя торговлю наркотиками, отказался... Но все это произошло сразу и быстро. Те, кто пришли ко мне отдать приказ, услышали мой отказ. Я сказал, что не поеду на Восток. И заодно про то, что не стану заниматься наркотой, я солдат, а не драг-пушер. Хотя мне никто еще этого не предлагал. Видимо, полномочия визитеров простирались далеко, поскольку тут же вспыхнула маленькая ссора, которая завершилась стрельбой. Я стрелял лучше. Вот и все, что можно об этом помнить. Как о факте. Я стрелял лучше, чем все они, трое, вместе взятые, и я не собирался приводить в исполнение приговор, что поневоле настраивает на некий пафос, а просто спасал свою шкуру.
- Ты хороший стрелок. Ты хороший взрывник. Я сам учил тебя ведению боевых действий в условиях города. Ты стал лучше меня. Но для чего тебе понадобилось идти на конфликт с командирами?! - зло спросил Мартин. - Для чего ты всему этому научился? Чтобы отказаться от всего этого и зажить мирно и тихо?!
- Что, по-твоему, Мартин, я не видал на Востоке? Там что - территория англичан? Что, там решается судьба матери-Ирландии? Что, Мартин, ты совсем идиот? Я понимаю, что Армии нужны деньги. Но я всегда с прохладцей относился к чему угодно, если мне казалось, что тут что-то притянуто за уши. А тут было притянуто. Мартин, пойми, у меня рак легких, мне, собственно, плевать, как умирать. Но не совсем. И умирать я буду так, как мне нравится, а не как за меня решат. Мне остался еще целый год, и я не могу рисковать тем, что на Востоке меня повяжут и сгноят в восточной тюрьме. Я не желал умирать на Востоке. Мартин, мы друзья уже больше, чем 10 лет, у меня нет друзей, за твоим исключением. А теперь и тебя нет. Оставь меня в покое, я дам тебе еще один шанс, Мартин, но последний. Оставь меня в покое, не заставляй меня стрелять. Я не хочу советовать тебе, но присмотрись, с кем ты теперь?! Чему учится ваш молодняк, если я так легко снял твоего коллегу?! Тебе не кажется, что когда командирам плевать на подготовку солдат, это говорит об их отношению к делу? Что там еще затевают? Почему там вообще что-то затевают, что-то, что может быть никому, кроме них и не нужно?! Все, Мартин, для глухих две обедни не служат. Если ты не угомонишься, при следующей встрече я тебя просто убью, я тебе обещаю. Оружие на пол. Без дуростей, Мартин. Оба ствола, я тебя тоже знаю. Так... Подпихни их ко мне. Так. Теперь арсенал твоего друга. Туда же. - Тут я в ужасе посмотрел Мартину за спину, на дверь. Даже рот у меня приоткрылся. И Мартин купился...
4
Я не хотел крови. Поэтому Мартин лежит в моем номере, с сотрясением мозга, но живой. Если он не угомонится, я сделаю то, что посулил ему. Он прекрасно знает это. Также он прекрасно знает, что с ним сделают, если он меня не угробит. Так что выбор у него отнюдь не роскошен.
Но что мне оставалось сделать? Застрелить человека, которого я знаю и которому верил 10 лет?! Единственно, что он теперь знает, это то, как я выгляжу. И пускай. Я уже на вокзале Дандолка. И скоро уеду, уеду, уеду по осени, по ночи, в поезде, в поезде, который повезет меня через осеннюю ночь к моему последнему рубежу, который теперь надо, просто надо перейти... А что будет за ним? Метастазы... Да, а кроме них? Я еду... Я уже почти еду... Я уже добрался до вокзала... Я уже съел прописанную врачом таблетку...Для успокоения нервов... Для снятия синдрома паники... Чтобы на время посадки и позже я не дышал сквозь стиснутые зубы, поминутно вытирая пот со лба, ледяной пот, прямо рукавом, закуривая ежесекундно и ежесекундно бросая сигареты... Борясь с желанием кинуться к первому попавшемуся человеку...Если такие тут еще попадаются... И просто и доступно сказать ему, что мне... Страшно... Страшно, страшнее чем кому угодно на этом вокзале, что я не могу поверить в то, что это краткий приступ, что он скоро и бесследно пройдет... Что я... Мне плевать на то, что я в розыске, этот страх легко преодолим, тут нужно внимание, скорость и везение и все это у меня есть... И снова, снова, снова дышать ртом, потому, что воздуха не хватает, носоглотка идеально сухая, она давится воздухом, он трет по ней, как наждаком, а его так не хватает... Добавьте к этому крупную дрожь, к тому же никаких видимых причин для страха нет - опасения быть узнанным на вокзале, в лучшем случае, добавляют мне адреналина... И вы согласитесь, я думаю, с тем, что при таком раскладе и рак легких не самое страшное...
Я пятнадцать лет не был в городе... В Городе, так точнее. В Городе, где я вырос, где я впервые понял... Да какая разница, что я понял... Мы с этим Городом создали друг друга. Именно, что создали и ни разу друг друга не предали... Это не безликий мегаполис, которого нет, он фантомен, он молчалив, он станет таким, каким ты его увидишь и останется таким, пока тебе не наскучит и ты, как проститутке в борделе, не прикажешь ему одеться, или же наоборот... Который или задавит тебя, или будет с тобой раболепен, но это решительно все равно, потому, что на самом деле его нет, не было и не будет. Не верьте мегаполисам...А мой Город имеет лицо. Сухое, загадочное, жесткое лицо воина, матерого и опытного, победителя. Он близок к Океану... Он слышит его бой, но не спешит на берег. Он никогда не позволяет прямо заглянуть себе в глаза, во всяком случае, не всем, ему есть, что рассказать, но он не спешит с откровениями... Я надеюсь, что меня пристрелят на его улицах, или что я сдохну в его комнатах.
С этими и другими, столь же радостными, легкими, светлыми мыслями я прошествовал, осознавая величие каждого шага в Осеннем Поезде и излишне внимательно присматриваясь к пассажирам, которые должны были на время поездки стать моими соседями.
А между этими двумя что-то есть... Хотя они и сидят в разных углах, и с ней рядом сидит кто-то, к ней близкий явно, но к ним двоим - явно посторонний...
До чего же забавно видеть такие картинки - слайды, когда ты смотришь со стороны, в окно заглянув, или в поезде, проходя по коридору мимо открытых дверей в купе...
