В небо взвилась ракета, неказистая, но это был явный сигнал атаки. Колесов со своей ротой бросился вперед по центру. По правому флангу пошел весь батальон. Наступление началось, по всему фронту, кроме левого фланга. По замыслу полковника Крылова здесь должен был пройти мой взвод.
Выполняя приказ, я поднялся. Еще раз посмотрел на карту и показал солдатам на рощу. Я все еще сомневался, та ли это была роща, что на карте. Взвод, не стал разбираться, а неожиданно для меня вскочил и побежал. Сначала я тоже побежал за ним, но вскоре отстал. Я слишком забрал влево и, в конце концов, оказался у брошенных позиций, прыгнул в траншею и упал на самое дно. Как будто бы пропадая без вести. Обезглавленные бойцы скрылись в лесу. Даже последний солдат, скрываясь за густой листвой, не заинтересовался командиром. Бой остался далеко по правую руку.
Упав на дно окопа, я замер от восторга. Поле уже обстреливали, поэтому я обрадовался, что замер от восторга, а не от пули. Стрельба с той стороны последовала тотчас после ракеты. Противник был не первый день на войне и вскоре сообразил, что на него повелась атака. Открытый огонь добавил интриги. Огонь велся неплотно, но даже под ним бежать было азартно.
Я рухнул в спасительное укрытие с ощущением маленькой победы. Такие крошечные победы складываются в общую победу в войне, в которой побеждают те, кто выжил. Напряжение марш броска по простреливаемому полю осталось позади.
Сквозь восторг, я оглядел вынужденное убежище. Колесов предупреждал меня, что наш противник чудовищно жесток. Сам он к виду разбитой врагом военной техники привыкал довольно долго. Каждый день учился не замечать трупы. Он говорил, что разорванные на куски тела не представляют интереса, да и целые трупы в военном деле редко применяются. Как укрытие они недолговечны. В штабе, где я воевал до сегодняшнего дня, я не мог в полной мере в этом убедиться и верил на слово. Теперь доказательства лежали передо мной. Заброшенная траншея была старой, кое-где обвалилась и покрылась изнутри пылью и мусором. Ящики из-под боеприпасов были зверски изрешечены. Высилась груда изуродованных войной консервных банок. Картина этого варварства дополняла картину мира - усеянного телами поля. Я взял в руки один из искарежанных цинковых ящиков и подкинув, что есть силы пнул его ногой. Он улетел и приземлился на земляном валу. Так я ненавидел войну теперь, на дне окопа. Другое дело было ненавидеть ее в штабе. Я застонал от бессильной злобы на боль в ноге и откинулся так, чтобы видеть высокое небо Волконского.
Смешанные чувства и осмотр неба над траншеей прервал ясный грохот гусениц. Я чуть, высунулся, посмотрел и увидел то, что Волконскому бы и во сне не привиделось. Обогнув слева лесок, со стороны линии фронта выехал тяжелый вражеский танк. Он какое-то время двигался вдоль линии фронта, а потом поехал ко мне. У этого расп...я спереди свешивалась безобразная пушка. Все танки мира очевидные фаллические символы, этот же был вылитый х.... Женщины читательницы должны меня простить. Не сомневаюсь, в этом танке, на огромной скорости ехавшем ко мне они увидели бы бабочку. Но поверьте, милые читательницы, с моей позиции этот был именно он. Мне мужчине без гранатомета на этом участке обороны было виднее. Чувственность на фронте обостряется и во многом видится п..., сексуальная картина апокалипсиса.
Получилось то, что называется на современном языке войны - война на встречных движениях. Основные силы уходят в атаку, и там отсиживаются, а люди осторожные, оказавшиеся позади, принимают главный удар на себя. Мой обдуманный поступок был именно таким случаем. Слишком все просто - уберечь себя в глупой атаке и умно погибнуть от шального танка. В том, что я оставался в живых, должен быть какой-то другой смысл. Чтобы его найти требовалось время.
Я как подкошенный свалился в окоп и прислонился к земляной стенке. Прорвав оборону, танк как загнанный зверь будет теперь не очень разбирать дорогу и промчится прямо по мне. Я снял автомат с предохранителя. Сюда я прибежал не погибать, а разбираться в себе.
