Лаврентьев Борис
Третье Солнце

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Композиция: Три временных линии с самостоятельным сюжетом соединяются воедино: "Бирюзовый шатёр неба" - линия 1570-72 (времена опричнины). "Его сиятельство, Пашка и борзая" -1840-41 (царствование Николая 1) "Амальгама" - 2025 (Россия после нефти). Герои и места действия: Главные герои всех трёх временных линий одни и те же - Алексей и его друг Андрей, на фоне персонажей каждой эпохи: Давлет-Гирей, султан Селим 2, гребцы на галере, Император Николай 1 одновременно с сотником, крепостными, управляющем в усадьбе и т.д.. Во всех трёх временных линиях также и одни места действия, герои с паузой в двести лет проходят один и тот же круг - Москва, Бахчисарай, Константинополь-Стамбул, Рим, Венеция, усадьба Шлюз, Москва. Тема: Темы каждой временной линии также неизменны - любовь, честь, родина, предательство, смерть - но решения и поступки героев разные. Достоинства: Яркие выразительные сцены - битва галер при Лепанто, карнавал и коррида в Венеции в 1572, возвращение в опричную Москву, битва при Молодях, Рим 1840 и встреча с Гоголем верхом на ослике, мастерская Ал. Иванова в Риме, падишах Селим в гареме и жизнь мегаполиса будущего - в сочетании с глубокой проработкой внутренних мотиваций героев, их психологических состояний и поступков - особенно в линии 2025 года.
  Борис Лаврентьев - "Третье солнце"
  
   Здесь несколько фрагментов (примерно одна десятая или даже пятнадцатая) из написанного на сегодняшний день. Буду рад позитивной критике.
  
  
  
  
  
  1 ( Усадьба Шлюз, 19 июня 1840г., час дня)
  
  
   Июньский день 18** года в усадьбе отставного штаб-ротмистра N. в одной из центральных губерний России был, как и положено июньскому дню, жарким и солнечным.
  Пашка, раскинувшись в господских креслах посреди тёмной бальной залы, с тоской смотрел на синий солнечный день за высокими, почти до пола, окнами.
  Этот 18-летний здоровенный балбес выглядел довольно странно: одет он был в бархатный, цвета топленого молока расшитый васильками камзол, узкие атласные штаны до колен, белые чулки и туфли с пряжками - всё по моде столетней давности, по манере 18 века.
  Одеяние это было нелепым, неудобным, и на крестьянском парне смотрелось комично - камзол, даже расстёгнутый, для широкой спины Пашки был мучительно мал, а золотое шитье по-детски коротких рукавов потускнело и кололось - но такова была господская воля.
  Немытые пряди светлых волос торчали на затылке из-под белого с буклями и косицей парика. Когда становилось особенно невмоготу, Пашка украдкой оглядывался на высокие белые двери. Если сквозь щель не следил за ним управляющий, старик Петрович, то Пашка двумя руками быстро сдирал с головы парик и утирал им красное потное губастое своё лицо.
  У ног крепостного лежала борзая по имени Альма.
  Пока Пашка старательно расправлял букли, или надевал парик, или мучился с большими пуговицами прадедовского барского камзола, борзая засыпала.
  Борзая эта - худая, с узкой красивой мордой и карими глазами, днем все время спала. Тогда, увидев, что собака заснула, Пашка с силой, чтобы сделать ей больно, дёргал за кожаный повод и сдавленно цедил сквозь зубы - "Не спи, сука! Убью, сука!".
  Иногда, быстро оглянувшись на высокие молчаливые двери и, думая, что там никого нет, Пашка тихо подходил ближе и мстительно бил ногой в податливый рыжий бок.
  Борзая с визгом или стоном вскакивала, в отчаянии пыталась впиться длинными зубами в Пашкины ноги в шёлковых чулках, а чаще, выгнув породистую спину, отбегала на длину её плена - плетёного кожаного поводка.
  Пашка, улыбаясь, смотрел как борзая, испуганно косясь на него полными страха женственными глазами, обегает по паркету неизбежный круг, и медленно, злорадно начинал наматывать ремень на пудовый свой красный кулак.
  Собаку эту барин привез из Петербурга, любил её, заботился, щенком ещё кормил со своей тарелки, а смотрел на маленькое весёлое существо всегда с какой-то грустью, печалью даже, ему одному известною. В тот год зимою, не известив никого, внезапно вернувшись из Санкт-Петербурга, явился барин в родительском своём поместье. В снежный февральский день вошел он сюда, в высокую бальную залу. Дворовые хлопотали с чемоданами, а перепуганный управляющий Петрович бежал следом. - Ну, как вы тут, живы?..- в осыпанной снегом шинели вошёл он в залу и сел на один из двух стульев, стоявших справа и слева от двери - на них никто никогда и не садился. Он медленно размотал башлык, снял фуражку - и ладонью закрыл глаза. Так прошла минута, другая. Потом, будто очнувшись, отёр лицо, и запавшими усталыми глазами посмотрел вокруг.
  - Вот я и вернулся... - Сказал он медленно, и слушая доклад Петровичa как-то отчуждённо рассматривал залу, потемневшие картины на стенах, люстру в чехле, белые колонны, отражение их в неподвижном тёмном лаке паркета - затейливые его линии описывали полукруги, двоились на спирали, перемежались с листьями бука, палисандра.
   -А как, Ваше сиятельство, служба?.
  Барин, не отвечая, смотрел невидящим взглядом в пол.
  - Вот она, моя служба... - На паркетном полу у его ног кружился только что выпущенный щенок и, остановившись на миг, сделал, как и полагается щенку, лужу.
  И вот теперь, летом, почти на том же самом месте, сидел дворовый человек Пашка со строгим приказом барина не давать собаке спать днем, потому как та, скуля и мучаясь животом, не давала барину спать ночью.
  
  
  
   1 (Москва, 18 июня 2025, девять часов утра)
  
  
  Он energy выпрыгнул из её постели и, не оглядываясь, прошёл вдоль целлофановой шторы душа к стоявшему на полу зеркалу в тёмной деревянной раме.
  - Немного ещё - кубики проявятся... - он прижал ладони к бокам почти плоского живота - Кубики-то я накачал...- он повернулся перед зеркалом - А вот грелку эту как согнать? - двумя пальцами он зажал складку жира на животе, оттянул - Ладно, немного осталось...
  Не оглянувшись не неё, лежащую в постели, довольный своей подтянутой фигурой, тем, какой сейчас был оргазм - долгий, до боли - она обхватила его за спину ногами, а кричала так, что ладонью он зажимал ей рот - по мягкому термоковру он на цыпочках, дурачась, пошёл в ванную.
  "После каждого соития мужчина должен совершить омовение" - вспомнилось вычитанное когда-то в восточной книге.
  Он вошёл в выложенный из стеклянных блоков полукруг душа, встал под тугой сноп воды, потом, не торопясь, выдавил бирюзовый гель на мочалку, стал медленно растираться пеной - и опять ощупал живот. Вчера ел вечером! Но встречи, переговоры - всё в ресторанах, куда денешься?
  Поискав среди цветных пузырьков и флаконов, занимавших несколько полок в её ванной, он налил на ладонь редкий тибетский шампунь, намылил голову. Сегодня обязательно в тренажёрный надо успеть - и плечи прокачать, и пресс. А интересно, что эффективнее - диета или секс? А она хороша, гибкая, и грудь красивая. Впрочем - они все красивые. Вот та, чёрненькая... Как её звали? Маша? Саша? Как -то ведь звали... Тома, Тамара... Все они примерно одно и тоже... Плюс-минус...
  Он вышел из-за шторы душа, накинув на плечи белый халат, и одновременно вытираясь его полой.
  - Ты торопишься? - она спросила, улыбаясь, всё так же лёжа на своей огромной постели. - Сейчас сварю кофе... - она кивнула в сторону кухни. Стен в её студии не было. - Сил нет встать...
  - Некогда... - он начал одеваться.
  - Завтракать не будешь?
  - Потом зайду куда-нибудь. Встреча на Шоколадном, лучше не опаздывать...
  - Почему ты зовёшь его Шоколадным?
  - А как надо?
  - Все зовут Золотым... И это мой халат, между прочим. А твоё полотенце голубое...
  - Голубое - не моё. - Он улыбнулся.
  - Точно не твоё?
  - А ты сомневаешься?
  Она засмеялась, подложила подушку под спину, смотрела, как он собирается - русоволосая, с красивой загорелой грудью, незажжённой сигаретой в руке.
  - Знаешь, что самое приятное?- он надел свои английские боксёры, щёлкнул резинкой на животе, опять прощупал кубики - Слушай, я не потолстел?
  - Ты - глупыш...
  - Я? Глупыш? - он рассмеялся - Это чем же?
  - Так что самое приятное? Energe?
  - Emerge - модное слово... Нет, другое...
  - Что же? - она закинула ногу на ногу...
  - Вот-вот!
  - Что-о?- она улыбалась глазами.
  - Что все жалюзи открыты.
  - А при чём здесь жалюзи?
  - Что это на солнце... Всё-всё видно...
  - А что, например, видно?- она улыбнулась лукаво, легла по-другому.
  - Тебя видно... Всю-всю...
  "Как же они похожи! Как будто это она и есть... - Он смотрел на неё, лежавшую обнаженной, и ему опять показалось что это - та, другая, его давняя юношеская мечта. Он был ещё мальчиком, может быть последний из сверстников - те простились с невинностью давным-давно. А он в девятнадцать ещё оставался девственником.
  - "Ещё был не разменян мой первый золотой..."- неожиданно проговорил он вслух.
  - Не разменян... О чём это ты?
  - Это строчка, из Окуджавы. Был такой поэт...
  Он был мечтательным мальчиком - красивым, из благополучной семьи, писавшим стихи и ждавшим свою избранницу, ту, что станет его первой женщиной. А найти её было не просто, совсем не просто. И отвергал их мысленно он сам - толстые, или неряшливые, или плебейки с пивком и оттопыренным мизинцем - эти отметались сразу. Оставшиеся - малая часть - бывшие одноклассницы, соседки по даче, девчонки с его курса - отвергались одна за другой: эта глупа, у той нос слишком длинный, у другой и причёска нелепая и сама она тоже глупа, эта красивая, но блядь - разве могла стать его первой женщиной ты, о которой рассказывали, как её трахали в туалете? Нет - такие не для него...
  А его любовь была рядом, и никто не выдерживал сравнения с ней.
  Она была старше года на четыре - статная, русоволосая, пухлогубая - она жила в соседнем доме и их балконы углом выходили друг к другу. Летом он каждое утро ждал у окна - в начале восьмого, если утро было солнечным, она делала на балконе разминку - легко соединяла в замок руки за спиной, разминала плечи, и он видел как её грудь двигалась под белой майкой. Хоть бы раз она вышла без этой майки - но нет! Она уходила ненадолго, и появлялась уже с чашкой, глядя на Филёвский парк вдали, пила кофе или чай, уезжала в свой институт.
  И он ждал следующего утра...
  Однажды он наломал сирени и рано утром - он узнал номер её квартиры - тихонько прокрался в её подъезд. Он вышел из лифта этажом ниже, чтобы не сгореть от страха, если вдруг кто-то увидит его - и тем более она. На цыпочках, слыша только, как грохочет его сердце, он беззвучно поднялся на её этаж, замирая, подошёл к двери. Было тихо, пахло пищей и у кого-то в квартире играла музыка. Он положил сирень перед её дверью, поднёс палец к звонку. Надо было нажать на кнопку - и убежать. Он подумал - как бы не услышали, как у него стучит сердце.
  А ведь это была любовь, самая настоящая любовь - вспоминая, он медленно застёгивал рубашку, потом у зеркала сосредоточенно повязывал галстук.
  На следующий день столкнувшись с ней вблизи - в супермаркете, он вдруг покраснел, испугавшись, что она поймет, что это он принёс сирень. Она не заметила его - отвернувшись, она выбирала резиновые перчатки и средство для кафеля - удивительно, она, такая красавица - и что-то моет! И ещё несколько раз, когда она с блестящим лбом, тяжело дыша, возвращалась с пробежки - и всякий раз, если она мельком смотрела на него - высокая, загорелая, с большими зелёными глазами - и у него всё замирало внутри, обдавало жаром.
  Н-да... А похожи они невероятно...Он покосился в зеркало - наверное потому здесь и бываю...
  Он достал из заднего кармана бумажник и, стараясь не обращать на это внимание, положил на столик у входа серые банкноты, закрыл ключами бульдожье лицо Бенджамина Франклина.
  - У тебя есть зажигалка? - Она посмотрела по сторонам, подняла с полу свою зажигалку, но не закурила, опять полулегла в постели, поискала глазами пепельницу. - Я всё-таки сварю кофе.
  Она встала - тонкая, смуглая - обнажённая пошла на кухню.
  - И лучше евро... - Он услышал это в ванной, причёсываясь. Зажужжала кофемолка.
  Он вышел, повязывая галстук, спросил уже по-другому, как-то холодно:
  - Мечтаешь уехать? Достала тебя Россия?
  Она насыпала кофе в турку, поставила электроплиту на "slow".
  - Пока нет... Следи за кофе, я в душ...
  Он смотрел как медленно закипает коричневая пенка, вдыхал горячий аромат, а сам вспоминал свой сон.
  Сон...
  ... он стоял на каком-то балконе, зимой, было не высоко - второй или третий этаж, смотрел на заснеженное поле и лес, а по аллее двигалась к дому толпа, улюлюкали дудки, громыхал барабан, и восемь быков везли на санях куриное яйцо. На кофе появилась пенка, начала медленно подниматься. Он немного отодвинул турку, услышал как за спиной, в душе, умолкла вода - сейчас она выйдет, и наверняка как обычно не вытираясь, с капельками воды на теле. Сколько было быков и что везли на золотом подносе он почему-то знал - быков именно четыре пары, и идут они под ярмом, привязанные к сосновому стволу, а в санях ... Он налил кофе в маленькие белые чашки, смотрел как сбегает пенка, а видел то поле в снегу, и ждёт толпа, и кто-то поднимается по ступеням, на подносе несёт... маленькую юлу. Все смотрят, ждут что он сделает - и он медленно берёт юлу, запускает её - и просыпается.
   Она вышла не вытираясь, с капельками воды на загорелом теле, села на прозрачный стеклянный стул, закурила.
  - Знаешь, приснилось - запускаю юлу...
  - Что запускаешь?
  - Юлу, детский волчок... такой светло-золотистый, из анодированного алюминия наверное, и покрашен полосами - фиолетовая, изумрудная... и смотрят какие-то люди - в чалмах, в рыжих, в синих чалмах, в халатах полосатых, яркие все такие, диковинные. - Он вспомнил их гортанные крики, смех, уникальность глаз, носов, ртов, смуглую кожу, чёрно-синие волосы.
  - Знаешь, и все вокруг в одеждах... немыслимых - будто персы, или индусы-танцоры из кино как-будто - не знаю... В оранжевом один, другой в белом ... И много их, на юлу смотрят, радуются...
  - А девушки были?
  - Нет. - Рассмеялся - Я бы запомнил!
  - Конечно - Она иронично улыбнулась - Ты бы запомнил...
  Она смотрела как он рассказывал - образно, живо, непосредственно, она любовалась какой-то детской радостью этого мужчины в элегантном костюме и с маленькой чашкой в руках: коротко подстрижен, суховат, для своих тридцати шести выглядит замечательно. И разведён, и большая квартира, и деньги - идеальный муж... Да и ей пора - к тридцати у женщины должна быть семья. Или любовь, как он... Мучительная любовь, когда все другие кажутся скучными, пресными, плоскими... А ведь уже не семнадцать, и не двадцать три... И даже не двадцать шесть...
  - "Ещё был не разменян мой первый золотой" - она сказала это медленно, задумчиво - он вздрогнул, быстро взглянул на неё.
  Сейчас он скажет - так ты знаешь Окуджаву? Но он почему-то помрачнел, посмотрел в окно, задумался.
  - А где часы мои? - Он огляделся по комнате.
   - В спальне, наверное... - Странно, я совсем не знаю его. Или знаю другого - о чём он думал сейчас? О планах на день? О встрече на Шоколадном? Или... о ком? Этого она не знала, и сказала совсем другое:
  - А тебе идёт серый костюм - Она выпустила тонкую струйку дыма - Серый с металликом...- Не найдя пепельницу, стряхнула пепел в чашку. - А может твой сон - путешествие? А? Ты не собираешься уехать?
  Мелодией Pinck floid зазвонил её мобильный, она посмотрела номер и выключила телефон, опять затянулась, опять медленно выпустила дым. - Что ты молчишь?
  Он не отвечал, сосредоточенно застёгивал ремешок часов.
  - Я не молчу... Говорю - ты умница! - справившись, он улыбнулся - по-детски, открыто - Умница, любовь моя! А бросишь курить - вообще совершенство! - Он подошёл, наклонившись поцеловал её, с прозрачного стула взял свой коричнево-рыжий портфель, на пороге оглянулся: - И не пей много кофе, от него, говорят, цвет лица портится!
  Она засмеялась, что-то сказала - но лифт уже приехал на её этаж. Не услышав ответ, он вошёл в металлическую кабину, трижды отразившись в металлической облицовке, помахал ей рукой - и двери закрылись.
  На ударопрочной и антивандальной стене лифта какой-то непостижимой силой была нацарапана свастика.
  "Примерно 2017 года дом, или чуть позже. - Отражаясь в почти зеркальном никеле стен, он поправил короткие волосы, улыбнулся зрачку объектива под потолком - Нет, скорее года двадцатого, кажется тогда лифты прямо в квартиры стали делать."
  Пройдя мимо стеклянной пуленепробиваемой перегородки с вечно болтавшей по телефону консьержкой, и открыв в телефоне семизначный код для выхода - магнитной карточки у него не было - через дверной шлюз он вышел из прохлады подъезда.
  Свежесть утра уже миновала, день начинался асфальтовой жарой и безветрием. Пустой троллейбус медленно поворачивал, перекрыв полдороги. Над шоссе в мареве трепетала белая перетяжка - "Выкуп жилья - решение ваших проблем". Бабушка с внуком, глядя на троллейбус, покорно стояли на останове. На солнцепёке пыльного газона четверо индусов или белуджей в оранжевых жилетах сидели на корточках и курили по-кругу.
  Пискнули обе сигнализации, замигали габариты припаркованного в редкую тень тёмно-синего китайского BMW. Сев на жаркое сидение цвета песка Кара-Кумов, он оставил дверь открытой, не торопился включать кондиционер - испытанный способ простудиться в жару. Достав сотовый, посмотрев в автоответчике звонки, нашарив бутылку тёплой минералки за сиденьем и сделав глоток - лучше бы его не делать - он закрыл, наконец, двери, завёл машину.
  - Чёрт, тёплая... Да, надо Лексус покупать, это всё - не то...
  Но вспомнив как это было четверть часа назад, в постели - как она выгибалась, гибкая как тетива... а потом, когда повернулась, как сверкнула платиновая капелька пота у неё на спине - опять почувствовав это, он в ручную переключил скорость, справа обошёл несколько машин, и стремительно но мягко повернув, на почти пустом Ленинском дал уже полную волю мощному "баварскому" мотору - уходя в сторону центра, через площадь Гагарина, к Садовому кольцу и дальше, к Кремлю, на Шоколадный остров.
  
  
  
  
  
  
  2 (Москва, 18 июня 2025, без четверти десять)
  
  
  Перед Октябрьской площадью началась пробка. Он перестроился в левый ряд, и среди пёстреньких китайских микролитражек под стрелку медленно ушёл вниз, к Крымскому мосту. Слева видна была римская колоннада парка Горького, разноцветные аттракционы среди зелени. Там, в белой беседке на берегу Москвы-реки однажды тёплым солнечным вечером из пластмассовых стаканчиков он пил вино со своей будущей женой. Потом они, обнявшись, шли по просторной набережной, и увидев что прогулочный пароходик стоит у причала, заторопились к нему - сначала быстрым шагом, потом бегом. А пароходик уже отчаливал, и подбежав они увидели как быстро ширится мазутная щель воды между причалом и кормой. Пол-метра, метр... Они прыгнули - благополучно! Это было здесь, с первой женой...
  Он принял вправо и мимо стеклянно-авангарднного, уже четырежды перестроенного комплекса жилых апартаментов, антикварных магазинов и выставочных залов, по привычке называемых Дом Художника, выехал на просторную Крымскую набережную.
  Остриё косой как акулий плавник пирамиды поднималось на пятидесятиметровую высоту, две пирамиды поменьше опускались к излучине Москвы-реки. Здесь для летних шоу и "перформенсов" был устроен полукруглый амфитеатр, но не обычный, а с водной гладью вместо сцены. Высоко в воздухе, у зеркального острия пирамиды, парил в безветрии красный стратостат с известной всему миру надписью.
  Когда-то давно, при товарище Сталине здесь, на Крымской набережной, начали было строить ещё одну высотку - Дворец науки, успели только первый этаж и холл - но шашлычник умер и всё остановилось.
  Постройка эта была столь циклопична, что через тридцать лет в фойе уютно поместился Дом художников и Новое здание Третьяковки. Обувная коробка эта простояла довольно долго, пока несколько конкурсов по какому-то импортному проекту не создали футуристическое Это. А вокруг тем временем разрослись каштаны и липы, на лужайках белели бездарные скульптуры брежневских времён, стояли у дорожек и несколько прекрасных монументов сталинской поры, да и сама фигура шашлычника с обколотым носом и надписью на лбу - fuck! стояла где-то там ...
  Удивительно, но всё так же как в юности за копьями железного забора виднелся киоск мороженного. Сотни раз бывал он здесь - и на модных выставках, на антикварных салонах, чаще с какой-нибудь девицей, реже один. Вон там, в ресторанчике на первом этаже пару раз они с друзьями отмечали удачные сделки, а вот здесь, у бензоколонки на углу, он даже как-то занимался в машине сексом, а с кем - уже не вспомнить ни лица, ни имени...
  Мимо стеклянных призм комплекса он медленно повернул на набережную.
  Во всю длину её раскинулась торговля картинами. Загорелые бородатые художники, знавшие лучшие времена и квартир в соседнем здании их имени не имевшие, за копейки продавали здесь свои шедевры. Покупателей особенно и не было - художники, а больше посредники, полураздевшись от жары, с банками пива в руках стояли у парапета набережной, курили, или в тени матерчатого тента в сотый раз за день молча и лениво играли в шир-беш. А их натюрморты с цветами, с рассыпанными из лукошка грибами, пейзажи с романтическими видами зимнего леса или шедеврами "а-ля малые голландцы" - всё это в золочёных рамах пылилось на решётчатых стендах, похожих на клетки зоопарка.
   А дальше, где некогда стоял Пётр Великий, уже давно подаренный Кронштадту и, говорят, в иные дни по колено в воде встречавший корабли на Балтике, от стрелки Москвы-реки в сторону Кремля, как спина древнего ящера вытянулся перестроенный из кондитерской фабрики в роскошные квартиры и пентхаусы прежний соперник Манхэттена и Ниццы - когда-то вожделенный, гипнотизировавший богатых провинциалов, роскошный, недосягаемый, полумифический Шоколадный Остров.
  И, минуя несколько магнитных шлагбаумов, он направлялся туда, в этот русский вариант Иль-Сен-Луи, на встречу с очередным покупателем - клиентом раскосым, смуглым и молчаливым.
  
  
  
  3 (Москва, 18 июня , около десяти часов дня)
  
  
  
  Шоколадный Остров...
  Посреди Москвы-реки вытянулся перестроенный из кондитерской фабрики прежний соперник цен Манхаттена и Ниццы - когда-то вожделенный и роскошный...
  Река и набережные со всех сторон отделяли этот остров от города, от континента.
  На стрелке, сразу за маленьким двухэтажным Яхт-клубом, громоздились похожие на замок красно-кирпичные цеха кондитерской фабрики "Красный Октябрь", и некогда сладкий запах карамели, шоколадных вафель и свежей пастилы за сотни метров извещал прохожего - о да, это тут, на "Красном Октябре", делаются лучшие в СССР конфеты! Жёсткие трафаретные надписи пугали с серых железных ворот - "В зоне погрузки не стоять! С грузчиками не разговаривать!". Когда эти ворота открывались, то сначала в фуражках с синим околышем выходили сытые охранники из ВОХР-а, смотрели по сторонам, и только убедившись, что рядом нет ни резвых мальчишек, ни перекупщиков, поджидавших "несунов", блеснув чёрным козырьком фуражки, солидно кивали шофёрам. И из ворот по булочным, гастрономам и закрытым распределителям системы ГлавХОЗУ ЦК КПСС разъезжались ароматные грузовики с "Мишкой на севере", "Алёнкой", "Каракумом" и "Белочкой", нежным давно забытым лакомством с диковинным названием "Пат цветной горошек". И вот там, на месте прежних многоэтажных цехов, где когда-то среди сотен работниц в белых косынках медленно двигались конвейеры с ореховым пралине, косхалвой и зефиром в шоколаде, разместились теперь непостижимые залы частных апартаментов и пентхаусов. С видами "на пол-Москвы" аскетичные нью-йоркские лофты с белыми Стенвеями, полотнами пост-модерна и двумя -тремя креслами пустотой своего пространства молчаливо давали понять - этот серый бетонный пол дороже чем золотые монеты, выложенные на той же площади. Гостиные в нежном мраморе ар-деко соседствовали с кабинетами Louis XV в резных панелях и позолоте, целиком купленными в Париже, привезёнными в Москву и собранными здесь на Шоколадном. Тренажёрные залы с батутами вели к роскошным хаммамам в красном порфире, самая дорогая мебель и антиквариат со всего мира уступали по цене только картинным галереям внутри этих малонаселённых квартир...
  В послепутинские времена рядом с романтическим замком кондитерской фабрикой размножились корпуса стеклянно-мраморных апартаментов. Робкий пешеходный мостик-новодел вёл от храма Христа-Спасителя на эту сторону реки, но не к началу мощного проспекта, как того требовала логика, а к суетной и невнятной архитектурной каше. А за мостом, будто отстраняясь от скудости современной мысли, застенчиво жались к реке церковь и уютные палаты боярина Аверкия Кириллова, над ними, как торжество угрюмого волюнтаризма, громоздились серые кубы сталинских бояр - построенный Иофаном и Гельфрейхом сумрачный Дом правительства.
  О нескольких десятках женщин, мужчин, а иногда и подростков, в благословенные сталинские времена вкусивших удушье эпохи маршей и пыток, вскрывших себе вены в ванной, застрелившихся, прыгнувших из окон этого дома, или ещё каким-либо способом от жизни спрятавшихся в смерть - о них никто уже не вспоминал. Перевёрнутый с улицы во двор свинцовый свод кинотеатра "Ударник" как и в те предвоенные 30-е, был и сейчас, через сто лет, также расцвечен бодрой рекламой нового квази-патриотического фильма.
  Уже давным-давно не было коммунистов у власти, и квартиры в Доме правительства не раз поменяли своих хозяев. Ещё при Медведеве ушлые владельцы перенесли отсюда кондитерскую фабрику, и томящий аромат ванили, шоколада, горячего зефира и корицы давно уже не разносился с этого острова. Да и весь Шоколадный издали казался теперь макро-скоплением разномастных антикварных буфетов, глухих книжных шкафов, чемоданов без ручек, молчаливых сейфов и пузатых комодов...
  И минуя несколько магнитных шлагбаумов, он направлялся туда, на русский Иль-Сен-Луи, на некогда знаменитый "Красный Октябрь", на встречу с очередным покупателем, клиентом раскосым, смуглым и молчаливым.
  
