Ледащёв Александр Валентинович : другие произведения.

Стихотворения и рассказы, вошедшие в книгу "Записки на содранной коже"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    г. Владимир, 2003г. изд-во "Посад"

  ***
  Посмею ль я тебе солгать?
  О, видит Бог, не раз посмею,
  Коль скоро много лет умею
  Бесстрастно страсть изображать.
  Посмею ль я тебе солгать?
  
  Коль в Мире есть десятки слов,
  Несущих нужное значенье -
  Сказать их к месту - вот уменье,
  Чтоб получить постель и кров.
  Коль в Мире есть десятки слов.
  
  Коль точны паузы и жесты,
  Где ахи, стоны, крики, кровь,
  Где вы грызётесь за Любовь,
  Любая станет мне невестой,
  Коль точны паузы и жесты.
  
  Коль пуля в голову - лишь тема,
  Я всё прошёл от "а" до " я".
  Я знаю, как клянут, любя.
  И что мне ложь? И что - измена?
  Коль пуля в голову - лишь тема.
  
  Коль, правда - то, во что ты веришь -
  Кто бросит в каменное сердце
  Упрёк во лжи и лицедействе,
  Когда не к месту маску сменишь?
  Коль правда - то, во что ты веришь.
  Закончив бой за выживанье,
  На миг задумайся, дружок, -
  Себе сквитаешь ли должок
  За все невстречи, непрощанья?
  Закончив бой за выживанье.
   23.06.02
  
  Записки на содранной коже
  
  Кофейный осадок на дне чашечки... Каким бы горячим, ароматным, жгучим и сладким, дурманяще-бодрящим не был кофе, осадок надо выплеснуть. Чтобы можно было начисто вымыть и вытереть чашечку. Для новой порции.
  
  - Хуже, я думаю, уже не будет. И поэтому ничего уж не остается, как написать, наконец, все это. Х-ха, и название подходящее - "Записки на содранной коже". Не на моей, не пугайтесь. Хотя, впрочем, есть все основания думать, что через несколько дней я могу вполне оказаться "на выставке", "в петле", "в галстуке ль последнем". Как вам будет угодно. (Мне не угодно никак, но это разговор особый, да и мотивы, признаться, сугубо личные). Я же, опять подтверждая свою непроходимую глупость, на ваш, друзья-сообщники, брошенный в окно золотой не покупаю пару жизнетворных помарок писаря. А прошу охранника принести чем и на чем писать. Ту тварь, которую убили и сделали вид, что выделали ее шкуру в пергамент, явно добывал Ланцелот. Любил он охотиться на драконов...
   Отвлекся. А времени-то... Хотя кто его знает. Нынче я скажу правду. Первую полную правду в своей жизни. Жизнь без конца бегущего, разыскиваемого, пойманного с (или без) поличным, не особо, спешу уверить, располагает к рьяному соблюдению одной из заповедей. Так о полной правде. Многие ли могут похвастаться тем же? Могут-то многие... Я расскажу ту историю, которая у всех вас - у тебя, Ив, у тебя, Клеман, у вас Жак и Пьер,- своя, у тебя, Луи,- своя... И у тебя, Марго, своя.
  
  ...Даже сейчас, сидя и очень самоуверенно ожидая помилования, потому ожидая, что они казнить меня не могут... Не то... Даже здесь, в каменном вонючем колодце куда, однако, залетают монеты и листья... Не то...ёёё Я никогда не боялся смерти, Марго. (Боязнь умереть неузнанным уже прошла...) Ты это знаешь. Так же, как знаешь, чего действительно я боялся. Знаешь? Да. Знаешь. Ты знаешь обо мне значительно больше других, Безумие по имени Марго, Безрассудство и Страсть по имени Марго, Похоть и Неверность, Ложь и Презрение по имени Марго... Любовь - это будет сказано короче.
   Даже теперь, когда я уже боюсь, что попади эта сорванная с дракона шкура к тебе, лишь поморщишься брезгливо - и только... Не то. Я знаю, что если покрепче зажмуриться, а потом, резко выбросив руки вверх, заорать в лицо полной Луне: "Мар-го-о-о! При..." Нет, просто - "Мар-го-о-о!" - и ты придешь. Даже поморщась. Даже объяснив по дороге всему Парижу, что идешь, в основном, к страже, а уж заодно и ко... Даже в развороченной постели с "Единственным, Который Не ...", ты услышишь меня. Х-ха! Лживая, корыстная, сластолюбивая дрянь моя, помнишь свой крик: "Как ты, неудачник, не стоящий этого - моей верности (о чем я, дура, сейчас жалею!), смеешь не верить мне?! Мне! В мою верность?!". Я верил и верю в твою несокрушимую верность тебе, Марго. А значит, не доверяю тебе... Я люблю тебя, Марго! Как же я могу тебе верить?! Как же можно любить то, в чем уверен, а? Я верю в то, что узнай в Шампани, кому они обязаны свинцовыми золотыми - и кипящее масло будет мне обеспечено. Но люблю ли я это? Я верю в то, что ты сейчас не одна в постели - но люблю ли я это? Я верю в то, что по выходе отсюда, меня, по твоей наводке, скорее всего, повалят - но в силах ли я это любить? Но тебя я - люблю. А теперь, умная шлюха, скажи мне - верю ли я тебе? Так можно ли любить то, в чем уверен, а? А, то-то...
   Я помню свою, не лишенную забавности, попытку заработать честным (хмм... ну, пусть) трудом. Через два месяца, ночью, в чужом до ломоты в костях, Риме, я заорал в ночь, стоя в темной гостиничной комнате для прислуги: "Мар-го-о-о! Забери меня отсюда, от них от всех!.." Помнишь? Через сотни лье, ни на миг не задумавшись о бредовости поступка, - и ты приехала. Я просил Марго-тварь забрать от них Тварь-Вийона... Что для Тварей сотни лье? А черную сорочку помнишь? А первый поцелуй в парадном присутственного места, куда нас занес черт, потому, что Тварям было все равно, где дорваться друг до друга...
   А первую оплеуху?
  
  
  Старая и злая, подыхая - помни, Любовь моя - ты первая и единственная потаскуха, которую бродячий полудурок Вийон, наповал сраженный тобой в "Шлеме", пытался превратить в нечто несвойственное тебе и ненужное ему. Он любил тебя. От Любви глупеют. Глупеют? Х-ха!.. Да нет, не глупеют, все куда хуже и проще - когда, глядя в глаза Этой женщине, ты понимаешь, что пришла пора обманывать себя. Красиво вуалировать, дерзко лгать или бесстыдно врать. Пора пришла... И еще, увидев тебя, вдрабадан пьяную на столе, выкрикивающую стихи (твои, как оказалось), я понял, что хочу Этого. Это. Эту. Хочу самое лучшее. А потом ты повалилась за мой стол, подперла голову руками (с предплечий вниз, к локтям, которые покоились в луже красного, съехали рукава, обнажив удивительно изящные запястья), и катастрофически быстро трезвея и одевая профессиональную маску прикабацкой развеселой подстилки, спросила:
   - Ты кто?
   - Поэт. Лучший в городе. - Поздно, уже было слишком поздно. Я уже видел Тебя. Тварь в тебе. Да и маску ты впопыхах натянула неправильную - судя по одежде и манерам, ты летала выше.
   - Поэт? Ты? Лучший? - Выпад, выпад, пируэт...
   - Самый лучший.
   - Читай.
  
   Даже здесь, в каменном вонючем колодце, куда, однако, залетают монеты и листья... Не то...
  
  Я прочитал. Они пришли сами. Из твоих глаз, где болталась моя дурацкая жизнь, из-за сотен рук, лапавших твое тело и одновременно сдавливающих мне глотку. Из-под твоих юбок. Из самых ласковых губ твоих... Кто многим и ко многому у многих, ласковых... Ты ошалело слушала.
  
  Вот так пустеет этот мир -
  Когда кишки зажав в ладони,
  Я подмигну тебе: "Пока".
  В пурпур облитая рука
  Махнет в ответ: "Пока, пока..."
  ... Со стороны не видно крови,
  А воронье летит на пир.
  ... Вот так пустеет этот мир.
  
  Вот так пустеет этот мир -
  Когда тепло с груди уходит,
  Твоей груди, и шелк ладони
  Последний раз по лбу проводит...
  А вечер скалится с издевкой:
  "Постой, там ночка впереди..."
  И души превращает в тир.
  Вот так пустеет этот мир.
  
  Вот так пустеет этот мир -
  Когда кричи, молчи - все ложь,
  Когда под печень хочешь нож,
  Когда, прощаясь, шутим оба,
  Когда в жару в крови сугробы,
  Когда любой дворец - сортир...
  Вот так пустеет этот мир.
  
   Под последние слова, которые, силясь переорать пьяный "Шлем", я выхаркнул сорванным голосом, на стол шлепнулось блюдо с мясом, бутылка вина, полетели монеты. А мне... А мне хотелось
  
  Я просил Марго-Тварь забрать от них Тварь-Вийона... Что для Тварей сотни лье? А черную сорочку помнишь?
  
  действительно затеять с этим Миром драку и помахать тебе ладонью, черной от крови, которая текла бы из пробитой печени. И уйти. Навсегда. Туда, откуда не возвращаются. Чтобы не видеть тоски в твоих глазах, не чуять, чем все это кончится. А ты смеялась.
   - Мой смех - сказал я. - Смеешься здорово. Я таким сам смеюсь.
  ...Кто, кто, кто кроме Твари, объяснит мне - почему ты, вдруг вскочив с лавки, бросилась ко мне и, наступив на юбку, грохнулась бедром об угол стола (в жизни не целовал синяка слаще!) и упав ко мне на
  колени под общий хохот (да и мой, и твой...), вдруг прижала мою голову к груди и зашептала на ухо: "Все, все, все, успокойся, Я здесь, Все. Все хорошо..."
   И "Шлем" онемел.
  
  
  - Вийон! - стражник открыл окошечко - Плетей хочешь? Чего орешь?
  - Я?
  - Точно, плетей. И колодку хочет. Я что, по-твоему, вру?!
  - По-моему - нет. - Искренне ответил Вийон. И, дождавшись, пока окошечко почти закроется, добавил: - Но ведь я запросто могу и ошибиться...
   ...Плети и колодка ничем не отличались от предыдущих...
   Завалившись в угол, то есть упершись колодкой в угол, чтобы не приваливаться всей спиной, Вийон бубнил себе под нос: "Не вам меня убить. Не вам. Не вам".
  
  
  - И оного Вийона уличив... - гнусаво бредил одуревший от духоты писарь.
  "Коню понятно. Выгонят меня из тюрьмы сейчас... С Высочайшим помилованием в... не упомню уже который раз. "Балладу о повешенных" я уже писал. Следующая будет: "Баллада о том, как Вийона гнали из Парижа". Вчистую не помилуют, изгнание, надо думать, прилепят..."
   - И мерзость его взвопияла к небесам - совсем ополоумел Писарь.
   - Взвопияла? - оживился судья. - Это что, так прямо и написано?
   - Да, Ваша честь - несколько очнулся писарь - С Ваших же слов.
   - Подсудимый, - вконец развеселился судья, но скис, взглянув на священника. - Что ты можешь сказать об этом? Подсудимый! Да что он, спит, что ли?!
   Удар древком алебарды вдоль худой спины, взбодрил Вийона. Он действительно ушел куда-то в полузабытье, беспрестанно коря себя за это: "Совсем, Франсуа, нехорошо. Рожу бы погрустнее надо и, по возможности, добавить испуг и раскаяние... Скверно... Отчего же мне так восхитительно все равно?... И с чего я, собственно, взял, что меня милуют?... Но даже эта попытка заинтересоваться происходящим, постыдно провалилась, mea culpa, mea maxima culpa..."
   Однако, древко алебарды, видимо, было сродни жезлу, который выбил из камня воду. Слезы тут же навернулись на глаза, и даже стон получился очаровательно натуральным.
   - О-о-ооо! Взвопияла, да Ваша Честь! Истинно так, взвопияла и вопиет и вопиять будет - тут Вийон очнулся и добавил: "До тех пор, пока исключительно справедливое наказание меня не постигнет." - Тут он отер слезу.
   - А ведь ты и не знаешь, что тебя ждет.
   - И что? Что с того, Ваша честь?! Какое наказание будет чрезмерным для мерзости, взвопиявшей до небес? - Искренне удивился Вийон, скорбно качаясь из стороны в сторону.
   - Это так... - Жара доконала судью, и он заорал: - Так слушай, тварь, ту меру наказания, которой осчастливил тебя наш христианнейший сюзерен: "На прошение Франсуа Вийона о помиловании, Волею нашего Христианнейшего Короля.........., отвечено: Заменить, видя искреннее Вийона раскаяние и из уважения к просителям за оного - герцогу Карлу Орлеанскому и прочим дворянского сословия лицам, смертную казнь изгнанием из Парижа, на сборы дать 3 дня, в случае неисполнения оного, казнь, без права подачи прошения о помиловании, применить".
   Тут я понял, что не могу изобразить положенного восторга с приличествующим умилением и, схватившись за сердце, рухнул на пол, томно прикрыв один глаз и закатив другой.
   - Снять с него кандалы и запереть, а в понедельник выкиньте его отсюда - распорядился, удаляясь Судья, убедившись, что вылитое на Вийона ведро воды, возымело целительное действие.
   ...До чего постыдный фарс... Ведь все заранее знали, что меня помилуют. По одной лишь причине - Марго. По причине той лишь, что историю эту не вам суждено заканчивать, люди. Всего лишь люди...
   Я больше не хочу писать эти ... "Записки". Стихи не получились, а эта манера мною скверно освоена. Да и что еще сказать?! Что?! Как Тварь искала Дом -на-Твоих-Коленях? Как я подыхал без тебя, а потом подыхал с тобой, вспоминая с каждым новым поцелуем, а затем и естественным их продолжением, тот табун жеребцов и меринов (увы...), да и кобыл, кстати, которые были до и во время меня? Я знал некоторых из них и чувствовал, что могу претендовать на канонизацию при жизни - ибо не тронул не единого. О том, как, целуя, лаская, вылизывая твое тело, я вспоминал твои бесстыдные рассказы о том, как ты вышибала, за то же самое, деньги, кого-то осчастливила даром?.. И заглушить это можно было лишь одним способом - умножая, удваивая, удесятеряя усилия? А кого-то забыл спросить разрешения. Марго, не верь или верь - я искал одного, забывшего спросить. А когда я узнал способ, которым это можно было сделать, было уже слишком поздно. - я стал для тебя - "Все". А "все" чересчур вялы для этого. О чем еще - о том, как воет от нежности Тварь, когда своей мордой обтирает, оттирает, очищает тебя, скверную и грязную - от кончиков пальцев ног до... А затем и до груди, до лица - и обратно! О чем еще - о том, как ты, убивавшая и ты, которой еще предстоит убить - просыпалась ночью от того, что тебе показалось - мне плохо? Все. Шкура кончилась. Перо не может писать на драконовой чешуе.
  
  
  Последний отрывок, выклянченный Вийоном у стражника Рихарда, у то ли немца, то ли швейцарца, но человека хорошего и Вийону симпатизировавшего.
  
