Аннотация: Чего стоит и чего достойно человеческое упрямство?
Дарю Ирке Шаманке
1
...С самого начала он знал, что ничего хорошего из этого похода не получится. Но что толку было думать об этом сейчас, когда Эгир с Тором устроили веселую, по их меркам, не то потасовку, не то игру, и теперь Тор кидал с неба огненные стрелы молний, а Эгир старался поднять волны к невидимому в царившем хаосе, небу?
Их драккар несло невесть, куда, волны слизывали викингов с румов, мачту снять они не успели, смогли только убрать парус, потому до сих пор еще и прыгали по волнам, по сути, уже ни на что не надеясь. Никто из них никогда не видел подобного шторма - налетевшего из ниоткуда, без предвестников своего появления, более того, обрушившись на драккар прямо из молочной кисеи небывалой плотности тумана, который предшествовал шторму. Такого быть просто не могло, одно не соответствовало другому, но, тем не менее, случилось.
Сигурд, хевдинг, мертво вцепился в кормило гибнущего драккара, прилагая все силы для того, чтобы держать "Барана", свой маленький драккар, носом к бешеным водяным валам. Пока еще "Баран", упрямый, как и животное, в честь которого он был назван (и, кто забыл, посвященное самому Хеймдаллю), держался на плаву, уткой взлетая на гребни зеленых холмов.
В северных землях, откуда были родом и Сигурд со своими викингами, поговаривали, что, если бы "Барана" переименовали в "Сигурда" в честь владельца, смысл бы не поменялся. Упрямством Сигурд прославился так же, как и своими отчаянными вылазками с малым хирдом в земли Британии и страны франков, русов и варягов, словом, во все те земли, куда добирались на своих драккарах викинги в поисках богатства и славы, а заодно и самой лучшей смерти - в бою.
Но в этот раз, судя по всему, их ждала совсем другая смерть. Рано или поздно, а шторм разнесет их драккар в щепки, несмотря ни на не знающую равных выносливость "морских коней", ни на безумное упрямство их хевдинга, который все так же стоял, мертво вцепившись в кормило. Смутить или напугать этого человека было, мягко говоря, не просто. На дно он пойдет, по-прежнему держа в руках мокрое дерево кормила.
Те, кто еще оставался жив, тоже не походили на перепуганное зверье в горящем лесу - до мяса сдирая кожу с ладоней, воины раз за разом вгоняли весла в зеленую шкуру разъяренного моря - вечного друга и кормильца, так легко и охотно становившегося врагом. Отбивать ритм было незачем и некому, но люди гребли так же дружно и одновременно, как в ясную погоду, под мелодичные удары бронзового била. Они будто сердцем, кровью чувствовали друг друга и оттого поднимали и опускали весла одновременно, не имея даже возможности разглядеть спину сидящего впереди.
Сигурд, мужчина лет сорока, беловолосый, как и большинство его сородичей, с наголо обритой с боков головой, с длинной косой, сейчас вившейся по ветру, зло оскалился - брызги били его в лицо, он почти ничего не видел и ненавидел за это шторм, весь мир и себя в придачу - он вел корабль просто вслепую, чуя направление волн тем чутьем, которым обязан обладать кормщик. Сейчас он думал, что этого ему скоро не хватит и негромко рычал сквозь мертво стиснутые зубы. Он чувствовал, что ветер кружит, волны меняют направление, а ему оставалось только уповать на свое везение и уже упоминавшееся чутье. Он понятия не имел, где они и куда их несет, как далеко до родных берегов или чужих земель, не знал, когда кончится шторм, не мог знать, чем все это кончится, но зато он знал, что он вышел в море тогда, когда захотел сам, не послушав ничьих советов и наплевав на дурные предзнаменования. Разве этого мало? Жаль, конечно, что из-за этого им всем придется погибнуть, но, останься он на берегу до начала общего выхода драккаров в дорогу после того, как на пиру заявил, что завтра выйдет в море, он умер бы, как Сигурд Упрямец, перестал бы быть тем, кого знали все и которым привык быть он сам, чего бы ему этого не стоило. Что до хирдманов - то тут совесть его была спокойна. Они вполне могли бы отказаться от похода до начала путины и ему, скорее всего, пришлось бы прислушаться к ним или идти в море одному на рыбачьей лодчонке. Они решили довериться ему, как привыкли делать это за много лет и не его вина, что им придется, судя по всему, об этом пожалеть. В конце концов, время самых злых весенних штормов миновало, а этот, судя по всему, Эгир приберег специально для них.
