Аннотация: Обычный вечер в гнезде пиратов на Тортуге.
"Вы можете иметь тысячу дьяволиц в постелях всех борделей, куда мы заходим, но ни одного ангелочка возле своего злого сердца. Такого я в команде не потерплю" - так говорил капитан, да, сэр, именно так и я слышал это не раз своими собственными ушами, - старик отхлебнул рома и его одинокий глаз, отразив пламя камина трактира, вспыхнул адским огнем, а он продолжал: "Но сам он всюду возил с собой женщину, чернокожую женщину с сотнями косичек и ростом едва ли ему по грудь. И поверьте мне, вся команду уважала ее и никогда никто не пытался как-то дать ей понять, что видит в ней не только члена команды, но и бабу. Нет, сэр. И дело тут не только в том, что она была женщиной Капитана, что само по себе делало ее неприкосновенной. Нет, она много раз, кроме этого, вытаскивала с того света тех, кто уже поспел там обосноваться. Шептались, что пару раз она поднимала и уже точно мертвых корсаров, но они оставались в экипаже и никто не хотел у них ничего выяснять"
- Кажется, все вы там, старик, боялись капитана до мокрых штанов, - зло хохотнул почти что трезвый матрос с галиона "Мери", - я бы отодрал ее, как сучку, только поймав бы где-нибудь на палубе после темноты. И могу уверить, что она потом сама бегала бы за мной.
Кабак грохнул хохотом, но как-то неуверенно. Людям не хотелось выходить из легенды о капитане, в которую завел их одноглазый старый пират. Старый? Да, седой, лысеющий, потерявший где-то в морях свою правую руку, левый глаз и хромой на левую же ногу.
- Ублюдок, - еле слышно проскрипел старый морской волк, - будь Капитан здесь, отымел бы тебя прямо на столе бычьим рогом. Но его нет. А есть я, - никто не успел ни опомниться, ни вмешаться - левой рукой старик молниесносно раскрыл огромную наваху, что торчала у него за поясом, вогнал лезвие под подбородок тому, кто посмел плюнуть ему в душу, выдернул клинок (умирающий смешно скосил глаза к носу и умер, так и не закрыв их), брезгливо вытер наваху о штанину мертвеца и пинком скинул его на пол. Нож он положил перед собой и обвел взглядом притихший кабак.
- Если кто-то здесь считает, что я поступил неверно, пусть скажет сейчас, пока я не убрал нож. В мои годы не так просто каждый раз выхватывать его из-за пояса и открывать. Ну?!
Желающих не нашлось.
- Тем лучше. Я хотел бы рассказать дальше историю Черного Алмаза, джентльмены.
- Да и мы хотели послушать, - согласно загудел кабак и на лице старого пирата мелькнуло удовлетворение.
- А как звали эту женщину, старик? - Спросил кто-то в толпе. Старик одной рукой ловко завернул черного цвета самокрутку, прикурил от свечи, а потом ответил, будто только что расслышал: "Сия Стьяльма".
Народ в кабаке заволновался. Все не то что-то схожее слышали, не то слышали от кого-то, что тот слышал что-то схожее, имя просто лезло в уши, казалось близким и знакомым, но одновременно опасным и чужим.
- Я знаю, о чем вы думаете, парни, - усмехнулся старик, - о той старой негритянке на Малых Островках, где высадка обещает верную смерть. Я тоже порой так думаю. Пожалуй, я отправлюсь туда, когда решу, что достаточно пожил и в разгуле до последнего гроша, и в достатке. Но я не могу уверенно сказать сейчас, она ли это, хотя имя, я вижу, вам знакомо, да и старуха эта - ведьма чуть не из самого ада, как все слыхали. Гиганты-негры охраняют глубь острова, а на подходах живут карлики, охотники за головами. Но все равно, сэр, однажды я туда пойду, - со стариковским упрямством сказал старик, обращаясь словно к каждому в отдельности, которого он величал "сэр".
