Лебединский Дмитрий Юрьевич : другие произведения.

Деревня

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


ДЕ­РЕВ­НЯ

   Пе­ре­до мною, по­блек­шая от вре­ме­ни лю­би­тель­ская фо­то­гра­фия 1948 го­да, ед­ва ли не един­ст­вен­ная, тех лет, со­хра­нив­шая моё ли­цо от по­ся­га­тельств вре­ме­ни. Я стою ря­дом с де­воч­кой мо­их лет, и её ма­те­рью, - обе Ма­рии, - и обе они, - мои но­во­яв­лен­ные де­ре­вен­ские род­ст­вен­ни­цы. Тот, 1948 год, и, ещё один, - 1949, - ка­ну­ли для ме­ня в веч­ность, не ос­та­вив мне ни­че­го, кро­ме этой фо­то­кар­точ­ки и смут­ных вос­по­ми­на­ний, ко­то­рые я спе­шу за­кре­пить на бу­ма­ге. Вот они.
   Мне ис­пол­ни­лось 9 лет, ко­гда со­стоя­лась моя по­езд­ка в де­рев­ню, где я дол­жен был жить всё ле­то без ма­мы, в ок­ру­же­нии лю­дей ра­нее не­зна­ко­мых мне. Эти лю­ди, - близ­кие род­ст­вен­ни­ки мое­го от­чи­ма, быв­ше­го жи­те­ля Псков­ской глу­бин­ки, ко­гда-то, ещё до вой­ны став­ше­го жи­те­лем Ле­нин­гра­да, и, од­но­вре­мен­но, ра­бо­чим на од­ном из его за­во­дов. Об­ра­зо­ва­ние своё он за­кон­чил по­сле пя­ти лет обу­че­ния в шко­ле, но при­род­ный ум, и, при­род­ная же смет­ка, во мно­гом ни­ве­ли­ро­ва­ли не­дос­тат­ки его об­ра­зо­ва­ния. Он был от при­ро­ды ода­рён ост­ро­уми­ем, бы­ст­рым вни­ка­ни­ем в суть лю­бо­го во­про­са, и за­ме­ча­тель­ной вос­при­им­чи­во­стью к ов­ла­де­нию са­мы­ми слож­ны­ми про­фес­сио­наль­ны­ми на­вы­ка­ми, от­че­го, уже к три­дца­ти го­дам (вы­кинь­те 4 го­да вой­ны) о нём ок­ру­жаю­щие го­во­ри­ли, что он ро­дил­ся с "зо­ло­ты­ми ру­ка­ми". Всех удив­ля­ла его про­фес­сио­наль­ная раз­но­сто­рон­ность. Бу­ду­чи от­лич­ным сле­са­рем, он за свою жизнь су­мел по­ста­вить не­сколь­ко де­ре­вен­ских до­мов, т.е. ов­ла­дел плот­ниц­ким де­лом, вер­ши­ной ко­то­ро­го яв­ля­ет­ся по­строй­ка хо­ро­шей де­ре­вен­ской из­бы. Под­смот­рев у на­ше­го квар­тир­но­го со­се­да, сто­ля­ра - крас­но­де­рев­щи­ка, приё­мы его ра­бо­ты, мой от­чим тут же из­го­то­вил часть ме­бе­ли, вклю­чая, пись­мен­ный стол, ко­то­рый в на­шем до­ме про­сто­ял бо­лее три­дца­ти лет, - до са­мой его смер­ти. Он от­лич­но чи­тал чер­те­жи, и не­од­но­крат­но, ещё до ста­дии из­го­тов­ле­ния то­го или ино­го слож­но­го ап­па­ра­та, он вно­сил свои кор­рек­ти­вы в его кон­ст­рук­цию, тем са­мым, улуч­шая из­де­лие. Ко все­му пе­ре­чис­лен­но­му мож­но до­ба­вить, что и внеш­но­стью он об­ла­дал не­за­уряд­ной: вы­со­кий, строй­ный, ат­ле­ти­че­ски сло­жен­ный, без грам­ма лиш­не­го жи­ра блон­дин, про ко­то­рых го­во­рят "кон­до­вый ру­сак". Пря­мой тон­кий нос до­пол­нял этот порт­рет муж­чи­ны, быв­ше­го ко­пи­ей порт­ре­та вои­на - скан­ди­на­ва древ­но­сти. Со­всем не уди­ви­тель­но, что моя мать, ос­тав­шись од­на, от­да­ла ему пред­поч­те­ние в вы­бо­ре спут­ни­ка жиз­ни. Од­ним ув­ле­че­ни­ем, ко­то­ро­го он не скры­вал всю свою жизнь, бы­ла его род­ная де­рев­ня, лю­би­мая им са­мо­заб­вен­но. В ней он про­во­дил все свои от­пус­ка, под­га­ды­вая их к се­но­кос­ной по­ре. Ни­ко­гда и ни­ку­да, кро­ме сво­ей де­рев­ни "Ручь­е­вая", что в Псков­ской об­лас­ти, он в от­пуск не ез­дил. Там он вка­лы­вал "до седь­мо­го по­та" на се­но­ко­сах, да ста­вя до­ма сво­им быв­шим од­но­сель­ча­нам.
   Пер­вая моя по­езд­ка в эту де­рев­ню бы­ла пред­при­ня­та в со­ста­ве всей на­шей се­мьи, но ма­ма уже че­рез па­ру дней по­ки­ну­ла нас, вер­нув­шись на свою ра­бо­ту, а я ос­тал­ся с от­чи­мом и его род­нёй, на пре­иму­ще­ст­вен­ном по­пе­че­нии баб­ки Ефи­мии (ба­бы Фи­мы), - оди­но­кой ста­руш­ки, воз­мож­но да­же и не род­ст­вен­ни­цы, а при­бив­шей­ся к до­му хо­зя­ев - род­ст­вен­ни­ков от­чи­ма, ещё во вре­мя вой­ны. При­выч­ка её, рас­смат­ри­вать всё, что ей не­об­хо­ди­мо бы­ло уви­деть, по­вер­нув го­ло­ву на­бок, ме­ня сна­ча­ла сме­ши­ла, т.к. очень эта её при­выч­ка бы­ла схо­жа с тем, как ку­ри­ца, вы­гля­ды­вая на зем­ле зёр­ныш­ко, по­во­ра­чи­ва­ет имен­но так свою го­ло­ву. У ба­буш­ки Фи­мы при­чи­на так гля­деть бы­ла иной; один её зра­чок был при­крыт туск­лым бель­мом, а вто­рой, - то­же, уже го­лу­бел на­чи­наю­щей­ся ка­та­рак­той, ос­та­вив­шей, по-ви­ди­мо­му, толь­ко уз­кое зри­тель­ное по­ле, по­зво­ляю­щее ей по­ка об­хо­дить­ся без по­во­ды­ря. Но баб­ка Фи­ма бы­ла ещё, что на­зы­ва­ет­ся, при де­ле. Она ве­ла хо­зяй­ст­во в до­ме: стря­па­ла, пек­ла хлеб и уби­ра­лась, по­ка хо­зяе­ва тру­ди­лись: кто в по­ле, кто в кон­то­ре. Се­мья, в ко­то­рой я очу­тил­ся в ка­че­ст­ве па­сын­ка пле­мян­ни­ка хо­зяи­на это­го до­ма, со­стоя­ла, кро­ме его са­мо­го, - быв­ше­го в ту по­ру пред­се­да­те­лем ма­ло­мощ­но­го кол­хо­за "Друж­ные ре­бя­та", из его же­ны - Ма­рии, сы­на сем­на­дца­ти лет, - то­же Ива­на, до­че­ри Ма­ши - мо­ей од­но­лет­ки, пра­де­да - де­да Гри­ши, - дав­но, ещё за­дол­го до вой­ны пе­ре­шаг­нув­ше­го сто­лет­ний юби­лей, и, уже из­вест­ной вам ба­бы Фи­мы. Пред­се­да­те­лев дом, - луч­ший, и са­мый боль­шой дом в де­рев­не, со­сед­ст­во­вал с