От автора : прежде чем начать - включи-ка, читатель, мозги...
Был такой писатель, Эльтеррус Иар. Впрочем, почему был? Он и сейчас есть - и как говорится, дай ему боженька всего и вовремя. Так вот, в нескольких своих книгах он использовал такое себе уничижительно-презрительное словечко пашу. Означало оно ни много ни мало как часть человечества, то самое, пассивное и реакционное большинство. Неспособное на творчество, на полёт мысли или же благородные поступки. Туповато-агрессивная безликая масса, стремящаяся любой ценой уничтожить или отторгнуть не таких как она. Серость, болото, обыватели - казалось бы, что тут ещё можно сказать и стоит ли вообще изощряться в неблаговидных к сему сословию эпитетах?
Да вот только, слишком уж многие забывают, что именно на пашу зиждется мощь любого общества и государства. Именно они кормят и поднимают страну. Они роют уголь в подземных норах и выращивают под бездонно-голубыми небесами хлебушек - который между прочем, мы едим. Именно пашу идут в бой и кровью своей прокладывают дорогу к указанным вождями идеалам и целям. Не умники, коих жалкий процент - но и не находящиеся на попечении медицины или родственников дебилы.
А ведь это и есть народ. Люди. И относиться с презрением к тем кто нас кормит да одевает мне кажется верхом цинизма. Человечество вполне может обойтись без блистательных или же сумрачных гениев, ибо оно в состоянии их при нужде породить - но вот последние без человечества никто.
Ноль, как говорится, и без палочки.
- А ну тормозни, злыдень! - мой кулачище вскидывается в повелительном жесте, и навороченный джипер с визгом покрышек замирает у моих ног.
Меж тем я не обращаю на обуреваемую вовсе не филантропическими желаниями физиономию владельца внедорожника, равно как и на раздающиеся из кабины не совсем как бы и русские слова. Я беру за руку топчущуюся у края тротуара Никитишну, и мы с неторопливостью муравьёв ковыляем по вытертой шинами зебре перехода. Ладонь моя даже сквозь шерстяную ткань вечно мёрзнущей старушки чувствует сначала прохладу, а затем уже и вовсе непонятную податливость невесть зачем ещё живущего льда.
Наконец, другая рука моя делает сзади этакую горизонтальную отмашку, и озадаченно примолкший новый украинский проезжает дальше. Причём как можно тише и незаметнее...
Интересно, размышляю я - к какой такой из пресловутых девяти или сколько их там заповедей относится сие? Нет, никак уж не возлюби... с Никитишной у нас ненависть давняя, тщательно и любовно взлелеянная. Холёная и многажды подпитанная бурными стычками. Тридцать лет прошло с тех пор, как ещё подростком гоняла меня уже и тогда бывшая старушкой Никитишна - и нипочём не упускала втихаря возможность неприметно огреть по спине или чём попадётся своей кривоватой клюкой. Всё ей не так, и всегда не то - впрочем, каждый из нас знаком с породой этаких поганок, в изобилии произрастающих на лавочках у подъездов, стоит только выглянуть солнышку.
Я со своей стороны, тоже никогда не скрывал, что буде представился бы мне такой случай безнаказанности, с удовольствием добил бы эту дуру лопатой - а потом за верх блаженства почёл бы самолично вырыть наконец ей могилу. У-у, сколько ж крови она мне попортила, скольких синяков и истрёпанных нервов стоила... а всё же, по мере сил и я в долгу не оставался. Некто вьюноша однажды вечерком накормил докторской колбасой с зоокумарином её любимого, до звона в ушах гавучего наглого мопса. Никто так и не узнал, кто же это попёр у её нынче уже покойного благоверного старую рессору от Москвича. Я из неё потом отличный арбалет сделал - доску-двадцатку прошибал навылет, все пацаны обзавидовались...
Вот под нами наконец проплыл и благополучно преодолён противоположный бордюр. Я наконец отпускаю уже подрагивающую от усталости руку старухи и, не сдержавшись, брезгливо вытираю ладонь о себя.
- Когда ж ты наконец преставишься, Никитишна? - весело интересуюсь я. И прекрасно зная, как ту раздражает, непринуждённо закуриваю. - Клянусь - твои похороны станут для меня лучшим праздником!
А та суетливо бормочет что-то у края тротуара, зыркает на меня исподлобья, а вытертая до блеска деревянная палка так и приплясывает в сухих старушачьих ладонях. Спасибо хоть, огреть не решилась...
- Я ещё всех вас, поганцев, переживу! - наконец заявляет вовсе не беззубым ртом восьмидесяти-с-чем-то-летняя динозавра. Она морщит и без того похожее на печёное яблоко личико, и не дожидаясь дальнейших подначек в свой адрес чапает куда-то по своим несомненно архиважнейшим старушачьим делам.
"Эта стерва может" - нехотя, мысленно прикидываю я и тоже ухожу с места событий.
Разумеется, в строго противоположную сторону.
Ах, как часто мы наблюдали, в том числе и на собственном опыте, крушение неких идеалов и планов! Да и в масштабах, так сказать покрупнее - однажды немцы попытались сделать философию Канта государственной. Потом большевики в тысяча девятьсот семнадцатом попробовали запрячь телегу впереди лошади... и грохот рухнувшего величия до сих пор отдаётся звоном в ушах одним и желчью на языках другим. А чем в сорок пятом обернулась грандиозная и страшная мечта о высшей расе да тысячелетнем рейхе, вспоминать не станем?