- Их отношения были странными. Она любила его, он очень дорожил ею, оберегая, казалось, от капель летнего дождя. Она не только спасала людям жизни - по ее гаданию порой отменялся поход или атака на форт или на береговые поселки ловцов жемчуга. Однажды я стоял на вахте, у штурвала и случайно услышал разговор, который никогда никому не передавал, а теперь говорю впервые. Я узнал акцент Сии Стьяльмы, она говорила немного не по-нашему, что ли... Не могу передать. Она говорила о любви, а капитан молчал. И наконец она разрыдалась, я такого не ожидал от нее, а капитан словно и не обратил внимания. Она сказала, прежде, чем разрыдаться, что он не любит ее, а тот согласился. Порой капитан удивлял нас своими странностями, но не было на судне никого, кто посмел бы их осуждать. "Ты же знаешь, что я люблю тебя, капитан, ты знаешь, что я значу для твоего дела, для твоих раненых, для успеха в задуманном, неужели ты не можешь любить меня?" И она говорила не о постели, нет, сэр, там все было в полном порядке и не один раз команда усмехалась в бороды, слушая ее крики по ночам. О чем она говорила, что еще ей было надо? Видимо, как и всякой бабе, нужна была вся его душа и сердце, а они давно уже принадлежали не ему, а морю и ветру. "Я не люблю тебя. И вряд ли полюблю когда-нибудь. Если это так тебя оскорбляет, ты вольна оставить корабль в любом порту, или назвать любой порт и мы доставим тебя туда. Не требуй от меня того, что я не могу тебе дать помимо того немногого, что я даю". Вот что ответил ей капитан и вот что вызвало ее слезы. Но не злые рыдания, а какие- то... - старик пожевал губами, - нет, слово я не найду. Больше они не говорили в ту ночь, а я сделал вид, что ничего не слышал.
- Говорят, капитан брал на свое судно далеко не всех и даже прославленных бойцов порой заворачивал? - Спросил кто-то из слабо освещенного угла.
- Да, это правда. Он набирал только могучих, огромных людей, людей, которому не каждый бы тут достал до плеча макушкой.
- И тебя тоже, старик? - Весело спросил какой-то вчерашний юнга, нынче переведенный в матросы и ощущавший себя, не без помощи вина и рома, морским волком.
Старик вдруг резко встал, люди молча, не думая, шарахнулись от него. И тут все словно впервые заметили, что старик этот, то ли из-за вечной согбенности за стойкой, что крала его рост, то ли в полумраке кабака, то ли из того, что отрубленная рука его делала его более тощим и узкоплечим, чем он есть на самом деле, на самом деле некогда был мужчиной могучего телосложения.
- Если удастся меня распрямить, - беззлобно ответил старик, ухмыльнувшись, - а потом прибавить руку и ногу, не все тут окажутся со мной одного роста и сложения. Вчерашний юнга затих, но старик, кажется, не сердился.
- Да, он набирал умелых моряков, но предпочитал гигантов среди гигантов. Нужен был очень недурной послужной список, чтобы попасть на его борт, да и места освобождались нечасто - Сия свое дело знала туго, поэтому потери капитана обычно бывали очень невелики в соотношении добычи. В тот раз, когда плакала Сия, мы как раз охотились за галеоном, который вез в Испанию черный алмаз. Все слышали о нем и вранье становится все гуще с каждым разом, что твоя смола. Но я видел этот алмаз своими собственными глазами, - для достоверности старик указал пальцами на глаза, а точнее, на оставшийся глаз, сам понял, как ошибся и первым рассмеялся, - да, сэр, глазом, не глазами. Когда я увидел алмаз, у меня уже был только этот глаз, - продолжал старик, когда смех в кабаке поутих. - Руку, ногу и глаз я потерял в предыдущем деле, выходила меня Сия Стьяльма, а капитан, черт его знает, зачем, не списал калеку на берег, нет, сэр! Он придумал мне должность: "помощник кока" и я остался с ним и с его командой, которая, кстати, не стала возражать, хотя доли их чуть поуменьшились. Коку помощник был нужен, как корове седло, а потому я, когда уже смог, сновал по всему кораблю, помогая, чем только можно кому только можно. Я старался быть полезным, не из-за денег, нет. Я сошел бы с ума на берегу и капитан это отлично знал. Я был из тех, кто слышал Зеленый Зов вместе с капитаном, когда он на островах познакомился с Сия Стьяльмой и привел ее к нам на борт, пропадая перед тем по джунглям два месяца, пока мы ждали его у берегов, каждую ночь ожидая нападения чернокожих с суши. Но они молчали и прятались, даже когда мы обнаглели настолько, что стали ночевать на берегу, выставив караулы, но, тем не менее, на берегу! Люди постарше побаивались, что капитан уже мертв, а эти маленькие и огромные дьяволы просто приручают нас, чтобы накрыть всех разом. Такое бывало в тех водах много раз, опасения их были справедливы, но островитяне не трогали нас - и все. Разумеется, мы не рвались на сближение и старались без нужды не лезть в джунгли.
Старик несколько раз затянулся, зажмурив единственное свое око и выпустил огромный клуб дыма.
