Где-то бубнило радио. "Обнаружен труп женщины, средних лет, - дальше шло описание, - с признаками насильственной смерти, кто может что-то знать о трупе, просьба позвонить по телефону такому-то..." От нечего делать Анна прислушивалась. Несчастная может быть и приезжей, в городе сейчас много приезжих. Казалось бы, у нас обстановка аховая, но у многих еще хуже, вот и едут. Ужасно. Вдруг радио умолкло - кто-то его выключил.
Сегодняшнее заседание было не из самых интересных. Очередная любимица Вальченко - томная девица, старательно подражающая Ахмадуллиной, - закатила глазки и булькающим голоском, пришепетывая, начала читать какие-то стишки, полные самолюбования. "Ты читаешь Ницше - бальзам для душевных ран, я ношу кружевные трусы и юбочку мини..." Остальные прислушивались, по ходу дела благосклонно роняя "женские темы, женские стихи", "вот тут рифма неточная", "мне в этой строчке слышится ритмический сбой". Вера Паперная опять отличилась: "А я, чтобы с ритма не сбиваться, беру линеечку и под нее слоги подсчитываю!"
Эх, Вера, Вера...
Из-за графика отключения электричества заседание опять получилось скомканным. Анна вышла на ступеньки бизнес-центра "Лотар", где областное литературное объединение арендовало комнатку, и закурила. Трындец какой-то, подумала она. По-хорошему, делать ей тут нечего. Но хоть какая-то иллюзия реального, а не виртуального общения с близкими по духу людьми. Они хотя бы понимают, что такое творчество, - никто из домашних Анны никогда не интересовался поэзией, не читал ее стихи, пропуская мимо ушей все, что она пыталась рассказывать о литературе.
Виртуальное общение на нескольких поэтических сайтах ее тоже не устраивало. Стихи там не обсуждали - просто хвалили в одинаковых слащаво-восторженных выражениях и сразу же съезжали на свои семейно-бытовые дела, а в последнее время на яростные споры о политике. После того, как Анну несколько раз назвали "фашисткой", причем с обеих сторон, она удалила половину аккаунтов и решила подождать лучших времен.
Если они будут, эти лучшие времена...
Может быть, корень зла не в поэтах, а в Вальченко? "Его превосходительство любил домашних птиц" - потому таланты и не пробиваются, а выплывает всякий, простите, пенопласт в кружевных трусиках... Или в том, что поэзия не нужна никому, кроме самих пишущих?
Вера догнала ее.
- Интересное сегодня было заседание, правда? - заискивающе спросила она.
- Вовсе нет, - ответила Анна. Обычно она вела себя очень вежливо и деликатно, но в последнее время у нее, что называется, наболело. - Стихи посредственные, все - темы, метафоры, стиль - все устарело, авторы замкнуты на своем внутреннем мирке, а он у них небогатый. И ты, Вера, сказанула! Зачем с линеечкой считать слоги в дольнике? Считать надо стопы, а не слоги!
- Но... но ведь вот Аня Лупинос...
- Очень слабый автор. А печатают ее потому, что она приспособленка и хорошо умеет топить конкурентов.
- А как же Оксаночка?
- Конъюнктурщица, и ничего больше. Вера, мы с нашими стихами безнадежно отстали от жизни, пора это признать. Ну нет среди нас настоящих талантов.
- Может, ты и права, - Вера горестно вздохнула. - Но что же делать?
Анна хотела сказать "переходить на прозу", потом сообразила, что с их вводными и проза выйдет паршивенькой. Поэтому она несколько натянуто перевела разговор на фантастический фильм, который Вера не смотрела, а Вера обрадованно подхватила и заговорила о любовном сериале, который не смотрела Анна.
Подошел автобус, и Анна попрощалась, взяв с Веры обещание как-нибудь собраться и выпить по рюмочке.
Настроение у нее было из рук вон гадким.