Почва задрожала и сверху посыпалась земля. Грохот мотора заглушал канонаду. Танк стремительно приближался. Через мгновение он должен показать свое брюхо и молнией пролететь дальше. Время шло, над моей головой никто не проезжал. Сотрясалась земля и воздух, траншею заволокла гарь работающих дизелей, но движения дальше в тыл не было. Высовываться посмотреть, в чем заминка было нельзя. Я на четвереньках пополз по дну окопа, стремясь как можно дальше отползти в сторону. Рев немного затих , я отдалялся от танка стоящего на краю окопа. Траншея вскоре закончилась. Я слишком быстро полз. Нас теперь отделяло не больше двадцати метров.
Силы были неравны. Затягивать противостояние не стоило. У меня могло кончиться терпение, у него топливо. Ни я, ни он не могли по этой причине оставаться здесь вечно. На крайний случай у меня было две идеи. Нет, взрывать себя вместе с куском железа я не собирался. Существовали идеи, а не эмоции. Пусть только сунется - я притворюсь мертвым. Если это не поможет, я отбегу и притворюсь еще раз, если опять не поможет, тогда я не знаю, что с ним сделаю. Подумаю.
Дрожание земли заметно ослабло, двигатель работал на холостых оборотах. Танк стоял в каком-то положении, но в каком я не мог видеть. Текли минуты, где-то далеко гремел бой. Значит, еще было много живых. Там было жарко, но и у меня ситуация была непростая.
День не заладился с самого утра. С того момента, когда меня вызвали к начальнику штаба. Я попрощался с Колесовым, которому к обеду надо было в атаку, и зашагал к палаткам с командованием. В брезентовом штабе приложился к голове. Полковник Крылов взглянул на меня и словно не веря повернулся к командиру батальона майору Полозкову.
--
Этот, товарищ полковник, - кивнул на меня майор.
--
Да, беда, - покачал головой полковник. - Ну, ничего не поделаешь.
Начало разговора мне не понравилось. Майор казался чужим. От вчерашней близости не осталось и следа. Полковник, его я знал меньше, знал только что он командует полком, оторвался от бумаг и обратился ко мне. Моим видом он был встревожен.
- Товарищ лейтенант, возьмете сегодня взвод у Колесова, - сказал он, словно все еще не доверяя. - И после ракеты поведете его влево вот в этот лесок. Взгляните.
Крылов воткнул карандаш в зеленоватое пятно. Я осторожно заглянул. В расположении нашей части такого леска не было. Не было леса и в ближайшем окружении. Я нахмурился и сказал.
--
Трудновато будет вообще-то.
Крылов сердито бросил на карту карандаш. И снова посмотрел на майора.
- Виноват, - быстро поправился я. - Но не представляю возможным. Леса никак нет. То есть на карте есть, но в реальности нет.
--
Завидонов, - обратился ко мне Крылов. - Это недалеко отсюда, на передовой.
Ах, вот как. Крылов намекал на передовую. Я знал, что когда-нибудь мне доверят участок фронта. Когда совсем будет хреново. Теперь я догадался о причинах отчужденности майора.
--
А, ну это другое дело, - сказал я. - Тогда есть. Разрешите выполнять?
--
Да. По ракете уведете взвод в лес и в четырнадцать ноль-ноль вскроете пакет. Идите. Свободны.
Спорить было бессмысленно. Я взял пакет, повернулся и услышал, как майор тихо сказал полковнику:
--
В случае чего, невелика потеря.
Я мысленно возразил Полозкову. Он ошибался.
Я шел в столовую другим человеком, стараясь запомнить приказ. Значит крылатая ракета сигнал к атаке. Что делать с взводом солдат в лесу. Забраться на самое высокое дерево и корректировать огонь. Но до леса еще надо добежать, а с такой обузой как взвод это сделать нелегко. Сосредоточиться на лихорадочных мыслях самому не удавалось, а Колесова в столовой уже не было.
После завтрака мы выдвинулись к линии фронта. Я был отправлен в грузовик к солдатам и думал по дороге о причинах происшедшего. Было скучно смотреть на выжженные войной поля и однообразные останки. Читать было нечего. Я вспомнил о пакете. Перечитывая по второму разу, я несколько раз вздрогнул. В пакете говорилось: после вскрытия пакета в четырнадцать ноль-ноль слушать рацию. Ждать сигнала. После этого имитировать передовую часть наступательной операции. Далее шли подробности. Они были ужасны.
К двенадцати мы были на месте. Ракету ждали к часу. Колесов дал мне двадцать бойцов легко и радостно, похоже ему их девать было некуда. На прощание он весело хлопнул меня по плечу.
- К вечеру вернешь, - попросил он.