- Гиганты, - внезапно вернулся он к пройденному, вроде как уже, куску повести, - над командой капитана шутили на берегу, что из-за его экипажа тому приходится брать воды и провизии больше, чем пороха и свинца. Но никто не обижался. Кого-то, правду, убили под такой разговор на берегу, но он сам напросился, перейдя от шуток дозволенных с людьми капитана к шуткам недозволенным.
- А каким был сам капитан? - Спросил среднего возраста корсар, сидевший неподалеку от старика.
- Он был словно отлит из стали, да, сэр. В бою он всегда был впереди и порой казалось , что то ли от его счастья, то ли из-за чар Сия Стьяльмы, пули, ядра, осколки и клинки отскакивают от его тела, хотя, конечно, это было не так. Он не раз был ранен, но ни разу серьезно, так что о заговорах речь не идет. Во всяком случае, о полных заговорах, а других, как всем вам ведомо, не бывает.
- Так что же было с черным алмазом, старик? - Крикнул кто-то из толпы нетерпеливо. Вечер вообще выдался странным - тихим и может потому старик и разговорился на посторонние темы, а потом, как казалось многим, тихим вечер стал, когда заговорил старик.
- Он существовал, - коротко ответил старик, ехидно посмеиваясь.
- Всем по кружечке, - рыкнул кто-то, кто был посмышленее, и не успели девицы обнести собравшихся ромом, как старик вновь заговорил.
- Он принадлежал испанской короне с момента, когда его нашли. Решено было доставить его прямо в Мадрид, не хранить в колониях и сдать на руки католическим величествам. Но капитан имел на алмаз иные... Планы, скажем так. Помимо всего, галеон был гружен золотом и пряностями, так что остаться без добычи мы не боялись. Боялись иного - галеон был плавучей крепостью, восьмидесятипушечным кораблем, да и команду там составляли не первогодки, что напугались бы одного черного флага. Капитан ходил под черным флагом без рисунков - ни тебе черепа, ни скелета, ни часов или еще чего. Нет, сэр - просто черное полотнище и все. Лобовая атака в море на этот галеон приравнивалась к самоубийству, собрать флот пираты с островов не собрали, перегрызлись меж собой и отправились по своим мелким делам, а капитан наш сразу объявил нам, что в этот сезон нас интересует только этот галеон. "Одного золота, перца, кофе и прочего уже хватит для того, чтобы вам не было более нужды выходить в море, - говорил он нам, - но алмаз, джентльмены, я беру на долю себе и голосования не будет. Если кто-то желает, продолжал капитан, то может сойти на берег, пока мы не вышли в море. Если в море после захвата галеона поднимется буча, клянусь морским чертом, я взорву свой корабль вместе с галеоном испанцев. Кто-нибудь не верит мне?" Верили все, а потом двое встали и, не глядя по сторонам в глаза людям, ушли. Кто-то было презрительно присвистнул, но капитан оборвал свистуна, сказав, что своим честным признанием эти люди доказали свое право на уважение равных, то есть, нас. Подумавши, мы признали, что он прав. А дальше кто-то предложил дать нерушимую клятву - что черный алмаз отходит нашему капитану, который тем упорнее делал нас богаче, чем мы успевали промотать эти деньги, а если тот, упаси нас все святые, погибнет, то пусть сам скажет, кому отдать это чудо света. "Сии Стьяльме", - спокойно отвечал капитан, покуривая сигару и в клятву добавили и ее. "А если вы погибнете оба, тогда?" - Спросил кто-то дотошный. "Тогда поделите его меж собой", - пожал плечами капитан. Он не боялся, что в ближайшую ночь кто-нибудь перережет горло ему самому или столкнет ночью за борт Сия Стьяльму. Он верил своим людям так же, как верили ему они, да, сэр, как и они. А они верили просто и истово.
План капитана был прост. Взять галеон в море не удалось бы никому, даже если бы его расстреляли - слишком уж тяжеленек был его огонь и слишком хорошо его сколотили на верфях. Утопить его с помощью брандеров мы бы тоже не смогли, это ничего бы нам не принесло.
- Что такое "брандер", старик? - Спросил кто-то из молодых весьма почтительно.
- Это корабль, а чаще, баркас, набитый порохом, дегтем, смолой и прочими, подобными прелестями. Команда брандера, всегда призовая, берет на самый крепкий, насколько это возможно, абордаж обреченное судно, поджигает брандер и прыгает в море, молясь всем, кого может вспомнить. Дальше на море разгорается дивный пожар. Но прицепить испанцу брандер было бы дурью, а потому я упомянул его лишь как способ, гожий на остановку галеона. Нам он не годился.
