Ледащёв Александр Валентинович : другие произведения.

Стихотворения и рассказы, вошедшие в книгу "Вишневым деревьям, осеннему ветру и Королевским Мышам"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    г. Владимир, 2002г. изд-во "Посад"

  Девять минут жизни Хантера
  
  
  
  
  Вишневым деревьям,
  осеннему ветру и
  Королевским Мышам
  
  
  
  I. Думает Хантер
  
  ...Надоело... Все надоело... Мне всю ночь снился один и тот же сон наяву. Надоело, сказал же, ну, куда вы все в прицел-то лезете, олухи? Ага, нырнул... Поумнели.
  Я Хантер - снайпер элитного подразделения "Хирд". За семь лет войны я перестрелял сто тридцать четыре человека. Раньше я этим гордился. Позже я знал (твердо знал!), что каждый угробленный - это чуть меньше врагов, чуть больше наградных, чуть больше жизни. Потом я знал, что делаю то, что должен делать - так же, как и Белый Ветер, Дракон, Императорская кошка и Рогво... Вечный незыблемый майор Рогво. В этом сокрыта великая армейская мудрость - сделай Рогво "подполом" - и ищи "Хирду" нового папу. А черта лысого "Хирд" полезет с другим папой на "47 участок", скажем. То есть полезет, куда он денется, но той прыти, которой от него ждут, не проявит. 47 участок - Божье место, без балды - болота, леса, масса всякой кусучей твари, минных полянок, засад и местных жителей, которые воюют сразу со всеми. Тут нужен Рогво. Только он может говорить о борьбе и ремесле так, что хочется верить. Он и сам верит. Рогво. "Чуть больше, чем родственник, чуть меньше, чем друг..." - неважный перевод Шекспира. Да, господа, я очень начитанный, хорошо запоминаю, немного пишу сам. А также умею стрелять и выживать. А чего ради скромничать?! Мне жить-то осталось минут десять. Впрочем, договорю - последние полчаса я своей стрельбы во славу Отечества стыжусь.
  Мне 26 лет. Семь из них я воюю. Я лучший снайпер дивизии нашей славной армии, которая семь лет режется с такой же славной армией такого же игрушечного королевства. Левая сторона лица - от воротника до каски, от уха до глаза - у меня сожжена. Я худой и обманчиво-медлительный в движениях. Ох, когда же так и говорить о себе, как не перед смертью!
  Я сижу в капонире - железобетонном сооружении, передо мной - чистое поле, сзади обрыв и море. Амбразура глядит в поле. Через поле (мерянные 1073 м) домик-казарма. В ней сейчас хорохорится спецназ армейской полиции, замывает разбитую ряху фельдшер-психотерапевт и еще кое-кто. В ней в напряжении завис мой "Хирд" и Рогво. Две минуты назад я влетел в капонир, за полминуты "свил гнездо" и изготовился к стрельбе. А еще через полминуты отзвонился государь полковник, и я понял, что дверь за собой захлопнул плотно. Вообще. И еще - мой "Хирд" не станет меня "воевать". Но и не поможет. В первый раз.
  А началось все как обычно. Очень обычно. Страшно, тоскливо, обычно. Сидим, то есть мы на 47 участке. Я на позиции, остальные по кустам. Образно говоря, конечно. Охочусь себе на их снайпера. Достал, сволочь! Хотя и не задел никого. Через поле, метров четыреста - лесок. И там эта погань. Безрукая. Чу! Шорох у дверей - справа движение. Наши. Но если я его вижу боковым зрением, то уж оттуда наверняка он на ладони. Я лесок тот через прицел ощупываю - дождичек, листва, туманец...
  Да кто же это?! Оказалось - Рунге. "Щенок, ему нужна плетка!" - Дж.Лондон.
  ...Он был самым у нас молодым. Вечно суетился, всем верил и надеялся на лучшее... Вечно рассказывал всем какие-то очень смешные истории. Правда, не смеялся никто. У него был дар - рассказывать не то, не там и не тем. Но истории были очень смешные, честно. А особенно лип он ко мне. И все хмурился, старался молчать солидно... И мне так хотелось погладить его по голове, а потом взять его за волосы и надавать пинков в задницу, приговаривая: "Домой иди, домой, домой, элитный подразделенец."
  Ах, как хорошо он смеялся! А вчера ночью плакал - не выл, не ревел (это с каждым бывает), а именно плакал. Рогво встревожился, чуял смерть, но поделать ничего не мог - радиомолчание, видите ли.
  Вот и сейчас - шевеленье кончилось, и гляжу - Рунге. Идет. На лес. Все. А от прицела не отрываюсь, ищу, ищу...
  ...Пуля ударила Рунге в живот, а когда он уже ломался к земле, вторая ударила в голову. Только волосы полетели. Со вторым выстрелом в унисон щелкнула винтовка Хантера, и в лесочке через 400 метров что-то отбросило в кустарник, раскоряченное.
  Их снайпер стрелял стоя, пользуясь развилкой дерева. Господи, какая же подстилка в брюках с лампасами одобрительно пожала Рунге руку и сунула в "Хирд"?!
  Дальше наш Рогво положил на радиомолчание нечто не совсем цензурное и вызвал вертушку. У нас, сказал Рогво, эпидемия. Срочно заберите нас. Наши не въехали - какая, но Рогво - есть Рогво. Сказал - эпидемия, значит, она. А если сейчас нет, то будет.
  Выйдя к месту прилета "вертушки", мы стали ее ждать. Ждали трое суток - без огня, без курева, без еды и лишь с водой. С неба. И в воде. По колено. Да, Рогво. Это началась эпидемия. И следующим заразился я. Знал ли ты об этом? Что я - следующий? Знал?
  Наконец, прилетела. В ней сидел одинокий пилот. Без пулеметчика. Без прикрытия! Сели. Летим.
  - Что так долго? - спросил Рогво.
  - Смотр был. Проверка потом. То осмотр, то парад. То охота с вертолета. Один разбили, на втором к пункту вашего прилета полковник полетел. А я к вам.
  - Вези в город. В городской корпус вези.
  - Приказ ведь!
  - У меня ЧП. Повышенная опасность! Мать твою!
  - А полковник к вам...
  - Да мне хрен с ним! Мне к генералу надо!
  И повез он нас в город. Ну, до города там еще километров десять, от базы. Рогво приказал оружие сдать в оружейку, помыться и ждать его. А сам пошел к генералу. Вернулся, и все мы поехали в город. В сад пошли...
  ...Горели огни, играла музыка. Вечерело. Осень. Я так люблю осень... Когда лежишь в "гнезде", в степи, а небо все светлее с каждым днем. Почему в "гнезде"?! Достало оно меня, это "гнездо"! Я просто в лес, в степь, в парк хочу! Хочу с молодыми общаться. Не как герой, как их равный, с жизнью своей, хоть какой-нибудь... Не могу я больше покровительственные мысли поддерживать у себя о том, что я любого из них в секунду, голыми руками. Я же не гуляю уже - я по крышам да по кустам глазами шарю - снайперов ищу. Да не я один - все мы такие. Мы. Воспитаны "одной семьей". Мы одна семья. Семья. Да не семья, "Хирд"! И каждый взаимозаменяем.
  Я вдруг представил себе какой-то институт: солнце на партах (виделись мне именно парты), светлую, яркую одежду, даже спортивные игры и пыльные библиотеки... И девушки тоже...
  - Они, суки, тут жируют, - сказал Белый Ветер, - и пьют, и жрут, и колются, и траву курят. И баб пашут. С удобствами!
  Не был это мой институт. А я хотел туда. Да они, мои студенты, наверное, и водку не пьют. И я заказал сока. Через стол на меня с тревогой смотрел Рогво.
  - На 47-й их, - поддержал Императорская Кошка.
  - Нет, Кошка. Лучше нас сюда, - сказал я. И понял, что эпидемия началась. С меня.
  Рогво смотрел все внимательнее. Чуял смерть.
  Тут прибежал какой-то денщик со звездами.
  - Вы что, с ума посходили?! - заорал он. - Вас на пункте ждет господин полковник.
  - Вам что, генерал ничего не говорил? - тихо спросил Рогво.
  - Он велел бегом бежать к вертолету - и к полковнику!