дво­ром, де­мон­ст­ри­рую­щим са­мую край­ность де­ре­вен­ско­го бы­та тех вре­мён - пол­ней­шую ни­ще­ту. Сгнив­шие ниж­ние вен­цы сру­ба со­сед­ской из­бы, дав­но про­се­ли, ско­со­бо­чив весь сруб, и сдви­нув кры­тую со­ло­мой кры­шу на­бок, слов­но шап­ку у креп­ко под­гу­ляв­ше­го му­жи­ка. Стёк­ла окон это­го до­ма, из-за пе­ре­ко­са рам по­ло­па­лись, и их круп­ные фраг­мен­ты бы­ли при­ла­же­ны вна­хлёст, а по сты­ку этих ос­кол­ков из­нут­ри про­ма­за­ны гли­ной, под­твер­ждаю­щей во­пию­щую ни­ще­ту хо­зяй­ки - вдо­вой жен­щи­ны лет со­ро­ка пя­ти, вы­гля­дев­шей в то вре­мя на все ше­сть­де­сят. Она жи­ла в сво­ей ха­лу­пе с сы­ном, - два­дца­ти­лет­ним де­ре­вен­ским ду­рач­ком, по име­ни Гер­ман. Де­ре­вен­ская Русь - рай для ду­ра­ков. Их жа­ле­ют, под­карм­ли­ва­ют, и ста­ра­ют­ся не оби­жать. Но, ка­ко­во-то их ма­те­рям при­хо­дит­ся?! Я час­то ви­дел за ог­ра­дой, раз­де­ляю­щей два со­сед­ст­вую­щих ого­ро­да, си­дя­щую на за­ва­лин­ке Ев­до­кию - Ду­сю, по­ло­жив­шую свои лок­ти на рас­став­лен­ные ко­ле­ни. Све­сив­шие­ся кис­ти её рук то­щи и жи­ли­сты, с ог­ром­ны­ми пе­ре­пле­те­ния­ми вздув­ших­ся вен, слов­но ве­рёв­ки опу­тав­ших да­же её паль­цы. Вы­мо­тан­ная ра­бо­той на кол­хоз­ном по­ле, она на свой ого­род уже не име­ет сил, но ря­дом с ней си­дит её сын, ко­то­рый, буб­ня под нос, про­дол­жа­ет ка­ню­чить у ма­те­ри ка­кой-ли­бо еды, а в их до­ме, - "ша­ром по­ка­ти" - всё дав­но подъ­е­де­но им са­мим. Не под­ни­мая глаз на сво­его сы­на, она от­ве­ча­ет ему: "Ско­ро ко­ро­ва с па­сть­бы вер­нёт­ся. По­дою, - по­пьёшь мо­ло­ка. А по­ка по­хо­ди по де­рев­не, - мо­жет, кто хле­ба те­бе даст. Или по­до­ж­ди, по­ка сва­рю кар­тош­ку. Зна­ешь, ведь, что в до­ме ни­че­го нет!" "Хлеб­ца дай!" - про­дол­жа­ет ка­ню­чить Гер­ман. И так, по­вто­ря­лось изо дня в день.
   Я ка­ж­дый день ви­дел эту сце­ну, за­пом­нив­шую­ся мне да­же в мел­ких де­та­лях.
   Ко­гда мы са­ди­лись ужи­нать, под ок­на­ми до­ма за­сты­вал в по­зе ожи­да­ния Гер­ман. В на­шем до­ме имел­ся то­же не слиш­ком боль­шой дос­та­ток, и это не смот­ря на то, что в нём бы­ло трое ра­бот­ни­ков, двое из ко­то­рых име­ли в день не по од­но­му, а по пол­то­ра тру­до­дня - это пред­се­да­тель - дя­дя Ва­ня, и его сын - ме­ха­ни­за­тор, в пе­рио­ды по­сев­ной, и убо­роч­ной кам­па­ний, вре­ме­на­ми, до­мой не по­яв­ляв­ший­ся сут­ка­ми. Но дос­та­ток воз­мо­жен толь­ко при хо­ро­шем тру­до­дне, а он в этом кол­хо­зе был ми­зер­ным, и кре­сть­я­не в те по­сле­во­ен­ные го­ды вы­жи­ва­ли ис­клю­чи­тель­но бла­го­да­ря сво­им при­уса­деб­ным уча­ст­кам. Стар­ший Иван не вы­дер­жи­вал пер­вым, и, по­ло­жив лож­ку на стол, спра­ши­вал же­ну: "Сто­ит?" Та, гля­дя че­рез пле­чо в ок­но, обыч­но от­ве­ча­ла: "Сто­ит!" Иван взды­хал. "В гор­ло лож­ка не ле­зет! Баб Фим, вы­не­си ему ка­ши, что ль, или кар­тош­ки ва­рё­ной. И хле­ба ку­сок не за­будь!" - до­бав­лял он, со­про­во­ж­дая своё до­бав­ле­ние ма­тер­ной при­пе­чат­кой, в ко­то­рой по­ми­нал как обыч­ную, так и Бо­жью ма­терь, на что ба­ба Фи­ма за­жму­ри­ва­лась, и кре­сти­лась на ико­ну ви­ся­щую в "крас­ном уг­лу", не за­бы­вая по­про­сить Бо­жью за­ступ­ни­цу си­рых и убо­гих, про­стить бо­го­хуль­ни­ка за его доб­ро­ту. "Ну, не ку­дах­чи, ста­рая!" - мор­щил­ся Иван. - "Без те­бя тош­но!" "Что там, Ма­ня, у нас до но­ви­ны дос­та­нет: му­ки, или кар­тош­ки? Дусь­ке бы за­не­сла по-со­сед­ски!" Ба­ба Фи­ма вы­но­си­ла Гер­ма­ну мис­ку с ка­шей, или кар­тош­кой, и ло­моть хле­ба. Всё это Гер­ман упи­сы­вал со ско­ро­стью не­обык­но­вен­ной, пря­мо тут же - не схо­дя с за­ва­лин­ки. Свою мис­ку он вы­ли­зы­вал до­чи­ста, не ос­тав­ляя в ней ни кру­пин­ки. По­сле это­го, он, как пра­ви­ло, от­прав­лял­ся к сле­дую­ще­му до­му, на­де­ясь на хле­бо­соль­ст­во од­но­сель­чан. И так ка­ж­дый день. Же­на Ива­на стар­ше­го - тё­тя Ма­ня, шла в кла­дов­ку, вы­ни­ма­ла из ла­ря ков­ри­гу хле­ба, а из под­по­ла под­ни­ма­ла ме­шок, на треть за­пол­нен­ный кар­тош­кой, и с эти­ми да­ра­ми шла во двор Ев­до­кии. По за­вер­ше­нии это­го ак­та чис­то Рус­ско­го ми­ло­сер­дия, жен­щи­ны не­ред­ко ос­та­ва­лись в Ев­до­кии­ном дво­ре, це­п­ля­ясь, как го­во­рил дя­дя Ва­ня, язы­ка­ми за пле­тень. Од­на­ж­ды, он, вы­гля­нув в ок­но, об­ра­щён­ное в сто­ро­ну Ев­до­кии­но­го дво­ра, про­ком­мен­ти­ро­вал уви­ден­ное с обыч­ным для не­го ма­тю­гом: "По­плы­ла ба­дей­ка!" Я, за­ин­те­ре­со­вав­шись тем, что, по-мо­ему, пла­вать на пыль­ном су­хом дво­ре, ни­че­го не долж­но, а, коль это про­изош­ло, то это долж­но быть не­что, из ря­да вон вы­хо­дя­щее, вы­гля­нул, в свою оче­редь, в ок­но. По­ка обе жен­щи­ны: Ев­до­кия и тё­тя Ма­ня раз­го­ва­ри­ва­ли, Ев­до­кия, же­лая оп­ро­стать мо­че­вой пу­зырь, про­сто раз­дви­ну­ла свои бо­сые но­ги, и тут же, не схо­дя с мес­та, по­мо­чи­лась, как бы­ла - стоя, по­сле че­го обе жен­щи­ны, не пре­ры­вая раз­го­во­ра, чуть ото­шли в сто­ро­ну от об­ра­зо­вав­шей­ся лу­жи­цы. Свя­тая про­сто­та!