Испанцы боялись пиратов как чумы, а пираты боялись испанцев, так поддерживалось равновесие, пираты не давали испанцам захватить весь мир и спокойно спать, а потому корсары нередко получали и помилование, и офицерские патенты. Перед выходом к нам на корабль пришел какой-то господин, в парике и с выправкой, кричащей, что перед нами военно-морской офицер и предложил такой патент, патент капера, и капитану, если черный алмаз попадет в руки королевы, но не католической, а английской. Капитан обещал подумать и офицерику пришлось этим и умыться, а нам призадуматься - не решил ли капитан переодеть нас в каперов, почему бы и нет? Некоторые пираты становились даже губернаторами и, к слову сказать, самыми лютыми нашими преследователями впоследствии. Но мы не знали мыслей капитана, а спросить его об этом? Упаси нас всех Дева Мария от такой глупости!
Капитана боялись все. И одновременно любили. Такое тоже бывает, я говорю это, потому, что видел это сам, и сам боялся и любил его одновременно. Он прекрасно знал, когда требовать самоотверженности и никогда, сэр, никогда не злоупотреблял этим, казалось, да так оно и было, что он больше озабочен нашим благосостоянием, нежели своим. За всю историю капитана, насколько я знаю, а я был с ним с самого начала и до конца, не возникло в команде брожения или чего похуже - все решалось простым советом, куда приглашали капитана и, уверяю, он знал, что сказать своим богатырям, чтобы в их головах одно сложилось с другим и тем самым, исцелило бы их от беспокойства.
Брать испанцев следовало у берега. Беда была в том, что берегов по их пути, следуй они караванными тропами, не предвиделось, их ждали месяцы в открытом море. Но капитан знал, что они не пойдут караванными путями. Они собирались идти самыми странными зигзагами, лишь бы не навести кого-то, вроде нас, на свой след. И вот на этих зигзагах они, как сказал нам, после выхода в море полупьяной команды (приказ капитана отваливать застал нас в кабаках и койках), так вот, они, испанцы, будут вынуждены пройти между случайной россыпью островов. И там, и только там можно будет атаковать их, они остановятся там отдохнуть, пользуясь необитаемостью островов, запастись пресной водой для своего извилистого путешествия, и у нас есть время обогнать их, сказал капитан и построить плоты, чтобы взять галеон прямо на якоре. Среди ночи, против плотов, которые подойдут без шума и плеска, вся их артиллерия гроша ломаного не будет стоить, наша задача будет повредить им тросы штурвала, а попутно перерубить как можно больше снастей, прежде, чем начнется настоящая рукопашная.
Конечно, это случилось не так быстро, как я рассказываю, миновало несколько месяцев, прежде чем наши дозорные (а мы уже сидели на этих островах с построенными плотами) не просигналил с вершины горы, что видит галеон.
Испанца бросили якорь на воде, не подходя к берегу, с их осадкой это было бы самоубийством, а на берег пошли их шлюпки. Плоты наши были надежно спрятаны с противоположной стороны острова, а сами мы вообще были на соседних островках.
Выставлять стражу на берегу или ночевать на берегу испанцы не стали, нам это и не мешало, но и радости не доставило - тем самым, у нас прибавилось противников на галеоне.
- А где был ваш корабль, старик? - Спросил кто-то из темноты.
- В двух днях пути от островов, сэр, на остров он нас высадил и тут же ушел - дожидаться вестей от нас. На нем оставалось буквально несколько человек, раздосадованных, что по жеребьёвке остаться на судне выпало им.
Кое-какой брандер у нас был, на самый крайний случай - двое человек, перерезав тросы, сидели в ялике у кормы галеона, готовые поджечь ялик, груженый порохом и избавить испанцев от штурвала совсем - хотя галеон, разумеется, тоже входил в число трофеев, о которых только и мечтать.
Тихо, как мыши, даже тише, мы подкрались по воде под крутые борта галеона и помаленьку стали проводить высадку, вежливо перерезали стражу, не успевшую поднять шума, а затем, лишив галеон управления на первое время, принялись за команду.