  
  
  
  
  3
   ( Усадьба Шлюз, 18 июня 1840, 11 часов дня)
  
  
  Старик Петрович, в белой опрятной рубахе навыпуск, чистых сапогах, шёл по аллее барского парка. Аллея с утра уже была чисто выметена, ни одного листика не было видно на кирпичной дуге её.
  - Доброго здоровья, Николай Петрович! - услышал он испуганное, и крестьянские девки с граблями на плечах, внезапно вышедшие из высокого стриженого лабиринта, побежали к господскому дому.
  - Опять тут ходить! Может барин в лаМбиринте читаеть-сидить! Сказал - кругом усадьбы ходить! Засеку! - Но особенно Петрович не злился, обрадовался даже, остановясь смотрел им в след, сравнивал. Девки торопливо семенили босыми пятками по мягкой прохладе кирпичной дорожки, молча оглядывались. Одна из них - Нинка - особенно нравилась старику. И сейчас, издали, он зорко отличил её бёдра под складками сарафана.
  - Да! - Петрович расчесал седеющую, с крупным завитком на скулах - как у сатира - бороду...
   На своей должности управляющего был он много лет и воровать научился везде, всегда и при всякой возможности. Маленькая, но безмерная власть была в руках его. Кого и на какие назначить работы - летним утром выкашивать луг - или на своих лошадях ломать горб на вывозе барского леса - и только он один знал, сколько этого леса вывезли. Полоть ли цветник в усадьбе или в дождь копать на болоте торф, а главное - как распределить подати, "дань"!
  Здесь управляющий щурился, прятал в седеющей бороде улыбку, руки закладывал за спину - "Да!".
   Крепких хозяев, мужиков коренастых и спокойных, даже подлавливать или сечь не надо было - по первому слову, первому взгляду несли: и мешки ржи, и запечатанную гербом бутылку казённой, а иногда и мятые рубли. Жёны их, принеся вечером курицу, крынку сметаны или сшитые штаны, становились многословными, услужливыми. С бедных, "голых", с тех "драть" было сложно, и потому Петрович чаще ломал их на работах.
  Как-то осенью молодой барин завяз и чуть не опрокинулся в грязи на дороге. Чертыхаясь вылез он из брички, и вместе с другом своим и соседом едва дошёл до крыльца.
  Здесь ждал его вызванный с отчётом Петрович.
  - Доброго здоровья - только и смог он выговорить, глядя как его хозяин медленно поднимается на крыльцо.
  - Что, шутишь надо мной, старый хрен!? - барин остановился, рукой облокотясь о каменную вазу на лестнице, стал о ступень счищать грязь и листья с сапога.
  - Как можно, барин...
  - Всё воруешь! Собирать валуны, мостить дорогу! Завтра чтоб начали, утром! Всю жизнь в говне живёте! Скоты...- барин с Андреем Ивановичем прошёл было мимо, но поскользнулся - и резко повернувшись, схватил Петровича за рубаху на горле. - Понял ты меня !?
  По бешеным глазам барина, по тону его старик-управляющий понял ясно, что в следующий миг он может вдруг лишиться всего, будет просто сторожем в богадельне. На место его поставят другого, а о нём молодой барин просто забудет...
  И испугался он не гнева барина, человека незлопамятного и отходчивого, а ужаса остаться одному, без подношений, без возможности смотреть как по приказу его секут строптивого мужика, без возможности помять у того жену...
  И он закивал - мелко, поспешно.
  Молодой барин и друг его, Андрей Иванович, с комьями глины на сапогах прошли в дом. Слышно было как скулит, радуясь, борзая, как скользит когтями по паркету.
  Петрович остался стоять на крыльце, на холодном уже осеннем ветру. В обеих руках, словно защищаясь, держал он перед собой красную сафьяновую папку, подарок покойного его господина, старого барина. Будто впервые увидев, смотрел на красную папку, а ветер трепал ленты завязок. "ДЛЯ ОТЧЁТОВЪ"- тиснёными буквами было выведено под золотым двуглавым орлом.
  Ночью Петрович почти не спал, вспоминал юность - как тридцать почти лет назад шёл он солдатом через сказочные немецкие города, как говорили все - "На Париж!"
   На Париж!
   На следующий день, с утра, кто не откупился ни деньгами, ни чем иным, оставив свои дела, на собственных лошадях поехали по грязи окрестных полей - таскать и возить валуны.
  - Дорога чтоб чистая, как в Европах была! - строго и непонятно сказал Петрович. Мужикам и староста смотрели в землю, молчали, со спокойной ненавистью чуть поднимали глаза.
  Петрович ждал, слушал - чтоб засечь до крови - не сказали ни слова, молча поехали за валунами.
  Но "молодой" барин в дела вникал редко, спрашивал раз в месяц отчёт для порядка...
  А потом начались у барина "забавы"...
  Но думать об этом Петровичу было неприятно, даже страшно...
  И опять вспомнил долгую свою службу, войну - как пришли они по снегу к "тому" полю...
  Колонна тогда остановилась, без команды разошлась. Облокотясь на ружьё, смотрел и он - три месяца назад стояли на том поле, под пулями.
  "Господь помиловал, отвёл!" - Петрович перекрестился - Бородино!
  Серое небо, белое поле во все стороны - обобранные, полураздетые, объеденные собаками и лисами, чуть присыпанные снегом лежали почерневшие люди - тысячи, тысячи. Некоторые ещё не раздетые, ещё в сапогах, в чужих и своих мундирах, в чёрных и золотых кирасах - французы, итальянцы, немцы. Русские. "И никакой разницы, смерть всех сровняла, и злых и добрых!" - подумал он тогда.
  А через неделю, с простреленным правым плечом сам он лежал на снегу - но выжил. Оставляя след, полз по белой дороге к деревне. И подобрали. И привезли сначала в Верею, потом в Серпухов, на поправку. По четыре - пять человек поселили по крестьянским избам - лечись и кормись сам собой. Изба попалась богатая, не грабленая, а потом выдали на четверых полмешка муки, по картузу гречки. В Серпухове, в госпитале, седоусый доктор осмотрел плечо и сказал - "На вылет", а другой, в круглых железных очках, по-немецки добавил -"Тауглих!" и записал что-то в книгу.
  А на следующий год война была уже в Европе, всё дальше и дальше уходя к далёкой Франции. И летом 13-года с пополнением пришёл он в Вестфалию...
   Маленькие города, цветы на окнах, тонко бьют часы на ратуше. Солдаты как пьяные проходили по чистым улицам, смотрели на высокие дома под красными крышами - "Лучше-то было нам и не видеть! Жили себе, не знали - а оно вон как бывает... Ни изб наших, ни говна. Без палки, а работают - чудно?"
  Миновал Лейпциг, и в декабре подошли к Рейну.
  "Там дальше - Франция...
  За Рейном, в первый же день, получил он шрапнелью в живот.
  Через четыре месяца, весною, когда смог ходить, был он за негодностью от службы отставлен. И с командой таких же "кавалеров" своим ходом, за тысячу вёрст, отправлен был в Москву. Пешком, ковыляя, да и нарочно не торопясь, прошли они за лето и осень через притихшую Европу, через разорённый Смоленск ...
  А в Москве все торопились, строились... В Кремле на колокольню Ивана Великого собрались уже поднимать новый крест - взамен сорванного французами, увезённого как трофей. Мимо горелых пустырей в снегу, мимо новых, под камень кургузых особнячков, пришёл он в Воинское Присутствие. Почти две недели прождав в коридорах, ночуя с такими же вповалку в подклети, выправил он "вольные" свои документы.
  И не крепостным уже, вольным, вышел он в торопливую Москву. Приложился, как положено, ко всем образам - и к Иверской, и к Казанской
  А потом прогулял он по кабакам половину полученных отставных денег. А через две недели, белым уже зимним утром, опохмелившись и съев на дорогу чугунок гречневой каши, отправился он наконец домой - пешком, через Троице-Сергиеву лавру, в родную свою Владимирскую губернию.
  И с царской медалью - на одной стороне её выбито было непонятное "Не нам, не нам, а имени твоему", а на другой - масонский глаз в треугольнике - с серебряной этой медалью вернулся он сюда, в усадьбу, в родную свою деревню.
  Свободным, но с прежним страхом раба подошёл он к господскому дому, долго ждал в людской. Позвали; мальчишка - казачёк бесшумно открыл высокую белую дверь, и он, перекрестясь на пороге, предстал пред очами барина, старого своего господина.
  
  
  
  
  3 ( Усадьба Шлюз, 13 января 1814, 11 часов утра)
  
  Казачёк бесшумно закрыл двери за спиной, и Петрович неуверенно, боком вошёл в просторную гостиную.
   Барин сидел, за маленьким круглым столом, с книгой скучал у камина - в коричневом стёганом халате, худой, горбоносый, с седой щетиной на стариковских щеках. Был он в тот вечер совсем не страшен, даже приветлив, и рассказу Петровича заметно рад.
   За долгими рассказами - как в Москве, уходя, раненых наших бросили, как француз от холода домой побежал, и не видел ли он его самого - Наполеона - произошло до той поры в усадьбе неслыханное: выпит был вместе с барином - сидя! - целый штоф водки.
  Удивлённый разумным и спокойным рассказом Петровича, старик замолчал, задумался.
  - А в Париже в самом, значит, не был?... И я не был. Ты молодой, может и попадёшь ещё, а я...- он говорил медленно, думая о чём-то своём...- Налей-ка ещё!
  Мальчишка-казачёк с нехорошим шрамом на губе взял штоф с водкой, обошёл вокруг стола, налил в зелёные рюмки.
  - Так Мишка Кутузов, значит, сукин сын, раненых наших в Москве бросил... Да? Ух, Мишенька, сук-кин сын кривой!
  - Должно - воля Божья. Иначе как?..
  - И сгорели все?
  Петрович только развёл руками.
  - И сколько ж их было?
  - А так что, говорили, пятнадцать тысяч ...
  - Пятнадцать тысяч! И живые сгорели... Ну да, Москва-то деревянная вся... Ух, сукин сын, ловелас кривой! - старик выпил рюмку, не закусил.
  - А я ведь его знал, забияку, знал - молодым ещё, в Петербурге ... Он постарше был, видный такой, мордастый... Всё за Катенькой моей ударял. Но она, голубушка, меня предпочла, так- то! - старик рассмеялся. - Но смельчак был!- старик оживился, проворно встал из кресел, заходил.
  - Под Алуштой, когда Крым брали, он пулю турецкую знаешь куда получил? Вот! - указательный палец барин приставил к виску - А из глаза вышла... - Я ведь рядом был, его и подхватил ... Он с тех пор кривым и стал... Полифем! А у меня ни царапины! Вот как бывает...- старик сел, задышал тяжело, опять замолчал, вспоминая что-то.
  - А знаешь, как Крым красив! Море - бирюзовое, солнце! Не то что тут, снега... Да, Николай, прошло наше время... Жизнь прошла! И Катеньку мою Господь призвал, теперь вон и Мишку Кутузова - царство небесное! - А скоро и меня...- глаза у барина покраснели, он медленно стёр слезу с небритой впалой щеки.- Скоро, скоро все и увидимся...- Он кивнул казачку, тот взял расписанный чертями штоф, налил по последней. Большими, в красных прожилках глазами барин смотрел, как казачёк неслышно поставил штоф на полированный стол, взял салфетку, стёр пролитую каплю водки.
  - Значит, вот что, кавалер... - по изменившемуся тону барина Петрович понял, что сказано сейчас будет что-то важное. Он отодвинул стул, встал. - А ну, повернись - ка...- и разглядывая на рукаве унтерские нашивки, барин прищурился, а потом долго смотрел в пустоту большими своими стариковскими глазами.
  - Немец мой, управляющий, изворовался совсем. Да и старый стал - объявил он, наконец - И пьёт - От холода, говорит. Обрусел! Холодно, видишь, ему! - барин усмехнулся - А мы всю жизнь здесь живём, и ничего...- старик рассмеялся - Или пусть в Вестфалию свою едет, глинтвейн варить, или... куда ж его?- он опять замолчал, задумался - Так что вот, кавалер... - Морщинистой, с перстнем и обручальным кольцом левой рукой медленно поднял зелёную гранёную рюмку - Так что вот, кавалер... Помни простую вещь - служи честно, как мы служили. И будет всё хорошо!
  И благословленный старым, седым и худым барином вышел он зимней ночью на крыльцо господского дома.
  Было накануне Крещения.
  Медленно надел шапку, вдохнул полную грудь ледяного воздуха, хрустнул спиной - так заиграла вдруг сила внутри, даже не чувствовал боли в плече. Посмотрел на ночноё звёздное небо, на низкий, прямо над деревней серп месяца. За белыми каменными вазами крыльца лежал в снегу чёрный сад. Ни петухов, ни собак в деревне не было слышно, не горело ни огонька. Снял шапку, перекрестился - "Благодарю тебя, Господи! Благодарю тебя. И что смерть отвёл, и за это...".
  И стал он с того самого дня, с Крещения, бессменным и бессмертным управляющим - разумным, мало пьющим, неженатым...
  "Да! - а кажется как вчера"
   Вернувшись в летний сегодняшний день, Петрович посмотрел в даль аллеи, разгладил ладонью бороду.
  Те девки с граблями давно уже ушли, ушла и Нинка.
  "Ничего, не убежишь! Ночью придёшь, куда тебе деться. Отец-то твой, пёс, весь в долгах... Как в ногах валялся, пьянь - весь мир видел"... - и заложив за спину руки - как когда-то старый барин - не торопясь, степенно, пошёл по аллее к дому.
  Услыша конскую рысь позади, оглянулся, замер - кто бы?
  Барин!
  Спина у Петровича по-привычке ссутулилась. "Молодой ещё - а в отставке. Всё дурью мается" - тускло подумал, снимая фуражку, поклонился. Молодой барин сделал круг, осадил коня, - в высоких рыжих сапогах, в коричневой замшевой куртке - поджарый, весёлый, приветливый.
  - Петрович! А, как хорошо ты тут гуляешь ! - сказал как-то радостно - Ты вот что... Ну-ну-ну - рукой в жёлтой, по английской моде, перчатке он потрепал по шее жеребца - тот лоснился от пота, шёл боком. - Ну-ну-ну, стой... Ты вот что, Петрович... Ты посади кого-нибудь, чтобы Альме днём спать не давали... Она скулит всю ночь, ходит из угла в угол. Спать мне не даёт, под утро только заснул, всё читал... Понимаешь, да?
  - Как можно, Ваше Сиятельство! Сегодня ж посажу, из дворовых кого-нибудь!
  - Ну и хорошо! Как ты, ничего? Сегодня день - то какой, а?
  Барин взял узду покороче, послал шенкелями вороного своего жеребца. Тот замотал головой, пошёл рысью.
  - День-то? Как в Раю! - крикнул Петрович вслед.
  Как в раю...
  И неожиданно для себя опять вспомнил свой рай, несбывшийся... Как тогда, давно-давно, в самую первую зиму, став ещё только "правляющим", поймал он на воровстве здоровенного мрачного мужика.
  Увидел тогда ночью, в мороз, свет у амбара, поскакал туда.
  Двое кинулись в темноту, третьего схватил за ворот тулупа - тот обернулся, оскалился .
  Петрович не успел ещё испугаться - но вил у мужика не было , короткая верёвка только, вязать мешки - это и спасло.
  - Авдей? Ты... Ты что ж...Пёс! А? Завтра на правёж станешь! Рекрутом пойдёшь!
  Мужик кинулся к нему - стащить с седла. Конь испугался, отпрянул. Чернобородый ухватил за узду, потянулся к горлу.
  Петрович прямо перед собой увидел злые медвежьи глазки, поджал ногу чуть не к груди - и ударил его в лицо солдатским на железных гвоздях сапогом. И в это время конь поскользнулся, захрапел, крупом повалился на створку распахнутых ворот.
  Заскрипели промёрзшие доски, разом в деревне залаяли собаки.
   Едва удержавшись в седле, мельком увидел лицо мужика в крови, и его здоровенные руки - стащить с седла, удушить.
  Не попадая в стремена, не оглядываясь, припал к коню, поскакал.
  Ночью, запершись на засов, сидел он одетый, с солдатским своим тесаком на готове. Мать спала за печью, а он прислушивался к шороху мыши, к лаю собак на деревне - ждал, когда те трое придут убить.
  И вдруг... "Николай Петрович, это я, Аня... Авдеева дочь..." - услышал тогда он за дверью.
  Анька, красавица! Неужели она?...
  Та со слезами уже молила - "Батюшка-то наш...простите вы его...для нас он пошёл - совсем подвело ..."
  Анька, она! Нет, быть не может! Он с топором небось, рядом.
  Даже сейчас, через много лет, озноб шёл по коже, давило на сердце. Петрович прошёл прислонился спиной к старой липе, растёр ладонью простреленное плечо, посмотрел на солнечный луг.
  "Да!"- Тогда он боялся открыть, долго прислушивался - что слышно кроме её дыхания, не скрипит ли снег рядом?
  Потом припёр дверь материнским коромыслом, открыл щёлку, долго смотрел в морозную темноту. Впустил.
  Она бросилась ему в ноги, стала целовать сапоги, и всё повторяла - "Батюшка-то на грех пошел...из-за нас... из-за нас". Тогда еще не привыкший к бабьим мольбам он растерялся, подхватил ее под руки, поднял.
  - Отец послал?
  Аня опустила глаза - Сама...- И подняла голову, посмотрела в глаза - как женщина...
  Он хотел было ей вытереть слёзы - она взяла его руку, стала целовать. Он притянул её чуть к себе - она припала к нему и всё просила отца пощадить...
  И стал целовать её через слёзы, и отвечала...
  А было ей тогда шестнадцать лет, а уже не девка. А красавица! И орала как...И целовала шрамы ... А красавица какая! И когда опять был с ней, уже лёжа на овчине на полу, то в ногах почувствовал холод - с улицы что-ли натянуло или из сеней, и затрепетала свеча и оглянувшись увидел как бесшумно отворяется дверь - и пар повалил по-полу . И Авдей, в снегу, неслышно шёл к ним с топором. "Батюшка, нет! Христом - Богом молю!" - закричала она.
  Неизвестно кто открыл засов, кто откинул крючок в избу - сколько не допытывался потом у покойницы-жены, всё божилась - нет, не она... Но помнил как сам он, голый, беззащитный, в одном нательным кресте, забился в угол, под божницу. Как вылезла из-за печи старуха-мать, как закричала...
  И как стоял напротив замахнувшись мужик с топором, изумлённый что надо зарубить голого, под иконами, при дочери....
  И как зашептал - "Женюсь я! Ты что же это, а? Женюсь я!" И как был он с ней счастлив, как любил её, как поставили они новый дом - тёсанный, светлый, как в такой же июньский день вошли по струганному полу, босые, как спросил её - "Нравится?". А она взяла его за руку, смотрела в глаза, молчала - и была, наверное, это самая счастливая в его жизни минута...
  И как не помогли ни молитвы, ни свечи, ни травы, ни заговоры старухи-знахарки, и умерла она в тот год родами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5
  
   (Санкт - Петербург, 24 февраля 1840, 5 часа дня )
  
  
  