   Мать и дочь - обе Ма­рии, в этой се­мье бы­ли как бы на вто­рых ро­лях. Обе не­за­мет­ные, и обе спо­кой­ные: од­на, ко­пия дру­гой. С млад­шей Ма­шей мы об­ща­лись толь­ко ве­че­ра­ми, ко­гда ук­ла­ды­ва­лись спать на по­то­лоч­ном над из­бой се­но­ва­ле, где и спа­ли за­час­тую в об­ним­ку, не ве­дая ни о ка­кой гре­хов­но­сти при­су­щей взрос­ло­му ин­ти­му. Не­удоб­ст­во со­стоя­ло лишь в том, что се­но­вал на­хо­дил­ся слиш­ком вы­со­ко от по­ла се­ней, - поч­ти на трёх­мет­ро­вой вы­со­те, и в ноч­ное вре­мя, да, при пол­ном от­сут­ст­вии све­та, спус­кать­ся в се­ни, коль при­хва­ти­ла ну­ж­да, нуж­но бы­ло, ори­ен­ти­ру­ясь толь­ко на зри­тель­ную па­мять, за­кре­п­лён­ную в ка­ких-то под­кор­ко­вых об­ра­зо­ва­ни­ях, ко­то­рые и по­мо­га­ли но­чью, в аб­со­лют­ной тьме най­ти ле­ст­ни­цу при­сло­нен­ную к край­не­му брев­ну се­но­ва­ла. Ина­че, не­ми­нуе­мым бы­ло па­де­ние с серь­ёз­ной вы­со­ты, что я од­на­ж­ды и про­де­лал, про­ле­тев ми­мо при­став­ной ле­ст­ни­цы, и, рух­нув на пол­ку, на ко­то­рой бы­ли вы­став­ле­ны чу­гун­ки. Как я умуд­рил­ся, упав, ни­че­го се­бе не сло­мать - уму не по­сти­жи­мо, т. к. по­сле мое­го па­де­ния на ме­ня рух­ну­ла ле­ст­ни­ца, и до­б­рый де­ся­ток раз­лич­ных чу­гун­ков, сре­ди ко­то­рых был и ве­дер­ной ём­ко­сти. На гро­хот, со­про­во­ж­дав­ший моё па­де­ние, в се­ни вы­ско­чи­ли все про­снув­шие­ся до­мо­чад­цы. Вы­яс­нив, что яви­лось при­чи­ной под­ня­то­го пе­ре­по­ло­ха, дя­дя Ва­ня спо­кой­но ре­зю­ми­ро­вал, что упасть ни­же по­ла не­воз­мож­но, а коль го­ло­ва це­ла, то и ос­таль­ное, дай Бог - за­жи­вёт са­мо. Я же, как это ни по­ка­жет­ся стран­ным, обо­шел­ся да­же без си­ня­ков. Вре­мя от вре­ме­ни, мы с Ма­шей об­ме­ни­ва­лись вша­ми, ко­то­ры­ми греш­но не по­де­лить­ся с тем, с кем де­лишь по­стель. Раз в не­де­лю на­ши го­ло­вы про­хо­ди­ли сан­об­ра­бот­ку: ли­бо, при по­мо­щи час­то­го греб­ня над чис­тым лис­том бу­ма­ги, ли­бо, мыть­ём на­ших го­лов ке­ро­си­ном за час - пол­то­ра пе­ред ба­ней, и то­гда от нас не­сло, слов­но от ке­ро­си­но­вой лав­ки. Свою жив­ность, я мог при­об­ре­сти и от сво­их улич­ных при­яте­лей, с ко­то­ры­ми об­щал­ся весь­ма плот­но, ну, да это и не важ­но, от ко­го я их по­лу­чал - эти осо­би хо­зяй­ско­го клей­ма на се­бе не име­ли, а ро­ди­те­ли мо­их дру­зей, вшей сво­их чад, на­до по­ла­гать, рас­смат­ри­ва­ли как до­маш­них жи­вот­ных; вро­де ко­шек и со­бак. Бла­го, - есть не про­сят! Пе­ред отъ­ез­дом до­мой, при­мер­но, за не­де­лю, ме­ня об­стриг на­го­ло од­но­ру­кий со­сед, про­во­див­ший эту ак­цию при по­мо­щи нож­ниц, ко­то­ры­ми стри­гут овец. Стриж­ка бы­ла по­тря­саю­ще при­ми­тив­ной, и го­ло­ва моя по­сле неё на­по­ми­на­ла взрых­лён­ное вспаш­кой, но не об­ра­бо­тан­ное бо­ро­ной по­ле, или бо­лот­ный коч­кар­ник, с куч­ка­ми рас­ти­тель­но­сти на этих коч­ках. Но и на этом, что на­зы­ва­ет­ся, спа­си­бо! У Ма­ши про­блем с во­ло­са­ми, и жив­но­стью в них, бы­ло зна­чи­тель­но боль­ше, и, не­за­дол­го до шко­лы, её ста­ли еже­ве­чер­не греб­нем вы­чё­сы­вать над бу­ма­гой, за­вер­шая, та­ким об­ра­зом, се­мей­ный ужин. Про­це­ду­ра про­во­ди­лась при све­те двух ке­ро­си­но­вых ламп. Вто­рую лам­пу за­жи­га­ли толь­ко на этот - са­ни­тар­ный слу­чай, что де­да Гри­шу при­во­ди­ло в раз­дра­жен­ное со­стоя­ние, из-за лиш­них трат на ке­ро­син. В нём жил ста­рой за­ква­ски хо­зя­ин: эко­ном­ный и ра­чи­тель­ный. Со­вет­ской вла­сти он до са­мой смер­ти по­ми­нал рас­ку­ла­чи­ва­ние сво­его вну­ка, и по­те­рю в свя­зи с этим трёх ло­ша­дей, да столь­ких же дой­ных ко­ров. "Всё сгу­би­ли, ду­ше­гу­бы!" - ру­гал он ра­зо­рив­ших его дом ком­бе­дов­цев. По­ми­нал он и па­ро­вую мо­ло­тил­ку, яко­бы, ото­бран­ную у не­го те­ми же ко­ми­тет­чи­ка­ми. Од­на­ко от­чим го­во­рил, буд­то дед Гри­ша не­за­дол­го до рас­ку­ла­чи­ва­ния, сам про­дал мо­ло­тил­ку сво­ему ку­му, та­ко­му же ста­ро­му, как и он сам, в об­мен на лес­ную па­се­ку, ещё не­сколь­ко лет ос­та­вав­шую­ся за ним, и пе­ре­шед­шую за­тем его пра­вну­ку, - по про­зви­щу "Нем­ко" - не­мо­му от ро­ж­де­ния му­жи­ку (име­ни не пом­ню), жив­ше­му на лес­ном от­ши­бе от де­рев­ни, ку­да да­же нем­цы в вой­ну не за­гля­ды­ва­ли. Тот Нем­ко про­дол­жал снаб­жать де­да Гри­шу мё­дом и в го­ды мое­го по­се­ще­ния "Ручь­е­вой", на­ли­вая в ста­ро­го стек­ла чет­верть све­же­от­би­тый мёд, ко­то­рым дед Гри­го­рий ни с кем не же­лал де­лить­ся, и, бо­лее то­го, к ста­рос­ти обу­ре­вае­мый про­снув­шей­ся в нём жад­но­стью, он от­ме­чал за­руб­ка­ми на мер­ной па­лоч­ке, его умень­ше­ние по­сле ка­ж­до­го сво­его поль­зо­ва­ния им, вре­мя от вре­ме­ни, уст­раи­вая в до­ме скан­дал, с об­ви­не­ни­ем до­маш­них в не­санк­цио­ни­ро­ван­ном поль­зо­ва­нии мё­дом, в чём ну­ж­ды в до­ме не бы­ло. Мёд от Нем­ко по­сту­пал в эту се­мью по-род­ст­вен­но­му, - ми­нуя по­треб­но­сти ста­ри­ка. Уст­раи­вае­мые им скан­да­лы объ­яс­ня­лись обыч­ным стар­че­ским скле­ро­зом. Ста­рик, съев часть мё­да, иной раз, за­бы­вал на­нес­ти оче­ред­ную мет­ку на мер­ную па­лоч­ку. Слу­ча­лось мо­ему от­чи­му быть сви­де­те­лем та­ко­го скан­да­ла, что про­ис­хо­ди­ло дос­та­точ­но ре­гу­ляр­но, и он вы­ну­ж­ден­но вме­ши­вал­ся в не­го, го­во­ря де­ду Гри­ше: "Это я, де­душ­ка, не­мно­го съел твое­го мё­да!" На это, дед Гри­ша, очень лю­бив­ший мое­го от­чи­ма, обыч­но от­ве­чал: "Ну, - то­гда, ни­че­го. Те­бе, Лё­нюш­ка, мож­но!" Тем кон­фликт, ед­ва воз­ник­ший, и за­кан­чи­вал­ся.