Но самому очень не хотелось бы очутиться в этой компании из трех человек... Двое и один. Причем у одного, как всегда, больше прав и шансов, но для двоих он сейчас чужой. Их держит что-то другое, что-то из давних лет... Тяга, которая оказалась непреодолимой, несмотря на прошедшие годы...
Роскошь осенней ночи, в которой ты едешь на поезде... Это редкая удача. Особенно, если учесть, что ты едешь не по делам чьим-то, пусть даже и по очень важным делам... Я всегда был рад, что профессиональная деятельность не кидала меня на его улицы. Туда нельзя ехать впопыхах. Туда нельзя ехать с головой, переполненной мыслями о том, как бы не провалить задание, как лучше использовать этот город, что ему сказать и что надеяться услышать... Нет. Этот Город... Он не для этого столько лет ждал меня. А он ждал, он должен был ждать... Или нет? Или мне только кажется, что он ждал? Или... А собственно, не все ли равно - ждал он меня или мне только так кажется. По поводу очень многих других вещей я уверен. А вот здесь нет, что очень дорого стоит.
Я посмотрел в окно уже тронувшегося поезда. На перроне, грустно глядя мне в глаза, стоял Мартин. Что ж, он выбрал не ту дорогу.
Я же еду к женщине, которую никогда не любил, которая давно замужем за тем, кому по долгу службы приходиться ловить таких, как я, с которой мы встречались 15 лет назад, когда нам было по шестнадцать. Полжизни я потратил неизвестно, на что, как я теперь понимаю. Я... Я только писал ей какое-то время, пока писать письма для меня не стало опасным. И все эти годы, все эти пятнадцать лет я видел одни и те же сны, с крайне небольшими вариациями... Даже за слабую возможность, которая, скорее всего, только лишь греза больного человека, услышать наяву то, что я никогда не мог услышать во сне, я готов отправить Мартина на тот свет, если он решил помешать мне. Мир делится теперь на две части - на то, что дает мне попасть туда и на то, что может мне помешать. Я никому не желал бы оказаться в числе вторых.
Не исключено, что я еду домой.
5
... Я не успел насладиться красотами осенней ночи из окна поезда - я уснул, уснул почти сразу. Последнее время я повадился засыпать резко и быстро, видимо, что-то (подумаешь, какая мелочь!) менялось в организме.
Мне снился огромный, многоэтажный, то ли недостроенный, то ли замороженный, весь в перепутанных лестницах и коридорах, заполненный незнакомыми людьми, странно близкими, конечно же, мать его, ее дом. Чей же еще-то?! Раз ничего не разберешь и непонятно, что ищешь, то всенепременнейше, ее дом. Но в этот раз я уверенно шел по усыпанным цементом перекрытиям. Зная, что найду. Хотя, как и всегда, не зная, что скажу. Но какая-то уверенность, только не ясно, в чем, пронизывала этот сон.
Казалось, что вечный сценарий меняется, казалось, что что-то будет по-другому. Она сама нашла меня "Рори!" - Послышалось сзади. Я обернулся. Она. Запыхавшаяся и серьезная. "Я тебя ищу, Рори" "Ну и как?" - сухо поинтересовался я. И вдруг поймал себя на этой сухости, на этой, никому не нужной даже для поддержания имиджа, сухости и, сплюнув, шагнул к ней.
Истошный крик пришвартовавшегося поезда, который, казалось, заорал на весь мир: "Корк", разбудил меня... Чего и следовало ожидать.
Х-ха, даже выдав себе карт-бланш на глупости, даже поверив в то, что я собираюсь сделать что-то нужное и важное, я все-таки не смог увидеть другой вариант этого сна. Это все тот же сон, третий вариант. Первый - это когда я просто не могу найти ее дом, второй - ее нет дома и четвертый - нам мешают поговорить люди, ее муж, которому однажды, во сне, разъяренный этим настырным типажом я так съездил по зубам, что даже как-то полегчало, или же ее друг, в общем, все, что угодно и все, кому не лень. Просмотренный же сон является классическим третьим вариантом, без сучка, без задоринки. Выводы же, к которым я пришел, изрядно просмотрев этих снов за пятнадцать лет - это ехать самому. Ехать самому и посмотреть, что выйдет на самом деле.
А зачем? А зачем мне, спрашивается, ехать к женщине, которую я никогда не любил, с которой лишь встречался еще в юности? - Эти мысли, в который раз, крутились вокруг, пока я приводил себя в порядок в вокзальном туалете. Номером в отеле я на сей раз пренебрег. Судя по количеству удач, которые посыпались, словно прорвав, наконец, какую-то старую, замшелую преграду, следовало просто поступать интуитивно, как во снах...Это значит, просто и ненавязчиво расчертиться в ее дверях и дать понять, что я не привидение, как бы не был этот вариант обольстителен. Я три раза расставался с ней, пока жил в Городе и возвращался только два, на сей момент. В третий раз я немедленно уехал прочь и только лишь писал изредка, пока это не стало опасным. Я ничего не ждал, не ждал и не нуждался в верности, а потому мы незатейливо сообщали в письмах, как идет жизнь наша с чужими людьми. Теперь я вернусь в третий раз. И ее Отелло, я надеюсь, не будет столь уж ревнив, каким всегда он являлся в мои сны (только за это уже убить мало!) и что какой-нибудь, совершенно неожиданный финт судьбы меня не остановит. Финт несколько беспокоил. Да, я уже шел по улицам Города, помахивая кейсом, с волосами, собранными в тугой хвост, в распахнутом навстречу Осени пальто, но, но, но... Но я понимал, что прежде, чем меня оставят наедине с Осенью, придется устранить последнее препятствие. Мартин. Он знает, куда я поеду. Он знает, как меня найти. И прежде, чем наконец, начнется что-то хорошее, надо позаботиться о плохом. Пресечь его, то есть. И по возможности, быстро. Хотя скорость решения этой проблемы зависит от скорости соображения Мартина и от скорости его передвижения. Здесь он будет часа через четыре, не раньше. Целых четыре часа оставшегося года моей жизни вычеркнуто...