   В тот непостижимый февральский вечер, накануне своего Дня ангела, он постарался пораньше освободиться со службы, и с двумя своими приятелями отправился на Невский, в кофейню Вольф и Беранже. И вряд ли подействовало выпитое шампанское - скорее чувства нельзя уже было сдержать...
   - Всё, господа, решается моя судьба - медленно, будто извиняясь, говорил он - Сегодня сделаю ей предложение. Да, как ни смешно звучит...- он на секунду замялся - Как ни смешно звучит - но... любовь!
   - Не знаю, Алексей, не знаю... - его друг из штаба корпуса, Новицкий, говорил спокойно, обдуманно - Танечка твоя, по-моему, совсем не плоха. Скромная, спокойная. И, кстати, хорошей женой будет. Из небогатой семьи - так это даже хорошо! Не избалована...Кокеток этих, полублядей, знаешь, сколько? - Пол Петербурга... Ты не торопись, рассуди здраво.
   Новицкий вынул из-за расшитого воротника салфетку, бросил её на тарелку. Стоявший за спиной лакей - с ног до головы в белом - тут же всё убрал.
   Откинувшись в креслах, Новицкий продолжал - А вот эта актриса, Алексей, - он пожевал пухлыми губами. - Красавица, конечно, бесспорно - но... актриса! Актриса! - Ты прости, Алексей я лукавить не стану... - С актрисой роман, да, понимаю - сам с радостью согрешил бы - он наклонился к своему другу, глядя в глаза сказал доверительно - Но под венец? Жена? - Не знаю... К тому же на актрисе жениться - тебе надо в отставку выйти, а ты готов? - он откинулся в креслах, покосился на лакея - Пойди, не стой...
   Второй его приятель, Ясаков, из татарских князей, плечистый, раскосый и бритоголовый, в красной черкеске с гозырями, с полуулыбкой слушал Новицкого, полузакрыв глаза кивал.
   - Что ж тут удивительного господа - улыбаясь, сказал он.- Что удивительного... Любить одну, спать с другой... Обычное явление, полагаю.
   Он достал маленький складной ножичек, раскрыл его, протёр салфеткой.
   - Вот скажи, Алексей - Он показал на него ножом - Из наших знакомых - кто по любви женат?- Он взял яблоко, повернулся к Новицкому - Саша, скажи ты - кто?
   - Да, подумать надо... А действительно - кто? Каренин - старик...Он-то уж конечно - Анна, какая у него красавица.
   - А только Каренину каково? - Гриша Ясаков криво улыбнулся - Я слышал у неё с Вронским роман. Не интрижка какая-нибудь, а роман, и не на шутку...
   -А я не удивляюсь - ей сколько? Двадцать пять... или двадцать семь? А Каренину, наверное, семьдесят! - он рассмеялся - Так, хорошо, Каренин не в счёт, бедняга! - он опять рассмеялся - Алексей, что ты скажешь? Кто ещё? Кто по любви женат?
   - Я.
   - Что - я?
   - Я по любви женат. - Алексей просто, открыто улыбнулся - Я буду по любви женат.
   Новицкий захохотал - Посмотри на него, Гришенька. Только о себе думает - эгоист!
   - Всё, больше нету? - Ясаков победно улыбнулся - В иных случаях, везде - здравый смысл...
   - Воронцов! Да, именно.- Воронцов по любви женат! Новицкий хлопнул ладонью по столу - И Лидия Андреевна тоже красавица у него...
   - Ха! Воронцов! Этот младший? Потому что он богат как...- Ясаков огляделся по сторонам, но аналога, видимо, не нашёл. - Вся Молдавия их, пол-Крыма!
   - Пол-Крыма... Так уж пол-Крыма...- Новицкий недовольно пожевал губами.- Я в Севастополе был в прошлом году , с инспекцией... И в Балаклаву ездил, и ...забыл как называется... Но о Воронцове твоём там и слова не слышал...
   - Саша, ты мне не веришь? А лучшие земли в Крыму - чьи? Ласточкино гнездо! Алупка... А виноградники в Массандре!
   - Вот, заговорила татарская кровь! Начали о любви, перешли - чьи земли в Крыму!
   -Саша!
  Новицкий внимательно посмотрел на Ясакова - тот побелел, кожа на тонком лице натянулась, глаза не мигали.
   - Ну, Гриша, перестань. - Новицкий говорил спокойно, миролюбиво - Ты у меня секундантом был - я тебе как себе верю, и - как Алексею. Раз ты так говоришь - значит так и есть... Я и не сомневаюсь. И кстати о Крыме... Вот что... - Новицкий оглянулся - Эй, человек!
   Аккуратный, с напомаженными волосами лакей - как обычно из ловких костромских - подлетел к столу.
   - Скажи, голубчик, а слышал я - теперь крымское шампанское бывает. У вас какое есть?
   - Шипучее? Масандра-с! Крымское! Прямо с ледника-с! Прикажите подать?
   - Ну, неси, попробуем ...он замолчал, пальцами забарабанил по столу - Но ты прав, Гришенька, конечно прав. Любовь это...
   - Пардону прошу - лакей не отходил.
   - Что, любезный?
   - Какое подать прикажите?
   - Что какое?.. Шампанское крымское - ты же сказал, есть у вас?
   - Так точно-с! А только какое-с? Красное или белое?
   - Ха! Красное или белое? Вот научились, мерзавцы! Бедная Франция! Шампанское должно быть из Шампани... - он покачал своей большой головой, пышной шевелюрой. - В Крыму уже шампанское делают! К России только Крым присоединили - и уже шампанское!
   - Ну, не только - Ясаков прищурился - при Екатерине ещё, пятьдесят лет прошло, поболе даже...Мой отец ей мальчишкой присягал...
   - Да, да... А дальше так пойдёт - в Китае, пожалуй, начнут. Да нет, в Китае невозможно. Далеко слишком...
   - Почему невозможно?- Ясаков повёл тонкой бровью - Государь прикажет - Китай завоюем, будем там шампанское делать...
   - Китайское шампанское? - Алексей рассмеялся. - Все равно, что - вода горит!
   - Но всё же - вопрос! Красное или белое... А это, кстати, не так просто
  ... Красное или белое? Твоё мнение, Алексей?
   - Я бы не рисковал... Знаешь, наверное - это Моэт и Шандон...И брют, конечно!
   Новицкий расхохотался, откинулся в кресле, кончиками пальцев опять ударил по краю стола.
   - Посмотри на него, Гриша, - щурясь, он показал Ясакову на Алексея. - Удивительный человек у нас друг! Посмотри, идёт к актрисе просить руки, к актрисе! А с шампанским он бы не рисковал! - Он хлопнул в ладоши, опять расхохотался. - "Я бы не рисковал!" - Ах, ах! Он бы не рисковал!
   Ясаков тонко улыбался, чистил складным ножом яблоко.
   Лакей подставил тарелку - Ясаков положил длинную шкурку, отрезал кусочек, съел с ножа.
   - Так в чём я прав, Саша? - он посмотрел на Новицкого, вытер салфеткой свой нож с перламутровой ручкой.
   -А?- тот повернулся своим полным телом, вспоминая нахмурился, пожевал губами.- Прав? Я сказал? А о чём говорили?
   - О любви говорили - улыбнулся Алексей. - Знакомо тебе такое?
  Проворно подошёл лакей, забрав серебряное ведёрко с уже таявшим льдом, а на боковой столик поставил новое, с крымским шипучим.
   - Это которая? - Ясаков отложил яблоко.
   - Пятая - довольно улыбаясь, сообщил Новицкий.- Человек! Подожди, не открывай - Пойдёмте-ка, господа, сначала куда и царь пешком ходит. А то тяжело как-то... на душе! Вот здесь - он провёл рукой по животу, рассмеялся.
   - Да уж, пожалуй!- Ясаков тоже расхохотался.- Шипучее в Крыму, кстати, при последнем хане уже делали. Он ведь из Парижа газету получал, в парике ходил...
   - Хан татарский? В парике?
   - Комично, конечно... - Ясаков тонко улыбался - Но так и было...В Бахчисарае жил, французские газеты читал...
   - Воображаю! Хан в Бахчисарае - и в парике - Новицкий опять захохотал. - И по-французски читает!
   Вернулись. Стол уже был убран, лакей услужливо показал на бутылку во люду.
   - Давай, давай открывай, что на неё смотреть - Новицкий повалился в кресла, улыбаясь посмотрел на друзей. - А знаете такую шутку... точнее - шутку-вопрос. Сколько надо пить шампанского?
   - А пока пьётся...- Ясаков усмехнулся, повёл тонкой бровью - Это как плов - если удался - ешь, остановиться не можешь!
   - Да, господа. С шампанским правило такое...Мне папа ещё сказал, а он всё же в Лейб-гусарах служил... Так вот - на двоих, с другом, или с любовницей... На двоих - надо пить три бутылки, а на троих? - Он посмотрел на Алексея, на Ясакова - но оба улыбались, не отвечали.
   - Пять! И вот эта как раз ...пятая - он взял бокал, неожиданно задумался о чём-то - И эта как раз пятая...
   Бесшумный лакей, как дуэлянт, заложил руку в белой перчатке за спину, неслышно обошёл вокруг стола, разлил крымское.
   - Ну-те-кас, господа - Ясаков поднял бокал - попробуем теперь наше, татарское шампанское. Крымское! - он улыбнулся, посмотрел на Новицкого - Саша, что ты? Что поник так?- Ясаков смотрел мягкими тёмными глазами, не моргая - Что ты, Саша?
   -Прости, Гриш, я Алексею хотел сказать... Это он у нас - смелый, герой-любовник - Он замолчал на минуту, будто собираясь с духом - А знаешь ли, Алексей, я тебе завидую! - проговорил, гладя в стол, покачал своей большой головой, шевелюрой - Да, друг мой - он поднял голову, взял бокал и сквозь пузырьки посмотрел на Алексея, прищурился - Да, друг мой...и я вспомнил, что хотел сказать - он повернулся к Ясакову - Ты был прав - любим-то мы одних, а спим с другими... Вот так-то! Всё ждёшь чего-то, какой-то встречи... И бывает - нравится... А что-то останавливает...Думаешь, взвешиваешь, рассуждаешь... И бежишь от любви, даже - боишься её...А время идёт, идёт... Дни проходят, годы... И боишься любви... Почему, не знаю...Может спокойствие боишься потерять, карьеру... Уязвимым стать...от этой любви зависимым... И если кто-то женится без расчета... по любви только - он покачал головой, посмотрел Алексею в глаза - Ты молодец, Алексей! И не слушай никого, меня не слушай - любишь её - женись.
   - Спасибо, друг мой дорогой, спасибо на добром слове!
   - Завтра у тебя День ангела... Заранее вроде нельзя... И подарок у нас не с собой... Но - что тут осталось, несколько часов... Дай тебе Бог... счастья!
   - Да Алексей, и я тебя поздравляю - Ясаков поднял бокал - По любви жениться не все могут, как мы рассудили... Будь счастлив!
   - Благодарю! Спасибо... сейчас к ней иду! В театр. Всё и скажу... Кончается моя свобода, несколько часов осталось - Алексей рассмеялся...
   - Ну, с праздником тебя, Днём ангела!
   И напутствуемый друзьями, выпив напоследок "На счастье!", вышел он на вечерний заснеженный Невский.
   Не смотря на небольшой морозец февральского вечера, галереи и магазины были открыты, витрины красиво освещены и оживлённая толпа двигалась по тротуарам.
   Было какое-то общее чувство праздника, кода не очень холодно, идёт мягкий снег, и впереди воскресенье. Девушки, спрятав руки в меховые муфты, стояли перед витриной украшений, пальчиком показывая на понравившееся жемчужное колье или заколку с бирюзой, спорили о чём-то. Звенел колокольчик -студенты и чиновники, шумно разговаривая, взбирались на "три ступеньки" - так между собой называлось большое заведение "Расстегаи и пиво".
   Времени до спектакля было ещё довольно, и решив чуть прогуляться и выбрать цветы, он, не торопясь, двинулся по Невскому, но неожиданно был остановлен - кавалерийская колонна пересекала проспект.
   Уланы на вороных лошадях, вертикально держа свои длинные пики, откинувшись в сёдлах, медленно двигались мимо. Снег летел в спину высоким всадникам, меж флажков на остриях копий. Как вестники языческого бога, они спокойно и гордо проезжали мимо, изредка лишь посматривая на ожидавшую толпу.
   Колонна ушла в сторону Французской набережной, толпа и экипажи опять двинулись по освещённому Невскому.
   Здесь же, напротив таинственной колоннады Казанского собора, в дорогом цветочном магазине Майера он купил букет белых лилий.
   - Красный розен, олеандр, лимон - я-я! - румяный немец бросил корм в мраморный бассейн - там в тёмной воде красные рыбки медленно водили пышными хвостами. После шумного и заснеженного Невского тишина тёмной влажной оранжереи казалась нереальной.
   -Я-я! - немец вытер руки о белый фартук, поправил золотые очки.
   Слышно было, как где-то каплет вода.
   - Цветы? Вот, мой господин, прошшу - по белому мраморному полу пройдя вокруг бассейна, мимо ажурной клетки со спящим попугаем, немец показал на цветущие заросли стеклянного рая - тугие тёмно-зелёные листья камелий, лиловые и белые азалии, уходящие в сумрак тропического потолка пальмы и юкки.
   В мраморном каскаде струилась вода, каплями переливалась из одной ракушки в другую.
   Мраморный сатир, обречённый вечно улыбаться струящемуся на него потоку, среди лиан и листьев застыл в своём беломраморном гроте. Вода стекала по его неподвижным ногам с копытцами, по колчану стрел, в бассейн с пучеглазыми красными рыбами.
   "Азалии, ирисы - всё не то,,,,, розы хорошо, бордовые розы хорошо, красные... но последний раз, на спектакле тоже дарил розы. Нет, делать предложение - надо что-то особенное. Особенное..." - он видел её тёмные брови в разлёт, чуть раскосые глаза... Как она опустила тогда сноп алых роз, как наклонилась в книксене - открылись плечи, грудь.
   - Лучше не думать об этом...Чёрт знает что!
   Он прошёл мимо бассейна, так и не заметив их - открывавших рты китайских рыб, козлоногого сатира в потёках воды. Остановился у кустов цветущего померанца, дотронулся до белых дивно пахнувших цветков. Механически, не замечая, сорвал маленький белый цветок, растёр его в пальцах, посмотрел на обильные капли росы на стёклах, на тёмную влажную пирамиду оранжереи вверху.
   - Что значит любовь - потеря свободы!.
   Слышно было, как плеснула хвостом рыба, как попугай, проснувшись, переступает по своей жёрдочке.
   Немец-цветочник, внимательно наблюдавший за молчаливым худым
  офицером, давно почувствовал запах шампанского, разгладил белые свои бакенбарды, выждал ещё некоторое время, и объявил:
   - Цветы? Дама? О, я понимаю! Я тоже биль молодой... Да, вот - я могу фам рекомендофать - Лиз де Бурбон! Бурбоновский лилия. Вот. Белый! В Петербург - самый лучший! Вот! - немец мягко смотрел через очки. - Я?
   - Лилии... ну, пожалуй... Да, именно! Лиз де Бурбон!
   - Я-я! Ваша фроляйн будет сегодня счастлифа!
   - Надеюсь - он улыбнулся - Да! Я-я!
   - Фам, сударь, то кареты?
   - Гемюдлих! - закричал за спиной попугай - Гемюдлих!
   - О, Йоган, Йоган! - немец уже шёл к попугаю. Через решётку клетки дал ему что-то - Йоган всегда рад гостям, господин офицер! Цфеты фам до кареты?
   - Да... Нет - до Александриинки.
   - О, мороз сеффодня небольшой, но фсё же... - и не торопясь стал заворачивать букет в тонкую папиросную бумагу. - А знаете ли, мой господин, вот что...немец на минуту остановился, внимательно посмотрел сквозь свои круглые в золотой оправе очки, глаза его стели весёлыми, лукавыми - В этих цветах живут эльфы! Я-я - немец двумя руками протянул букет - Вот, мой господин! На сччастье !
   И хотя театр был рядом, в пяти минутах ходьбы, но выйдя на оживлённый Невский, он тут же взял лихача, и в маленьких санках помчался к Александринке.
   Румяный весёлый лихач, стегнув жеребца, оглядывался, с интересом посматривал, как барин укрывает букет от снега и ветра. Тонкая папиросная бумага, защищала ещё живые цветы, листья, бутоны, стебли, пугалась и трепетала при каждом дыхании северной ночи, но так и не порвалась.
   - А счастливый вы человек, барин - неожиданно заключил возчик.
   - Ха! С чего же ты взял?
   - А как же! Видно!
   "Сейчас пойду к ней. До спектакля два часа, она уже там, наверняка пришла, и... - он надвинул маленький козырёк фуражки пониже на глаза - от снега. - Наверняка - или платье меряет, или пудрится уже" - он представил её в бирюзовом шёлковом платье, с открытыми плечами, сидящую перед тройным зеркалом в своей гримёрной... И она его ждёт... - и он сразу же почувствовал, как медленно едет гнавший вовсю лихач...
   - Гони, гони!- ладонью в белой кожаной перчатке он хлопнул его по ватной спине.
   - Да и так, Ваше сиятельство, летим-то, вон - как стрела!
   Остановясь у театра, лихач проворно спрыгнул, откинул медвежью полость.
   - Вон, за одну минуту довёз! Мчались-то вон как...
   Осторожно, что бы не повредить букет, Алексей вышел на свежий снег. Ноги в узких гвардейских сапогах даже под длинными полами шинели, под медвежьей полостью начинали мёрзнуть.
   - Так что, счастья вам, барин, - сняв шапку, лихач лукаво улыбался. И получив вместо пятака серебряный рубль, удивлённо добавил: - И доброго здоровьичка...
   Площадь перед театром была ярко освещена, заполнена чёрными лаковыми экипажами. Справа и слева от женственного фасада театра, по углам, как перед каким-то античным языческим храмом, пылали высокие костры. По обилию офицеров охраны видно было, что на спектакль, должно быть, приедет Государь.
   Какой-то человек с военной выправкой, с ног до головы в чёрном, скучая гулявший перед театром, двинулся ему навстречу.
   - Куда вы, сударь? Спектакль еще не скоро, еще не пускают. Будьте любезны, через часик, - круглолицый офицер в штатском, вероятно из внешнего круга оцепления, показал рукой в сторону проспекта, улыбнулся.
   Не зная как, но ни секунды не сомневаясь, что пройдёт к ней, он улыбнулся в ответ, кивнул и повернул вправо, на боковую улицу, к служебному входу.
   Он шёл мимо пылающего костра - горели большие составленные вместе поленья и снег вокруг растаял, открыв булыжную мостовую, а дальше, в сумраке, шафрановые блики света метались по тёмной стене какого-то дома.
   Сухие поленья, почти брёвна, пылали с треском, без дыма. Ветер неожиданно переменился - и пахнуло жаром, смолой.
   С той стороны костра грелись извозчики, а у кромки снега, подальше от огня спали рыжие и серые собаки. Здесь же стояло несколько офицеров в штатском. Один из них, курносый, усатый, пытался отвинтить скользящую пробку серебряной фляжки.
   - Говорю тебе, собака животное нечистое. Вон, посмотри, на какой грязи спят.- Он показал голубыми глазами - И что едят - он открыл, наконец, флягу, сделал приличный глоток, расправил рыжие усы - А! А хороший коньяк! Французский?
   - Наш, Шустова.
   - Хороший, легко пьётся...- он приложился ещё раз - И назад не карабкается! - он рассмеялся - голубоглазый, рыжеусый, довольный - и вернул, наконец, флягу товарищу.
   Дальше, вдоль улицы, с длинной армейской фуры сумрачные солдаты сгружали дрова, ровным штабелем укладывали на тротуар. Мрачный унтер-офицер наблюдал за работой.
   - Ровней! Евдокимов! Ровней клади, мать твою!
   "Втор. отдельн. пантон. команда трет. пехотн. корп." - белыми буквами было написано на брезенте фуры.
   Ещё дальше, у правого служебного крыльца, где обычно входил директор Императорских театров Гедеонов, стояли нарядные жандармские офицеры. Один из них что-то рассказывал, должно быть анекдот, и другие смеялись.
   - Вы понимаете - мужа, конечно, не было дома... Она и говорит - Дорогой!
   -Так...И здесь не пройти! Ну не с крыши же прыгать, или по канату лезть...Смех и грех! Так-с, какие варианты ?- он перешёл на другую сторону улицы, вдоль одинаковых домов медленно двинулся вокруг здания театра.
   - Так, что можно сделать?.. Везде охрана, по кругу... Как крепость! Что же можно придумать?..
   Нужен какой-то ход, неожиданный ход...
   Совершенно неожиданный, парадоксальный...
   Как троянский конь!
   - Да! Троянский конь, и в нём, внутри его, въехать в театр! Как греки в Трою... Кто же это сделал? Ахилл, кажется... Или Одиссей?
   Он представил огромного деревянного коня через заснеженную площадь подъезжающего к женственной колоннаде театра - конь почему-то светился изнутри. Свет шёл через прорези глаз с деревянным зрачком, через щели дощатых боков. Конь двигался прямо на портик театра, и ажурные петербургские фонари проплывали под его дощатым брюхом, а деревянная грудь мяла верхушки деревьев. Зайцами разбегались часовые, а из-за арок театра выглядывали перепуганные офицеры...
   - Да, но из коня надо выйти, и тем более с букетом. И как, опять таки, пробраться в театр? - он медленно шёл вдоль тёмной уже улицы, посматривал на освещённые окна театра.
   - А может быть...слон? Слон! Гениально!- он остановился.
   - Если Измайлов и Леруа пойдут сейчас в зверинец, выкупят слона ... - или хотя бы на час ангажируют, да, - то слон с разбега пробьёт входные двери - как в Карфагене!
   Он представил, как бивни проламывают двери красного дерева, как хобот охватывает того круглолицего офицера в чёрном, бросает его в снег - тот размахивает руками, верещит по-женски. А слон тем временем, как коробки расталкивает экипажи - они сталкиваются, переворачиваются, вырываются и скачут сорвавшиеся лошади, а слон уже сметает поленницу - как спички веером летят тяжёлые брёвна...
   - Отлично! Все сбегутся туда. Или, наоборот - побегут в разные стороны... Скорее, пожалуй - разбегутся... Несомненно!
   ... и можно будет спокойно пройти.
   Можно будет медленно снять папиросную бумагу с белых лилий, расправить бутоны, войти в пустой служебный вход, поправить перед зеркалом пробор и подняться по мраморной лестнице...к ней...
   К ней...
   Отменят спектакль! Она никогда не простит! Там её роль... Конечно!
   Она.
   Никогда.
   Не простит...
   И он вдруг расхохотался - А я ведь об этом всерьёз рассуждаю! - он остановился, оглядел тёмное здание театра, освещённые окна. - Она сейчас там...
   Два агента охраны, уже давно шедшие следом, спокойно отошли в тень арки.
   В руке одного из агентов блеснуло на секунду маленькое зеркальце для наблюдения из-за угла - и тёмная улица позади театра опять погрузилась в ночь.
   - Нет, надо что-то реальное...
   И по мере того, как улетало шампанское и мёрзли ноги в холодных сапогах, планы становились менее фантастичными.
   - Па-аберегись! - услышал он обычное за спиной, и, повернув с изящной улицы позади театра, санки с одиноким седоком обогнали его, помчались к площади, туда, где справа и слева от входа пылали костры.
   - Так, скоро круг замкнётся. Я опять буду на площади. А здесь...три высоких этажа, даже четыре...
   У служебного входа с этой стороны, где полагалось входить актёрам, костюмерам и музыкантам - здесь перед лестницей, и выше - на площадке под кованым крыльцом стояли мясистые, туго перепоясанные ремнями полицейские. Они были разного роста и возраста, но что-то общее было в их красных нездоровых лицах, во взгляде - цепком, недобром, оценивающем.
   Один из них, крепкий, низкорослый, в надвинутой на глаза меховой шапке, стоял у самой дороги.
   Алексей повстречался взглядом с его мутно-серыми глазами - и тот откозырял.
   Скрытая злоба посаженного на цепь шакала, который загрызть, конечно, не загрызёт, но кусок мяса из голени вырвет точно - и одновременно угодливость лакея - чисто-русский полицейский замес читался в сизом лице этого стража закона.
   " А если просто подойти, отозвать одного в сторону, вот этого, например, с ветчинным лицом, и, как обычно, дать пять рублей этой сволочи... но их несколько - они побоятся друг друга! Каждый в отдельности взял бы, и с удовольствием - затем в полицию и пошёл... Но там их много, они побоятся друг друга...
   Чёрт подери! А как просто было бы пройти...Или перелететь...
   Так! А если привязать канат и на нём, раскачавшись, действительно перелететь с крыши вон тех домов, через улицу и... а куда привязать канат? - он посмотрел на тёмное снежное небо над головой... Из чёрной пустоты пространства медленно опускался снег.
   - Но я должен её увидеть! Ждать два часа до спектакля, потом почти час до антракта!"
   Он остановился, погладил папиросную бумагу.
   - Милая, я с ума сойду... - проговорил он в слух.
   Он пошёл быстрее, открылась площадь перед театром - там узким огненным снопом пылал второй костёр на углу.
   Он прошёл мимо огня - и пламя, как и у первого костра, вновь метнулось, обдало его жаром - уже гораздо сильнее, обожгло лицо, опалило ресницы, будто очищало огнём... Он отшатнулся и папиросная бумага лопнула - лилии рассыпались по снегу. Он подхватил те, что смог удержать, поднял упавшие ветви - снег здесь был свежим, чистым.
   Люди стояли чуть поодаль, под чугунным фонарём - мастеровые, торговки, дети, солдаты. Что-то привлекало их внимание, и два жандармских офицера издали наблюдали за толпой.
   Он расправил листья, узкие острые бутоны, огляделся - но никто, кажется, и не заметил его конфуза, а вдали, через площадь, в темноте поблескивая медью, подходила длинная фаланга военного оркестра.
   Высокий капельдинер, заслонявший перчаткой лицо от снега, шёл во главе колонны. Шинели солдат ещё темнели вдали, а геликоны и валторны первых рядов уже сияли детским предчувствием праздника...
  Румяные от морозца торговки обметали бархатный снег со своего товара - зеленых петушков на палочках, прозрачных леденцов в виде красной елки или синего зайца. Заботливо укутав от холода корзинки, они обсуждали приключения какой-то своей товарки.
  А в жёлтых ивовых корзинах, под слоем синих солдатских одеял и газет с описанием визита герцога Лихтенбергского, жениха царской дочери, проистекала совсем другая, невидимая жизнь. Там, тесно прижавшись, согревали друг друга горячие пироги с капустой, с визигой, с грибами, томились в сладком тепле ватрушки с творогом, с маком, с изюмом. От сбитня шёл пряный запах шафрана, мяты. А дальше - нетвёрдо стоявший на ногах цыган в расстёгнутом тулупе и шёлковой лиловой рубахе, брезгливо пил из глиняного стакана горячий сбитень, раздувая ноздри и из-подлобья сумрачно глядя на толпу.
  На голубом покрывале румяный старик и его проворная дочь раскладывали вырезанные из липы игрушки. Медведи- молотобойцы били молотами по наковальне - надо было только раскрутить под игрушкой шар на верёвочке, - а затейливо вырезанная из дерева и пёстро раскрашенная жена, с неменьшим усердием начинала бить стиральным рубелем простака-мужа, а лошадки ударяли друг в друга деревянными копытцами.
  Мальчик-поводырь привёл слепого старика, усадил его рядом на обычный трон - сложенный вдвое мешок. Старик поднял голову и невидящими глазами, будто присматривался к чему-то, пытаясь разглядеть что-то, смотрел в черное вечернее небо. Мальчик проследил за его взглядом, но не увидев ничего в ночном небе, стал обметать лёгкий снег с иконы Владимирской Божьей матери, поставленной к пустой ещё оловянной кружке.
  Но и перед разложенными товарами и перед яствами никого почти не было, только две цыганки пришли выпрашивать пироги и ватрушки. Смуглые, в цветастых юбках и ярких платках поверх зипунов, они уже накидывали свои арканы на доверчивую жертву.
  - Дай, красавица, ручку - погадаю, всю жизнь расскажу - слышалось оттуда.- Не захочешь - знать не будешь, самой хуже будет... Муж-то есть у тебя?"
  Та что-то ответила, и аркан затянулся туже...
  А народ в стороне тесно обступал человека, сидевшего под фонарём на раскладном стульчике и быстро вырезавшего маленькими ножницами черный силуэт любого желающего.
  Это был Жан, известный всему городу пленный француз, так и оставшийся в России. Он был в красном шерстяном колпаке, в белых вязаных перчатках, обрезанных так, что пальцы были открыты - так удобней было маленькими быстрыми ножницами резать постоянно вращаемый черный листок бумаги.
  Ежесекундно посматривая то на черный силуэт под ножницами, то на профиль портретируемого - на чиновника в мундире, на пучеглазого диковинного армянина, на мальчика в аккуратной меховой шапочке, на девушку в фетровой шляпе, он за несколько минут делал удивительную картинку, каждый раз поражавшую зрителей.
  - Ву а ля - он наложил вырезанный профиль на картон, разгладил отполированным ногтем.
  - Вот, держи, мон шер! -- и он протянул мальчику изящный силуэт, наклеенный на белый картон. Получив деньги от довольного родителя, он разгладил свои длинные галльские усы, посмотрел на молодых дородных купцов - их бороды почти сливались с боровыми воротниками - и приглашающим жестом показал на потёртое золочёное кресло, прямо на снегу стоявшее перед ним. Те неожиданно насупились, напряглись.
  - И по чём она тут такая картина стоит? - спросил, наконец, один из них.
  - О! Если для таких богатых месье важно деньги - силь ву пле - сделаю как презент - прошу!
  - Презент... Во как ! - подмигнул один другому, и оба ухмыльнулись.
  - Презенты шалым девкам подносят... - солидно пояснил второй. - Нам задаром ненадобно, мы и заплатить можем . Небось не бедные - и он уселся в кресла - Так почём она такая фигура стоит?..
  В это время оркестр четырьмя шеренгами встал перед театром, и огонь костров заиграл на меди труб и литавр.
  Горбоносый худой капельдинер чуть поднял руки, подавая сигнал к началу и замер, осматривая ряды и размышляя секунду - с какого марша ему начать. Музыканты в шинелях с белыми кожаными углами, нашитыми на рукава, сделав вдох, поднесли к губам свои флейты, кларнеты и гобои.
  Капельдинер подумал о чём-то, потрогал хрящеватый нос, и неожиданно сказал:
   - Вальс!
  Оркестранты удивлённо опустили свои инструменты, переглянулись.
  - Венский вальс - уточнил капельдинер, и музыканты начали искать ноты на маленьких пристёгнутых пюпитрах.
  Капельдинер чуть взмахнул рукой - и музыка мягкой томительной волной полилась на заснеженную вечернюю площадь.
  - Приедет Государь, это видно по всему ...Никого не пускают. Неужели я не войду? Я люблю ее...
  Сделав круг, обойдя закрытые двери, увидев везде недремлющих стражей, перебрав в уме способы от самых простых до фантастичных, он стоял перед театром, рядом с музыкантами, рассматривая, как надувает щеки контрфагот, как внимательна и сосредоточена валторна, как переговариваются барабан и литавры, как со своего маленького пюпитра смахивает снег флейта-пикколо...
  Лилии замёрзнут.
  Он не войдёт.
  Она будет ждать напрасно...
  Белые бурбоновские лилии замёрзнут, зелёные листья свернутся и почернеют от холода, бутоны так никогда и не раскроются.
  Она будет ждать напрасно, она будет ходить по своей гримёрной, садиться за зеркальный столик, прислушиваться. Неловкая камеристка при одевании уколет её булавкой, а потом ещё раз. Она слабо вскрикнет, обернётся, и с подавленным гневом только посмотрит на неловкую девушку.
  Но ей будет важно другое - оглянувшись, увидеть - не откроется ли дверь гримёрной, не стоит ли на пороге - кто?
  И дверь в эту минуту откроется.
  Войдёт напомаженный распорядитель в шитой золотом ливрее и скажет "Пора!".
  - Да, да, я иду - но до последней минуты она будет сидеть за своим столиком, перед тройным зеркалом, и ждать его. Она будет перебирать шарики бус, пудриться в сотый раз, смотреть на себя в зеркало - и ждать его.
  Распорядитель войдёт второй раз, уже не постучавшись, и скажет - "Пора! Что с вами?".
  Она не ответит, и распорядитель подойдёт ближе, и, наклонившись, видя в зеркало её белое лицо, искусанные губы, большие тёмные глаза, напряжённо и тихо спросит - "Что с вами? Пора!"
  А он? Вместе с толпой он будет ждать начала...
  Он не войдёт в театр, как Ахилл или Одиссей в Трою, он останется стоять здесь, на площади...
  На площади, где стоят черные экипажи, где вокруг движется равнодушная толпа, где торговки продают горячий сбитень, где в дальнем углу, за проспектом, на рыжем от мочи и конских яблок снегу цыгане водят медведя, где чёрное небо смотрит луной и звёздами на белую землю... И где свирели и кимвалы звучат пред очистительными кострами
   И нельзя пройти между этими кострами...
  ... пройти между этими кострами...
  Но в душе он почему-то был спокоен.
  Необъяснимая уверенность, не основанная ни на чём, наивная уверенность любви говорила ему, что сегодня, даже сейчас, всё прекрасно получится: он увидит её, скажет то, что должен сказать, она лукаво сощурит свои тёмные чуть раскосые глаза, и ответит просто - "да".
  И это и будет счастье... Это будет их счастье.
  Он достал часы - колёсико торбуйона крутилось, будто вечный двигатель и маленькое солнце улыбалось из облаков на эмалевом циферблате...
  - Почему солнце? Должна быть луна, уже вечер, даже ночь - он посмотрел на тёмное небо.
   Низкая луна едва заметно светилась над чёрной горизонталью домов. Иногда её тающий с краю диск появлялся меж плотных ночных облаков и освещал город внизу...
  Сквозь разошедшиеся облака, из своей далёкой стратосферы, Луна смотрела на Землю внизу - заснеженную ночную равнину, и на холодный ночной город ...
  Наблюдавшая всё за миллионы лет, Луна равнодушно видела сейчас освещённую площадь внизу, языческие костры, толпу перед театром, спящих на прогретой земле собак, цыгана, наливавшего водку в миску медведю, слепого с пустой кружкой и иконой, девушку в меховой шапочке, мальчика с квадратиком силуэта...
  И среди них - одинокого мужчину с букетом белых лилий под лопнувшей папиросной бумагой, одинокого мужчину с томлением и тоскою любви по кругу обошедшего закрытый и неприступный каменный замок театра ...
  А в середине его перед тройным зеркалом и свечами сидела женщина, что ждала его - стука в дверь, взгляда, поцелуя, объятия...
  Будущего...
  Она ждала его, своего мужчину ...
  За взглядами, бусами, зубрёжкой текста роли , фразами, репетициями, интригами, декольте, улыбками, буднями, суетой праздников - изо дня в день, интуитивно, сегодня или завтра - но она ждала,,,, Её лоно ждало мужчину, его семя - чтобы понести... Потому что только в этом было счастье. Только в этом было Будущее...
  Их Будущее - двоих людей, любящих друг друга...
  И если предыдущие события укладывались в нормальную человеческую логику и понимание - то, что произошло в ближайшие четверть часа, так и не было никогда понято ни ею, ни им самим, ни всеми людьми на площади - и теми кто видел и теми, кто только почувствовал это.
  Кажется, первым заметил француз-художник. Посмотрев в сотый раз на статный профиль белобородого, как библейский пророк, старика, сидевшего перед в кресле, он заметил появившуюся напряжённость на его лице. Тот вглядывался во что-то вдали, над городом, за спинами людей. Попытавшись поймать взгляд старика-пророка, он повернулся, замер, прищурился.
  Пальцы в обрезанных перчатках остановились, и золотые ножницы так и не сделали разреза плотной чёрной бумаги.
  
  .......................................
  .......................................
  