   Од­на­ж­ды, и мне до­ве­лось быть в гос­тях у Нем­ка, к ко­то­ро­му ме­ня в со­про­во­ж­де­нии Ива­на - стар­ше­го, при­вёл от­чим. Был вос­крес­ный день лет­не­го меж­се­зо­нья, ко­то­рое ко­рот­ко пе­ред на­ча­лом се­но­ко­са на кол­хоз­ных угодь­ях, но пред­се­да­тель, знав­ший ну­ж­ды од­но­сель­чан, вы­де­лял эти дни для их соб­ст­вен­ных по­ко­сов, осо­бен­но не рас­про­стра­ня­ясь об этом пе­ред рай­ко­мов­ски­ми "тол­ка­ча­ми". Мы шли дол­го: сна­ча­ла лес­ной тро­пой пет­ляв­шей гус­тым ма­лин­ни­ком, за­тем, бе­рё­зо­вы­ми пе­ре­лес­ка­ми, боль­ши­ми по­ля­на­ми за­рос­ши­ми кус­тар­ни­ка­ми, сме­няе­мы­ми гус­ты­ми и тём­ны­ми ель­ни­ка­ми, и, со­вер­шен­но не­ожи­дан­но, кра­ем не­боль­шо­го бо­ло­та вы­шли на об­шир­ную лес­ную по­ля­ну, в даль­нем кон­це ко­то­рой я уви­дел дом, а на за­дах его, в цен­тре ого­ро­да ря­да­ми стоя­ло де­сят­ка два уль­ев. По­ля­на за­рос­ла вы­со­ким раз­но­травь­ем, ко­то­рое идёт на кось­бу по­след­ним, толь­ко в ав­гу­сте. "А как же пчё­лы?"- по­ин­те­ре­со­вал­ся от­чим. Дя­дя Ва­ня мах­нул ру­кой: "Тут, сра­зу за пе­ре­лес­ком, есть не­боль­шое, но топ­кое бо­ло­то, ко­то­рое толь­ко зи­мой и про­хо­ди­мо, а за ним по­ля­ны - не че­та этой. Пчё­лам хва­та­ет!" Нас встре­тил не­вы­со­кий, плот­ный, ро­зо­во­щё­кий ста­рик, ра­до­ст­но улы­бав­ший­ся нам, и что-то при­вет­ли­во мы­ча­щий в от­вет на на­ше при­вет­ст­вие. Нас он сра­зу про­вёл в свой дом, в до­воль­но чис­той гор­ни­це ко­то­ро­го, по­сле улич­но­го пек­ла бы­ло про­хлад­но и уют­но. Хо­зя­ин, всех нас сра­зу уса­дил за стол, на ко­то­рый вы­ста­вил чет­верть с са­мо­го­ном, боль­шую мис­ку с ма­ло­соль­ны­ми огур­ца­ми, мень­шую - со све­жи­ми, и ков­ри­гу тё­п­ло­го ещё хле­ба. Вер­ши­ной вы­став­лен­но­го им уго­ще­ния бы­ли три мис­ки с мё­дом: све­же­вы­гнан­ным, - зо­ло­ти­сто­го цве­та, за­гус­тев­шим, - слег­ка ко­рич­не­ва­тым, как дя­дя Ва­ня ска­зал, - ба­гуль­ни­ко­вым, и, тре­тью мис­ку с кус­ка­ми сре­зан­ных сот, ко­то­рые оп­лы­ва­ли гус­той ян­тар­ной жид­ко­стью. Я ни­ко­гда ни­че­го по­доб­но­го пе­ред со­бой не ви­дел, и гла­за мои "раз­бе­жа­лись" от та­ко­го изо­би­лия сла­до­сти на сто­ле. По­до­дви­нув ко мне пус­тую та­рел­ку, Нем­ко жес­та­ми по­ка­зал мне, что я мо­гу есть столь­ко, сколь­ко за­хо­чу, - и я сра­зу при­нял­ся за мёд, вы­брав для на­ча­ла тём­ный - ба­гуль­ни­ко­вый. Съев не­сколь­ко ло­жек его, я по­нял, что мно­го мне не съесть, и за­гру­стил, но поя­вив­шая­ся пе­ред мо­им но­сом бан­ка с хо­лод­ной род­ни­ко­вой во­дой, от­че­го, стен­ки её тут же от­по­те­ли, кое-ка­кие про­бле­мы мое­го об­жор­ст­ва, раз­ре­ши­ли. Вы­пив не­сколь­ко глот­ков хо­лод­ной, до ло­мо­ты в зу­бах, во­ды, я ре­шил, что, по­жа­луй, мо­гу съесть ещё столь­ко же мё­ду. Нем­ко ото­дви­нул от ме­ня ба­гуль­ни­ко­вый мёд, и при­дви­нул та­рел­ку со све­же­вы­гнан­ным мё­дом, од­но­вре­мен­но вы­ло­жив пе­ре­до мною ку­сок тё­п­ло­го ещё хле­ба, на ко­то­рый вы­ло­жил па­ру ма­ло­соль­ных огур­цов, а ря­дом с ни­ми ку­сок сот. И вновь я был пре­дос­тав­лен сам се­бе, т.к. муж­чи­ны друж­но на­лег­ли на са­мо­гон, вре­мен­но за­быв обо мне. Я воз­дал долж­ное всем трём ме­дам, и тё­п­ло­му хле­бу с ма­ло­соль­ны­ми огур­ца­ми (очень вкус­но!), и со све­жи­ми огур­ца­ми, и про­сто мё­ду с род­ни­ко­вой во­дой. Ув­лек­шие­ся са­мо­го­ном, му­жи­ки дав­но пе­ре­ста­ли об­ра­щать на ме­ня вни­ма­ние, а ко­гда об­ра­ти­ли, то Не­мок не на шут­ку ис­пу­гал­ся. Я, к это­му вре­ме­ни, был "го­тов"! Я, не про­сто объ­ел­ся мё­дом, я, - от­ра­вил­ся! Всё пе­ре­до мною плы­ло, как в ту­ма­не. Нем­ко вы­та­щил ме­ня на ули­цу, и, об­хва­тив ме­ня за пле­чи, стал за­тал­ки­вать в мой рот свои паль­цы, пы­та­ясь вы­звать у ме­ня рво­ту, но мой же­лу­док, вце­пив­шись в свою до­бы­чу, рас­ста­вать­ся с ней не со­би­рал­ся. То­гда в ме­ня бы­ло вли­то столь­ко во­ды, что жи­вот мой вздул­ся слов­но шар, по­сле че­го ме­ня из­ряд­но про­по­ло­ска­ло, и мне ста­ло чуть лег­че. До­мой в "Ручь­е­вую" от­чим нёс ме­ня на за­кор­ках. Я ещё су­тки бо­лел, а пер­вый ве­чер пу­гал всех сво­им бре­дом, и крас­ным как по­ми­дор ли­цом. Че­рез не­де­лю я вновь был бы не про­тив то­го, что­бы по­вто­рить по­ход к Нем­ку, но, боль­ше ни­ко­гда у не­го не был. В го­ды то­таль­но­го сле­же­ния и по­бо­ров со все­го, что кре­сть­я­ни­ном про­из­во­дит­ся, эта па­се­ка бы­ла стар­шим Ива­ном при­пря­та­на от зор­ких глаз рай­ко­мов­ских сле­дя­щих. Вы­во­зи­мый на рын­ки Ле­нин­гра­да, мёд про­да­вал­ся, и по­пол­нял руб­ля­ми ко­пе­еч­ные тру­до­дни кре­сть­ян, ко­то­рым пе­ре­па­да­ло и кое-что на­ту­рой. Тёт­ка Ма­ня пу­га­ла Ива­на ла­гер­ны­ми по­след­ст­вия­ми его тай­ной по­ли­ти­ки вы­жи­ва­ния од­но­сель­чан, но он от­ма­хи­вал­ся от неё: "Нем­цы до Нем­ка не дош­ли, а этим, - то­же ни­кто не по­ка­жет!" так оно, в об­щем-то, и по­лу­чи­лось. Ива­на не по­са­ди­ли.