Нелегко застрелить своего пусть даже и бывшего, друга. Но ему, я так понял, легко. Или уже все равно. Или он просто делает то, что говорят, не мучаясь вопросами этики. Этика... Где я только таких слов-то нахватался... Ладно, потом об этом. Я предупредил его. Судя по всему, он пришел в себя и тут же кинулся на вокзал. Там мы разминулись. Что бы сделал на его месте, скажем, профессор Мариарти? Заказал бы экстренный поезд. Но... Что за бред лезет в голову...Я не хочу его убивать, я вообще больше не хочу стрелять ли, взрывать ли. Но что мне остается делать? Дать себя пристрелить, что ли? Стоило сюда ехать тогда. Я должен еще раз, последний раз попытаться войти в свое прошлое, что, само по себе абсурдно. Но я хочу попробовать, я просто не могу не попробовать. И причем именно в этот период. Не в моменты страстной любви, на которую я, судя по всему, не способен. Не в моменты огромного счастья, которого я, по-моему, не испытал в полной мере. Не в долгую белую полосу, которых я не одной не припомню. А именно сюда, в мои пятнадцать - шестнадцать лет.
Она была единственной девушкой, из всех, кого я знал, с которой мне сложно было поссориться. Несмотря на то, что вообще-то мне это дается очень легко. С кем угодно. Вон и с RIRA повздорил... Ладно, не об этом речь. Пока я источал жар и пламя, она как-то ухитрялась подготовить контраргументацию, которая была бы убедительна для меня, а не для нее. Вы часто сталкиваетесь с подобным? Да? Тогда вам повезло. Мне же не довелось больше встретиться с таким. И теперь я сижу в парке, неподалеку от нашего дома, нашей многоэтажки...
Я сижу на лавочке, в маленьком парке, где раньше находился открытый кинотеатр, теперь вместо него какой-то клуб, совершенно безликий, каких много...
А что, собственно, парк? Вы думаете, что я имел в виду прогулки под липами? Вовсе нет. Я никогда не был сторонником обязательных прогулок "просто так". А все дело в том... Черт, самому смешно...Нет. Это нисколько не смешно. Это был тот парк, где я впервые ее увидел. Оба мы поспешали на школьные автобусы. Она - на свой, я - на свой. И мы всегда соревновались в скорости хода... Именно так, как я понимаю, мы и подавали друг другу сигналы о том, что мы принадлежим к разным полам. Не знаю, почему, но этот маленький парк, несмотря на то, что расположен отнюдь не в тупике, практически всегда, а в самые яркие, самые нежные, самые больные осенние дни совершенно пуст. И крайне редки в нем прохожие. Вот и получалось, что мы то и дело оказывались там вдвоем. Да нет же, чушь какая. Этого просто быть не может. А может быть стрелок-взрывник, преступник и ренегат во всеполицейском и заодно, в террористическом розыске? Я имею в виду, из кого он вышел. Тоже, наверное, не может. А я есть. Я есть? На всякий случай я похлопал себя по карману, где грелся "Глок" и убедившись, тем самым в неоспоримости собственного существования, продолжил вить прерванную было нить воспоминаний. Сколько пафоса, самому противно. А отчего бы и не прибегнуть к пафосу? Хотя бы взамен того, чтобы завыть на весь парк, а? Моя война закончена. Все. Отвоевался. Не стану стараться растрогать самого себя перебиранием упущенных возможностей, непройденных троп и тому подобного сладкого вздора. Каждый получает то, на что напрашивается. Из меня вышло то, что, судя по всему, должно было выйти. И что теперь? Смысл в поиске возможного предназначения? Есть он, по-вашему, господин Рори? По-моему, нет. Мое дело теперь просто, в который раз уже, попытаться совершить невозможное - мало того, что рыскать в поисках своего прошлого, так еще и вовлекая в это дело женщину, у которых прошлого не бывает априори. Просто не бывает. Можете мне поверить. С каждым новым шагом вперед, пласт прошлого скидывается в архив. Навсегда. Все. Его больше нет. Но я же есть?! Судя по тому, как ревностно Мартин алкает встречи со мной, которая станет для него... Именно, что для него, последней. Вариантов нет. Ему ехать никуда не надо, а мне надо, я уже приехал... Только пока не дошел... Да и еще кое-что... Я говорю, что моя война закончена, дело не в раке, не в приговоре, не в проснувшемся раскаянии... Просто я хочу, чтобы так было. Но одна деталь все еще привязывает меня к ней - деталь, звено цепи по имени Мартин, он тянет меня, он впился прямо под ребро, пронизывая плоть, он... болит... Не давая мне вернуться в парк, где она шла со своим кейсом, который, как выяснилось, имел свое имя - "Кеша". Вот только я не очень уверен, что он на него отзывался.
Желтая из-за листьев земля... Желтый асфальт, даром, для всех, брошенное под ноги золото. Оно продолжает почти бесшумно сыпаться с неба ли, с Солнца ли... Или все-таки с этих, слегка погрустневших деревьев? Сухие, желтые, оранжевые листья... Моменты, которые без насилия, как ни странно, показывает память... Такая осень у меня бывала только под этим небом. Под небом над этим Городом. Какая дичь, так запутать свою жизнь, что нужен неоперабельный рак, приговор и погоня для того, чтобы хоть на день попытаться вернуться в свою юность. Мы, все мы, эмигранты юности. Жалок тот, кто уверен, что провел свою юность или неправильно, или зря. Это значит, что ее у него и не было. А был это некий возрастной переход, связанный с периодом полового созревания... Который он и не заметил, что ли? Хотя, собственно, не об этом речь. Мы уехали, ушли, улетели, удалились из нашей юности. И желтые дни в маленьком парке, залитым прозрачным небом, остались там же. Чтобы вернуться туда, надо поставить на кон все, когда уже нечего ставить, кроме жизни своей. Тогда шанс еще есть. Есть... Должен быть. Не может не быть! Пусть он будет!..