   Мало я бил тебя, Тварь! Мало я тебя жалел! Даже за мою голову ты заплатишь... Денег у тебя все равно постоянно нет...
  
   ... Бешенство. Вот истинное название этому чувству, никакая это не страсть, она...
  
  ...А в воскресенье вечером пришла Ты.
  ...А нужна ли ты была мне другая, а? Я ведь получил то, чего хотел - доступную, живущую изо всех сил, циничную...Стать истинной стервой мешала поэтичность. Той стервой, что взлетают со Дна к вершинам. Не-е-ет... Не тот случай. Даже случись момент взлета, не дай Бог, оглянувшись, тебе увидеть на Дне что-то кажущееся тебе нужным и желанным- ты тут же нырнешь обратно, в самую грязь. Тогда зачем были мне эти самые перемены, ни к чему никого не ведшие? Победить? Победить твою Тварь? Победить Тварь, которая одна лишь была нужна и именно такой? Требование рассудка - если хочешь дольше пробыть, придется забить Тварь до полусмерти. Чью Тварь-то? Рассудок и Любовь только у тебя идут рука об руку, Вийон. Хотя, по правилам хорошего тона, при оном состоянии души - в Любви - рассудок должен на пару корпусов отставать.
   ...Узнав о помиловании, ты рассмеялась и бросилась мне на шею, безжалостно сминая новое платье, незнакомое мне. Не преминув намекнуть, какой именно части твоего тела я обязан свиданием ,и - кто знает! - может быть, и свободой.
   Благословенны моменты, когда... Не то! Благословен тот вдох, выдох после которого дается с таким трудом, но ... Не то! И ты - не то, и свиданье - не то, и Свобода - не то...
   ...Грубо схватив Марго за плечи, Вийон всмотрелся ей в глаза. Вот это-то. Счастье. Ей идет быть счастливой. Но это счастье родилось не здесь и не сейчас. Оно с улицы, чуть остывшее с ночи за день, счастье. Жесткие руки Вийона переползли ,комкая, как глину, тело Марго с плеч на грудь.
   - ...меня? - сухим шепотом спросил он.
   - Что? - не разобрала Марго, все еще оберегая в глазах ночное счастье, но уже мелькал в ее взгляде прощальный призыв уходящей Твари.
   - Ты еще любишь меня? Хоть ...Нет, не то... Ты все еще - и не договорив ,резко разорвал платье от шеи до пояса. Стражник Рихард, то ли немец, то ли швейцарец, тактично отвернулся, одновременно перекрывая дверное окошечко.
   ...Бешенство. Вот истинное название этому чувству, никакая это не страсть, она... А? Что?.. Страсть, какая еще страсть, когда словно за ошейник оттаскиваешь себя от грани, от ее кожи, удержавшись за миг до того, как вцепиться зубами. Когда последние обрывки рассудка кричат, силясь напомнить Бешенству, как хрупка телесная оболочка этой суки, подстилки, мрази, притащившей в тюрьму к мужу ожерелье из синяков на груди и шее над ключицами... Когда предел твоих желаний - вот он, выгнувшись этими синяками тебе навстречу, спиной лежит на подставленной тобой ладони, а вторая твоя рука, сжав грудь, все сильнее вдавливается в это тело и чувствуешь нарастающее желание, подогретое видом ожерелья, соединить ладони... И, спасаясь от этого, ты делаешь единственное, что еще возможно - утыкаешься в ожерелье лицом, и престаешь его видеть.
   - Ты ... Все... Еще... Лю...Бишь... Ме...Ня?!.. - вопрос-издевка. Но момент, в который он задан, ставит все на свои места. Это - только вопрос. И ответное:
   - Мне... лечь? Или...у...сте...ны?..
  "Чего ты хочешь, любимый?"
  
  ***
  
   - Дойдешь. В моей сорочке. - Вийон снял колет и, стянув сорочку, бросил ее Марго, начавшей уже сожалеть, что зря ,зря она надела новое платье.
   - Ты думаешь, я тебе эту обновку случайно порвал? Страсть вскипела? - Вийон жадно напился из кувшина, пролив воду на грудь. Поперхнулся.
   - Так когда же ты выходишь? - устало спросила Марго.
   - Завтра, завтра - злорадно ответил Франсуа.
  Марго улыбнулась, а Вийон, поглядев ей в глаза, внезапно задал два вопроса. Вслух: "Кто он?", а про себя: "Интересно, долго ли я еще проживу?" Марго же ответила, с рассмешившим обоих возмущением: "Да как ты можешь?", а про себя: "Интересно, долго ли ты еще проживешь?"
   - Страсть-то вскипела - задумчиво повторил Вийон.- Чего бы ей... Столько без баб. Завтра я выхожу отсюда, а еще через три дня покидаю Париж. ("Как я буду без тебя?" - следовало бы спросить. Но не спрошу. Во-первых - не буду. А во-вторых. - Все, потому что. Нас больше нет).
  
   Задрапировавшись сорочкой Франсуа, Марго пошла к выходу. Призывно толкнула все еще стоящего спиной Рихарда бедром и грациозно скрылась за дверью, зацепившись рукавом. Напоследок обернулась.
  
  Задрапировавшись сорочкой Франсуа, Марго пошла к выходу. Призывно толкнула Рихарда, все еще стоящего спиной, бедром и грациозно скрылась за дверью, зацепившись рукавом. Напоследок обернулась. В ее глазах, жёстко смотрящих на Вийона, читался последний вопрос: "Есть ли у нас тобой еще одна попытка, Любимый?" Прежде чем она ответила себе, это сделал Вийон, нацепивший на лицо выражение, касавшегося исключительно сиюминутного, рефлекторного флирта с Рихардом: "Тебе все еще?.. О, pardon! Опять - мало? Не удивлен, удачи".
   Когда дверь захлопнулась, Вийон съехал по стене, уселся на корточки и спрятал лицо в коленях, накрыв затылок сцепленными кистями. Потом резко выпрямился, скрипнув зубами от бестактного упоминания спиной того факта, что ее, все-таки, недавно пороли, а несколько минут назад еще и царапали.
   - Попытки? Нет. - Спокойно, с облегчением, сказал он вслух. - Чего там - попытки. Нас больше нет...
  Затем он поднял левую руку и, пристально глядя на нее и чуть-чуть - за, необычайно бережно обвел ею в воздухе невидимое лицо, огладил скулу, подбородок, невидимую, но до ощущения тепла кожи под ладонью, отчетливо представленную шею, плечо...
   ...На улице Марго, к изумлению прохожих необычайно мягко (так накрывают роскошную бабочку), накрыла ладонью скулу, провела рукой по подбородку, шее, плечу. В глазах ее плеснулся ужас... Она задорно тряхнула головой и пошагала по улице, навстречу заходящему Солнцу, пересмеиваясь по дороге со знакомыми, знакомыми проститутками и, наконец, скрылась за парадной дверью роскошного дома. Привратник, открывший дверь, и глазом не моргнул при виде странного ее наряда. Поклонившись, он запер за гостьей дверь.
   - Куда девался день вчерашний? - монотонно повторял Вийон, то затихая, то вновь срываясь на крик - Куда? Но где теперь я? И где ты? И где, где, где... Где мы, Марго? Где ты, Любовь наша? Где? В п...е. Я знаю, где. И точно знаю, что ее можно и... И нельзя оттуда достать... Когда Любовь начинает нуждаться в костылях - в том кюре, что сочетал проститутку и бандита, то это означает две вещи, - что с одной стороны, она нужна и живуча, а с другой (С нашей!), унизительна. Но может ли Любовь быть унижением? Нет. Значит, Она ушла-таки? До кюре или вместе с разлукой? С последней? А? Хотя, судя по взгляду Марго и ее чересчур искреннему возмущению, эта Любовь еще не ушла до конца... Что-то она еще преподнесет... То, что она возмутилась, это естественно. Как естественно и то, что у нее кто-то "Единственный, Который Не...", есть. А возмущение... это призрак верности, которая была бы оскорблена. Значит, что-то еще будет. И слава Богу. Любовь не должна подыхать. Она может и должна только лишь быть убита.
   - ...Опять шаркают за стеной. За дверью. Отвлекают. Х-ха! До чего же страшно было писать эти записки, "Записки на содранной коже", зная, что понемногу сносит от основного в сторону, - но это еще поправимо. Но до чего же страшно представлять, что даже попадись эти "Записки" тебе на глаза - не отбросишь ли ты их с презрением в сторону? А, Марго? Коль скоро я стал "таким же и даже хуже"? Господи, я - боюсь? Мнения? Нет. Чувства? Я? Х-ха. Но не чувства ль вызванного мной у тебя нынешней я боюсь? Да где же мой черный колет, надев который с уверенностью можно было знать, что ты придешь?.. Где то ощущение вселенской власти и защиты для тебя - когда взяв в руки твой хрупкий затылочек и привлекши тебя на грудь, я хрипел: "Марго, Любовь моя..." Где... Я уже говорил о Тварях?. А? О тех Тварях... Когда придерживая тебя за хрупкий затылочек на груди, боясь оцарапать застежками, грубой тканью твое лицо, непроизвольно напрягаешь мышцы груди - дать этой мелочью тебе лишний раз почувствовать, что все - Твое. Для тебя. Оберечь. Предупредить. Избавить. Сколь лучше, если бы тогда Сермуаз чиркнул мне ножом не по губе, а по горлу... О Тварях. - в этот миг, когда закрыты глаза, а твой рот зажат, если можно так выразиться, колетом, чувствовать, как скулит и рвется изнутри Тварь, раздирая плоть и ломая ребра, рвется, почуяв такую же за клеткой твоих хрупких, не раз по-пьянке ломаных, ребер... К Ней. Тварь - к Твари - Пара. Каждой Твари - по паре...
   За дверью опять загромыхали - нарочито загромыхали латами . Если учесть, что стража имела на себе отнюдь не полный доспех,то эта нарочитость особенно...
   - Вийон! А разве можно тебе - без колодки-то, а? А писать разве можно? - в открывшееся дверное окошко влезла тугая, с глазами навыкате, ряха. И разразилась хохотом, зная, как бесится потревоженный Вийон, особенно присмиревший после подачи прошения о помиловании.
  
  
   - До чего ж сказать хочется,
   Как мне сильно желается:
   Да удавись ты чем мочишься
   И подавись. Коль дотянешься.
  
  - бесстрастно порекомендовал Вийон, не оборачиваясь. Мечты должны сбываться, в конце концов...
   ...Ветер, ворвавшийся в окно, в качестве награды прихватил с собой "дачку" с воли - запах леса (здесь? Здесь...) и листок. Лес... Марго, помнишь, ты вытащила меня в лес? Думаю, да. Боже! Сколько "страшных" вещей ты поведала о себе. Но тогда это было страшным и для меня. А Тварь ревела и рвалась на волю - зализать раны, утешить, успокоить, угреть. И я обнял тебя на поляне между двух рукавов Сены. И небо малиловело над нами, вознаграждая меня за выход дикой, противоестественной Красотой.
   Хотелось бы умереть на этом месте, месте, где Земля еще обращается к тем, кто умеет спрашивать и слушать. Неясный голос древности, поднимаясь от земли между трех огромных дубов, один с которых был убит и сожжен твоей тоской (я верил в это. И это было правдой, клянусь! Вам ли не знать, что правда это то, во что ты сейчас хочешь верить), к небу захватил заодно, с ароматом вечернего луга и реки, нас.
   Умереть здесь... На месте, где Земля говорит с тобой голосами прошлого и кружится голова от осязаемой, видимой древности Мира - Неба, Земли... Дубов... На месте, где Тварь впадает в неистовство, чуя близость бессчетных родичей - из прошлого, прошлого настолько, что оно стало легендой и родичи Твари, невозбранно пользуясь легендарностью своей, выглядывают из-за прошедших столетий. Кто-то из них сильнее, быть может, может, мудрее, лучше... Но это - свои.
  Умереть здесь. В бою, или, на худой конец, в славной драке с поножовщиной. Или уж хотя бы дотащиться сюда подыхать...
   - На этом месте хорошо бы зачать ребенка. - Сказала ты и уточнила: - Нас. Нас в Вечности.
  Ни до, ни после, ни с кем я не хотел этого же, Марго. Вот это - Правда.
   Что ж, мы не врем... Себе, х-ха! Предано, продано и растоптано теперь уже, кажется, все. Синяки на твоей шее? О, дело не в них, мало ли было таких синяков... Сегодня, не сговариваясь (а зачем
  
   Неясный голос древности, поднимаясь от земли между трех огромных дубов, один с которых был убит и сожжен твоей тоской (я верил в это. И это было правдой, клянусь! Вам ли не знать, что правда это то, во что ты сейчас хочешь верить), к небу захватил заодно, с ароматом вечернего луга и реки, нас.
  
  одному целому сговариваться?!) мы под ритм рвущегося платья и "Ты... Меня...Еще... Любишь?..", под аккомпанемент толчками, стонами выходящего из твоей груди, намертво зажатой между м-ной и стеной, воздуха, мы отслужили заупокойную Любви. Не больше и не меньше.
   - Я боюсь. Я боюсь вновь увидеть пустоту - Вийон молитвенно смотрел в окно. Прислушался. С другого конца города, окутанный ароматами и хрустом шелкового постельного белья, донесся ответ: "Все, все, все, успокойся, я здесь, я с тобой, все, все хорошо, ну..."
   - Самой-то не смешно? - брезгливое выражение лица Вийона ("Собака всегда возвращается на свою блевотину"), яснее ясного говорило, что постыдная слабость, как всегда небрежно и легко, преодолена.
  
