Аннотация: Решил вернуть старую вещь. Пусть лежит в том виде, в котором была закончена.
Моему отцу посвящаю
НА ЕДИНОРОГАХ НЕ ПАШУТ
Дорога, открытая войной
1
Луна грустно, но решительно замоталась в рваное полотно черной, грозовой тучи, и стало совсем темно. Молния, еще далекая, черкнула по небокраю и на миг высветила: на гребне крепостной стены, мокро блистающей чешуею гранитных глыб замка, стояли двое - невысокий, худощавый человек в длинном, до земли, балахоне и огромная сова, головой вровень с плечом одетого в балахон. Вдали, в черноте, дышащей влажным ртом, вспыхнул огонек - по правую руку человека. Чуть погодя - такой же огонек, маленький, но яркий, полыхнул по левую руку.
- Тебя обложили, как лиса в норе, - равнодушно сказала сова.
- Да, похоже. Они идут с двух сторон. Или хотят, чтобы мы так думали. А основной удар запросто может прийтись откуда угодно, - глухим, неокрашенным голосом сказал человек. Он говорил быстро, откусывая слова и сплевывая их на ветер.
Словно соглашаясь с говорившим, кто-то вдали чиркнул кресалом, и третья рдяная точка повисла во тьме, казалось, сама по себе - прямо перед странной парой, стоявшей на краю стены. Еще, еще и еще - со всех сторон вспыхивали и не гасли огоньки.
- Гм... - негромко сказал человек. - Как-то странно вдруг осознать, что у меня довольно-таки большой майорат. Причем осознать это, глядя, сколько деревень запалили вокруг моего замка. Моих деревень.
- Что ты будешь делать? - сердито спросила сова, явно досадуя на человека за неуместные рассуждения.
- Что я могу сделать, Шингхо? - спросил в свою очередь человек.
Помолчали. Тьма, придавленная сверху чудовищной по размерам тучей, изнемогала от удушья, а ливень медлил. Медлила гроза. Медлил с настоящим ответом человек в балахоне.
...Он провел пальцами по складке балахона и посмотрел на Шингхо.
- Что ты будешь делать, герцог? - на этот раз вопрос не предусматривал никаких экивоков. В голосе Шингхо не слышалось уже давно ставшей привычной издевки. В вопросе же дрожал, как марево горящих деревень, ответ.
- Что я могу сделать? - повторил ты. - Что мог бы сделать простой пришелец из-за Кромки, каким я был не так давно? Уйти? Сдаться? Спасти людей, зависящих от него? Да, он - он - мог это сделать. Но что могу сделать я, повелитель майората Вейа, герцог Дорога? Мы будем драться, - ненужно подытожил ты, тем самым обрекая на смерть сотни людей.
...Впрочем, другого ответа они бы мне никогда не простили.
...Если верно, что сон разума порождает чудовищ, то тишина способна запросто породить кошмар и неразбериху. Просто вдруг, прямо в лицо, выкинуть шум, крик и неистовство.
...Мужчина, в мокро отсвечивающей одежде черного цвета, с большими подкладками под плечи и высоким, тяжелым воротом, в котором тонула его шея и нижняя часть подбородка, с матово поблескивающей цепью на груди, немного нарочито вскинул брови вверх и, чему-то одновременно усмехнувшись на левую сторону рта, бесцветным голосом сказал: "Смешно. Я герцог. Х-ха,".
...Он сидел на балконе башни -донжона своего родового замка и смотрел на вечереющие поля и леса. Полей было сравнительно немного. По сравнению с темным и днем кругом многовекового леса, населенного правильными жителями и деревнями в его чреве - кажется, навек проглоченными огромными деревьями и густейшим подлеском. Как умудрялся неутомимо расти подлесок в тени и жадности гигантов - неизвестно. Но так было надо, правильно - и он рос.
Проглоченными? Скорее, бор был опасно беременен человеческим жильем - поселениями данников и захребетников его, герцога рода Вейа по прозвищу "Дорога". Бор тяжело болел людьми. Пуповины от каждого отвратительного зародыша пожаров, палов и просек, раковых метастазов Бора - селений - тянулись сквозь тело леса и сходились у замка, стоявшего на скале под неожиданным названием "Дом".
Это то самое место, которое герцог Дорога впервые сумел принять, как свой дом - сразу при первой встрече и навеки. Такое же родное, как сам Бор Поворота, в котором живут истинные жители леса и люди, которые сотни лет стараются научиться с ними соседствовать.
Бор огромен. Чудовищно стар - в его дебрях попадаются и развалины замков, о которых мало кто слышал уже и которые населены или нежитью, или совами, что, собственно, не очень сильно и рознится. А уж сколько в Бору мест, где, как видно, кануло в безмолвие поселение - не перечесть. Бор строго спрашивает с людей за ошибки в выборе места или поведения. Собственно, поселения пропадают и до сих пор. Это пугающе, но не неожиданно. Но тсс...
На запад от замка, в нескольких часах пути, начинается скальный массив - гигантские змеи каменных хребтов, обрывы, ущелья, начинающиеся и кончающиеся нередко ничем, тропы и тропинки, протоптанные по большей части людьми и, наконец, сами горы, темно-серые и практически голые - лишь кое-где появится на вершинах скал рискнувшая поспорить с горами рощица или лесок. На север Бор Поворота идет по холмистой равнине и там он, с балкона, еще сильнее похож на Океан - опускаясь и поднимаясь на холмах и долинах, он видится как мощные, сильные, тяжкие волны - массы, монолиты зеленой, вечной воды. Понемногу холмы становится все меньше, потом земля выравнивается окончательно, и Бор идет ровным потоком, пока не доходит до границы с Чащей - местом непоседливым, напряженным, как струна, тревожным - то вольно захватывающем земли и высящем столетние ели, то опускающемся до скромных перелесков и по всему своему пространству опутанным ручьями и топями. Еще дальше на север Чаща исчезает, и топи тянутся уже, кажется, бесконечно, обретя свое имя - "Северные Топи". Просто и незамысловато, как называются некоторые места - чтобы просто дать имя и постараться забыть о них и не вспоминать подольше, если удастся. Земли Вейа на границе с Чащей врезаются клином в земли герцогства Хелла, идущие с востока к северу.
Бор окружает скалу "Дом" с замком на вершине, и поля, возделанные вокруг нее, тянется во все стороны, сходя на нет на востоке и юге. Собственно, весь майорат Вейа - Бор, и скалы, и отвоеванные у Бора пустоши, и места под пашни и поселения.
...Он сидел на балконе башни-донжона и смотрел на вечереющий Бор. На запад.
Внизу, во дворе замка, перед главными воротами, возникла и никак не желала смолкнуть какая-то омерзительная по своей горластости и многоречию неразбериха. Донеслось до него и его имя. Оставалось только с некоторой покорностью ждать пока кто-то, кого сочтут самым достойным этого поручения, припрется к нему и окончательно вырвет из тишины и закатного покоя. Как отвратен стук в дверь на закате! Вечер и ночь - это то время, которое тебе особенно не хочется делить с другими людьми, - но от этого не убережет ни цепь герцога, ни хижина отшельника. Еще несколько минут назад ты пил горячую траву Ча, закинув ноги на перила балкона и думал, что скоро совсем стемнеет и тогда, возможно, придет Шингхо - твой единственный друг. Он будет высмеивать твою глупость, вытаскивая ее и обличая, если она будет прятаться, он будет говорить с тобой в том тоне, в котором никто здесь не позволит себе говорить с герцогом Дорогой, - сухом и язвительном, он будет монотонно-скучающе открывать тебе совершенно неожиданные стороны жизни здесь, на этих землях, а самое же интересное нарочито пробегать в дробной скороговорке - дескать, из песни слова не выкинешь, так и быть...
Крики снизу все больше и больше перерастали из беспокойного гула в некое подобие скандала, пропитанного, как ты чуял, большой и скверной тревогой. Не желая увидеть в своем укрытии чью-нибудь морду, герцог Вейа снял, одну за другой, ноги с перил и встал, думая, не предпочтительнее ли увидеть сразу много морд, на фоне которых каждая отдельно взятая не будет слишком сильно резать раздраженный прорывом чужаков в его Закат, взгляд.
На стену, прямо перед государем, бесшумно опустилась огромная сова.
- Шингхо! - обрадовался Дорога.
- На твоем месте я бы спустился вниз. Время поджимает, а твои бараны будут еще часа два канителиться, пока решат, кто из них достоин того, чтобы переться на самый верх лестницы пешком (в этом слове ясно ощутилась неприязнь Шингхо к такому способу передвижения), дабы поведать тебе причины паники. - Не дожидаясь ответа, он легко взлетел и камнем упал вниз, во двор. Дорога спустился вниз по лестнице.
... Гонец не прискакал на умирающем, запаленном, как и водится, коне, он прибежал сам, бегом, где-то за час до закрытия ворот на ночь. Челядь не знала этого человека, и восторга его прибытие не вызвало, - чувствовалась какая-то неумолимая тяжесть, летящая за гонцом, - и казалось, что, если его не пускать как можно дольше, или не услышать его слов, можно будет или развеять ее, или совсем ее не узнать. Но гонец крикнул осипшим, перехваченным голосом: "Война. Оповестите герцога" - и тем самым на корню загубил надежду не узнать того страшного, что гналось за ним с северо-востока, откуда он и появился. Теперь на него смотрели просто-таки с отвращением и почти что - с ненавистью.
... Еще несколько минут назад ты сидел на балконе свого дома и пил отвар Ча (чабрец, чабрец обычный, но звучит лучше...), в который раз удивляясь своему фарту и столь невысокой плате за него - всего лишь ужас первых дней, когда каждая ночь казалась последней, и долгий путь сюда, к этому дому, ставшему твоим.