- Хей, хей, хей! - громоподобный, чудовищный голос Сигурда, которым, помимо упрямства, он славился даже среди своих горластых соплеменников, прорезал вой бури, поневоле вселяя пусть слабое, но подобие надежды в сердца его спутников. А холодные сердца викингов, если удавалось разжечь в них даже очень слабый огонек, очень неохотно остывали и чаще всего или по достижении цели, или со смертью своих хозяев. Сейчас они снова забили в ребра воинов так же требовательно и зло, как те сами били веслами черную, ярившуюся воду.
"Баран" снова взлетел на гребне волны, и Сигурд увидел далеко впереди смертоносную белую полоску. Сигурд всмотрелся внимательнее, в глубине души надеясь на то, что его исхлестанным соленой водой глазам просто показалась эта жуткая белая полоса, воплощенный смертный приговор - полоса прибоя. Драккар вновь подняло к небу, и Сигурд убедился, что впереди берег. Какой? Да какая разница, об какой берег разбиваться?
Ветер снова ударил в драккар, но уже не в корму, скорее, в борт, Сигурд с огромным трудом удержал "Барана" носом к волне и понял, что если ветер переменится, а он успеет вклиниться между двумя валами, то их понесет вдоль берега. Кто знает, насколько тянется берег и не продлит ли он попросту ненадолго их борьбу, но попробовать стоило.
Викинг зло улыбнулся, подобрался, как рысь перед прыжком с ветки. Ветер снова попробовал свои силы, стих на мгновение, почти умер и ударил - и в тот же миг Сигурд до отказа повернул кормило, рискуя попросту перевернуть свой драккар, который почти улегся бортом на воду.
- Х-ха! - победоносно взвыл Сигурд, когда драккар выровнялся и, избежав удара волны в борт, легко взлетел на вторую и перед собою, к огромному облегчению, Сигурд больше не видел белой полосы - только непроглядную тьму и шапки волн, освещаемых вспышками молний, почти беспрерывно бивших во вздыбленное сейчас зеленое поле моря. Норманн был готов сражаться с яростью богов и дальше, до последнего, одержанная победа укрепила его веру в себя и в свою удачу. Воины не видели ни надвигавшегося прибоя, ни успели понять, почему хевдинг сменил курс, но ритмично сгибали и разгибали спины, по-прежнему без устали ворочая тяжелые весла. Битву они еще не выиграли, но пока что и о поражении говорить было рановато. Наверное...
2
- Глупый, глупый северный медведь! - раздалось совсем рядом, и Сигурд моментально обернулся на голос, говоривший на его языке, но с сильным акцентом и с презрительной ленцой в голосе. Как глупо попасться, Локи побери этот лес и его глупость!
Сигурд умывался над лесным родником, положив на щит свой боевой топор, а рядом толстую кожаную безрукавку, с пришитыми к ней железными кольцами. До его оружия было всего пара шагов, но он видел, сколько стрел смотрит на него с натянутых луков и понимал, что любое резкое движение убьет его вернее молнии с небес.
Зеленые кусты просто поросли, казалось, копьями и шлемами выходивших из леса основных сил британцев, ждавших здесь своего часа, пока они, пристав к берегу, уничтожали небольшую группу встретивших их высадку воинов. Как узнали британцы, куда пристанет "Баран", как успели собрать войско и спрятать его в лесу, Сигурд не знал, а теперь и вряд ли узнает.