Если жизнь с лукавою усмешкой кокетливой красотки отказывается соответствовать нашим грезам и надеждам, нашим о ней представлениям, то виновата не она. А... угадайте с трёх раз кто.
И те, кто говорят что жизнь дерьмо, последним оказываются как раз сами.
Девятое мая. Отшумели пышно-помпезные показушные торжества, потихоньку угомонился гуляющий народ, и ночь неумолимо вступила в свои права. Соответственно и я, ощущая во всём теле этакую лёгонькую усталость и блаженство после хорошей прогулки, возвращаюсь через притихший парк домой.
В мягкой тени ещё незагубленных вандалами серебристых и по-кремлёвски величественных елей мой взгляд почти художника безошибочно вычленяет целующуюся парочку. Ах, как бы при других обстоятельствах выглядело бы то красиво и романтично - да вот только, это он и он. А неплохо у них выходит, надо признать... прямо тебе море нежности и любви... я делаю вид, что не замечаю этакое непотребство и равнодушно прохожу мимо.
Вот и центр, памятник павшим с его устремлённой к небесам бронзовой звездой на кинжально-остром шпиле и вечным огнём, печально потухшим по причине дефицита в нашей многострадальной неньке природного газа. Впрочем, тут ещё теплится жизнь - на обрешётку вокруг тёмного отверстия ловко и символично поставлена горящая свеча, а вокруг, аккуратно раздвинув букеты и веники живых или же наверченных из бумазеи цветов, расположилась слегка тёплая компания. Пяток парней с гитарой да пара размалёванных девиц, плюс сиротливо поблёскивающая пустая поллитра. Негусто... впрочем, я вполне могу позволить себе маленькую прихоть.
Рука моя лезет в недовольно раскрывшуюся тесноту бумажника и безошибочно выуживает оттуда купюру нужного достоинства.
- Этого хватит, чтобы взять в ночном ларьке на углу пару двухлитровок хорошего донецкого пива и пузырь блондинки? - я демонстрирую бумажку уставившемуся на меня крепкому парню с блестящими в глазах огоньками.
Тот многодумно чешет бритую голову и наконец озадаченно цедит:
- Ну, допустим...
Я нагибаюсь и кладу денежку возле изливающей прозрачные слёзы свечи. Ах как же символично, чёрт меня дери!
- Вон под теми ёлочками пара гомиков милуется. Вы знаете, что и как делать, - впрочем, я уже ухожу, растворяюсь в окружившей сиротливый огонёк бесконечной тьме.
Вот такой я негодяй... и горжусь этим.
Ничего не имею против гномов, делающих лучшие в мире автомобили и сочиняющих "Лунную сонату". Потому что они молодцы.
Со всей душой отношусь к эльфам, которые торгуют-банкирствуют, делают ювелирные украшения или ремонтируют нуждающимся зубы. Эти тоже делают нужное дело.
Приветствую от всего сердца гоблинов, когда они пишут "Декларацию прав человека" и изобретают самолёт. Ну разрази меня гром, изумительно.
Или вон, орки - придумали ведь алгебру и десятичное счисление, дали миру невиданные по своей силе научные и философские концепции. Да ещё и сахар, который мёд без пчёл, сообразили... спасибо им.
Все они наши, родные донельзя сукины дети!
Но когда нахалы, весело поигрывая с закатанными рукавами на губной гармошке, своми танками утюжат мои сёла и города - я вслед за Симоновым чеканно произношу строки : убей гнома!
Если эльфы вдруг начинают учить меня жить, норовят старательно напроситься на плюху, а потом принимаются лицемерно вопить на весь мир - дескать, их все не любят, да ещё и обидеть норовят, во мне подымается какая-то исполинская, грозящая смести всё и вся волна.
Когда благополучно отсидевшиеся за океаном во время обеих мировых войн гоблины, не знающие что же это такое - когда на твои города падают бомбы - начинают играть мускулами своих флотов и авианосцев, швыряться томагавками, да подобным тому образом устанавливать свою демократию... о-о, я знаю точно, что заката этим подонкам уже не увидеть.
Нет оправдания оркам, ошалевшим от обилия в своих недрах земляного масла и в изобилии произрастающей на поверхности дурманной травки, вдруг начавшим переть буром да ещё и надевать при том пояса шахидов.
Потому что на самом деле, эти все уже не наши. И старательно помогать этим мерзавцам умирать - долг каждого истинно русского человека. Поясню : для меня слово русский находится вне понятий национализма или интернационализма. Оно куда шире и не имеет с расизмом ничего общего. А вот поясню на примерах... Моцарт и Гагарин русские, а маркиз де Сад или Берия нет. Амундсен и Хайям наши, а вот экипаж "Энолы Гей" никоим боком. Потому что истинно сказано в одной многотомной и незаслуженно забытой нынче книге:
...великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье...
Вот и скажи теперь, читатель, ты русский? Нет-нет, не мне ответь, а тому, кто нуждается в истине больше всех на свете - самому себе.