  
  4 (Москва, 18 июня , десять часов дня)
  
  
  Въезд на подземную парковку был закрыт. Он опустил стекло и сказал в гибкий микрофон - "В пятьсот четвёртую". Охранник за взрывозащищённым стеклам, делавшем его похожим на рыбу в аквариуме, давно уже нашёл в компьютере номер его машины, кивнул для порядка - и серая створка ворот поползла вверх.
  В душный и пыльный летний день подземная парковка была полупустой - мужья в офисах, а жёны, вероятно, мучаются в спа или своих подмосковных палаццо, всё ещё называемых по привычке наивным словом "дача". Как стадо чудом сохранившихся мастодонтов сияло лаком несколько черных гибридных джипов, по виду бронированных, и десятка три Мерседесов и Лексусов, возможно даже и не китайских.
  "А здесь, похоже, никакого кризиса нет" - набирая номер квартиры на дисплее возле лифта, он смотрел на длиннющий песочный Майбах с крышей, обтянутой кожей цвета лосиной шкуры.
  - Слушаю Вас - ответил мягкий женский голос.
  - К Юсуфу Искандеровичу.
  - Алексей?
  - Да, Варламов.
  - Поднимайтесь, пожалуйста.
  Объективов нигде не было видно, но он знал наверняка, что не за одним монитором наблюдают сейчас, как он поправляет галстук, как смотрит, нет ли синих кругов под глазами.
  Интересно, этот Юсуф, стал за год ещё толще? И по-прежнему носит шёлковые жилетки? Рыночный авторитет, должно быть, от кожаных жилеток поднявшийся к шёлковым. Во время, видно, к госфондам пристроился, серьёзные деньги там... Что у них в Средней Азии? Газ, нефти нет, мрамор есть, баранина... Баранина на рёбрах. Корейские машины собирают...Что ещё? Кокс, дурь... Ну, может это и не его бизнес. Ладно, какая разница. No olet! - кто это сказал? Нерон, кажется... Нет, Веспасиан. Веспасиан, точно - ответил сыну, когда тот возмутился - в Риме сортиры обложить налогом. Сестерций поднёс к его носу и сказал - Не пахнет! Интересно, чем Юсуф пользуется? Что-нибудь терпко-сладкое - из Dior, или D&G... Но скорее Gucci - есть там у них что-то с перебором, приторное...
  Зеркальная кабина с чёрным полированным полом бесшумно остановилась на шестом этаже, из лифта он вышел в холл, и одна из дверей открылась.
  Невысокий раскосый охранник в чёрном костюме, со шрамом через всю щёку к глазу то ли поклонился, то ли кивнул ему - но не отошёл ни на шаг. Шрам был глубоким, видимо давнишним, полученным ещё в детстве - смотреть на него было и страшно, и как-то неприлично, но он почему-то манил смотреть ещё, рассматривать даже. Охранник стоял спокойно, неподвижно - но в позе его, в скользящем мимо взгляде - во всём была собранность, какая-то животная, нет, скорее феодальная готовность напасть на врага своего господина.
  Появилась смуглая девушка в длинном платье и, сказав " Иди, Ахмет" кивнула нукеру - невысокий, крепкий, он бесшумно исчез.
  Девушка поклонилась, сказала по-русски без малейшего акцента:
  - Здравствуйте, Алексей! Рады Вас видеть... Юсуф Искандерович сейчас примет Вас. Располагайтесь, пожалуйста. Чай?
  - Да, чай. И если можно минеральной воды, с газом.
  Девушка посмотрела тёмными внимательными глазами, опять поклонилась и бесшумно ушла.
  "А фигура у неё великолепная... - Алексей проводил наложницу взглядом - Молодец, Али-Баба, разбирается!".
  За панорамным окном под голубым, как на открытке, небом лежала солнечная Москва. Над общей застройкой поднимались высотки Нового Арбата, акульи плавники Москва-сити вдали, и как памятники ушедшей короткой Эпохи Нефтяных Денег там и сям сияли зеркальной гранью башни небоскрёбов ... А прямо за Москвой-рекой на голубом небе жирно светились нитритом титана "золотые" купола Храма Христа-Спасителя. Во всём идеальном этом пейзаже не хватало только белых пароходиков, с трогательной медлительностью плывущих по Москве-реке. Но при нынешних ценах на мазут, этот милые кораблики "Ветерок" или "Юность" теперь фрахтовали только на свадьбу какого-нибудь провинциального олигарха, да изредка для съёмок кино - о временах Ельцина, временах до-перво-кризисных, или о благословенных двухтысячных, временах широко растекавшихся по офшорным счетам и карманам дешёвых нефтяных денег ...
  Он огляделся вокруг - кажется, за два года в этой квартире ничего не изменилось: те же крашенные в белый кирпичные стены, та же кожаная мебель цвета топлёного молока, низкий марокканский стол с журналами, лаковый китайский шкаф-бар. Да, новый арендатор ничего не изменил: и рояль на том же месте - почему-то всегда была открыта крышка, будто только что играли, и большой песочный ковёр на полу - кажется, даже так же разбросаны были турецкие подушки, и старинный латунный телескоп на треноге молчаливо упирался в стекло. Но самое удивительное, пожалуй, было то, что нынешний съемщик квартиры оставил в неприкосновенности главную деталь этого лофта: висевшие по стенам огромные яркие постеры-фантики.
   Фантики... Фантики из жизни той исчезнувшей Атлантиды, носившей длинное и уже непонятное для многих название - Союз Советских Социалистических Республик...Государство с таким названием могло быть в любой точке мира - и в Аргентине и в Юго-Восточной Азии, но возникло оно, увы, в России. И вот - фантики от конфет, уже "антикварных" конфет прошедшего ХХ века - увеличенные почти до двухметрового размера, смотрелось они довольно фантастично. Когда-то самые обыкновенные, серийные, периода давно минувшего расцвета коммунистической власти и всего этого острова -шоколадной фабрики... На одном - совершенно французский сюжет - девочка в красной шапочке, высоко подняв руку, прятала от пуделя конфету - "Ну-ка, отними!". На втором - мишки косолапые кондово просыпались в сосновом лесу и ещё в сталинскую эпоху маленькой листовкой фантика разносили по миру имидж огромной, таинственной и непредсказуемой страны - "Мишка косолапый". На другом - дубль два для тех, кто не понял с первого раза - одинокий белый медведь под полярным небом брёл по льдине - и чтобы не было сомнений, что это именно белый медведь, а не лось, например, сайгак или пума, здесь же было название - "Мишка на севере". Дальше - сказочные "Гусиные лапки", космо-романтический "Полёт" и совсем уж диковинное - "Раковая шейка". Что же это за конфета такая, и какой должен быть вкус у такой "Раковой шейки"? Морепродуктов? Белой массы из рыбьих костей и добавок, продаваемой как "Крабовые палочки"? Странным было и то, что только на некоторых фантиках написано было верно - конфетА, а на большинстве было неожиданно множественное число - конфетЫ. Почему? Ведь каждый держал в руках, разворачивал, шуршал серебреным "золотцем" одной конфеты... "Красный мак", "Эстрадная"... На другой стене, за тускло сверкавшим телескопом, как память о знаменитом когда-то автопробеге Москва - Каракумы зеленый квадратненький грузовичок "Газик" на фоне каравана верблюдов упорно пересекал пустыню. Назывался этот кондитерский мини-шедевр соответственно - коротким и красивым тюркским словом - "Кара-кум", Чёрный песок.
  - Алексей, - послышалось за спиной, и выходец из этих песков, толстый смуглый человек, переваливаясь полным телом, улыбаясь, шёл ему навстречу. - Алексей...Алексей Александрович? - будто уточняя переспросил он. - Ассалам алейкум!
  - Алейкум ас салам, Юсуф Искандерович. Рад Вас видеть.
  - И я рад тебя видеть. Как здоровье? Как дома? - Обнял пухлой рукой, повёл к креслам и столику. - Хорошо всё, спокойно?
  - Да, замечательно, благодарю. Как у вас?
  - Тоже ничего, спасибо. Выглядишь хорошо, спортивно. Ну, женился наконец?
  - В процессе... в процессе. Не так просто.
  - Понимаю. - Вошла девушка в чадре, поставила на столик чеканный дагестанский поднос с чаем и лукумом. - Ну, расскажи, как дела... Как бизнес?- Юсуф налил чай на самое дно пиалы, передал Алексею. - Как, есть работа?
  А Юсуф, похоже, не изменился - и не потолстел особенно, и одеколон по-прежнему терпко-сладкий. Шёлковой жилетки, правда, сейчас не было - мягкая кремовая рубашка, шитые на заказ просторные струящиеся штаны, и прошитые, наверняка, золотой нитью - он в льняных ходить бы не стал...
  - Алексей, что молчишь?
  - Хорошо всё. Работаем.
  - Хорошо, говоришь? - Юсуф прищурился - А ведь трудно сейчас?
  - Трудно, конечно, что говорить.
  - Да, да... А у меня тебе предложение есть, думаю ты не откажешься. Ты как, в отпуск сейчас не едешь? Сочи там, Красная поляна...
  - Да нет... Пока в Москве. Что-то срочное? Думал в теннис поехать поиграть - дня на два -три, где-нибудь здесь, под Москвой... Или на кайтинг на Плещеево озеро... Пока жарко, сухо...
  - Ты молодец, следишь за собой... А я отяжелел что-то, и айкидо забросил - Юсуф вздохнул. - Некогда... Да... Вот хотел с тобой посоветоваться. Я когда квартиру в Москве искал, во много фирм обращался, а выбрал твою. Поговорил с тобой тогда - в Метрополе сидели, помнишь? И квартиру эту ты нашёл, и аренда вроде не большая - в таком-то месте... Хорошо всё вышло. Спасибо тебе, спасибо, дорогой...
  - Ну, не я один... Компания. Много людей работало...
  - Не скромничай... В любом деле есть человек, который всем верховодит...Баши - по-нашему.
  Юсуф улыбнулся, сощурился, посмотрел на город за окном.
  - Второй год, как в Москву прилетаю - сюда как в дом родной прихожу. Я здесь и не менял ничего - ты же видишь. Лейле только и Фариде - вон, комнаты переделал. Но это женщины - сам понимаешь! А мне - нет, сразу всё понравилось. На родине своей, в Ташкенте, так себя не чувствую, как тут... Хороший город Москва. Знаешь, чем хороший?
  - Красивый? - нейтрально ответил Алексей.
  - Нет, дело в другом... Тут всем всё по-похую, отстёгивай только!
  - Да, это верно -Алексей засмеялся.
  - А у нас... У нас не так... Я же месхетинец, турок... Там, на родине трудно нам. Сейчас полегче, а было такое... Думаю и ещё будет - Юсуф задумался.
  - Разве? Всё спокойно вроде...
  Юсуф шевелил толстыми губами, смотрел куда-то в свои воспоминания. Наконец поднял голову, проговорил:
  - Вот парень тебя встретил, Мехмед, он тоже турок-месхетинец. Мы с ним соседи были, это ещё не в Ташкенте, раньше - городок маленький, ты не знаешь... Когда СССР развалился там погромы были...- Юсуф помолчал - Они ходили с палками, конец утыкан гвоздями - и так били в голову. Наши дома жгли, людей убивали. Так его мать и сестёр двоих вывели за кишлак, там насиловали. Потом руки проводом связали, бросили, сами вернулись за бензином. Там канал был - арык по-нашему, и тополя в ряд, их там связанных оставили, в поле. Мне лет десять было, а Мехмеду лет пять, он к нам через забор перелез, там орех большой рос. Моя мать его спрятала... Мы сидели в саду и смотрели. Лето, вечер спокойный такой... Они мимо с канистрами шли. Мать его и сестёр опять насиловали а потом облили бензином и сожгли... Вот так...
  - А вы?.. Ваш дом?
  - Откупились сначала, ну, и помогли там... Свои дела... - Юсуф сидел на белом кожаном диване под огромным фантиком и спокойно, даже отстранённо, будто о другой жизни рассказывал - А на следующий день, утром, бросили мы всё, дом, вещи - у отца Нива была, и уехали. Телевизор, ковры - всё бросили... Тогда дефицит был. А его взяли, спрятали, сказали брат мой... Вот так... Извини, вспомнил...
  - Да... Я и не знал такого...
  - Откуда узнаешь?...А его, мальчишку этого, моя семья вырастила, он теперь за меня... загрызёт наверное... А там всё бросили, дом... сад какой был...
  - А вернуть нельзя? Может попробовать?
  - Нет. Я и не поеду даже... Там детство прошло... Кто живёт не знаю... - Он проговорил что-то про себя, кажется слова молитвы. - А теперь вот что... Теперь хочу квартиру в Москве купить. Как думаешь?
  - Теперь рынок большой, выбор огромный... - Алексей обрадовался перемене темы, заговорил оживлённо - Юсуф, это только вопрос вкуса, и суммы, конечно. Думаю, найдём!
  - Ты не понял... Эту квартиру, Алексей, эту...
  - О, хороший выбор! Один вид чего стоит.
  - Квартира, конечно, не то, мужчине дом нужен, но эта... Надо бы с хозяином встретиться - договориться, документы оформить. Я в Москве еще две недели буду. Успеешь?
  - Две недели - Алексей присвистнул - За две недели всё оформить - это оптимистично. Даже очень оптимистично... Да и здесь ли хозяева? Может далеко где-нибудь... В Израиле, например...Или в Канаде... Это прояснять надо...
  - Вот и проясни...Сделаешь?
  - Постараюсь, конечно, это моя работа... Но обещать не могу, Юсуф, сами понимаете...
  - Да, понимаю. Но постарайся - я человек благодарный, ты знаешь...
  Алексей подул на чай в пиале, посмотрел на огромные фантики по стенам. "Ну-ка, отними" - девочка, подняв руку, прятала конфету от белой пушистой собаки. Рыжая белочка-эгоистка грызла орешек.
  - Договор с агентством заключать будем... или? Уф, горячий...
  - Или?! - Юсуф прищурил один глаз. - Заработать хочешь? Сам сделать хочешь? Да, времена-то тяжелые...
  - Можно попробовать...Опять же - сроки...
  - Попробовать! - Юсуф рассмеялся - Попробовать! Как будто ты мальчик какой...
  - Да так и быстрее будет. - Алексей, стараясь выглядеть равнодушным, отпил чаю, улыбнулся.
  - Смотри сам... Мой договор с тобой, мне твоего слова достаточно. А если что не так.... Сам знаешь.
  - Знаю. Голову в кожаном мешке принесут... Это вы, Юсуф Искандерович, ещё первый раз говорили, вроде как в шутку...
  Оба рассмеялись.
  - Я ещё тогда спросил - почему в кожаном? А не в пакете там... полиэтиленовом?
  - Традиция такая... - Юсуф показал указательным пальцем. - В кожаном надо... Наверное чтоб не воняла...
  - Тогда как раз в полиэтиленовом лучше...
   - Ну, не знаю... Все века так было...
  - Да, так и было ... Так Цезарю голову Помпея принесли. А он отвернулся...
  - Цезарю? - Юсуф нахмурился, вспоминая школьные уроки истории и голливудские фильмы - А Помпей... Кто такой этот Помпей?
  - Ну, коротко говоря, друг его... А потом враг... Сенатор римский...
  - А ты откуда знаешь?- Юсуф округлил глаза.
  - Как откуда? Присутствовал! - Оба опять рассмеялись.
  Поторговавшись по восточному обычаю о цене и проценте, Юсуф сказал, наконец:
  - Ну, окей, Алексей - Иншаллах! Сколько аванс перевести? Пятдесят хватит? Или сто? Евро или амеро? Или юани?
  - Евро. Если не выйдет - верну. Ок? Без обид... За вычетом накладных, конечно...
  - Ок. Только почему не выйдет, должно выйти...Владельца найти надо, поговорить... Какой номер счёта?
  - А вы откуда будете переводить? Из Москвы?
  - Да. Внешторгбанк - что, не хочешь?
  - Из Ташкента не лучше?- Алексей достал серебряную Tiffany, написал номер счёта и банк в своей записной книжке, протянул Юсуфу.
  Юсуф посмотрел, с понимающей улыбкой полузакрыл глаза, затем полным телом подался вперёд, спросил тихо:
  - Швейцарский? Что, тоже собираешься?
  - Сможете?
  - Я-то смогу... А ты? Как ты сможешь? Как ты до них доедешь?
  - Не знаю пока... Может вы чем поможете?
  - Давай сначала дело сделаем. - Юсуф подлил в пиалы горячего чаю, опять на донышко, взял в пухлую пригоршню орешков кешью - Дело сделай - там посмотрим, может и помогу. - Юсуф хитро сощурился. - Сотку тебе сейчас переведу - и начинай сегодня, окей?
  Он раскрыл бумажник с пластиковыми карточками, стал выбирать, размышляя о чём-то.
  - А могу из Эмиратов перевести?
  - Дубаи кредит- банк? Нет, там все куплены... Сольют мигом...
  - Из Шарджи? Шарджа - хорошо... Там банк есть - они точно не узнают! -Юсуф подмигнул.
  - Да, хорошо, отлично даже...
  Юсуф взял смартфон, набрал код, потом приложил к нему карточку, набрал ещё что-то и стал ждать.
  Деньги двигались где-то далеко - по радиоволнам, по проводам - незримые, электронные. Ожидая, Юсуф смотрел в окно, закидывал в рот орешки.
  Смартфон, наконец, пискнул, мигнул зелёным светом. Юсуф флегматично взглянул на дисплей.
  - Ну вот, пришли тебе деньги. На, посмотри.
  - Да. Вот и славно... Спасибо...
  - Что-то здесь все осторожные стали... Как думаешь, чем кончится? - Юсуф улыбался, но смотрел пристально.
  - Тоже беспокоитесь?
  - Я? Мне-то что беспокоиться? Ха!. Они бегут отсюда, а я наоборот, деньги вкладываю. Меня на руках носить должны - он легко хлопнул пухлыми ладошами, достав платок, вытер маслянистые от орехов пальцы. - Как это сказка-то - про курицу, золотые яйца несла? Эта курица - ... Юсуф замялся, подбирая слово - Моя подружка!
  Оба опять рассмеялись, вспомнили, кого из общих знакомых видели, а потом с восточными напутствиями, пожеланиями и улыбками, оба довольные наконец, расстались.
  В подземном гараже, рядом с черно-стеклянным Инфинити-Э, появился почти антикварный, начала двухтысячных, красный Феррари с чёрной матерчатой крышей.
  - Красавец! - Алексей обошёл вокруг восхищённо - Таких в Москве мало, или бимоторные джипы, или микролитражки сплошь, китайские дешёвки...
  Он выехал на залитую солнцем набережную.
  Эх, какой день! Коньяку бы рюмку, и лимона дольку!
  В чейнджере он выбрал диск квин, и во всю мощь квадросистемы грянуло бессмертное We will rock you.
  Он открыл окна, наслаждаясь грохотом музыки, ветром навстречу, солнечным летним днём, радостью жизни. Тут замигал монитор - звонил мобильный, но музыка заглушала звонок. Слева на руле он нажал "Ответить" и на экране появилось полное лицо Юсуфа.
  - Алексей! Я тебя попрошу...- пробежала сетка помех, и появилась белая гостиная на Шоколадном острове. Юсуф сидел на том же диване под ярко-зелёным флагом... нет, показалось - под зелёным фантиком "Грильяж в шоколаде", лениво закидывал орешки.- Ты слышишь?
  - Да, Юсуф Искандерович.
  - Алексей, не откладывай этот вопрос, пожалуйста. Сделай побыстрее...
  - Постараюсь, Юсуф. Лишь бы хозяин с ценой не уперся. Если он вообще в Москве.
  - Давай. Аллейкум ас-салам.
  - Счастливо, Юсуф!
  Он повернул на бывший Ленинский проспект, чтобы по третьему кольцу выехать к комплексу Москва-Сити. Снова зазвонил телефон - это был Андрюша Томилин, и на мониторе машины он увидел своего друга и партнера - толстого, довольного, в бейсболке с красным козырьком..
  - Алексей, привет, друг сердешный, как жизнь?
  Видно Андрюша тоже ехал где-то - зеленые деревья мелькали справа и слева.
  - Привет, Андрюх! Кричи "Ура"!
  - Да? Что, дом Пашкова продал?
  - Типа того...
  - Что, правда задвинул что-нибудь?
  - Юсуфа помнишь?
  - Юсуфа? Маленький, смуглый такой... У него автосервис, кажется...
  - Нет - толстый , спокойный... Откуда-то глубины веков, из Средней Азии...
  - Да не помню, конечно, их столько сейчас...
  - Ты его видел как-то, на Шоколадном.
  - Ну, может быть... Лофт помню, а его нет. И что же?
  - Представь - только от него...
  - А того с Шоколадного грохнули вроде, нет? В Дубаях где-то...
  - Значит не его. Этот свой лофт выкупить хочет. Четыреста метров - помнишь?
  - Да ты что!? Значит есть среди лета в Москве покупатели? А вчера ещё говорили - анус полный...
  - Ну, значит ещё не полный...
  - Слушай, а за той квартирой, кажись, два машино-места... Тогда были, по две сотки евро каждое - стартовая цена... Даже поболе, почти под три!
  - Да что ты! Я и забыл... Да, точно!
  - А я тут усадьбу смотрел - Алексей, вещь! На отшибе правда, газа там нет... Но думаю, может кому под резиденцию задвинем.
  - Усадьбу? Ты там что ли сейчас?- Алексей покосился на монитор. - Лес мелькает.
  - Да, в Москву возвращаюсь. Владимирская губерния... С утра в префектуре тамошней был. Часа через два буду... Короче, расклад такой: барский дом - восемнадцатый век... Нет - семнадцатый даже...
  - Какой семнадцатый? Ты меня-то не разводи... Семнадцатого у нас усадеб нет. Ни одной - не Франция...
  - Ну, восемнадцатый точно... Так вот - дом барский, на фасаде пилястры...
  - Пилястры?
  - Колонны такие плоские... Значит дом господский большой. Ну там службы-конюшни... Даже шлюз какой-то, с мельницами...Четыре мельницы. Правда, сгорели немного...
  Алексей рассмеялся:
  - Если сгорели - какие же тогда мельницы? И что за шлюз? Чья усадьба-то? Красиво там?
  - А, повёлся! - Томилин рассмеялся - И луг перед домом, и аллеи... Твоя мечта?
  - Мечта... У меня на такую мечту денег не хватит...
  - Слушай, Алексей, а может Юсуфу твоему предложить? Будет у него всё как положено - бонна с детьми, гувернёр, борзые...
  - Ну, ты придумал! А гарем-то забыл? У него же две жены...или не жены... а будет четыре! - Алексей захохотал - Ты представь, как эта усадьба выглядеть будет - лет через пять - четыре жены, и каждая с выводком... По-русски не говорят, дети орут что-то, и все на лужайке... С борзыми!
  - Ха! С борзыми! А что, так и будет...
  - Можно попробовать, но здесь, кажется, другой покупатель нужен. Электро-олигарх какой-нибудь, из Чубайсовых внуков... С понтом - родовое гнездо... У меня есть на примете...
  - Точно! Тем более шлюз - их тема...ГЭС там, хуес...
  - А что за шлюз? - Алексей покосился на монитор - Там река что ли?
  - Называется так - Усадьба-шлюз.
  - Что за название такое? Странное... У, урод!
  - Что?
  - Да плетётся тут... китайский джип раздолбанный... Сколько ж этого верза навезли... О чём говорили? Андрюш, а почему шлюз? Немец что ли помещик был?
  - Немец? Не знаю... А называется так ... просто. Я откуда знаю...
  - А сколько просят?
  - Да там лох местный, цены не знает.
  - Откуда лох? - Алексей повернул на Садовое кольцо - Последние лохи лет двадцать назад всё продали. Теперь все цены знают...
  - Да не лох, мэр бывший. Натырил выше некуда.
  - А почему продаёт, выяснил?
  - Похоже, ноги делает...
  - Молодец парень! Только куда? Там одни проблемы, здесь другие...
  - Да, призадумаешься... Давай в пятницу съездим, за одно шашлык, девчонок возьмем...
   Алексей засмеялся:
  - - Как ты обычно говоришь - отдохнём духовно и физически? Андрюш, у тебя жена-то где?
  - А! Опять! Говорит к тёще уехала... Да мне уже как-то и всё равно... Нет, слушай, я забыл - в пятницу нельзя. Там, корейцы крутятся или китайцы, я их в префектуре видел...Давай пораньше.
  - И тут они... Ладно, подумаю. Может для начала Юсуфа подгоню. По усадьбе пополам работаем?
  - Алёш, само собой, мог бы и не говорить.
  - А Юсуф этот напряг - представь, за две недели оформить хочет.
  - Ха! Ну это он не в теме...
  - Обедать идем?
  - В "Балыке", в час?
  - Нет, пафосно очень - Алексей скривился - Проститутки одни, и не поешь толком ...
  - Тогда в "Алабаме"?
  - Вот, точно! По стейку с кровью...
  - Слышь? А Юсуф-то... это... Ладно, при встрече...
  - Да!
  -Да?
  - Да, при мне... Ну ты понял?
  - Понял! - Андрей засмеялся - Может и усадьбу возьмёт! Супер!
  - А говорят, в Москве летом жизнь замирает!
  - Хер там в Москве замирает!
  
  
  
  
  
  
  
  
  14
  
   ( Москва, 2 июля, три часа дня)
  
  
  
   После его ухода она ещё немного полежала в постели, докурила сигарету и пошла в душ. Не одеваясь, с капельками воды на загорелом теле, она помолола кофе, насыпала в турку и поставила электроплиту на "slow" - быстро кофе варить нельзя...
   Она села к стеклянному столу, открыла ноутбук, и занялась тем делом, которое не оставляло её последние два месяца.
   - Собираешься уезжать? - она вспомнила его вопрос, улыбнулась.
   На итальянском сайте поставив English, из пыльной летней Москвы она улетела в стерильный мир маленьких ровных газонов, голубых бассейнов и белых вилл. Так... Адриатическое побережье...Яхты, сёрфинг...
   Всё одно и тоже...
   Фотографии, похожие одна на другую, будто сто раз уже виденные...
   Фотки не важны, важны цифры...
   Другой сайт... Тоскана... Пальмы, чаще кипарисы, стены из природного камня, арки, колонны, и везде обязательные бассейны... Фотки, наверняка, десятилетней давности. Сейчас у них там и воды-то нет...
   Опять - бирюзовые бассейны, пустые шезлонги...
   Так...
   Но цифры!
   Здесь не подступиться - похоже у них и засухи нет... Так, а что это "Срочно"? - "Четыре спальни, библиотека, просторная гостиная с камином, потолки - семь метров, свой причал для яхт..." Цена по запросу... Что-нибудь с шестью нулями... Ну конечно - озеро Гарда! Интересно, насколько оно обмелело? Яхты-то к причалу подходят? Так... это смотреть - только время терять... Картинки для дураков...
   Сицилия... Другой сайт, такие же дома, чуть попроще. И всё дешевле... Естественно, в Сицилии сейчас Сахара...
   Недовольно зашипел убегающий кофе - прозевала... В Сахаре, говорят, кофе варят просто поставив турку на песок. Неужели жара такая?..
   Она всегда пила чёрный, без сливок, часто без сахара.
   Опять сигарета, минералка с газом...
   Так... Доминиканская республика... Дома посовременнее, пальм побольше... А цены?.. Вид на жительство сразу... Двойное гражданство, безвизовый въезд в США... Скажите, какая честь - она глубоко затянулась, откинулась в кожано-никелированном кресле. Вид на жительство в Доминиканской республике - и конечно с местными мачо...
  Такой мачо был один, или из Боливии, или из Гондураса - она улыбнулась, вспоминая... Даже курил во время секса... И всё на этой постели...
   От вилл перейдя к квартирам и просмотрев ещё два сайта - канадский и шведский, выписав кое-что, она отправила своей подруге в когда-то дождливый Таллин ссылки на две студии - "очень комфортабельные и с прекрасным видом". Та, запросив цены, должна была вывесить их на англйском сайте знакомств, в каком-то открытом чате.
   Запрашивать напрямую было неразумно - это как разговоры по мобильному, сплошная прослушка...
   Закрыв ноутбук, она посмотрела на часы, на солнце за окном.
   В шесть надо быть в Останкино, с семи у них эфир, половина "живьём".
   Ещё есть два часа, и час надо собраться-накраситься...
   Минуту она просидела в раздумье, докурила, потом надела белые шорты, белые кроссовки, камуфляжную футболку с эмблемой "Российские ВВС" и вышла пробежать свои ежедневные "два кэмэ".
  
  
  ................................................
  ................................................
  