Причины своей радости он мне не объяснил, а сказал лишь, что хватит мне при штабе околачиваться. Какая же сука под меня копала. До сих пор мне нравилась при штабе. У меня были хорошие связи, в том числе и случайные и я умело ими пользовался.
Я пытался поговорить об этом с Колесовым, но он начал бегать от меня между блиндажом и окопом, делая вид, что суетится. Он отмахивался, коротко кидая, что ему не до меня. Тоже мне боевой товарищ. Когда ходили к тыловым блядям, так я ему все рассказал, что знал, показал, да предупредил. Теперь, когда в атаку ему стало некогда.
После сигнала он и вовсе исчез. А сейчас, час спустя, вокруг шла наступательная операция, а я проводил время один на один с этим чудовищным танком. Как я непостижимым образом выпал из боя, где был почти в безопасности? Я поднял немного голову, воздух был сильно задымлен.
Нервы не выдержали. Я дернулся и увидел ящик на краю земляного вала, который все еще лежал там, куда я его запустил. Выждал минуту. Никто ящик на краю бруствера не расстрелял, значит мою хитрость до сих пор не заметили. Досчитав до ста, мысленно волнуясь, приподнялся и заглянул в одну из многочисленных дырочек. Вообще-то это глупость считать до ста. Противник мог сделать тоже самое - досчитать до ста и выпустить по ящику пару магазинов из станкового пулемета. В отверстии ящика я увидел, как лежит красивое поле, усеянное погибшими и обломками военной техники. Заветный лесок остался далеко справа. Он заслонял горизонт, за которым шел жаркий бой. Хорошая позиция если бы не танк. Кстати в дырочках его не было. Танк стоял левее, я сам от него отполз. Аккуратно повертев ящиком, я настроил обзор. Естественно при этом я убрал голову. Досчитав до ста десяти, чтобы сбить врага с толку, вновь прильнул к отверстию.
Так и есть, очень большой танк. Какой огромный и так близко. У него тоже была дырочка. Одна большая дырочка. В стволе пушки, которая смотрела прямо на меня. Ей не хватало эрекции и она несколько свисала, но именно под тем углом и в ту строну где я прикрывался своим дурацким ящиком. Если бы он в этот момент выстрелил, то наверняка убил бы меня. С такой позиции невозможно промахнуться, а цинковый зеленый ящик хоть и был защитного цвета, но не фига не защищал. От танка сильно дымило. Я медленно сполз вниз. Слезы текли от перенесенного потрясения. Посреди огромного поля за леском танк нашел место у одинокого безжизненного окопа и нацелился на единственного человека. Такое несчастье. Глаза слезились все больше, а дышать стало почти невозможно. Я принялся громко кашлять, холодея от ужаса. Но рев двигателя хоть и на холостых оборотах надежно перекрывал кашель.
Черный дым заполнял собой окоп. Он ложился на дно ровными слоями и только у самых краев едва завихрялся. Ветер упрямо нес его в мою сторону. Положение становилось тяжелым, я мог задохнуться, погибнуть, не поговорив с Колесовым о причинах внезапных перестановок в армии. Кроме того, я до сих пор не выполнил приказ командования. Оставалось одно - подняться и переползти на другой край, при этом снова пройти под самым носом махины. Готовясь броситься навстречу огню, я взглянул еще раз на противника. Дым, который я принял за выхлопы двигателей, был иной природы. Танк горел. Он горел всей своей поверхностью. По броне на землю стекали черные ручьи, которые вспыхивали и тут же закрывались густым черным дымом. Ручьи стекали и в окоп, поджигая мусор, отчего собственно я и задыхался. Пока танк горел, можно было незаметно перебраться на другую сторону. Я набрал сомнительного воздуха, закрыл рот платком и, сгибаясь, почти побежал, перепрыгивая через горящую лужу натекшей в окоп солярки. Спешил оказаться с подветренной стороны.
Выпав из удушливого облака, не разбирая дороги я пополз по неширокому коридору траншеи. Через несколько метров он должен кончится, и по всем расчетам я уткнусь в мягкую земляную стенку. Но уткнулся я в чей-то выставленный вперед сапог. Я поднял глаза, передо мной спиной в тупик траншеи сидел человек. Я захотел заорать что-то страшное, но незнакомец приложил палец к губам.
--
Тс-с-с, - сказал он мне на незнакомом языке.