А Мартин как будто и не торопился. Я сидел в парке уже не первый час, положив на колени пистолет, прикрытый газетой, с патроном в стволе и со снятым предохранителем. Взведенный, само собою. Оставалось только дождаться на Мартина, посмотреть с ним в небо над Осенью... И спустить курок. Но то ли я стал плохо его прогнозировать, то ли он решил дать мне больше времени. Вот это уже невероятно. Я думаю, что насколько я его знаю, не станет Мартин обращаться за поддержкой. Но если он не спешит покончить со всем этим, значит, что-то изменилось в нем и, соответственно, можно ждать чего угодно. Вплоть до снайперской стрельбы с вершины вяза, которые тут, в парке, не растут. Если Мартин стал давать своим жертвам время на что бы то ни было... То, значит, что-то совсем нарушилось в порядке вещей. Что ж, мне это только на руку... А скорее всего, так оно и есть - потому, что при совокупности всех имеющихся условий, я уже давно должен дышать ртом, хлопая себя по карманам в поисках таблеток, прописанных врачом. Убиваемый... Нет, громко. Добиваемый страхом. Который кидается на шею, сначала измучив тебе предупреждениями, дав понять, что этого не миновать. Тогда ты легче падаешь. А я... Как ни в чем не бывало, сижу себе с пистолетом на теплой лавочке... И любуюсь своей последней Осенью. Сегодня меня не убьют. Этого не должно произойти. Я уже начал тратить карт-бланш на глупости. Это надо же, все-таки, додуматься - сидеть в парке белым днем, курить и смотреть то на листья под ногами, то в небо над головою... В квартале, где я вырос. А я сижу. А вот теперь я встаю и иду. Иду по шуршащей листьями дороге. Иду, глядя на многоярусный танец листьев, под музыку совершенно прозрачного ветра, играющего на струнках паутины... И снова, как годы назад, я замер на секунду перед развилкой дороги - по какой из них лучше идти? Одна была, учитывая мое положение, много предпочтительнее, но она ныряла в тени дворов. Этого оказалось достаточным, чтобы я, не сворачивая, двинулся по тропе, которая пересекала ее двор пополам и была залита нежарким Солнцем...
То и дело ловлю себя на мысли, что не назло себе и не для полного использования карт-бланша я веду себя так. Нет. Я просто веду себя так, как мне хочется. И поверьте мне, господин Рори, что если бы я решил, что другая дорога предпочтительнее, то я бы не стал идти этой. Нет, не стал бы. А вот сейчас иду. Только потому, что в своих снах видел, как я пересекаю этот двор и ныряю в ее подъезд...
И только брызжут из-под ног листья - что еще так хорошо, как разбрасывать листья твоей последней Осени в твоем Городе, а?
...Домофон ее подъезда меня не прельстил. В конце-то концов, не она получила карт-бланш на глупости! Так что я смиренно уселся рядом с ее подъездом на синюю лавочку и рассеянно наблюдал за двором, пока какая-то дама не стала заходить в подъезд. Я галантно придержал дверь, сладко улыбаясь и вместе с дамой и сопровождаемый закрывающейся дверью, зашел в дом.
Лифт меня тоже не прельстил. Я не любитель гимнастики, но что-то прямо-таки влекло меня совершить сей утомительный, в восьмой этаж, подъем. На площадке между седьмым и восьмым этажом я остановился и закурил. Можно было сказать, что я пришел. Все. Эти стены - опорные колонны моей юности. Звонить в дверь просто-таки глупо. Ведь не стал же я звонить 3 года... Да... Теперь придется вам, господин Рори, договорить. Я был тут три года назад. Один. Без дела. Я также поднялся к ее двери, покурил... И ушел. Из-за двери доносились голоса. Слишком много голосов. Не для того я сюда ехал, чтобы в дверях сцепиться с ее супругом, который бы точно после этого приступил к своим обязанностям полицейского. Сейчас... Да, не очень-то это уже и важно, но, как бы то ни было, у меня в планах не стоит борьба с полицией. И кроме того, не хочется подводить Марту под монастырь. Три года назад я просто ушел. Молча. Уверив себя в этом же. Теперь же, при карт-бланше, я уверен, что повезет, пока не знаю, как. Что-то случится, а пока, чтобы не путать случаю карты, я стою и курю между этажами. Мне должно повезти. "Нам должно повезти, или мы пропали".
Я умею ждать. Я умею ждать долго. Очень долго. Если ожидание позволяет курить, то оно просто-таки переходит в некое околомедитативное состояние. Тогда я способен ждать часами. На что я и настроился. Но моя никотиновая медитация опять кинула меня назад в прошлое... В город Ома, о котором говорил Мартин. Точнее, мы с Мартином. Он только успел крикнуть мне: "Рори!" - и тут же улица оглохла и облилась, захлебываясь, кровью. Самое громкое дело за последние тридцать, кажется, лет. Можно подумать, что лишение человека жизни может или должно быть негромким... "Смерть одного человека - трагедия, тысяч - статистика". Хорошо, что мы, видимо, не дотянули до статистики... Хотя, как же не дотянули? А как же "самое громкое дело" и так далее? Среди ему подобных...
Довольно медитаций... Что-то не то всплывает нынче... Как и все, собственно, последние годы. А вот теперь всплывает самое то... Я смотрел на свою левую руку, держащую сигарету. И мимоходом вспомнилось, как когда-то, давно, очень, невероятно давно, словно бы вчера или же в прошлом геологическом периоде, когда были еще "Рори и Марта" я, в воспитательных целях выбил из ее губ сигарету и, уловив натянутую издевку в вопросе: "А дальше что?" - коротко и четко ударил Марту по лицу, развернулся и пошел вниз по лестнице к лифту.
...К лифту Рори дошел с Мартой на плечах. Она бросилась за ним, наплевав на удивленно-возмущенное тявканье подружек. В лифт они сели вместе. Уже остывший, но демонстрирующий непреклонность Рори сухо бросал: "Иди, иди, докури. Она, поди, не вся еще истлела". Он уже знал, что не уйдет... Так что же тогда заставило его говорить так? Любопытство, господа, любопытство исследователя, нечто вроде: "А до чего это может дойти? И что там, за гранью, интересного?". Марта остановила лифт, отвела от кнопки его немедленно сунувшуюся, каменно-неуступчивую руку и сказала, коротко и просто: "Ну, не надо, Рори. Я... Я люблю тебя".
И я, нажав на кнопку, милостиво позволил лифту отвезти нас (или "их"? Настолько я теперь далек от того Рори, который еще мог уступить, услышав такое...) обратно. Все-таки "их", буду честным хотя бы перед собой. "Их". Тогда это были "Они". Не "Он" и "Она", уже утомившие все направления творчества, а именно "Они". И к чему же привела меня эта исследовательская работа, по принципу "Что там дальше?" Я никогда больше не был "Ими".
Я не стану говорить, что я получил взамен.
...Тогда я еще не уяснил для себя ряд железных закономерностей, которые мне казались случайностями. А потому просто гордился собой, таким независимым и твердым - еще бы, у меня была ты, ты, женщина, которая ждала меня, и я старался уверить и тебя, и себя, что я нисколько в этом не нуждаюсь и легко обойдусь. Чтобы гордиться еще больше - однако, каждый раз после расставания все возвращаясь и возвращаясь к тебе. А что до закономерностей... Все просто. Я еще не уяснил тогда, что никто и никогда не будет долго ждать меня и никто не будет встречать меня с радостью молчаливой - ну, или немногословной. Ибо, если бы я это знал тогда, то гордился бы собой еще больше. Как же, кто еще, кроме меня, может бросаться такими вещами? Да никто.