  Все встали. Отдохнули. Я не встал. Я допивал сок.
  - Встать! - заорал денщик. И стакан вышиб.
  В ту же секунду Рогво незаметно завернул мне за спиной кисть руки. Я понял - если резко двинусь - Рогво сломает мне руку. И мы бодро побежали. К вертолету. Через оружейку. От города до казармы нам машину не дали. Огневался генерал.
  - Разболтались! - объяснил озвезденный денщик.
  В вертолете сидел какой-то толстяк медслужбы. Капрал, кажется.
  - Вы кто? - спросил Рогво.
  - Медбрат! Вы же просили сами! - возмутился капрал.
  Когда мы добрались до пункта - рассвело.
  А еще в городе я видел ее. Не понимаете? В кафе, в открытом. Где я так удачно к мирной жизни прилепился. Через сок.
  ...Она сидит через столик. Белые столики, белые стулья. Свечка в стаканчике. В низком таком, знаете? Красавицей не назовешь. Но жизнь в ней есть, жизнь. И звереныш есть. Смелая такая, ночью в кафе. Одна. С деревьев на столик к ней упали несколько листьев. Красных. Ветерок их по столу гонит, а они за что-то цепляются, не слетают. Не спеша так, с шелестом вокруг свечки кружатся. Живая. То на небо смотрит, то на деревья по сторонам... Прохладно уже становится по ночам. Такая стеклянная прохлада - тронь аккуратно ладонью и зазвенит. Официант к ней подкружился - она ему сказала что-то, и он исчез. И тут она ко мне и повернулась. Только что улыбалась... А теперь брови домиком изломались. Не меня она увидела - из своей жизни она в другую глянула. Рогво, сука, ну что же ты нас в бардак не повел?! Ладошкой помахала. Ну, знаете, как такие машут? Которые после однодневной разлуки на шею кидаются среди толпы... Знаете? И я. Знал. И я ясно вижу --она хочет , что бы я к ней за столик сел. За что это мне? Есть такие девы. Крутые все - сдохнуть проще. "Я с элитником спала." Дешевка. А этой хотелось меня к себе прижать. Укрыть. К земле этой долбанной привязать. Я повернулся к ней боком. Левым. Визитку свою показал. Фарш горелый. И опять смотрю. Куда мне-де, с такой визиточкой. И тут я понял - наплевать ей на этот фарш. Просто она видит, что я заболеваю... Эх, Рогво. Опоздал ты на четыре дня. К ней надо было Рунге посылать. А постеснялся бы - я его за ухо бы отвел. Тут ей официант заказ, прикружившись, донес. Водка с вишнями. "Смотри, солдат, я тоже - храбрая, я ночью одна в парке водку с вишнями пью! Я тоже храбрая! Я так хоть на волосок к тебе ближе"... Бывают моменты, когда твердо знаешь, что читаешь чужие мысли. Я не мог ошибиться. Не ошибался. Не мог. Куда же я к тебе пойду, маленькая?! Мне сейчас без годичной адаптации в лесу с врачом к людям вообще подходить нельзя. А еще лучше в зоопарке меня запереть на хер и повесить табличку: "Хантер обыкновенный". Нет, блекло. Лучше: "Хантер Необыкновенный". Самое то. Но как же я хочу к тебе подойти... Поздно.
  - Ты че, Хантер? - повернулся ко мне Кабан. - Стремаешься? Ее сюда привести, или сам очухаешься?
  Хороший парень Кабан - здоровый, быстрый, ни черта ни боится. И петь любит очень. Жаль, Господь слухом обнес. Я положил ему руку на шею:
  - Знаешь, Кабан, бывают моменты, когда видишь мечту. И становится страшно, Кабан, когда понимаешь, что это уже не твоя мечта. Тебе уже ее не придумать. Чья-то уже мечта.
  - Да тебя трясет, Хантер! - всполошился Кабан. -Заболел, что ли ? Эй, водки налейте ему!
  - Не буду я, Кабан, водку. Я лучше сок буду.
  - Заболел, точняк. На-ка, покури лучше, если водки не хочешь...
  -Давай.
  А тут вскоре и денщик подоспел. В вертушке все было наладились поспать. Не тут-то было. Фельдшер-то наш не просто с нами летел, шалишь! Он велел всем надеть наушники и молвил:
  - Солдаты! Сеанс снятия психологической разгрузки начнем прямо сейчас. - И позвал к себе "мышей" своих. Он их с собой штук шесть вез! Не иначе, чтобы психологические грузы затем утащить. Те принесли ему "сувой". Он извлек из него какие-то книжки, осмотрел нас, поморщился. Да, не показались мы ему интеллектуалами. Но что делать! Долг-с. Ноблес его, видите ли, оближ.
  - Эй, не спать! - это нам. - Тут лету часа четыре, успеем почитать, повеселиться. И пальцем "мыши" на Белого Ветра указывает.
  У Белого Ветра вид всегда такой, будто ему весь мир лимон денег должен и уже года три не отдает. Вот он и решил его разгрузить. Белый Ветер подержал книжку вверх ногами, зевнул и сказал: "На, Хантер. Ты у нас умный, читай. Я уж лучше покимарю," - с тем снял наушники и уснул богатырским сном. Фельдшера чуть "храбрец" не хватил. А все наши последовали примеру Белого Ветра. Я же решил почитать. Не думать о ней хоть минуту... Наушники снял и открыл книжку, где пришлось. Дж.Свифт "Приключения Гулливера". Издание детское. Война лиллипутов остроконечников и тупоконечников. Кровищи! Страсти кипят. С какой стороны бить яйца. Снизу коленом... Боль... Боль дикая... Книжку закрыл... Заболел. Вашу мать! Да, на хера нам эти леса ничьи! Резаться там! А там, в лесах, ведь люди живут! Без вашего ё... протектората. Не поделили чужую жизнь, хозяева мира! Почему я должен за не пойми кем разворованную казну людей убивать! Почему я теперь с такой рожей?! А Рунге? А еще?... А 134 человека?! Да, куда я вернусь?! Домой?! Нет у меня дома, не построил! Людей семь лет убиваю, некогда! А девушка в кафе? Я уже понимаю, что эту мечту уже промечтал, уже, бля! Суки! Уже! В 26 лет! Я сейчас спал бы дома, под простыней. Или костер бы у речки в лесу жег! У меня бы были собаки и книжки! "Хантер Необыкновенный"! Вы же мне сок допить не даете! Пожелалось, видите ли, вашему (нашему, пардон, пардон!) полковнику надеть на что-то элитное подразделение "Хирд"! Вместе с вечным майором Рогво! О чем же Рогво так удачно с генералом поговорил?! Целый полковник к нам! Ахти, честь-то нам какая! Геморроидальная падла какая-то, лет пятидесяти. Орел! Посплю сейчас часа два хоть... Спрячусь и посплю. Перезимует полковник и без Хантера Необыкновенного. Утрется. Розовые свои губки утрет...
  Поспать?! Нет, шутки кончились - к полковнику пошел Рогво, а фельдшер заперся в "козлодерку" и посадил нас в предбаннике перед ней. А у дверей поставил статую - с тесаком на ремне какой-то служивый. Из свиты господина полковника. Полицейский спецназ, оказывается. Кого у нас только нету! И "Хирд", и армейский спецназ, и армейская полиция. А в ней, оказывается, полицейский спецназ. Ух! Только войну никак не выиграем.
  - Хантер! - властно раздалось из "козлодерки".
  - Туточки! - неожиданно ответил я и вошел. Осмотрелся. Внутри - фельдшер, мыши - 3 штуки - и два спецназовца.
  - Вы - Хантер.
  - Я.
  - Анкету заполните.
  И я заполнил анкету. Пол - женский. Возраст - 134 года. Партийность - юдофоб. Образование - технико-биологическое, две Нобелевских премии за работу на тему: "О причине полового аппарата у лягушки" как за внесшую лепту в дело мира. И подписался - "Хантер Необыкновенный". Сдал. Тот не глядя сунул ее в стол.
  - Нет, вы прочтите. Я же писал, старался.
  Тот освоил материалец. Вскочил, слюнки летят:
  - Издеваешься?!
  - Неужели дошло? - задумчиво спросил я.
  - Да я тебя, щенок сраный!..
  И в ту же секунду я с разворота ударил его ребром ладони по лицу. Под рукой что-то приятно хрустнуло, и г-н капрал исчез со сцены. Нехорошо улыбаясь, я повернулся к зрителям:
  - А теперь, мальчики, мы с вами немного потанцуем...
  