Всего несколько сотен секунд назад. Теперь они кажутся тебе веками, да, Дорога? Подожди, самое интересное впереди. Вот тут-то и посмотришь на свой фарт и нынешние расценки на счастье. А теперь он стоит на коленях перед тобой, этот гонец, равно как и склонившаяся в поклонах челядь, и ждут от тебя приговора - и ты уже настолько пообтерся тут, что понимаешь - да, ты это понимаешь! - что слово "приговор", скорее всего, отнюдь не просто образ, закрепленный за твоими словами - словами герцога майората Вейа. Х-ха, ясно, чего тебе хочется сильнее всего - со всего маха ударить тяжелым сапогом в зубы стоящего перед тобой гонца и ничего не услышать. С этим ты опоздал - едва увидев тебя, эта скотина рухнула в пыль и тут же возопила: "Война, государь!", и теперь осталось только одно - если уж и бить, то попросту вымещая злобу за тот страх, который с собой приволок этот верный тебе по гроб жизни несчастный. О том, что он верный, ты узнаешь мигом позже - после того, как твой голос - бесцветный и резкий, - каркнет: "Говори".
- Государь! С северо-востока сюда идут войска герцога Хелла. Я живу на краю твоих земель, государь, - поселение Вирда. Оно первым попало под удар Хелла. Думаю, его больше нет. Меня отправили к тебе наши старшие, я менял коней по всем твоим деревням и поселениям, чтобы как можно быстрее принести тебе страшную весть, только сегодня я не сменил коня и бежал сам....
- Страшную? - голос твой не изменился, но сказать это было надо. Ты - герцог. Они ждут от тебя речи герцога. Ты можешь как угодно изменять правила их игр, но некоторые вещи нельзя переступать, ты это прекрасно знаешь, да и не стремишься к этому - тебе нравится здесь, нравится то, как они живут и как все есть и должно быть. Но... - В уме ли ты, холоп? Страшное тебе страшно, должно полагать, и мне, герцогу Дороге? Это так велели тебе передать ее, весть, твои старшие? - не надо добавлять угрозы в голос - и так ясно, что висит он, гонец, на волоске и что жив он пока не выговориться и, если повезет, отвлечет твое внимание от этой оплошности.
- Государь! Что ты! Я просто не слезал с седла трое суток, а потом бежал целый день, я помню что мне надлежит сказать, но не помню как - я очень испугался, государь! - он никогда не скажет "устал" и вполне готов к тому, что ты еще куда-нибудь его отправишь. Его усталость - даже смертная - не тема для обнародования ее перед герцогом Вейа.
- Скачка, видимо, повредила твои мозги, холоп. Но я слушаю, - закончил ты интерлюдию. Стоявшие во дворе рассмеялись, а Шингхо с крыши сарая издевательски выкрикнул: "Так, так его!", сразу сведя для тебя на нет все впечатление от сценки: "Герцог и глупый слуга: назидания для ищущих знаний по этикету в майорате Вейа".
- Государь, Хелла поклялся присоединить твой майорат к своему. Он идет почти без обоза, надеясь на добычу с твоих земель, со своей гвардией - тяжелой пехотой, числом около двух тысяч человек, легкой конницей восточных стрелков, около пятисот человек, легкой пехотой около трех тысяч человек, ополченцами, свыше семи тысяч человек (Шингхо на крыше важно расхаживал по краю, кивая головой и издевательски ухнул при упоминании об ополченцах и ты, Дорога, тоже сардонически вскинул бровь) и... Государь. Хелла поклялся присоединить к своему майорату твои земли. Но видимо, только их. С ним идет полторы тысячи воинов Северных Топей. (Шингхо резко остановился и наклонился вперед, словно всматриваясь в сказавшего что-то невероятное, гонца).
И в твоей голове лихой конницей проскакало: "Пок-клял-ся при-со-е-ди-нить тво-и зем-ли, с ним ид-дут сев-вер-ря-не, и что с того? Почему два раза про клятву и про северян в таком ключе? Что-то гложет, а? Что? А, зем-ли. Поклялся присоединить только земли и с ним северяне", - ты вертел мысль и так, и сяк, но яснее она не становилась.
- Намного ты обогнал их?
- Государь, они будут тут с наступлением темноты, может, чуть позже. Последний день мне не удалось сменить коня, мой предыдущий пал, я скверно знаю эти земли, государь и они почти догнали меня.
"Плати!" - крикнуло что-то в вышине, так четко и громко, что ты невольно возвел глаза к небу.
- Грут! - ты почти не поднял голоса, Грут там, где и должен быть - в тени, но рядом.
- Государь? - каркающий голос Одноносого Грута раздался слева от тебя.
- Мечи?
- К ночи здесь стянется около семисот мечей, государь.
Все. Разговор окончен, выяснено, что в замке и от ближайших земель к ночи будут готовы к бою около семисот человек под твоим знаменем. Шингхо слетел с крыши и сел позади тебя: "Надо поговорить, Дорога. Распорядись уж как-нибудь и отойдем,".
А теперь негромко, но четко. И:
- Всем разойтись по своим местам. Ворота останутся открытыми до темноты. Никому не жрать. Ослушника я выкину за ворота, - ...Так надо. Даже сквозь отчаяние, висевшее в небе, даже сквозь небывалую серьезность Шингхо, сквозь накатившую тоску, при мысли, что кто-то снова хочет лишить тебя дома - так надо. Ты должен дать людям понять, что веришь в победу. А потому - никому не жрать. При ране в живот лучше, когда там пусто. А теперь разворачивайся и уходи в донжон. Они сами знают, кто и где стоит и куда распределить подходящих - ты еще не видишь их, но знаешь, что так и есть - воинов с окрестных селений. А если не знают они, то знает Грут. Ты осмотришь все посты и сам замок чуть позже.
2
- Варвары? - разговор начал ты, как только вы с Шингхо оказались в небольшой комнате внутри донжона. - Он сказал воины с Северных Топей - он имел в виду варваров? "Варвары?" - спросил ты, лишь бы спросить и чтобы проредилась хоть чуть мгла, сотканная в воздухе замка после слов гонца, что с герцогом Хилла, взалкавшим объединить два майората, идут воины с топей Севера.
"Нет, государь, - ответил Шингхо издевательским тоном. - Варваром по сравнению с ними можно скорее, назвать тебя. А они вполне развитые. И их история на века старше истории людского племени. По крайней мере, они вырезают под метелку всех, кто попал под их внимание и поимел несчастие с ними что-то не поделить. Яркий признак развитости. Какие же это варвары? Это оборотни, волки с Северных Топей, государь", - последние слова Шингхо произносит скороговоркой, из песни слова не выкинешь.
Именно за этой новостью он тебя и отозвал.
- Не запирать ворота до темноты. Может, кто-то еще придет с деревень, - сказал ты.
- Вряд ли, кто полезет в крысоловку, хех. Знаючи, что сюда идут северяне? Забиться в замок? Не думаю. Люди будут верны тебе, но это ненужное самоубийство и без твоего приказа они на это не пойдут. Так у них есть шанс разбежаться по лесам. Придут только воины. И то немногие. Так заведено. Хелла идет с той стороны, откуда почти никогда не ходит враг и оттуда, где почти нет поселений - люди еще не все знают, что творится.
- Такого приказа я не отдам. Но ворота будут открыты до темноты.
- Твое дело, - скучно сказал Шингхо. - Но думаю, что Грут прав - у тебя будет не более, чем семьсот мечей. Против четырнадцати тысяч мечей Хелла. Из которых полторы тысячи - оборотни с севера. Так что можешь смело умножить эти полторы тысячи на десять - для краткости и простоты. Думаю, это самое малое из верных чисел.
Ты промолчал. Что тут сказать? Что вообще можно сказать в такой момент? Что говорили герцоги Вейа до тебя, а, Дорога? Может, Шингхо знает? Так спроси, хех.
- И что ты ждешь от меня, Шингхо? Что я могу сказать?
- Ты? Лучше молчи, - грустно сказал Шингхо. - Ты уже все сказал. Почти.
Почти... Скорее всего, во дворе ты что-то упустил. Что? Небольшая проверка Шингхо, не изменившегося даже теперь. Кажется, ты понял. Хлопни в ладоши.
- Гонца ко мне, - приказал ты негромко, когда в дверях возник слуга, тут же исчезнувший. Чуть позже в дверях возник гонец.
- Ты уходишь сейчас же. Поедешь к Замку Совы, на северо-запад. Всех, кого встретишь по пути - отправляй туда же, отправляй моим именем, пусть идут сами и сообщат об этом всем, кого могут оповестить. Возьми в конюшне двух лошадей. Иди.
Гонец поклонился тебе в пояс и исчез. Шингхо одобрительно угукнул. Ты все сделал правильно. Человек сделал тяжелую работу и заслуживал шанса.
- И что они там будут делать, если нас всех перережут здесь? - негромко спросил ты, скорее, сам у себя.
- М-да, вопрос, - усмехнулся Шингхо. - Ясно, что - ждать, когда у Хелла дойдут руки и до них.
- А тогда... - начал ты.
- Это лучше, чем они будут ждать этого по своим деревням, ничего не делая, или умирать, не узнав.
- Но почему обязательно умирать? - не сдержался ты.
- Ты же слышал - негромко сказал Шингхо, - слышал и почему. Допускаю, что не понял. Объясняю. Твоих земель Хелла алкают традиционно - из рода в род. Время от времени они пытались это сделать и раньше. Но никогда Хелла не искали помощи у северян. Что нашло на этого дурака - понятия не имею. Дело в том, что он действительно получит только земли, тем самым усложнив для себя их последующую оборону от соседей. Северные оборотни, оборотни топей, не щадят людей ни у себя дома, ни в войнах, где они принимают участие на чьей-то стороне. Им все равно, на чьей. Противников Хелла - в данном случае, они будут уничтожать под корень. Всех. До единого. И будут гоняться за каждым, кто останется на землях майората Вейа. Спасутся лишь бесчестные, кто уйдет за границу майората Вейа.
- Надеюсь, их будет очень много, Шингхо. Непривычно много. А если оставшиеся примут владычество Хелла?
- Неважно. Совершенно неважно. Ты когда-нибудь поймешь, что ты сплошь и рядом попадаешь тут впросак, думая, как ты привык - по-людски? Хелла, даже захоти он этого, не сможет приказать оборотням щадить побежденных - тот, кто принимает их помощь, принимают это условие изначально. А оборотням Севера, чем меньше людей вообще, тем лучше. Кажется, я понимаю, что хочет Хелла, очистив твой майорат - не исключено, что он отдаст оборотням часть своего майората, примыкающего к их землям и часть твоего. Жажда власти... Хе-хе, х-ха, как она жестоко расправляется с людским слабым рассудком! Он даже не понимает, кого он сделает своими соседями! Оборотни под боком? Твои предки были умнее.