   ДО­БЫТ­ЧИК
   Де­рев­ня, для ме­ня, - су­гу­бо го­род­ско­го жи­те­ля, бы­ла, в об­щем-то, скуч­на: ра­дио нет, элек­три­че­ст­ва нет, книг, - нет то­же. Мои улич­ные при­яте­ли убе­га­ли, как пра­ви­ло, на весь день в по­ле, к взрос­лым, где на­хо­ди­ли се­бе воз­мож­ность ока­зы­вать по­силь­ную по­мощь сво­им ро­ди­те­лям. Пе­рио­ди­че­ски, и я ока­зы­вал­ся в их ком­па­нии, при­ни­мая уча­стие то в во­ро­ше­нии се­на, то, в его сто­го­ва­нии, утап­ты­вая се­но во­круг сто­го­ви­ща, до са­мо­го за­вер­ше­ния сто­га, по­сле че­го, ме­ня спус­ка­ли со сто­га на ви­лах, ме­ж­ду ост­рия­ми ко­то­рых я со стра­хом ста­вил свои но­ги, а ме­ня по­ти­хонь­ку и ак­ку­рат­но спус­ка­ли бе­реж­ные ру­ки кре­сть­ян. Ча­ще же, я, в ка­че­ст­ве аль­тер­на­ти­вы по­ле­вым ра­бо­там, вы­би­рал ры­бал­ку, к ко­то­рой при­стра­стил­ся дав­но и ос­но­ва­тель­но, ещё в Ле­нин­гра­де. На ме­ст­ном ру­чье, дав­шем на­зва­ние де­рев­не, кро­ме пес­ка­рей, да ма­лень­ких щу­рят - ка­ран­да­ши­ков, пут­ной ры­бы не во­ди­лось, но в по­лу­то­ра - двух ки­ло­мет­рах от "Ручь­е­вой", про­те­ка­ла реч­ка - при­ток Плюс­сы. Не слиш­ком ши­ро­кая реч­ка, са­мое боль­шее, в 7 - 8 мет­ров ши­ри­ной, но в та­кой реч­ке, по мо­ему мне­нию, и ры­ба долж­на бы­ла быть бо­лее серь­ёз­ных раз­ме­ров, чем в на­шем за­бо­ло­чен­ном ру­чье. Ко­ро­че, - ве­ли­чи­на ры­бы долж­на пол­но­стью со­от­вет­ст­во­вать ши­ри­не во­до­ёма. Даль­ше это­го по­сту­ли­ро­ван­но­го пред­по­ло­же­ния, мои зна­ния в прак­ти­че­ской их­тио­ло­гии не рас­про­стра­ня­лись. Мо­ей меч­той бы­ло при­нес­ти в дом та­кую ры­бу, ко­то­рую взрос­лые со­чтут дос­той­ной на­­­­з­ыв­ат­ь­ся цен­ной до­бы­чей, а, зна­чит, и обе­да из неё. Всё это бы­ло в мо­их меч­тах. Од­на­ко пер­вые мои по­хо­ды на эту реч­ку не от­ли­ча­лись осо­бой до­быч­ли­во­стью, и при­но­си­мая мною ме­ло­чёв­ка, ча­ще при­во­ди­ла в вос­торг раз­ве что хо­зяй­скую кош­ку, чем взрос­лых лю­дей. Па­ру раз и де­ду Гри­ше уда­лось от­ве­дать уш­ной юш­ки, вер­нув той же кош­ке раз­ва­рен­ные ос­тан­ки рыбь­ей ме­ло­чи. Но, од­на­ж­ды, - я от­ли­чил­ся!
   В тот день я вы­шел из до­ма по­рань­ше, за­хва­тив с со­бою вы­дан­ный мне баб­кой Фи­мой ку­сок хле­ба и бу­тыл­ку пар­но­го мо­ло­ка. Рас­по­ло­жил­ся на ско­шен­ной час­ти бе­ре­га по­кры­то­го пес­ком, на ко­то­ром бы­ло мно­же­ст­во ко­ровь­их сле­дов, и ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во их же ле­пё­шек, - сви­де­тель­ст­ва их доб­рот­но­го пи­та­ния на ок­ре­ст­ных лу­гах. По­ка что, ко­ро­вы пас­лись на рас­стоя­нии по­лу­ки­ло­мет­ра от ме­ня, и я мог спо­кой­но ло­вить ры­бу в своё удо­воль­ст­вие. Но ры­ба, как на­зло, кле­вать не то­ро­пи­лась. Вре­мя бли­зи­лось к обе­ду, а мой ку­кан, лишь слег­ка на­по­ми­нал един­ст­вен­ным вы­лов­лен­ным эк­зем­п­ля­ром плот­вы, о том, чем я здесь за­ни­ма­юсь. При­шли на во­до­пой ко­ро­вы. За­хо­дя в во­ду по брю­хо, они в пя­ти мет­рах от ме­ня бул­га­чи­ли во­ду, мо­чи­лись и ис­праж­ня­лись в неё. Пас­тух, и не­сколь­ко ме­ст­ных па­ца­нов, быв­ших с ним, тут же, но не­сколь­ко вы­ше ме­ня по те­че­нию, ку­па­лись, окон­ча­тель­но ли­шая ме­ня на­де­ж­ды на спо­кой­ную ры­бал­ку. Од­на­ко я упор­но про­дол­жал за­бра­сы­вать удоч­ку в во­ду, но уже по­даль­ше от се­бя, - бли­же к дру­го­му бе­ре­гу, под на­вис­шие над во­дой кус­ты - в их тень. Один из та­ких за­бро­сов за­вер­шил­ся мгно­вен­ным и мощ­ным рыв­ком лес­ки, пе­ре­дав­шим­ся уди­ли­щу. Удоч­ка за­дёр­га­лась не толь­ко от рыв­ков ры­бы, но и от за­­др­о­­­жа­­вших мо­их рук. Слу­чай, и проч­ная лес­ка со­хра­ни­ли мой улов, ко­то­рый я во­ло­ком вы­та­щил на бе­рег, на­пле­вав при этом на все пра­ви­ла вы­ва­жи­ва­ния столь круп­но­го эк­зем­п­ля­ра ры­бы. В мо­их ру­ках ока­зал­ся слег­ка зо­ло­ти­стый ки­ло­грам­мо­вый же­рех, и сча­стью мо­ему не бы­ло пре­де­ла. Вы­тас­ки­вать из глот­ки ры­бы за­гло­чен­ный ею крю­чок я не стал, а, пе­ре­ку­сив лес­ку, тут же смо­тал удоч­ку, и, во­дру­зив же­ре­ха на поч­ти пус­той ку­кан, пус­тил­ся к до­му, ощу­щая при­ят­ную тя­жесть до­бы­чи ле­жа­щей в про­ти­во­газ­ной сум­ке пе­ре­ки­ну­той че­рез моё пле­чо. Не до­хо­дя сот­ни мет­ров до де­рев­ни, ку­кан с же­ре­хом был мною из­вле­чен на свет бо­жий, и тор­же­ст­вен­но про­не­сён до са­мо­го до­ма мо­ей но­вой род­ни. Уви­дев­шая мой тро­фей ба­ба Фи­ма, всплес­нув ру­ка­ми, на­зва­ла ме­ня кор­миль­цем, а по­до­шед­ший к сто­лу дед Гри­го­рий, по­тро­гал ры­бу паль­цем, и на­ста­ви­тель­но ска­зал ба­бе Фи­ме: "Ты уху из неё сго­товь! Хо­ро­ша долж­на быть уха из неё!" - и во­ж­де­лен­но по­чмо­кал гу­ба­ми, буд­то уже ощу­щая вкус этой ухи. До кон­ца сво­его пре­бы­ва­ния в де­рев­не, я хо­дил по до­му ове­ян­ный сла­вой кор­миль­ца и пер­во­го ры­ба­ка в нём. Дру­гих, прав­да, пре­тен­ден­тов на это зва­ние в до­ме не во­ди­лось. Прие­хав­шей че­рез