  II. Рассказывает Белый Ветер
  
  - Сижу я в предбаннике, со сном борюсь. Слышу - грохот, кипеж за дверью. Ого разгрузочка там! Слышу: "Хай-й-я-я!" - наш клич-то. Не успел вскочить - бах - дверь к черту, спиной вперед "спецназ" вылетает, башкой об стену, готов. Ага, разгрузили они там Хантера, гляжу! За ним - Хантер, выскочил ,"спец" у дверей - за тесак. Хантер орет - "Меня убивать?! За что" - ногой тому в голень, локтем в ухо и - драла. Тут конюх выпорхнул, ряха в крови, орет: "Держи!" За ним гляжу, кто-то вроде еще... Рады, ясен хер, стараться - все за Хантером, да вот беда: в коридоре сбились в одну кучу и застряли. Тьфу. Пока наши в коридоре спецназу Хантера ловить помогали - ну, дверь прикрыть, одновременно со "спецами" в дверь ломануться, отвагой похлестаться, "Что за дела?!" - поорать, то-се, я, значит, за ним. Хантер в кубрик, карабин с подсумком - хвать и в другую дверь. И к капониру по полю...
  
  III. Рогво
  
  Я прозевал эпидемию... Это моя вина, Хантер. Я видел, как ты, с карабином на локте, бежал к капониру, по привычке используя солнце, то и дело меняя направление, как волк загнанный, бежал... Я привил тебе эти привычки. Я научил тебя тому, что ты умеешь - стрелять и драться, и выживать. Я лишь не смог научить тебя думать, как я. И ты заболел. И пока весь "Хирд" метался по казарме, перекрывая двери и окна и воя дикими голосами: "Лови его! Держи! Что за дела! Ищи его! Свищи его!"- какой-то особо прыткий вылетел с автоматом на воздух и картинно лязгнул затвором. Я заорал: "Стой!", но было поздно. Ты развернулся и, держа карабин на согнутой руке, от пояса с расстояния метров в 70, послал в него пулю, она внесла дурака обратно в казарму, а ты выпустил в сторону казармы, высоко над крышей, оставшиеся в магазине четыре заряда и побежал еще быстрее. "Хирд" заорал: "Ложись!" и на "спецназ" попрыгал, прикрыв тех своими телами, и Белый Ветер шипел: "Лежи, лежи, а то Хантер, знаешь, какой ?! У-у-у какой ! У-у-у! Лежи, говорю, не рыпайся! У-у-у!"
  Вспомнился разговор с г-ном генералом.
  Тот брюзгливо спросил:
  - Какая еще эпидемия?
  - Господин генерал. Мои люди два года не отдыхали. Ни один. Нужен отпуск. Всем. И врач. Хороший врач - психотерапевт на неделю. Лучше гражданский, в форме.
  - Какой еще отпуск всем?! С ума сошли?! Да вы же знаете какая обстановка!
  - Обстановка почти стабильная. На месяц нас вполне подменит армейский спецназ. И врач. Иначе я не смогу ручаться за людей. У меня уже погиб человек.
  - Это из-за него вы вне графика подняли вертолет?
  - Вертолет задержался как раз до графика.
  - Ваше счастье!
  - Солдат пошел на смерть просто так, на снайпера. Я кое-что видел, господин генерал, и уверяю вас - это только начало.
  - Хренов вы майор тогда!
  - Я уже на четыре года больше, чем положено по закону "хренов майор", господин генерал, и "Хирд"- мое подразделение, они верят только мне и признают тоже - только меня.
  - Да... Тут мы не доглядели... Ладно. Если у вас нет дел в казарме, куда вы должны были лететь, сходите в город с людьми. Я не буду даже взыскивать с вас и "Хирда" и врача пришлю. Идите, идите, я так устал.
  Вот и результат, г-н генерал. Вместо отпуска - увольнение, 10 км бегом до вертолета, вместо врача - конюх. И хорошо, что это случилось с Хантером - он белый волк среди "Хирда". Снайпер. Одиночка. "Хирд" против него не пойдет, но и не поддержит, так как теперь он монолитен, и я им управляю. Хантер засел в капонире - там и НЗ, и свет, и связь с казармой, и боеприпасы, кстати. Что делать? К сожалению, ясно - Хантером пожертвовать - или "Хирд" последует его примеру. Стоит только показать жалость. Рогво не должен знать жалости! Дурную траву с поля вон! И что самое страшное - Хантер это понимает не хуже меня.
  
  IV. Общий выход. (Без Хантера)
  
  Хантер скрылся в капонире. Суматоха в казарме понемногу улеглась, спецназовцы, наконец, разобрали оружие и рассредоточились по казарме. Рогво запер дверь, чтобы еще какой-нибудь олух с оружием не выпорхнул на двор. Он знал своего Хантера - думать долго он не станет, он на войне. Он вечно на войне. Спецназовцы подозрительно косились на уже вооружившийся "Хирд". Те сидели вдоль стены, напротив которой не было окон. Они тоже были - на войне. Кто знает, что на уме у Хантера? Никто. А посему "Хирд" преданно смотрит на Рогво, тот стоял, прислонившись к стене между двух окон, курил и смотрел на солдат, на своих и чужих. Фельдшера увели умываться, кого-то унесли в кубрик. Убитых в "козлодерке" не было. Был только осел, который лежал у входа, с дырой под подбородком. Если бы не осел! Хантера удалось бы отмазать, спасти, объяснить все нервным срывом, отправить лечиться... Треклятый осел! А может, удастся? Доказать, что убийство совершено в состоянии... Ну, это юристов забота. А то и вовсе не Хантером совершено? Вряд ли, но вдруг? Разорвать всем "Хирдом" воротники, упасть в ноги, послать к генералу список операций, в которых участвовал Хантер, заказов и одиночных охот? Охот не сосчитать, пиши что хочешь... Может, полковник поймет? Ведь "спецы" не его личные люди?! Вдруг?! Хоть раз в жизни может быть ВДРУГ? Хоть раз Хантеру может повезти, а?! Хоть раз-то...
  Дверь распахнулась и, испепеляя взглядом Рогво, немытый пол, осла, "Хирд" и "спецов", вошел полковник . Был он блестящ, суров, величественен и скудоумен.
  - Генералу я сообщать не стану. Обойдемся своими силами, - начал он. - Ваши идеи, майор.
  - Я бы хотел поговорить с вами наедине.
  - С чего бы это?
  - Так будет лучше.
  - Нет. Дело общее, этого вашего Хантера, да-да, я знаю его фамилию, выгородить не удастся. Мы его покараем здесь же - сурово и быстро.
  "Высоко и сразу," - подумал Рогво, а вслух сказал:
  - Разрешите узнать как, господин полковник?
  - Дайте мне его досье, майор.
  - Я не веду на своих людей досье.
  - Как?!
  - Так. Личное дело могу дать.
  - Какой-то вы странный, майор. Я поговорю о вас с генералом. - И зловеще на Рогво воззрился.
  "Давайте, пожалуйста. Результату вы будете удивлены," - подумал Рогво. Сам же молча кивнул и достал из сейфа личное дело. Полковник пробежал лист, второй и недоверчиво уставился на представшую перед ним обложку.
  - Это что, все?
  - Да.
  - А летать он сам не умеет? - пошутил полковник.
  - К счастью, нет. - Без улыбки ответил Рогво.
  - Однако, черт с ним. Он там один всего. Кстати, что там у него есть?
  - Связь с казармой, - с упором сказал Рогво.
  - И все?
  - Нет. Вода, продукты НЗ, электричество, боеприпасы и карабин с оптикой, Швейцария "SIG SSG 3000", 5-зарядка, 7,62 x 51мм. И 134 зарубки на прикладе. И - связь. Лишить его воды и света мы отсюда не можем.
  - Нетабельное оружие?! И зарубки? Да, кабак.
  - Нетабельное оружие снайперу элитного подразделения "Хирд" позволил к владению генерал Мальци лично. Зарубки - это своя гордость.
  - Да, но... А если он с зарубками попадет в плен?
  - "Хирдманнов" не берут в плен. Если берут, то его ждет в любом случае мученический конец. Хоть с зарубками, хоть без.
  - Но у вас же нет опознавательных знаков?
  - У каждого "хирдманна" есть татуировка.
  - Какая?
  - Хер на страусиных ногах, - донеслось от стены, где сидел "Хирд".
  Полковник подлетел к ним: "Кто?!" - сипло спросил он. "Хирд" молча и преданно смотрел на него.
  - У нас есть свой снайпер. Победить снайпера может лишь снайпер, - молвил, опомнившись, полковник.
  - Я вам настоятельно не рекомендую, - отчеканил Рогво.
  - Да идите вы к черту, паникер! Снайпер, ко мне!
  - Я! - молодцевато отрубил "спец". На нем действительно болталась новехонькая винтовка с "оптикой". Он бодро подошел к полковнику, откозырял и щелкнул: "Разрешите обратиться к господину майору?"
  Полковник, милостиво кивая, разрешил.
  - Сколько метров до капонира, не скажете, господин майор?
  - 1073 метра.
  Снайпер поколдовал над прицелом, снял с него крышечку, откинул сошки, поставил у окна стул, снял винтовку с предохранителя. Держался он очень уверенно. Очень. Тихо переговаривающийся "Хирд" затих, как по команде.
  "За капониром - солнце. Прицел без прикрытия. Бликует," - равнодушно подумал Рогво. Шансов у Хантера уже и так не было. Рогво молчал. Снайпер поставил сошки на окно и припал к окуляру. В ту же секунду что-то сочно чавкнуло, и снайпер вместе со стулом и винтовкой начал опрокидываться. Одновременно с донесшимся звуком выстрела, снайпер упал на пол, и у стула отвалилось сиденье. Из груди, у основания шеи, родничком пошла кровь.
  - 1073 метра. С первого выстрела, - гордо сказал Императорская Кошка.
  - А ты-то чем гордишься, чучело?! - рассвирепел полковник, забрызганный кровью.
  - Меня зовут Императорская Кошка, господин полковник. Я не чучело, - сквозь зубы ответил тот.
  - Вы вообще своими людьми управляете, майор?
  - Да.
  - Хорошо-с. Больше ничего не остается. Мы предпримем атаку при вашей поддержке. Возможно, потеряем кого-нибудь...
  - Кого-нибудь? В чистом поле Хантер перестреляет всех до единого.
  - Пятьдесят три человека?
  - Не рассчитывайте на "Хирд" (полковник выпучил очи), господин полковник, я объяснюсь. Они воспитаны как одна семья. Они не помогут ему, но не давите на них.
  Паническая мысль о дальнейшем развитии событий посетила полковника - этот таинственный "Хирд" режет всех и вместе с Хантером и этим суровым Рогво уходит в леса. Уже затрепетало над ними какое-то знамя, как полковник взял себя в руки, сглотнут и завизжал:
  - А если давить?! То что, возможны волнения, да?! Резня и дезертирство?!
  - Волнения не возможны. Они не умеют уходить к чужим. Это элита, господин полковник.
  Полковник картинно задумался и родил: "Тогда придется звонить," - и простер персты к телефону.
  "Блестяще. Сначала попытаться убить, а не вышло - так договориться."
  - На связи полковник Горнецо.
  - Да, да слушаю, - ответила трубка. - Как дела, ничего? Как дети, как сам? Ну, хорошо.
  - Хватит паясничать! Какие ваши требования?
  - Какие у меня требования... Я же не террорист.
  - Вы в отпуск хотите? Домой, а? - задушевно спросил полковник, крупный знаток солдатской психологии.
  "Идиот. Это же ключевое слово. Детонатор, кретин," - подумал Рогво и не ошибся.
  - Я, государь полковник, одного хочу... Чтобы вы свое мягкое пузцо на воздух вынесли или хоть из окна мне помахали. Мы же свои люди, так поприветствуйте коллегу - убийцу! Недушевный вы, право, какой!
  - Я сейчас, солдат, выпущу на тебя спецназовцев.
  - Даю вашему спецназу девять минут - выкинуть в окна оружие, выйти с руками на затылке и колонной валить к вертолету. Вы - с голой задницей - замыкающий, - четко по-военному приказал Хантер. - А пока желаю здравствовать, у меня кофе убегает. Отбой.
  