- Мои?!
- Твои. Ты Вейа? Вейа. Герцог Дорога. Твои. Хелла спятил - он закрывает глаза на то, что союз с оборотнями распадется, как только будет вырезан твой майорат и они окажутся у него под самым боком.
- А что мешало им самим начать войны, Шингхо? Со мной, с Хелла?
- Закон, - сухо ответил Шингхо. - Не все так просто. Но учинив эту войну, Хелла может поколебать чашу весов - он сделал недопустимое. Твой майорат может выйти ему боком.
- А можно ли сделать хоть что-то, Шингхо? Самое трусливое, самое подлое, самое неожиданное - чтобы спасти майорат от резни? - ты спрашиваешь, если честно признаться, просто так. Для полноты картины.
- Да - спокойно ответил Шингхо, прикрыв глаза. - Можно. Сделать то, чего ты никогда не сделаешь - и чего никто не делал до тебя. Отдать цепь герцогов Вейа Хелла. Еще можно. - Он не искушает тебя. Он просто выкладывает все карты на стол.
- И?
- И герцогство Вейа навсегда исчезнет с лица земли.
- Да, невосполнимая потеря... Для кого?!
- Для тех, кто зовет себя "майорат Вейа". Ты представляешь, что будет с душами людей, у который отнимут смысл даже не жизни - смысл смысла, если так можно сказать, надеясь на твое понимание? Ты просто-напросто навсегда - на поколения вперед и без надежды, оставив им при этом память, учти это, лишишь их возможности не то, что быть - но даже когда-нибудь стать самим собой.
...Тебе осталось сказать только одно. И ты сказал.
- Человек не побежден, пока его не победят.
- Человек? - сам себе сказал Шингхо и хрипло рассмеялся. Но почти тут же оборвал смех, как всегда, не опускаясь до разъяснений, что его рассмешило в этот раз.
- Прежде, чем ты пойдешь проверять своих людей, встреться с теми, кто живет и хозяйничает в Замке по ночам, - непривычно серьезно сказал Шингхо, - с теми, кто закидывает обратно в печку выпавший уголек, не давая случиться пожару, с теми, кто толкнет тебя в бок среди сна сказав негромко "беда", с теми, кто стонет в башнях, оплакивая ушедших родовичей Вейа и страдает, предвидя смерть следующего Вейа, с теми, кто оберегает двор, овины, бани, погреба, снедь и вино в них, твою живность, кто убирает в кухне, если слуги не забудут положить в миску творогу, даже с теми, кто ночью иногда душит тебя. Они имеют на тебя ничуть не меньше прав, чем те, кого ты по привычке называешь людьми.
Спорить с Шингхо не приходилось. Ты последовал за ним - он важно шел по лестницам и переходам, открывая двери с привычностью давнего обитателя этого замка - что удивительного! Герб Вейа - разъяренная атакующая Сова с закрытыми глазами. Этой достоверной деталью атаки сов мы обязаны, само собою, совам. Потом он внезапно встал, провел крылом по стене и негромко сказал: "Вада ту рам!" - и плита отошла, открывая, само собою, могильно-черный проход. Не совсем понимаешь, где в стенах замка находится этот зал, еще меньше понимаешь, как он там вообще поместился. Но важно то, что он есть, и ты, уже попривыкнув к тому, что не все можно так сходу, объяснить, но тем не менее, этим чем-то можно пользоваться, ныряешь вслед за совой. Темно. Сухо, чисто и темно.
-Дайте свет, - негромко требует Шингхо.
...Соседи зачастую склонны к шуткам, жестоким розыгрышам, мистификациям - можно ждать, что и сейчас что-то такое произойдет, ты ожидаешь этого, точнее, жаждешь - но свет зажигается мгновенно и вот теперь ты понимаешь, что в самом деле, шансов у тебя и всех твоих, нет.
...Они стоят перед тобой, герцог Вейа по прозванию "Дорога", стоят молча, ожидая чего-то. Быть может, твоих слов, а быть может, готовясь заговорить. А ты, Дорога, стоишь перед ними, положив руки на тяжелый пояс и перекачиваясь с пятки на носок - как уже привык стоять перед теми, кто зависит от тебя. И тут ты понимаешь, чего они ждали - они давали тебе время привыкнуть к ним, а оно тебе даже не понадобилось. Ты привык. По-хорошему привык к этой земле. И дело тут не в том, что страх перед предстоящей бойней заставил тебя забыть о том, с кем ты разговариваешь.
Х-ха! Еще несколько месяцев назад, в своем старом городе, ты мог лишь мечтать о такой встрече - с глазу на глаз, уверенно зная, что перед тобою - нежити, незнати, те, кто заставляет тебя проснуться и потом долго прислушиваться спросонок - помстилось? Было? Кто-то кашлянул? Усмехнулся, провел мягкой лапкой по волосам? Расхохотался в ночном лесу по сентябрю? Было? Помстилось? Будет?.. Чья тень мелькнула перед тобой на стене двора? Что она хотела и хотела ли вообще чего-то? И была ли? Крохи, подачки, вымысел, сны, книги, чутье - вот и все, что было тебе дано изначально. А теперь они стоят перед тобой, герцог Вейа, по прозвищу Дорога. Прозвище дали тебе совы, а они не ошибаются, так их и разэтак! С тебя хватило дорог - впервые войдя под сень герцогского замка, ты просто-таки почуял - тяжесть и темнота, клубившиеся под сводами черепа последние годы, ушла... Замок герцогства Вейа оказался тем домом, что ты искал и никак не мог найти там, в другой жизни. Теперь стало понятно, что там ты бы его и не нашел. А теперь снова потянуло путем-дорожкою, да дальнею, да длинною, да мать ее! Снова отнимает у тебя твой единственный Дом кто-то, тот, кому ты обязан всем! Ярость, красным сполохом окатившая тебя - для того, кто умеет видеть - а тут умели все! - заставила нежитей отступить на шаг. И тут же, не дав вздохнуть, ярость исчезла, сменившись неистовым ликованием, упоением, утоляемым ненасытным голодом - тебя признали! Да, да, да - ты давно уже признан, цепь Вейа висит на твоей шее, твои дома, замки, родовое гнездо, поселения, воины, холопы, закупы и прочее, подтверждающее твой статус, - но это! Это самое важное, наиболее возможное для человека признание! Отступившие на шаг нежити куда более важны для тебя, чем все оборотни Северных Топей и рехнувшийся герцог Хелла. Ты резко выдыхаешь и негромко произносишь:
- Здравствуйте, Соседи. Что вы хотели сказать мне?
...Домовой. Два Клуракана, совершенно трезвые, дворовый, банник, овинники, пастень, суровый, как и должен быть, кутиха, блазень, скромно сливающийся со слабоосвещенной стеной... Это нежити.
За ними пропадают в сумерках, которые не может - или не должен, разогнать светец, стоит еще кто-то, неразличимый - понимание снова окатывает тебя - это незнати.
Несколько призраков, скорбных и нелюдимых, их темные провалы на лицах, заменяющие глаза, смотрят (ты чувствуешь это) прямо тебе в глаза.
Ты видел их всех раньше. В мечтах. Во снах. В рассказах. В книгах - серьезных и нет. В деловитых описаниях примечаний в других книгах, где они просто мелькнули в строках - просто и безлико описывающих их - нежитей, незнатей, сидов, соседей - так безлико, что можно лишь понять, как они выглядели бы, но тебе они давали возможность увидеть их, как они есть...
- Где баньши? - зачем-то спрашиваешь ты. Потом понимаешь, что ты спросил то, что должен был спросить - она должна жить в замке, но тут ее нет.
Вперед выходит невысокий нежить, строгий и мохнатый. Он на кого-то похож - чем-то. На кого-то чем-то, но на кого и чем? Чуть позже до тебя доходит - на тебя. Нежить чем-то неуловимо похож на тебя. Несмотря на большую разницу в росте, одежде и лохматости.
- Говорить буду я, герцог. Я Гёрте, Большак этого замка, - негромко говорит нежить. - Баньши здесь, просто тебе пока, судя по всему, еще не пришла пора ее видеть. Ты же знаешь, кому она показывается?
Ты киваешь. Медленно и спокойно. Ты знаешь, кому и когда показывается баньши.
- Хорошо. Мы попросили Шингхо привести тебя сюда, чтобы узнать от тебя, - он нажимает на эти слова "от тебя", - что ты намерен делать. А уже из твоих слов, мы, нежити и незнати, будем решать, что делать нам.
- Мы будем драться, Гёрте. Герцог Вейа по прозванию "Дорога" примет бой на стенах своего дома. Это решено.
- Ясно, - коротко говорит Гёрте.- Теперь каждый говорит сам за себя. Я, Гёрте, хозяин замка, остаюсь тут, невзирая на предстоящий исход. Что скажете вы? - теперь он обращается к остальным и тем, кто позволил бликам светца показать мне их черты, и тем, кто стоит на краю освещаемого пространства комнаты.
Негромкое... Шушуканье? Шепоток? Говорок? Рябь на слуху? Просто поток негромких образов на грани скорее осязания, чем слуха, окатывает тебя. И Гёрте кивает ему, прекрасно поняв, что он значит.
- Герцог, все остаются тут. До единого. Чем бы это ни кончилось. Наши семьи слишком давно живут бок о бок, чтобы мы, их потомки, когда-нибудь решились покинуть этот замок. Слишком давно мы считаем его своим и слишком громко в каждом из нас говорит его честь, не допускающая и мысли о столь мерзком предательстве и последующей отвратной жизни - по лесам и полям, преследуемые оборотнями. Мы не желаем видеть себя ловцами на мелкую дичь и промышляющих воровством, опускающимися, дичающими, тоскующими по самим себе! Гадко и гнусно оставить дом, но еще более гадко сделать это из страха. Мы остаемся.