Прямо перед ним стоял человек его роста, в длинной кольчуге, кожаном, обшитом металлическими пластинками, шлеме, в высоких сапогах и полотняных, тонкого сукна, штанах. На плечах его лежал длинный плащ, а в руке он держал обнаженный меч. Чуть позади него стояли еще несколько человек, отличавшихся от остальных воинов снаряжением, а главное, выражением лиц и манерой держаться.
Сигурд не ответил тому, кто назвал его глупым северным медведем, он молча обежал глазами отряд, выходивший из леса, и его рев раскатился над лесом и докатился до берега моря, где его хирдманы обирали убитых и ждали его возвращения: "Уходите в море! Засада!" Он знал, что его услышали и знал, что никто не задержится на берегу, а драккар успеет уйти в море. Те, кто вышел из леса, поняли это не хуже него - поняли, что опоздали и что им придется довольствоваться им одним.
После расправы над заставой, Сигурд велел собрать оружие, а сам пошел в росший рядом с берегом лес, чтобы осмотреться, где, наткнувшись на родник, решил смыть с себя чужую кровь. Что толкнуло его на такую глупость в неразведанном еще месте - вряд ли бы и сам он сумел дать ответ. Вокруг было тихо, над лесом не метались птицы, всегда выдававшие засады, в лесу не пахло ни железом, ни кожей, но все равно, глупость, совершенная им, вполне заслуживала смерти, которая его ожидала. До оружия его было шага три, до стоявшего перед ним воина, судя по всему, предводителя - один, может быть, два. Они не подкрались к нему, нет. Он сам к ним пришел. Сам дался им в руки, сняв одежду и оружие.
- Что у него на голове? - коверкая норманнские слова, но вполне понятно спросил у предводителя один из стоявших чуть позади того, воинов. Разговор шел на понятном Сигурду языке нарочно. На выбритой с боков голове Сигурда, справа, синим зигзагом шла татуировка, изображавшая, для понимающих, ворона. Сигурд еще успел подумать, что вряд ли тут есть понимающие, как внезапно предводитель бриттов, к которому был обращен вопрос, ответил: "Это ворон. Любимая птица их бога - падальщик" - и рассмеялся, глядя Сигурду в глаза. Зеленоватые глаза викинга были совершенно спокойны, он стоял перед ними один, безоружный, даже нож его лежал там же, где и щит с топором, с обнаженным торсом, обвитом жесткими веревками мускулов, украшенный шрамами, как старыми, так и полученными, судя по виду, не так давно. Лицо его на миг перекосило в гримасе сильнейшего презрения и снова окаменело. Презрения к самому себе.
- Я думаю, что они уже отошли от берега. Но не думаю, чтобы они успели уйти так далеко, чтобы не увидеть столб, на котором мы распнем их товарища и тот огонь, на котором он сгорит, - спокойно проговорил предводитель британских воинов.
На лице Сигурда снова ничего не отразилось. Он лишь чуть сдвинулся вбок, словно невзначай встав так, что обращавшийся к нему эрл оказался прямо перед ним.
- Я сказал, что сделаем мы, - продолжал эрл, - а что скажешь ты, северянин?
Сигурд по-прежнему молчал, неестественно высоко задрав подбородок, окаймленный густой светлой бородой, и не моргая смотрел на саксонского вождя.
В бою Сигурд обычно кидал свой щит на спину и сражался двумя руками тяжелой секирой. Она и лежала сейчас на щите, рядом с его безрукавкой и ножом. Но топоров у него было два. Второй, полегче, он обычно пускал в ход, когда щит надо было не вешать на спину, а держать на руке и двуручная секира становилась слишком тяжелой. Тогда она отправлялась за спину.