не­де­лю ма­ме, на сме­ну уе­хав­ше­му в го­род от­чи­му, я все уши про­жуж­жал этой ры­бой, ко­то­рая, не­смот­ря на за­фик­си­ро­ван­ный без­ме­ном вес, ус­пе­ла к это­му вре­ме­ни вы­рас­ти вдвое, до­ба­вив ещё один ки­ло­грамм к сво­ему на­стоя­ще­му ве­су. Кста­ти го­во­ря, при­езд из го­ро­да ма­мы со­про­во­дил­ся мо­им кон­фу­зом в её гла­зах. Де­ло в том, что ка­ж­дый ве­чер в де­рев­не, на её око­ли­це, её бо­лее мо­ло­ды­ми жи­те­ля­ми: от под­ро­ст­ков, до дос­та­точ­но зре­лых без­муж­них мо­ло­дух, сре­ди ко­то­рых бы­ли и вдо­вые, уст­раи­ва­лись по­си­дел­ки. Эти по­си­дел­ки поч­ти все­гда со­про­во­ж­да­лись пе­ни­ем час­ту­шек, ли­бо, под ба­ла­лай­ку, ли­бо, - под гар­монь. Не­за­мы­сло­ва­тые тек­сты этих час­ту­шек бы­ли при­прав­ле­ны та­ки­ми ма­тер­ны­ми ком­по­зи­ция­ми, что да­же фольк­ло­ри­сты, как-то прие­хав­шие в те края, от­ка­за­лись за­пи­сы­вать их, по­про­сив ис­пол­нить что-ли­бо ме­нее скаб­рез­ное. "Так не­ту - дру­гих-то!" - ра­до­ст­но опо­вес­ти­ла од­на из со­чи­ни­тель­ниц тех час­ту­шек. "Мо­жет, по­пы­тае­тесь со­чи­нить что-ли­бо бо­лее при­стой­ное?" - на­стаи­ва­ли со­би­ра­те­ли час­ту­шек. "И про­бо­вать не бу­ду! За­чем оно мне!?" Фольк­ло­ри­сты уе­ха­ли ни с чем, а им вдо­гон­ку по­нес­лась та­кая за­бо­ри­стая час­туш­ка, что да­же ме­ст­ные пар­ни схва­ти­лись за жи­во­ты, а уж они-то на­слы­ша­ны бы­ли вся­ко­го.
   Моё и ма­ми­но по­яв­ле­ние в де­рев­не, в пер­вый её при­езд, бы­ло то­же от­ме­че­но час­туш­кой, ко­то­рую я при­во­дить не ри­ск­ну, из-за её пол­ной лек­си­че­ской не­по­треб­но­сти. Её-то, во вто­рой свой при­езд в де­рев­ню, и ус­лы­ша­ла ма­ма в мо­ём ис­пол­не­нии, и не толь­ко её, но и ещё две - три дру­гие, - не луч­ше этой. Ма­ма по­сту­пи­ла муд­ро, и не по­до­шла ко мне, а, поль­зу­ясь тем­но­той, ти­хо, что­бы ни­кто не за­ме­тил её, уш­ла в дом, при­ютив­ший нас. Толь­ко вер­нув­шись в дом, я уз­нал о её при­ез­де. На­зав­тра, без сви­де­те­лей, она по­го­во­ри­ла со мной, но без вся­кой ру­га­ни с её сто­ро­ны. Я всё по­нял, и уже боль­ше ни­ко­гда не по­зво­лял се­бе столь от­кро­вен­но­го из­га­ля­ния над Рус­ским язы­ком.
   А на­ка­ну­не ма­ми­но­го при­ез­да, средь бе­ла дня на­сту­пи­ла ночь. С ут­ра па­ри­ло так, слов­но в душ­ной па­рил­ке, и му­хи-жи­гал­ки, поя­вив­шие­ся в ав­гу­сте, слов­но оса­та­не­ли, ку­сая че­рез ру­баш­ку хле­ще, чем ово­да. Дед Гри­го­рий и ба­ба Фи­ма, чем-то встре­во­жен­ные, час­то под­хо­ди­ли к ок­нам и вы­гля­ды­ва­ли на ули­цу, а я за­брал­ся на се­но­вал, где в те­ни бы­ло про­хлад­ней. Вне­зап­но на­сту­пив­шая тем­но­та, за­ста­ви­ла ме­ня по­ки­нуть се­но­вал, и я спус­тил­ся в се­ни, а от­ту­да, вы­шел на крыль­цо. Зло­ве­щая чёр­ная ту­ча, рас­полз­шая­ся во всё не­бо - на­кры­ла де­рев­ню, сра­зу за­та­ив­шую­ся, слов­но, в пред­чув­ст­вии бе­ды. Глу­хо, буд­то чем-то не­до­воль­ная, ту­ча про­вор­ча­ла ко­рот­ко, но уг­ро­жаю­ще. На ули­це, - ни вет­рин­ки. У стоя­щей чуть на­ис­ко­сок от на­ше­го до­ма, на дру­гой сто­ро­не ули­цы, ста­рой ивы, вет­ви об­ре­чён­но об­вис­ли, ед­ва не до зем­ли. Я вбе­жал в дом, на­де­ясь по­де­лить­ся со ста­ри­ка­ми уви­ден­ным мною, но ос­та­но­вил­ся на по­ро­ге, как вко­пан­ный. Двое: дед Гри­ша, и ба­ба Фи­ма, стоя на ко­ле­нях пе­ред ико­ной, ис­то­во би­лись лба­ми об пол, мо­ля о про­ще­нии их греш­ных, чад их, и до­мо­чад­цы. И, слов­но ус­лы­шав их; страш­ный, с ка­ким-то ме­тал­ли­че­ским скре­же­том гро­хот встрях­нул весь дом, и за ок­ном по­лых­ну­ло так, что все угол­ки ком­на­ты буд­то за­све­ти­лись вспыш­ка­ми свар­ки. Страш­ное ли­цо ста­ри­ка в от­бле­сках ка­ко­го-то за­ре­ва бью­ще­го в ок­но, обер­ну­лось ко мне: " На ко­ле­ни, па­щё­нок! На ко­ле­ни!" - взвизг­нул дед, и сно­ва, от­вер­нув­шись от ме­ня, он гул­ко бух­нул­ся лбом об пол. Ис­пу­гав­шись ста­ри­ка, я, где сто­ял, там и стук­нул­ся ко­ле­ня­ми в пол, не зная, что ещё я дол­жен де­лать, что­бы не сер­дить страш­но­го в гне­ве стар­ца. Впро­чем, уви­дев, что за ок­ном что-то го­рит, я тут же вско­чил, и вы­бе­жал в се­ни, а от­ту­да, уже на крыль­цо. Сло­ман­ная по­по­лам и рас­ще­п­лён­ная мол­ни­ей ива го­ре­ла, но, го­ре­ла не дол­го. Об­ру­шив­ший­ся вслед за этим ли­вень, вмиг по­га­сил её, а ту­ча, ещё два-три раза ог­рыз­нув­шись мол­ния­ми с гро­мом, уже по­полз­ла в сто­ро­ну от нас под­го­няе­мая вне­зап­но под­няв­шим­ся вет­ром. По­лу­ча­сом поз­же, всё утих­ло, лишь ули­ца, по­кры­тая се­рой гря­зью, бле­сте­ла мно­же­ст­вом луж, да из об­лом­ка ивы ещё под­ни­ма­лась струй­ка го­лу­бо­ва­то­го ды­ма. Па­ни­ка двух ста­ри­ков на­дол­го и в под­роб­но­стях за­пом­ни­лась мне. Мно­же­ст­во гроз я пе­ре­жил за свою жизнь, но толь­ко од­на, шесть лет спус­тя пе­ре­жи­тая мною в от­кры­том по­ле, ос­та­ви­ла та­кое же ощу­ще­ние страш­ной си­лы при­ро­ды, и сво­ей бес­по­мощ­но­сти пе­ред нею.