- Гёрте, ты знаешь, что будет, когда на стены ворвутся оборотни севера,- негромко говорит Шингхо мне. Ты понимаешь, что это "совет из-за плеча", необходимый к воплощению именно тобою, герцогом, в разговоре с обрекающими себя нежитями.
- Гёрте, ты знаешь, что будет, когда на стены ворвутся оборотни севера, - негромко повторяешь ты. - Если кого-то из вас может остановить мое мнение, то знайте - оно не ухудшится в любом случае. Если кого-то может подтолкнуть к смене решения мой совет - то мой совет вам - сохраните свою жизнь. Но в любом случае, вы поступите так и только так, как сами сочтете нужным. Я далек от мысли переубеждать вас или пытаться уговорить. Вы такие же жильцы и хозяева Замка, как и я.
- Герцог Вейа сказал то, что должен был сказать, - настойчиво говорит Гёрте. Остальные пытливо всматриваются тебе в душу своими такими разными, но такими говорящими глазами! - Но что скажет герцог сам? Что скажет нам герцог Дорога?
...Четырнадцать тысяч мечей, из которых полторы тысячи оборотней, скромно умноженные Шингхо на десять. Только на десять. И твои семьсот мечей под твоим командованием. На тебе виснут сотни жизней - воинов, их семей, слуг, их детей - этих ты выгонишь из замка, приказав идти в Замок Совы, как немного ранее приказал гонцу из Вирда. Судя по словам Шингхо, нежитям тоже не миновать общей участи, уготованной оборотнями вам. Что ты скажешь, Дорога?
- Дорога повторит тоже самое. Вы вольны в своем решении. А я в своем. Я не оставлю этот замок без боя.
- Государь майората Вейа, герцог Дорога подтверждает свои слова? - еще настойчивее спрашивает Г ёрте.
Они молчат. Они уже все решили, они лишь честно трижды испытывают тебя, Вейа-Дорога. Они все - мохнатенькие голбечники помладше, застенчиво стоящие за старшими, старички Клураканы, Гёрте, величественный большак замка майората Вейа, даже, возможно, нелюдимые суровые призраки, блазень, дворовые, банник, склочный и вредный, овинник и пастень, и давшая тебе понять, что в этой битве твой срок еще не выйдет, баньши, погибнут здесь, под развалинами родового замка Вейа. Все до одного, или почти все. Они говорят: "Честь". Ты понимаешь это слово. Почти. На уровне: "Да, так должно быть - сохраняя честь, можно умереть" Ты не уверен, что верно понимаешь истинность этого слова и этих слов, но понимаешь примерный смысл. Из-за этого смысла ты сам готов рисковать своей головой на стенах Замка. Баньши могла не показаться только лишь потому, что людям и нежитям в замке не нужен хозяин, сломленный мыслью о смерти, или же ненужно лезущий в самое пекло - уверившись, что терять все одно нечего. Так что ты, душа естественную радость, говоришь себе: "Шанс в битве есть у всех. На все".
- Государь майората Вейа, герцог Дорога, повторяет свои слова - я не оставлю этот дом без боя. Это мой дом и моя земля.
Гёрте отвешивает неглубокий поклон, ты отвечаешь тем же, скрип двери - темнота и вы с Шингхо стоите в небольшом зале, освещенного закатным Солнцем.
- Вот теперь ты и впрямь все сказал - негромко и как-то равнодушно говорит Шингхо. Теперь перережут всех. Нет выхода, - и в его голосе нет укора.
- Что я могу сделать? - повторил ты во второй раз. - Что мог бы сделать простой пришелец из-за Кромки, каким я был не так давно? Уйти? Сдаться? Спасти людей, нежитей и незнатей, зависящих от него? Да, он - он - мог это сделать. Но что могу сделать я, повелитель майората Вейа, герцог Дорога? Мы будем драться, - ненужно подытожил ты, тем самым обрекая на смерть сотни людей и нелюдей.
Впрочем, другого ответа они бы мне никогда не простили.
...В оружейной меня снаряжал Одноносый Грут. Никому другому он бы этого не доверил, да кроме того, именно Одноносый Грут был здесь моим пестуном в деле владения мечом, луком, верховой езде... Да, странноватое прозвище, спору нет. И воины мои отнюдь не могли похвалиться множеством носов. Просто когда-то, в юности, в лицо Грута влетел шар моргенштерна, шипом сорвал кожу ровно от середины переносицы и оторвал одну ноздрю, проломил лицевые кости и, собственно, сделал сам нос в два раза тоньше - так туго натянулась , затягивая рану, от места где была оторвана, к щеке, кожа. В результате нос Грута был совершенно обыкновенным прямым носом справа, и лишь синеватая пленка, почти под прямым углом натянутая от середины носа к щеке, была у него слева. "Синеносый" стоил кому-то выбитых яблоком на рукояти меча зубов, и прижилось "Одноносый". Молчаливый, невысокий, худой, малозаметный и очень проворный, Грут - предмет зависти многих местных князей и баронов. Знаток всех здешних видов ведения боя, недурной стратег, ревностный служака и виртуоз во владении множеством видов холодного оружия. Остальными он владел просто мастерски. О его верности говорить не приходится - в майорате Вейа не было неверных, тем более, придворных такой степени доверия, тем более, уже очень далеко не в первом поколении, тем более, что так оно и должно было быть, так и никак иначе, и так оно и было.
Он появился возле меня, когда мы с Шингхо только вышли с собрания нежитей и тихо сказал: "Собираться, государь". И мы - все трое - пошли снаряжаться, точнее, снаряжать меня. Шингхо снаряжаться было не надо, а что до Грута - он был уже готов. Тяжелая темная дверь оружейной бесшумно открылась, и свет факела, который нес Одноносый, сплясал на поверхности кольчуг, броней, шлемов и прочего холодного, благородного металла, кружащего голову как своим видом и блеском, так и запахом. На боковых стенах висело оружие, которым сражались герцоги Вейа, а на фронтальной стене висел одинокий родовой меч, не замечающий своего одиночества, как и любой Вейа. Как и я. Другие мечи, ничуть, возможно, не менее славные, секиры, наводившие на мысль о рассеченных до паха супротивниках, боевые бичи, говорящие свистяще и надменно, круглые, шипастые, самовлюбленные колючие яблоки моргенштернов, похожие на последнюю точку в послании от короля, стройные древки копий, и изогнутые чуть ли не в обратную сторону луки без тетивы, наводившие на мысль о своей неотвратимости, арбалеты, ненавязчиво демонстрирующие сокрытую в них ужасающую мощь, кинжалы, смирившиеся лишь внешне со своими вторыми ролями, стилеты, гордо молчащие, словно закутанные в глухие плащи убийцы благородной крови, засапожники - последняя опора в драке, отчаянные, лихие клевцы и чеканы, гордые и молчаливые булавы все же создавали мысль о единстве своих рядов, о некой, связующей их общности. А Меч майората Вейа нет. Он был сам по себе. Ни высокомерием - хотя и им, не горделивостью - хотя и ей, не самоуверенностью - хотя и ей тоже! - в первую очередь веяло от этого клинка по имени "Крыло полуночи". Нет. А леденящей любого не-Вейа мыслью о самодостаточности, одиночестве, давно осознавшем самое себя и принявшем самое себя, гордым соратничеством с равными, надменностью многовекового рода Вейа, неистовой жестокостью, безжалостностью совершенной. Чары чарами, а мысль взять "Крыло полуночи" в руки ясно говорила о безумии того, кому пришла и причем ему же первому. Если он не был Вейа. А я Вейа. На моей шее сухо поблескивала тяжелая цепь государя из рода Вейа, повелителя по прозвищу "Дорога". Полуторник, "меч левой руки", по длине и по форме рукояти - классический меч западных воинов. Чинкуэда по форме клинка - у своей изогнутой полумесяцем, уже взятой у чинкуэды, крестовины шириною чуть больше половины пяди, сужающегося дальше по длине своего тела и сходящего на иглу у кончика клинка - если только бывают чинкуэды такой длины, в чем я лично сомневаюсь - им можно и колоть и рубить. Рукоять, оплетенная шероховатой кожей, - узкими, толстыми ремешками сложнейшей вязки, крестовина украшена гербом рода Вейа, тускло поблескивающее, заточенное до бритвенной остроты, лезвие - вот он, меч моего рода - "Крыло полуночи". Учился я с его точным - почти - подобием. Кто бы из Грутов позволил бы кому-то из Вейа учиться с "Крылом" и кого бы, кроме - своего каждый -Грута, они послушались! Я часто заходил в свою оружейную комнату, но со стены снимал "Крыло полуночи" очень редко. Сейчас я присмотрелся к лезвию - излишне придирчиво - и заметил по всей длине клинка, даже на режущей кромке, несколько более темных, чем тускло блистающий меч, пятнышек, словно бы вкраплений. Провел внешней стороной указательного пальца по лезвию в одном из таких мест - ничего... Покосился на Грута и перевел взгляд на меч. "Что это?" - немой вопрос, не ставший укором, так как мысль о небрежении Грута, которая привела бы клинки оружейной к порче, пришла бы мне в последнюю очередь.
- Это, государь, серебро. Самородное серебро. "Крыло полуночи", государь, не выкованный, а взятый меч, - объяснил, ничего не скажешь. Должно быть понятно все, а непонятно ничего. Откуда в металле клинка серебро?! Зачем? У кого "взят" меч?
- Можешь заменить "взятый" на "явленный", или "данный" меч, Дорога - сказал Шингхо, заметив мое недоумение. Заметил его и Грут, но, само собою, промолчал. - То есть, его не ковали мастера в известном тебе понимании этого слова. Его сделали, создали, явили этому миру, взяли для этого мира, другие мастера. Колдуны, - закончил Шингхо. - А серебро там ничуть не ухудшает меч. Вкупе же с наложенными на меч чарами оно способно убить даже старшего оборотня - режущая кромка не становится тупее от нескольких крупиц серебра и позволяет клинку войти в плоть нежитя.
"Крыло полуночи" бесшумно лег в ножны, чуть слышно щелкнув у устья окованных ножен.