...Второй топор был воткнут, по старинной привычке держать нужную вещь под рукой, в ствол сосны, выросшей прямо у родника, в котором он и умывался, когда его застали врасплох. И сейчас он, не меняя выражения лица, молча и спокойно, словно зачаровав окружающих его врагов, выдернул топор из дерева и коротко и равнодушно вонзил его в грудь предводителя британцев, тут же выдернул его, на миг упершись второй рукой в грудь убитого, но еще не упавшего сакса и обрушил топор на голову второго врага. Шагнул вперед, в сторону стоявших за убитым вождем, знатных воинов и, внезапно сменив линию удара, направленного в голову третьего воина, обрушил топор тому на колено с такой силой, что несчастный взлетел над землей, словно стебелек, подрезанный косой.
Сигурд не пытался прорваться к берегу, не было смысла - его драккар уже ушел, а побеги он туда, его просто нашпигуют вдогон стрелами, вот и все, чего он добьется. Нет уж, лучше умереть тут, в лесу, прихватив с собой в Вальгаллу как можно больше врагов.
И он влетел в ряды противника и закружился там, словно язык пламени в соломе. Железные мускулы викинга послушно вершили его волю, и вскоре он с ног до головы был залит чужой и своей кровью. Своя сочилась из случайных и неопасных ран, а вот чужая то и дело фонтаном взлетала в воздух, унося с собой очередную душу. Сигурд не особо интересовался, куда идут души британцев после смерти, знал лишь, что их душам с его душой не по пути.
За непостижимо короткий промежуток времени Сигурд зарубил еще восемь человек, в придачу к трем первым, а затем, закрывшись щитами и выставив перед собой копья, саксы окружили его плотным кольцом, остриями копий прижали к земле, придавили щитами и спутали руки и ноги. Затем, подвесив Сигурда, как тушу добытого на охоте оленя, на срубленную там же жердь, его понесли на морской берег. Судя по всему, они собирались поступить с ним именно так, как обещал их покойный ныне предводитель - распять его и сжечь. Сигурд, покачиваясь на шесте, погрузился в думы о том, попадет ли он на пир к Одину, если умрет так, как его собирались умертвить. Но он не был жрецом и потому вскоре прекратил ломать себе голову, будучи, как и любой северянин, фаталистом по природе своей куда глубже, чем люди низких земель.
Сигурда бросили на песок под охрану двух молодых воинов и занялись приготовлением к казни - срубили в лесу два дерева потолще того шеста, на котором его принесли и теперь сколачивали их обухами топоров в форме креста, затем на крест положили Сигурда, растянув ему руки, вбили в них железные штыри, прикрутили веревками и, подняв крест, врыли его глубоко в прибрежный песок, укрепив снизу камнями. Ни единого звука не слетело с губ викинга, пока его прибивали и поднимали. Когда поднимали крест, один из саксов неосторожно оперся рукой в дерево рядом с головой викинга и Сигурд зубами вцепился ему в запястье, с упоением растирая зубами чужую плоть, упиваясь вкусом вражеской крови, не обращая внимания на сыпавшиеся удары завывавшего от боли сакса, пока палкой не разжали ему челюстей. После этого крест установили без дальнейших приключений.
Он жадно смотрел в море и хоть не видел, но знал, что не так уж далеко от берега подпрыгивает на поднимавшейся волне его драккар, а значит, они хоть и ушли в море, но пока что не повернули домой, а решили посмотреть, что будет дальше, а то и вернуться. Значит, сейчас на мачте, на самом ее верху, висит самый маленький и легкий, самый глазастый викинг его хирда, Хаки. И если он, Сигурд, не видит драккар, то Хаки прекрасно видит его, Сигурда и все, что творится на берегу. Видит и то, что слишком много врагов высыпало на берег, чтобы попытаться спасти хевдинга. Но мало ли, что еще может случиться!
