Разнесла жизнь из Москвы по белу свету всех Бартохинских друзей. Лишь Иван Скор был последние годы самым близким и верным товарищем. Он всегда поддерживал Федора в трудные минуты. Вот и сейчас, кроме Ивана, никто Бартохиных в Шереметьево не провожал.
За день до их отлета в Америку в Москве ударили настоящие Крещенские морозы. Ночью столбик термометра показывал -37, днем - около тридцати.
В час дня, когда они прибыли в аэропорт, в безоблачном глубоком небе светило яркое, многократно умножавшееся на земле искрящимся снегом, солнце. До начала прохождения контроля оставалось полтора часа.
Дети Бартохиных, мальчик Федор-младший, четырнадцати лет, и девочка Анна, девяти, собрались выйти из аэровокзала, прогулять их добродушнейшего трехгодовалого боксера Джекки. Бартохины забирали собаку с собой. Через час пса нужно было погрузить в специальную клетку для перелета и сдать в "багаж".
--
Папа, как же он будет без нас двенадцать часов? - жалостно спросила Анна.
--
Федя, Аня, идите, не тянете время. С Джекки ничего не случится. - Бартохин уже получил в Шереметьевских службах разрешение на перевозку собаки. Вроде бы, все формальности перед контролем были решены, и Федор хотел просто постоять (побыть!) на московской земле, не думая о проблемах.
Федя-младший и Анна, наконец, направились к стеклянным дверям вокзала с собакой, которая задорно и жизнерадостно покусывала свой поводок. По пути Джекки облаял (для порядка, как бы выполняя функции охранника) группу шумных молодых людей и, виляя всем телом, складываясь почти пополам, вышел на мороз.
--
Ну что, Вань, может, выпьем вместе последний раз на московской земле московского пивка. - Обратился Федор к Ивану. И они, оставив безропотную грустную Валентину с семью огромными сумками на полу, отправились в служебный буфет, где пиво было впятеро дешевле, чем в зале.
- Что ж Иван, телефон твой помню, буду звонить. - Бартохин пригубил пиво из бутылки. Потом посмотрел на этикетку, будто пытаясь ее запомнить, и продекламировал: - Очаковское светлое! В общем, так себе пойло.
Иван молчал, понимая важность всего происходящего для Бартохина. Затем, тоже отглотнув немного пива, спросил: "Федя, а ты, как - навсегда?"
Бартохин секунду-две очень серьезно смотрел на Ивана, затем хохотнул и ответил: "Да, кто ж его знает, Вань!" И... после паузы: "Думаю, Иван, навсегда".
Федор расстегнул дубленку, снял шарф, хотел сначала сунуть его в карман, но потом повесил Ивану на плечи: "Понимаешь, Ваня..." Федор не договорил, вместо этого он сделал большой глоток пива. "Да, я и сам ничего не понимаю. Опять же, кроме ничем не доказательной интуиции..." - Он вновь на несколько секунд умолк и с отчаянием продолжил:
"Ну, не верю я всем этим зажравшимся министрам и президентам! Для их благополучия, нефти и газа в России достаточно, а что какой-нибудь ветеран войны в какой-то Вологодской области с голоду умирает, - плевать им с высокой колокольни! А чем же ты, - Федор пошевелил губами, подбирая подходящее слово для воображаемого высокого чиновника и, так и не найдя, продолжил, - ценнее для государства, для России? Тем, что воруешь по крупному и безнаказанно?
Ну, скажи мне Иван, объясни идиоту: как человек, проработавший всю жизнь, как лошадь, отдавший Родине все свое здоровье, не знающий, как детей и внуков одеть и накормить, может слышать с экрана телевизора слова бывшего преважного министра: "Я человек - не бедный, пару миллиардов долларов имею". Миллиардов! Это откуда же он их имеет? Он что? Новые рудники или неисчерпаемые запасы нефти самолично открыл? Или какое уникальное, полезное для народа изобретение сделал? Да наворовал! Безнаказанно изъял из Российской экономики!
Аморально все это, безумно аморально! Ну почему проигравший войну баварец получает такую пенсию, которую мой отец, имеющий боевые ордена и медали, раненый-перераненый, Москву оборонявший, и представить себе не может? Германия, что вся на алмазах стоит?
Почему у нас есть две страны - Москва и вся остальная Россия? Живут у нас в Магадане, удаленном от столицы, как в Сиэтле? Тоже удаленном от Вашингтона! Умирает хвост у рыбы, отваливается! А голова гниет и французскими духами попахивает...