  IV. Думает Хантер
  
  - Время пошло. Насчет кофе я не шутил, я его, действительно, варил, а теперь пью. Я не мясник, мне не плевать на убитых "спецов". Но горячего надо выпить, тем более, в последний раз. Интересно, сколько еще человек меня заставят прикончить, и пока Рогво не возьмет команду на себя? "Домой". Падла. Куда? Куда - домой? Здесь у меня сейчас дом. В первый раз, где я от вас, полковники и денщики, свободен. Я думал за эти девять минут итоги подвести, а глядь - подводить-то и нечего. Они уже все подвели. В стакане разлитого сока. Из-за вас я прожил не свою жизнь, хозяева. Не будет у меня девушки за белым столиком с листьями... Собак и костров не будет. Леса без выходов и охот...Книжек и газет не будет... Я - снайпер. 136 человек. Ожог. "Хирд". И твоя ладошка, что так порывисто мне помахала... Как они, такие, машут, знаете? Которые после... Ладно, все. Йок.
  ...А что-то у меня все-таки не так, наверное. Бросил "Хирд" и ушел. Один. Всегда один. К примеру, я курю папиросы "Белый Князь". Начал курить их отчасти из-за крепости, немного из оригинальности и еще в надежде избавиться от "стрелков". Х-ха! Они все дружно корили меня за "моветон", они все (из экзотики!), взяли у меня на пробу "по одной" и все дружно перешли на "Белый Князь".
  Они... Опять - "они" и "я". Это какой-то непереходимый рубикон... Как будто я - существо иного вида... Рогво хорошо ко мне относился... Ребята тоже... Они слушали меня, читали даже то, что советовал (полегче что, каюсь!), но... Если я не предлагал себя в попутчики сам, в "увал", в кабак, или куда еще шли без меня. Организовывать интриги и дрязги было мерзко, жить и любить то же, что и они - немыслимо. Но я, правда, любил их! Сучьи дети!
  "Профессия снайпера - удел одиночки," - серьезно сказал в учебке Рогво, он тогда только собирал "Хирд". Я и польстился. Звучало завораживающе - удел одиночки... А "спецы" - они ненавидят меня инстинктивно? По приказу? По долгу службы? Из-за убитых братьев? Какие у гиен братья. Они нас жрут. Неужели так хочется мяса бедного Хантера? Или просто хочется ощутить свое превосходство? Фото на память - нога на Хантере? Я же их никого не знаю... И они меня... Прекратите меня убивать, я хороший человек, я это сам знаю, невзирая на ваши мерки, дайте мне хоть девять минут побыть хорошим человеком... Девять минут осталось, а подумать не о чем.
  
  VI. Хантер и Рогво
  
  - Позвоните ему! Вас он послушает!
  - Нет, это уже бесполезно. Сейчас он не в армии. Он дома.
  - А где это - дома? У него есть дом?
  - Нет. Он пытается сейчас его создать.
  Блеск своих погон ударил полковнику в голову.
  - Шесть минут истекло! Хватит философии! Разбиться на пятерки! Три пятерки к двери, по моей команде с интервалом в 3 секунды - бегом на капонир, остальным на окна и огонь! Молчать, майор! Девочка херова! Я покажу Хантеру козью задницу! Вперед!
  Вооруженные укороченными автоматами пятнадцать человек бросились поочередно в поле. Двадцать пять - на три узкие бойничные окна. Вооруженные теми же плевалками. Рогво молча смотрел в дверь. 800 метров до капонира. Орут, стреляют... 700 метров, 650, 600. Все. Началось. Один за другим простучали пять выстрелов Хантера. Один на бегу упал навзничь, другой схватился за лицо, упал, третий... Перерыв... Оставшиеся десять человек упали сами. На голую землю, вылизанную ветром, каменно-чистую, без единой травинки землю. Еще пять выстрелов. Пауза. Еще пять. Все. Тишина. Спецы в окнах замерли.
  - Прекратить огонь, суки! - заорал Рогво. Все на пол! Заткнитесь, курица вы абортированная, - просто обратился он к полковнику и снял трубку.
   - Хантер, солдат, это я. Я иду к тебе. Сдайся, солдат. Я тебя должен взять. Я должен. Пойми.
  Хантер молчал. Рогво расстегнул кобуру и вышел. До капонира оставалось метров семь, когда навстречу ему, безоружный, вышел Хантер, он улыбался. Слезы стояли у него в глазах. Мертво-спокойным было лицо Рогво.
  - Я не смог убить вас, майор. Я плохой солдат. Х-ха! Я понимаю вас, майор. Я иду с вами. Первый из "Хирда" в плену, да? Для разнообразия?
  Из бойницы капонира повалил дым.
  - Не пускайте их в мой капонир, - В капонире затрещали выстрелы. Хантер и Рогво бок о бок шли к казарме. - И принесите мне в тюрьму осенних листьев. И соку попить. Ладно?
  Он замолчал. Рогво видел, что навстречу им из казармы шли "хирдманны". За ними в дверях столпился спецназ. До казармы оставалось шагов сто, когда Хантер подсек Рогво, сбил его на землю и бросился бежать к "колючке", которая находилась от казармы метрах в пятидесяти и полукругом огораживала участок с казармой и капониром от леса. Он бежал, бежал, не ныряя в разные стороны. Точно за ним молча бежал Рогво.
  
  VII. Хантер и листья
  
  "Добегу. Добегу. Разорву ладони о колючку и выпрыгну в листву. Сдохну в лесу. Сдохну, зарывшись руками в сухие листья. Добегу. Ну, еще немного, Хантер, еще..."
  Бросив Хантера ближе к листьям, в спину ему ударила первая пуля. Вторая бросила его лицом на "колючку". Он вцепился руками в проволоку и медленно, упрямо начал подтягивать вверх свое уже непослушное тело. Руки Хантера, вцепившиеся в колючку, дрожали от напряжения. Нет. Не вышло. Оставив на проволоке куски мяса, Хантер сорвался к земле, секунду постоял на колене и упал на спину.
  Рогво засунул пистолет в кобуру и посмотрел в прозрачно-голубое небо. На его лицо прилипла паутинка, и он стер ее рукавом.
  
  
  
  
  
  
  Крысиный Гамлет
  
  Ноябрь. Суббота. Ночь глухая.
  И стрелкой в полночь день подписан.
  Сбежавшей из капкана серой крысой
  Сижу, курю, бросаю на пол пепел.
  И ночь мне - день. И день - не светел.
  Один. Банальщина какая.
  Один, как памятник себе. "Освободившаяся крыса"
  И ночь тихонечко идет
  За занавесочным абрисом.
  
  Свобода! Воля! Наконец-то!
  Так отчего ж из-под пера
  Не вдохновенная игра -
  Печаль. С тоски простым соседством.
  Капкан мне сыр отдал в обмен
  На часть хвоста...
  Ну, значит, не украл, а честно обменялся.
  Крысеныш молодой, я выкрутился там,
  Где б мой отец наверняка остался.
  
  Людскую хитрость я перемудрил.
  Пусть я не ящерица - шрамы украшают.
  Когда б чуть-чуть мне не хватило сил...
  Я победитель! Так чего мне не хватает?
  Съедает тишина - сиди и не шурши.
  А я не мышь. Я крыса - одиночка.
  Кошачью б тройку, потемнее ночку...
  Так все-таки, какого мне рожна?
  
  Я одинок. Пусть я действительно не мышь,
  Но быть хотел бы я сейчас летучей мышью,
  Парить себе с подружкою над крышей,
  Чем тут сидеть в прокуренной тиши.
  Сижу. Храню свой сумрачный подвал -
  Не стать бы шавкой так сторожевой!
  Пойти и сдаться: "Сыр я воровал!"
  Куда идти полночною порой?
  Я кошкам форы два шага давал,
  Мне выпало "зеро", и банк был мой.
  Грущу. Грущу не оттого ль,
  Что я не должен никому? И оттого
  Не нужен ни одной?
  
  Я крыса. А не мышь. Для грызунов я царь.
  Его Величество. Высочество. Не озабочен я
  Мышиною возней.
  Так почему мне ничего не хочется?!
  Чего не спится мне полночною порой?!
  Чего не пишется хвалебных мадригалов?
  И отчего я так не горд собой?
  Все просто. Ведь щенком кружится одиночество,
  Облизано до блеска тишиной.
  