  
  
   17 (Санкт - Петербург, в тот же день, 25 февраля 1840, 7 часов утра)
  
  
   Открыв глаза, он увидел белизну брошенной на кресло рубашки...
   ... край стола с беспорядком книг...
   ... две стоящие рядом чашки из под красного чая - дважды подавали ночью.
   Дальше - открытую, но почти полную бутылку коньяку, хрустальные фужеры для шампанского.
   "Где же часы? Сколько сейчас?".
   Приподнявшись с постели, увидел за окнами робкий туман зимнего утра, разбросанную по комнате одежду, ее чулки на полу...
   "Вот они", - он взял со стола часы, блеснула, открывшись, крышка, - "Семь утра. Рано еще".
   Из тяжёлой бутылки он налил в фужер - шампанское уже не пенилось, но вкус ещё остался - "брют". Сделав большой глоток, он оглянулся - видно было её плечо, темные волосы завитком лежавшие на шее, разбросанные по подушке.
   Её маленькая квартира на Фонтанке, спокойное белое утро... Спокойное, тихое...
   Совершенно голый, с фужером в руке, по холодному паркету он подошёл к окну.
   Кружево кованного ограждения, белая набережная Фонтанки. На той стороне реки, за двух-трёхэтажными домами - синий купол Троицкого собора. Ни пешеходов, ни экипажей... Все звуки гасит только что выпавший снег...
   "Половина восьмого. Вахтпарад в десять... Как же надоела эта служба! Одно и то же... Утром парады, вечером пьянки... Одно и тоже..."
   Два высоких окна со светлыми шторами, белые лилии в вазе на столе.
   Её кольца ...
   Миндальные орехи на какой-то книге - "Это пьесы какие-то новые, я ещё не читала. Катька Осмольская дала, она прочла - в восторге".
   Серебренная тарелка - "Смотри какие груши... Хочешь грушу? Какие красивые груши! Красивые, да? Они на что-то похожи... На что похожи, скажи?.. Тебе нравятся груши?".
   Фарфоровая статуэтка танцовщицы с отколотой рукой - " Не разбей, это мамина ещё. Она руку отколола, когда маленькой была. Мама - и маленькая... странно, да?".
   Миндаль, рассыпанный по столу - " Ты знаешь, а в нём цианистый калий, да-да, не смейся, мне доктор сказал. О, он такой, он всё знает...-Немец? -Почему немец? Русский... Ты их много не ешь...- её прищуренные глаза, лукавая улыбка - Ты мне здоровый нужен...".
   Красная китайская коробочка для колец - "Смотри, как тонко расписана. Мне когда подарили, я рассматривала - оторваться не могла..."
   " - А кто подарил? - Гедеонов подарил... Он всегда всем дарит - она испуганно посмотрела в глаза - Ну что ты, милый, он же директор, директор Императорских театров... Ну не дуйся, ему так положено - на Рождество всем подарки делать... Не дуйся... ты посмотри, как расписана тонко. Как они умеют, да?.. Вот видишь - на буйволе едут. А эти под зонтиком. А мальчик рыбу ловит. А горы какие, и деревья ..."
   Её черный корсет на кресле - "О, как хорошо его снять! Вы мужчины такие глупые, вам же надо чтобы здесь - всё утянуто было...А походили бы день - знали бы, что значит красиво..."
   Лилии... дурманящий аромат - "Это мои любимые! Ты знал? Как ты догадался? Ты знал, ты знал!".
   Вчерашние бутоны распустились, жёлтая пыльца и лепестки упали на полированный стол, на тарелку с грушами.
   Было очень тихо, за окном шёл снег.
   Он остановился у постели и, медленно допивая шампанское, смотрел на линии её тела под белыми складками простыней - "Это и есть счастье. Как всё просто. Я счастлив. Я счастлив?.. Я счастлив. Как хорошо. Как глупо...Я счастлив. Я люблю её..."
   Она проснулась, медленно откинула рукой волосы. Поставив на пол фужер, он забрался опять под одеяло, обнял ее со спины... Почувствовал её гибкое тело... Она хотела было повернуться, но он не дал ей, она мгновенно поняла - выгнулась, подалась к нему бёдрами...
   Когда через некоторое время они лежали в постели и дыхание уже стало ровным, он взял её руку и ласково целовал, она вдруг спросила:
   - А где он?
   - Кто...
   - Ты забыл !? - в темных чуть раскосых глазах была обида, даже гнев. - Ты забыл?
   Она выпрыгнула из постели, побежала босая . Он ещё раз изумился тонкости её талии, красоте бёдер... А она уже зябко шла назад прижав к груди маленького сонного щенка.
   - Ну посмотри какой милый, и спал как тихо!
  Маленький сонный щенок, щенок борзой, - ее подарок...
   Сегодня его праздник - День ангела, и этот маленький рыжий щенок борзой, которого она посадила на постель между ними - ее подарок.
   - Ну посмотри, посмотри какой хороший! И какой умный! И спал как тихо! И даже лужи не сделал...- Щенок зевнул, от него пахло топлёным молоком... Она целовала его сонную мордочку...
   - Я знаешь, сколько думала, что тебе подарить, весь Гостиный двор обошла, весь Невский... Да-да, не улыбайся - думаешь это просто, сделать подарок... Да ещё такому капризуле, как ты... Весь Невский прошла, обе стороны ... А потом - озарение какое-то - щенок борзой! Он же живой , он другом будет, понимаешь... Не то что халат там какой-нибудь, или сигар коробка...Что ты смеёшься? - Неожиданно в её темных глазах появился испуг - Что ты молчишь? Ты его не любишь?
   - Я тебя люблю...
   - Милый - её упрямые брови чуть смягчились, она ласково провела ладонью по его небритой щеке - И я тебя люблю, но... - бесёнок опять загорелся в чуть раскосых тёмных глазах - Правда он хороший? Скажи - он хороший? Он хороший...Ты его любишь?
   -Я люблю тебя ...
  Она отодвинулась, села в постели по-турецки, секунду внимательно смотрела ему в глаза.
   - А - я поняла - ты собак не любишь!
   - Как же ты красива...
  Она рассмеялась, двумя руками обхватила его за шею, лукаво сощурив свои тёмные глаза, упрямо продолжала :
   - Нет, ты не увиливай, ты скажи честно!
   - Что сказать?
   -Ты собак любишь? Ты его любишь?
   -Да.
   -Тогда скажи...
   -Я...
   -Та-ак...
   -Тебя...
   -Нет! Его...
   -Я...
   -Та-ак...Ну, что ты замолчал ? Говори...
   - Люблю, люблю я собак, и кошек люблю...Да, да, да !
   -Не-е-ет, ты плохо сказал...- она засмеялась, ласково продолжала - Скажи хорошо - вот за что ты его любишь?
   - Я тебя люблю...и его поэтому! Всё, пусти его в ноги, давай спать, еще час можно спать...
   - Час... Не проспим? ...
   - Иди! Иди ко мне...
   - И это она, между прочим,,,, Это Альма!
   - Да, да , Альма, хорошо, Альма, пусть Альма... Иди ко мне!
  
  
  
  11
   ( Санкт-Петербург, тот же день, 25 февраля, 9 часов 30 минут утра)
  
  
   Дверь Зимнего дворца захлопнулась за спиной. Ледяная Нева лежала в белом снегу, шпиль Петропавловской крепости спорил с горизонталью города. Казак Лейб-конвоя держал крупную белую лошадь.
   Государь в серой шинели с пелериной, в шлеме с двуглавым орлом - на пол-головы выше самого рослого казака конвоя, - надевая перчатки, спустился с крыльца, взяв у казака вожжи, сел на крошечное сиденье лёгких кованых санок - тонких, из златоустовской стали.
   Человек смелый, не знающий сомнений и страха , Николай 1покушений не боялся. В одиночестве гулял по городу как по своему кабинету, неожиданно, когда никто не готовился к Высочайшему посещению, любил зайти в казармы или министерства. Летом верхом, а зимою в санках, в перерыв между делами, любил он короткие поездки.
   "Сделаю круг, немного развеюсь...Может отпустит... От Летнего сада, через Невский... На Синем мосту поверну к Исаакию - посмотрю как строят собор... Вернусь на Дворцовую, как раз на парад ... Займёт двадцать минут, успею вовремя...
   Казаки вытянулись в струнку, часовые у полосатых будок взяли на-караул. Государь легко дёрнул вожжи, цокнул - жеребец тронул, пошёл рысью.
   Но мысли о Кавказе, о мятеже не оставляли...
   Да, невиданное дело - раньше только на равнину спускались отары угонять да купцов грабить, а теперь до черноморского берега дошли. На Сочи пытались напасть, Туапсе захватили... Пленным солдатам на груди вырезали кресты... Звери, истинные звери... Верно Ермолов говорил - воспитанию не поддаются, только уничтожению... Не понимают Империи, не понимают величия...Да это для них пустой звук, не объяснишь... Им бы только овец ебать, а потом их жарить...
   На Дворцовой набережной встречались редкие утренние пешеходы, военные козыряли. А через Неву, кратчайшей дорогой к Гостиному и Апраксину дворам с другой стороны Невы двигались по замёрзшему льду крошечные фигурки, сани, возы товара.
   За Мраморным дворцом бабушкиного любовника Орлова повернул направо, на набережную Лебяжьей канавки.
   Здесь в детстве, лет в шесть, пускали с отцом модель фрегата. Он помнил, как рассматривал подарок отца - корабль совсем как настоящий - мачты, паруса, пушки на палубе...
   - А там внутри люди есть? Они спрятались? А что там внутри?
   Отец, Император Павел, для других холодный и недоступный, только улыбнулся в ответ, потрепал его по голове - и они поехали пускать фрегат. Тогда был летний день, с ветром - и фрегат унесло в Неву. Послали солдат в лодке, а поймали они кораблик или нет - сейчас он уже не помнил... Кажется нет...
   Николай покосился на лёд Лебяжьей канавки - вот здесь и было. И стегнул жеребца, помчался вдоль Марсова поля.
   Снег был нечищеный, свежий. В стороне стояли солдаты, опершись на широкие деревянные лопаты, разговаривали о чём-то, снег не чистили.
   Государь пронёсся мимо - не было времени остановиться.
   - Узнать кто такие - механически отметил про себя. - За всеми надо следить, всех заставлять... Как привести их к порядку... Их всех ... Ленятся, пьют, воруют...
   Слева лежало пустое Марсово поле, справа аллеи Летнего сада.
   Русский народ! Почему такая нелюбовь к порядку, почему? Всем надо писать приказы, инструкции, циркуляры, за всеми следить... Если б не немцы на нашей службе - всё бы как студень растеклось...А ещё не любят их... Вот у зятя, короля Пруссии - какой порядок во всём, чистота! А здесь - делаешь одно, а получается...
   На открытом пространстве ветер был сильнее - и Государь поправил шлем, под пелериной проверил - все ли пуговицы шинели застёгнуты.
   Если я заболею,- не приведи Господь! - надолго заболею, или, не дай Бог, умру - что будет? Наследник ещё мал, не ребёнок, конечно, но двадцать лет только, не женат даже, молод, мечтателен... Что будет с Россией? Что будет с Россией без твёрдой руки, без сильной власти? Сломается ось, остановятся часы Государства... Что моя жизнь, лично моя - ничто, я солдат... Рискнуть головой, жизнью - не боялся в мятеж декабрьский, в первый день царствования, не устранюсь и сейчас... Но как бороться с ...- Николай не мог ясно выразить, но чувствовал внутри - как бороться с воровством всеобщим, с ленью, с долгими ночами, с водкой, с холодом... Встаю в шесть часов, на семь утра уже доклады министров... Гоняю их как могу... Что ж, вставать в пять?
   Сжав поводья Государь неожиданно осадил, остановился. Тишина, снег белого поля...
   Впереди справа виден был Михайловский сад, а прямо - Инженерный замок.
   Там убили отца... 11 марта...
   Слуги верные...
   Вон те два левых окна на Садовую, во втором этаже - это окна его спальни... Там они убили отца. А накануне вечером Павел зашёл в детскую, поцеловал его на ночь... Последний раз поцеловал его на ночь...
   Детская спальня была этажом выше, прямо над отцовской ... И на том же месте, над отцовской, стояла детская кровать...Ночью услышал какой-то шум, голоса, будто дрались...
   В ночной рубашке, босой, спустился по винтовой лестнице, но дверь к отцу была закрыта...
   Сказал тогда тихо - Папа! - И пытался повернуть ручку...
   До сих пор он помнил холодную латунную ручку двери, как обеими детскими руками пытался её повернуть...
   Но за дверью было тихо. Уже тихо.
   А вставал обычно отец в пять утра ...
   Николай поднялся с сиденья санок, огляделся по сторонам. Вокруг никого не было, только белое Марсово поле.
   Он помнил как утром следующего дня увидел картину поразительную - нет, не мёртвого отца. Его он увидел позже, уже в соборе... Утром он шёл к матери, и солдаты гвардии попадались навстречу пьяные, в расстёгнутых мундирах, говорили что-то, хохотали... Встретив его, маленького и испуганного, замолкали на полуслове, смотрели как-то странно...
   Он вошёл в комнату матери, и замер на пороге - увидел он старшего брата, Александра, уже царя, - стоящим перед матерью на коленях, молящего, плачущего...Почему? Почему?
   Николай молча смотрел на неподвижный и молчаливый Инженерный замок вдали, снял тяжёлый шлем.
   Господи, прости, прости, прости, и укрепи меня! Укрепи духом! Мне лично ничего не надо - в одной шинели хожу, ей укрываюсь. Укрепи в служении моём, научи других заставить. Всё разворовывают, всё, всё... Где других взять, слуг верных... Укрепи, Господи! Укрепи...
   Справа, вдали, от недавно построенных казарм Павловского полка, волнистой гусеницей отделилась колонна солдат, слышалась военная флейта.
   Николай надел шлем, тронул торопливо, послал рысью, повернул на набережную Мойки.
   Прохожих становилось больше. Государя узнавали - прямой, с великолепной осанкой, в черном шлеме с раскинувшим крылья золотом орлом наверху, неотвратимый как справедливость или возмездие, он проносился мимо, не глядя ни на кого, но всё замечая.
   До парада оставалось полчаса ... Во встречном ветре нёсся запах конских яблок - от манежа и Дворцовых конюшен - с тысячами лошадей в денниках, с водопойными залами, с гранитными чашами-поилками.
   За Малым Конюшенным мостом перешёл на шаг, давая лошади отдохнуть. Дальше, на красивой набережной начинались уютные особнячки.
   Вот дом Пушкина, он его нанимал перед смертью... Два года прошло с той дуэли. Нет - три! Три года, Господи, а кажется так давно...
   Вспомнился разговор в Кремле - маленький человек с большими оливковыми глазами на смуглом лице, приплюснутым носом - и верно абиссинец, Ганнибал - африканец и есть! Но - одет как денди, с длинными бакенбардами... И чувствовалась в нём какая-то убеждённость, внутренняя сила. Возникало уважение... Жаль - глупая, глупая дуэль... И гадкое это семейство - Геккернов - Дантесов... Содомиты, мерзавцы! Бенкендорфу надо сказать, чтобы к вдове послал - может надобность в чём... Красавица... Замкнулась в усадьбе, не выезжает почти ... И ещё Бенкендорф доносил - по Петербургу слухи ходили - Государь, мол, её добивался ... Вот негодяи! - Николай покосился - белые шторы в окнах, дымок каминной трубы.
   А на завтра встреча, первая встреча - с этой актрисой...Анненковой. - Николай вспомнил тёмные, чуть раскосые глаза - Да, хороша эта Анненкова, хороша... Надо будет ещё раз послать адъютанта, напомнить...И ещё раз послать цветы ...
   Перед домом Пушкиных, в воротах, рослый мужик в зипуне чистил снег - в белом фартуке, бородатый, краснолицый. Нагребая снег широкой деревянной лопатой он посмотрел вперёд - и узнал Государя... Восторг и ужас одновременно появились на его лице. Он выпрямился, замер и сделал вдруг наивное движение - свою деревянную лопату поставил как ружьё!
   И чуть улыбнувшись, Николай совершил необычное... Всегда неподвижный, словно знающий высшую цель, как восточный владыка проезжавший мимо полковников и генералов, он остановил лошадь, повернулся к крепостному у ворот. И руку в белой перчатке приложил к шлему.
   Один человек приветствовал другого, тот ответил - и счастье просияло на лице раба - вот правда, вот Бог на земле! У Государя нет любимых и нелюбимых - вся Россия её дети - это почувствовал раб. Но самое странное - так же чувствовал и Государь...
   Вся Россия...
   А эти, дикие горцы? Против чего они бунтуют? Понимают ли они? Дикость свою сохранить? Осознают ли они её? Вряд ли... Газет в глаза не видели, о театре не знают... Баранину любят, иногда и конину! Сколько лет понадобится - покорить их...Пять лет? Десять? Пятьдесят? А как своих привести к порядку? Своих!
   Пересекая Невский и уже торопясь, Николай стегнул коня, и какой-то гувернёр с двумя детьми испуганно замер на перекрёстке. Прохожие расступались, конь пошёл крупной рысью - и Император по свежему снегу пронёсся к Исаакию, посмотреть как строится собор.
   Ещё издали над домами набережной показал неясный монолит собора. Повернув от Синего моста направо, стал виден он весь - поднявшийся над городом, величественный, уже почти открывшийся от лесов - только центральный барабан а звонницы были в каркасе из брёвен, с талями для подъёма каменных блоков...
   Недостроенная сфера купола наверху не золотом, а каким-то странным цветом воронёного металла блестела на сером небе.
   На что-то похож купол... Или несоразмерно велик, или ещё не покрыли золотом, но видны были уходящие вверх рёбра, железные конструкции каркаса... Из строительных лесов, из временных многоэтажных лестниц и деревянных переходов, над горизонталью города, как из расколотой скорлупы, к небу поднимался гигантский знак-параграф.
   Что за чёрт...
   Какой параграф? При чём здесь...
   Но отливавший синим холодным блеском этот верхний завиток с точкой ясно был виден в небе ...
   Что за чёрт! Наверное ещё золотом не покрыли, показалось... - Император остановился, из-под руки посмотрел в небо.
   Параграф. Да, верхняя часть этого значка...
   Из строительных лесов и переходов, ребром выходя из сферы купола, поднимался к небу сделанный из металла орфографический знак - параграф.
   Причём здесь...
   Господи... что же они построили?
   Что Я построил ?!
   Это же над всем городом... Весь Петербург увидит... Весь Петербург! А если увидят эти лягушатники, или англичане? Разнесут злые языки, разнесут по всей Европе...
   Около верхней точки завитка видны были крошечные фигурки рабочих, издали гулко звучали удары по металлу.
   Надо подняться туда, на самый верх, сейчас! Посмотреть самому, пока не растрезвонили эти их газетёнки - в Вене и Лондоне, пока не пошли слухи здесь...
   Опоздаю на парад... Это невозможно! Опоздать? А когда я опаздывал? Такого и не было...
   Но это важнее - надо увидеть, надо самому убедиться ...- Николай повернул вправо, к воротам в дощатом заборе, спешился.
   Часовой у чёрно-белой полосатой будки подхватил лошадь, а другой, деревянно вытянувшись, зазвонил в колокольчик на шесте. Из маленького домика, застёгивая ворот, уже бежал, собираясь рапортовать, дежурный офицер. Николай опередил его:
   - Где главный архитектор? Где граф Монферран?
   - Изволили отъехать, Ваше ... Ваше Императорское величество! Управляющий горного завода здесь... Екатеринбургского - выговорил офицер.- По ведомости мрамор цветной сдаёт, что с Урала привезли... Вон там, на девятом складу... Жёлтый, розовый, и зелёную яшму. Прикажите позвать?
   - Нет, никого звать не надо.
   - Господина полковника, коменданта строительства?
   - Никого!!
   Капитан смешался, попятился.
   Николай прошёл полосатые как шлагбаум ворота, на секунду остановился, опять посмотрел вверх.
   - Были какие-нибудь... происшествия?
   - Так точно, Ваше Императорское Величество. Вчера.
   - Что?!
   - Уже подавали рапорт...
   - Что было !?
   - На третьей лебёдке рабочие подрались, недосмотрели... камнем задавило лошадь.
   Николай усмехнулся про себя - обер-прокурор Синода вчера ещё доложил об этом - и ещё раз взглянув вверх, пошёл к собору.
   На кострах в закопчённых чанах кипела чёрными пузырями смола, снег вокруг был грязно-серый, только ямками выделялись белые собачьи следы. Между глыбами красного карельского гранита, между штабелями свежих досок Николай стремительно шёл к дверям собора, офицер - без шинели, в одном мундире - бежал следом.
   Колоссальные колонны входного портала, выточенные из цельных глыб гранита, были уже поставлены, но бронзовые двери ещё не привезли, и входной проём был заколочен досками, от мороза оббит кусками парусины, мешками, в нём открывалась одна дощатая калитка. Взявшись за кривую деревянную ручку, Николай открыл дверку, нагнувшись, вошёл внутрь собора.
   Пространство внутри поражало...
   На лесах мастеровые полировали цветные мозаичные стены, и дымка каменной пыли висела в воздухе. Внизу большими деревянными колотушками подгоняли плиты пола. Гудела железная печь обогрева. Снизу, через блок, два десятка рабочих поднимали стопудовую мраморную деталь карниза. Канаты уходили в белую дымку купола, и резная каменная глыба, медленно поворачиваясь и поблескивая, поднималась вверх. Что-то завораживающее было в этом зрелище...
   - Раз... раз... раз - взмахнув рукой, выдыхал десятник, и мастеровые , почти повалившись, тянули канат - двухаршинный каменный фриз, поднимаясь, постепенно становился спичечной коробкой.
   Голубь пролетел в высоте...
   Наверху, где-то в невидимой дали купола, гулко и равномерно били по металлу ...
   Параграф. Там.
   - Здесь оглохнешь... Как туда подняться? - Государь пальцем показал вверх.
   - А-а?- офицер приложил ладони к ушам - Виноват, Ваше ... Не слышно!
   - Лестница! Где лестница? - крикнул Государь - Наверх!
   Испуганный офицер кивнул, показал через всё пространство зала, в сторону будущего алтаря.
   Когда Государь приезжал на строительство, обычно заранее расчищали зал, а если он был с Государыней, то зная её слабое здоровье, ещё за неделю мели каменную пыль. Любезный граф Монферран вёл обычно по собору, объясняя что и как сделано...
   Сейчас никто не готовился - леса, уходящие под купол, лестницы, канаты. Десятки рабочих, как египтяне на строительстве пирамид, на деревянных катках двигали мраморные части дверных порталов. Остановясь, они удивлённо смотрели на Государя, снимали шапки.
   По белому от каменной пыли полу прошли через весь собор, повернули к двери в стене.
   - Здесь три лестницы...- капитан взял уже где-то фонарь - Одна из ризницы, вторая...
   - Знаю! - Николай не слушал, стал подниматься вверх. - Дай фонарь!
   На винтовой лестнице было тише, снизу тянуло ветром. Быстро, через ступеньку он шёл вверх, капитан торопился следом.
   Надо подняться на купол, проверить - из него и получился, наверное, кружок этого значка - параграфа, чёрт его побери... а потом подняться на самый верх , там была эта точка, верхняя точка ....
   Тяжело дыша, он взбирался по каменным ступеням - штукатурка в инее, шпага ударяла по стене, гремела...
   Маленькая площадка, поворот, застеклённое окошко. Наклонясь внутрь оконной ниши, он увидел город уже внизу, крыши, крыши, прямые белые улицы...
   Ещё один поворот...
   Бородатые каменщики замешивали в деревянной бадье известь, около маленькой железной печки сушилась одежда, кто-то спал на полу. Не останавливаясь, Николай прошёл дальше...
   Параграф... Снизу его было видно... Почему параграф? Или Монферан этот что-то натворил, лягушатник... У французов вечно всё не так - революции, конституции! Если он натворил - повешу, здесь же на стропилах повешу, как Росси предлагал...
   А если... а если он сознательно так построил, безумец! Над всем городом, над всей Россией будет парить параграф... Лучше не придумаешь... Итог царствования - параграф! На весь мир слава - строим одно, а получается другое... - Государь остановился - А не масон ли он, граф Монферан?..
   Опять поворот, дверь - на этот раз железная, в заклёпках.
  Они вышли внутрь купола, точнее - в то тёмное, не видимое никому таинственное пространство между двумя куполами - нижним, над залом собора, красивым и расписным, и внешним, золочёным, видимым только с улицы...
   Лес железных конструкций - кованных арок, опор, контрфорсов...
   Гравюра Пиранези - подумал Николай - "Темницы"... Как это по-итальянски?- Carceri?
   Николая посветил фонарём, огляделся в полутьме...Действительно - карцер... Или параграф? Кто это смотрит? Глаза... - Николай подался вперёд - из темноты на него смотрели красные круглые глаза голубя... Тот испуганно вспорхнул, улетел в темноту железного лабиринта... - Где мы сейчас? Внутри параграфа?.. Я иду внутри параграфа... Внутри параграфа! Безумие какое-то!
   Неожиданно погас фонарь. Государь посмотрел на его тёмное закопченное стекло, сдерживаясь сдавленно вздохнул, поставил на железную ступень. С площадки четыре лестницы шли в разные стороны. По какой идти? - Он старался мысленно вспоминить чертежи, он сам их внимательно смотрел, сам утверждал - Так, по этой...А ведь уже надо быть на разводе караула! Неужели опаздаю? Невозможно! Когда я опаздывал? Хотя бы раз? Сколько лет назад? Чёрт! Не о том... Куда идти? Лабиринт! Carceri -
   - Свеча есть у тебя? - капитан развёл руками. - Так... туда!
   Железные ступени опят загудели под ногами, испуганные голуби, быстро хлопая крыльями, вылетали из-под ног... Ещё поворот, и выше вверх. Ледяной металл конструкций, полумрак, сухая пыль.
   Тупик... Лестница закончилась маленькой площадкой и выходящей снизу какой-то загнутой трубой с тонкой решёткой.
   - Так...Значит надо было там повернуть... Назад! - Капитан теперь шёл впереди - боясь упасть, торопясь при этом, слыша шаги Государя за спиной. А Николай пытался мысленно представить чертёж купола, он же его проверял. И вспомнить, где та площадка с лестницами, где надо повернуть - и куда? Направо или налево...
   - Стой! Сюда! - он показал на боковой поворот лестницы, пошёл первым. Опять испуганные глаза голубей, опять узкий железный переход, ледяной поручень даже сквозь лайковую белую перчатку...
   Тупик, опять тупик... Боже мой, Боже правый! Что же это? - Государь снял шлем, вытер мокрый лоб. Капитан, стараясь не дышать, округлив глаза , стоял рядом.
   Кроме случайных нескольких человек никто в Империи не знал, где сейчас Государь. А он, уже теряя самообладание, пытался выйти из созданного им тёмного железного лабиринта - высоко в небе, поднявшись над столицей своей Империи, недоступный взгляду и пониманию людей внизу...
   Он быстро и уверенно шёл по узкому железному проходу, всё время чуть-чуть поворачивая влево - вокруг купола и внутри купола. Что это? Та же площадка...
   - Здесь мы уже были... И пошли по той лестнице... - Николай говорил задумчиво, без прежней уверенности.- Параграф...
   - Что?
   - Ничего. Куда?
   - Если наверх - сюда... - капитан показал на правую железную лестницу, зигзагами уходящую в темноту свода.
   Опять загудели железные ступени под ногами.
   Купол сужался кверху .
   Господи, какая же здесь высота? Металлические своды, арки, всё в железных заклёпках. Казалось, что над городом торцом стоит целый дебаркадер вокзала. И как это поместилось в небе, над цветным сводом собора?
   Чугунные фермы, молчаливые заклёпки, рёбра свода... Вот! Вот эти и могли показаться снизу - завитком....Но здесь всё закрыто медью... Значит - выше...
   - Туда... Государь...вон, последний марш... - Торопясь,офицер позади задыхался - Здесь с двух сторон зайти можно... По этой надо...
   А если всё-таки правда? Не то построили?
   Если наши не досмотрели? Запорю! Воли им дал, сукиным детям... В Сибирь в цепях пойдут... блядьи дети! А как недосмотрели? Чертежи напутали? Нет, это не возможно... Или не закрыли ещё конструкцию... или смотрел снизу - оптический обман...
   На всю Европу слава - русский Царь параграф построил! И почему - параграф? Что это значит?
   Или всё же - показалось?..
   Дверной проём, маленькие окошки без рам - некогда было выглянуть...
   Задувало холодным ветром...
   Господи, прости меня... Прости и укрепи...
   Так, ещё поворот, ещё один...Быстрее!
   Площадка, дверь.
   Чёрт, что за ерунда?..
   Солдатское шерстяное одеяло.
   Солдатское одеяло, завешивает прём двери...
   Император остановился. Дежурный офицер отстал, слышно было как он, поднимается внизу, что-то говорит ...
   Синее одеяло, от сквозняка им завешена дверь - вытертое, рваное.
   За ним...
   Снаружи была тишина, никаких ударов по металлу... Но казалось, кто-то затаился, молчит...
  Правой рукой Государь взял край шерстяной ткани, потянул, дёрнул...
  