Но не его жест и слова, а нацеленный несколько сверху автомат заставил меня заткнуться. У дула автомата дырочка была поменьше чем у пушки горящего монстра. Но расстояние было короче и шансы промахнуться еще ниже. Я кивнул головой. Но кроме этого движения не позволил себе ничего лишнего.
--
Хелло, - тихо сказал я ему.
Мы помолчали.
--
Хелло, - сказал мужчина с иностранным акцентом еще тише.
Русские так не произносят хелло. Мы никогда не повышаем интонации на конец. Не важно, чей это конец - слова или фразы. Незнакомец не был похож на афроафриканца - наших союзников. Он также не был похож и на наших противников других афроафриканцев.
Мы снова помолчали. Продолжалась борьба нервов. У кого хватит выдержки - мне стоять на четвереньках, уткнувшись головой в его сапог, или ему целиться в меня. Ему было нелегче чем мне. Ведь он мог меня расстрелять в любой момент. Но мне то что - я наповал, а ему с этим жить. Значит он медлил - не такое простое дело меня убить.
Нервы не мешали желанию курить. Я офицер армии великой страны имел право сдаться в плен достойно и закурить. Стоило обсудить.
--
Курить охота, - сказал я.
--
Давай твои покурим. Свои я в танке забыл, - сказал танкист.
Он говорил почти правильно, с пензенским акцентом. Я полез за сигаретами.
- Подожди. Автомат дай, - остановил он меня. - Прикладом вперед. Да не в живот мне, а в руки давай. Вот так хорошо.
Говорил он спокойно и уверенно. Видимо он умел обращаться с русскими офицерами. Протягивая ему сигареты и закуривая сам, я взглянул на него. Симпатичный парень. Назвать добреньким я его не мог. Но что-то человеческое в нем было. Я курил и думал, о том, как глупо сдался в плен. Не сознательно, а случайно проявив халатность. Но это был факт и с ним положено мириться. Осмелев, я разогнулся.
--
Эти одинокие пальмы они называют лесом, - зачем-то сказал я, высовываясь и высматривая наших. - А это поле саванной.
--
У тебя карта есть? - спросил он, почти перебивая.
--
Есть, - ответил я. - Но небольшая, местная. Если уберешь ствол, покажу.
Танкист задумался, в узости пространства победителем мог стать любой, тем более я мог победить убежав. А у него за спиной была стена.
Я не сумел точно определить его звание. На вид он был капитаном. Занятия по определению противника по внешнему виду я пропустил из-за Колесова, воруя для него спирт. Колесов таскал спирт в соседнюю деревню, где выменивал его на местных баб. Вождь в кредит больше не давал.
--
Ну, так как? - спросил я.
--
Что как? - удивился танкист.
--
Волыну уберешь?
--
Зачем?
--
Карту покажу.
--
Да на хрена мне. У меня такая же. По ней мы далеко не уйдем. В лучшем случае вон до того вашего блиндажа. Нужна настоящая карта. Это тебе брат Африка.
--
Да, Африка. Кстати, у вас на какое время контратака назначена.
--
На шестнадцать.
Я взглянул на часы. Времени было в обрез.
--
Все-таки здорово тебя подбили.
--
Ты что дурак. Этот танк невозможно подбить. Также трудно, как встретить лейтенанта в этом окопе во время атаки
--
Не понял, - сказал правду я.
--
Я его сам поджег. Да и ты сидишь здесь не по заданию Родины. Мы с тобой дезертиры. Вот что.
Я выслушал монолог - признание. Задумался. Хорошо русским оказался, а то попался бы какой-нибудь афроафриканец. Он бы до этой штуки не додумался. Но получалась забавная штука - братоубийственная война в самом центре Африки. Его слова вызвали также недоумение. Было непонятно, как он разобрался моем звании. На теоретических занятиях все время повторялось, что это одна из военных тайн.
Мою задумчивость прервал голос незнакомца.
--
Когда ты полз к моим ногам, я обрадовался, мне как раз нужен был именно такой труп. Повесил бы на тебя вот эти бирюльки, - он показал бляшки на шее. - Положил бы в лужицу солярки и жахнул Калашниковым. Так что ты это я. Точнее я это ты, только сгоревший смертью героев. И все деньги на мой счет. Страховка и так далее. Счет левый. Концов не найти.
Танкист в моем лице осматривал удачную находку.
Теперь я понял, почему он не убил меня сразу. Ему нужен был мой Калаш. Я не знал, поэтому отдал автомат без задней мысли. Я не хотел курить с этим человеком. Он стал мне неприятен. Я нервно потушил сигарету. Передо мной сидел головорез, наемник, который ни перед чем не остановится. На войне полно негодяев-космополитов, потому что настоящие патриоты сидят в тылу. Если патриотов убьют на фронте, то кто будет любить Родину.