На работе все не ладилось, - Анна работала врачом в кардиологической больнице, и бесконечные "оптимизации" вкупе с недостатком финансирования и нервными пациентами вгоняли ее в уныние, а частые тревоги и вовсе вызывали нервный срыв за нервным срывом. Поэтому, когда незнакомый голос в трубке представился "майор Шепелев, уголовный розыск", Анна восприняла это как еще одну ступень на лестнице в ее персональный трындец.
- Что от меня нужно угрозыску? - нетерпеливо спросила она.
- Вы, по-видимому, последняя, кто видел живой Веру Никитичну Паперную, шестьдесят седьмого года рождения, разведенную, работала в детском саду "Щасливе дитинство", - монотонно сообщил Шепелев.
- Веру Паперную?
"Видел живой..."
- С Верой что-то случилось?
- Да. Ее тело было найдено сегодня в пять тридцать с признаками насильственной смерти.
Он назвал район.
- Там же прилеты были, - вспомнила Анна. - Ох, пропади они пропадом!
- Анна Сергеевна, это не прилет. - Шепелев помолчал. - Будьте добры подойти в отделение.
"Трындец", подумала Анна. Если бы она знала, что Вера погибнет, наверное, сказала бы ей что-нибудь приятное, а то вывалила на нее все свои переживания. Как будто от них что-то изменится! Но что же стряслось? ДТП? Насильственная смерть... Грабить у Веры особо нечего - даже часики, и те дешевенькие, из украшений простецкая и вышедшая из моды бижутерия. Кто мог желать ей смерти, да еще настолько, чтобы действительно убить?
Хотя... Если вдуматься, мы ничего не знаем друг о друге, кроме писанины и кого где напечатали, соображала Анна. Страдаем за эти места в альманахах, а их вообще никто и никогда не читает. Какая же глупость. Вот была Вера - и нет Веры, и кому теперь нужны эти ее "публикации"?
Шепелев оказался мужчиной средних лет, полноватым, с залысинами - из тех, кого двадцатилетняя дочь Анны называла "скуфами". Глаза у него были голубыми и водянистыми.
- Когда вы видели Паперную в последний раз? - он сразу взял быка за рога. - В каких вы были отношениях? Тесно ли общались? Что вы знаете о ее круге общения?
Теперь не было смысла что-то утаивать. Вера плохо разбиралась в литературе, но очень любила давать советы - разумеется, бесполезные. Поэтому многие поэты с их литобъединения относились к ней с раздражением. Человек она неплохой, даже приятный, вспоминала Анна, только этот ее эффект Даннинга-Крюгера... она испугалась, что Шепелев начнет уточнять и, чего доброго, примет ее за снобку, но Шепелев кивнул и продолжал записывать в протокол. Завидовать ей не завидовали - для этого хватало юных протеже Вальченко. Считать, что она кому-то поломала литературную карьеру, тоже не было оснований. В последний день Вера не выказывала никаких опасений или беспокойства, наоборот, ей понравилось заседание...
- Я не думаю, что кто-нибудь с литобъединения мог желать ей зла, - завершила Анна.
Шепелев уставился на нее своими прозрачными глазами.
А потом задал неожиданный вопрос:
- Анна Сергеевна, вы помните Яну Жаркову?
- Яночку? Ну конечно! Очень талантливая девушка, к сожалению, наши ее не оценили. У нее были, знаете, такие любопытные творческие поиски... Давно у нас не была.
- Почему же ваши ее не оценили?
- Ах, ну вы знаете... обычное ретроградство. У нее искания, эксперименты, с ритмом, с лексикой, со звукописью, у нее новые темы, самые оригинальные, а остальные привыкли по накатанной: любовь - мое село - вишни - родной язык... Вы что же, - Анна опомнилась, - думаете, что она могла что-то сделать Вере? Но она еще в начале всего релоцировалась...
- Нет, - сказал Шепелев. - В том-то и дело. Мы нашли ее останки. Видимо, она умерла именно тогда, как вы сказали, в начале всего.
Он поднялся, прошелся туда-сюда.
- И теперь нам нужно выяснить, кто еще релоцировался "в начале всего" - и с концами. Потому что очень удобно прикрывать прилетами и релокацией убийства. Это колоссальная работа.