Это был ад, сэр, настоящий ад. Капитан наш сражался чем-то странным, утром уже я рассмотрел это ужасное оружие - длиннющий меч с волнистым лезвием и крестовиной, обмотанной тряпками, пропитанными испанской кровью. Один из наших когда-то учился где-то в университете и он назвал это оружие "двуручник с заточкой фламбергом". Я прикинул его длину - в рост капитана, вес и волнистую режущую кромку и спине моей стало прохладно в жаркий летний день. Он рассекал своих противников, как спелые плоды, но убейте меня, я не понимаю, как он в тесноте умудрился не убить или не ранить кого-то из своих, - старик на миг замолк, снова закурил новую черную самокрутку.
- А дальше, старик? Куда делся капитан? Куда делся черный алмаз?
- Бриллиант. На самом деле он был уже огранен. Имя "Черный алмаз" просто пристало к нему. Но всему свое время. Мы очистили корабль от испанцев, починили его штурвал и прочую пострадавшую снасть, а тут подоспел и наш корабль. Капитан остался на галеоне, а на нашу посудину на роль капитана поставил боцмана Трида. Капитан верил своим людям, но он знал лучше всех, как блеск золота (а его доставало в трюме!) порой пьянит даже самых верных. Наша маленькая эскадра из двух кораблей пошла на обратный курс. Мы следовали за галеоном, в котором лежала вся наша добыча, а Капитан все шел и шел, над самыми бездонными уже водами. И вот настало то самое утро. Капитан лег в дрейф и просигналил нам приблизиться, что мы и сделали. Капитан стоял на самом носу галеона, и его хорошо было видно.
"Мы сделали то, что собирались и все вы получите то, что я обещал. Всем перейти на галеон" - приказал он, и вскоре команда столпилась на галеоне. Капитан поднял руку над головой и на ладони его полыхнул черным, недобрым огнем огромный, с куриное яйцо, бриллиант.
"Вот цена крови, жизни и свободы, если я отдам его за каперский патент", - продолжал капитан, "Но я вижу, что настоящая свобода не в этом. Ни в золоте, ни в опасности, ни в подобии законного пиратства. А главное, что я вижу - этот алмаз слишком хорош, слишком красив и слишком опасен для нашего мира. Стоит лишь пуститься ему в путешествие - и за ним проляжет кровавая дорожка".
Мы молчали, приумолк и капитан. Само море и ветер, казалось, покачивая наши корабли, ждали завершения этой речи. И оно не заставило себя ждать.
- Он слишком хорош для нашего мира, - с глубочайшей убежденностью в голосе сказал капитан, обводя нас взглядом, и не нашлось никого, кто не опустил бы своих глаз, капитан просто проникал в души людские и чем дальше, тем сильнее убеждался в том, что был прав.
- Слишком хорош для нашего огромного, жестокого и уродливого мира, чья душа чернее, чем этот камень, - камень лежал у капитана на открытой ладони, и он небрежно перевернул ладонь вниз.
Черный алмаз упал в море. В тот же миг кто-то кинулся к борту, но капитан поднял пистолет.
"Тот, кто попробует нырнуть и достать алмаз, останется с ним море", - сказал он. И все остались на борту, а алмаз ушел в бездну, на потеху чудовищам подводного мира. Никогда уже он не увидит солнца, а все потому, что один человек, всего лишь один, решил, кто камню не место в этом мире.
Трактир просто взвыл от злости и досады.
- Вот так-то, сэр. Мы поделили свои трофеи, кто-то благополучно все просадил в ближайшее время, кто-то вернулся к оседлой жизни, а я купил землю тут, на Тортуге, поставил этот кабак и никогда не был должен никому ни единого медяка.
- А куда девался сам капитан, у которого было уже два корабля? - Снова подвела вчерашнего юнгу молодая кровь.
- Никто не знает, сэр, - ухмыльнулся старик, - после того похода он покрутился на берегу какое-то время, жил в гостинице, а в один прекрасный день просто пропал вместе со своей ведьмой.
- Капитан был дураком, - это заявил мрачный, могучий человек, что за вечер не проронил ни слова, просидев весь рассказ за столиком в темном углу и цедивший вино, заедая его мясом.
Все ожидали, что старик вскипит от ярости и снова пустит в ход наваху, а кое-кто не прочь уже был его поддержать, как старик спокойно ответил: "Так считали многие. Но не я. Его беда была в том, что он слишком верил в себя. В этом была его главная слабость. Каждый верит или хочет верить в себя, а капитан жил этим. Поэтому бросил и команду, и корабли, и алмаз в море, а Сия Стьяльма, как мне кажется, так и прогоревала остаток дней на Малых островах в одиночестве"
На этом старик снова убрался за стойку и снова стал привычным согбенным старым калекой с виду, а не тем молодым, мощным парнем, которым он виделся всем в кабаке на протяжении всего рассказа.