- Броня, государь, - тихо произнес Грут Одноносый, поведя рукой в сторону сундуков и делая к ним шаг. Формальная вежливость - на крышке одного из сундуков уже лежала броня, очищенная Грутом от масла, у сундука же стояли окованные по носкам и каблукам и покрытые полосами железа по всей длине голенища боевые сапоги, а на краю сундука стоял шлем. Было ясно, что мне предстоит одеть, но Грут ни на миг не позволил бы себе никакого - видимого - подавления моей герцогской воли. Если он переживет меня, то на похоронах, я уверен, негромко скажет - ссутулившийся, седой, с начавшей трястись головой, но все еще гордый своей службой Вейа и своей незаменимостью: "Гроб, государь", - если таковой у меня вообще будет. "Броня, государь!" - и на меня был надет поддоспешный кожух, толстый и очень плотный, на голову - толстый, войлочный, обшитый кожей подшлемник и лишь затем сама броня - убаюкивающе - приятно тяжелая, темно-фиолетовая, почти черная кольчуга, с вытравленной на груди красным золотом разъяренной совою. Длиной она пришлась аккурат на палец выше коленей, почти накрывая уже надетые Грутом боевые сапоги. К рукавам кольчуги - от концов рукава до подмышек - притачаны кожаные ремешки, бахромой свисающие вниз. У манжет кольчуги они короче, к бокам - длиннее. Бахрома? Скорее, перья - сами звенья кольчуги сделаны в виде набегающих друг на друга совиных перьев, разница в том, что здесь они все одинаковые по длине, в отличие от перьев ночного хищника, и выглядят заметно толще того, как выглядят живые перья на сове. Форма же каждого "пера" почти идеальна и на каждом вытравлены мельчайшие рубчики, срисовывающие узор совиного пера. На груди, животе, на боках и спине звенья кольчуги ощутимо толще остальных. На плечах напротив - тоньше. Туда ляжет кольчужная брамица и, кроме того с плеч спускается некой пелериной темно-фиолетового же окраса кожаный плащ, в развернутом виде доходящий до пят, а в том, в каком он сейчас - до лопаток. Так что звенья на плечах кольчуги облегчены неспроста - на них ляжет сложенная втрое кожа и уже упомянутая брамица. К чему делать кольчугу для узких плеч Вейа еще тяжелее?
- Знаешь, Грут, - вдруг говорю я, - герцог изволить развеяться! - я так и не умею точить свой же меч! Ты что-то пропустил в моем обучении, пестун! - лишь бы что сказать...
- Все верно, государь - невозмутимо ответствует Грут, надевая на меня тяжелый пояс, шириной в две ладони, толщиной почти в длину фаланги моего указательного пальца, окованный по краям железными полукружьями, а по середине - бляшками в виде несколько располневшей совы - почти круглой. - Все верно, государь. Ни один Вейа - ни вы, ни старый герцог, ни его батюшка, как говорил мне мой отец, ни дедушка старого герцога, вообще ни один Вейа не умел наточить своего меча. Теперь это уже так принято, - объясняет он.
- Блестяще. Ответил. Но хоть владеть-то они им умели? - герцог изволит шутить, но шутка не удалась. Пенять на это герцогу Грут не вышел рожей, но деликатное одергивание меня ждет. Ну?
- Вне всякого сомнения, государь, - что я говорил?! - Цепь, государь! - низкий поклон в сторону герцогской Цепи, которую я снял и повесил на специальный колышек перед облачением в броню. Взять Цепь в руки может только Вейа, причем только мужчина. Это правило почти не имеет исключений.
- Цепь, Цепь... - звякнув, Цепь укладывается поверх золотой совы на моей груди. - А отчего мне все это впору, кстати?
- Ты хочешь сказать, что все Вейа - мы все - одинаково сложены?! И одинаковый размах плеч и размер сапог и головы?!
- Именно, государь, - еще более невозмутимо отвечает Грут.
- Что - "именно"?! Все на одно лицо?
- Нет, государь. Хотя сходство очень сильное, государь, как вы сами знаете, - ага, знаю, как же... - но нет, не на одно лицо. Но телосложение рода Вейа почти одинаковое у мужчин из поколения в поколение - неширококостное, средний рост.
- Заморыши.
- Мужчины рода Вейа, государь, не блистая внешней мощью, отличаются большой силой, выносливостью, живучестью и хорошей скоростью в бою, - да, это Грут. Не "чудовищной", а "большой", не "молниеносной", а "хорошей". Это Грут, да. "Цепь, государь!"
- Шлем, государь! - шлем - стилизованная голова совы с закрытым клювом и прикрытыми веками - личина.
- Гроб, государь! - не выдерживаю я, Шингхо весело смеется, а Грут подает голос:
- Государь?
- Вне всякого сомнения, да! - шлем садится на кольчужный капюшон брони и негромко звякает брамицей по плечам.
... А по поводу же укрепленных за плечами палок для эскримы, взятых еще в оружейной Больших Сов, Шингхо уже осведомился: "Все еще таскаешься с лишними вещами? На что они тебе, эти палочки, когда противостоять тебе будет латники?! Тебе мало меча?" На что я ответил, что меча не мало, спору нет, но палочки эти легко разбивают неприкрытые броней головы и конечности и, если придется прорываться не сквозь личную гвардию Хелла, а через ополченцев, я предпочту оружие, которое не завязнет в костях.
Тяжелое, плотное, мелкослоистое дерево этих палок легло в руку так знакомо еще в той оружейной, что стало ясно - это я возьму. Даже если мне тут вообще больше ничего не дадут. Темно-коричневое, почти черное дерево неизвестной породы, палки длиной в полтора локтя, опять же мягко и ненавязчиво поблескивают травленные вкрапления серебра - я уже узнаю его сам, без Грута. "Бастон" или, если желаете, "мутон".
...Если встать напротив стены и широко раскинуть руки, то на ней, буде кто подсветит, встанет тень совы - разве что с немного более узкой головой, чем у настоящей птицы по отношению к плечам. Узким плечам рода Вейа.
...Род герцогов Вейа - род Совы.
...Вот он я, герцог Вейа, по прозвищу "Дорога". На стене своего родового замка, облаченный в броню и в наброшенный поверх нее темный бесформенный балахон. А рядом со мной стоит мой язвительный друг - мой единственный друг, возможный для герцога в этом мире - лучшем из миров. И то - среди нежитей искать друзей хочется, но трудно, да и они все как-то больше делят людей на господ и слуг. Их господ и слуг, само собою. То же и незнати. Соседи. Сиды. В дружбе, как говорил один умный человек, один всегда раб другого, поэтому он был "к дружбе не способен". Я, судя по всему, тоже. Искать среди людей? После тридцати лет? Уверен и на том стою, что поздновато. Если не запасся на долгую зиму жизни дровами друзей, то собирать их уже некогда - морозы уже пришли. Вот загнул, а? "Зиму жизни", хех. А кто сказал, что я собираюсь прожить "зиму жизни"? Может, Осень? В конце концов, от моего мнения тоже что-то здесь зависит. И уж всяко не к месту собирать дрова тому, кого прозвали "Дорога". Да и всегда у меня лучше выходило собирать дрова для других. Дрова друзей, а? Забавно... А получившимися угольками в большинстве случаев остается лишь начертать: "Дорога, ты дурак", - и жирно раздавить уголь на стене. В назидание самому себе.
Так поищем себя. Тоже, кстати, очень непростое занятие. Вопрос о его нужности поднимать, я думаю, не стоит. Тем более, что по времени этот процесс бесконечен. "Себя". Х-ха. Да, возможно - в каком-то виде и иногда в каком-то месте удается совместить себя с окружающим тебя миром и почувствовать свою принадлежность к нему. Заранее поджимаясь в ожидании ведра холодной воды, которую припас для тебя этот Мир. У него очень много воды, и на нее он не скупится. На источник всего живого. Что ж, так оно и есть - "в движенье мельник жизнь ведет". Вода - особенно ледяная - заставит тебя двигаться и суетиться, на какой-то миг выбив из головы всю имеющуюся там блажь о поисках и, тем более, находках. Дорога же сама по себе символ движения. Ну, натурально, и Жизни. Движение падающего по осени листа, к примеру, хех...
...Вот он я, герцог Вейа, по прозвищу "Дорога". На стене своего родового замка, облаченный в броню и в наброшенный поверх нее темный бесформенный балахон. А рядом со мной стоит мой язвительный друг - мой единственный друг, возможный для герцога в этом мире - лучшем из миров. Я уточню - возможный для меня в этом мире. Да и не только в этом. И, видимо, последний.
А о любви? Дорога, ты забыл сказать о Любви! Позор, позор...
- Знаешь, Шингхо, - послышался на стене бесцветный, холодный голос Дороги, - я, как мне кажется, никогда и никого в этой Жизни не любил... Мне нередко так казалось, меня любили - я уверен в этом, я даже писал о любви, даже говорил, Шингхо. Все, что положено делать человеку (Шингхо молча скосился на меня и отвернулся, как отворачиваются совы - на пол-оборота), да, да. Я жертвовал ради Любви, страдал ради Любви, отказывался и даже, кажется, терпел что-то во имя ее - но, памятуя, что терпели, чем жертвовали и рисковали во имя любви ко мне, Шингхо, мне думается, что о моей Любви говорить несколько... гм... самонадеянно. В лучшем случае.
- Не кажется тебе, что сейчас несколько неуместно кидаться на ее поиски, если уж так решительно ты собрался познать любовь? - осведомился Шингхо.
Это мой друг. Единственный в этом лучшем из миров, который может быть у меня, герцога Вейа, по прозвищу "Дорога". Мы только что обменялись своими мнениями о любви. Стоя на краю гибели. Во всяком случае, моей. Так как я понятия не имею, что решил делать Шингхо.
- Кстати, Шингхо, ты на краю гибели? Как мой друг и вообще?
- Чьей? - спросил Шингхо настолько искренне, что я умолк.
Поднимающийся ветер торопил тучу с родами, самовлюбленный, быстрый и жестокий, как отец ненужного ребенка. А туче было тяжело. Ветер тащил и подгонял ее к повитухам - скалам и лесу на обрывах - готовых принять ее дитя в свои ласковые руки, но она, словно сомневаясь, как пришитая, висела над замком. Видимо, молодая мать никак не могла решиться где ей лучше осчастливить мир своим потомством - крупным, тяжелым, горластым громом и ясноглазым молниями, младенцем.