Да вот тебе свежий пример о наших чиновниках! Приезжал недавно в Москву мой старый приятель Володя Прохоров из Праги. Он живет там сейчас. Ну и вот, понадобилась ему справка из Москвы о том, что он не был судим, в тюрьме не сидел. А Вова, надо сказать, из Москвы выписан и стоит на учете в нашем родном посольстве в Чехии. В него то он и направился, надеясь, решить свою проблему. Ну, естественно, выстоял часовую (еще повезло, была небольшая) очередь, что б узнать: за справку надо заплатить 80 долларов и получить ее можно, в лучшем случае, через три месяца! Но главный прикол был в том, что Прохорову дали четыре формуляра и попросили их заполнить, используя исключительно печатную машинку (не компьютер!) с русским шрифтом! В Праге!
Интеллигентнейший, толерантнейший Прохоров со смущенной улыбкой, сгибаясь буквой "зю" у чиновничьего окошка, спросил у упитанной дамы, удобно устроившейся за стеклом: "Любезнейшая, а почему, собственно, 80 долларов, три месяца?" Дама снисходительно, как юродивому, улыбнулась ему и держит паузу. "Понятно". - Сам себе ответил Прохоров. - "Извините, но где же я в Праге найду русскую печатную машинку?" - Наивно не унимался Вова. - "Это ведь даже в Москве - почти антиквариат". Дама держала паузу уже весьма недружелюбно. А Вова вновь не унимается: "Скажите, а для господина посла или, например, господина Ельцина, если кто из них обратится к вам по той же причине в Праге, условия будут теми же"? "Мужчина, вам, что охранника позвать!?" - нарастающим голосом, приподнимаясь со стула, прогремела дама. "Спасибо", - мягко говорит Прохоров и невесело покидает консульство.
--
А теперь объясни мне, Иван! Уважает государство своего гражданина, требуя, чтобы он имел 80 долларов, три месяца терпения и пишущую машинку с русским шрифтом в Праге, чтобы доказать отсутствие наличия судимости? Да оно ненавидит его!
В буфет вошла Аня - с розовыми щечками, пышущая морозом: "Пап, мы уже прогуляли Джекки. И мама волнуется".
"Ну, что? Пойдем в зал Федя?" - негромко спросил Иван.
"Пойдем". - Умиротворенно, будто в нем сработал какой-то переключатель, произнес Бартохин.
Федор принес клетку для Джекки. Она была серая, пластмассовая. Решетчатая дверца показалась Ивану не очень надежной: "Думаешь, выдержит твою торпеду-бомбочку?" - указывая на решетку, спросил Иван у Федора. Джекки был нехуденьким нагулянным псом с широкой грудью.
"Должна. Они же не первый год собак возят". - Федя открыл дверцу и положил внутрь клетки любимую Джеккину игрушку - искореженный, покусанный, потерявший форму шара пластиковый мяч. Бартохин указал собаке рукой на игрушку и скомандовал: "Вперед, Джекки!"
Джекки прекрасно понял команду, но выполнять ее не спешил. Он протяжно вздохнул, свернул на бок морду, наморщил свой, и без того морщинистый лоб и такими грустными глазами уставился на Федора, что тот, тоже тяжело вздохнув, сказал: "Ну вот, началось. Джекки, ты ведь уже немаленький". Пес, как человек, простонал, а вернее, спросил по-собачьи: "Может не надо?" "Надо, Джекки, надо. Ты же знаешь, что мы тебя нигде и никогда не бросим!" Собака внимательно смотрела на хозяина и прислушивалась к его интонациям.
"Ну, а теперь, - Бартохин присел на корточки и обнял боксера за шею, - вперед, Джекки!"
Тот нехотя вошел в клетку, взял игрушку в зубы, с трудом развернулся в своем новом домике, лег мордой к дверце и положил мячик на пол перед собой. Бартохин еще раз присел перед Джекки и прошептал что-то. Пес в очередной раз громко выдохнул и безропотно дал закрыть дверцу.
Федор взял клетку за ручку и под ее тяжестью быстро засеменил туда, где сдавали собак. Джекки до последней возможности смотрел своими верными глазами на детей.
Возвратившись, Бартохин посмотрел на часы и воскликнул: "Так, где мое пиво? У нас еще есть минут двадцать. Лысому - седина не страшна!"
Объявили начало посадки на рейс "Москва - Нью-Йорк". Иван схватил в каждую руку по две больших тяжелых сумки и первым подошел к калитке, где должен был расстаться с Бартохиными. Начиналась таможенная суета. Валентина в последний момент прошептала на ухо Ивану: "С нами родовая икона середины девятнадцатого века. Если не дадут провезти, вызволи ее из Шереметьева, Ваня".
Уже издали Иван долго смотрел, как суетились Федор и Валентина, вскрывали для проверки сумки, выкладывали аккуратно сложенные вещи и вновь, в спешке и беспорядке, закладывали, трамбуя все подряд, обратно.
Наконец, Бартохин в последний раз оглянулся, нашел глазами Скора и, будто дав отмашку началу действий, резко махнул ему рукой.
Бартохинская фамильная икона, каким-то чудом оставшаяся незамеченной, полетела в Нью-Йорк.