К подножью креста натаскали дров и хвороста, снизу умело проложили сухой травой и мелкой веткой и только-только затеплили там огонек, как хлынул такой ливень и задул такой промозглый, злой, северный ветер, что костер сразу погас, ничего не стало видно на расстоянии вытянутой руки, а песок, который нес ураган, казалось, сек кожу до крови. Люди кинулись под защиту сосен, а потом сквозь вой ветра Сигурда расслышал слова команды и отряд ушел в лес и, судя по всему, направился к дому. Очевидно, новый предводитель здраво рассудил, что Сигурд так и так сдохнет на кресте, мочить и мучить людей в бурю нет никакого смысла, а викинги ушли в море и не помогут пленнику. Выглядело это все более, чем разумно.
Выглядело бы разумно, если бы, как говорится. Пока могучий ветер не превратился в шторм, отчаянный хирд Сигурда вылетел на пологий берег вместе с "Бараном", молниеносно, звериным чутьем, нашли викинги крест с распятым на нем вождем, вывернули его из песка и отнесли на драккар, который стащили в море и, благодаря богов за то, что не было там ни скал, ни мелей, ни рифов, а был час прилива, поспешили от берега дальше в море, пока начавшийся ураган не набрался сил и не прибил их к берегу навечно.
3
Воспоминание о старом походе, в которое он погрузился на миг, словно вне своей воли, укрепило дух Сигурда. Тогда он отказался сдаться или просить пощады, он сражался. Он будет сражаться и теперь. И он все равно найдет дорогу туда, куда изначально предполагал повести "Барана" - в земли франков. Пусть сейчас он даже представления не имеет, где носят обезумевшие водяные валы, слизывавшие и гасящие звезды в небе, его драккар. И пусть для набега, даже для всегда рискованных, на грани поражения, набегов Сигурда и его хирда, даже для такого набега осталось совсем мало людей - пусть. Будет так, как он пожелал - раньше всех они вышли в море и еще удивят всех, вернувшись. Дело вовсе не в том, чтобы переупрямить всех. Дело в том, что он не мог поступить иначе. Поступить иначе для него значило перестать быть собой и означало для него смерть, а по сути, было намного хуже смерти. Что будет после смерти, он хотя бы знал, а что будет, перестань он быть Сигурдом Упрямцем, он и представить себе не мог. И не хотел. Порой, в глубине души, после тяжелых утрат и поражений, он, стыдясь самого себя, думал, что все могло бы обернуться иначе, если бы... Если бы он не был собой. На этом сомнения почти всегда оставляли его. Мир его был целостен и прекрасен - война, море, дом. Дорога на войну и дорога домой лежала морем и это и были три опорных скалы мироздания Сигурда, так как иной жизни он не видел и не желал. Он не гнался за богатством, щедро оделял своих хирдманов, выделяя себя чуть ли не равную с ними долю и потому не был самым состоятельным хевдингом, но ни о ком не говорили и не спорили больше по Норвегии, Дании и Свее, как о нем - Сигурде Упрямце, малом хевдинге, с которым считались даже могучие ярлы, охотно приглашавшие его и его малый хирд в свои многокорабельные походы, на что он далеко не всегда соглашался.
И ему везло. Отчаянно, непростительно везло. Везло почти всегда, правда, судьба порой резко ровняла счет, отнимая внезапно, сразу и что-то действительно дорогое. Но этому придавалось мало внимания как окружающими, так и им самим, как видели все. Он был несокрушим, казалось, его не ждут ни поражения в битвах, ни смерть в волнах - он уходил, он возвращался и получал то, чего хотел. Он один знал цену этого везенья и он один знал, что его несокрушимость зависит от того лишь, как долго он сможет и пожелает быть несокрушимым, поддайся он слабости хотя бы на волосок - и удача уйдет от него, а дальше все, что было им самим и тем, что окружало его, расползется, разлезется как пучок волчьей шерсти на ветке.