- Будет дождь, Шингхо, - зачем-то сказал я.
- Не рассчитывай на него, Дорога, - закончил и озвучил мою мысль Шингхо. - Он не помешает пожару, который зажгут оборотни. И не помешает огню, который будут метать огнеприметные снаряды Хелла. От этих огней вода не поможет. А деревням и жителям большинства из них в этом мире помощь уже не нужна.
Жалко ли мне тех, о ком сказал Шингхо? Корю ли я себя в том, что не скакали денно и нощно дозорные по границам быстрых на неожиданности земель? Я никогда их не видел. Или видел мельком, кусками моей жизни герцогом Вейа. Данниками, челобитчиками, землепашцами, хозяевами, принимавшими у себя их господина. Нет, не жалко. Мне странно это - по всем канонам, я должен их жалеть! Может, потом, когда все кончится и если я уцелею? Может.
...Не думаю.
В небе над головой дико и страшно разодрало на куски небосвод - поперек и вдоль швов. Молния, с севера на юг, прочертила брюхо страдающей тучи, и в свете ее - неожиданно долгом - я воздел вверх руки и, разведя их, сбросил балахон на стену. На краю леса, с юго-востока, двигалась, вкрадчивая расстоянием, темная кайма, вдруг резко вздыбившая щетину огоньков.
- Дорога, - сказал Шингхо. - Не принимай вызов на поединок, - скучающе сказал Шингхо. - Ты не победишь. Тебе не дадут победить, - сказал мой друг. - От арбалетного болта в затылок не спасет никто. И тогда все погибнут плохо.
- А так?
- И так, - согласился Шингхо. - Но как бы ты предпочел умереть - сдохнуть, до последнего выдоха вцепившись в жизнь, в надежде ее вырвать, ее, свою, единственную, и победить, или избиваемой скотиной, ожидающей, когда дойдет очередь?
Ответа он не ждал, поэтому спокойно снялся и улетел. На миг его силуэт осветило второй молнией, и свист ветра в его перьях задохнулся в раскате грома.
- А вот теперь мы все умрем хорошо, надо полагать, - пробормотал я и взвыл над двором:
- Приготовиться! Они идут с полудня! - ибо кайма, взъерошенная искрами, сменила направление и теперь шла прямо на главные ворота.
- Где же тебе еще быть, - пробормотал я почти неслышно, а вслух сказал:
- Что теперь скажешь, пестун? С чего они начнут? С вызова?
- Нет, государь. Они пришли ночью, поправ законы Истинной Осады. Тем самым развязав руки нам, что очень ладно, государь. Очень ладно.
Сказано было с таким нажимом, что я просто должен был слету понять своего пестуна. Или уж, хотя бы, сделать вид. Сделал.
- Ладно, так ладно, - сказал я с понимающим видом, - но что ты посоветуешь своему герцогу, воевода?
- Пока ждать, государь. На месте Хелла я бы не стал штурмовать главные ворота. Помимо всего прочего, что могло бы меня там ждать, - Нет, а? "Могло бы меня там ждать!" - они прикрыты поднятым мостом.
- Думаешь, он постарается проломить стену?
- Вряд ли, государь. Ров. Он постарается поджечь замок сначала. Потом на приступ пойдут, думаю, со всех четырех сторон. Стрелки не дадут нам толком оборонять стены.
- И? - думаю, голос мой стал неприятен. Надеюсь.
- Мы можем только ждать, государь. Вода и свинец уже булькают в котлах, воины ждут у бойниц, челядь в замке вооружена и надеюсь, что если никому не хочется быть распятым на воротах, уже закрыли крыши Замка, дворов и амбаров мокрым войлоком. Огни будут жечь они, нам остается лишь бить на выбор и отбивать атаки. Если ты пожелаешь, государь, мы могли бы предпринять вылазку, но тогда мы вернемся в Замок с оборотнями на плечах - мы не удержим их в поле. Ладно же то, государь, что ты теперь можешь не обратить внимания на прямой вызов - если пожелаешь, государь! - думаю, что после совета, данного сначала Шингхо, а потом Грутом, желания во что бы то ни стало настоять на своем не возникло бы ни у кого. Да, но...
- Ты хочешь сказать, что герцог Вейа должен испугаться и оглохнуть, воевода?
- Нет. Он, если пожелает, может не обратить своего внимания на вызов самоуверенного выскочки Хелла, презревшего древние законы, государь!
Сколько раз страх сбивал тебя с ног, Вейа? Сколько раз он таился в самом незначительном слове, сказанном тебе в спину ночью? В случайном стуке в дверь? В обещании дураков и трусов поквитаться с тобой, а? Сколько масок он перемерил? Сколько раз царапина на твоей шкуре обещала тебе, подстегнутая им, страхом, воспаление, загнивание и смерть, а? Сколько побед одержал он над тобой, Вейа? Помнишь? Помню. Говорю сам с собой и помню. Страх сильно покалечил твою жизнь, дорогой герцог...
Этот мир встретил тебя страхом, который прикидывался то страхом смерти, то безумием, то разочарованием - но здесь он не смог тебя повалить. А теперь, Вейа? Что с тобой? Почему ты не дрожишь, человек? Что со мной, а? Почему я не дрожу? Даже возбуждение обходит меня! Я чувствую себя обделенным, х-ха! Слепой баран на бойне? Страх упадет сверху, как ловчая сеть на тупую птицу?
Сколько шансов быть убитым сразу, Вейа? Просто и грязно - стрела, свинцовый плевок пращника в лицо, камень катапульты? Хруст и тьма, откуда нет возврата, тебе, твоей памяти, твоим дням в этом Замке, а? Вейа? Сколько шансов тяжелой раны и дикой боли, которая заставит тебя выть, как побитую шавку, твоя слабость тебе известна, не правда ли, Вейа? А теперь представь, как ты будешь ползти - как неубитая косуля с перебитым хребтом - от какого-нибудь оборотня с севера, которому наплевать на то, что ты - не ранен, нет, на это плевать не только оборотням - на то, что ты - государь майората Вейа? Ползешь, ползешь по двору, на локтях, живот сводит от слепого ужаса, с губ текут слюни и изрыгаемая желудком желчь, слезы будут капать в грязь, Вейа, отчаяние выжмет слезы и не из таких сухих глаз, как твои, х-ха, веришь? И спокойный, слышимый тобой даже в царящем аду, шаг твоего палача?
А плен, Вейа? А остаться одному, а, Дорога? Одному в Замке - когда останется только ждать, ждать без надежды, герцог?
Плевать. Я стоял на изнывающем от своей тяжести граните и сам, как сосна на мертвом, кажется, камне, крепко пустил в него корни.
Так вот. Страх из него вверх по ногам не поднимался. Замок отказывался бояться. Наотрез. Мой дом - моя крепость - отказывался бояться разрушения и, соответственно, смерти.
Я вдруг ловлю себя на том, что перекатываюсь с носка на пятку - стоя над пустотой, которая через несколько минут заполнится латниками, чуть поодаль засвищет жестокая в своей стрельбе на любое движение, конница Хелла, загорятся костры, заскрипят блоки стенобитных машин, послышится хруст вязанок хвороста, сыплющихся в ров, заулюлюкают ополченцы, охочие до жранья и питья за чужой счет, мечтающие хоть на миг пережить своего соседа по цепи - толпа, мразь, смерды, которых, как скот, погонят на стены, легкая пехота... С носка на пятку. Гвардия, конница, легкая пехота. С пятки на носок. Оборотни Севера. С носка на пятку. Так я перекатывался всегда - всегда? - когда встречался с неровней, с холопами - вынужденный принадлежать им на миг, в ответ на то, что они принадлежали мне постоянно.
-Арбалет, Грут.
На стене, вокруг меня, несколько легких на ногу и расторопных ребятишек. Ближе к бойницам стоят ветераны - способные сквозь шум и расчетливое безумие боя, услышать посвист последней для кого-то стрелы и прикрыть его щитом. В случае с государем они успеют прикрыть его собой, чтобы не думалось. Кто-то кинулся вниз по лестнице, и вот уже Грут спокойно произносит: "Арбалет, государь".
- Факелы.
- Факелы! - кричит Грут, и факелы на гребне стены гаснут, враз накрытые одним, кажется, колпаком.
Темнота внизу давно прижата к краю рва вокруг замка. Прижата светом факелов, горящих над воинами Хелла. Отступившая перед щитами тяжелой пехоты. Перед нестройными толпами ополченцев, мечтающих как можно скорее кинуться вперед, чтобы унять свой свинорылый ужас. Уступая дорогу копытам коней конницы. Оттесненная чудовищным тараном, раздавившим темноту своими колесами. Сбитая с толку бесконечными перестраиваниями легкой пехоты. И ужаснувшаяся перед стоящей чуть поодаль колонне Оборотней Севера.
- Грут. Ветер.
Грут садится на колени передо мной, спиной ко мне и ловит щекой ветер, откинув кольчужный капюшон:
- Цель, государь?
- Высокий воин в серебряном шлеме, первый ряд тяжелой пехоты. Слева от знамени второй.
- На палец левее от него, государь. На полфаланги над шлемом.
Металлическая дуга арбалета выпрямилась. Слышимый, кажется, до гор на западе - так тихо вдруг стало вокруг меня - щелчок и басовитое, затихающее гудение тетивы. Арбалетный болт с воем проколол ночь и замолк, с железным чавканьем вгрызясь в забрало высокого воина в серебряном шлеме.
- Вейа-а-а-а-а-а-а! - страшно взревели стены замка.
Две молнии одновременно полыхнули, крест-накрест пересекшись в небе над башней-донжоном, страшный грохот слился с воплем моих воинов и хлынул ливень.
А глаза вдруг режет и это - не ветер, веселящийся над надвигающимся безумием смертных. По щеке что-то медленно ползет, ты стираешь это кольчужной перчаткой и криво улыбаешься на левую сторону рта, поняв, что просто провел рукой по личине шлема - по выделанным из стали перьям совиной головы.
Недавно... Да, недавно, ночью - ты спал той ночью, Дорога, тебе снился ребенок. Дочь. Твоя. Которой у тебя никогда не было и чему ты искренне рад, кстати. Ты не любишь детей. И не прозрел в том сне, герцог Дорога.