  
   ПРАЗД­НИ­КИ В ДЕ­РЕВ­НЕ.
   Псков­ские де­рев­ни пред­став­ля­ют со­бой кла­дезь для эт­но­гра­фов, изу­чаю­щих обы­чаи на­се­ле­ния про­жи­ваю­щих в раз­лич­ных ре­гио­нах стра­ны. У пско­ви­чей они по-сво­ему уни­каль­ны. Где, ска­жи­те, мож­но най­ти та­кое ме­сто, в ко­то­ром по ка­ж­дым пре­столь­ным празд­ни­кам, Бог весть, по­че­му, от­ме­чае­мым ме­ст­ны­ми жи­те­ля­ми, боль­шин­ст­во ко­то­рых, ес­ли Бо­га и по­ми­на­ли, то в со­че­та­нии та­ких слов, что "уши вя­ли" у слу­шав­ших их, гос­ти мо­гут прий­ти к хо­зяе­вам, для то­го, что­бы под­рать­ся? При­чём, и те, и дру­гие за­ра­нее зна­ют, чем за­кон­чит­ся этот празд­нич­ный ви­зит, т.к. всё это но­сит ед­ва ли не ри­ту­аль­ный ха­рак­тер, и про­ис­хо­дит КА­Ж­ДЫЙ ПРЕ­СТОЛЬ­НЫЙ празд­ник.
   Моё пер­вое по­яв­ле­ние на ули­це де­рев­ни, ме­ст­ны­ми маль­чиш­ка­ми бы­ло за­ме­че­но сра­зу, т.к. оно бы­ло ожи­дае­мым. Ме­ня тут же ок­ру­жи­ли або­ри­ге­ны, жи­во ин­те­ре­со­вав­шие­ся тре­мя во­про­са­ми: кто, чей, от­ку­да? От­чи­ма в де­рев­не зна­ли, и те­пе­реш­нее моё род­ст­во с ним, бы­ло мне за­чте­но со зна­ком "плюс". Те­перь, я ин­те­ре­со­вал сво­их но­вых зна­ком­цев, как са­мо­стоя­тель­ная фи­гу­ра, с ко­то­рой, слу­чись что, - и весь спрос. Маль­чиш­ки о чём-то за­спо­ри­ли, чуть отой­дя в сто­ро­ну от ме­ня, ты­ча по­оче­рёд­но паль­ца­ми то в од­но­го, то в дру­го­го, - яв­но вы­би­рая ко­го-то, кто дол­жен бу­дет во­дить в не­из­вест­ной мне по­ка иг­ре. Так я ре­шил, лишь кос­вен­но уча­ст­вуя в их спо­ре, как тот, ко­му при­дёт­ся быть со­пер­ни­ком во­дя­ще­го, и, по­это­му, мол­ча на­блю­дал за про­ис­хо­дя­щим спо­ром. Всё за­кон­чи­лось тем, что ко мне по­до­шел до­воль­но плот­ный маль­чиш­ка мо­их лет, и, по­ло­жив ру­ку на моё пле­чо, пред­ло­жил, но так, что от­ка­зать­ся от столь ра­душ­но­го пред­ло­же­ния по­уча­ст­во­вать в не­из­вест­ной мне иг­ре, с мо­ей сто­ро­ны бы­ло бы не­при­лич­но: "Пой­дём, - мах­нём­ся!" - ска­зал он, и сам тут же на­пра­вил­ся к не­да­лё­ко­му сру­бу из­бы, стоя­ще­му у края обо­чи­ны до­ро­ги иду­щей вдоль де­ре­вен­ской ули­цы. Не зная та­кой иг­ры, как "ма­хал­ки", я всё же по­шел за ним, уве­рен­ный, что на мес­те мне объ­яс­нят её пра­ви­ла. На на­шем го­род­ском слен­ге, "ма­хать­ся" - это зна­чит, чем-то ме­нять­ся. Но у ме­ня ни­че­го нет, и не толь­ко с со­бою, но, и во­об­ще - ни­че­го, да­же в Ле­нин­гра­де, где у ме­ня был толь­ко свой фо­на­рик, но без лам­поч­ки, и, по­ка, без ба­та­рей­ки. Ко­ля - так на­звал­ся этот маль­чиш­ка, пер­вым про­лез внутрь сру­ба, не имев­ше­го по­ка ни по­ла, ни кры­ши, а толь­ко двер­ные и окон­ные про­ёмы в сте­нах, не имею­щих ни рам, ни са­мой две­ри. Все эти зияю­щие про­ёмы бы­ли тут же за­ня­ты при­яте­ля­ми Ко­ли, про­явив­ши­ми яв­ный ин­те­рес к этой но­вой для ме­ня за­ба­ве. Из че­го она бу­дет со­сто­ять, я так ещё и не по­нял. У нас в до­ме, при­гла­ше­ние на дра­ку зву­ча­ло не­сколь­ко ина­че. "Стык­нём­ся"! - го­во­ри­ли мы, и от­ка­зав­ших­ся от этой за­ба­вы, я что-то не при­пом­ню. То­ж­де­ст­вен­ность этих по­ня­тий мне ста­ла яс­на се­кун­дой поз­же то­го, как Ко­ля по­вер­нул­ся ко мне ли­цом. Его ку­лак тут же за­ехал мне в нос, по­сле че­го на мою ру­баш­ку бы­ст­рой струй­кой по­тек­ла кровь. Зна­ние ре­гио­наль­ной лек­си­ки не бы­ло в ту по­ру силь­ной сто­ро­ной мое­го об­ра­зо­ва­ния, а сти­му­ля­тор мо­ей со­об­ра­зи­тель­но­сти, ока­зал­ся из­лиш­не ско­рым на ру­ку. Я ра­зо­злил­ся, тут же за­быв о том, что кровь, пу­щен­ная про­тив­ни­ку, уже есть по­бе­да над ним. Мы сце­пи­лись в клу­бок, из ко­то­ро­го мне ни­как не уда­ва­лось вы­рвать­ся, т.к. Ко­ля креп­ко сжи­мал ме­ня в объ­ять­ях, при­жи­мая к сво­ей гру­ди, буд­то род­но­го бра­та. Так и за­кон­чи­лась эта дра­ка мо­им по­ра­же­ни­ем, по­то­му что маль­чиш­ки, ко­то­рым на­дое­ла эта бес­плод­ная воз­ня в гря­зи и опил­ках, в кон­це кон­цов, рас­та­щи­ли нас. Су­дя по кро­ви на ли­це Коль­ки, мож­но бы­ло по­ду­мать, что про­иг­рав­ших в этой свал­ке не бы­ло. Но это бы­ла МОЯ кровь, и я жа­ж­дал мес­ти, ко­то­рую об­щим ре­ше­ни­ем ре­бят бы­ло ре­ше­но пе­ре­не­сти на луч­шие для это­го вре­ме­на. Те­перь я знал, что та­кое "ма­хать­ся" на псков­ском диа­лек­те. Слу­чай до­ка­зать Коль­ке, что пред­ло­же­ние "стык­нуть­ся", зву­чит от­нюдь не ху­же, чем "ма­хать­ся" пред­ста­вил­ся мне вско­ре, и уже две раз­би­тые в кровь фи­зио­но­мии вос­ста­но­ви­ли моё ре­но­ме в гла­зах ме­ст­ных ре­бят. По­сле это­го, - вто­ро­го по­бои­ща, мы с Коль­кой ста­ли друж­ны, и боль­ше уже не вы­яс­ня­ли от­но­ше­ний ме­ж­ду со­бой.
