База профессора Джона Фримана располагалась на небольшом плато на высоте, примерно 1800 метров над уровнем океана в восточных отрогах Скалистых Гор.
Главная лаборатория, или мастерская, как называл ее Джон Фриман, находилась в белом с двумя башенками (совершенно не вязавшимися со всей постройкой) двухъярусном корпусе, протянувшемся с севера на юг. Там же находились жилые покои ученого. У Джона не было раздела между личной жизнью и работой. За последние годы он лишь несколько раз выезжал с базы и то лишь на специализированные конференции.
Здание лаборатории неоднократно достраивалось, перепланировалось.
До конца девятнадцатого века тут стояла небольшая частная вилла с претензией на замок. Затем она переходила из рук в руки. Последние десятилетия перед тем, как на плато обосновался исследовательский центр, здесь располагалась сейсмическая станция. Потому выглядело здание несколько несуразно, напоминая, если смотреть на него с высоты, фрагмент состыкованных при игре в домино камней.
Пару лет назад, после того как Джон Фриман сделал величайшее открытие - зафиксировал на мониторе своего нового прибора гравитационно-временные волны - база расширилась. Были построены дополнительные коттеджи для персонала, новая генераторная, просторные гаражи, вертолетная площадка...
Произошли изменения и в окружении профессора. Появились новые люди. Формально, в их функции входило "всемерно способствовать любым запросам мистера Фримана, обеспечивать его охрану и комфорт".
Джон никогда не хотел, да и не умел работать в команде. Секрет настройки своих уникальных приборов знал только он сам. Фриман лишь заказывал для них необходимые детали: электронику, "железо" и прочее. Ему все это поставляли, собирали по первичным эскизам, а дальше со всем этим "хламом" профессор возился единолично.
Стоило Дэвиду Гроссу, человеку которого назначили начальником базы, главным помощником профессора, предложить Фриману какое-либо участие в его деятельности других специалистов (поднадзорных Гроссу), как Джон говорил: "Вы лишаете меня вдохновения. Так ничего не получится".
Ответ был исчерпывающим.
Дэвид Гросс сообщал финансистам о несговорчивости профессора. "Что делать... - отвечали те, - мистер Фриман - гений. Оберегайте его, храните каждую бумажку из его мусорной корзины, сообщайте нам обо всем".
Таким образом, следуя своему характеру и непостижимой интуиции, Фриман оградил себя и свои исследования почти ото всех.
Да, сорокапятилетний признанный гением при жизни профессор Джон Фриман был невыносимым человеком. Но его терпели и не ограничивали в запросах.
Итак, чем ему и как заниматься, профессор определял сам. Люди, фактически контролирующие экономику планеты, правда, высказали одно пожелание: стоило бы перевести гениальное открытие в практическую плоскость.
Джон просто пропустил этот, по его мнению, бред мимо ушей, вернее мимо глаз, поскольку внешний мир общался с ним, в основном, корреспонденциями.
Был лишь один человек, к которому профессор Фриман прислушивался и которому иногда подчинялся.
Вся электронная и бумажная почта проходила через глаза и руки Бетти - темно-русой, обаятельной, чуть выше среднего роста, тридцатидвухлетней ассистентки Фримана.
Бетти - Элизабет Соколофф родилась в Америке, но по деду имела русские корни. Они-то, очевидно, и давали себя знать. Не секрет, что русским женщинам свойственно самопожертвование ради любимого. Бетти уже почти десять лет (с тех пор, как они начали вместе работать) была влюблена в Джона и порой заботилась о нем, как о ребенке. Она прощала ему все бестактности. Она, вообще, простила бы ему все, кроме страсти к другой женщине.
Последние годы они были любовниками. На самом деле, Джон уже не представлял работы и жизни без Бетти, но существовавший уклад вполне устраивал его (он не понимал отношений закрепленных на бумаге). Бетти же ждала большего.
Нет, Бетти не ревновала Фримана к науке, понимая, что для Джона она (Бетти) - неотъемлемое вкрапление во все, что он делает. И все же ей, как и любой нормальной женщине, хотелось, чтобы Джон воспринимал ее отдельно от своих формул. Впрочем, Бетти не могла представить Фримана без напряженных исследований. Да и полюбила то она Джона как человека, фанатично открывавшего неведомое!
Так вот, год назад Джон Фриман обнаружил среди гравитационно-временного поля Земли и накладывавшихся на него полей других небесных тел (полей, имевших те же конфигурации), резко отличающиеся от них спиралевидные завихрения. Они, как кривые иголки, пронзали привычные гравитационные кружева в разных направлениях.
Через некоторое время Фриман, усовершенствовав оборудование, увидел, - иголки слегка перемещаются, "дышат", изменяют длину и степень изгиба. Сила завихрённых полей была невелика, пожалуй, ничтожна. Но однажды Джон обнаружил: с неясной периодичностью игольчатые образования выстраиваются, продолжая друг друга, и тогда их интенсивность резко увеличивается! На мониторе изменялся даже цвет иголок. Из бледно-лиловых они превращались в ядовито-зеленые, фосфоресцирующе-фиолетовые, оранжевые, кроваво-красные...
Иголки будто спаивались и не хотели распадаться! В конце разноцветного игольчатого образования, обращенного в сторону увеличения гравитации, возникала область, напоминающая темный, чернеющий к середине омут. Часть искорок устремлялась в нее и исчезала там, как в "черной дыре".
Единство иголок длилось порой минуту, а порой и десять. Но потом, неизбежно, спиральные образования разрывались, уступая более могучей силе. На мгновение экран покрывался искрами, а затем вновь отчужденно показывал серые кружева и бледно-лиловые, едва проступавшие спирали-иголки.
Фриман назвал заворожившую его картину соединенных иголок Разломом. Разломом в пространственно-временном континууме. А его загадочное окончание - Омутом.
Несколько недель, как загипнотизированный, он сидел перед монитором. Лишь Бетти могла отвлечь Джона на чашку кофе и какую-нибудь еду.
Предчувствуя, что он на пороге немыслимой тайны, Джон Фриман непрерывно думал и строил гипотезы, - что это, Разлом?
Как-то, в четыре часа утра он вошел в спальню и, разбудив Бетти, выпалил ей: "Бет, мне нужен тот, твой русский, помнишь, который манипулировал с диким объемом информации, работы которого оспаривали на конференции в Чикаго, он еще, как неуклюжий медведь, наступил на ногу сопредседателю в буфете..."
На дальнейшие объяснения у Джона сил не хватило. В кроссовках, теннисных брюках, в рубахе с приспущенным галстуком (галстук дисциплинирует, был пунктик у Фримана) он рухнул в постель и тут же стал похрапывать.