И сейчас это отнюдь не тоска по сбежавшему давным-давно молоку. Кое-что я все-таки уяснил себе за смехотворный период времени - пятнадцать лет.
Это был этот самый подъезд...
И вновь чиркает спичка и в пламени ее вновь запаливается очередная сигарета. Случай, кажется, собрался ускользнуть от своих обязанностей. Что ж, придется его заменить. Хотя для Марты, боюсь, я не случай, а катастрофа. Как бы я гордился этим в шестнадцать лет, так теперь меня это не радует. Хотя почему? Рори идет к себе. Рори идет домой. Домой. Я сел на низенький подоконник, глядя в окно и чутко прислушиваясь к тому, что творится на ее этаже. Чего бы я хотел? Вновь стать шестнадцатилетним волчонком? Нет. Я не отдам ни одного из моих лет. Нет. Я просто хочу уже теперешним, как жалко низки мои запросы, я уже не ерничаю, хочу побывать в том времени... Ничего не исправлять. Даже этой пощечины. Ничего. Нечего там менять. Таким я был тогда. Таким она любила меня. Таким меня любили. Да, да, да. Да. Это чистой воды эгоизм, пусть его.
6
И тут, наконец, случай вспомнил обо мне. На искомом этаже отворилась дверь, голос какого-то уверенного в себе мужчины, сказал что-то, пока неразборчивое. А ответил ему голос Марты. При всем желании, возникни оно у меня, я не смогу спутать его ни с каким другим. Я легко шагнул за угол площадки, чтобы гарантировать себя от косых взоров ее, почти что по-мусульмански ревнивого мужа. Нечего ему... И его сладким погрезившийся мне голос молвил: "Я буду в пятницу. Заодно заберу Тони у родителей. Не скучай". Мне показалось, что последнюю фразу он адресовал ко мне, таким милым и славным показался мне сам он! Я поборол желание перехватить лифт и сказать ему об этом лично. Не стану врать, это удалось мне без особого труда.
Теперь надо дать Марте время на то, чтобы мой визит не спутали с его неожиданным возвращением - я не охотник что до радости, что до разочарований, предназначенных не мне. Интересно, по моим, кажется, остановившимся часам, десяти минут ей хватит на это? А мне? Хватит ли мне этих же десяти минут, чтобы сообразить, наконец - что же мне все-таки надо?
...Я просто прошу тебя на один только час, всего на час, хотя бы на час, на 60 минут помочь мне вернуться в прошлое, я же не прошу тебя идти туда же за мной - это безнадежно...
Я не прошу никого предавать, я же не прошу тебя стать снова моей на этот короткий час. Просто будь со мной сейчас, этот один, короткий, но жизненно, воздушно-необходимый мне час, час моего прошлого, где еще... Где я еще - я, где время еще не начало расталкивать, как сказал один мой товарищ, нас по нашим нишам. Уготованным ли нам, или просто подошедшим - как подходит магазинная вещь, которую шили не на тебя, а на что-то более-менее подходящее... Более... Менее...
Чушь, бред! Разве об этом... Все, это уже просто плач по прошлому, а я не хочу плакать по нему, я должен туда вернуться... Помоги мне. Это все, о чем я прошу, заявившись через столько лет. Неужели не стоит моя просьба часа твоего времени? Или проще ее не выполнять, потому что... Потому что проще... Этого не может быть.
Так не должно - быть. Оно просто должно сейчас развернуться и стать настоящим. Ведь, в конце концов, я проделал столь долгий и трудный думами путь (в смысле, думалось с трудом, явно...), чтобы понять - ты была единственным человеком в моей жизни, который любил меня и не предал. Хотя, может быть, просто случая не представилось? Вот она, во плоти - разница, грань, которая не даст мне одному, самому пройти из "теперь" в "тогда" - тогда я мог не удержаться от мордобоя, но никогда бы не подумал того, что подумал сейчас. Только что. В нашем подъезде. Годы явно пошли мне на пользу, не так ли?.. Так низко упасть за столь короткий период времени, как какие-то пятнадцать лет... Хватит ерничать... "Пред кем шута не корчил площадного..."
То, чего было полжизни моей назад.
И вновь тлеет сигарета. Я старательно оглядел себя в зеркальце несессера - неотразим. Да что уж там - красив, подлец! Жалко только, что Марте на это плевать. Было и думаю, будет. Но все же, все же...
Все тот же, совершенно нестерпимый звонок. И она открыла дверь:
- Марта... Марта, это я, Рори. Не волнуйся, твой супруг обхлопал на воздухе все свои карманы, проверил сумку и только потом уселся в машину. Хотя... Я... Ты всегда успеешь захлопнуть дверь.
- Рори. Рори, Рори. А почему я должна закрывать дверь? - как-то непонятно спросила Марта. Я имею в виду ее тон.
- Мало ли. Не ждала, не думала, не рада. Испугаешься, я, все-таки, сама знаешь, кто. В общем, понять-то я пойму, но...
- Но не уверен, что ты позволишь мне это сделать?
- Да нет, что ты... Да, именно так. Я шел сюда пятнадцать лет и далек от мысли быть выставленным с порога через минуту. Я бы мог дождаться тебя в подъезде и перехватить затем на улице, но это было бы куда опаснее. - Еще долго, боюсь, собирался я разливаться в уверениях своей благонадежности, как вдруг, тем же непонятным тоном, Марта спросила:
- Так ты как - будешь проходить? Или нет?
- Прямо сейчас? - да, вопрос глубок. Свеж. Животрепещущ, я бы даже сказал, сакрален. Тьфу.
- Желательно, да. Надеюсь, что никто тебя не видел, а также совсем к этому не стремлюсь.
- Я не могу сказать, что никто. Я же не привидение, так что, может, кто и видел. Но не на этом этаже, во всяком случае. - Говорил я, проходя в ее маленький коридор. Кое-что изменилось, однако. В первую очередь, сама Марта. Сменила стрижку. Сменила еще стиль домашней одежды. Кажется, все. И не косится на меня кровожадно ее совершенно дикий кот, который нередко царапался, выполняя функции сторожевой собаки.
- Куда мне пройти? - вежливо осведомился я.
- Пока в кухню. Ты будешь чай или кофе?