  
  
  ***
  
  Постучать ладонью в ночь -
  Хрустнет купол равнодушья.
  В равнодушье глотке душно,
  Хрипом петлю превозмочь.
  Слушать молча. Слушать тише;
  Слышишь, ночь ломает крышу.
  Ш-ш! За тишью ночь не слышно.
  Ну-ка, шелест, прочь.
  
  Начиная песню смехом,
  Разбудить кнутами душу.
  Покажись, душа, наружу!
  Будет царская потеха.
  Оглядись, закашляй кровью,
  Вьюн любви на изголовье
  Примотал чужие плечи...
  Вьюн не прочен, вьюн не вечен.
  Кашляй болью, кашляй кровью -
  Станет вьюн искрою в печи,
  Станет выжженной землею.
  
  Над страною песья песня
  Громче волчьей - чья возьмет?
  Чья возьмет тебя за душу?
  Волчья песня интересней.
  Только как - круша и руша?
  Только как идти за песней,
  Если влез душою в плесень
  Сереньких невзгод?
  
  Взвоет совесть, издыхая.
  Плесень лести, лжерадушья
  В глухоту залижет уши.
  Совесть, совесть, тварь больная
  С не доломанным хребтом
  В закоулки отползает,
  Пену, слезы, кровь роняя,
  Отступая, уступая,
  Чтоб оскалиться потом.
  
  Нюхай. Ноздри раздувая:
  Пахнет дымом, мылом, печью,
  Пахнет жизнью скоротечной.
  Будет туча грозовая.
  Предвещает, обещая,
  Кружит стая воронья,
  Кружит, солнце закрывая,
  Рвется дымом без огня.
  Пахнет сыростью сегодня.
  Хорошо, не пахнет кровью,
  Пахнет плахою земля.
  
  Проблеваться злобой, страхом,
  Только б вышло все до капли.
  Только, все скорее, вряд ли.
  Только б плесень стала прахом.
  Криводушье, лжерадушье
  Криком, хрипом превозмочь.
  Доброту - цветок тщедушный
  Отряхнуть от равнодушья.
  Ему душно в равнодушье.
  И когда, слетая прочь,
  Хрустнет купол равнодушья,
  Постучать ладонью в ночь...
  ***
  
  Как старая тряпка изодрана шкура,
  Которая ребра души покрывала,
  Которая мясо и нервы скрывала
  И вновь нарасти не спешит
  На голое мясо души.
  
  Оглушенная болью душа замолчала
  И свернулась клубком, и притихла, и сжалась,
  Оглушенная болью прикрыла глаза,
  Только малая щелка осталась.
  
  Подстреленным волком скрываясь в бурьяне,
  Душа залепила прорехи туманом
  И видит сквозь щель приоткрытого глаза -
  В тумане и правда явилась обманом,
  Что верным казалось - явилось обманом.
  Содрать бы туман - все изменится разом...
  ... Но тихо пульсируют раны.
  
  От ран отдирая присохший туман,
  Душа не спеша покидает бурьян,
  Чтоб снова пуститься в погоню
  За тем, что когда-то держала в руках
  И бросила, дырок в бока нахватав,
  Чтоб снова найти и почуять себя
  Пылинкой на Божьей Ладони.
  
  
  
  ***
  
  Тайной дали мост горбатый,
  Жизнь брильянтовым каратом
  Режет стекла глаз.
  Прожит день без результата,
  Лад, настроенный куда-то
  Не в последний раз.
  
  Жизнь - дорога, финиш - дроги,
  Но не страшно - дней так много -
  Ходят рябью у реки.
  Жизнь шумит тягучим гулом -
  Жив! Но время тонким клювом
  Тянет позвонки.
  
  Звонко время в темя каплет,
  Плевел с житом по лопате
  Что не вверх, то вниз.
  Друг ли время? Иль предатель?
  Не понять тебе, приятель.
  Это просто жизнь.
  
  Встать - хоть брюхо вспухло грыжей,
  Это скучно - просто выжить,
  Даже не каприз.
  Упереться лбом - и выжить,
  Только стоя, стоя выжить,
  А потом и выжать жизнь.
  
  Стернь - в коленях стебель скошен.
  Дуб - поленом наземь брошен.
  Точка суеты.
   Путь, истоптанный тобою,
  Дыбом встанет за спиною
  Холмик у плиты.
  
  
  ***
  
  Я гляжу на центр пустыни,
  Я гляжу в глаза пустыне,
  Криком пухнет голова.
  Здесь одни слова - живые,
  Пулевые, ножевые, деревянные,
  Литые, быстрокрылые слова.
  
  Но в песке завязли ноги,
  Не дождаться здесь подмоги,
  Только слоги-недотроги
  Между пальцев, как песок.
  Пустоту обвить словами,
  Приковать слова глазами.
  Только если заглядишься,
  Расшибут слова висок.
  
  Циркового акробата трюк,
  Изъезженный когда-то -
  Перейти помост горбатый,
  Опираясь на ножи.
  Изловить слова руками,
  Обжигает руки пламя,
  Через сердце пропускай их,
  А когда пройдут - скажи.
  
  Если в сердце слово стало,
  Значит, выдержано мало,
  Значит, плохо пропитало
  Слово кровь твоей души.
  Если слово в сердце глохнет,
  Прилипает, сохнет, дохнет,
  Значит, сердцу будет плохо,
  Слову в помощь поспеши.
  
  Помощь слову есть сомненье,
  Якорь рифмы, вдохновенье,
  В жгут закрученное рвенье,
  В трос, который для спасенья
  Ловит альпинист...
  ... Я молчу, я не умею.
  Я красивые сравненья
  С объясненьем понимаю,
  Вижу жизнь - я в жизнь играю,
  Вижу смерть - я в смерть играю.
  В жизнь перо свое макаю,
  Чтоб заполнить лист.
  
  Населить пустыню сложно,
  Населить пустыню можно,
  Опираясь на слова.
  Но пока пейзажем лягут
  Быстрокрылые слова
  И пустыня - страх идущих -
  Станет раем для живущих,
  Может быть, что белой костью
  Станет голова.
  
  Вийонада
  
  
  
  
  
  Осенняя охота на чужой земле
  
  Я тебя вспоминал даже там, где не надо,
  Даже там, где тебе просто не было места...
  На взъерошенной шкуре тихонько заря догорала,
  А я тихо кружил под чужою стеною отвесной.
  
  ...Запах крови и осени -
  Твой.
  ...Запах смеха и осени -
  Твой.
  ...Запах плача и осени -
  Твой.
  
  ...И под серою лапой
  Тихонечко хрустнула ветка,
  И веревка с флажками
  Змеей улеглась за спиной.
  
  За людскими флажками -
  Молчи.
  Под собачьей облавой -
  Молчи.
  Черно-белое древко
  Зубами из бока тащи,
  Огрызаясь, беги подыхать
  И сквозь зубы рычи:
  
  Запах крови и осени -
  Твой...
  Запах смеха и осени -
  Твой...
  Запах плача и осени -
  Твой...
  
  Пусть собаки, блюя от азарта,
  Рьяно стелются волчьей тропой.
  Запах твой, только твой, только твой...
  
  Умирать на безлесом холме,
  Повернувшись зубами к дороге.
  Слышно конское ржанье
  И рога знакомый мотив.
  Уходить надо молча,
  Вздохнув пред последним порогом,
  Запах плача и осени
  Носом на миг уловив.
  
  - Запах крови и осени -
  Твой.
  Запах смеха и осени -
  Твой.
  Запах плача и осени -
  Твой.
  Под последней луной,
  За последней чертой
  Запах ночи и осени -
  Твой.
  
  
  
  Своей половине, любимой потаскухе
  Марго Ивес - Франсуа Вийон
  
  1.
  Мне нравится твое вранье -
  Ах, как ты врешь самозабвенно!
  Мне нравятся твои глаза -
  В них два чертенка угорелых.
  Одновременно - песнь и проза -
  Кормясь древнейшим ремеслом,
  Мне ночью скажешь: "Мой Вийон!"
  И это правда. Смех и слезы.
  
  А о глазах - то свет, то мрак.
  Глаза то твари, то кокетки.
  Тот в хлеве хрюкающий хряк,
  Кто назовет тебя объедком.
  
  Он в жизни ничего не видел -
  Воспета пьяным менестрелем
  Марго останется в веках,
  И незаметно сдохнет хряк,
  Тот, что тогда ее обидел.
  Ах, как мне нравится твой визг,
  Когда от кружки увернувшись,
  Я говорю: "Марго, послушай,
  Не мой, а женский был каприз".
  
  Какой же я тогда поэт,
  Когда бы даме молвил "нет".
  
  Марго! Оставь в покое уши!
  Не сосчитать мне, с кем я спал!
  Но я клянусь твоей подушкой,
  Что я тебе не изменял!
  Я был студентом и повесой,
  Меня таскали по судам,
  Но Зигфридом неуязвимым
  Всегда я был для милых дам!
  
  Незащищенное пятно -
  Оставь бутылку! - Ты, Марго!
  
  Мне нравится твой звонкий смех
  При виде драки у дороги.
  Мне нравится тебя найти
  Мертвецки пьяной на пороге.
  