  
  
  
  
  
  12
  
  
  
  ( Санкт-Петербург, тот же день, 25 февраля, 9 часов 50 минут утра)
  
  
  
  - Сколько времени?- проснувшись, она говорила, не открывая глаз. - Ты спишь?- пролежав ещё минуту, она открыла глаза, резко села в постели - обнажённая, чуть смуглая, с налитой грудью.
  - Сколько времени? Вставай! Ты проспишь!
  Он лежал, уткнувшись лицом в подушку, до половины укрытый одеялом, совершенно спокойный и счастливый.
  Так началось это утро... Но, пожалуй, началось раньше, когда он проснулся совсем рано, босой стоял у постели и пил шампанское... А сейчас уже начался день.
  - А который час?.. Посмотри, вон часы...
  - Тебе же к десяти... Вставай! Смотри как светло.
  Он поднял голову, посмотрел на окна - да, уже день. Потянувшись, взял часы, медленно открыл - и ахнул как ужаленный - Десять!
  - Ровно?
  - Без пяти... без семи...- от вскочил, побежал в ванную комнату - Полей мне!
  Торопливо одеваясь, он говорил:
  - В девять тридцать надо на разводе караула быть... оттуда на Дворцовую, к десяти... А сейчас уже десять...
  Он застегнул белую нижнюю рубашку, потом щёлкнул резинками ярко-синих подтяжек , рассмеялся:
  - Вот поедем летом ко мне в усадьбу - спать будем...до обеда! Верхом ездить... там поля знаешь какие... а лес! А красота вокруг! Озёра - шлюзы называются... Где сапоги мои?.. Спасибо... С маленьким детёнышем гулять будем...
  - С кем, с кем? - она рассмеялась, обнажённая опять села по-турецки в постели.
  Он остановился, смотрел на неё.
  - Не хочется уходить... Служба эта мне надоела - вот как! "Тяни носок! Ровняй строй!"- теперь в отставку точно выйду... Давно мне это надоело - Он торопливо одевался - Пьянки эти офицерские... Разве я для этого на свет родился...
  - А для чего?- глядя на него лукаво, она потянулась двумя руками, потом укрылась одеялом.
  - Не скажу... - он засмеялся.
  - Для чего ты на свет создан? Скажи - сидя, она завернулась в одеяло.
  - Знаю, но не скажу... - Он взял фуражку, поднял с пола перчатки - Опоздал, чёрт! Сейчас начнётся - "Подайте рапорт, почему опоздали!"
  - И что будет?- в её голосе было беспокойство. Он остановился, смотрел на неё.
  Такой он и запомнил эту минуту - комната с белыми обоями, лилии на столе, рядом тарелка с грушами, красная китайская коробочка, её корсет на кресле, фужеры на полу у кровати, и здесь же , на полу, спящий на её чёрном платье щенок ... И она, накинув на плечи одеяло, по-турецки сидящая на большой постели - разбросанные волосы, пухлые губы, темные, чуть раскосые глаза, внимательный ласковый, и уже беспокойный взгляд...
  - И что же будет? - она повторила свой вопрос.
  - Трое суток домашнего ареста...- он улыбнулся - Пустяки, в сущности...- он подошёл к постели, поцеловал её - Приедешь ко мне домашний арест коротать? Тайком, проберёшься ночью... Трое суток волшебного домашнего ареста...
  - Милый... какой ты ребёнок...
  - Просто я люблю тебя...- он опять поцеловал её. - Приедешь? Скажи - да.
  - Да...
  - Хорошо! Я даже рад...
  - Что мы проспали?
  - Это будут... волшебные три дня... И три ночи!
  - Лучше... Я пошёл... До вечера. - Он явно медлил. - Почему так не хочется уходить?... Всё обойдётся - приду в театр. Да, до спектакля успею...
  - Ты возьмёшь его?
  - Кого - его?
  - Ты опять забыл?
  - Кого, кого взять?
  - Боже мой... Значит так тебе мои подарки нравятся...
  - Щенка? Ну прости... Но... Как я с собакой приду?- Он засмеялся - Представь - вахтпарад, Государь, а я с собакой...
  Но в её глазах была обида ...
  - Да, я понимаю, иди... Просто ты забыл о нём...- она поправилась - О ней...
  Обиделась, отвернулась...
  Заверну по дороге домой - подумал он - Оставлю там этого щенка... Минут десять займёт, не больше. Всё равно опоздал, хуже уже не будет.
  - Милая, ну что ты... Возьму конечно... Он маленький, никто и не заметит - он взял сонного щенка - Вставай, соня... Его покормить бы надо...
  Со щенком в руках он ещё раз подошёл к ней, поцеловал. Она сбросила одеяло, обняла его - щенок был в середине, сдавленно пискнул, и она отстранилась:
  - Иди...
  - До вечера... - и шепотом добавил - Я люблю тебя.
  - И я тебя...
  На пороге он оглянулся - она накинула на плечи одеяло, так же сидела на постели, смотрела на него. Любимые чуть раскосые тёмные глаза...
  На улице было ветрено, вся набережная занесена снегом.
  - Ни одного! - он посмотрел извозчика в обе стороны набережной, и пошёл вдоль Фонтанки в сторону Невского. Щенок сидел на груди слева, под шинелью, всё время ворочался, скулил.
  - Ну что, что ты волнуешься? Сейчас домой тебя отвезу... Альма. Ты Альма? Альма... Маленькая...Эй! - это он уже крикнул извозчику. - На Фурштатскую, быстро!
  Гнедая лошадка пошла не резво, да и снега за ночь намело много. Повернули налево, на Вознесенский проспект, вдали показалась игла Адмиралтейства.
  Если б не собака - сейчас прямо туда, на Дворцовую - может и сошло бы... Но явиться с собакой, со щенком на вахтпарад - это, конечно, нонсенс...
  Спокойный, счастливый и умиротворённый, он сидел откинувшись в санках, смотрел на ворон на снегу, на прохожих, на лавки Садовой... Не смутил даже нестрашный дом гауптвахты на Сенной площади.
  Они не знают какая она... они не знают как она дышит, как она щурит глаза... Лукавые милые мои раскосые её глаза... Они не знают какие у неё ресницы, как она смеётся, какой у неё маленький пупок...
  Оп вздохнул, откинувшись, смотрел в белое небо. Зачем злоба, война, походы, подвиги? Зачем это всё, если есть любовь... А когда её нет - они одиноки, раздражены, несчастны...Они скрывают это, от самих себя скрывают, но внутри, в душе, они понимают это... И они замещают - нападают, воюют, пишут дипломатические ноты... Или пьют... Просто потому что им плохо...
  Он подъезжал уже к Невскому, смотрел в белое небо и неожиданно высоко прямо над собой, и над домами увидел что-то необычное. Казалось, какое-то облако искрилось золотом, рассыпалось на сверкающие точки...
  Мираж?
  И тут квадратик золота пролетел прямо перед ним, опустился на рукав, но ветер тут же унёс его... Оглянувшись, он увидел блеск золота на белом снегу... Хороший знак!
  Щенок завозился за пазухой, жалобно заскулил...
  Медленно тащимся! Если так до Фурштатской, а оттуда на Дворцовую - еще полчаса пройдёт... А если его... её - Альму эту, где-нибудь в лавке оставить... Там бы его и покормили... А вечером забрал бы... Или после спектакля вместе заехали бы... Отлично! Любезный, ты на Невский поверни!
  Бородатый извозчик в белом полушубке оглянулся и баранкой, которую грыз беззубым ртом, показал:
  - Так вон Невский, барин. В обои стороны... Ко дворцу прикажите? Или к вокзалу?
  - Ко дворцу! - он, улыбаясь, прищурился - Нам вокзал без надобности...дядя!
  
  
  
  
  
  
  13
  
  
   ( Санкт-Петербург, тот же день, 25 февраля, 10часов утра)
  
  
  
   Синее солдатское одеяло, от сквозняка им завешена дверь - вытертое, рваное.
   За ним...
   Снаружи была тишина, никаких ударов по металлу... Казалось, там кто-то затаился, молчит...
  Правой рукой Государь взял край шерстяной ткани, потянул, дёрнул...
  Стена.
  Перед ним, в нескольких шагах, была ровная стена - и ничего больше...Слышно было как снизу, простужено задыхаясь, идёт дежурный капитан...
  Прошла секунда, другая...
  Николай сделал шаг и -
  - Стоять! Кто такой? - услышал он за спиной, и холод металла упёрся ему в затылок.
  Давным-давно, в декабрьский мятеж, Николай не побоялся начать своё царство с крови. Во время холерного бунта въехал в середину толпы, растерзавшей нескольких докторов. "На колени!" - сказал он тогда - и озверевшая толпа, присмирев под магическим взглядом, опустилась на колени. Страха он не знал тогда, не испугался и сейчас.
  Замер, не шевелился... Холодно было в двух местах - у основания черепа, в середине шеи, и правее, на затылке, почти возле уха. Это ружейные стволы... Если я пошевелюсь - они выстрелят, череп разлетится в куски... А кто -они? Нелепая смерть - подняться на верх собора, получить там пулю в голову... Из-за чего? Снизу что-то показалось, пригрезилось... Но кто здесь может быть? Кто осмелился?..
  - Стой! Не шевелись! - и за спиной щёлкнули взводимые курки. - Кто такой?
  Что им сказать? Поднять руки? Отвечать? Как овца ждать пули?
  Нет!
  И Николай медленно, через левое плечо, повернулся - два ружейных ствола смотрели ему в лицо.
  - Ваше... Ваше Императорское величество -дежурный офицер вбежал снизу - По дугой лестнице надо! Тут... золото!
  Государь спокойно смотрел на двух жандармов, целящихся в него.
  - Да вы что! Это Государь! - дежурный офицер схватился за начищенные стволы, потянул их вниз - да и сами изумлённые жандармы опустили ружья...
  Перетянутые белыми ремнями, в синих шинелях и шлемах, эти люди без лиц испуганно молчали, только таращили глаза, не понимая, как это могло произойти.
  - Привезли третьего дня... Золото... Купол крыть... - едва переводя дух говорил капитан - Прошу прощенья - он достал платок, откашлялся - Вон... вон ящики...
  Он показал на три стоявшие за спиной жандармов зелёные ящика. Один из них был открыт и видимо уже пустой, два других заклеены и опечатаны сургучом.
  Император молча смотрел на людей, минуту назад целившихся в него. Они перестали дышать, не моргали.
  Государь, спокойно глядя своими большими, несколько навыкате, серо-голубыми глазами, стараясь говорить спокойно, произнёс:
  - Ну, а если бы я рукой дёрнул, или побежал? Стреляли бы?
  Жандармы молчали. Страх разлился в их глазах, побледневших одинаковых лицах - они ждали худшего...
  - Благодарю за службу! Так и должны были действовать! - и увидев на их лицах счастье, повернулся к дрожащему на холоде капитану - А ты? Что же ты меня не предупредил? А?
  - Так я... говорил - по другой лестнице, Ваше...
  - Что ты дрожишь? Замёрз? Иди вниз...
  - Там тёплый домик сделан, в нем золотят...Наверху...
  - Ну, веди.
  Капитан открыл маленькую дверь - небо, открытая деревянная лестница вверх, те же равномерные удары по металлу...
  Это должно быть там, этот знак...
  Да, всё очень странно... И почему параграф? Почему именно параграф? Какой в этом смысл? Просто грамматический знак? Бывают кавычки, запятые, двоеточия... Что ещё? Бывают тире, восклицательные знаки, вопросительные...Просто грамматические знаки... Но почему этот? Почему не кавычки? Или пунктир?
  И что такое параграф? Раздел, часть, порядок... Так, а чего это знак? Архива, канцелярии, департамента, чего ещё?
  Николай оглянулся, он почувствовал на себе взгляд - взгляд этого случайного человека, капитана. И прочёл в нём - нет, не испуг, скорее недоумение - что заставило его, Императора, на ветру взбираться по лестницам, подниматься сюда, в холодное поднебесье вершины собора?
  - Где золотят?
  - Там, Ваше Императорское Величество, ещё выше. - Капитан показал на дощатые подмости над головой.- Вон там, в этом... в тепляке - так у них называется...
  Говорить приходилось, перекрывая гул ветра. Где-то грохотал лист незакреплённого железа.
  - Там купол сходится?
  - Там... туда лезть опасно...
  Николай, улыбнувшись, взглянул на капитана:
  - Что, боишься, вечером борща не поешь?
  Покачав рукой обледеневшую деревянную лестницу, с сомненьем посмотрев на привязанный рядом канат, Николай стал подниматься ещё выше; капитан карабкался следом.
  Ветер дул здесь порывами, и с такой силой, что непонятно было, как держатся вся постройка.
  Последняя, самая верхняя площадка...
  Должно быть где-то здесь.
  - По кругу можно обойти?
  - Так точно, Ваше Императорское ...
  Мельком взглянув на капитана, Государь пожалел его - в одном суконном мундире выбежавший из тёплого домика, где он наверняка пил чай, здесь, на ветру высоко в небе, он дрожал и одновременно старался скрыть это.
  - Иди, надень шинель. Управляющему горного завода скажи, чтоб внизу ждал - доложит, что сделал...
  Откозыряв и смешно щёлкнув на такой высоте каблуками, капитан торопливо ушёл.
  Это надо видеть одному, без посторонних глаз. Параграф этот дьявольский...
  Пройдя полукругом по скрипящим доскам, он увидел вдали внизу Невский проспект, стоящий вровень Казанский собор, крыши, набережные...
  Дрожащие под ногами доски, ледяной ветр, величие картины вокруг - заставили забыть на минуту зачем он, Государь, поднялся на такую высоту.
  Но только на минуту.
  Он один, никого нет рядом. И теперь главное...
  Эта точка, завитушка в значке, если она и существует, должна быть здесь...
  Николай по кругу стал обходить свод. Тугой стеной давил ветер, высекал слезу, гудели доски помоста. Купол внизу был обшит медным листом, железные конструкции здесь не видно.
  Так, хорошо... Это хорошо... Впереди, на выгнутой сфере, приклеился крошечный дощатый домик - там прогревают медь, золотят.
  Здесь тоже не видно никаких рёбер, всё зашито медью, скоро загорится позолотой...
  Он посмотрел вверх...
  Вот оно!
  Над сводом верхнего купола стоял обшитый медью шар. На нём, как на Земном шаре, установят полумесяц, а выше его крест...
  Шар... Вот оно что! Он и показался точкой, точкой параграфа... Ну, конечно... Да, именно! Именно этот шар...
  Ну, вот и хорошо, вот и слава Богу! Значит -показалось, снизу показалось... Какой-то оптический обман...
  Спало напряжение, отпустило...
  Николай повернул назад, и уже замечая красоту вида, прошёл по кругу на ту сторону, что выходила к Неве. Виден был шпиль Адмиралтейства, Зимний дворец, излучина Невы, и неожиданно близкие леса.
  А город-то какой маленький...
  Вон Инженерный замок, вон Александро-Невская лавра, а правее, по Невскому - вокзал, уходящая полоса железной дороги...
  Там, дальше, за красноватой морозной дымкой на горизонте, через день пути - купеческая Москва, а ещё дальше - молчаливо лежит бесконечная белая равнина, Россия.
  В Крыму, должно быть, уже весна, а за Волгой, за Астраханью, башкирцы гонят в степи стада...
  Николай посмотрел в белое небо, потом на сферу - шар над вершиной купола, провёл по красной меди рукой.
  Да, выше подняться невозможно, выше будет только крест.
  Он стоял один - мужчина и воин, в шлеме с раскинувшим крылья двуглавым орлом, на самом своде купола, над своей столицей, над женственной и холодной равниной - покорной и бесконечной...
  Благодарю тебя, Господи, благодарю, что даровал всё это, благодарю тебя! Сохрани моё Царство, сохрани, дай ему силу, дай покой, сохрани от нашествий, укрепи и спаси!
  Повернувшись туда, где в белом небе угадывалось солнце, он перекрестился. Потом вытер слезу в уголке глаз и, мысленно лукавя, сказал себе - Это от холода, от ветра...
  Он достал часы, посмотрел - опаздывал уже на четверть часа...
  А где-то внизу хлопнула деревянная дверь, заскрипели доски - вверх по лестнице поднимались двое мастеровых, а следом, кашляя и отплёвываясь, шёл охранник-жандарм.
  Лицо молодого парня появилось у ног Государя - он, не понимая, замер. Глаза, на уровне сапог Государя, смотрели удивлённо, как на чудо.
  - Подымай давай! Колька! Чего стал? - кто-то говорил снизу.
   Парень влез на леса, снял шапку, а потом втащил армейского цвета ящик в печатях - тот самый. Слышно было, как внизу кашлял и отплёвывался жандарм. Появился второй мастеровой, следом простуженный охранник-жандарм - он тут же приложил руку к фуражке в башлыке...
  - Оденьте шапки... Это что, фольга?
  Мастеровые переглянулись, не понимая, видимо, слова фольга.
  -Тут золото... Государь...
  -Золото, Ваше Императорское Величество - пояснил жандарм - Пятьдесят ящиков. Так что сюда уж третий подымаем...
  Фольга, из сибирского золота... Золотой песок, самородки... Самородки эти держали руки кандальников, душегубов, а может старообрядцев или вольных старателей - где-нибудь в тайге на Алдане, или Вилюе... Везли потом по сибирским дорогам, в Екатеринбурге плавили в печах, катали в тончайший лист, резали на квадраты размером с ладонь... Вот привезли сюда, подняли на вершину Империи...
  Государь смотрел на ящик у ног, а с боку, через щели помоста внизу виден был снег на крыше собора, маленькие фигурки людей, поднимавших доски. Временами доносились их голоса, галки стаей пролетали внизу...
  Да, на парад опоздал я знатно - подумал про себя. И глядя на запечатанный ящик у ног, вспомнилось то наивное детское желание - узнать что там внутри... И парню-мастеровому он сказал в слух:
  - Открой.
  Тот заморгал, боясь, видимо, открыть ящик без своего десятника.
  - Открывай, что встал! - глухо похрипел жандарм.
  - А печати? - но не получив ответа, мастеровой из полушубка достал фомку, сорвал пломбу, потом шнур с сургучной печатью. Лязгнули железные защёлки.
  - Держит что-то... Гвозди ещё...
  Сунув фомку под первый гвоздь, мастеровой ударил, потянул - скрипнув, вылез квадратный кованный гвоздь, другой...
  Осталось открыть крышку.
  Промасленный холст, в нём серая бумага, потом белая бумага с его вензелем - Н1...
  - Открой...
  Деревянные перегородки ящика, по семь с каждой стороны, и в них - какие-то квадратики бумаги, папиросной бумаги...
  Больше ничего... Стопки бумажных квадратиков... Никакого золота.
  Николай удивлённо посмотрел на мастерового, на жандарма, и присев перед ящиком осторожно, будто боясь повредить, взял из среднего правого папиросную бумагу - она затрепетала было на ветру...
   И неожиданно блеснул золотой квадрат - Николай не удержал тонкую бумагу - и в ней сверкнуло ...
  Это произошло в секунду, как будто вырвался рой пчёл... Под ударом холодного ветра опять где-то внизу грохнуло неприбитое железо, заскрипели доски помоста...
  И в тоже мгновение золото замелькало в воздухе - ветер разметал сотни золотых квадратов, вместе с прозрачной бумагой поднял веером вверх, золотым миражем понёс над чёрно-белым городом...
   Четыре человека, глядя, как золотой джин вырвался из кувшина, смотрели зачарованно, не в силах просто захлопнуть крышку.
  А ветер выдувал всё новые, и тысячи квадратов золотой фольги, переворачиваясь и искрясь, сверкали в воздухе, некоторые, склеившись по два, по три, потом рассыпались уже в небе или далеко вдали, неслись над крышами, над улицами серого города внизу...
  Прошла минута - и сотни квадратов фольги золотым облаком мерцали уже в стороне Невского, другие летали отвесно вверх, разносясь и сверкая в небе, опускаясь на Песках, на Караванной, на Садовой, а из ящика у ног неподвижного кесаря ветер выдувал всё новые и новые сияющие золотые динарии...
  
  
  
  
  
  
  14
  
   ( Санкт-Петербург, тот же день, 25 февраля, половина одиннадцатого утра)
  
  
   Так! Куда теперь? - он смотрел вправо и влево на вывески дорогих магазинов, маленьких лавок... Вот так задача - найти на Невском куда пристроить щенка борзой - задача смешнее не придумаешь...
  Обилие вывесок пестрело на домах. Лаковый экипаж с гербами на дверях четвёркой серых пронесся в сторону Николаевского вокзала...
  "Фарфор и плитка Велерой и Бош", "Какао, чай, иныя колониальныя товары", "Первое товарищество взаимного кредита"...
  Накрашенная проститутка перебегала с той стороны улицы, мастеровые с лестницей шли вдоль тротуара, мальчик-гимназист наблюдал, как дрались воробьи, добывая пищу из конских яблок.
  "Английская мода", армянская церковь, католическая кирка, "Часы и метрономы Габю", "Шустов. Коньяки и вина",
   Скоро уже Дворцовая... Куда же борзую эту девать? И зачем взял... А как иначе? Обиделась бы - подарок её не ценю...
  - Стой, любезный, всё!
  Ни в минуту выбора, ни потом, вспоминая этот день, он не мог себе ответить - почему не зашёл он, например, в кондитерскую "Вольф и Беранже" - вчера с друзьями пили здесь крымское... Гриша Ясаков ещё шутил - татарское шампанское... как оно называлось? Массандра, кажется...
  Или почему проехал мимо "Расстегаи и пиво Таранов"
  Но...
  "Книгоиздатель Морозов. В помощь литераторам, ученым и художникам" - было написано на противоположной стороне.
  Пропуская несшихся лихачей и кареты, он быстро перешёл на ту сторону и на секунду остановился у входа: щенок скрёбся за пазухой, скулил.
  Надо выпустить - ему пописать надо... Он пустил щенка на снег - и тот тут же присел... Через минуту, уже задрожав, он по-детски благодарно посмотрел в глаза, завилял хвостом...
  - Узнаёт... Неужели что-то понимает?... Мёрзнешь?- и он опять посадил его в тёплый уют шинели.
   А сквозь ледяные узоры по краям витрины на них смотрели дикие татуированные лица - индейцы в набедренных повязках, под пальмами, с крашенными ядовитым соком в синий и красный цвет полосатыми на лбу, на щеках, в головных уборах с черепами и перьями...
  И как потом выяснилось - смотрели на него и щенка на снегу не только одни индейцы...
  Открыв темно-зеленую дверь с букетом стеклянных цветов в витраже - будто испугавшись, прозвенел колокольчик - он вошел в деревянную шкатулку книжного магазина.
  Застеклённые прилавки вдоль стен обрамляли периметр зала, квадратный стол посередине был завален альбомами и журналами, а сами стены покрыты были книжными полками - и тысячи всевозможных корешков говорили о то, что в этом давно уже существующем мире есть не только этот царь, этот парад и эта собака. И не только такая жизнь...
   Высокая стремянка с прислоненными к ней гравюрами в рамах стояла у стеллажей, и забытый татуированный индеец гримасничал из-за стекла. А на круглом столике у окна дымился чей-то завтрак - чашка горячего чая с лимоном и маленькие домашние пирожки на развёрнутом русском белом платке.
  - Чем могу быть полезен? - неизвестно откуда возникший румяный гладковыбритый молодой человек улыбался, зябко потирал ручки. - Мы сейчас только открылись, извините, а вот вечером народу будет много - сегодня же поэты читают, знаете?
  - Поэты?
  - Да, разрешение из цензурного комитета имеется - вы не подумайте...
  - Из цензурного комитета... Это хорошо...
  - Господин офицер интересуется поэзией?
  - Поэзией.... пожалуй...
  - Могу вам что-то подсказать?
  - У вас есть молоко?
  - Что-с?
  - Есть у вас молоко?
  - Что...
  - Молоко.
  - У меня?
  - Не у вас конечно... Каша... Есть у вас каша?
  - Какая каша?
  - Обыкновенная ... Молочная каша!
  - Молочная...- молодой человек огляделся по сторонам, будто ища спасения или поддержки. - Молочная?
  - Именно! Манная, например...
  - Извините?
  Из-за отворота шинели он достал щенка и посадил на стеклянный прилавок.
  Розовые ручки молодого человека разжались, он остановился в неподвижности. Щенок стал принюхиваться и опять задрожал - стекло, видимо, было холодным. Монтескье - "Персидские письма" - было написано на заглавной странице лежавшей под стеклом книги.
  - Послушайте...мне некогда объяснять...
  Щенок сделал несколько шагов, стал нюхать стекло - Чезаре Ламброзио - "Типы преступников".
  - Вот, - золотой империал звякнул о прилавок - сварите кашу, покормите его. У меня огромная просьба...
  Молодой человек, близоруко сощурившись, посмотрел на собаку, потом, наклонившись, ткнул пальцем в золотую монету, повёл ею по стеклу - "Путешествие доктора Гулливера в страну лилипутов и к великанам, а оттуда на Луну". Золотая монета остановилась на лбу солидного джентльмена в парике, Джонатана Свифта.
  - Я приду через час... Нет - через два - Он взялся за ручку двери и опять прозвонил колокольчик.
  - Сударь, объясните... это собака?
  - А как вы догадались? - и Алексей невольно рассмеялся. - Да, это борзая...И очень хорошая. И очень, очень ценная...
  - Но у нас книги, издательство...
  - Мне некогда объяснять...клянусь! Покормите его - получите еще столько же. Прошу вас...- Он взялся за ручку двери, опять звякнул колокольчик - Через два часа! Или три...- Он подмигнул растерянному юноше, открыл темно-зеленую дверь с лиловым витражом и вышел на Невский - чуть не столкнувшись с...он даже не заметил с кем.
  - Сударь! - послышалось за спиной.
  Одевая перчатки, он сбегал по ступеням и ...
  - Сударь!
  Он оглянулся.
  Император стоял перед ним.
  