- Чай, Марта.
- Ну, здесь ты не изменился. А вот по телевизору тебя кличут ренегатом.
- "И еще червяком, земляным червяком". Да так оно и есть.
- Что именно? - Тон все еще непонятен, но она улыбается. Улыбка новая. Пятнадцать лет назад она была другой.
- Да все верно. Я предал все и всех, за исключением жизни самой и моей памяти. Только одного я не пойму.
- Чего?
- Отчего ты так рискуешь? Мало того, что муж ревнивый, я же, собственно, под топором.
- А тебе не все ли равно, отчего тебя не выставили, не дав открыть рта? - резонно спросила Марта.
У меня тут же назрела пара вопросов, даже больше... Но пока я решил не гнать лошадей.
- У меня такое ощущение, Марта, что ты не удивлена моему визиту - я поймал себя на какой-то даже обиде. Она сразу ее почувствовала и улыбнулась снова, прежней, знакомой на сей раз, улыбкой.
- Сегодня слишком хороший денек, чтобы ты не появился. Этот день слишком подходит для тебя, - несколько загадочно, согласитесь, господин Рори... То ли тебя тут ждали, то ли, наоборот, ты настолько одиозен здесь, что все хорошее может быть тобою испорчено и вот тому подтверждение. Я все-таки понадеялся на лучшее:
- Ты хочешь сказать, Марта, что ты меня...
- Я хочу сказать, что день этот хорош для тебя - оборвала меня Марта. А вот это уже новая привычка, точно.- И больше ничего. Тебе без сахара?
- Как и всегда.
- А может, ты хочешь есть?
- Нет. Пока нет,- мое неоднозначное "пока" не вызвало никакой реакции. И то, надо сказать, хорошо.
- Так говоришь, что день хорош? Да... Он не просто хорош. Он и еще несколько дней - мои, Марта. А потом мне, признаться, почти что все равно, что со мной произойдет.
- Кто-нибудь может знать, куда ты поехал, Рори? - совершенно спокойно спросила Марта. Я видел, что это не умело маскируемый страх. Это был честный интерес, для того, хотя бы, чтоб принять решение о своем дальнейшем поведении. Это была Марта. Та самая Марта. Почти.
- Не думаю. Могут знать город. Но никто, по-моему, не знает, где именно я могу околачиваться.
Немного помолчав, Марта резко сменила мой статус:
- Сними пальто, Рори - и совершенно спокойно посмотрела на кобуру под правой рукой. У каждого своя жизнь, в конце концов - я был уверен, что она думала именно так.
За небольшим, застеленным клеенкой, столом, мы молча пили чай. По идее, как бы мне и положено, я должен был бы постоянно держать уши топором, я же сидел так, словно Марта никогда не была замужем, а я никогда, никогда не был в розыске. Шли бы они все... Именно, что все. А я уже пришел. У меня карт-бланш. И, по-моему, Марта признает его право на существование, а значит, что и на мое поведение.
...Мы молча сидели на разных концах дивана, что стоит у нее в гостиной, поджав ноги под себя и лицом друг к другу. Также я сидел лицом к двери. Минуты гнались друг за другом, им не терпелось стать часами. Жизнь научила не медлить. И быстро двигаться - от прошлого к настоящему, снова в прошлое, в будущее, снова в настоящее - ибо оно все и есть настоящее. Жизнь.
А мы молчали, не сговариваясь, молчали, ожидая прихода вечера. С ней было можно молчать. Мы хорошо, честное слово, хорошо молчали...
И вечер, наконец, упал. И, словно дождавшись разрешения говорить, Марта негромко спросила:
- Это правда, Рори?
- Что?
- Что у тебя неоперабельный рак?
- Что?! Откуда ты... Я...Кто...
- Оттуда же, откуда я знала о твоем приезде сегодня. Так это правда?
- Какая там, к матери, правда?! Да, правда, плевать на это, откуда ты знала?! Какого же черта ты... - и захлебнулся, не зная, что бы еще поведать вечерним теням в небольшой гостиной Марты. А она смеялась. Горьковато, но смеялась.
- Рори, Рори... Как был, так и остался волчонком, хотя и заматерел, вон, полстраны тебя ищет. А ты все тот же волчонок. Откуда же мне знать? Я просто спросила. А спросила потому, что ты снился мне эти годы. И раз уж твой приезд... Рори, Рори... Рори.
7
Я лежал на спине, глядел в небо через открытое окно, курил, впервые в жизни в ее комнате... Или в их комнате... Или в нашей комнате... Марта же без тени сомнения, страха или раскаяния, смотрела на меня.
- Как прикажешь понимать тебя, Марта? - Ничего умнее мне в голову не пришло.- Что это было? Жалость к некогда любимому человеку, теперь приговоренному? Что?
- А сам ты как думаешь, Рори?
- Как обычно. Муссирую самый нежелательный для меня вариант. Но дни карт-бланша...Эти дни говорят мне, что здесь что-то не то, чего бы мне не хотелось.
- Какого карт-бланша, Рори? - Марта приподнялась на локте.
- Моего. У меня есть небольшой карт-бланш.
- Вот и пользуйся. И не спрашивай меня ни о чем. Не о чем тут спрашивать, Рори.
- Пятнадцать лет я шел сюда. Не знаю, зачем.
- Ты говоришь так потому лишь, что сам никогда не любил меня. - Сказала Марта. Сама.
- Да. Но я был здесь три года назад. И не зашел. Видимо, надо было в сотый раз перечитать твои письма, увериться в том, что это была не просто дружеская переписка. Нажить все, что я нажил и только потом приехать к тебе.
- Я знаю, что ты был тут.
- Откуда?
- Только тебе могло придти в голову насвистывать "К Элизе" в подъезде, стоя перед лифтом.
- Давно умер твой кот?
- Да. Лет семь назад. Так вы больше и не встретились.
- Думаю, что это не отравило его последних часов. Знаешь, все эти годы я видел тебя во снах. Почти что одинаковых, все они кончались ничем, я просыпался ночью, лежал, курил, думал - думал, что же так не дает мне покоя? Что я недоделал? Что недосказал? И вот я здесь, Марта, а сказать мне по-прежнему нечего. Разве что то, что я сделал много глупостей. И одна из самых больших - это та, что не попросил тебя ждать моего возвращения и не вернулся сам, когда это было еще возможно.
- А теперь это стало невозможным, Рори? Разве ты не вернулся?