  "Он - с той. Та -с тем. Друг другу в масть".
  И вечно кости мыты будут.
  А я скажу тебе: "Плевать.
  Куда страшнее, что забудут".
  
  ... Последний жизненный листочек
  Судьба тихонько в руки взяв,
  Закончит резко, жирной точкой,
  Его на части разорвав.
  Шесть пальцев стали под ребро
  Я в пьяном кабаке поймаю,
  А ты, ни мига не рыдая,
  Себе добавишь яд в вино.
  
  И что с того?! Такая мать!
  Нас долго будут забывать!
  
  2.
  Волчком на паперти кружусь,
  Толпа ревет многоголосно:
  "Сейчас кого-нибудь убьют!"
  Неэлегантно. Гадко. Просто.
  Мою жену! Марго Ивес!
  Какой то клирик Сермуез
  Принял за падшую девчонку!
  Пыхтя от страсти собачонкой,
  Пред ней! -монеткою сверкнул.
  А я его, подставив ногу,
  Прилюдно задом в грязь толкнул.
  
  Он клирик. Я поэт и рвань.
  И без меня лишь чище будет.
  Ты крикнула: "Тебя убьют!"
  - Плевать! Страшнее, что забудут!
  
  Вопрос решил я камнем в темя
  И понял: мне пора в бега.
  "Вийон, ты должен мне поверить,
  Я буду верная жена!"
  И, в сене переспав, ушла.
  Ушла, кабацкая невеста.
  ... Я ненавижу этот мир,
  В котором нам с тобой нет места.
  
  3.
  Я с именем "Марго!" вставал,
  Был верен. Пару раз женился.
  И понемногу воровал.
  Стыжусь. Но этим я кормился.
  Бывало. Очень редко. Верь.
  Так, чтоб хватало каждый день
  Без шика, знаешь, просто так,
  Поставить на уши кабак.
  
  Ты ожидала. День за днем,
  А ночью... С милою улыбкой
  Мы эту тему обойдем.
  
  4.
  ... Прощен опальный был поэт!
  И я к тебе бежал, стремился.
  В дверях твоих я появился,
  Зайдя лишь в университет.
  
  О, тяга к знаниям! Она
  Меня на нары привела.
  ... По сто монет пришлось на брата.
  Мы не успели их пропить -
  Явились грубые солдаты
  И увели меня. Казнить.
  
  Как я люблю твои визиты!
  Как ты щебечешь с палачом!
  С тем, что признанья домогаясь,
  Осанку правил мне бичом.
  
  Марго... Моя шальная киска...
  Мне плечи выдрали на дыбе,
  А как обняться мы могли бы...
  Ну, покорми меня из миски...
  Не плачь: "Вийон, тебя казнят!
  Помилования не будет!"
  "Как хорошо, что ты пришла.
  Плевать. Страшнее, что забудут!"
  
  А под окном кричат друзья:
  "Вийон, притырься у окошка!
  Мы тут пришли тебе сказать...
  Ну, про твою больную кошку.
  Братан! Она тебя не ждет!
  Ее за "бабки" толпы любят!"
  Друзья... Меня вам не понять.
  Плевать. Страшнее, что забудет!
  
  Своим прошением слезливым
  Растрогал сира - старика...
  ... Меня на волю отпустили,
  Дав на прощание пинка.
  
  Марго! Оставь в покое шею!
  А рот - завязочки пришей!
  Под крики "Браво!" я целую
  Тебя от сабо до ушей.
  
  5.
  Попойки, драки, тюрьмы, ссылки
  И пенье песен хулиганских,
  Но ровнею меня признал
  Великий Карл Орлеанский.
  "Я у ручья томлюсь, палимый жаждой",
  Начало дал,со скуки изнывая.
  Созвав поэтов ко двору однажды,
  Велел окончить, лучших выбирая.
  
  Он - первый. Я - второй.
  Но, вопреки судьбе, я - первый.
  Так это о тебе.
  
  6.
  Идя в последнее изгнанье,
  Поцеловав горячий рот,
  Я чуял - все. И этой ночью
  Словил шесть пальцев под ребро.
  
  Как я люблю твой смех! И слезы!
  Как я люблю твой стон... И визг!
  Как я люблю ночные грезы,
  Что мы делили на двоих!
  
  Ну, все, Вийон. Тебе конец.
  И возвращения не будет.
  На желтый лист харкаю кровью.
  Плевать. Страшнее, что забудут...
  
  Марго! С толпою вечно пьяной,
  За упокой пригубь вина!
  Всесветно - общая невеста.
  Мне - вечно верная жена.
  
  11.08.99
  
  
  ***
  
  - Скажи мне: "Навсегда", не знаю слаще лжи.
  Впервые в жизни я хочу обмана.
  Но слышится среди желанного дурмана:
  "Ища обмана - правды не ищи".
  
  
  ***
  
  Глаза - полжизни. Больше - вся!
  И речи нет о половине.
  Вся жизнь бродячая моя
  Между ресницами твоими.
  Баюна
  
  Кровиночка уставшая моя!
  Который круг по грязным венам мира
  Ты меряешь, дыханье затая?
  Жена моя! Ребенок! Половина.
  Затылком детским, хрупким и упрямым
  Улягся мне в ладонь! Как расслабляться страшно!
  И как привычно сморщить нос: "Не тронь!"
  Но хочется тебе лежать листком опавшим,
  Хотя жестка моя шрамленая ладонь.
  Огонь в камине мягко греет сны.
  Спокойно спи, ребенок мамы-Евы,
  И выплакавшись, спит в моей рубашке
  Девчонка, что назвал я королевой.
  
  
  ***
  
  Пусть было мало времени, но Время было нашим.
  Куда девался день вчерашний,
  Который говорил тихонько: "Да"?
  День нынешний - такая ерунда,
  Хоть он явился золотом горящим,
  Принес луну с отливом серебра.
  Из серебра такие льются пули...
  Искал обмана - вот и обманули,
  И нынче мир - лишь ожидание тебя.
  Так плачут над врагом молящим,
  Как мы, встречаясь, говорим, что: "Просто. Не любя."
  Куда девался день вчерашний?
  А Жизнь идет, соблазнами маня -
  Дорога по-над ямой волчьей.
  Не любишь? Х-ха, столкни туда меня -
  Стеной тюремной "одиночки"
  Мир, в ожидании тебя.
  Письмом прощанья лист опавший,
  Отсвет недавнего огня
  Слетает, сердце бередя.
  Куда девался день вчерашний?
  
  
  
  
  
  Беседа пьяного Вийона с излишне участливым господином в кабаке "Шлем", где Вийон переживал выход Марго Ивес на работу
  
  - Вийон! Тебе сосед, по-моему, нужен -
  Нахохлившись уселся у огня
  И позабыл про свой остывший ужин,
  С локтями сидя в луже красного вина.
  Да прикажи убраться со стола!
  - Зачем? Он без того просохнет,
  А после, солнцем будучи прогрет,
  Расскажет, что здесь пьянствовал поэт,
  Когда она с ним рядом не была...
  - А где она? С каким-нибудь купцом?
  Со стражником? С подвыпившим борцом
  Оставила усталого повесу
  Сидеть и напиваться у стола?
  - Не знаю. Но мне кажется, дружок,
  Зажав в ладошку золотой кружок,
  Заученно смеясь, она ушла.
  Отнюдь не к мессе.
  Какая разница? Ведь главное - ушла.
  - А ты не знал, Вийон? Явилось откровеньем? Чего взволнован,
  Как сова при свете дня?
  - Я знал. Но верностью был быстро избалован.
  Мне показалось, что она совсем моя...
  - Вийон, хотя бы свистни проститутку,
  Веселую дешевку-потаскушку,
  Хотя бы... Шансы, что ли уравнять?
  - К чему? Я не люблю жестоких шуток.
  Тому, кто Жизнь держал в своих ладонях,
  Не хочется игрушку обнимать.
  - И как тебя прикажешь понимать?
  Загадками изволишь изъясняться!
  - Ну, ладно. Объясню, но только вкратце:
  Путь воина - копье, а путь купца - монета,
  Удел поэта - это пустота,
  Которой должен он придумать имена
  И населить печалью или светом.
  Под ребрами - ты понял? - пустота...
  Она ее заполнила. Но с кем-то,
  Как будто в первый раз, она ушла.
  Успел понять я лишь, что я живу на свете...
  - Смотри, Вийон, ты вызовешь лавину,
  Которая тебе хребет сломает.
  Прикажем спеть, пусть жизнь огнем играет!
  Плевать!
  - Как можно наплевать на половину!
  Как наплевать на кровь свою и боль,
  Которая привязывает к миру?
  Как воин, угодивший под секиру,
  Я был доныне с нею разлучен.
  Как можно оторвать одно плечо?
  Как можно наплевать на половину?
  Мне веселее будет под бичом.
  - Увы, Вийон, увы. Увы и - ах!
  Подумаешь, какой венец творенья!
  Тебе принадлежит огромный мир!
  - Я с этим миром на ножах с рожденья.
  Он, улыбаясь, смотрит этот мир,
  Как нитью на огне я догораю.
  Он говорит - живи, и я живу,
  Он говорит - играй, и я играю.
  Мне без нее не нужен этот мир!
  Я знаю, что она сюда вернется,
  Как кошка возвращается к порогу,
  Ведь на кольцо похожи все дороги,
  Хоть говорят, что все дороги в Рим.
  Из половинок станем одним
  Целым - мне без нее не нужен этот мир!
  Мир! Что же ты молчишь?!
  Ты должен быть доволен -
  Она с другим! А я грозой застигнут в поле...
  Ты любишь эти сценки, правда, мир?!
  Мир! Что же ты молчишь?!
  Ты должен быть доволен!
  ... Я знаю, что закончится гроза,
  И я из грязи попаду на пир,
  А на пиру царят ее глаза,
  Ее глаза величиною в целый мир.
  - Заплачь, Вийон. Лоб уперев в ладони,
  Ты за слезами скоротаешь вечер!
  - Я не умею. Как? Над чем? И нечем -
  Мои глаза, как два кусочка стали,
  Они всю жизнь ее в толпе искали,
  Сквозь щели битых кулаками век...
  Ты думаешь, заплачет человек,
  Глаза которого от пустоты устали?
  Без слез я скоротаю этот век!
  Глаза сухие ничего не значат,
  Когда душою плачет человек.
  - Мы глубоко тебе залезли в душу...
  - Напуган ты? Я сам немного трушу,
  Но радуюсь - живая, раз болит.
  Душа спокойная - ужасный монолит.
  Благословенно то, что беспокоит,
  Что заставляет корчиться в огне.
  Ты думаешь, я тут один горюю? Что одинок?
  Нет, дорогой. Я с ней.
  Без денег ведь не нужен кошелек?
  Так без нее мне этот мир не нужен.
  Я в одиночестве здесь коротаю ужин?
  Ты снова ошибаешься, дружок!
  Не может менестрель быть одинок.
  Сказавши: "Ивес", словно на звонок,
  Мне в этот мир все двери отворились.
  Ты поспешил с сочувствием, дружок!
  