Несколько часов назад ты пил Ча и спокойно радовался, что в этом мире есть место и привычным вещам. В конце концов, даже опытный канатоходец над пропастями начинает с низкой скамейки и поддерживаемый возможностью спрыгнуть на близкий пол!
Несколько дней назад ты смеялся вечером - в зале с камином, под гербом рода Вейа - ты, никто, ты, государь этого майората - герцог, прозванный Большими Совами "Дорогой" - ты смеялся не над. Ты смеялся тому, что ты рад своему дому, Дорога. Дому, где ты шкурой, днем, ночью, просыпаясь, а самое главное, засыпая - чувствовал надежно закрытые ворота и задернутые пологи - даже когда ворота Замка были распахнуты настежь, а ты сидел на террасе донжона, открытый Солнцу, ветрам и неистово-живому, древнему, нескончаемому Миру.
Что, спрашивается, еще может хотеть человек? Хотеть до ранней седины, до морщин на лбу и в углах глаз? До холодных, молчаливых, обещающих - нет, сулящих - глаз? Хотеть до предательства, как способа, хотеть до крика - настоящего крика в ночном лесу, вдруг запахнувшем воротами этого дома?! Хотеть до победы над страхом, ленью, до диких телодвижений, телометаний - как бы ты не плевал на чужое мнение, оно иногда догоняло и тебя, Дорога!
А еще не так давно ты стоял на крыше, задрав в небо голову, зажмурившись и стиснув до хруста в покалеченных когда-то костяшках, кулаки и впервые спокойно думал о движущемся с полей вечере, который не просто станет ночью, а потом утром...
Ты, давно умеющий усмехнуться вдруг так холодно и рано для твоих лет при словах, сказанных нежным женским голосом: "Но так не должно быть, Дорога! Люди так не живут! Так... Так... Так нель-льзя... Любимый мой, я остановлю тебя на своем пороге, мой, мой, мой..." И слезы, слезы, слезы!.. И вечное потаенное прислушивание к леденеющей с каждой осенью все больше душе - не отзовется ли в ней хоть... Хоть что-то, что ли, а? Так уж... Ты, давно умеющий парой слов поднять любую юбку и распахнуть любой корсаж, ты, равно умелый с ключами и отмычками, ты, тот, кого могла спросить мать: "Ты человек ли вообще, сынок?!" Именно, "сынок" - самое верное слово в этом вопросе, х-ха.
И это тоже ты - научившийся сначала окорачивать себя в том, что опасно, а потом - в том, что вредно, х-ха, уже просто вредно, а? Доро-о-ога-а-а? Слышишь меня?
Ты, давно привыкший вначале к тому, что легко уезжаешь, уходишь, бросаешь любую крышу, а потом к тому, что каждая крыша, скорее всего, уже последняя - да и какая разница? Она просто стоит на стенах.
"Дома", а? Поиграем? Нет, уже не играл ты, Дорога, говоря: "Сделаю дома", "решу дома", "приму их... вас... его... дома"... Катал ли ты на языке что-то более дорогое и ценное, чем слово "дом", когда называешь вещь своим именем?
И вот тебя хотят выкинуть из дома, герцог Вейа, государь Дорога. Расколоть твой единственный на свете потолок, растащить стены, выбить окна и украсть двери с замками и посдирать занавеси?
Неумеющие насыщаться у миски твари! Да вы можете себе представить, как может хотеть домой такой человек, а?!
И пустой колчан падает тебе под ноги.
3
На полдень от ворот замка
Сказать, что он просто велик и силен - промолчать. Он невероятно велик. Настоящая башня, закованная в сине-белые доспехи. Говаривают, что в его жилах бежит неиссякаемым потоком не только человечья кровь. Герцог Хелла - опасный безумец или невероятно расчетливый полководец, решивший применить недозволенное оружие и знающий, как с ним управляться? Или просто спесивый дурак, пожелавший что-то получить и наплевавший на последствия? Свет костров скачет по его доспехам, по лицу - шлема на нем еще нет. Поставив перед собой шипастую палицу, он положил на рукоять руки в перчатках и превратился в изваяние. Светло-синие глаза его отражают темный Замок на скале. Ненавистный Замок - символ майората Вейа, уже которое поколение сидящий в печенках рода Хелла. Когда умер старый герцог, вопрос о присоединении майората стал куда проще решаем - но откуда-то вынесло этого Дорогу.
Хелла полнокровен - пожалуй, излишне полнокровен - чувствуется даже в его неподвижности бешеный поток по его веревкам-жилам. В нем даже не дремлет, а с трудом окорочена бешеная ярость и нетерпение. Усилия, понадобившиеся для этого, известны только ему, да может, еще тому, кто стоит слева от него - некто в плаще с глухим огромным капюшоном, скрывающем лицо совершенно. Этот некто невысок, невероятно узок в кости и говорит тихим, шелестящим, морозящим голосом. Он опирается на короткий посох - или длинную трость с набалдашником из желтоватой, полупрозрачной кости. Свет костра слабо пробегает по тончайшей резьбе набалдашника и убегает - ему не нравится ни узор, ни испещрившие рукоять руны. Этот некто, кажется, тоже не в ладу со светом - и, должно полагать, не только со светом костров. Солнечный свет и он чураются друг друга...
Это правая рука Хелла - своего рода Грут, разве что не мастер военного дела, а скорее, мастер других войн - не столь громких, может быть, не столь ярких и славных, но ничуть не менее ужасных, а порой и куда более жестоких и уж точно не менее кровопролитных. Династия Хелла веками соседствует с родом колдунов, откуда и выходят Советующие Хелла. Облакопрогонники и обаянники, а то и обмени в одном лице зачастую, что крайне редко. Так и должно быть - абы кто не может стоять у правого плеча герцога, всегда чуть позади и всегда со скрытым лицом. А их хламида, кажется, просто передается из поколения в поколение - или от кого она так к кому передается? Мрачный род. Тайный род. Мертвящий род. Тихий род... Преемственность рода Советующих неведома никому, возможно, даже самим Хелла. Что, надо признать, тоже естественно - колдуны выполняют свою работу исправно и в срок, а что еще нужно господину от слуги? Разве государю нужно больше? Как и Советующим нет нужды до того, откуда пригнали к их замку нужных для работы девственниц или принесли детей. Мертвящий, умалчивающий, недоговаривающий род...
- Что ты думаешь, Советующий? - голос Хелла изо всех сил хочет быть спокойным, а слова - вескими и неторопливыми, выверенными, но... Даже необычайно низкий голос Хелла не добавляет словам весомости и выдержанности векового меда - каковым надлежит быть словам государя. Портит бесящаяся под маской спокойствия дурная, склочная сила и глаза... Навыкате, большие, жестокие - у такого человека должен быть тяжелый, давящий взор. А не бегающий взгляд. Этому человеку хорошо и плохо сейчас. Плохо оттого, что что-то идет не так, что это самое "плохо" неуместно здесь, ненужно, лучше бы было... Да как угодно, только не это подспудное "плохо" там, где ему нет места! И от этого еще хуже.
- Здесь думаешь ты, государь, - шелестящий голос Советующего прозмеился в свежем дыхании надвигающейся грозы, и оно сразу же стало затхлым, как вонь ямы, где коротают зиму упруго-безжалостные клубки змей. - Но если ты приказываешь думать и мне, государь... То пошли на стены ополчение, отдай им таран, а сразу за ними пошли оборотней Севера. Перед этим пусть твои камнеметы и огнеприметные снаряды прогуляются по стенам Замка Вейа. Ополченцы все равно даром едят твой хлеб, государь. А оборотни не дадут им отступить. Иначе ты просто не сможешь выдавить из этих олухов всю вложенную в их жизни пользу - я имею в виду ополчение. Если ты пошлешь их на стены одних - даже первой волной - Вейа сбросит их со стены, не напрягаясь - эти твари разбегутся, как только им покажут, что уже можно бежать. А когда оборотни ворвутся на стены... Останется только проломить ворота и войти, если северяне не откроют их раньше.
- Думаю, не откроют. Грут хорошо натаскивает тех, кто обороняет замок. Ты прав - ополченцев Вейа сбросит со стены, даже не задумавшись над этим. Советующий, пригласи ко мне Радмарта, - и голос Хелла дрогнул, как и положено дрожать голосам - предательски.
Тот, кого называли Радмартом и на чьем имени дрожал голос Хелла - огромного воина, появился из темноты сразу за вернувшимся Советующим. Он высок ростом, невероятно узок в талии и несоразмерно широк в плечах, одет в длинную кольчугу без рукавов, темные, неопределенного цвета порты и короткие простые сапоги. Его руки обнажены от плеч - жесткие канаты мышц, черные шнуры вен по темным, густо заросшим волосками серо-стального отлива, рукам, походка его подобна плывущему по воде лебедю - он не ныряет и не раскачивается при ходьбе, он скользит над травой. На нем нет шлема - голова прикрыта лишь жесткой шапкой прямых, серо-бурых волос, напоминающих, скорее, волчью шерсть и цветом и, наверное, наощупь - волосы шнурами падают на плечи, на лбу перехвачены металлическим обручем, а на висках и скулах бакенбарды уже откровенно по-звериному выбегают на щеки и топорщатся жесткой порослью. Голова посажено гордо - стальные столбики шейных мускулов, эта шея не умеет гнуться - но подбородок упрямо опущен, а лоб наклонен вперед - кажется, он весь в каком-то непрерывном, наступающем движении. Он не вертит головой, смотрит прямо, взгляд дик и неуловим - кажется, он течет, хотя глаза почти не двигаются в орбитах. Лицо пробито глубокими морщинами, он узколиц, тонкие, почти черные губы и белые зубы. Это Радмарт - предводитель оборотней Северных Топей. Он явился на зов - по приглашению, а не приказу герцога Хелла -то ли чванливого дурня, то ли опасного безумца, то ли великого полководца. Что думает на сей счет Радмарт - неизвестно, но углы его рта часто подергиваются улыбкой, похожей на короткую судорогу. Подернет рябью матово-белую кожу лица - три-четыре раза кряду и вновь лицо замерло. А так как это происходит постоянно, судя по всему, само по себе, то и заподозрить его в издевке Хелла не может. И не хочет:
- Радмарт, мы сделаем так... - голос Хелла и не подумал дрогнуть, но нежить чутьем уловил задавленный на дне души Хелла страх перед первым в жизни необдуманным поступком - поступком, который его словно кто-то заставил совершить. А теперь остается лишь катится вслед - камешком, подпрыгивающим вслед за сорвавшейся лавиной. А не камешком ли, катящимся и сухо подскакивающим от ужаса перед ней? - Радмарт, мы...