  
  Открывая перед Вийоном дверь узилища, стражник, старый, судя по сетке шрамов на лице и шее, солдат, то ли немец, то ли швейцарец, непонятно почему симпатизировавший Вийону, спросил: "Куда ти теперь есть идти, Recke?" . Вийон на один миг задумался и негромко, но удивительно отчетливо ответил: "К женщине, Рихард. К женщине, которую я люблю куда-а-а-а-а больше своей дурацкой жизни". Не обычная для этих смрадных стен, настороженная: "Кто идет? И ... за кем? И... зачем?", тишина, а тишина, прислушивающаяся к удивительно простым, не козырно-ухарским, не мертво-тоскливым словам Франсуа, воцарилась в коридоре. Рихард, насупивший брови, олицетворял собой тюрьму, осмысляющую неслыханную дотоле вещь, наконец, кивнул, и тюрьма тоже кивнула, завершив два перевода - на родной, а затем на доступный языки. "О, да. Женщин. Она..." - Тут Рихард вновь замолк, но лицо старого ключаря и законного убийцы потеплело. Он еще раз торжественно кивнул,и улыбка, как наконец проломивший лед весенний родничок, выплеснулась на его лицо. Худое же, напряженное лицо Вийона не изменилось нисколько, как будто он не сказал только что первые человеческие слова, слышанные в этом холодном коридоре. А между делом обронил в кругу собутыльников, что нынче же ввечеру навестит черную лестницу, где дура-прислуга постоянно забывает корзину с бельем - вещь нужную, способную оплатить ужин, ночлег и небольшую игру, но крайне незначительную для его полета.
  Рихард захлопнул и запер за Вийоном дверь и снова торжественно кивнул сквозь прутья в дверном окошечке.
   Вийон постоял на пороге и, выкрикнув ритуальное: "Тюрьма, забудь мое имя!", пошел, все убыстряя шаги, и вскоре нырнул в переулок. Долгий путь его лежал в один затрапезный кабачок, хозяин которого, большой любитель поэзии Вийона и тела Марго (как он уверял - именно в этой последовательности) навеки закрепил за ними маленькую каморку. За нее он денег не брал. Хотя, по чести, за остальное ему тоже никто не платил. За четверостишье Вийона можно было запросто получить ужин на двоих, а Марго была еще не в том состоянии и возрасте (да и хозяин был не тем, скажем, молодцом), когда за это платит женщина. Так уж, из вежливости, как всем, так и ему. Да и кто может знать, когда и зачем что-нибудь может понадобиться? Крыша, ужин.. Впрок, скажем.
   - Вийон! - радости хозяйской не было предела. В зале никого больше не было, и хозяин доверительно спросил: "Бежал?"
   - Н-да. Ты, Жак, чем старее...
   - Что?!
   - Выслан из города со сроком на сборы аж в три дня. Каморка еще за мной?
   - Эта прекрасная комната еще за...
   - Эта прекрасная каморка еще за мной. Так.
   - Марго у меня часто ночует. - вдруг выпалил хозяин. - Но тебя все равно высылают...
  Вийон с интересом смотрел на него.
   - Ну, надо же ей когда-нибудь остепениться...
   - Оскотиниться? - переспросил Вийон.
   - Осте... Что? - побагровел Жак.
   - Ничего. Мне нужна бочка воды, помощник для отскрябывания всей тюремной грязи, ужин и затем я навсегда оставляю твою каморку.
   - Вийон, я чувствую, что она тебя не любит.
   - Да? Ну, что же, кто я, в конце концов, такой, чтобы спорить с умным человеком?
  
   - А кто ты? И кто я, а? То-то.
   - Ты?
  
  В этом мире, хозяин, банкуют такие, как ты.
  Мой удел - догола, до костей, до креста проиграться.
  Эти ставки смешны, предлагаю повыше подняться -
  Ставлю шкуру свою. Ну, а мне - я уже отыскал. И возьму.
  
  Я возьму. Или взял. Или тихо... краду. Понемножку.
  Только вслушайся: "Быть одиноким". Не понял? Я рад.
  Я краду ту, тобою "на счастье" пригретую черную кошку.
  Раздаешь? Поднимаешь? Я выставил все, чем богат.
  
  Передергивать карты не надо - заранее ясно:
  То, что выпало мне вверх "рубашкой" - пустая игра.
  Проверяем? Ну, что? Угадал? И прекрасно.
  Знать со шкурой дырявой прощаться приспела пора.
  
  Проиграл -отдаю. Забирай. Посмотри - веселится "шарашка".
  Извини, что заклад мой местами до мяса пробит.
  Только, знаешь, прошу: ты, хозяин, оставь мне рубашку.
  Там ворованным счастьем согретая кошка сопит.
  
  В этом мире, хозяин, банкуют такие, как ты.
  Мой удел - догола, до костей, до креста проиграться.
  Были ставки смешны, предложил я повыше подняться.
  Проиграл? Может быть. Но украл свой кусочек мечты.
  
  Отмывшись, Вийон пристально осмотрел помогавшую ему служанку. На миг зажмурился и резко привлек ее к себе.
   "Женщины стали куда как развратнее, чем были до моей последней отсидки, месяц назад - бубнил Франсуа, одеваясь в каморке в свое второе, чистое и последнее платье. - В жизни не видел, чтобы с такой прытью стремились расстаться с невинностью..."
  
  
  Цыган, танцуя, резко нагнулся и бросился вперед, к Франсуа, в последний момент молниеносно уходя вбок, и выпрямился, вытягиваясь в струну, в тореадора с двумя ножами вместо шпаги.
  
   Одевая куртку, Вийон с тоской ощупал пустующий рукав. В обеих куртках были вшитые в правый рукав ножны. Но нож был один и его, вместе с первой курткой, изъяли в тюрьме.
   Отужинав, Вийон искренне пожал Жаку руку и вышел в вечер.
  "Куда теперь? Три дня на сборы ... Да что я, Карл Орлеанский, что ли? Все собрано... Уйти? Прямо сейчас? Не увидев... Как можно пропустить последнюю встречу с тобой, Марго Вийон, в девичестве, (да и сейчас для всего человечества...), Ивес? И, кстати, - почему, позвольте спросить, я испытываю столь ранимой спиной незабываемое ощущение наведенного на тебя арбалета? А? Получить болт, не увидев тебя? Ну, нет. Я знаю бесконечно меняющиеся правила твоих игр, Марго, Марго моя. Но не настолько же! Арбалетный болт я могу (Могу?! Могу, могу), принять лишь по выходу от тебя на третий день. Не раньше." Тут Вийон искренне споткнулся и честно упал, одновременно осматривая улицу сзади себя. "Так. Точно. "Овесок", или, если желаете (желаю?), "хвост". Эти два безмастника, Цыган с Испанцем, точно, по мою душу! Тот, у кого лучшие стихи, наибольшее количество помилований, легкая рука и лучшая женщина, не может не получить кличку "Счастливчик". И приличествующее число врагов. Так что эти двое пустоголовых безмастника, наверняка, то, как раз, что и должно быть. Ах вы, псарня безродная... До чего же ножа жалко... Тут, конечно, дело не только в личных чувства, х-ха. Заплачено вам, не впервой вы на этом зарабатываете. Ну, на этот раз, я хочу только надеяться, что вы успели прогулять задаток. Чтоб обидно не было... Этот переулок, следующий, пустырь, так, она - часовенка. И для вас, мои любезные, мои столь настырные почитатели, она выглядит именно как то место, куда дурень Вийон спешит, не видя ничего вокруг, проверять спрятанные деньги. И как место, идеально подходящее для того, чтобы приколоть, как телка, Счастливчика Вийона.
   Но может ли Счастливчик быть телком? И хватит ли вашего (о, спросили ль вы себя об этом?) сдвоенного счастья для покрытия одного моего?" Вийон неплохо умел драться ножом, но сейчас, ввиду отсутствия оного, сгинувшего в казематах, приходилось решать вопрос иным, легкодоступным, но достойным средством. Местом для рандеву была окончательно выбрана часовенка, на той дороге, которой Вийон ходил к дому Марго - заковыристой и многоповоротной.
   "Та-а-а-к. Все точно. Стою, стою, копошась в стенной нише, спиной, разумеется, к вам. Ни-че-го не ви-жу, ни-че-го не слы-шу... Руки - дрожат. Ну, три-четыре. Оп!"
   - Вийон, Счастливчик Вийон! Тебя, никак опять из тюрьмы поперли?
   - Все под Богом ходим - смиренно произнес Вийон.
   - Все-то все... А ты, часом, не под прево ходишь?
   - Это, по вашей масти, чересчур яркая опроска... Не с вашим бы весом мне "взвес" устраивать.
   - Да мы-то - что?! - искренне удивился Цыган - Мы так, люди, сам понимаешь, баро, малые, подбеги-поднеси... Нас ведь то послали говорить-спрашивать, на что у серьезных людей времени нет.
   - Но спрос серьезный поручен. Так, что, по мастям сочлись. - Закончил Испанец.
   Вийон, все сильнее белея и дрожа уже заметно, сделал шаг вперед, на освещенное, сквозь пролом в крыше, полной Луной место. Худые пальцы Франсуа дрожа, крутили в жгут несчастный шейный платок. Не четки, конечно, но все же хоть что-то в руках для заупокойной. Вийон резко шагнул назад, одновременно отпустив конец жгута. Теперь из его левой руки свисала сложенная вдвое и закрученная жгутом ткань, в раскачивающемся конце которой явно был завернут некий явно тяжелый предмет, величиной в кулак взрослого человека. Цыган и Испанец с опозданием поняли - Вийон искал отнюдь не тайник, когда завидев их, резко повернулся к нише спиной и принялся насиловать ткань. Он спокойно взял у ниши камень и, завернув его в платок, изготовил кистень прямо у них на глазах. Значит и возглас ужаса и прочие нервные подергивания отнюдь не были признаками паники. Эта трущобная тварь перехитрила их и готова драться. Среди боевых талантов Вийона кистень не был сколько-нибудь известным. Дно обычно все знает про своих обитателей. Хотя... Возможно, он освоил это умение в своих скитаниях. А еще, может... Тут полет мысли в обеих черноволосых головах одновременно уперся в простую истину. - они уже начинают бояться. Сами. Но за Вийона был получен задаток - в золотой и... и в иной форме оплаты. Цыган мягко, как кот, шагнул вперед, одновременно выуживая из рукавов два широколезвийных ножа. Испанец остался стоять у выхода, на случай прорыва Вийона (что вряд ли...), а большей частью, не проморгать патруль, к которому может воззвать (позор, но что от виршедела ждать?) Вийон. Цыган, танцуя, резко нагнулся и бросился вперед, к Франсуа, в последний момент молниеносно уходя вбок, и выпрямился, вытягиваясь в струну, в тореадора с двумя ножами вместо шпаги. Он был красив в этот миг, голова гордо поднята и повернута в сторону Вийона, руки подняты так, что оба клинка оказались занесенными строго параллельно с одной стороны. Цель маневра была проста - сорвать расстояние, так настоящий тореадор пропустил бы мимо рогатую морду и оказался бы у левой лопатки безобидного, в этот миг, зверя. Рогов у Вийона (ну, в общем... Такими не пободаешься...), не было. Но его кистень на близком расстоянии тоже становился бесполезным. Ошибка заключалась в том, что Франсуа видел этот прием однажды и поэтому, когда Цыган только выпрямлял еще картинно стан, намереваясь поразить лопуха Вийона сразу двумя ножами, он оказался у Цыгана за спиной. Камень в шейном платке с полного оборота ударил Цыгана в натянутый, как струна, хребет, разбив его вдребезги. Испанец резко выхватил из рукава нож, но то ли слишком поспешил, то ли ладонь взмокла, но выхваченный нож выскользнул у него из пальцев и с дребезжанием скрылся в темноте. Цыган страшно застонал, Вийон кинулся к Испанцу, но тот, увернувшись, бросился бежать.
   - Па-тр-ру... - начал было он.
   - Ррру-у-у-ль - закончил, прожужжав, камень, пущенный платком, как из пращи. Камень с хрустом ударил Испанца в затылок.
  Тот был убит наповал. Цыган все еще хрипел. "Я смотрю, что способ решать щекотливые моменты посредством камня, со времен Сермуеза, бывшего первым, понемногу переходит в одну из скверных привычек... Манер, даже, если угодно". - рассеянно думал Вийон.
   - Кто навел, сука? - пиная Цыгана по ребрам, спрашивал Вийон. - Кто, мразь? Говори, говори, тогда сейчас же сдохнешь, говори! - а сам думал: "Я знаю - кто, спрашиваю больше для очистки совести. Ты же сказала мне в тот вечер: "Все, все, все, успокойся, я здесь, я с тобой, все, все хорошо, ну..."
   - Ты знаешь - кто, Франсуа - ответила темнота незнакомым, неприятным голосом. Вийон резко обернулся. Прямо от стены отделилась серая, бесшумная фигура человека, явно бывшего здесь все время рандеву с безмастниками. Умело захватив Франсуа за правую руку, призрак вывернул ее, открывая (какой же он огромный, мой бок - мелькнуло в голове Вийона) правый бок. Легко и бережно, фигура сунула Вийону прямо в печень стилет, повторила и, отшвырнув Франсуа к стене, бесшумно же растворилась в темноте.
   "Так ... Куда хотел, туда и получил. Под печень. Спасибо, Марго. Любовь не должна подыхать. Она должна и может только лишь быть убита". Знаешь, когда я понял, кто ты мне? В момент расставания - когда я наскочил на пику. Смешно. В этот момент я понял значение слова: "Жена"...
   Знаешь, когда я теперь вспоминаю твои стихи. - Нет, когда я вновь встречаюсь с твоими стихами, - написанными ли до меня, написанными ли мне - неважно, я понимаю, что люблю тебя, ту Марго Ивес - Вийон, вырисовывающуюся в этих строках, которыми говорит Любовь - огромная редкость, с которой уже почти не умеют разговаривать. Только поэты способны говорить с ней и передавать остальным то, что она сказала.
   И даже твое: "В рот или сверху?", тысячи раз сказанное до меня и которое тысячи раз будет сказано после... В тот миг это было только мне. Только для меня в этот момент говорила Любовь. Уймитесь, вы, циники! У этой фразы есть и может быть только одно значение: "Чего Ты хочешь, Любимый?"
   Ты спрашиваешь, чего я хочу? Дойти до тебя, тут недалеко... Тут, в общем, совсем рядом, Любимая. Ты знаешь - как это рядом. Потому, что только ты знаешь эту дорогу". Вийон оттолкнулся от стены, у которой стоял, отброшенный Серым и побрел по берегу Сены к домику Марго. Купленному на средства, кажется, усопшего дядюшки. Дядюшка, скорее всего, да, усоп. И усоп, скорее всего, да, дядюшка. Но вот степень их родства, черт знает, почему, вызывала какие-то смутный сомнения...
   Вийон, подходя к добротной дубовой двери домика Марго, остановился, переводя дыхание. Опершись плечом о косяк, а головой ткнувшись в дверь, Вийон разобрал, наконец, звуки, которые сначала принял за сбивчивые удары сердца сквозь шум крови в ушах. Да, ритм у этих звуков был, был, спору нет: "Да! Да! Да! Ну, да... Ну, да... ну... Да-а-а-а-а!!!!" - в унисон этому ритму Вийон забарабанил в дверь левой рукой. Ритм смолк, хлопнули ставни и совершенно спокойный голос Марго спросил из-за двери:
   - Кто здесь?
   - Странничек, мадам. Впустите...
   - Иди себе к чертовой матери, добрый странник. - благословила она через дверь.
   - Меня нельзя слать к чертовой матери, госпожа... - юродствовал Вийон, усмехаясь и отчаянно пытаясь заглушить в ушах все еще звенящий ритм: "Да! Да! Да! Ну, да... Ну, да..."
   - Это почему? - искренне удивилась Марго.
   - А я особый странник, госпожа. Не хотелось бы орать на весь Париж, госпожа. Я ходок.
   - Откуда?
   - Куда, госпожа. Я хотел бы, а я прошу учесть, всегда получаю, чего хочу, видеть госпожу Ивес.
   - На этот раз твоя манера получать все, что захочешь, не поможет. Это дом госпожи Вийон.
   - Да? - Уже своим голосом спросил Вийон. - Что ж, интересно было бы на нее поглядеть.
  ...Открыв дверь и увидев живого Вийона, Марго отпрянула от него, как от бесовского искуса (от которого она в жизни, скажем так, не отпря.. не отпру..., ну, в общем, понятно). Свеча упала из руки ее на пол и, пролив Марго на лодыжку горячий воск, погасла. Но хватило и момента, нужного для оценки визитера и отпря... ( ну, в общем, понятно), чтобы Вийон успел увидеть в ее глазах свиток смертного ему приговора, оформленного по всем правилам, но, в последний момент, вместо законного судьи подписанного вертопрахом-карманником, что сразу опустило стоимость некогда первостепенного документа (до издевательской подписи), до стоимости половины, в лучшем случае, затраченных на него чернил.
   "Не может быть. Это он. Франсуа. Живой. Не может. Быть. .. Эти двое недоумков получили оплату - в золотой и иной, скажем так, форме. Но Серый, которому не нужна золотая форма оплаты... Да, видно, что он из драки. Но он... Живой. Он, ставший таким, как все - живой?! А долго ли теперь проживу я?"
   Тут в темноте послышался сухой и до отвращения честный голос Вийона: "Последнее, Марго. Никогда. Никого. Никому. В этой жизни я не любил и не верил, как тебя и тебе. Тебе идет быть счастливой. Будь счастлива. Для меня большая честь (темнота улыбнулась и церемонно поклонилась улыбкой и поклоном Вийона-парфянца) знать, что я был твоим мужем. Прощай".
  