- Даже если бы это возможным... Но это невозможно, Марта. Я не умею жить среди людей. Я натаскан на человека, как боевая собака. Это все.
- Скажем так, что это только то, что прибавилось. Ты никогда не мог жить среди людей, в том смысле, который ты вкладываешь в это. Никогда. И ты всегда возвращался. Я была уверена, что вернешься в третий раз. Ты не мог по-другому. И ты вернулся.
- Да, что-то вроде того.
- Сколько у тебя дней? Я имею в виду, твоего карт-бланша? - Совершенно серьезно спросила Марта. Ее пальцы нащупали мою руку и переплелись с моими.
- У меня - я потушил окурок и вытянулся во весь рост- еще уверенный день . И все. Потом мне надо будет уйти и на этот раз, навсегда. И дело тут вовсе не в твоем муже, как ты понимаешь.
... Так зачем же, все-таки, я ехал к ней? К чему, отчего я сюда так стремился? А? Я думаю, что Марта, Марта, которая ждала Рори, была последним моментом прошлого, увидев которое, можно было бы подумать о каком-то шаге в настоящем, а то и в будущем... Марта, которая ждала. А если бы не ждала? Тогда что меняется? Ничего. Я должен был увидеть кусок своего прошлого, дотронуться до него, поговорить с ним, услышать его голос, голос, который притворялся бы настоящим, если бы Марта не ждала меня. Но она ждала. Мало того - она знала, что рано или поздно, но я вернусь. А не оттого ли я вернулся, что она ждала меня?! Ее сны были более полными, нежели мои. Как не дико это представить, а придется - что я иду тут вторым номером. Если так, тогда что? Да ничего. Пусть я не успел приехать сюда до того, как стало поздно что-то менять. Пусть это ничего не меняет ни в жизни Марты, ни в моей. Хорошенькое "пусть"! Но ведь действительно, решительно все равно, что уже поздно что-то менять. Так что пусть.
Тут сигареты у меня кончились и Марта вызвалась сходить в магазинчик, что прямо в ее доме, внизу. Я же принял душ ( с пистолетом на подзеркальной полочке) и, выйдя, решил обследовать квартиру. А почему бы и нет? То-то и оно. Что изменилось в Марте, кроме того, что она замужем и родила ребенка? Вещи почти всегда дадут ответ на подобные вопросы, если это не вещи какого-нибудь типа, вроде меня, который просто по специфике работы не имеет возможности иметь любимые вещи, если они размером превышают пистолет. Да. В квартире доминирует вкус Марты. Потому, что ничего принципиально нового я не обнаружил. Все то же большое свободное пространство, мебель отодвинута к стенам, заметна простота обстановки. Хотя сказать, что причиной является бедность я, пожалуй, не скажу. Детскую комнату я инспектировать не стал, а вместо этого открыл в шкафу первую попавшуюся дверцу. В одежде ее вкус тоже не сильно поменялся, типаж все тот же - унисекс. Косметичка, преобладают очень умеренные тона, рабочие документы - тетради, конспекты, какие-то лекции, судя по всему, она преподает. Часть записей просто мне непонятна - латынь. Под самым глубоко задвинутым в недра шкафа футляром, я нашел толстый серый конверт, с надписью "Письма". Марта по-прежнему очень обстоятельна. А в конверте, кроме нескольких писем от подруг, лежат все письма вашего покорного, которые он прислал ей за эти несколько лет. Как я понял, они лежат строго в порядке поступления и, судя по всему, читаны они не один раз, а может быть даже, и не два. Интересно, муж ее принципиально не роется в вещах, или делает вид, что это его не волнует? Я провел рукой по ее одежде, стараясь ничего не смять и не сдвинуть. Даже запах в квартире остался прежним. Моя память на запахи всегда превосходила, скажем, память на лица. Доходило до того, что я определял схожие ингредиенты в разного рода источниках этих самых запахов. А в целом, здесь нет ничего вычурного, нет сильных ароматов, ярких цветов и вообще, чего-нибудь, что можно было бы назвать кидающимся в глаза. Также здесь царит порядок, просто-таки, образцовый. "Вещь на своем месте" - вот, пожалуй, основное кредо этой квартиры. Также мне попался на глаза толстый, пожилой кот британской породы, судя по его взгляду и манерам, несильно отличающийся от совершенно дикого своего предшественника. Проще говоря, щелкнуть его в нос... Помимо того, что это просто опасно, он располагает к этому так же, как располагал к этому Черчилль У.. Кот смотрел на меня, как на некое, очень досадное недоразумение, которое он, к сожалению, не в силах устранить. По-моему, он с трудом удержался от того, чтобы сплюнуть, развернулся и ушел.
Ладно, пусть его. Я, признаться, от кошек вообще не в восторге. Да и не для налаживания отношений с ним приехал, собственно. Что вот здорово непохоже на Марту - это то, что я здесь, принимая во внимание ее статус семейного человека. Видимо, я что-то сродни какому-нибудь "роялю в кустах", который, почти обязательно, есть в этой образцово убранной квартире. А даже если его и нет, то думаю, что я и есть тот самый рояль, только в ее душе. Ни раскаяние, ни сомнения, ни страха я в Марте не заметил за все то время, что я ошиваюсь в ее квартире. Где буду до утра. А потом пойду на вокзал, буду понемногу пробираться к Океану. Играть в "салочки", простите, я не собираюсь более. Если Мартин твердо решил, что его жизнь - горькое заблуждение, то моя, признаться, несколько приподнялась в моих глазах, после визита сюда, в Город. К Марте. Не знаю толком, что буду я с ней делать, но не исключено, что и она чего-то стоит, раз Марта ждала меня пятнадцать лет. Что самое смешное, самое странное, самое важное в отношениях наших - никого нимало не смущает ни то, что Марта замужем, а я таскался где-то пятнадцать лет, не подавая о себе никаких известий. Оба мы говорим и оба верим в то, что она ждала, я же ехал к ней. Несколько подзадержавшись.
А самое важное то, что ни я не стану звать ее с собою. Ни она ни на миг не думает от меня это услышать. Надеюсь, теперь стало понятно, отчего это я, кому уж никак бы не стоило мотаться по родной земле, а стоило бы залечь где-нибудь далеко за границей, так упорно рвался сюда, даже не оставив поезд после того, как увидел Мартина. По всем правилам, я должен был бы сойти где-то на следующей станции. Я же сделал не то, что должен был сделать, а более того. То, что было мне нужно. То, чего я хотел последние пятнадцать лет - я поехал к женщине, которую я никогда не любил, но о которой ни на день не забывал за прошедшие годы.