  
  ***
  
  В этом мире, хозяин, банкуют такие, как ты.
  Мой удел - догола, до костей, до креста проиграться.
  Эти ставки смешны, предлагаю повыше подняться -
  Ставлю шкуру свою. Ну, а мне -я уже отыскал. И возьму.
  
  Я возьму. Или взял. Или тихо... краду. Понемножку.
  Только вслушайся: "Быть одиноким". Не понял? Я рад.
  Я краду ту, тобою "на счастье" пригретую черную кошку.
  Раздаешь? Поднимаешь? Я выставил все, чем богат.
  
  Передергивать карты не надо - заранее ясно:
  То, что выпало мне вверх "рубашкой" - пустая игра.
  Проверяем? Ну, что? Угадал? И прекрасно.
  Знать со шкурой дырявой прощаться приспела пора.
  
  Проиграл - отдаю. Забирай. Посмотри - веселится "шарашка".
  Извини, что заклад мой местами до мяса пробит.
  Только, знаешь, прошу: ты, хозяин, оставь мне рубашку.
  Там ворованным счастьем согретая кошка сопит.
  
  В этом мире, хозяин, банкуют такие, как ты.
  Мой удел - догола, до костей, до креста проиграться.
  Были ставки смешны, предложил я повыше подняться.
  Проиграл? Может быть. Но украл свой кусочек мечты.
  ***
  
  Вот так пустеет этот мир -
  Когда кишки зажав в ладони,
  Я подмигну тебе: "Пока".
  В пурпур облитая рука
  Махнет в ответ: "Пока, пока..."
  ... Со стороны не видно крови,
  А воронье летит на пир.
  ... Вот так пустеет этот мир.
  
  Вот так пустеет этот мир -
  Когда тепло с груди уходит,
  Твоей груди, и шелк ладони
  Последний раз по лбу проводит...
  А вечер скалится с издевкой:
  "Постой, там ночка впереди..."
  И души превращает в тир.
  Вот так пустеет этот мир.
  
  Вот так пустеет этот мир -
  Когда кричи, молчи - все ложь,
  Когда под печень хочешь нож,
  Когда, прощаясь, шутим оба,
  Когда в жару в крови сугробы,
  Когда любой дворец - сортир...
  Вот так пустеет этот мир.
  
  
  
  ***
  
  Не подпускать к себе тоску -
  Укрывшись в дыме сигаретном,
  Забыть, что вы... Когда-то... Где-то...
  И вроде, даже как, вдвоем...
  Бродили... Липла паутинка
  К тихонько нывшему виску...
  Не подпускать к себе тоску.
  Не подпускать к себе печаль -
  Мотая провод телефонный
  На палец, кинуть невзначай:
  "Дела? Мои дела прекрасны.
  (Как волку за тряпицей красной...)
  Не свидимся? Ужасно жаль".
  Не подпускать к себе печаль.
  
  Не подпускать к себе обиду -
  Тебе ль, видавшему все виды,
  Не знать, как врать велеть глазам,
  К чужим приученным слезам,
  Своих не знавших! (Хоть бы - раз...
  Хотя бы просто так, для вида!)
  Не подпускать к себе обиду.
  
  Не подпускать к себе любовь -
  Пускай стрелою арбалетной
  Забита в глотку будет вновь,
  Осядет на сердце слезами,
  Путь не нашедшими к глазам:
  Лишь отголоски по листкам,
  Да горной речкой в венах кровь...
  Не подпускать к себе любовь.
  
  
  Каменное сердце
  
  
  
  
  
  Странник
  
  Подменыш. Каменное сердце.
  Зверюга. Не порвать кольцо.
  Но сколько же еще определений
  Мне подберут, пока найдут мое лицо?!
  Я - то, в чьи ребра изнутри стучится камень.
  Я - след в воде скользнувшего ужа.
  В алмазном кубке пополам я лед и пламень.
  Я - всхлип в живот влетевшего ножа.
  Звериный вой в ночной осенней чаще.
  Я - риф, вспоровший брюхо кораблю.
  Я - тихий смех, неясно где звучащий.
  Я - только эхо прозвучавшего "люблю".
  Я - то, что по стропилам стонет: "дома! Дома!
  Хоть доску! Хоть кусочек очага!.."
  Я - то, что всем откуда-то знакомо.
  Я - то, в чем вечно видели врага.
  Я - полнолунье над скучающим болотом.
  Я - ветер с кромки, прямо с края мира,
  О чем, поежась, скажут: "Было что-то..."
  Я - целомудрие дорожного трактира.
  Я - сила, не искавшая прощенья,
  Болт арбалетный, вбитый между глаз.
  Я - то, чему давно плевать на вас.
  Я - месть, нужды не знавшая в отмщенье.
  Я - Странник. Путник. Воин тех дорог,
  Которыми давно не ходят люди.
  Не мне бубнить на тризнах: "Все там будем...",
  Украдкой слезы стряхивая с глаз.
  Над чем рыдать? Я это видел , видел сотни раз,
  Как похороны перейдут в веселье,
  А по утру в обычное похмелье.
  О, люди, люди! Я ль не знаю вас!
  Любовник женщин, не жалевших душу,
  Над шкурой продырявленной скорбя,
  Что говорили: "Милый, я не струшу!
  Возьми себе! Возьми с собой меня!.."
  ... Но что слова? Цена им - медный грош,
  Поломанный меж пальцами вранья.
  Нет смерти мне - не под людьми хожу.
  Который век брожу, меняя маски...
  ... Нет счастья мне - не под людьми хожу.
  Мне - жизнь, а вам дурная, злая сказка.
  Мне нет любви - не под людьми хожу.
  Победы равнозначны пораженью.
  Что плен для вас? Позор, потеря всех заслуг.
  А для меня он - верное решенье.
  Что плен? Он лишь возможность отдохнуть,
  Оставив меч на попеченье чье-нибудь
  И скинув до костей приросшую кольчугу...
  Мне не приткнуться ни к жене, ни к другу,
  На вечный поиск дома обречен,
  И сотни лет идти, идти по кругу,
  Что был когда-то свыше предречен.
  Не знать детей от женщины любимой,
  Но каждый раз встречать ее в пути,
  Сказать друг другу: "Здравствуй, половина..."
  И хоть на миг друг к другу подойти,
  Хоть ночь прожить. Что ночь? Скользнула мимо.
  И снова остаешься в дураках.
  Дорога Странника, увы, неотвратима -
  Она в чужих находится руках.
  Надежда! Как же ты необходима!..
  Я - Странник. Мы встречались сотни раз.
  Вы даже имени - и то не угадали,
  Скользнули мимо взглядом сонных глаз.
  Ну, хоть бы раз за руку придержали...
  Я - Странник. Путник. Я чужой для вас...
  Но, может, будет день необычайный -
  У косяка, вздохнув, скажу: "Открой.
  Я в этом мире только гость случайный.
  Но чей? Не знаю. Верно, твой?.."
  
  
  
  Смеясь
  
  Как умирает волк в собачьей драке?
  Когда вокруг шатаются собаки,
  Поверженного зверя сторонясь,
  Своей победе до конца не веря,
  Не подходя к изорванному зверю.
  Стрелять не будут, избегая траты.
  Зачем? В своих кишках увязли лапы.
  Как умирает он? Не заскулив. Смеясь.
  
  Как умирает князь, что черни продан?
  Когда кухарок дети, веселясь,
  За разом раз лицом макают в грязь,
  А медальон жены - на шее пьяной бляди,
  И две сосны уже согнули дяди.
  Все ждут лишь слез, чтобы казнить, глумясь.
  Как умирает он? Не плача. А - смеясь.
  