   Предпоследним усилием он сунул руку за пазуху, а последним выдохнул в лицо склонившейся к нему Марго, в чьих глазах смешались разочарование (первый слой, теперь второй - когда, открыв дверь, она увидела его) и покой (слой теперь первый - бежать вдогон): "Шкуру...Возьми..."
  
   - Темнота вздохнула, повернулась и начала удаляться. Засветив свечку, Марго увидела темное пятно на пороге. Ни с чем не сравнимый запах - запах крови Вийона - кружил голову. Она...
   ... Зайдя за угол, Франсуа позволил себе отнять руку от застежки колета, держась за которую, он мог, не выдав себя...
   ... выбежала за ним и, побежав, прокляла себя вслух, но поделать...
   ...запястьем прижимать к дыре в боку под печенью платок, который позволил...
   ...она ничего не могла. Она бежала за Франсуа, таким же...
   ...ему не истечь кровью и послать последнюю стрелу в самую дорогую в его жизни...
   ...как все. Хуже всех, лживее всех, слабейшим из всех, злейшим из всех, из всех...
   ...мишень. Стрелу, которую ей не вырвать. Х-ха. Сейчас, обмочившись от страха и облегчения (страха? Марго? Хмм...), ну да же, страха, конечно, он вызвал страх, она уснет, а поутру решит, что испугавшись возвращения на нары, он расшаркался, как всегда, беспомощно. - "Боже! Не то! Ведь мы - были. Были - мы... Я люблю..." - Тут он развернулся и, обругав себя вслух, хотел было...
   ... самым ее любимым, нищим, ленивым, с головой, забитой всяческим вздором. Он выкрутился опять, а значит - простит, а простив...
   ...пойти назад. В глазах у него почернело. В сузившимся до замочной скважины, обзоре, он увидел бегущую Марго, но тут ноги...
   ...они будут вместе, вопреки и назло. Только бы догнать. Я вижу тебя, Вийон. Я...
   ...сломались в коленях и он упал на мостовую. Предпоследним усилием он сунул руку за пазуху, а последним выдохнул в лицо склонившейся к нему Марго, в чьих глазах смешались разочарование (первый слой, теперь второй - когда, открыв дверь, она увидела его) и покой (слой теперь первый - бежать вдогон): "Шкуру...Возьми..."
   - Я... Мне не нужна твоя шкура, Вийон, - пробормотала Марго, думая что он (а что же еще-то?), издевается, но закончила правдой, (которую хотела бы скрыть за каким-нибудь: "Сдохнешь у дверей - от стражи не отболтаешься") - Мне нужен ты.
   Падая на лицо, Вийон выронил из-за пазухи прямо под босые ножки Марго, свои "Записки", скатанные в рулон. Упав, он хотел было перевернуться, но так как лежал слишком на краю моста, то дернувшись, полетел вниз головой прямо в Сену.
   - Мне не нужна твоя шкура, Вийон - четко и раздельно повторила Марго - Мне нужен ты.
  
  Блуа, 1464 год.
  
  СВОЕЙ ПОЛОВИНЕ,
  ЛЮБИМОЙ ПОТАСКУХЕ
  МАРГО ИВЕС - ФРАНСУА ВИЙОН
  
  
  1.
  Мне нравится твое вранье -
  Ах, как ты врешь самозабвенно!
  Мне нравятся твои глаза -
  В них два чертенка угорелых.
  Одновременно - песнь и проза -
  Кормясь древнейшим ремеслом,
  Мне ночью скажешь: "Мой Вийон!"
  И это правда. Смех и слезы.
  
  А о глазах - то свет, то мрак.
  Глаза то твари, то кокетки.
  Тот в хлеве хрюкающий хряк,
  Кто назовет тебя объедком.
  
  Он в жизни ничего не видел -
  Воспета пьяным менестрелем
  Марго останется в веках,
  И незаметно сдохнет хряк,
  Тот, что тогда ее обидел.
  
  Ах, как мне нравится твой визг,
  Когда от кружки увернувшись,
  Я говорю: "Марго, послушай,
  Не мой, а женский был каприз".
  
  Какой же я тогда поэт,
  Когда бы даме молвил "нет".
  Марго! Оставь в покое уши!
  Не сосчитать мне, с кем я спал!
  Но я клянусь твоей подушкой,
  Что я тебе не изменял!
  
  
  Я был студентом и повесой,
  Меня таскали по судам,
  Но Зигфридом неуязвимым
  Всегда я был для милых дам!
  
  Незащищенное пятно -
  Оставь бутылку! - Ты, Марго!
  
  Мне нравится твой звонкий смех
  При виде драки у дороги.
  Мне нравится тебя найти
  Мертвецки пьяной на пороге.
  
  "Он - с той. Та - с тем. Друг другу в масть".
  И вечно кости мыты будут.
  А я скажу тебе: "Плевать.
  Куда страшнее, что забудут".
  
  ...Последний жизненный листочек
  Судьба тихонько в руки взяв,
  Закончит резко, жирной точкой,
  Его на части разорвав.
  Шесть пальцев стали под ребро
  Я в пьяном кабаке поймаю,
  А ты, ни мига не рыдая,
  Себе добавишь яд в вино.
  
  И что с того?! Такая мать!
  Нас долго будут забывать!
  
  2.
  Волчком на паперти кружусь,
  Толпа ревет многоголосно:
  "Сейчас кого-нибудь убьют!"
  Неэлегантно. Гадко. Просто.
  Мою жену! Марго Ивес!
  Какой то клирик Сермуез
  Принял за падшую девчонку!
  Пыхтя от страсти собачонкой,
  Пред ней! - монеткою сверкнул.
  А я его, подставив ногу,
  Прилюдно задом в грязь толкнул.
  
  Он клирик. Я поэт и рвань.
  И без меня лишь чище будет.
  Ты крикнула: "Тебя убьют!"
  - Плевать! Страшнее, что забудут!
  
  Вопрос решил я камнем в темя
  И понял: мне пора в бега.
  "Вийон, ты должен мне поверить,
  Я буду верная жена!"
  И, в сене переспав, ушла.
  Ушла, кабацкая невеста.
  ...Я ненавижу этот мир,
  В котором нам с тобой нет места.
  
  3.
  Я с именем "Марго!" вставал,
  Был верен. Пару раз женился.
  И понемногу воровал.
  Стыжусь. Но этим я кормился.
  Бывало. Очень редко. Верь.
  Так, чтоб хватало каждый день,
  Без шика, знаешь, просто так,
  Поставить на уши кабак.
  
  Ты ожидала. День за днем,
  А ночью... С милою улыбкой
  Мы эту тему обойдем.
  
  4.
  ...Прощен опальный был поэт!
  И я к тебе бежал, стремился.
  В дверях твоих я появился,
  Зайдя лишь в университет.
  О, тяга к знаниям! Она
  Меня на нары привела.
  ...По сто монет пришлось на брата.
  Мы не успели их пропить -
  Явились грубые солдаты
  И увели меня. Казнить.
  
  Как я люблю твои визиты!
  Как ты щебечешь с палачом!
  С тем, что признанья домогаясь,
  Осанку правил мне бичом.
  
  Марго... Моя шальная киска...
  Мне плечи выдрали на дыбе,
  А как обняться мы могли бы...
  Ну, покорми меня из миски...
  Не плачь: "Вийон, тебя казнят!
  Помилования не будет!"
  "Как хорошо, что ты пришла.
  Плевать. Страшнее, что забудут!"
  
  А под окном кричат друзья:
  "Вийон, притырься у окошка!
  Мы тут пришли тебе сказать...
  Ну, про твою больную кошку.
  Братан! Она тебя не ждет!
  Ее за "бабки" толпы любят!"
  Друзья... Меня вам не понять.
  Плевать. Страшнее, что забудет!
  
  Своим прошением слезливым
  Растрогал сира - старика...
  ...Меня на волю отпустили,
  Дав на прощание пинка.
  
  Марго! Оставь в покое шею!
  А рот - завязочки пришей!
  Под крики "Браво!" я целую
  Тебя от сабо до ушей.
  
  
  5.
  Попойки, драки, тюрьмы, ссылки
  И пенье песен хулиганских,
  Но ровнею меня признал
  Великий Карл Орлеанский.
  "Я у ручья томлюсь, палимый жаждой",
  Начало дал, со скуки изнывая.
  Созвав поэтов ко двору однажды,
  Велел окончить, лучших выбирая.
  
  Он - первый. Я - второй. Но, вопреки судьбе,
  Я - первый. Так как это о тебе.
  
  6.
  Идя в последнее изгнанье,
  Поцеловав горячий рот,
  Я чуял - все. И этой ночью
  Словил шесть пальцев под ребро.
  
  Как я люблю твой смех! И слезы!
  Как я люблю твой стон... И визг!
  Как я люблю ночные грезы,
  Что мы делили на двоих!
  
  Ну, все, Вийон. Тебе конец.
  И возвращения не будет.
  На желтый лист харкаю кровью.
  Плевать. Страшнее, что забудут...
  
  Марго! С толпою вечно пьяной
  За упокой пригубь вина!
  Всесветно - общая невеста.
  Мне - вечно верная жена.
  
  
  ***
  
  Скажи мне: "Навсегда", не знаю слаще лжи.
  Впервые в жизни я хочу обмана.
  Но слышится среди желанного дурмана:
  "Ища обмана - правды не ищи".
  
  
  ***
  
  Глаза - полжизни. Больше - вся!
  И речи нет о половине.
  Вся жизнь бродячая моя
  Между ресницами твоими.
  
  
  БАЮНА
  
  Кровиночка уставшая моя!
  Который круг по грязным венам мира
  Ты меряешь, дыханье затая?
  Жена моя! Ребенок! Половина.
  Затылком детским, хрупким и упрямым
  Улягся мне в ладонь! Как расслабляться страшно!
  И как привычно сморщить нос: "Не тронь!"
  Но хочется тебе лежать листком опавшим,
  Хотя жестка моя шрамленая ладонь.
  Огонь в камине мягко греет сны.
  Спокойно спи, ребенок мамы-Евы,
  И выплакавшись, спит в моей рубашке
  Девчонка, что назвал я королевой.
  
  
  
  БЕСЕДА ПЬЯНОГО ВИЙОНА С ИЗЛИШНЕ
  УЧАСТЛИВЫМ ГОСПОДИНОМ В КАБАКЕ
  "ШЛЕМ", ГДЕ ВИЙОН ПЕРЕЖИВАЛ ВЫХОД
  МАРГО ИВЕС НА РАБОТУ
  
  - Вийон! Тебе сосед, по-моему, нужен -
  Нахохлившись уселся у огня
  И позабыл про свой остывший ужин,
  С локтями сидя в луже красного вина.
  Да прикажи убраться со стола!
  - Зачем? Он без того просохнет,
  А после, солнцем будучи прогрет,
  Расскажет, что здесь пьянствовал поэт,
  Когда она с ним рядом не была...
  - А где она? С каким-нибудь купцом?
  Со стражником? С подвыпившим борцом
  Оставила усталого повесу
  Сидеть и напиваться у стола?
  - Не знаю. Но мне кажется, дружок,
  Зажав в ладошку золотой кружок,
  Заученно смеясь, она ушла
  Отнюдь не к мессе.
  Какая разница? Ведь главное - ушла.
  - А ты не знал, Вийон? Явилось откровеньем?
  Чего взволнован, как сова при свете дня?
  - Я знал. Но верностью был быстро избалован.
  Мне показалось, что она совсем моя...
  - Вийон, хотя бы свистни проститутку,
  Веселую дешевку-потаскушку,
  Хотя бы... Шансы, что ли, уравнять?
  - К чему? Я не люблю жестоких шуток.
  Тому, кто Жизнь держал в своих ладонях,
  Не хочется игрушку обнимать.
  - И как тебя прикажешь понимать?
  Загадками изволишь изъясняться!
  - Ну, ладно. Объясню, но только вкратце:
  Путь воина - копье, а путь купца - монета,
  Удел поэта - это пустота,
  Которой должен он придумать имена
  И населить печалью или светом.
  Под ребрами - ты понял? - пустота...
  Она ее заполнила. Но с кем-то,
  Как будто в первый раз, она ушла.
  Успел понять я лишь, что я живу на свете...
  - Смотри, Вийон, ты вызовешь лавину,
  Которая тебе хребет сломает.
  Прикажем спеть, пусть жизнь огнем играет!
  Плевать!
  - Как можно наплевать на половину!
  Как наплевать на кровь свою и боль,
  Которая привязывает к миру?
  Как воин, угодивший под секиру,
  Я был доныне с нею разлучен.
  Как можно оторвать одно плечо?
  Как можно наплевать на половину?
  Мне веселее будет под бичом.
  - Увы, Вийон, увы. Увы и - ах!
  Подумаешь, какой венец творенья!
  Тебе принадлежит огромный мир!
  - Я с этим миром на ножах с рожденья.
  Он, улыбаясь, смотрит этот мир,
  Как нитью на огне я догораю.
  Он говорит - живи, и я живу,
  Он говорит - играй, и я играю.
  Мне без нее не нужен этот мир!
  Я знаю, что она сюда вернется,
  Как кошка возвращается к порогу,
  Ведь на кольцо похожи все дороги,
  Хоть говорят, что все дороги в Рим.
  Из половинок станем одним
  Целым - мне без нее не нужен этот мир!
  Мир! Что же ты молчишь?!
  Ты должен быть доволен -
  Она с другим! А я грозой застигнут в поле...
  Ты любишь эти сценки, правда, мир?!
  Мир! Что же ты молчишь?!
  Ты должен быть доволен!
  ...Я знаю, что закончится гроза,
  И я из грязи попаду на пир,
  А на пиру царят ее глаза,
  Ее глаза величиною в целый мир.
  - Заплачь, Вийон. Лоб уперев в ладони,
  Ты за слезами скоротаешь вечер!
  - Я не умею. Как? Над чем? И нечем -
  Мои глаза как два кусочка стали,
  Они всю жизнь ее в толпе искали
  Сквозь щели битых кулаками век...
  Ты думаешь, заплачет человек,
  Глаза которого от пустоты устали?
  Без слез я скоротаю этот век!
  Глаза сухие ничего не значат,
  Когда душою плачет человек.
  - Мы глубоко тебе залезли в душу...
  - Напуган ты? Я сам немного трушу,
  Но радуюсь - живая, раз болит.
  Душа спокойная - ужасный монолит.
  Благословенно то, что беспокоит,
  Что заставляет корчиться в огне.
  Ты думаешь, я тут один горюю? Что одинок?
  Нет, дорогой. Я с ней.
  Без денег ведь не нужен кошелек?
  Так без нее мне этот мир не нужен.
  Я в одиночестве здесь коротаю ужин?
  Ты снова ошибаешься, дружок!
  Не может менестрель быть одинок.
  Сказавши: "Ивес", словно на звонок,
  Мне в этот мир все двери отворились.
  Ты поспешил с сочувствием, дружок!
  