  
  18
  
  ........................................
  ........................................
  27 Усадьба Шлюз, 1 июля 2025
  
  
   Сверкнул черный лак открываемой двери, нога в бежевом итальянском ботинке ручной работы пошарила, не дотягиваясь, землю, наконец нащупала сухую пыль дороги, и из полированного джипа вывалился округлый человек в шитых на заказ золотой нитью брюках и светлой шёлковой рубашке, натянутой на круглый живот - Юсуф. Андрюша и охранники вышли с другой стороны. Юсуф прищурился на солнце, надел чёрные очки, пошёл вразвалку к крыльцу усадебного дома.
   - Ну что, Андрюша, это усадьба твоя хвалёная? Ну, давай показывай.
   Юсуф с сомнением посмотрел на облупившуюся лепнину пилястров, на крапиву в дырах окон:
   -Это и есть твой дворец, да?
  Андрей заскучал полным лицом, начал не очень уверенно:
   - Восемнадцатый век. Капители коринфского ордера... Картуши над окнами с барельефами, позднее барокко...- Чувствуя что говорит не убедительно, и что Юсуф его просто не понимает, добавил твёрдо - Вы, Юсуф Искандерович,что расколото не смотрите... Главное что стены стоят, и вид - вон какой. Восемнадцать гектаров, сад, аллеи, и всё такое...
   Юсуф посмотрел на дальние поля, на солнечный луг, на заросли полыни, покачал головой.
   - Что за люди, не пойму - всё сломать. Фу, жарко... А внутри что? Как войти туда, а?
   Перед красной помпеянской фреской он остановился, долго рассматривал девушек.
   - Что делают, а? Камасутра, да? Но это закрасить надо, или обои наклеить. Как дети спросят - папа, что они делают? А? Что скажу?
   " Клюнул!"- подумал Андрюша, и вслух добавил - Да тут, похоже обои и были, уже заклеивали раз.
   - Такую красоту сгубили, а... - Юсуф смотрел на лепные карнизы, на чертополох в небе. - И сколько денег на это надо, а?... Где мастеров найду ?
   - Зато потом рай будет.
   Обошли весь дом, сели в машину и объехали парк, сад, поля - всю усадьбу. Юсуф молчал, качал головой.
   Когда уже повернули уезжать, тронул водителя за плечо:
   - Останови.
   Через всю аллею, молча смотрели на дом.
   Построенный когда-то в причудливом и радостном барокко, теперь пустой, одинокий, разорённый, он стоял за лугом, с молчаливым и редким достоинством перенося выпавшую ему судьбу, помнивший о тех кто жил в нём, готовый и медленно умереть, и дать тепло и счастье тем кто ещё будет его любить.
   Юсуф смотрел долго, молча шевеля жирными губами и будто считая в уме что-то.
   - Что за люди, не пойму... такую красоту сгубить... - Никто не ответил - Ладно, поехали.
   Водитель, Ахмет, поставил было какой-то чип, послышались бубны и тягучая зурна, но Юсуф спросил только "А эта что ещё, а?" - Ахмет мигом выключил и величие тишины вернулось в заброшенный парк.
   - Эта дорога куда ведёт, а? Андрей, ты там был?
   - Там село. Тоже земля продаётся. Что, посмотрим?
   "Новое Томилино" стоял указатель на развилке, примерно в том месте, где среди поля Алексей увидел рояль, где под таким же бесконечным небом они с Андрюшей нескладно, но радостно пропели "О солее мио"...
   Рябина и высокие лопухи росли теперь вдоль дороги. На двухэтажных домах из серого силикатного кирпича, из какого обычно строят свинарники, лепились разношерстные балконы - одни ярко-синие, другие облезлые или обшитые вагонкой, некоторые застеклённые и увешанные тарелками спутниковых антенн, другие затянутые бельевыми верёвками или забитые убогим домашним скарбом. К домам через заросли крапивы тянулась на столбах жёлтая газовая труба, на ней сушился линялый пододеяльник с ромбом входа, ниже стоял трёхколёсный велосипед.
   Рядом, за лужей, по крышам кривых дощатых сараев прыгали дети. Кошка кралась вдоль сараев, но, испугавшись, юркнула под ржавый остов Жигулей в заросли полыни. Дети, перестав играть, смотрели на дорогие машины.
   От развилки повернули вправо, скоро за лесом показался деревянный дом. У разрытой глиняной траншеи два мужика, разложив еду на газете, обедали на солнце.
   - Слышь! - Андрей высунулся из окна - А где тут Томилино?
   - Оно и есть - во! - Надкушенным огурцом мужик показал вокруг - А вам кого надо-то?
   - А вот поле, от Томилина к усадьбе Шлюз - это какое?
   Мужик положил на хлеб толстый кусок варёной колбасы, откусил, прожёвывая стал смотреть по сторонам, постигая смысл вопроса. Наконец, удивившись, ответил:
   - Так ты с него и приехал! Тюря... Дома каменные видал, с газом которые? Вот от них. - Мужик откусил огурца, опять хлеба с колбасой. - А малину не купите? А то осыпается вся...
   - Ладно, поехали, слушай. - Юсуф уже занервничал - Это не то всё... Подожди-ка... Эй, мужичёк, что у тебя? Какая малина?
   - Клубника-то сошла, а вишни уродилось много. Так я принесу? По десятке банка - не дорого будет?
   Через минуту мужик уже пересыпал малину из лукошка в пакет, и круглый Юсуф начал есть.
  - Зачем сыпешь, а? Давай с корзинкой этой... Мнётся только...
  - Лукошко-то... а ведь таких теперь нету... Двадцаточку не много будет?
  - Ахмед, дай ему денег...
   - Самовары-то я давно продал - ездили тут всё раньше, скупали, бородатые такие...Кресты, иконы, самовары... А теперь ничего нету... Ты из пакета-то назад ссыпь... Тут раньше-то - у! Сто семь домов было! А вот этот, я слыхал, барина дом. Его, говорят, утопили, при Ленине ещё утопили. Во как! А тут правление совхоза было. Совхоз "Рассвет" , как положено... А вот мне бабка моя говорила. - Мужик придвинулся ближе, заговорил тихо, значительно - А вот число есть - 666. Слыхали? Тайное число! Секретное! А значит оно знаешь что? Бабка-то старая была, а я маленький - а помню.
   - Малина у тебя, дед, хорошая. И что значит?
   - А значит оно вот что... 666 - Владимир Ильич Ленин. Во как! - Мужик повел бровями, таинственно отошёл на шаг. - Вы это... на красненькое-то найдётся у вас?
   - Спроси его, прямо проедем?
   Дорога опять полями. Справа у перекрёстка шоссе строился какой-то длинный корпус, склад или завод. Десятка два подростков сидело у шлагбаума - вблизи, однако, они оказалось вьетнамцами.
  - Ну что, Андрей. - Юсуф съел ещё пригоршню малины - Что скажешь? - Юсуф достал телефон, стал набирать номер. - Не отвечает... Сколько с Венецией разница - два часа? Где же шеф твой, а?
  - В Венеции, работает... Он не шеф, он компаньон...
  - А! - Юсуф лениво поморщился - Так что Андрей, сколько времени ты, компаньон, бумаги готовить будешь?
   - Решили? Берёте?
  - Усадьбу? - Юсуф, высыпал на ладонь последнюю малину, прижал плечом телефон, долго слушал - Не-е, не отвечает...
  - Так что вы решили? Берёте?
  - А? - малину Юсуф закинул в рот, отряхнул руки, потом, подцепив лукошко одним указательным пальцем, выбросил его в окно, закрыл наполовину чёрное стекло - Да, беру твою усадьбу, беру!
  - Вот это...дело!
  - Бумажки долго оформлять будешь?
  - Ну, неделю, не меньше. Надо ещё...
   - Алло, Алексей! Что не отвечаешь, а?
  Голос в телефоне отвечал ясно, слышался даже шум улицы вокруг:
   - Юсуф, я собирался вам звонить... значит так. Тётки этой здесь нет, будет через неделю, дней через десять даже - это если я правильно понял. Я и звонил, и по адресу был - там у неё слуга, сомалиец, он по-английски не очень... В Риме она, говорит. Алло, Юсуф, слышите? Завтра в Москве буду, всё расскажу.
   - Как в Москве? - Юсуф напрягся всем тучным телом - Что за звук такой - ты на пляже что ли?
   - Вода плещет...В гондолу сажусь, прокатиться. Грацие, аванти... Это я этому... Юсуф, у меня в Москве дела есть, работа... Я неделю просто так ждать не могу - сорри.
   - Подожди-слушай... Я тебе оплачу, ты в Москву не езди, ты дело сделай.
   - Дело...Тогда - или в Рим ехать её искать, или здесь неделю ждать.
   - Смотри сам. Я тебя прошу только - дело сделай. Ок?
   - Ну, ок.
   - Ильшалла!
   - Во истину акбар!
   Алексей закрыл телефон, сунул в кармин светлых бежевых брюк, откинулся на скамейке и, закрыв глаза, сделал долгий глоток вина.
   Гранд-канал двумя кулисами дворцов медленно двигался навстречу, лодки и гондолы скользили мимо, слышалась музыка.
   Солнце светило сквозь лёгкую белёсую дымку, не пекло.
   Как узник вырвавшийся из тюрьмы-больницы - сначала на Босфор а потом сюда - он наслаждался каждой минутой, мгновеньем - в белой расстёгнутой рубашке с засученными рукавами, праздно вытянув ноги он сидел на скамье гондолы, время от времени из бутылки попивая борделеро, улыбаясь красоте палаццо, людям во встречной лодке, бликам солнца на воде, праздности и свободе, музыке жизни в Венеции.
   Утром в своём номере с окнами на Гранд-канал, побрившись, он смотрел на часы - на его Брегете было ещё московское время - и он не перевёл стрелки часов, чувствуя - и надеясь - что знать время в этом городе ему не понадобится.
   Большой старомодный ключ с красной кистью он положил на стойку ресепшн, старомодно-усатый швейцар улыбнулся в дверях, плакаты справа и слева вопрошали: "Будущее Венеции - капсулы или рыбы?" Что за идиотский вопрос? "Открытый экологический форум" - мелкими буквами ниже. Понятно... Но почему всё-таки капсулы или рыбы? Он вернулся к портье, и тот, загрустив, объяснил, что вода в лагуне давно гниёт, а после того как море отделили плотиной - "Иначе при ветре вода будет под брюхо тех лошадей" - портье показал куда-то в сторону - после этого спасение только в капсулах, иначе вместо каналов будет густое болото. Черноглазый, с узким бледным лицом, похожий на джазового музыканта, портье говорил, грустно глядя в глаза:
   - Они там всё спорят... Говорят, вывели каких-то рыб, и они съедят всю тину и водоросли... Вода будет чистой, понимаете? - Портье просиял, будто сказал о радости своей семьи - Но чтобы их выпустить, надо год не сыпать капсулы... И они спорят - во что каналы превратятся за год?
   Усатый швейцар открыл стеклянную дверь. Солнечный Гран-канал, запах моря, йода и водорослей, причал, вапоретто с японцами, Пьяцетта, кофе в крохотных чашках, звук крыльев голубей, праздная летняя толпа, звон колокола на часах с маврами, солнце и тень, блики на воде каналов, магия старых стен, византийское золото мозаик...
   Так прошёл день, другой.
   В третий день он вспомнил о книге, которую дала Аня перед отъездом - "Почитай как-нибудь на досуге". Мостиками и дворами он вернулся в отель, дважды встретил плакат - "Будущее Венеции - капсулы или рыбы?". На дне дорожной сумки нашёл её книгу - Бродский, "Венецианские тетради"
   Под белым зонтиком он сидел в кафе, но читать о зимней Венеции было скучно. Рядом на каком-то славянском языке щебетали две девушки, оказалось чешки, из Праги. Любуясь их радостными и свежими лицами, красотой дворца за спиной, солнцем и запахам свежего кофе, тёмно-зелёную книгу он отложил в сторону - как скучную, тяжёлую, не дав себе труда прочесть и страницы из того, что полвека назад другой мужчина написал может быть сидя на том же месте и так же наслаждаясь праздником жизни вокруг. А эти, нынешние девушки говорили с детским восторгом, как были они в мастерской, где шьют карнавальные платья, из красного и зелёного шёлка, ромбами как у арлекинов, и из вишневого бархата с золотом, а рядом в другой, где делают маски - "И мы купили две, это не для туристов, а настоящие!" . Они допили кофе, перевернули чашки и долго смеялись над чёрными разводами гущи. Вспорхнув, они послали воздушный поцелуй и исчезли - и он сразу забыл о них, как забывают летом о пролетевшей ласточке.
   Несколько музыкантов расположились на каменных ступенях напротив и неожиданно громко заиграли что-то бравурное, оперное, он не узнал что, а потом увертюру из Риголетто. В футляр от скрипки как обычно бросали деньги, шла праздная толпа, солнце сверкало на ряби лагуны, и мавры на башне опять ударили в колокол...
   Venetia Miracle...
   Времени не было, не было России, проблем, денег - только это мгновение, только эта сигара, эти блики солнца, очень крепкий и сладкий кофе, ноги положенные одна на другую, воробей и крошки пирожного на скатерти соседнего стола...
   Какой-то тонкий коричневый парень с дредами, похожий на слугу-сомалийца, что открывал ему дверь в квартире мадам с Шоколадного, остановился рядом и глядя в сторону предложил покурить.
   Он отказался.
   Музыканты опять заиграли что-то оперное. Кто-то прошёл, говоря по-русски.
   Гондолы растворялись на солнечной дорожке, возникали вновь, официант в белом фартуке третий раз через колотый лёд налил холодную воду в тягучий анисовый ликёр.
   Он открыл в телефоне калькулятор, посчитал свои расходы за день, умножил на семь. Подложив книжку Бродского, записал на салфетке. Потом посчитал свою комиссию по Золотому, прикинул сколько на торгах будет стоить усадьба, свои проценты по усадьбе. Потом приплюсовал комиссию от двух сделок в офисе - это пустяки, но всё таки...
   А месяц в целом получался неплохой, совсем неплохой. Великолепный даже! Таких бы пять-шесть, и можно спрыгнуть с темы, поселиться где-нибудь в Берне...нет, в Швейцарии дорого и скучно - а вот в Чехии, или Вене... В Чехии противная кухня - пиво и всё мучное, там растолстеешь, там кубиков не будет. Н-да! А вот Вена, это совсем другое... На прекрасном голубом Дунае...
   Опять появился тот парень-сомалиец, они встретились взглядом и опять, глядя в сторону, шоколадный человек в дредах предложил свой товар - "Good smoking, sir!" И улыбаясь бело-розавой улыбкой, добавил - "Veri good tabaco!". Алексей чуть заметно кивнул. Парень кивнул в ответ и не торопясь отошел. Алексей подозвал официанта, расплатился и встал из-за столика.
   Официант в белом фартуке, смуглый парень похожий на матадора, поставил на поднос чашку из-под кофе, большую пустую рюмку с медалью жёлтого ликёра на дне, поменял пепельницу и поднял уже поднос, но тут увидел книгу на стуле рядом. Он открыл её, посмотрел на странные русские буквы, пролистал и наткнулся на сложенный вдвое листок. Официант поставил поднос на стол, развернул листок и увидел распечатку, похожую на страницу из Интернета. Так оно и было - эту страницу, будто случайную, она специально вложила в книгу.
  
  
  ОТВЕТЫ ДЕТЕЙ НА ВОПРОС, ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ?
  
  1. Когда у бабушки начался артрит, она не могла больше нагибаться и красить лаком ногти на ногах. Тогда дедушка стал делать это для нее, даже после того, что у него тоже начался артрит в руках. Это любовь.
  Ребекка, 8л.
  2. Когда тебя кто-то любит, он произносит твое имя по-особенному. Твоему имени уютно у него на язычке.
  Билли, 4г.
  3. Любовь - это когда ты делишься своей жареной картошкой и не ждешь, чтобы с тобой поделились тоже.
  Крисси, 6л.
  4. Любовь - это то от чего ты улыбаешься, даже когда устал.
  Терри, 4г.
  5. Любовь - это когда мама варит папе кофе и сперва пробует сама, вкусно ли получилось.
  Дэни, 7л.
  6. Любовь - это когда ты говоришь мальчику, что тебе нравиться его рубашка и он начинает носить ее каждый день.
  Ноэль, 7л.
  7. Любовь - это когда мама видит папу грязным и потным и все равно говорит, что он красивее, чем Роберт Редфорд.
  Крис, 8л.
  8. Любовь - это как старенькие дедушка и бабушка, которые до сих пор друзья, даже после того, что они так хорошо друг друга узнали.
  Томми, 6л.
  9. Не надо говорить "я тебя люблю", если это не так. Но если это правда - повторяй это почаще, а то те кого ты любишь могут забыть.
  Джессика, 8л.
  
   Официант крикнул Алексею в след, показал томик Бродского - Алексей оглянулся, остановился на миг, будто вспоминая что-то, и махнул рукой - не надо!
   "Странные буквы у этих русских - некоторые как наши, а некоторые совсем другие. Веронике будет интересно"
   - Фабрицио! Чем ты занят? - Седоватый сеньор Джителли, в белой рубашке и чёрной бабочке стоял заложив руки за спину и наблюдал за своим официантом -Добрый день, господа - он улыбнулся бодрой немецкой семье - Одну минуту! Фабрицио!
   Официант поднял на одну руку поднос с посудой, другой взял книгу. Он, конечно, не знал русского языка и книгу взял просто так, для забавы.
   - Сеньор Джованни, у меня только две руки! И не забудьте - я эту неделю без выходных... - Он счастливо улыбался - Как там со сверхурочными? Мне сегодня понадобятся...
   - Ладно, ладно. Я вижу ты не о работе думаешь... Ещё вон тот столик!
   Официант взял пустые креманки с растаявшей пенкой крем-брюле, а сделанную Аней распечатку, видя что это не документ и даже не деловое письмо, он скомкал, и, сгружая посуду, издали бросил на кухне в белый мусорный бак.
   Попал.
  
  
  