  Как принимает смерть последний воин?
  Расколот щит и нет в помине брони,
  Когда топор вогнали в поясницу,
  Когда понятно, что уже не распрямиться,
  Когда зубами не схватил удачи.
  И, деревом подрубленным валясь,
  Как умирает он? Не плача. А - смеясь.
  
  А если вдруг случится пережить
  Ту, что назвал женой и половиной,
  И ты придешь к ней с головой повинной
  Туда, где с жизнью бесполезна драка.
  В то место, где сейчас ты можешь плакать,
  Когда твоя душа - один огонь.
  Вцепись в гранит, чтоб отпечаталась ладонь.
  Мир говорит: "Ты можешь не стесняться".
  Поблажка лишь одна: ты можешь не смеяться.
  
  
  
  ***
  
  Татуировка на плече, повадка зверя.
  О, жизнь! Я верен был тебе, тебе не веря.
  А ныне нет ни злости, ни желанья
  Для сложного процесса выживанья.
  Измаялась душа, устала голова
  На жесткой шее нервного паяца.
  Ты так прекрасна, Жизнь, когда
  Мне за удачу позволяешь подержаться.
  
  Я верил сказкам, чудесам - боюсь, не буду.
  Тех презирал, кто предавал - сам был Иудой.
  Проворен в беге и умел в ударах в спину.
  Впустите, полюбивши, в дом - я вас покину.
  Любовь? Я против хора говорил: "Она моя!"
  И грызся волком перед сукой течной.
  Средь тысячей нюансов бытия
  Я верен был среди измены вечной.
  
  Меня пинали сапогом - носком в промежность,
  Я разгибался и вставал и верил в нежность.
  Полоска стали в рукаве, как дань природе.
  Платок к разбитой голове - жалеют, вроде?
  Как спутана колода мирозданья!
  За смехом часто корчит рожу боль.
  Восторг от яркой вспышки осознанья,
  А опыт, на поверку, выдаст ноль.
  
  О, Жизнь в чужих глазах, глазах любимой,
  Хоть на мгновенье задержись, не сразу - мимо.
  Хоть на секунду дай постичь смысл слова "двое",
  А дальше Мир зевнет, смеясь, душа покоем.
  Я ведаю закон - смеюсь и не ропщу,
  Мне безразлично ваше безучастье.
  И среди вашего безликого всевластья
  Я только Божьей помощи ищу.
  
  "Ну, где вас носит черт?" - ворчу сердито,
  И домиком сломалась бровь - по пьянке бита,
  И без согласья моего - всем дверь открыта,
  Мой стол под скатертью льняной - для всех корыто.
  Я Жизнь люблю, людей, я ваш танцую танец.
  Прошу лишь меж зубами губы кровеня:
  Я попросту устал. Забудьте все мой адрес.
  Оставьте нас вдвоем на нити бытия.
  
  
  
  ***
  
  Как в драке финку прозевать -
  При нашем веке скоротечном,
  Дорогу по сто раз менять,
  Последней не считать все встречи,
  По пьянке не узнать предтечу,
  Кусок удачи не урвать,
  Перед глухим давиться речью -
  Как в драке финку прозевать
  При нашем веке скоротечном.
  
  При нашем веке, где начало-
  Не помнишь, а конец - не видишь,
  Ты знаешь - люльку мать качала,
  Ты помнишь - первая кричала,
  Тобой прижатая к траве...
  Но все мутится в голове;
  Живя, не счесть, кого обидишь
  При нашем веке, где начало-
  Не помнишь, а конец - не видишь.
  
  Дороги по сто раз менять,
  Привычки к оным опасаясь,
  Но,как одна, они горят,
  Твоими пятками питаясь.
  Вперед куда-то порываясь,
  Покуда есть на чем шагать,
  С петель дорожных обрываясь,
  Дороги по сто раз менять,
  Привычки к оным опасаясь.
  
  Последней не считать все встречи,
  Ту, что Одна - не признавать,
  Считать любую - первой встречной
  И мимо счастья прошагать,
  Еще расправив сдуру плечи.
  А позже, в бок словив картечи,
  Сквозь бред к оставленной взывать.
  Последней не считать все встречи,
  Ту, что Одна - не признавать.
  По пьянке не узнать предтечу,
  Что послан был тебя спасать,
  Тащить тебя из мутной речки,
  А после - без толку орать,
  Цепляться к людям, приставать,
  Надеясь слышать: "Я отвечу,
  Как с грязи на Путь Млечный встать".
  По пьянке не узнать предтечу,
  Что послан был тебя спасать.
  
  Кусок удачи не урвать, понять
  Пытаясь, кто ты есть на свете.
  Кричишь - ответа не слыхать,
  Приветствуешь, моля лишь о привете,
  Плестись пешком, хоть мог катить в карете.
  И нажитое тут же с рук спускать.
  В мечтах о вечном - сдохнуть на диете -
  Кусок удачи не урвать, понять
  Пытаясь, кто ты есть на свете.
  
  Перед глухим давиться речью,
  Перед слепым - мольберт держать,
  Скупца толкать в кутеж беспечный,
  К немому с песней приставать,
  Не грош - совет - давать увечным...
  С разбитой мордой после встать,
  Грустя об общем бессердечье.
  Перед глухим давиться речью,
  Перед слепым - мольберт держать,
  
  Как в драке финку прозевать -
  При нашем веке скоротечном,
  Дорогу по сто раз менять,
  Последней не считать все встречи,
  По пьянке не узнать предтечу,
  Кусок удачи не урвать,
  Перед глухим давиться речью.
  Как в драке финку прозевать
  При нашем веке скоротечном.
  
  
  
  ***
  
  Как порожденье безнадежности - война -
  Развязана от имени безличья,
  Для перехода на багровые тона
  От серого окраса безразличья.
  Пока пусть благостна и немотна страна,
  Пока еще корова - не волчица.
  Где тысячи умеющих стрелять,
  Там тысячи сумеют научиться.
  
  Причина для начала? Кто же враг?
  Извечный детонатор - "Кто нас предал?"
  ... От гопака между водой и хлебом,
  Когда хребет ломают просто так,
  Ничтожества, вознесшиеся к небу
  На мутной пене бешеных собак.
  
  ... От разграничья меж землей и небом,
  От тяжести вопроса: "Кто же я?"
  Бродячая комета пограничья
  Меж сном и явью, между был и не был.
  Где полуголод, полусвет и полужизнь
  Должно родиться в черепных коробках.
  Дешевле будет взяться за ножи,
  Чем скорчиться на бельевой веревке.
  
  Ах, как глупа винтовка без бойка,
  Собачий бред по неубитой кошке.
  И чья-то недопетая строка...
  И россыпь гильз на выбитом окошке...
  И ворон мертвый на расстрелянном бетоне...
  И вверх ногами вздернута тоска...
  И прошлое зовется moveton"ом...
  Веселые деньки - шальные времена!
  
  И буйной ярью вереницы дней,
  И листопад сменился снегопадом,
  И пуля в голову в Саду Двенадцати камней,
  И дом пустой с расстрелянным фасадом,
  И разрешен (в конце концов!) вопрос "Кто я?"
  (Пусть назовут потом прозренье это адом).
  ... Но кто-то взвоет: "Смысл в болотце бытия,
  Верните тину - и другого нам не надо"
  
  
  
  Бейт трехлапого
  
  Страхи - детская потеха,
  Повод для чужого смеха,
  И другим всегда не к спеху,
  Если ты их раб.
  
  Любят, если всех уверишь,
  Что кошмар ты сам промеришь
  ... Насмерть бьют, когда поверишь,
  Предадут, когда ослаб.
  
  
  
  
  
  ***
  
  Так, как будет от этого "Есть" -
  Не хочу,
  Раз молчаньем опять опоясано горло...
  Что я нынче?
  Лишь тень,
  Беззаветная лесть палачу,
  Тихий отзвук нечеткого говора...
  Так, как будет от этого "Есть" -
  Не хочу.
  
  Так, как будет от этого "Здесь" -
  Не хочу.
  Где размеренным боем часов
  Провожают минуты,
  Где не нужен себе и судьбе,
  Только должен при этом кому-то.
  Так, как будет от этого "Здесь" -
  Не хочу.
  
  Что же выйдет из этого "Здесь" и из "Есть",
  И из "Я не хочу", если это
  Лишь пени Раба Повелителю,
  Засапожник на смену мечу,
  Яд в бокале вина Победителю,
  Это подло? На это я лишь промолчу
  Потому так, как будет,
  И из этого "Есть" и из "Здесь" -
  Не хочу.
  
  
  
  Слабость
  
  Домой...
  Нескошенным колоском,
  С кровью выдранным волоском,
  Глоткой резаной улыбаясь, ползком
  Домой...
  Стрелой за тоненьким голоском,
  Домой...
  Смехом, переходящим в вой,
  Монетой в скучающих пальцах судьбы
  Домой...
  Не понимая, что это...
  Змеей в горящем лесу...
  Домой...
  С жизнью на ножах и с собой,
  Не помня, где слышал это:
  "Домой!"
  Ни разу не видев его -
  Домой...
  В колодку с руками и головой,
  Через безумных препятствий строй,
  Сквозь все... Но лишь не через себя -
  Домой...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"