Тут Тор и Эгир внезапно решили прекратить веселье, грозившее перейти в битву богов и шторм просто прекратился, так же внезапно, как и начался - казалось, что волна, на гребне которой летел к небу "Баран" исчезла и драккар с высоты тяжело рухнул днищем на воду и замер, оглушенный внезапной тишиной, ночной темнотой и завороженный засиявшими звездами и полной луной, которую, казалось, чудом не сбили волны с неба в эту бешеную ночь.
- Сушите весла, - коротко приказал Сигурд, - а потом всем спать. Запалим фонарь на мачте, чтобы какой-нибудь недоумок не врезался в нас, хотя вряд ли в море поблизости остались на плаву корабли, если даже и были, - в голосе хевдинга неумело пряталась удовлетворенная на время гордыня. Викинги согласно прогудели что-то и попадали, кто где сидел и сразу же заснули. Сигурд не стал устраивать даже переклички, уже по ответным возгласам поняв, как мало осталось его людей. Он запалил фонарь, укрепил его на мачте и повалился спать у ее подножья.
Проснулся он позже всех. Во сне он видел свою покойную жену, которую, словно запретив себе даже такую слабость, не видел во снах почти никогда, а заодно и дочь, с которой расстался всего лишь три дня назад. Он проснулся резко, сразу же сбросив с себя всю сонную наволочь и осмотрелся. Увиденное ужалило в самое сердце.
Дело было даже не в том, что они стояли в горле их же родного фьорда, куда принесли их шуточки Эгира и забавы Тора. Это бы еще куда ни шло, в конце концов, над волнами и ветром властны лишь боги.
Дело было даже и не в том, что от хирда, кроме него самого, осталось всего лишь десять человек. Он не побоялся бы выйти в море и со столь малым хирдом.
Дело было в том, что на лицах викингах, в их глазах увидел он ясно радость от возвращения к родным берегам, надежду, что он, Сигурд, прикажет пристать к берегу, не искушая богов больше, а также решимость противиться ему, своему хевдингу, если он, понукаемый своим невиданным даже среди упорных викингов, упрямством, решит вернутся в море, не сходя на берег.
- Прочь с драккара, трусы, - негромко сказал Сигурд, не спрашивая ни о чем и не пускаясь в разговоры. Они уже предали его, зачем ждать еще одного предательства?
Викинги, не осмеливаясь посмотреть на своего вождя и уж подавно не посмев спросить, что будет делать он, попрыгали с борта в студеную воду и поплыли к берегу.
С берега потянул сильный, свежий ветер, Сигурд распустил парус, понимая, что в случае нового шторма ему ни за что не убрать парус одному и, круто заложив кормило, повел драккар за ветром, мельком посмотрев на высокий утес фьорда, выше всех вознесшийся над морем. Она уже была там. Что она сделает?
...Драккар, шедший к берегу, развернулся и снова пошел в открытое море. На утес, видимый с моря, легко взбежала девочка лет десяти и из-под ладошки посмотрела на драккар. Да, она не ошиблась, это был драккар ее отца, чуть было не вернувшийся домой. Невысокая, в мать, которую она убила, приходя в этот мир, девочка носила имя, которое дал ей за это отец - Игульфрид, что означает, как всем известно, "прекрасный ёж".
Игульфрид, дочь Сигурда знала, что на кормиле, отправляясь в море один, скорее всего, на верную смерть, может сидеть только один человек - ее отец. Видела, как попрыгали с борта остатки его хирда. Знала она и то, что он видит ее. Знала, что если она помашет ему, то он вернется на берег, при всем его упрямстве. Ибо Игульфрид была той основой, на которой стояли три опорных камня мироздания Сигурда - война, море и дом.
Но Игульфрид была дочерью Сигурда Упрямца. Поэтому шмыгнула носом, отвернулась и сбежала с утеса вниз, в лес, не желая смущать отца, вновь вышедшего в путь.