   ***
  
  Пусть было мало времени, но Время было нашим.
  Куда девался день вчерашний,
  Который говорил тихонько: "Да"?
  День нынешний - такая ерунда,
  Хоть он явился золотом горящим,
  Принес луну с отливом серебра.
  Из серебра такие льются пули...
  Искал обмана - вот и обманули,
  И нынче мир - лишь ожидание тебя.
  Так плачут над врагом молящим,
  Как мы, встречаясь, говорим, что: "Просто. Не любя".
  Куда девался день вчерашний?
  А Жизнь идет, соблазнами маня, -
  Дорога по-над ямой волчьей.
  Не любишь? Х-ха, столкни туда меня -
  Стеной тюремной "одиночки"
  Мир, в ожидании тебя.
  Письмом прощанья лист опавший,
  Отсвет недавнего огня
  Слетает, сердце бередя.
  Куда девался день вчерашний?
  
  
  ТОЧКА, ЗАПОЛНЯЮЩАЯ ЛИСТ.
  
   Меня зовут Маленький Ворон. Или зовите меня Маленький Ворон. Хотя интересно, конечно, как вы можете звать того, кого не видите. Или даже скорее того, о ком не знаете. Да и я сам, признаться, не уверен, стоит ли меня звать. В общем, зовите, но не зовите. Извините за неважный каламбур. Но трудно требовать изысканного слога у того, кто в первый раз вышел на аудиторию. Также, впрочем, может быть и последний. Так что, сами понимаете, мне не особенно важно вас очаровывать.
   Меня зовут Маленький Ворон. Ума не приложу, почему. Когда я понял, что есть Мир и какое-то мое в нем место, что-то вокруг меня молвило: Маленький Ворон. Кстати, на каком языке вы говорите? Мне абсолютно все равно. На ...м? Хорошо, буду говорить на ...м.
   Я живу среди людей. Что мне от них надо? Неважно. Судите сами. Я появляюсь неожиданно для себя подчас там, где намечается что-то интересненькое. Иногда я сижу на обухе секиры палача, иногда на шее осужденного. Иногда на гребне цунами, иной раз на борту уродливой лодчонки. То на кончике стрелы, то... В общем, поняли. В эти минуты для меня нет секретов ни в душе, ни в разуме участника, на чьем темени я сижу. Зачем, опять же? Не знаю. Но я свидетель стольких душевных взрывов, перебеганий от одной стороны к другой ... Ой-ой-ой. И я ничего не забываю. Я ношу все это в себе. Часто я оказываюсь на месте неожиданно для себя (и там для меня, как правило, не много интересного), иногда прилетаю сам. А для чего? Я не норовлю нажраться ни эмоциями, ни тем (тьфу!) более мертвечиной. Я не уговариваю напоследок отказать мне в духовной свою душу. Этим и без меня есть кому заняться. Да и на кой мне ваша душа? Вы вообще представляете себе, что это такое? Там столько бывает бездн, забитых (я не окаркался, хе!) кошмаром, болью, грязью - уй! Я даже не знаю, под чьим патронажем я нахожусь. Хотя... Знаю, знаю. Но это уж точно не ваше дело.
   Кстати, о секире и шее: я даю вам честное слово, что от меня секира не стала тяжелее, а стрела не летела точнее. Также я не отяжелил руки, поднимающий щит, не ломал весла, не... Ну, и так далее. Верите? Странно. Одним словом, я ничего не могу изменить. Я лишь присутствую и запоминаю. В общем, хватит. Меня зовут Маленький Ворон. И будет с вас.
   Я хочу рассказать вам о странном человеке. Об одном из них . Более странного человека я не видел. А уж я всяких поперевидал. Но ладно. Ближе к делу. Я хочу рассказать вам о камикадзе. Я летал со многими, но все они одинаковы. Это, конечно, тоже странно. Но для вас нужен лишь один. Он был первый, на чьем темени я топтался.
   Это было где-то в середине сороковых двадцатого века. Шла очередная ваша война, без которой, поверьте, некоторые из вас умереть не могут. Ой, проболтался. Надену ситечко на клюв. Продолжим.
   Однажды по океану шел военный корабль. Ничего интересного. А к нему, со стороны солнца, шел самолет. Не стреляя, не выбрасывая вниз всякую дрянь, вроде окурков, бомб и торпед. Один плыл, другой летел. Тепло еще так было, утро, знаете, такое... Понесло. Ну, один и другой образовывали меж собой некую, неясную вначале, связь. Я даже подумал, самолет хочет сесть на палубу. Ну, об этом чуде вы не хуже моего знаете. Почти не хуже. Не тут-то было! С корабля нежданно-негаданно открыли огонь, который вы, совершенно незаслуженно, зовете дьявольским. А самолет, пройдя поверху этого частокола смерти, вдруг отвесно рухнул вниз. Я обмер. Клянусь, он не был подбит, как я вначале подумал! Да, он действительно хотел на палубу. Но, судя по занявшейся там панике, его там не особо ждали. Он не горел! И пилот, я сам увидел, подлетев ближе, не был убит! Он, к слову, и задет-то не был. Но разобраться, что к чему, времени уже не было, потому что он так шарахнулся о борт и такого натворил, что я убедился - он-то точно знал, чего хочет. Но чего? Я не падальщик, чтобы по кусочкам собирать то, что осталось от его мозгов, а потом еще и разбираться в этом. Это вам не Большая Королевская Мозаика, пять тысяч кусочков. Тьфу. Но он меня задел. Я решил прокатиться с одним из них от начала до конца. И с самого утра уже торчал на аэродроме, как самая распоследняя галка. Можно было, конечно, возникнуть прямо в кабине. Но ответ зачастую скрыт в Начале. И я досиделся. Из дома у аэродрома вышла небольшая компания и чинно направилась к самолету. Пилота я увидел сразу и сел к нему на темя. Он, оказывается, вчера еще и пил! Но не до оскотинения, а скорее, что-то степенно празднуя. И знаете, что они все вместе , столь солидно и церемонно обмывали?! Его Смерть, вот что. Я остолбенел. У него что, неизлечимая болезнь? Нет, не было никакой болезни, кроме
  
  
  простатита. Но это же... Я поутих и внимал атмосфере шествия. Я-то внимал, а они молчали. Да, этот пилот и парашют не взял с собой. Метнувшись в бензобак, я увидел, что и он не полон! Тот, кто заправлял его, определенно священнодействовал и оставил за собой такой запах, что и ишак бы разобрался - бензобак заправляли строго для какой-то цели. Да, чем дальше, тем страннее. Так говорят? Ах, еще и не так говорят? Ну, тем паче. Я вернулся к молчунам . Они наконец-то заговорили . И угадайте, чего они ему пожелали? Они пожелали ему приятной смерти! А также он причислялся к сонму духов-хранителей Японии. Еще он повышался на два звания. В общем, вылетая , по-вашему, старшим лейтенантом , убился бы он самым настоящим майором. М-да.
   Тут они распрощались, и мой пилот (со мной вместе) влез в кабину и задвинул колпак. И все. Как будто обрезал все нити и волокна , связывающие его с Миром. О стоящих внизу он вообще не думал. Завелся двигатель , самолет разогнался, взлетел, и они полетели умирать.
   Я, честно признаюсь, метался по его темени, дурея от перспективы. Чего ему надо? Ясно. Зачем? Тоже ясно. Но что он чувствует, спокойно летя разбиваться?! Психом он не был. Войдя в него, я в этом убедился. У него была вполне приличная семья, жена и две дочки, родители... Да у него даже бабушка была жива ! Тут ничего. А глубже? Ну, там страсть неудавшаяся? Любовь? Все это было. Но причиной они не были. А дальше? К сердцу? То же самое. Любовь к Родине. И чувство долга. Честь самурая... Преданность императору... Ну-ка, ну-ка... Но почему он так спокоен?! Ведь умирать летел. И он не храбрился, не медитировал, уж вы мне поверьте. Был там какой-то невидимый спокойный накал. Страшный накал, не разгоравшийся и не утихающий по мере приближения. Он летел рухнуть на корабль. И ведь это не был последний шанс императора, нет! Была и береговая охрана, и корабли, и подводные лодки шныряли. Страна огрызалась и дралась всеми четырьмя. Он летел услужить своему императору, вот что! И был счастлив. Будто это было самое лучшее, что он мог для того сделать. Это было настолько самоуничижительно , что уже самоуничижительным-то и не было. Это было что-то иное, знаете... А было это верхней точкой, апофеозом служения! Вот чем это было. Отдать жизнь, стараясь этим, самым ценным даром хоть на волосок приблизить к жизни цель императора - Победу. Именно это. Да, он был человек чести. Что он, не мог, спрашивается, летать просто так, с бомбардировками, раз за разом? Нет, шалишь, ему было...
  ... Ну, тут-то мы и долетели. И все повторилось в точности, как у первого. С корабля открыли огонь из всего, чего могли , ставя огневой заслон...
   ...нужно все и сразу. Это было Верхней Точкой. Попытка одной точкой заполнить белый лист...
   ...такой плотности, что без вреда там разве что я бы пролетел. Маленький Ворон. Если вчерашний прорвался за долю секунды до того, как его догнали пули и снаряды, то мой нахватал их столько, что удивляюсь, как он не рванул в воздухе. Но, повторяю, я тут не причем. Я сидел у него на темени и, вытаращив глаза, смотрел, смотрел, смотрел... Смотрел и рылся в нем. Страх бушевал внутри него, вокруг какого-то ядра, не в силах расколоть его. Да, что там - расколоть! Он даже краев (гм, пардон...) даже стенок ядра не мог оцарапать! А вокруг творился кошмар. Огонь я не назову дьявольским, но скажу - это был действительно очень сильный огонь. Самолет то и дело вздрагивал от боли, терзавшей его тело. А пилоту казалось, что он с самолетом - одно целое. Он сам - самолет императора. Это было ... Я видел среднеазиатский аммок - военное бешенство, видел боевое безумие северных воинов, видел самоубийц, видел, как кидаются на амбразуры... Но...
   ...Тут одна пуля разбила колпак почти напротив его лица. И тут он закричал. Это не был вопль отчаяния. Не был это и крик радости . Он испугался, что умрет , не долетев. И не удостоверится, что попал. Да, он действительно тщился одной точкой заполнить Лист. Лист Служения. А я взволнованно кружился у него на голове. И в ней заодно. И глубже. Он был симбионтом,одной из частей, составляющих единую систему своей страны, которая воплотилась, олицетворялась в Императоре и которая хотела победить. В этом крике был и азарт, и радость, и он был в эти секунды самим Императором, рвущимся к победе для своей страны. Для себя . Они воистину были единой системой! Другим это не доступно. Настолько , по крайней мере. Кому для этого нужен гашиш, кому мухоморы. А ему был нужен лишь он сам. Вы это понимаете? А вот я - не совсем...
   Встречный поток ветра с силой отламывал кусочки колпака от краев пробоины и кидал их в кабину. Ему в лицо. Они иссекли ему все лицо, губы, скулы. Они вышибли ему один глаз. Тут принято говорить, что он-де этого не заметил. Бред ! Этого нельзя не заметить. Это
  лицо! Человек должен поднять хотя бы одну руку к лицу! Хотя бы попытаться. Начало этого движения он подавил в зародыше, клянусь! Он даже здоровый глаз не зажмурил. Я разинул клюв и смотрел, и смотрел, и смотрел... Всех результатов было то, что он перестал думать (а вернее - надеяться) о том, как бы влететь точнехонько в трюм. Я понял, что это все - лицо, жизнь, любовь - мелочи, когда одной точкой заполняешь Лист. Он не закрыл глаз даже в момент удара ... Я досидел до самого конца, но поймал в когти лишь успокоение и удовлетворение. Я уже сидел на темени одного из матросов, когда он заполнил Лист окончательно. Он все-таки (я тут не причем!) влетел в трюм.
   Меня зовут Маленький Ворон. Я многое видел и все-все запомнил. Зачем - не ваше дело. Я так и не понял всего. Я в сильных сомнениях (ну, не очень) - возможно ли вообще понять все, что вы делаете. Это мне не мешает, я по-прежнему сижу на темени, на кончике стрелы, на древке секиры. Не мешает, но иногда ноет.
   Я - Маленький Ворон. Я не говорил с вами, по крайней мере, до сих пор. Я ничего предлагаю и ничего не выпрашиваю. Хотя бы потому, что ничего дать не могу . А врать не люблю. Но это я рассказал. Потому что это заслуживает того, чтобы быть рассказанным.
  