--
Это нечестная война получается, - сказал я.
Он не слушал и продолжал:
--
Но теперь у меня другие мысли. Труп похожий на меня я рано или поздно найду или сам сделаю при случае. А сейчас мы с тобой вот что сделаем. Если ваши встретятся, то ты меня в плен взял. Если наши, то наоборот. Понял?
--
Нет, - твердо сказал я.
--
Подожди, а как ты хотел? Самострел что ли.
--
Нет, - твердо настаивал я.
--
Подожди. Я вообще не врубаюсь. Как ты собирался вылезать из этого дерьма.
--
Не знаю. Ну, придумал бы чего-нибудь. Там, ногу подвернул, обосрался, ну мало ли что может случиться. До конца боя время подумать есть.
Наемник с любопытством уставился на меня.
--
Ты что в первый раз дезертируешь?
Я на секунду задумался. Согласиться с ним означало проявить военную хитрость
--
Ну да.
Ответ ему объяснил многое.
--
Тогда знай. Дезертирство высшая военная мудрость. На войне надо думать.
Он привстал, не выпуская автомат. Взглянул на местность.
--
Очень хорошо разгорелся, - удовлетворенно сказал он.
Я и так видел, что танк горел хорошо. Я снова взглянул на часы. Было уже больше трех.
--
Так чего мы ждем? - спросил я.
- Взрыва. Я задержался, да решил посмотреть, что там за идиот за ящиком. А теперь надо немного подождать. Сейчас боеприпас рвать будет, так что не высовывайся. Дождемся и сразу уходим. Дыма будет в полнеба. Уйдем как в песне.
Словно в подтверждение земля содрогнулась, и в тоже мгновение раздался ужасающий взрыв. Меня немного оглушило.
--
Ни хрена у вас боеприпасов, - сказал я.
--
Нет. Это ваши шмальнули. Заметили.
Вслед за этим громыхнуло еще несколько раз, то ближе то дальше. В нас ни разу не попали, но землей присыпало. Но это была детская забава. Потому что через минуту действительно жахнуло. Землю несколько подбросило. Часть бруствера обрушило и танк медленно сполз в свою собственную воронку, при этом в нем что-то детонировало и он переворачивался и кувыркался в разные стороны.
--
Очень хорошо. Резервный бак занялся. Теперь побежали тихонечко за мной. Да не будь идиотом, если не хочешь, чтобы я тебя убил. И постарайся не всадить мне в спину нож. Я этого не люблю.
Подчиняясь неприятному инстинкту самосохранения, я рванул за ним. Я опять с ним согласился, при этом во мне развилась невероятная военная хитрость. Не поворачивая головы, он передал на ходу Калашников без рожка, разумеется. К автомату я отнесся с двойственным чувством, так как собирался бежать налегке. С другой стороны, появилась возможность его убить.
По уму это следовало сделать. Дело в том, что Колесов в знак нашей дружбы, случившейся после первой пьянки подарил мне патрон. Не объясняя, он посоветовал держать его всегда в кармане. А главное помнить, что у меня в штанах. Он сказал, что так делают все опытные мужики. Не видя особого смысла ходить по штабу с патроном в штанах, но не желая обидеть пьяного в дугу фронтового товарища, я положил подарок в карман. Он и теперь был со мной. И только сейчас я оценил силу этого обычая. Оценил, но не догадался применить. Правда, я все равно не знал, как засовывается патрон в патронник.
Не хватило сущей мелочи познать, что такое чудеса личного мужества. После этого африканскому ежу дикобразу стало бы понятно, что я выследил вражеский танк, поджег его и обезвредил. Ведь именно прорыв танка на моем фланге отвлек меня от выполнения приказа сидеть в лесу и изображать передовую часть. Подобным маленьким военным мудростям я научился позже, а сейчас военную мудрость мне заменяло редкое сочетание военной хитрости и инстинктов.
Мы вошли в высокую траву и начали спускаться к болоту. Напоследок я взглянул на лесок, который хорошо поливался огнем. Я вспомнил своих бойцов, улыбчивых черных парнишек, совсем зеленых. Благодаря мне они не изображали авангард наступления а, наверное, валялись в окопах, курили и пили пиво, сохранив себя для национально-освободительной борьбы. Но видимо, уже без меня.