Замок Вейа, на стенах.
Ты понимаешь вдруг, что ненавистью, которой ты просто пропитан, ты запасся не здесь, не в этом лучшем из миров. Вернее, ей запасся не ты. Ей запаслись до тебя - за несколько витков по жизни. Может, за десяток жизней. Может - за десятки. Странно. Ты не веришь в то, что душа переселяется из тела в тело - словно рождаясь заново с новым человеком. Не веришь ты и в то, что человек не умирает вообще, а просто умирает плоть, о которой он через миг уже не помнит - или не сожалеет, обнаружив себя в новом теле. В новом месте? В новой жизни? Неважно. Но эта ненависть скоплена не только тобой. Это глубокая, ледяная ненависть, ненависть, заставившая тебя опустошить колчан, не промахнувшись ни разу, ненависть, идущая горлом, шипящая через твои стиснутые в судороге ярости, зубы: "Твари... Мерзкие, мерзкие твари... Вам не сиделось на своих равнинах? Вам не сиделось в ваших болотах? Хорошо, я положу вас всех под дерн. Всех до единого..." Ты балансируешь на краю сознания - не сорваться бы в это бездонное озеро скопленной заботливо ненависти - ибо дна ты боишься не достичь, а плавать в ней, кажется, не учился. И что произойдет тогда - неизвестно, но ничего хорошего - точно, в этом ты убежден.
Страха нет. Все еще нет. Есть двор, над которым стоишь, дом, который ты обороняешь, враг, которого ты убивал и будешь убивать, пока сможешь - или пока это не перестанет быть нужным.
- Род Вейа всегда любил свой Дом, - раздается чей-то негромкий голос у твоих сапог, - ты опускаешь голову и видишь Гёрте. - Всегда. Обороняя свой Дом, они ненавидели так, что даже после смерти эта ненависть уходила к следующему поколению. Та ненависть, которой ты дышишь - это ненависть длинной цепи герцогов Вейа, которые любили свой дом - и многие из которых погибли вне его стен. Хотя все они - всегда - стремились к обратному.
Большак исчезает, ты снова один на один с ревущей толпой ополченцев, которых Хелла бросил на твой замок в лоб - на подъемный мост, на ворота и на то, что за воротами.
Страха нет. Ему просто не осталось места - и ты впервые понимаешь, что значит эта фраза - неуместное понимание, если понимание вообще может быть неуместным. А ты мечешься по стене - успевая в те места, где особенно трудно, где особенно рьяно лезут на стены ополченцы Хелла - твои люди не отступят, но ты нужен им, Вейа-Дорога. И ты мечешься по стене - успевая, успевая, пока еще успевая. Но ты же все это время стоишь над главными воротами - воротами твоего дома, в которые все бьет и бьет чудовищный таран - разбивая мост, щит перед дверью в твой дом, запертой до сего дня от чужих - казалось, навечно - перед главными воротами.
Страха нет. Есть ворота, подъемный мост, гибнущие под мечами, топорами, палицами, стрелами - что еще придумали люди? - люди же, есть горящий замок, есть все еще нерушимые стены, вой камней, стрел, непрерывно гремящий гром и никого не охлаждающий ливень - и твоя ненависть, зависшая над квадратным колодцем главных ворот - молчаливая, обреченная, ждущая.
Страха нет. Сапоги скользят по стене - вода и кровь, вода с неба, кровь из вен - твоих воинов и тех, кто одичало лезет на стену, бьет в мост тараном, свищет в поле с высоких седел злых восточных коней, кто мечет горшки с неугасимым огнем, кто ставит лестницы и кто сбрасывает лестницы и мечет вниз бревна, камни и все, что попало под руку и скатывает по абламам скаты. Вода и кровь есть - а страха нет.
Страха нет. "Это еще не резня", - отчетливо звучит у тебя в голове - кто сказал это? Ты? Шингхо? Гёрте, вновь отважившийся выйти на такой опасный воздух, Большак? Неважно. Даже если это Баньши. Резня будет, когда в дело пойдут оборотни Северных Топей. Тяжелая гвардия Хелла. Это еще не резня. Пока на стены лезет ополчение и легкая пехота, пока бьет таран - это еще битва. Страха нет.
На миг таран смолкает, смолкает страшный гонг, задающий ритм этому кораблю смерти - горящему Замку с убивающими друг друга гребцами. Одна рука вертит весло, другая привычно режет, льет, спускает тетиву - а корабль идет на рифы, и нет спасенья.
- Мы уронили мост, Дорога! Что ты будешь делать теперь? - раздался ликующий низкий голос в тишине, последовавшей за грохотом рухнувших остатков моста.
- Ты так рад, словно не смел и надеяться на это, Хелла! Выбейте ворота, а там я покажу, что мы можем сделать!
Страха нет. Есть чья-то безумная харя, возникшая перед тобой и разорвавшаяся, как горшок с огненосным зельем, - в разные стороны, брызгами, когда ты с маху опускаешь на нее чей-то пернач - его хозяин уже не нуждается в перначе. Есть лестница, которую ты, чуть не разорвав себе сухожилия, скидываешь со стены. Есть твой сапог, обрушившийся на чью-то спину - и ты мельком понимаешь, что ты узнал чужого чутьем, как хищник чует чужого в логове.
И есть упавшие ворота - об этом вновь сообщает низкий, невероятный голос Хелла, покрывающий шум ливня и треск огня - как по команде смолкают нападающие и обороняющиеся, когда падал мост, когда упали ворота - чтобы Хелла мог сказать, а ты услышать, не иначе. Так, наверное, кормчий корабля, охваченного резней и безумием, корабля, летящего на скалы, слышит в реве и агонии снастей треск мачты.
Есть ликующая толпа ополченцев, ворвавшаяся за ворота.
А еще есть колодец двора, куда они ворвались, спеша за надеждой, что внутри замка время битвы побежит еще быстрее - ближе к концу. Так кони, казалось, вымотанные непосильным пробегом, накидывают бега, почуяв жилье.
И еще есть стены колодца. И вторые ворота.
Главные ворота - дверь дома Вейа - каменный мешок. Ворот, на самом деле, двое. Уронив одни и кинувшись внутрь, ополчение оказалось в крысоварне. Крысоварне? Да. Сверху, со стен колодца хлынула смола, кипяток и ударила одновременно сотня стрел - в толпу забиваемых свиней, в которые легко обратились ополченцы, словно какой-то могучий и резкий на дела колдун, накинул на каждого заговоренное мочало. Визг и вой.
А тебе кажется, что сверху на толпу хлынула, перелившись через край, ненависть рода Вейа.
Должно думать, это было ужасно - х-ха! Избиваемое в колодце ополчение кинулось обратно - но в выбитые ворота снаружи, с поля в замок, ломилась еще не осознавшая происходящего толпа - два течения столкнулись в узком проходе и образовались воронки, всасывающие все новых и новых несчастных в колодец главных ворот Вейа - а со стен все так же лился кипяток, смола и свистели стрелы. Негромкий, малозаметный Грут - повелитель сотен и сотен воинов герцогства Вейа хорошо разбирался в обороне и нападении. А еще он хорошо знал людей, поэтому никакого торжества на стенах не вышло - та часть воинов, которая охраняла ворота, должно сделала свое дело, а остальные невозмутимо остались на местах. Грут понимал, что они лишь отсрочили на миг падение замка. Он был прав. На стены с воем кинулись оборотни Северных Топей, убивавшие так поспешно, так торопливо, с такой ненавистью к человеку, что та часть стены, где они ворвались наверх, словно враз переменила одежду - место воинов Вейа заняли северяне. Разница была в том, что они не желали оборонять стен твоего дома, Дорога. Они желали его уничтожить. Эта была последняя мысль, четко стукнувшая под шлемом с ликом совы.
И навстречу первому оборотню, ворвавшемуся на ту часть стены, где спешил к повелителю Грут, кинулась многовековая ненависть герцогов Вейа, одетая в темно-фиолетовую, закопченную броню с золотой совой на груди; навстречу северному нежитю, обуреваемый лишь одной мыслью - очистить стену дома от неумолимо рвущего в клочья самое дорогое, зла, кинулся властитель майорат Вейа, герцог по прозвищу "Дорога". Государь.
Оборотень чуть не шарахнулся от впавшего в неистовство герцога - но тысячелетняя ненависть к человеку, усиленная тысячелетним же презрением, осклабилась вместо него, и его шестопер по длинной дуге полетел в голову Дороги...
...Не в первый раз в жизни - и в той, а теперь и в этой - сработал бесценный дар. Миг замер. Это было много раз - миг замирал, но я не двигался медленнее, успевая легко присесть, легко зажмуриться, легко уклониться. Это срабатывало всегда - но лишь тогда, когда опасность была настоящей. В этот раз шестопером ворочала сама смерть - и миг затих в оцепенении, но в каком-то вялом движении застыл и я. Скорость удара оборотня превышала все опасности, попадавшиеся мне допреж. Мое движение не было легким и резким, как бывало обычно в таких случаях. Чугунное, негибкое тело на соломенных ногах - вот что я старался заставить уклониться от довольно-таки быстро - для застывшего мига - летящего шестопера. Мы разминулись в остатки этого мига, который хоть и стекал по времени медовой каплей, но все же кончился - шестопер обрушился на уши совы - слева-направо, и шлем слетел с моей головы.
Меч Дороги, "Крыло Полуночи", звякнул на камнях, и герцог вцепился в шею оборотня руками в кольчужных перчатках, а зубами - в лицо, на глазах становящееся мордой - оскаленной волчьей мордой. И они покатились по стене.