   Два­ж­ды, в то пер­вое своё ле­то про­ве­ден­ное в де­рев­не "Ручь­е­вой", я был сви­де­те­лем уже взрос­лых игр, со­дер­жа­ния то­го же, что и у ме­ня с Коль­кой, но с бо­лее яр­кой ок­ра­ской не­по­нят­ной мне яро­сти де­ру­щих­ся, и со­всем уж не­по­нят­ным при­ми­ре­ни­ем не­дав­них вра­гов, что во­все не ис­клю­ча­ет воз­мож­но­сти по­втор­ных, и не ме­нее яро­ст­ных столк­но­ве­ний при­ми­рив­ших­ся. Что-то по­хо­жее на ре­ли­ги­оз­ный акт, но с ок­ра­ской ма­зо­хиз­ма, - ви­дит­ся мне в этом. Я уже не очень хо­ро­шо пом­ню, в ка­кие пре­столь­ные празд­ни­ки, про­во­ди­лись жи­те­ля­ми со­сед­ст­вую­щих де­ре­вень т.н. яр­ман­ки (так зву­чат эти празд­нич­ные дей­ст­ва у ме­ст­ных жи­те­лей). Что­бы не пу­тать их с яр­мар­ка­ми, - по­яс­няю, что на яр­ман­ке тор­го­вать ни чем не при­ня­то. На яр­ман­ке, - толь­ко гу­ля­ют. Сна­ча­ла, - пьют, за­тем, - гу­ля­ют, и де­рут­ся. В этом и есть смысл празд­нич­ной яр­ман­ки. Ор­га­ни­за­ция этих яр­ма­нок не пу­ще­на на са­мо­тёк, ибо ка­ж­дый празд­ник, - это сво­его ро­да мис­те­рия, в ко­то­рой при­нять уча­стие хо­тят ес­ли не все, то, по край­ней ме­ре, боль­шин­ст­во жи­те­лей де­ре­вень объ­е­ди­нён­ных бли­зо­стью сво­их тер­ри­то­рий. По­это­му, и сце­ни­че­ская пло­щад­ка, ко­то­рой ста­но­вит­ся по­оче­рёд­но од­на из трёх де­ре­вень, ка­ж­дый раз ого­ва­ри­ва­ет­ся за­ра­нее, т.к. раз­го­ва­ри­вать на эту те­му в раз­гар, или сра­зу по­сле за­вер­шаю­ще­го празд­нич­но­го ак­кор­да, взвол­но­ван­ные ар­ти­сты (они же и зри­те­ли, час­то, од­но­вре­мен­но, и по­стра­дав­шие), вряд ли со­чтут воз­мож­ным для се­бя. Три де­рев­ни: Хох­лов­ка (са­мая круп­ная), Пес­ки (уда­ре­ние на пер­вом сло­ге), и Ручь­е­вая (са­мая ма­лень­кая, и ма­ло­мощ­ная, по при­чи­не поч­ти пол­но­стью вы­би­то­го вой­ной му­жичь­е­го пле­ме­ни в ней), - со­став­ля­ют тот са­мый ан­самбль ак­тё­ров и зри­те­лей в од­ном мно­го­ли­ком ли­це. Бы­ла, прав­да, ещё од­на де­рев­ня - Под­лу­п­лен­ни­ки, в ко­то­рой я был все­го один раз, и где, как мне ка­жет­ся, с ко­ли­че­ст­вом на­се­ле­ния бы­ла про­сто бе­да. Так что - она не в счёт. Где бы ни про­во­ди­лась оче­ред­ная яр­ман­ка, сце­на­рий её про­ве­де­ния на­все­гда за­кре­п­лён кон­сер­ва­тив­ным об­ще­ст­вен­ным соз­на­ни­ем, слов­но у древ­не­гре­че­ско­го мис­та­го­га - зна­то­ка мис­те­рий. Для это­го, в ого­во­рен­ный за­ра­нее празд­нич­ный день (толь­ко по пре­столь­ным празд­ни­кам), ко­ман­ды двух де­ре­вень идут в тре­тью (на­при­мер, в Пес­ки), где их уже ждут хо­зяе­ва, сре­ди ко­то­рых есть и род­ст­вен­ни­ки, и ку­мо­вья, и дру­зья. Все при­шед­шие гос­ти раз­бре­да­ют­ся по до­мам хо­зя­ев, хле­бо­соль­ст­во ко­то­рых вы­ше их воз­мож­но­стей. Под уго­ще­ние, с обиль­ным воз­лия­ни­ем, сы­п­лют­ся встреч­ные при­гла­ше­ния в гос­ти. В об­щем, - всё при­стой­но, до мо­мен­та воз­ник­но­ве­ния же­ла­ния про­гу­лять­ся по ули­це, что­бы по­ды­шать све­жи­ми воз­ду­ха­ми, и де­ре­вен­ская ули­ца в те­че­ние не­сколь­ко ми­нут ока­зы­ва­ет­ся за­пру­жен­ной на­ро­дом, взяв­шим­ся, вро­де, ни­от­ку­да. Но, стран­но: те, кто при­шел в гос­ти, на ули­це, от не­дав­них сво­их гос­те­при­им­ных хо­зя­ев, тут же от­би­ва­ют­ся, и идут в ту сто­ро­ну де­рев­ни, где уже сби­ва­ют­ся свои од­но­сель­ча­не, а хо­зяе­ва, в свою оче­редь, идут на про­ти­во­по­лож­ный край де­рев­ни, ту­да, где уже куч­ку­ют­ся, пре­иму­ще­ст­вен­но, свои. Ин­те­рес­но, что и гос­ти мо­гут раз­де­лить­ся по раз­ные сто­ро­ны де­рев­ни, но это про­ис­хо­дит толь­ко то­гда, ко­гда пре­иму­ще­ст­во од­ной из сто­рон бу­дет по­дав­ляю­щим, и смысл в яр­ман­ке мо­жет ис­чез­нуть. Об­ра­зо­вав­шие­ся две тол­пы вы­тя­ги­ва­ют­ся в уз­кие ко­лон­ны, ед­ва вти­ски­ваю­щие­ся в ши­ри­ну ули­цы, и, пред­во­ди­тель­ст­вуе­мые гар­мо­ни­ста­ми и ядо­ви­ты­ми на язык час­ту­шеч­ни­ца­ми, идут встреч­ны­ми кур­са­ми, по­ли­вае­мые встреч­ны­ми под­нач­ка­ми, обид­ны­ми час­туш­ка­ми, да, слу­чай­ны­ми, или на­ро­чи­ты­ми толч­ка­ми встреч­ных. Чей-то ад­рес­ный ма­тюг, жен­ский визг, сти­му­ли­рую­щий взбрызг ад­ре­на­ли­на в кровь раз­бав­лен­ную ал­ко­го­лем, и вот уже треск вы­ди­рае­мых из ог­рад коль­ев раз­го­ня­ет жен­щин и де­тей по дво­рам, ос­во­бо­ж­дая ули­цу бой­цам, де­ру­щим­ся с ис­то­во­стью пе­ре­ев­ших му­хо­мо­ров ви­кин­гов. Па­ца­ны и под­ро­ст­ки, на ок­раи­не об­ще­го по­бои­ща вы­яс­ня­ют свои от­но­ше­ния, го­то­вясь со вре­ме­нем стать дос­той­ной за­ме­ной сво­им от­цам. Всё че­рез не­ко­то­рое вре­мя ут­ря­са­ет­ся, и по­бе­ди­те­ля­ми, как пра­ви­ло, ста­но­вят­ся хо­зяе­ва де­рев­ни (не ок­ку­пи­ро­вать же при­шлым сво­их со­се­дей?), а гос­ти от­сту­па­ют с дос­то­ин­ст­вом, не по­зво­ляю­щим усом­нить­ся в том, что они бы да­ли от­пор, ес­ли бы их дог­на­ли. От­чим мой был не­из­мен­ным уча­ст­ни­ком этих празд­нич­ных по­бо­ищ, и был од­ним из пер­вых их бой­цов. Здо­ро­вым он был му­жи­ком!
   Как-то там сей­час - в этих де­рев­нях? Жи­ва ли тра­ди­ция яр­ма­нок? Есть ли ко­му под­дер­жи­вать её? Вот, глав­ный во­прос!
   Ст. Но­во­ла­за­рев­ская 2008 год
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"