   СОВИНЫЙ НОВЫЙ ГОД
  
   Круглые, яркие, огромные, искрящиеся с мороза шары, добытые всеми честными и не очень способами, висели прямо перед и под моим клювом, развешанные на прелестной, пушистой, маленькой елке. Впервые за последние годы моей сложной жизни у меня была почти что своя елка. То есть, я ее выменял после отчаянного торга у Белого Волка, которому она, думается, вовсе была не нужна, но уж коль скоро ему втемяшилось поставить ее в своей норе, то он искренне пытался это сделать. Так и пришлось мне расстаться с банкой Очень Сладкого Сиропа, Годного На Все Горькие Случаи Жизни. Я сам вывел это на этикетке много-много лет назад. Менялось время, менялся Сироп, а банка с этикеткой оставались неизменными. Жалко, до искреннего "у-ху" жалко было Сиропа, особенно когда Белый Волк, осилив надпись, вцепился в банку всеми лапами, выронив на снег очень маленькую, изящную, пушистейшую елочку. И замер так. Я было подумал, что не погорячился ли я с обменом, коль скоро такой упрямец, как Белый Волк (а это о многом говорит!), тут же на него согласился. А он тем временем лежал на спине, поскольку держал банку с Очень Сладким Сиропом, Годным На Все Горькие Случаи Жизни, четырьмя лапами, недоумевая - как же теперь, собственно, ему добраться до дому? Но вскоре гениальная мысль осенила его лобастую голову и он, толкаясь хвостом, лопатками и затылком, как на салазках, укатил в ельник вместе с моей... нет, теперь уж его банкой - отмечать Новый Год. Видимо, в его жизни было весьма немало Горьких Моментов. Я же, схватив премиленькую елочку когтями, взлетел к своему дуплу. Сомнения все еще блуждали и сомневали меня. До того момента, как моя прелестная пушистая елочка не укрепилась посреди гостиной, украсившись огромными шарами и настоящей Звездочкой. Правда, до зари ее надо будет вернуть на место... Хвостовые перья моего дедушки и клюв моей бабушки! Ну и жизнь! Шары за малым не ворованные, Звездочка - взаймы. Однако, на этот момент я обладаю восхитительной елочкой. На этот сложнейший момент в жизни любой Совы - момент, когда Сова начинает набираться Мудрости. Знать бы еще, что это такое... Той самой, за которой впоследствии будут ломиться поголовно все, оставляя взамен пряники, компоты и сладкие пироги.
   - У-ху! - в предвкушении воскликнул я и принялся серьезно заваривать чай. Чай - дело тонкое, а я вам не какой-нибудь Дятел или, так скажем, Белка,которые способны набить заваркой заварочный чайник доверху и потом впихнуть туда (именно, впихнуть!) кипятка, а затем, если разбухший чай не разорвет чайник, считают дело сделанным. У-ху, нет! Чай надо заваривать для того, чтобы он радовал и глаз, и вкус, и нюх, нес точность суждениям и тонкость мыслям, не будоража при этом. А делается это... Стоп! Это уже мудрость. С вас сладкий пирог. А вот, кстати, мой сладкий пирог, уже поспел. Я отрезал себе кусок пирога, снял с чашки с чаем крышечку и уселся в глубокое спокойное кресло. Спокойное мне больше нравится. Затем вывернул голову и посмотрел на висевшие за спиной часы. На часах было без пяти минут полночь. Вспомнив о том, сколько всего я успел переделать за сегодня, я убедился, что действительно встал ни свет, ни... Простите. Рано, в общем. Часов в девять вечера. Затем я поднялся и, подпрыгивая и переваливаясь (мы, Совы, ходим именно так и никак иначе!), неясно зачем пододвинул елочку прямо к столу, напротив себя.
   Пришлось поставить перед ней чашку и блюдце с пирогом. В огромном темно-синем шаре отразилась Сова, которая явно была чем-то озабочена. Или, если угодно, озадачена... Так-с, у-ху - и чем бы это, спрашивается? Должно быть, попритчилось. Или что-то не так отражается. Да, скорее всего. Тут фамильные часы забили полночь, я спешно наполнил два высоких бокала лимонадом и, чокнувшись с елочкиным, торжественно возгласил: "С Новым Годом, Сова! Всего тебе самого наилучшего! И даже - лучше!" - и осушив бокал, принялся за пирог, хлопнув перед этим хлопушку. Воцарилась тишина. Только согревшаяся елочка поводила легонечко ветвями, шары звенели, и я подумал, что елочка гораздо воспитаннее меня, в любом случае. Она, по-моему, меня поздравила, я же ее - нет. Я извинился, вновь наполнил бокал и провозгласил: "И тебя, елочка, с Новым Годом!", решив, что завтра же посажу ее рядом со своим деревом, а на будущий год вновь приглашу ее к себе. Покончив с ломтем пирога, я отложил ложечку и закурил большущую трубку, глядя на пляшущие огоньки свечей и угли в камине, выпуская огромные клубы дыма. Вечер и праздник определенно удались. В абсолютной тишине слышалось лишь позвякивание игрушек, треск углей и сопение трубки. Но в темно-синем шаре, вопреки ожиданиям, вновь отразилась чем-то озабоченная или озадаченная Сова, или все это вместе, с трубкой на этот раз. В чем дело, все-таки?
   Через плотно закрытую дверь вдруг услышал я,что затрещали по всему лесу петарды и фейерверки и зазвучали незамысловатые песни. Я, подпрыгивая и переваливаясь, подошел к окошку. За стеклом ночное небо то и дело озарялось разноцветными искрами. Они гроздьями или поодиночке вспыхивали над черной кромкой деревьев, а затем явственно слышался восторженный визг и громкое: "У-р-р-а! С Новым Годом!" Я вернулся в спокойное кресло. Совиная душа моя, я вынужден был это признать, пребывала в смятении. А тишина в дупле начала казаться излишне абсолютной. Я запел песню и захлопал хлопушками, наполнив комнату синим дымом. Дупло потребовалось немедленно освежить, и я распахнул дверь, надеясь втайне, что попавшая с улицы в дупло Праздничная Ночь уложит, гм, уляжет... Нет, успокоит, быть может, смятение. Не тут-то было! Да, воздух посвежел, фейерверки и песни стали слышнее, свечи погасли, но...
   Но я был один. Вот она, оказывается, причина, у-ху! А я-то грешил на огромный темно-синий шар, показавший мне поочередно озадаченно-озабоченную Сову, меня то есть, с трубкой и без. Но почему? Почему я вас - Себя, вернее, спрашиваю? Почему никто, никто-никто, ни одна знакомая некогда Совица (или Совуха?) не навестили меня? Почему никто из тех, кто нередко сиживал в моем спокойном кресле не впорхнул, не вполз, не влез с морозным воздухом и криком: "С Новым Годом, Сова!"? Никто-никто из тех, кого я отыскивал в дремучестях и подчас поил Очень Сладким Сиропом, Годным На Все Горькие Случаи Жизни, а?
   Вдруг понял я, что стою в дверях, с трудом сдерживая желание немедленно же сняться и лететь по некогда знакомым дуплам и норам, крича: "Поздравляю! Всех благ!" и может быть, статься, хоть кто-нибудь пригласит меня припарковаться, а? Возможно, я не так уж хорош, и так далее, но все-таки? Да, не Лебедь, не Горлинка, Сова, да, а вы что, вначале и долго этого не замечали?
   Тут явился мне изо тьмы Мышь в красном мундирчике, обвешанный воздушными шариками, временами поднимавшими его в воздух, отчего сучил он лапками, но был притом крайне серьезен. Он дудел в дудку и стучал в колотушку, а затем гордо закричал мне: "Ну, не говорил ли я тебе, что если мы разругаемся, у тебя не останется ни единого друга? Говорил?" Тут он снова задудел в дудку и застучал в колотушку, не дав мне возразить.
   А золотое шитье на его красном мундире вдруг так засверкало, отразив пламя камина, что я вынужден был закрыть свои янтарные глаза, где он только что отражался. А когда я открыл их, Мышь уже исчез. Только в отдалении дудела дудка и стучала колотушка. Я вернулся в спокойное кресло, подбросил в камин дров и укутался в плед, задумчиво теребя клювом бахрому его. Собственно, возразить мне было нечего. Может, все обстояло и не совсем так, но в сущности, какая разница? Так тоже было неплохо. Неплохо. У-ху...
   А почему все-таки? Я ли не расходовал Очень Сладкий Сироп, Годный На Все Горькие Случаи Жизни? Ужели так трудно, мотаясь с шутихами и петардами по лесу, хотя бы снизу прокричать: "С Новым Годом, Сова!"? А?
   Я взъерошил перья, нахохлился и на всякий случай тихонько пропел: "У-ху, у-ху!" Быть может, я излишне глазаст? Ушаст? Когтяст и клювист? Тьфу, наоборот? Быть может, вы в какие-то моменты ждали от меня соловьиных трелей, а? А я напугал или осердил вас своим "у-хуканьем"? Но я ведь Сова, Сова, понимаете? Неужто это новость? Я не могу при всем желании петь соловьем и навещать вас по утрам! Не нравится?! Ну и Леший с вами, у-ху! Водитесь с Соловьями! Гусь Сове не Перепел! Да и вообще, мудрые птицы (Совы, в частности...) везде считаются одинокими птицами! Пусть так. Но где-то же их много, надо думать? Если они могут считаться, петь хором и поздравлять друг друга, к примеру? Вряд ли, скорее всего.
   Я еще больше распушился и стал, я думаю, грозен и неприступен. Шары запотели и не хотели отражать никакой Совы вовсе. Я отвернул голову, встал не глядя и соответственно об это не зная, выудил из мешка коробку, перевязанную ленточкой и потаенно сунул под елочку. Затем вернул голову обратно, захлопал крыльями и закричал: "У-ху! У-ху! Подарки, подарки!" - и полез под елочку. Затем, зажав подарок под крылом, я, подпрыгивая и переваливаясь (мы, Совы, ходим именно так!), подошел к двери и решительно ее захлопнул.
   Водрузив коробку на стол, я начал развязывать ленточку; она долго не поддавалась, а рвать ее было жалко. Наконец она поддалась. Я обхватил крышку обоими крыльями и, растягивая удовольствие, нагнулся вперед, глядя в свою чашку. А в остывшем чае вдруг разбежались круги, и опять, и опять. Должно быть, это оттаивала моя елочка, Звезду с которой надо будет до зари вернуть на место.
  1.01.2003
  
  Девять минут
  жизни Хантера
  
  Вишневым деревьям,
  осеннему ветру и
  Королевским Мышам
  
  
  
  
  I. Думает Хантер
  
  
  