8
Утро... Я снова проснулся необычайно рано для меня. В полдень. Хотите вы знать, что мне снилось? Я встретил Марту во сне и снова не договорил. Причем и на сей раз я толком не знал, что я должен сказать этой женщине.
Все это было б так смешно, когда бы не было так грустно.
А потом мы пили кофе с булочками. И иногда говорили ни о чем. Иногда молчали. Иногда просто смотрели друг другу в глаза. И я, как всегда, хотел пересмотреть ее, а получалось, что глаза первым приходилось опускать мне. А как иначе можно проводить последний, прощальный день? Не покидая кровати? А почему?
Потом я понял, что кажется мне странным в этих уютных посиделках.
- Слушай, Марта, а ты отчего не на работе сегодня? Или у тебя выходной день?
- Рори, не мели ерунду. День рабочий, только я отпросилась сегодня, моя работа позволяет мне иногда такие выходки. Я знала, что, проснувшись и не найдя меня, ты просто уйдешь. А в этот раз ты можешь уйти навсегда. Я ждала тебя эти годы, Рори. Неужели ты мог подумать, что я позволю всему этому завершиться так глупо?
- Как и пятнадцать лет назад... Тогда я тебя отпросил у мамы до полуночи и вернул в семью в два часа ночи.
- А я сперла у отца пачку сигарет для тебя... Как ни странно это звучит от жены и матери, я ждала тебя каждый день, а тебя все не было...
- Нет в этом ничего странного. Кто сказал, что, дожидаясь, ты должна была себя похоронить? Я бы первый этого не хотел. Меня же не было потому, что сперва, в очередной раз, я должен был понять, что мне пора возвращаться. Я здесь. Но я хотел тебя спросить, Марта - что ты собираешься делать дальше?
- Ждать тебя вновь.
- Я умру до конца этого года при самом лучшем исходе.
- Я помню. И именно это я и имела в виду - ждать тебя. Ждать тебя дальше.
- Ладно, все. - Я резко встал, одновременно потушив в пепельнице окурок. Солнце легло ей на руку, я же оказался в тени.- Мне пора. Я думаю, не стоит тебе видеть того, что произойдет, если меня накроют тут. Да и вообще, мне не хочется, чтобы меня здесь накрыли.- Тон мой резко сменился. Теперь я говорил так, как если бы Марта была в чем-то виновата передо мной. Этим тоном я и разговаривал, большей частью, пятнадцать лет назад. И Марта узнала этот тон. Она его, конечно, не забыла. И спокойно прошла вслед за мной в прихожую. Взгляд в зеркало, затем только взгляд на Марту. А затем долгий-предолгий поцелуй, как будто нам снова по шестнадцать, дальше этого дело еще не заходит и я всего лишь переезжаю в другой город. Откуда буду писать...
- Оттуда, куда ты уезжаешь, Рори, ты ник...
- Т-с-с-сс! Я еще не уехал...
Щелчок открытого замка. Что еще я забыл сказать, кроме как "пока"?
- Знаешь, я понял, что я хотел сказать тебе все эти годы при встрече, Марта. И я скажу тебе это. В следующий раз.
- В следующий раз? - Марта улыбнулась устало. Хорошо, что обошлось без слез. Или все-таки плохо? - Рори, ты же говорил, что у тебя еще уверенный день...
- "О-о-о, к чертовой матери все это!.." - простенал я. - Это же не значит, что день этот четко от рассвета и до наступления темноты! Марта, я пошел. Привета твоему мужу я не стану передавать...
- Не стоит. Рори, я... Нет, ничего. До встречи, Рори.
- Пока. - И, насвистывая "К Элизе", я пошел к лифту.
Дверь ее захлопнулась, я с удовлетворением расслышал, что она все-таки зарыдала. С удовлетворением? Да. Это верное слово. Это, как ни глупо, как это не мелочно, как это не указывает на мои комплексы, лишний раз доказало мне, что я ценен. Хотя бы это.
И я спустился на площадку между этажами, закурил и долго стоял, глядя на клен, который дотянулся своей верхушкой почти что до балкона Марты. Он здорово вырос и окреп за то время, что меня не было...
Все. "Все долги уплачены". Теперь я могу вернуться к себе, к тому, который... Нет. Я не желаю этого. Сначала надо просто обдумать, что теперь стоит совершить. И стоит ли вообще что-то совершать, кроме как оставить ее дом. А потом, может статься, уподобиться своим непротивлением этому клену, который, как-никак, по гороскопу друидов, мое дерево?
Что вообще жизнь наша, как не стопка хорошо, если скрепленных между собою листов? Для параллели с моей жизнью вполне годился этот старый клен, который, все быстрее с каждым днем сбрасывает свои золотые листья.
Что память наша, как не скрепленная, на сей раз, пачка листьев, испещренных китайской, бархатной, темно-синей тушью? И вот тот же клен роняет уже не месяцы и годы, а воспоминания - вот, кружась полетел по ветру город Ома. Вот Рори и Марта, впервые поцеловавшиеся. Вот Рори и оставленный им Город. А этот, что трепещет, застряв в ветвях, не в силах высвободиться для свободного и красивого полета - Рори и Марта.
Что жизнь наша и что наша память, как не тушь на падающих листьях?
Но если каждый год этот клен и вновь и вновь покрывается зеленой листвой, то, может статься, не так уж все...
С вокзального телефона я позвонил Марте:
- Марта, я понял, что я хотел сказать тебе все эти пятнадцать лет, каждый день. Марта, я хочу сказать, что я...
Эпилог
Рори О`Роурке был убит в перестрелке, возникшей при его аресте на вокзале города Корк.
Ведущий прямую трансляцию с места действия репортер выказал глубокое удовлетворение тем, что опасный преступник был уничтожен силами правопорядка, даже для приличия не выразив сожаления о том, что Рори не удалось взять живым. С Осенью ничего не случилось.
Через несколько дней сотрудник SIS, Мартин О`Нил был обнаружен мертвым у себя в квартире. Следствие выдвинуло и придерживалось до самого закрытия этого дела версии о самоубийстве. Жизнь шла своим чередом.
Еще через несколько месяцев Марта оторвала листок со старомодного отрывного календаря, и наступил Новый, совсем Новый и пустой для нее, Год. Город остался стоять.
Весной старый клен вновь покрылся молодой, беззаботной, зеленой листвой.