  11 Венеция, 1 - 3 июля 2025
  
   Он прошёл по набережной вдоль могучих стрельчатых арок дворца Дожей, поднялся на горбатый мостик через узкий канал. Тёмной сырой щелью канал уходил влево, а на высоте третьего этажа из стены Дворца дожей в мрачный дом на другой стороне вёл закрытый стенами и крышей мост.
   - А вот это, пожалуй, и есть Мост вздохов. Конечно, через канал - тюрьма.
   Мостик радовал оптимистичным декором, да и фасад тюрьмы, похожий на торговые ряды где-нибудь в Петербурге, был совсем не страшен. Не верилось что людей по этому весёлому мостику вели в казематы тюрьмы и там, в крохотных камерах с сырым каменным полом, где нельзя лёжа вытянуть ноги или встать во весь рост, держали годами!
   Удивительное всё-таки государство было Венеция - с виду карнавал, а государственные инквизиторы следили как у старины Мюллера - если верить Казанове, конечно. Интересно, где же заседал этот Трибунал инквизиции? Где они судили Казанову? Путеводители издают - ничего понять невозможно. Что такое Ночная Уголовная Синьория? Или Сеньория ночного уголовного суда? Это и есть Трибунал? Или что-то другое?
   Он взял телефон - проще всего в Интернете открыть Казанову, его мемуары. Нет, не сейчас... Казанову приятно читать в Москве, зимой, если простудишься и с глинтвейном лежишь в постели...
   Он спустился с моста, вышел на широкую набережную, обращённую к морю. Так... "Набережная Скъявони, что по-итальянски значит - Славянская"... Начинается с тюрьмы - символично! И если пройти до конца - попадаешь на остров Святой Елены. Случайность? Конечно, случайность. Всё - случайность, и всё - закономерность.
   Японцы толпой шли навстречу, лодки скользили по маслянистому лаку лагуны, на горизонте светлой полоской, растворяясь в море, виднелась спасительная плотина.
   За три дня Венеция пройдена много раз - сказочный город оказался совсем маленьким!
   - Может быть на Мурано? Или Бурано? Девчонки нашли там какие-то мастерские, там делают маски...Можно привезти Ане в подарок... Или вот на тот остров? - Из-под руки он пытался рассмотреть Сан-Джоржио - низко спланировали чайки, опустились на воду, медленные круги разошлись по жидкому золоту, небо слилось с лагуной и стоящий на воде собор растворился в солнечном зеркале.
   Всё-таки жаль, что здесь он один, это надо видеть вдвоём ...Пожалуй - туда.
   Он прошёл по набережной, остановился, рассматривая лодки, выбирая. У полосатых столбов, чёрно-белой раскраской напомнивших шлагбаумы где-нибудь в Царском селе или Петербурге, привязанные в ряд лодки медленно покачивались у каменного причала будто ягнята у яслей кивали в ряд головами. Катер с круглой вертушкой, волнуя зеркало, медленно проплыл вправо, рассыпая в воду крошечные капсулы - так в зимней Москве на ледяных улицах машины разбрасывают антилёд.
   Он подошёл к лодкам и, договорившись за половину изначально заявленной цены, ступил на шаткое синее днище.
   Лодочник в круглой соломенной шляпе бросил на дно канат, ногой оттолкнулся от берега и скоро мотор неслышно засверлил воду.
   Полная роскошного солнца лагуна плыла навстречу. Ветра не было, и вода дышала медленными волнами вязкого глицерина. Пахло йодом и водорослями. Мотылёк коснулся поверхности - побежали ленивые круги, растворились...
   - Чёрт! Надо было взять бутылку вина.
   Мерно постукивал мотор, небритый венецианец, опершись подбородком о кулак, равнодушно смотрел вдаль. Лодка медленными волнами мяла мягкое зеркало, где-то высоко кричали чайки.
   - Почему же так медленно мы плывём? А, огибаем Сан-Джорджио!
   Небо здесь становилось белым, солнце не таким ярким.
   Постепенно появился туман и кажется уровень воды поднялся. Туман клочьями шёл навстречу, становился гуще, и уже стало трудно понять где плыли - кажется по каналу мимо Джудеке...
   Да, вон слева, как идеальная грудь, женственный купол Салюнте.
   Воды не было видно, только одно белое облако. Какая-то красная лампа мигала впереди, через минуту стало видно, что это покачивается морской буй.
   - Откуда он здесь? Странно!
   Казалось, облака и туман впитывали звуки, только тихо стучал мотор, потом погас и он.
   Круглый конус буя проплывал слева, на нём равнодушно зажигалась и гасла красная лампа.
   Вытянув руку, он скользнул по ржавому железному кольцу - свет в это время ярко мигнул в глаза - и тут он увидел, что впереди рыба выпрыгнула из воды - нет, не из воды, из тумана.
   Он посмотрел влево и удивлённо заметил, что плывёт на уровне крыши какого-то палаццо - роскошный барочный карниз был прямо перед ним, и голуби, втянув шеи, сидели в нишах каменной резьбы, а ниже была редкая вата тумана, или.. - чего?
   Он достал из кармана монету, бросил вниз - но ни плеска, ни звона падения не было слышно.
   Или она так долго летит, или внизу ничего нет?
   Черепичная крыша палаццо проплывала слева на уровне глаз - только скульптуры на фасаде стояли выше.
   - Наводнение? Как поднялся уровень воды... Или это облако? - Он оглянулся спросить - и увидел, что рядом с мотором нет никого. - Где же лодочник? - Он посмотрел на его пустую скамью и одновременно услышал голоса: железное навершье на носу гондолы - ферро - разрезало белую аморфную кашу. Чёрная гондола двигалась навстречу, какие-то люди в ней говорили, смеялись, и гондольер в такой же соломенной шляпе с синей лентой медленно пружинил своим длинным веслом.
   Гондола поровнялась с ним, и сидевшая девушка, опустив руку зачерпнула эфемерную вату - так на лодочной прогулке зачёрпывают воду. Это ленивое движение почему-то успокоило; паром - или пароход - прогудел справа и опять рыба выпрыгнула из воды.
   - Но откуда вода, если вокруг только облака - на уровне крыш или лоджий этих палаццо?
   Верх колонны со Святым Теодором был прямо перед ним, а дальше показался и крылатый лев Святого Марка.
   На расстоянии вытянутой руки Алексей смотрел на Святого Теодориха - тот был совсем другим, большим, рельефно-каменным, с выветренными пустотами раковин, промытый дождями и скреплённый проржавевшими скобами, грубый и настоящий...
   Лодка медленно скользила дальше, и уже стали различимы хвост и спина громадного персидского льва, его раскинутые крылья - но белое облако, как гора, появилось навстречу и ничего не стало видно.
   На мгновение всё стало белым - казалось это плотное облако можно резать ножом и как дрожащее суфле лопаткой класть на тарелки.
   Он попытался ухватить суфле рукой, но услышал рядом - Вот нож! - Тот темноглазый официант в белом фартуке стоял с пустой тарелочкой в руке.
   Алексей собрался было ответить - но вдруг стала видна вся Пьяцетта, и шахматный верхний этаж Дворца дожей, и дальше - купола и кресты Святого Марка, и мавры с колоколом на верху башни, и крыша Прокураций... А слева, раз в минуту одеваясь красным, скользила вверх башня Компаниле.
   Он посмотрел в небо, увидел близкие звёзды над собой, и только сейчас понял, что раньше удивляло, неясно беспокоило его - небо. Оно было тёмным, почти чёрным - или тёмно синим? Нет, скорее чёрно - коричневым...
   И Пьяцетта и Площадь святого Марка были где-то внизу, укрыты хлопком тумана, вверх поднимались только кровли и башни.
   Луна с левым размытым краем сверкнула над Дворцом дожей, и в тишине неба мавр вдали отвёл для удара свой молот.
   Колокол прозвонил несколько раз - он не считал сколько - а на стенах опять пробежала шёлковая полоса красного света - или буй своей лампой мигнул сзади, или - ...он не знал, что ещё могло быть.
   И тут на крыше он увидел человека.
   Луна в эгоизме бархатного неба освещала глазурь города, а по гребню тусклой, будто свинцовой крыши Дворца дожей, неловко пригибаясь, карабкался человек.
   На такой высоте, ночью? Откуда он здесь?
   Туман впитывал звуки. Алексей посмотрел вокруг - лодок и гондол не было видно, только карнизы и крыши палаццо, купола и верх Дворца дожей и - этот человек, что в пёстрой и нелепой одежде на фоне чёрного неба полз по гребню свинцовой кровли.
   Человек повернулся, увидел Алексея в лодке и замер неподвижно.
   - Что это? Почему так поднялась вода? - незнакомец крикнул ему издали.
   - Нет, это облака - Алексей старался рассмотреть его странный костюм, его бескровное лицо.
   Незнакомец сполз вниз по крыше, и за длинным рядом огромных зубьев на краю карниза осторожно поднялся. Держась рукой за каменный зубец выше его роста, он наклонился, взглянул на пелену тумана внизу - и испуганно замер.
   - Это наводнение? Что происходит? Венеция затонула? - Глаза его напряжённо блестели, он говорил очень быстро - бледный, со впалыми щеками и космами давно нестриженных волос. - Что это? Где все люди?
   - Люди? - Алексей оглянулся, но официанта почему-то не было рядом, и это была уже не моторная лодка - а гондола, длинная, как лаковый стручок чёрной фасоли, она лежала на перинах тумана. Странно - откуда гондола?
   Алексей взял узкое весло, но не знал как вложить в уключину...
   - Ты не умеешь держать весло?- Незнакомец смотрел удивлённо, их разделяло всего несколько шагов. - Кто ты?
   Как ответить на этот вопрос? Сказать - Алексей? Риэлтер? Или просто - человек...
   - Я русский.
   - Что? Какой русский? Это ...из России? - Незнакомец огляделся по сторонам.
   "Неужели ищет медведей?" - засмеявшись, Алексей вблизи посмотрел на человека на крыше - и узнал его.
   - Я знаю кто ты.
   - Откуда? Ты не можешь этого знать... Я не был в России...
  - Ты ещё поедешь туда... Тебя зовут Джакомо?
  - Да...откуда ты знаешь?
  - Ты - Джакомо, Джакомо Казанова!
   Незнакомец быстро оглянулся: луна цинично блестела над куполами Сан-Марко, но площадь по-прежнему была пустой - и это, кажется, его успокоило.
   - Ты был в тюрьме, ты сидел в Пьомби - там, в этой крыше под свинцовыми листами. Ты только что сбежал оттуда!
   - Кто ты?!
  Алексей рассмеялся:
   - Я читал твои мемуары...
   - Я не писал ничего!
   - Я когда простужаюсь и лежу с температурой - понимаешь? - это бывает зимой, в Москве. Я читаю как ты убегал из Пьомби...
   - Ты сумасшедший!
   - Как и ты! - Алексей опять рассмеялся.
   - Что тебе надо от меня!?
   - Мне? Ничего... наоборот - ты не можешь спуститься с крыши, я знаю. А скоро явится стража... Иди до края, вон туда, там площадка и рабочие оставили лестницу... что-то ещё... известь и мастерок!
   - Почему мастерок? Ты масон?
   - Я не масон...
   - А почему ты сказал об этом?
   - Ты сам напишешь об этом...
   - Невозможно! Ты не можешь этого знать...
   - Скажи, у тебя была любимая, Анриетта?
   - Да... - Казанова, казалось, вот-вот упадёт с крыши - обеими руками он схватился за высокий каменный зубец, луна на сине-чёрное небе делала белым его лицо, и спутанные волосы и одежду.
   - Там у тебя есть пассаж... Прости, здесь не уместно это слово - спустя много лет, стариком, ты окажешься в той же гостинице, в той же комнате...
   - В Тоскане?
   - Я не помню ... но в той же комнате, где был счастлив с ней... ты вспомнишь как...
   - Как алмазом она написала на стекле...
   - Да, алмазом кольца она написала - "И ты забудешь Анриетту!"
   - Да! Да! Да!
   - Кода я читал это, то мурашки...
   - Что будет дальше!?
   - Дальше... Ты найдёшь эти слова, найдёшь на том же стекле... И в мемуарах ты напишешь - "Я почувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове"
   Казанова сел на крышу, опустил голову.
   - Прости... Там есть лестница, иди. Опусти её в окошко на крыше... внутри зал и высокий потолок, придётся прыгать в темноту... Утром ты выйдешь через Ворота Карты. Сторож сам откроет тебе...
   - Что будет дальше? Когда я...
   - Ты говоришь о ... - Алексей замялся, посмотрел на Пьяцетту, точнее на туман и башню на той стороне - она опять осветилась красно-рыжим - Ты говоришь о смерти?
   - Как я умру? Где? Ты знаешь это? - Нет, подожди! - Резко поднявшись, жестом он остановил Алексея - Не надо... Этого не надо знать. Человеку не надо этого знать...И с этим жить...
   - Джакомо, прости меня - Алексей улыбался - Но я тоже не знаю: я не дочитал до конца. Мне нравилось читать, как ты убежал, нравилось, что ты писал о Константинополе и Корфу, но я не дочитал до конца... Что это? Смотри!
   Алексей показал на тёмную лагуну - меж двух знаменитых колонн огни или факелы двигались к ним.
   - Это же... - Казанова подался вперёд и вглядывался в ночь - Бученторо!
   На коричневом небе, над клочьями тумана нечто в золочёной резьбе, без мачт и с огромным флагом вместо парусов, двигалось к ним. Бученторо, корабль венецианского дожа... но это должна быть галера? Да! - вёсла в ряд скользили по грядам тумана, лев раскинул крылья на медленной волне флага и дож в своей золотой шапочке среди свиты стоял наверху...
   - Дай руку!
   Алексей едва оторвался от дивного зрелища, взглянул на Казанову - тот, держась за каменный зубец на краю крыши, наклонился к нему:
   - Там сбиры! Ты видишь?!
   - Кто это?
   - Дай руку!
   Алексей ухватил его крепкую ладонь, и... - ноги ударились о беззвучный мягкий свинец кровли, звёзды вдруг посыпались по небу и полная луна, с кратерами, разводами, горами и непонятными морями жёлтым кругом ударила в грудь.
   -Я не пойду второй раз в Пьомби! Бежим! Или попадёшь в мою камеру!
   Встав двумя ногами на покатой кровле, Алексей оглянулся.
   Вблизи из тумана рыбы появлялись и исчезали медленным полукругом, а дальше на фоне темно-коричневого неба корабль дожа, роскошный золочёный Бученторо, вёслами касаясь облаков, со стороны лагуны между теми двумя колоннами бесшумно вплывал на Пьяцетту. Чёрные фигуры с факелами бежали впереди - и какая тишина, даже безмолвие стояло при этом!
   - Это сбиры! Бежим! - Джакомо, взбирался вверх по крыше - Иначе будешь сидеть в Пьомби! Вон там! - ногой он ударил по глухой свинцовой плите.
   Пьомби... тюрьма в крыше Дворца дожей, зимой заключенные там дрожат от холода и ледяного ветра, потому что нет обогрева, а летом под раскалённым свинцом задыхаются от жары. Сидеть в тюрьме в красивейшем месте мира - в Venecia Miraclium? - Нет! Пригнувшись чтобы не свалиться вниз, следом за человеком, похожим не то на кудесника, не то на астролога, Алексей взобрался на конёк крыши.
   Зрелище фантастическое открылось во все стороны: на фоне чёрно-коричневого неба виднелись все крыши и колокольни Венеции, луна гигантским жёлтым софитом освещала кресты собора Святого Марка, белые клубы тумана двигались между крыш на месте невидимых каналов, а прямо перед ним человек в белой кружевной рубашке, длинноволосый и бледный, оглянувшись, блеснув полубезумным взглядом, вскрикнул:
  - Смотри, вот они! - Бученторо, нависая и сделавшись гигантским, был уже рядом, а к ним будто спущенной сворой, неслись какие-то люди.
  - Прыгай!
  - Высоко! Там канал... Мы разобьёмся о воду!
   Бученторо был уже вдвое выше Дворца дожей, и с палубы его вдруг полыхнул белый дым, будто стреляла пушка и, оглянувшись, Казанова опять закричал - Прыгай!
   Они оттолкнулись ногами от кровли, оттолкнулись одновременно - и время остановилось...
   Кажется камера замерла в рапиде, или - они двигались бесконечно долго - вдоль крыши Дворца дожей, на высоте куполов Святого Марка, кресты собора проплыли справа, а внизу лежало белое облако площади. Вот впереди мавры с колоколом - сверху они показались совсем другими, вот в разрыве облаков внизу блеснула вода канала и луна рябью пробежала по чёрной стеклянной глади, и опять туман до самых крыш залил город. Кажется, исчезло земное притяжение - они опять оттолкнулись ногами - теперь это была черепичная крыша какого-то дома - и луна в кратерах и морях опять двинулась навстречу!
   Луна освещала горизонт домов, белую пелену лагуны вдали, а рядом длинные волосы Казановы развевались на ветру, и он, оглянувшись, улыбался - его плен в Пьомби, государственные инквизиторы, Сеньория ночного уголовного суда или Суд трибунала - всё осталось далеко позади. Стремительно но, кажется, одновременно и в замедленном ритме, отталкиваясь от крыш и перелетая полные облаков ущелья каналов, летели они в ночном небе. Джакомо повернулся - его лицо уже было в маске, в белой маске с длинным клювом, и он обмахивался фиолетовым веером.
   - Нам сюда! - блеснули, складываясь, грани его веера, и ставший в маске незнакомым, он открыл белую двустворчатую дверь - и девушка тоже в маске, чёрной с зелёными блёсками, вышла навстречу.
   Алексей, пропустив ее, вошёл в полную людей залу и невидимые музыканты заиграли где-то, раздался взрыв хохота как после трюка или фокуса, и сразу несколько голосов закричали в толпе - "Просим, просим!" Официант, что на Пьяцетте наливал ему ликёр, теперь с подносом шёл среди толпы. Взяв у него бокал, Алексей увидел того сомалийца в дредах, и тут кто-то в пиратском платке и с завязанным глазом, не видя одной стороной, толкнул под руку - шампанское плеснуло на какой-то свёрток, но он знал - это свёрнутая картина, её портрет. Откуда у него? И что это за маскарад? Чёрт! Девушка в черном корсаже со шнуровкой, улыбаясь, шла навстречу. Её открытые плечи, улыбка - всё мгновенно сменилась красной курткой янычара, но даже в свете луны было видно, что длинные чёрные усы приклеены к не знавшим бритвы щекам женщины. Смеясь, она говорила что-то своей спутнице - напудренной китаянке в жёлтом кимоно, но он знал наверное - это мужчина... Дамы из-за вееров бросали взгляды, а он повернулся к Казанове ...
   - Джакомо! Ты же был в Петербурге? Ты писал о нём... - Алексей оглянулся, но маски с клювом не было рядом, только высокое окно в синей стене, окно с белым цветком пеона. Странная синяя восьмигранная комната - он раскинул руки будто пытаясь дотянуться до стен или найти выход - нет, только окно с белам цветком пеона... И тут он вспомнил, что у него есть ключ, большой бронзовый ключ с двумя бородками - значит должна быть дверь? Руками он касался уже синих глянцевых панелей, быстро шёл по периметру этого восьмигранника и искал дверь. Вот она... ключ от старинного механического замка, когда ещё надо было поворачивать ключ рукой, он вложил в дверь, и ключ действительно повернулся! Легко нажав ручку, открыл... Впереди было какое-то белое, очень светлое пространство, кажется засыпанное пушистым хлопком. Он сделал шаг - и головою вниз, переворачиваясь, сквозь белое провалился в пустоту... Мелькнул чёрно-изумрудный веер дамы, красный платок янычара, костюмы людей на маскараде, и дож в золотой шапочке рогом вперёд шёл через толпу... Зал качнулся - это была уже палуба Бученторо. Бледный, будто напудренный человек на крыше что-то беззвучно кричал ему - и тут затылком он ударился в пол...
   Кажется над ним смеялись...
   Да, так и есть - люди стояли вверх ногами, смеялись и что-то спрашивали...
   А ведь он и вправду упал, шея и затылок чувствовали каменный пол... что за чёрт?! Он постарался понять, где он, посмотреть внимательно: в нескольких метрах от него красными углями светился раскаленный горн, отблески огня мерцали на кожаном фартуке какого-то толстого человека. С красной раскаленной кочергой так же вверх ногами этот человек сделал шаг к нему и ...
   ...что же, я в аду?
   Человек в фартуке сказал что-то остальным, а сам вернулся к огню. Другой, тоже в фартуке, так же по потолку сделал шаг, присел рядом на корточки и постаравшись повернуть голову, озабоченно спросил что-то по-итальянски. А на каком языке говорят в Аду? На латыни? Или каждый на своём?... Что за чёрт!
   Присевший человек потрепал его по плечу, кликнул ещё кого-то, и вдвоём они повернули мир в правильное положение: прислонив Алексея спиною к стене, они посадили его на том длинном струганном ящике - потом он прочёл на нём fragil - там он, вероятно, и спал. Да, похоже на то - на доски постелен был плед или одеяло, в головах свёрнута чья-то вельветовая куртка...
   Два человека в фартуках смотрели на него, подошёл тот толстяк, и вытерев ладонью потное и красное от огня лицо, сказал что-то и все трое засмеялись. Толстяк стал пить из бутылки минеральную воду, а на смех из дальнего угла прибежал какой-то подросток - он тоже был в рыжем кожаном фартуке, с прозрачным щитком на лице и в повязке от пыли. Все четверо смотрели и улыбались, толстяк опять сказал что-то, а парень, который поднимал его, повторил по английски:
   - Ты окей? Ты как себя чувствуешь?
   Оглядываясь по сторонам, Алексей кивнул - да, он окей... Ещё как окей... Только где он?
   Белая комната с каменным полом, скорее цех или большая мастерская, два огромные окна, пыльные и полные солнца, между ними открытая дверь - и белые каменные плиты пола без порога переходят в камень тротуара, точнее - набережной, там виднеются носы привязанных лодок. Солнце полосой светит в дверь, а в центре этой белой мастерской на низком рабочем столе - фантастическим жёлто-красным цветком раскинулась огромная люстра - стеклянная корзина в середине, со снопом рубиново-красных, медовых и бирюзовых цветов - гиацинтов, лилий, тюльпанов, с десятками белых свечей среди жёлтых и алых бутонов и сверкающих на солнце соцветий. Ещё не полностью собранная, люстра опиралась на белый квадратный стол. На нём, разложенные по цветам, тёмно-красные и алые тюльпаны, лиловые и ярко-фиолетовые лилии и белые свечи ждали установки на свои места... Дальше, у стены, пылал стеклодувный горн; цепь с крюком уводила взгляд от праздника к потолку со стеклянным плафоном, к цепям и железным балкам - передвигать габаритные грузы. А в дальнем углу у окна из отдельных жёлтых и алых лепестков собирались цветы - их-то, наверное, и полировал мальчик в прозрачном щитке.
   - Мурано? - Алексей показал вокруг - Это остров Мурано?
  - Си! - раздалось в ответ радостное, итальянцы засмеялись и отвечали тоже по-английски - Да, ты на Мурано. И ты долго спал!.
  Белая кошка прошла под столом с люстрой, потёрлась о ногу толстяка.
  - Ты спал почти сутки... Откуда ты?
  - Сутки? Здесь?.. Ну и намешал сомалиец! Так... А как я сюда попал?
  - Откуда ты?
  - Я ... я русский!
  - Русский? - итальянцы переспросили - Он русский! Тогда всё понятно! - Они дружески и понимающе рассмеялись - Конечно, русский! Он русский! Ну, конечно! Тогда нам понятно!
  - Маурицио, иди работать, что это - спектакль? Синий цветок надо закончить сегодня. - Седой толстяк, видимо дед, сказал это мальчишке - Ты это помнишь?
  - Как я здесь оказался?...
  - Ты спал на причале, на скамейке - это говорил парень, который поднял его с пола - Рядом крутились уже какие-то типы. Поживиться.
  - А где... бумажник, и телефон... Где!? - Алексей ощупывал карманы, посмотрел под сложенной в головах курткой. Часы были на руке, но бумажник...
  - Там кредитные карточки! Там... Где они!
   Мальчик, который пошёл было работать, остановился; итальянцы смотрели улыбаясь. Толстяк сделал ещё глоток, поставил минералку к рубиновому соцветию люстры и прошёл к какому-то шкафу или ящику. Он повернул торчавший ключ, и сказав что-то своим, отдал в руки Алексею его вещи.
  - Это твоё?
  - Да... - Бумажник, телефон, кредитки - всё было на месте. - Да! Грацие!
   Толстяк улыбнулся в ответ:
   - Мы стеклодувы, мы не крадём вещи. - Он вытер потный нос, тыльной стороной ладони отёр лоб и продолжал:
   - Тебя привёл вот он, Джузепе, мой сын. А это - наша мастерская, мастерская ещё моего деда. Я - Габриеле. - толстым пальцем он ткнул в грудь кожаного фартука. - Мы стеклодувы... Мы не крадём бумажники - Он поднял указательный палец - Мы венецианцы! - И, обращаясь уже к своим, добавил - А русский спал целые сутки! - И все захохотали опять.
   Было начало шестого вечера, эти люди пригласили его ужинать, отказаться и уйти было странно. Алексей смотрел в их открытые дружелюбные лица, ему было спокойно и хорошо, и разумеется, он остался.
   - Хорошо, через час! - по телефону поговорив с женой, объявил толстяк и Алексей вышел пройтись вдоль канала.
   Лавки с бокалами и кубками, вазами и люстрами, кафе и ресторанчик на углу. Голод уже давал себя знать, но он искал другое. Он прошёл весь остров, и уже возвращаясь, недалеко от У-образного слияния каналов купил четыре бутылки самого лучшего - как он понимал - вина, сыр и коробку шоколадных конфет - это мальчишке. Он вернулся в стекольную мастерскую - мальчишка, шлифуя алмазным кругом, ещё подгонял лепестки стеклянного цветка. Младший сын старика, разложив путаницу тонких чёрных проводов, возился с электрикой люстры, а в глубине мастерской старик Габриэле со старшим сыном через длинные трубки выдували цветные стеклянные пузыри - жёлтый и ярко-зелёный. Скоро из внутренней двери показалась полная женщина в кухонном фартуке, по-хозяйски уперев руки в бока, она посмотрела кто и что делает, кивнула как знакомому Алексею, жестом позвала Габриеле, покрутив в воздухе пальцем и показав наверх.
   Мужчины долго отмывались, одевались, чинно пропустили Алексея в дверях.
   Старомодная комната с двумя окнами и невысоким потолком. На спинках двух кресел - белые кружевные салфетки чтобы головой не тереть старый красный гобелен. Зеркало над простеньким камином, целиком зеркальные напольные часы, похожие на башню Биг-Бен, тихо и солидно пощёлкивает маятник. В углу на подставке раскрашенная скульптурка молящейся Божьей матери, наивно вырезанная лет триста назад из дерева, растрескавшаяся, и тоже на кружевной салфетке. В середине комнаты - простая лампа над длинным столом, за ним уже сидят жены сыновей. Алексей не запомнил как их зовут, заметил только что одна, в пёстром платье, с животом; рядом ещё чья-то дочь лет пяти, и ещё одна бабушка. Толстый седой дед Габриэле сел во главе стола, с правой руки почётно усадили Алексея. Все говорили и держались естественно, смотрели на гостя с интересом. Открыли его вино, мальчишке Маурицио сильно развели водой. Хозяин дома говорил что-то по-итальянски, несколько раз сказав "руссия", стаканом показывал на Алексея, все одобрительно кивали а потом рассмеялись, смотрели уже иронично - это, наверное, что сутки невменяемый спал. Никто не сказал ни "матрёшка", ни "балалайка" и это обрадовало. Выпили; толстяк довольно загудел, посмотрел вино на свет и спросил сколько он заплатил за бутылку. Узнав цену поставил стакан на стол, смешно схватился руками за голову. Женщины засмеялись, а братья стали гадать в какой же лавке он покупал вино. Одна из женщин принесла тушёные овощи, на другой сковородке другие, потом жареную рыбу, и ещё что-то под крышкой. Древняя бабушка маленькой ложкой беззвучно ела тушёную морковь, мелко дрожала головой, слушала, кто и что говорит. Плечистый Джузепе штопором крутил вторую пробку, беременная толстыми ломтями резала свежий белый хлеб, с него на скатерть сыпались семена кунжута...
   Чувство большой семьи, спокойного и непритязательного счастья, общего дела... Алексей сидел растерянный, давно отвыкший от этого, последние годы знавший другую жизнь, жизнь одинокого волка большого города. И как же далека сейчас была алчно-завистливая московская "тусовка", ложь из телевизора, перетяжки о выкупе жилья, настороженность в глазах и холод бесправия...
   А Джузепе, наконец, угадал, где купил Алексей вино, и седой Габриеле неодобрительно покачал головой. Там очень дорого - одна из женщин сказала на прекрасном английском, а дед, сказав что-то, показал в сторону пальцем, и скоро второй сын - без имени - вернулся с оплетённой бутылью, мигом открыл.
   - Это вино мы покупаем у моего друга. У него виноградники у Тревизо -Пальцем старик показал в другую сторону, будто Тревизо было на соседнем канале - Эта большая бутыль стоит вдвое дешевле твоей маленькой! - Дед назидательно потряс пальцем - Вдвое! И она больше, смотри какая большая! - Довольный, он засмеялся.
   Алексей был посрамлён: простое вино без этикетки оказалось лучше!
   Но как ещё мог он отблагодарить этих людей? А толстый старик уже расспрашивал внука - что ему нравится больше - полировать стекло или выдувать цветные пузыри?
  - Комендаторе - услышав неожиданное обращение, дед повернулся к Алексею, улыбнулся красным лицом.
  - Комендаторе ... А сколько будет стоить та люстра?
  - Та большая? - У старика поднялись брови - О, она дорогая. Куда тебе, Алекс?
  - Она мне нравится...
  - У тебя там в России дом или квартира? Ты женат? У тебя есть дом? Наверно ты не женат - Дед весело подмигнул - Та люстра для большого зала - зачем тебе? Я тебе покажу потом маленькую, из рубинового стекла...
   Кому-нибудь подарю, у кого большая дача - он решил про себя и продолжал:
   - А когда она будет готова? - Он почему-то вспомнил зал в усадьбе, лепнину и колонны, а в середине - провалившиеся балки, солнце в проломе потолка и растущую на полу крапиву...- И сколько всё-таки стоит?
   Сидевший слева от отца Джузепе наливал вино, а старик хитро прищурился, улыбаясь, погрозил пальцем, сказал что подумает.
   После ужина все, кроме древней бабушки, спустились в мастерскую. Тот, без имени, принёс ещё одну пузатую оплетённую бутыль, и опять возился с проводами. А краснолицый - в отца - Джузепе рассказывал как накануне привёл сюда Алексея, уложил вон там спать. Довольный, он курил сигару и обнимал беременную жену - маленькую, полную, но любимую. Она отмахивалась от дыма и, наконец, гневно взмахнув руками и сказав что-то, ушла за люстру. Джкузеппе рассмеялся, передразнивая её, но старик стал рассказывать, что этот стиль - он не сказал дизайн, он сказал стиль - существует без изменений пятьсот лет, и что в Венеции теперь только пять или семь человек делают такие сложные, и что это его классика...Давайте за это выпьем! - Они выпили ещё и старик добавил - Но главное другое... Когда-то давно, не знаю когда, наш дож - Дож, ты знаешь кто это? - наш дож подарил такую же люстру султану... Называется "Праздник тюльпанов"...
  - Но здесь разные цветы...
  - Ну, Алекс, лилии люблю я сам - толстый, седой, краснолицый, старик рассмеялся - и их любит моя мама. - Красным стаканом он показал вверх.
   Не мать - мама. У старика - мама... Так обычно говорит ребёнок. Впрочем, не мог же он родиться в пробирке. Значит, старушка, что ела морковь и есть мать их всех...
   Тот без имени повернулся к отцу, сказал, что может включить люстру.
  - Да, конечно! - Старик отпил вина - Смотри, Алекс, первый раз! На счастье!
   Свет в мастерской погас и все замолчали. В тёмные окна издали светили фонари улицы. Тот без имени повторил в темноте - Ula felice!
   Праздник! Алексей отступил на шаг. Стеклянная корзина с цветами сверкнула радостью, цветные тени вспыхнули на белых стенах, диковинный фейерверк посреди ночной мастерской засиял стеклянными цветами и бутонами... Волшебство и радость жизни - и жаль, что Аня не видит этого... А каким чудом это будет зимой, в России, средь белых наших снегов!
  Venetia Miracle...
   Алексей чокнулся с дедом, с его младшим сыном, имени которого он не запомнил, с нашедшем его мальчиком, со спасшим его Джузеппе и сказал вслух:
   - Grazie, Venetia Miracle!
   И купил Праздник тюльпанов.
   Залы с высоким потолком у него не было, и зачем он это сделал, он не знал точно - но она нравилась с первой минуты, она очаровала - а это важно. Или это была благодарность за заботу о нём? Благодарность за неожиданную и честную помощь, когда после адского зелья, доставленный в лодке на Мурано, он едва вышел на берег, повалился на скамейку рядом с продавцом воды и мороженного. А те сомалийцы, что следом приплыли на катере, ждали удобной минуты - или когда торговец уйдёт, или толпа туристов в шортах и пёстрых футболках закроет его полуспящего, поражённого ядом кураре. Здесь-то и увидел его с дрожащими веками мальчишка Маурицио. Посланный за минеральной водой, он вернулся с двумя холодными бутылками и сообщил отцу - тот из длинной трубы выдувал оранжевый стеклянный пузырь - воду он принёс, но там с каким-то человеком проблема. В кожаном фартуке и белой пыли Джузеппе пошёл к причалу, мигом поняв, в чём дело, подхватил незнакомца и увёл в дом.
   И после этого не купить сделанное ими сокровище? Пожалеть деньги и оставить волшебство только в воспоминании, когда среди простых этих людей было ему так хорошо и душевно, что... Он не договорил сам себе, практично заметив - кредитки и деньги были у них, и не пропало ничего, а ведь один брегет на руке стоит больше... Тот без имени принёс третью пузатую бутыль, женщины ушли мыть посуду и готовить постели, а пятеро мужчин - считая мальчишку Маурицио - стоя вокруг стола со светящимся цветным каскадом, пили великолепное красное вино...
   Мia Venetia Miracle!
   Спать его повели в маленькую жаркую комнату совсем наверху. Поднимались по крутой и кривой истёртой двухсотлетней лестнице. В малюсенькой белой комнатке с распятием над кроватью не беременная, другая, стелила Алексею свежие простыни. Джузепе открыл окно, но прохладнее не стало. Жена брата ушла, а Джузеппе, показывая на старый выключатель, стал объяснил, как погасить свет - оба они были пьяны, оба курили сигары и, покачиваясь, держась за плечи, стояли друг напротив друга.
   - Всё, Алекс, спокойной ночи в Мурано. Я тоже сегодня устал... - Он собирался уйти.
   - Подожди...- Крепко пожав ему руку, Алексей сказал по-русски - Спасибо! - Хотелось добавить "брат", но это было бы, наверное, пошло, и он повторил ещё раз - Спасибо тебе!
   Он выключил свет, и шорохи и звуки венецианской ночи постепенно вошли в комнату - где-то слышалась музыка, на раме невидимая цикада, тщетно разгоняя сон, включила свою арию. Всё же он взял телефон и посмотрел звонки. О! Дважды Юсуф, три раза Аня, ещё семь звонков - разные номера, но Андрюши нет, странно...
  Он положил телефон и отвернулся к стене - так меньше качался пол - но телефон зазвонил. Это была владелица квартиры на Шоколадном. Да, она вернулась из Рима. Слуга ей передал. Да, предложение её заинтересовало. Ей удобно завтра в десять.
   Он подумал с минуту. За стеной, на пол-этажа ниже, женский голос ругал кого-то, другой сонно отвечал. "Жена пилит Джузепе" - в темноте он устало улыбнулся.
   - Давайте не в десять, давайте в двенадцать. - Счастливый, он приподнялся, посмотрел на синий дворик за маленьким окном - лагуны не было видно - послушал, улыбаясь, голоса, упал в подушку и через минуту уже спал.
  
  
  
  
  
  
  12 Москва, 6 июля 2025
  
  
   Москва порадовала голубым небом, лёгким тёплым ветром. Не изменил себе и аэропорт Шереметьево - новый, но такой же угрюмый и тесный, с бледными и недобрыми лицами в окошках паспортного контроля, очередями, пафосной рекламой "а-ля-рус", наглыми ценами на любой пустяк.
   Увидев синтетический кофе вдвое дороже, чем природный и на Пьяцетте, Алексей пробормотал сам себе - "За жабры берут сразу". По дороге из аэропорта позвонил Юсуфу порадовать близкой сделкой по Шоколадному, но его телефон не ответил - привык звонить сам когда ему надо. Набрал Андрюше:
   - Андрео? Пронто? - Рассмеялся - Как дела? Как жизнь в столице нашей родины?
  - А, ты... Что-то ты радостен? А тут проблема, точнее говоря - проблемы...
  - Какие? Великая Октябрьская социалистическая катастрофа? Дефолт? Или отмена сторублевых купюр? Не верь, Андрюха - Госбанк гарантирует...
  - Что ты радуешься? Чему? Тут... такое... - Тон Андрея сказал больше его слов.
  - Окей. Обедать идём? Давай часа через два, я домой заеду...
  - Как барышня, пёрышки красить... Давай в "Алабаме" - ты же из Шарика едешь...
  - Не люблю я это название, гадкое какое-то... Тем более так только приезжие и зовут...Шарик - Тузик... Я вообще собак не люблю. Я кошек люблю - Рассмеялся. Андрей не отвечал - Хорошо, минут через сорок буду...
   Набрал Ане, но её номер был занят, и перезванивать он не стал. Что же это за проблема у Андрюши, интересно...
   В широком зале под балками невысокого потолка, среди конских сбруй и сёдел по стенам, среди коричневых фотографий жёстких лиц ковбоев и индейцев, хмуро поглядывая через пустой зал то на солнечную Москву за окном, то на вечно плывущее под потолком каноэ, пухлый и бледный со стаканом виски в руках сидел Андрюша.
   - Фу! Ну и пробки... Привет, Андрей! - Пожав большую вялую руку, Алексей плюхнулся в кресло. - "Что-то ты мрачен, как я погляжу?"
   Андрей сидел, растекшись животом в кресле - большой, бледный, в бежевом английском пиджаке в клетку, в старомодных очках, делавших его похожим на молодого учёного-атомщика времён расцвета Советского Союза.
   Постукивая о дощатый пол ковбойскими сапогами, девушка в джинсовой юбке и в белой рубашке, завязанной узлом на животе, не теряя времени, положила на стол кожаное меню:
   - Привет, я Анжелика. Сок фрешь, пиво, или... как вашему другу? - Она кивнула на Андрея - Блэк лэбл?
  - Э... это у вас бриллиант? - мизинцем Алексей показал на крупный, размером с вишню, сверкающий камень в пирсинге на пупке девушки.
  - Конечно! Сто карат!
  - Ну и зарплаты у вас! Пока... водички минеральной... - Он раскрыл меню - А там увидим.
  - Окей! Рекомендую суп дня - бульон из бычьих хвостов...
   - Спасибо, потом... - Девушка, улыбнувшись, ушла - Так что случилось-то?
   Андрей молчал, поглядывая в окно; отпил виски. На стене прямо за его головой висел бычий череп - белый, с длинными раскинутыми рогами.
   - Ну и как ты съездил? - Наклонившись над стаканом, Андрей проговорил сдавленно, медленно. - Загорел. - Мельком взглянул на Алексея, продолжая крутить в руках стакан, опять отвернулся к окну.
   - Замечательно! Съездил замечательно! В Венецию разве можно плохо съездить? С тёткой той договорился, по Шоколадному, но это ладно... Знаешь, с такими людьми познакомился... На Мурано. Работяги простые, стеклодувы... работают как заводные, с утра до вечера. Мальчишке лет десять, пока на каникулах - сидит стекло точит каким-то алмазным диском ... Ну и Венеция, конечно... Лагуна, кофе на Пьяцетте... Подсунули там отраву одну, чуть Богу душу не отдал...
   Андрей взглянул быстро, промолчал.
   - Сутки спал потом, представь... Вот у них в мастерской и очнулся... Узнали русский - хохотали. Тогда, говорят, всё понятно. Хорошее о нас мнение! А из стекла какие чудеса делают - вечером когда свет включили... Андрюша, словами не передать! Видел бы ты - это... magnifico!
  Андрей молчал, глядя в стакан со льдом. Виски он уже выпил.
   - Смотрю, Андрей, - ты не весел. А? Что молчишь, Андрюша? Что-то произошло?
   - Произошло.
   - Что же? Гитлер женился на цыганке? - Улыбаясь, он повторил фразу из фильма, заменив для простоты Кальтенбрунера на Гитлера. - А Кустурица играл на свадьбе? - Засмеялся. - Или курс рубля упал до нуля?
   - Всё шутишь... - Андрей поднял бесцветные глаза.
   - Так что? Случилось что-то?
   - Случилось!
   - Что?
  ................................................................................
  ................................................................................
  
  83.
  97.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  О времени публикации романа "Третье солнце" смотрите- http://zunami-blizko.livejournal.com/
  .
  
  
  
  ? Copyright: Борис Лаврентьев, 2008 Свидетельство о публикации ?1807010519
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"