  ...Надоело... Все надоело... Мне всю ночь снился один и тот же сон наяву. Надоело, сказал же, ну, куда вы все в прицел-то лезете, олухи? Ага, нырнул... Поумнели.
   Я Хантер - снайпер элитного подразделения "Хирд". За семь лет войны я перестрелял сто тридцать четыре человека. Раньше я этим гордился. Позже я знал (твердо знал!), что каждый угробленный - это чуть меньше врагов, чуть больше наградных, чуть больше жизни. Потом я знал, что делаю то, что должен делать - так же, как и Белый Ветер, Дракон, Императорская кошка и Рогво... Вечный незыблемый майор Рогво. В этом сокрыта великая армейская мудрость - сделай Рогво "подполом" - и ищи "Хирду" нового папу. А черта лысого "Хирд" полезет с другим папой на "47 участок", скажем. То есть полезет, куда он денется, но той прыти, которой от него ждут, не проявит. 47 участок - Божье место, без балды - болота, леса, масса всякой кусучей твари, минных полянок, засад и местных жителей, которые воюют сразу со всеми. Тут нужен Рогво. Только он может говорить о борьбе и ремесле так, что хочется верить. Он и сам верит. Рогво. "Чуть больше, чем родственник, чуть меньше, чем друг..." - неважный перевод Шекспира. Да, господа, я очень начитанный, хорошо запоминаю, немного пишу сам. А также умею стрелять и выживать. А чего ради скромничать?! Мне жить-то осталось минут десять. Впрочем, договорю - последние полчаса я своей стрельбы во славу Отечества стыжусь.
   Мне 26 лет. Семь из них я воюю. Я лучший снайпер дивизии нашей славной армии, которая семь лет режется с такой же славной армией такого же игрушечного королевства. Левая сторона лица - от воротника до каски, от уха до глаза - у меня сожжена. Я худой и обманчиво-медлительный в движениях. Ох, когда же так и говорить о себе, как не перед смертью!
   Я сижу в капонире - железобетонном сооружении, передо мной - чистое поле, сзади обрыв и море. Амбразура глядит в поле. Через поле (мерянные 1073 м) домик-казарма. В ней сейчас хорохорится спецназ армейской полиции, замывает разбитую ряху фельдшер-психотерапевт и еще кое-кто. В ней в напряжении завис мой "Хирд" и Рогво. Две минуты назад я влетел в капонир, за полминуты "свил гнездо" и изготовился к стрельбе. А еще через полминуты отзвонился государь полковник, и я понял, что дверь за собой захлопнул плотно. Вообще. И еще - мой "Хирд" не станет меня "воевать". Но и не поможет. В первый раз.
   А началось все как обычно. Очень обычно. Страшно, тоскливо, обычно. Сидим, то есть мы на 47 участке. Я на позиции, остальные по кустам. Образно говоря, конечно. Охочусь себе на их снайпера. Достал, сволочь! Хотя и не задел никого. Через поле, метров четыреста - лесок. И там эта погань. Безрукая. Чу! Шорох у дверей - справа движение. Наши. Но если я его вижу боковым зрением, то уж оттуда наверняка он на ладони. Я лесок тот через прицел ощупываю - дождичек, листва, туманец...
   Да кто же это?! Оказалось - Рунге. "Щенок, ему нужна плетка!" - Дж.Лондон.
   ...Он был самым у нас молодым. Вечно суетился, всем верил и надеялся на лучшее... Вечно рассказывал всем какие-то очень смешные истории. Правда, не смеялся никто. У него был дар - рассказывать не то, не там и не тем. Но истории были очень смешные, честно. А особенно лип он ко мне. И все хмурился, старался молчать солидно... И мне так хотелось погладить его по голове, а потом взять его за волосы и надавать пинков в задницу, приговаривая: "Домой иди, домой, домой, элитный подразделенец."
   Ах, как хорошо он смеялся! А вчера ночью плакал - не выл, не ревел (это с каждым бывает), а именно плакал. Рогво встревожился, чуял смерть, но поделать ничего не мог - радиомолчание, видите ли.
   Вот и сейчас - шевеленье кончилось, и гляжу - Рунге. Идет. На лес. Все. А от прицела не отрываюсь, ищу, ищу...
   ...Пуля ударила Рунге в живот, а когда он уже ломался к земле, вторая ударила в голову. Только волосы полетели. Со вторым выстрелом в унисон щелкнула винтовка Хантера, и в лесочке через 400 метров что-то отбросило в кустарник, раскоряченное.
   Их снайпер стрелял стоя, пользуясь развилкой дерева. Господи, какая же подстилка в брюках с лампасами одобрительно пожала Рунге руку и сунула в "Хирд"?!
   Дальше наш Рогво положил на радиомолчание нечто не совсем цензурное и вызвал вертушку. У нас, сказал Рогво, эпидемия. Срочно заберите нас. Наши не въехали - какая, но Рогво - есть Рогво. Сказал - эпидемия, значит, она. А если сейчас нет, то будет.
   Выйдя к месту прилета "вертушки", мы стали ее ждать. Ждали трое суток - без огня, без курева, без еды и лишь с водой. С неба. И в воде. По колено. Да, Рогво. Это началась эпидемия. И следующим заразился я. Знал ли ты об этом? Что я - следующий? Знал?
   Наконец, прилетела. В ней сидел одинокий пилот. Без пулеметчика. Без прикрытия! Сели. Летим.
   - Что так долго? - спросил Рогво.
   - Смотр был. Проверка потом. То осмотр, то парад. То охота с вертолета. Один разбили, на втором к пункту вашего прилета полковник полетел. А я к вам.
   - Вези в город. В городской корпус вези.
   - Приказ ведь!
   - У меня ЧП. Повышенная опасность! Мать твою!
   - А полковник к вам...
   - Да мне хрен с ним! Мне к генералу надо!
  И повез он нас в город. Ну, до города там еще километров десять, от базы. Рогво приказал оружие сдать в оружейку, помыться и ждать его. А сам пошел к генералу. Вернулся, и все мы поехали в город. В сад пошли...
   ...Горели огни, играла музыка. Вечерело. Осень. Я так люблю осень... Когда лежишь в "гнезде", в степи, а небо все светлее с каждым днем. Почему в "гнезде"?! Достало оно меня, это "гнездо"! Я просто в лес, в степь, в парк хочу! Хочу с молодыми общаться. Не как герой, как их равный, с жизнью своей, хоть какой-нибудь... Не могу я больше покровительственные мысли поддерживать у себя о том, что я любого из них в секунду, голыми руками. Я же не гуляю уже - я по крышам да по кустам глазами шарю - снайперов ищу. Да не я один - все мы такие. Мы. Воспитаны "одной семьей". Мы одна семья. Семья. Да не семья, "Хирд"! И каждый взаимозаменяем.
  Я вдруг представил себе какой-то институт: солнце на партах (виделись мне именно парты), светлую, яркую одежду, даже спортивные игры и пыльные библиотеки... И девушки тоже...
   - Они, суки, тут жируют, - сказал Белый Ветер, - и пьют, и жрут, и колются, и траву курят. И баб пашут. С удобствами!
   Не был это мой институт. А я хотел туда. Да они, мои студенты, наверное, и водку не пьют. И я заказал сока. Через стол на меня с тревогой смотрел Рогво.
   - На 47-й их, - поддержал Императорская Кошка.
   - Нет, Кошка. Лучше нас сюда, - сказал я. И понял, что эпидемия началась. С меня.
  Рогво смотрел все внимательнее. Чуял смерть. Тут прибежал какой-то денщик со звездами.
   - Вы что, с ума посходили?! - заорал он. - Вас на пункте ждет господин полковник.
   - Вам что, генерал ничего не говорил? - тихо спросил Рогво.
   - Он велел бегом бежать к вертолету - и к полковнику!
  Все встали. Отдохнули. Я не встал. Я допивал сок.
   - Встать! - заорал денщик. И стакан вышиб.
  В ту же секунду Рогво незаметно завернул мне за спиной кисть руки. Я понял - если резко двинусь - Рогво сломает мне руку. И мы бодро побежали. К вертолету. Через оружейку. От города до казармы нам машину не дали. Огневался генерал.
   - Разболтались! - объяснил озвезденный денщик.
  В вертолете сидел какой-то толстяк медслужбы. Капрал, кажется.
   - Вы кто? - спросил Рогво.
   - Медбрат! Вы же просили сами! - возмутился капрал.
  Когда мы добрались до пункта - рассвело.
   А еще в городе я видел ее. Не понимаете? В кафе, в открытом. Где я так удачно к мирной жизни прилепился. Через сок.
   ...Она сидит через столик. Белые столики, белые стулья. Свечка в стаканчике. В низком таком, знаете? Красавицей не назовешь. Но жизнь в ней есть, жизнь. И звереныш есть. Смелая такая, ночью в кафе. Одна. С деревьев на столик к ней упали несколько листьев. Красных. Ветерок их по столу гонит, а они за что-то цепляются, не слетают. Не спеша так, с шелестом вокруг свечки кружатся. Живая. То на небо смотрит, то на деревья по сторонам... Прохладно уже становится по ночам. Такая стеклянная прохлада - тронь аккуратно ладонью и зазвенит. Официант к ней подкружился - она ему сказала что-то, и он исчез. И тут она ко мне и повернулась. Только что улыбалась... А теперь брови домиком изломались. Не меня она увидела - из своей жизни она в другую глянула. Рогво, сука, ну что же ты нас в бардак не повел?! Ладошкой помахала. Ну, знаете, как такие машут? Которые после однодневной разлуки на шею кидаются среди толпы... Знаете? И я. Знал. И я ясно вижу --она хочет , что бы я к ней за столик сел. За что это мне? Есть такие девы. Крутые все - сдохнуть проще. "Я с элитником спала." Дешевка. А этой хотелось меня к себе прижать. Укрыть. К земле этой долбанной привязать. Я повернулся к ней боком. Левым. Визитку свою показал. Фарш горелый. И опять смотрю. Куда мне-де, с такой визиточкой. И тут я понял - наплевать ей на этот фарш. Просто она видит, что я заболеваю... Эх, Рогво. Опоздал ты на четыре дня. К ней надо было Рунге посылать. А постеснялся бы - я его за ухо бы отвел. Тут ей официант заказ, прикружившись, донес. Водка с вишнями. "Смотри, солдат, я тоже - храбрая, я ночью одна в парке водку с вишнями пью! Я тоже храбрая! Я так хоть на волосок к тебе ближе"... Бывают моменты, когда твердо знаешь, что читаешь чужие мысли. Я не мог ошибиться. Не ошибался. Не мог. Куда же я к тебе пойду, маленькая?! Мне сейчас без годичной адаптации в лесу с врачом к людям вообще подходить нельзя. А еще лучше в зоопарке меня запереть на хер и повесить табличку: "Хантер обыкновенный". Нет, блекло. Лучше: "Хантер Необыкновенный". Самое то. Но как же я хочу к тебе подойти... Поздно.
   - Ты че, Хантер? - повернулся ко мне Кабан. - Стремаешься? Ее сюда привести, или сам очухаешься?
  Хороший парень Кабан - здоровый, быстрый, ни черта ни боится. И петь любит очень. Жаль, Господь слухом обнес. Я положил ему руку на шею:
   - Знаешь, Кабан, бывают моменты, когда видишь мечту. И становится страшно, Кабан, когда понимаешь, что это уже не твоя мечта. Тебе уже ее не придумать. Чья-то уже мечта.
   - Да тебя трясет, Хантер! - всполошился Кабан. -Заболел, что ли ? Эй, водки налейте ему!
   - Не буду я, Кабан, водку. Я лучше сок буду.
   - Заболел, точняк. На-ка, покури лучше, если водки не хочешь...
   - Давай.
  А тут вскоре и денщик подоспел. В вертушке все было наладились поспать. Не тут-то было. Фельдшер-то наш не просто с нами летел, шалишь! Он велел всем надеть наушники и молвил:
   - Солдаты! Сеанс снятия психологической разгрузки начнем прямо сейчас. - И позвал к себе "мышей" своих. Он их с собой штук шесть вез! Не иначе, чтобы психологические грузы затем утащить. Те принесли ему "сувой". Он извлек из него какие-то книжки, осмотрел нас, поморщился. Да, не показались мы ему интеллектуалами. Но что делать! Долг-с. Ноблес его, видите ли, оближ.
   - Эй, не спать! - это нам. - Тут лету часа четыре, успеем почитать, повеселиться. И пальцем "мыши" на Белого Ветра указывает.
  У Белого Ветра вид всегда такой, будто ему весь мир лимон денег должен и уже года три не отдает. Вот он и решил его разгрузить. Белый Ветер подержал книжку вверх ногами, зевнул и сказал: "На, Хантер. Ты у нас умный, читай. Я уж лучше покимарю," - с тем снял наушники и уснул богатырским сном. Фельдшера чуть "храбрец" не хватил. А все наши последовали примеру Белого Ветра. Я же решил почитать. Не думать о ней хоть минуту... Наушники снял и открыл книжку, где пришлось. Дж.Свифт "Приключения Гулливера". Издание детское. Война лиллипутов остроконечников и тупоконечников. Кровищи! Страсти кипят. С какой стороны бить яйца. Снизу коленом... Боль... Боль дикая... Книжку закрыл... Заболел. Вашу мать! Да, на хера нам эти леса ничьи! Резаться там! А там, в лесах, ведь люди живут! Без вашего ё... протектората. Не поделили чужую жизнь, хозяева мира! Почему я должен за не пойми кем разворованную казну людей убивать! Почему я теперь с такой рожей?! А Рунге? А еще?... А 134 человека?! Да, куда я вернусь?! Домой?! Нет у меня дома, не построил! Людей семь лет убиваю, некогда! А девушка в кафе? Я уже понимаю, что эту мечту уже промечтал, уже, бля! Суки! Уже! В 26 лет! Я сейчас спал бы дома, под простыней. Или костер бы у речки в лесу жег! У меня бы были собаки и книжки! "Хантер Необыкновенный"! Вы же мне сок допить не даете! Пожелалось, видите ли, вашему (нашему, пардон, пардон!) полковнику надеть на что-то элитное подразделение "Хирд"! Вместе с вечным майором Рогво! О чем же Рогво так удачно с генералом поговорил?! Целый полковник к нам! Ахти, честь-то нам какая! Геморроидальная падла какая-то, лет пятидесяти. Орел! Посплю сейчас часа два хоть... Спрячусь и посплю. Перезимует полковник и без Хантера Необыкновенного. Утрется. Розовые свои губки утрет...
   Поспать?! Нет, шутки кончились - к полковнику пошел Рогво, а фельдшер заперся в "козлодерку" и посадил нас в предбаннике перед ней. А у дверей поставил статую - с тесаком на ремне какой-то служивый. Из свиты господина полковника. Полицейский спецназ, оказывается. Кого у нас только нету! И "Хирд", и армейский спецназ, и армейская полиция. А в ней, оказывается, полицейский спецназ. Ух! Только войну никак не выиграем.
   - Хантер! - властно раздалось из "козлодерки".
   - Туточки! - неожиданно ответил я и вошел. Осмотрелся. Внутри - фельдшер, мыши - 3 штуки - и два спецназовца.
   - Вы - Хантер.
   - Я.
   - Анкету заполните.
  И я заполнил анкету. Пол - женский. Возраст - 134 года. Партийность - юдофоб. Образование - технико-биологическое, две Нобелевских премии за работу на тему: "О причине полового аппарата у лягушки" как за внесшую лепту в дело мира. И подписался - "Хантер Необыкновенный". Сдал. Тот не глядя сунул ее в стол.
   - Нет, вы прочтите. Я же писал, старался.
  Тот освоил материалец. Вскочил, слюнки летят:
   - Издеваешься?!
   - Неужели дошло? - задумчиво спросил я.
   - Да я тебя, щенок сраный!..
  И в ту же секунду я с разворота ударил его ребром ладони по лицу. Под рукой что-то приятно хрустнуло, и г-н капрал исчез со сцены. Нехорошо улыбаясь, я повернулся к зрителям:
   - А теперь, мальчики, мы с вами немного потанцуем...
  
  
  
  
  
  II. Рассказывает Белый Ветер
  
  
  
   - Сижу я в предбаннике, со сном борюсь. Слышу - грохот, кипеж за дверью. Ого разгрузочка там! Слышу: "Хай-й-я-я!" - наш клич-то. Не успел вскочить - бах - дверь к черту, спиной вперед "спецназ" вылетает, башкой об стену, готов. Ага, разгрузили они там Хантера, гляжу! За ним - Хантер, выскочил ,"спец" у дверей - за тесак. Хантер орет - "Меня убивать?! За что" - ногой тому в голень, локтем в ухо и - драла. Тут конюх выпорхнул, ряха в крови, орет: "Держи!" За ним гляжу, кто-то вроде еще... Рады, ясен хер, стараться - все за Хантером, да вот беда: в коридоре сбились в одну кучу и застряли. Тьфу. Пока наши в коридоре спецназу Хантера ловить помогали - ну, дверь прикрыть, одновременно со "спецами" в дверь ломануться, отвагой похлестаться, "Что за дела?!" - поорать, то-се, я, значит, за ним. Хантер в кубрик, карабин с подсумком - хвать и в другую дверь. И к капониру по полю...
  
  
  
  
  
  
  III. Рогво
  
  
  
   Я прозевал эпидемию... Это моя вина, Хантер. Я видел, как ты, с карабином на локте, бежал к капониру, по привычке используя солнце, то и дело меняя направление, как волк загнанный, бежал... Я привил тебе эти привычки. Я научил тебя тому, что ты умеешь - стрелять и драться, и выживать. Я лишь не смог научить тебя думать, как я. И ты заболел. И пока весь "Хирд" метался по казарме, перекрывая двери и окна и воя дикими голосами: "Лови его! Держи! Что за дела! Ищи его! Свищи его!"- какой-то особо прыткий вылетел с автоматом на воздух и картинно лязгнул затвором. Я заорал: "Стой!", но было поздно. Ты развернулся и, держа карабин на согнутой руке, от пояса с расстояния метров в 70, послал в него пулю, она внесла дурака обратно в казарму, а ты выпустил в сторону казармы, высоко над крышей, оставшиеся в магазине четыре заряда и побежал еще быстрее. "Хирд" заорал: "Ложись!" и на "спецназ" попрыгал, прикрыв тех своими телами, и Белый Ветер шипел: "Лежи, лежи, а то Хантер, знаешь, какой ?! У-у-у какой ! У-у-у! Лежи, говорю, не рыпайся! У-у-у!"
   Вспомнился разговор с г-ном генералом. Тот брюзгливо спросил:
   - Какая еще эпидемия?
   - Господин генерал. Мои люди два года не отдыхали. Ни один. Нужен отпуск. Всем. И врач. Хороший врач - психотерапевт на неделю. Лучше гражданский, в форме.
   - Какой еще отпуск всем?! С ума сошли?! Да вы же знаете какая обстановка!
   - Обстановка почти стабильная. На месяц нас вполне подменит армейский спецназ. И врач. Иначе я не смогу ручаться за людей. У меня уже погиб человек.
   - Это из-за него вы вне графика подняли вертолет?
   - Вертолет задержался как раз до графика.
   - Ваше счастье!
   - Солдат пошел на смерть просто так, на снайпера. Я кое-что видел, господин генерал, и уверяю вас - это только начало.
   - Хренов вы майор тогда!
   - Я уже на четыре года больше, чем положено по закону "хренов майор", господин генерал, и "Хирд" - мое подразделение, они верят только мне и признают тоже - только меня.
   - Да... Тут мы не доглядели... Ладно. Если у вас нет дел в казарме, куда вы должны были лететь, сходите в город с людьми. Я не буду даже взыскивать с вас и "Хирда" и врача пришлю. Идите, идите, я так устал.
  Вот и результат, г-н генерал. Вместо отпуска - увольнение, 10 км бегом до вертолета, вместо врача - конюх. И хорошо, что это случилось с Хантером - он белый волк среди "Хирда". Снайпер. Одиночка. "Хирд" против него не пойдет, но и не поддержит, так как теперь он монолитен, и я им управляю. Хантер засел в капонире - там и НЗ, и свет, и связь с казармой, и боеприпасы, кстати. Что делать? К сожалению, ясно - Хантером пожертвовать - или "Хирд" последует его примеру. Стоит только показать жалость. Рогво не должен знать жалости! Дурную траву с поля вон! И что самое страшное - Хантер это понимает не хуже меня.
  
  
  
  IV. Общий выход. (Без Хантера)
  
  
  
   Хантер скрылся в капонире. Суматоха в казарме понемногу улеглась, спецназовцы, наконец, разобрали оружие и рассредоточились по казарме. Рогво запер дверь, чтобы еще какой-нибудь олух с оружием не выпорхнул на двор. Он знал своего Хантера - думать долго он не станет, он на войне. Он вечно на войне. Спецназовцы подозрительно косились на уже вооружившийся "Хирд". Те сидели вдоль стены, напротив которой не было окон. Они тоже были - на войне. Кто знает, что на уме у Хантера? Никто. А посему "Хирд" преданно смотрит на Рогво, тот стоял, прислонившись к стене между двух окон, курил и смотрел на солдат, на своих и чужих. Фельдшера увели умываться, кого-то унесли в кубрик. Убитых в "козлодерке" не было. Был только осел, который лежал у входа, с дырой под подбородком. Если бы не осел! Хантера удалось бы отмазать, спасти, объяснить все нервным срывом, отправить лечиться... Треклятый осел! А может, удастся? Доказать, что убийство совершено в состоянии... Ну, это юристов забота. А то и вовсе не Хантером совершено? Вряд ли, но вдруг? Разорвать всем "Хирдом" воротники, упасть в ноги, послать к генералу список операций, в которых участвовал Хантер, заказов и одиночных охот? Охот не сосчитать, пиши что хочешь... Может, полковник поймет? Ведь "спецы" не его личные люди?! Вдруг?! Хоть раз в жизни может быть ВДРУГ? Хоть раз Хантеру может повезти, а?! Хоть раз-то...
   Дверь распахнулась и, испепеляя взглядом Рогво, немытый пол, осла, "Хирд" и "спецов", вошел полковник . Был он блестящ, суров, величественен и скудоумен.
   - Генералу я сообщать не стану. Обойдемся своими силами, - начал он. - Ваши идеи, майор.
   - Я бы хотел поговорить с вами наедине.
   - С чего бы это?
   - Так будет лучше.
   - Нет. Дело общее, этого вашего Хантера, да-да, я знаю его фамилию, выгородить не удастся. Мы его покараем здесь же - сурово и быстро. "Высоко и сразу," - подумал Рогво, а вслух сказал:
   - Разрешите узнать как, господин полковник?
   - Дайте мне его досье, майор.
   - Я не веду на своих людей досье.
   - Как?!
   - Так. Личное дело могу дать.
   - Какой-то вы странный, майор. Я поговорю о вас с генералом.- И зловеще на Рогво воззрился.
  "Давайте, пожалуйста. Результату вы будете удивлены," - подумал Рогво. Сам же молча кивнул и достал из сейфа личное дело. Полковник пробежал лист, второй и недоверчиво уставился на представшую перед ним обложку.
   - Это что, все?
   - Да.
   - А летать он сам не умеет? - пошутил полковник.
   - К счастью, нет. - Без улыбки ответил Рогво.
   - Однако, черт с ним. Он там один всего. Кстати, что там у него есть?
   - Связь с казармой, - с упором сказал Рогво.
   - И все?
   - Нет. Вода, продукты НЗ, электричество, боеприпасы и карабин с оптикой, Швейцария "SIG SSG 3000", 5-зарядка, 7,62 x 51мм. И 134 зарубки на прикладе. И - связь. Лишить его воды и света мы отсюда не можем.
   - Нетабельное оружие?! И зарубки? Да, кабак.
   - Нетабельное оружие снайперу элитного подразделения "Хирд" позволил к владению генерал Мальци лично. Зарубки - это своя гордость.
   - Да, но... А если он с зарубками попадет в плен?
   - "Хирдманнов" не берут в плен. Если берут, то его ждет в любом случае мученический конец. Хоть с зарубками, хоть без.
   - Но у вас же нет опознавательных знаков?
   - У каждого "хирдманна" есть татуировка.
   - Какая?
   - Хер на страусиных ногах, - донеслось от стены, где сидел "Хирд".
  Полковник подлетел к ним: "Кто?!" - сипло спросил он. "Хирд" молча и преданно смотрел на него.
   - У нас есть свой снайпер. Победить снайпера может лишь снайпер, - молвил, опомнившись, полковник.
   - Я вам настоятельно не рекомендую, - отчеканил Рогво.
   - Да идите вы к черту, паникер! Снайпер, ко мне!
   - Я! - молодцевато отрубил "спец". На нем действительно болталась новехонькая винтовка с "оптикой". Он бодро подошел к полковнику, откозырял и щелкнул: "Разрешите обратиться к господину майору?"
  Полковник, милостиво кивая, разрешил.
   - Сколько метров до капонира, не скажете, господин майор?
   - 1073 метра.
  Снайпер поколдовал над прицелом, снял с него крышечку, откинул сошки, поставил у окна стул, снял винтовку с предохранителя. Держался он очень уверенно. Очень. Тихо переговаривающийся "Хирд" затих, как по команде.
   "За капониром - солнце. Прицел без прикрытия. Бликует," - равнодушно подумал Рогво. Шансов у Хантера уже и так не было. Рогво молчал. Снайпер поставил сошки на окно и припал к окуляру. В ту же секунду что-то сочно чавкнуло, и снайпер вместе со стулом и винтовкой начал опрокидываться. Одновременно с донесшимся звуком выстрела, снайпер упал на пол, и у стула отвалилось сиденье. Из груди, у основания шеи, родничком пошла кровь.
   - 1073 метра. С первого выстрела, - гордо сказал Императорская Кошка.
   - А ты-то чем гордишься, чучело?! - рассвирепел полковник, забрызганный кровью.
   - Меня зовут Императорская Кошка, господин полковник. Я не чучело, - сквозь зубы ответил тот.
   - Вы вообще своими людьми управляете, майор?
   - Да.
   - Хорошо-с. Больше ничего не остается. Мы предпримем атаку при вашей поддержке. Возможно, потеряем кого-нибудь...
   - Кого-нибудь? В чистом поле Хантер перестреляет всех до единого.
   - Пятьдесят три человека?
   - Не рассчитывайте на "Хирд" (полковник выпучил очи), господин полковник, я объяснюсь. Они воспитаны как одна семья. Они не помогут ему, но не давите на них.
   Паническая мысль о дальнейшем развитии событий посетила полковника - этот таинственный "Хирд" режет всех и вместе с Хантером и этим суровым Рогво уходит в леса. Уже затрепетало над ними какое-то знамя, как полковник взял себя в руки, сглотнут и завизжал:
   - А если давить?! То что, возможны волнения, да?! Резня и дезертирство?!
   - Волнения не возможны. Они не умеют уходить к чужим. Это элита, господин полковник.
  Полковник картинно задумался и родил: "Тогда придется звонить," - и простер персты к телефону. "Блестяще. Сначала попытаться убить, а не вышло - так договориться."
   - На связи полковник Горнецо.
   - Да, да слушаю, - ответила трубка. - Как дела, ничего? Как дети, как сам? Ну, хорошо.
   - Хватит паясничать! Какие ваши требования?
   - Какие у меня требования... Я же не террорист.
   - Вы в отпуск хотите? Домой, а? - задушевно спросил полковник, крупный знаток солдатской психологии.
  "Идиот. Это же ключевое слово. Детонатор, кретин," - подумал Рогво и не ошибся.
   - Я, государь полковник, одного хочу... Чтобы вы свое мягкое пузцо на воздух вынесли или хоть из окна мне помахали. Мы же свои люди, так поприветствуйте коллегу - убийцу! Недушевный вы, право, какой!
   - Я сейчас, солдат, выпущу на тебя спецназовцев.
   - Даю вашему спецназу девять минут - выкинуть в окна оружие, выйти с руками на затылке и колонной валить к вертолету. Вы - с голой задницей - замыкающий, - четко по-военному приказал Хантер. - А пока желаю здравствовать, у меня кофе убегает. Отбой.
  
  
  
  
  
  
  IV. Думает Хантер
  
  
  
  - Время пошло. Насчет кофе я не шутил, я его, действительно, варил, а теперь пью. Я не мясник, мне не плевать на убитых "спецов". Но горячего надо выпить, тем более, в последний раз. Интересно, сколько еще человек меня заставят прикончить, и пока Рогво не возьмет команду на себя? "Домой". Падла. Куда? Куда - домой? Здесь у меня сейчас дом. В первый раз, где я от вас, полковники и денщики, свободен. Я думал за эти девять минут итоги подвести, а глядь - подводить-то и нечего. Они уже все подвели. В стакане разлитого сока. Из-за вас я прожил не свою жизнь, хозяева. Не будет у меня девушки за белым столиком с листьями... Собак и костров не будет. Леса без выходов и охот...Книжек и газет не будет... Я - снайпер. 136 человек. Ожог. "Хирд". И твоя ладошка, что так порывисто мне помахала... Как они, такие, машут, знаете? Которые после... Ладно, все. Йок.
   ...А что-то у меня все-таки не так, наверное. Бросил "Хирд" и ушел. Один. Всегда один. К примеру, я курю папиросы "Белый Князь". Начал курить их отчасти из-за крепости, немного из оригинальности и еще в надежде избавиться от "стрелков". Х-ха! Они все дружно корили меня за "моветон", они все (из экзотики!), взяли у меня на пробу "по одной" и все дружно перешли на "Белый Князь".
   Они... Опять - "они" и "я". Это какой-то непереходимый рубикон... Как будто я - существо иного вида... Рогво хорошо ко мне относился... Ребята тоже... Они слушали меня, читали даже то, что советовал (полегче что, каюсь!), но... Если я не предлагал себя в попутчики сам, в "увал", в кабак, или куда еще шли без меня. Организовывать интриги и дрязги было мерзко, жить и любить то же, что и они - немыслимо. Но я, правда, любил их! Сучьи дети!
  "Профессия снайпера - удел одиночки," - серьезно сказал в учебке Рогво, он тогда только собирал "Хирд". Я и польстился. Звучало завораживающе - удел одиночки... А "спецы" - они ненавидят меня инстинктивно? По приказу? По долгу службы? Из-за убитых братьев? Какие у гиен братья. Они нас жрут. Неужели так хочется мяса бедного Хантера? Или просто хочется ощутить свое превосходство? Фото на память - нога на Хантере? Я же их никого не знаю... И они меня... Прекратите меня убивать, я хороший человек, я это сам знаю, невзирая на ваши мерки, дайте мне хоть девять минут побыть хорошим человеком... Девять минут осталось, а подумать не о чем.
  
  
  
  
  
  
  VI. Хантер и Рогво
  
  
  
   - Позвоните ему! Вас он послушает!
   - Нет, это уже бесполезно. Сейчас он не в армии. Он дома.
   - А где это - дома? У него есть дом?
   - Нет. Он пытается сейчас его создать.
  Блеск своих погон ударил полковнику в голову.
   - Шесть минут истекло! Хватит философии! Разбиться на пятерки! Три пятерки к двери, по моей команде с интервалом в 3 секунды - бегом на капонир, остальным на окна и огонь! Молчать, майор! Девочка херова! Я покажу Хантеру козью задницу! Вперед!
   Вооруженные укороченными автоматами пятнадцать человек бросились поочередно в поле. Двадцать пять - на три узкие бойничные окна. Вооруженные теми же плевалками. Рогво молча смотрел в дверь. 800 метров до капонира. Орут, стреляют... 700 метров, 650, 600. Все. Началось. Один за другим простучали пять выстрелов Хантера. Один на бегу упал навзничь, другой схватился за лицо, упал, третий... Перерыв... Оставшиеся десять человек упали сами. На голую землю, вылизанную ветром, каменно-чистую, без единой травинки землю. Еще пять выстрелов. Пауза. Еще пять. Все. Тишина. Спецы в окнах замерли.
   - Прекратить огонь, суки! - заорал Рогво. Все на пол! Заткнитесь, курица вы абортированная, - просто обратился он к полковнику и снял трубку.
   - Хантер, солдат, это я. Я иду к тебе. Сдайся, солдат. Я тебя должен взять. Я должен. Пойми.
  Хантер молчал. Рогво расстегнул кобуру и вышел. До капонира оставалось метров семь, когда навстречу ему, безоружный, вышел Хантер, он улыбался. Слезы стояли у него в глазах. Мертво-спокойным было лицо Рогво.
   - Я не смог убить вас, майор. Я плохой солдат. Х-ха! Я понимаю вас, майор. Я иду с вами. Первый из "Хирда" в плену, да? Для разнообразия?
  Из бойницы капонира повалил дым.
   - Не пускайте их в мой капонир, - В капонире затрещали выстрелы. Хантер и Рогво бок о бок шли к казарме. - И принесите мне в тюрьму осенних листьев. И соку попить. Ладно?
  Он замолчал. Рогво видел, что навстречу им из казармы шли "хирдманны". За ними в дверях столпился спецназ. До казармы оставалось шагов сто, когда Хантер подсек Рогво, сбил его на землю и бросился бежать к "колючке", которая находилась от казармы метрах в пятидесяти и полукругом огораживала участок с казармой и капониром от леса. Он бежал, бежал, не ныряя в разные стороны. Точно за ним молча бежал Рогво.
  
  
  
  
  
  
  VII. Хантер и листья
  
  
  "Добегу. Добегу. Разорву ладони о колючку и выпрыгну в листву. Сдохну в лесу. Сдохну, зарывшись руками в сухие листья. Добегу. Ну, еще немного, Хантер, еще..."
   Бросив Хантера ближе к листьям, в спину ему ударила первая пуля. Вторая бросила его лицом на "колючку". Он вцепился руками в проволоку и медленно, упрямо начал подтягивать вверх свое уже непослушное тело. Руки Хантера, вцепившиеся в колючку, дрожали от напряжения. Нет. Не вышло. Оставив на проволоке куски мяса, Хантер сорвался к земле, секунду постоял на колене и упал на спину.
  Рогво засунул пистолет в кобуру и посмотрел в прозрачно-голубое небо. На его лицо прилипла паутинка, и он стер ее рукавом.
  1999
  
  
  Примечания
  
  Стр. 50 подпол - арм. жарг. подполковник
  Стр. 51 гнездо - арм. снайперская позиция для стрельбы
  Стр. 54 стремаешься - жарг. боишься
  Стр. 55 мыши - жарг.презрит. прислуга
   сувой - жарг. мешок
   Ноблес оближ (фр. Noblesse oblige ) - Положение обязывает
  Стр. 56 козлодёрка - арм. жарг. маленькая комната для бытовых нужд
  Стр. 63 моветон (фр. mauvais ton ) - дурной тон
   увал - арм. жарг. увольнение
  
  
   РИФМЕ И МЕЧУ
  
  Хай-й-я! Кличем боевым
  Оборвав с души заплаты,
  Наплевав на боль и траты,
  Предстоящие в пути...
  Впереди огонь и драка,
  Позади - тоска и дым...
  Жатва жизни! Будь богата!
  ...Сох без рифмы мозг когда-то,
  Словно меч тоскуя в ножнах
  По непролитой крови.
  Меч и рифма - это мы.
  
  Хай-й-я! Первым, не вторым
  Жизнь даёт шелка и злато,
  Строго судит за растраты:
  "Только не переплати!"
  Сам отвечу в час уплаты
  На её вопрос: " Кто ты?"
  Сбитым с ног, немым, горбатым,
  Сразу шут и император,
  Находил смеяться силы
  Вам в презрительные рты.
  Смех и рифма - это мы.
  
  Хай-й-я! Будет путь прямым,
  Беспокойным, пусть опасным,
  Лютым, яростью прекрасным,
  Вызывающе живым.
  Мир зажравшийся заставит
  Меч делиться нажитым.
  Не Мечу менять окраску,
  Не Мечу судить бесстрастно,
  Не затем Мечи куются, чтобы
  В кухнях гниль рубить.
  Меч для Жизни, Жизнь для Битв.
   26.06.02
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"