- Ну... если я смогу помочь, - сокрушенно промямлила Анна.
- Нет, нет, спасибо, вы нам очень помогли. Пожалуйста, берегите себя.
Вечером Анну догнал звонок от дочери.
- Ма, - напористо говорила она, - приезжай ко мне. Я тут с ума схожу, беспокоюсь.
- Доча, - перебила Анна, - Вера умерла. Ну, какая, Паперная. Поэтесса. Я же тебе рассказывала.
- А, Вера! Это которая анапест от хорея не отличала, а советы раздавала всем подряд?
- Ну, знаешь! У всех свои недостатки. А теперь ее нет.
- Что с ней? Сердце? Или онкология? Вроде ж не старая...
- Нет, - глухо проговорила Анна. - Ее убили. И еще убили Яну, ты ее не знаешь.
- Приезжай ко мне! Немедленно!
Анна обещала подумать...
А на следующий день у нее случился наплыв пациентов. А потом ей обещали выписать премию. А потом соседка, уезжая в Германию, оставила ей кота. И думать получилось некогда. В ближайшие пять-шесть дней Анна оказалась очень занята.
Старик Луконин получил инфаркт, в общем, ожидаемо - по его состоянию и возрасту. Поэтому Анна, навещая его после операции, дежурно спросила "Андрей Петрович, вы переволновались?" - и услышала:
- Конечно, еще бы не переволноваться... Он лежал прямо у меня под дверью!
- Кто? Кот?
- Да какой кот... Мужик! Жмур! Изрезали всего! Вот такие раны, как когтями проехались. Я думаю, может, промышленный агрегат какой? Руками такое не сделаешь. Изрезали, а потом подкинули! Работодатели, стервы, на все идут, только бы штрафы не платить!
- Вы думаете, что кто-то погиб на производстве, а его тело подкинули в подъезд, чтобы скрыть это? - озадаченно произнесла Анна. - Да? Но почему вы так решили? Может...
- Да не может, - Луконин опять разволновался. - Там раны такие, что кровь небось хлестала, будто Днепрогэс прорвало. А у меня под дверью всего несколько капель натекло.
- А вы в полицию звонили?
- Ох, не помню. Плохо мне стало, - Луконин картинно схватился за сердце, и Анна с медсестрами забегали вокруг него.
Тогда Анна не связала эту историю с гибелью Веры и тем более Яны. Только снова расстроилась. Ей казалось, что в тяжелые времена люди должны быть добрее, поддерживать друг друга, иначе не выжить, - ан нет, то и дело слышишь, как кто-то облапошил ближнего, обворовал, просто задрал цены до безобразия, пользуясь безвыходным положением других, а теперь вот и убил.
Вечером она села, взяла смартфон и набрала номер Людмилы Красько - еще одной поэтессы. Они не то чтобы дружили, но поддерживали хорошие отношения, а сегодня Людмила охотно ухватилась за возможность посудачить о смерти Веры и о том, как жаль Яну. Обе порешили на том, что Яну, без сомнения, ждало большое будущее в литературе, что "мы-то с вами, конечно, видели ее талант, но большинство наших - сами знаете, плетью обуха не перешибешь", и ее гибель - невосполнимая утрата (шансы Веры обе тактично обошли молчанием). А потом Анна решила добавить перцу и рассказала про Луконина.
- Надо же, - воскликнула Людмила. - У нас в соседнем доме случилось такое. Как раз свет отключили, а как включили, так и мертвяк появился. Те, кто видел, говорят, что буквально на полосы человека нарезало, а крови почти нет. А где он живет, этот Луконин, может, он про это убийство и говорил? Ой, нет, у нас совсем другой район... А вы были на похоронах Веры? Ее, бедняжку, хоронили в закрытом гробу.
- Ну, тело, наверное, уже того, - предположила Анна.
Прошло еще несколько дней, прежде чем они снова связались с Людмилой.
Людмила была ближе с Верой, чем Анна. Поэтому она позвонила сначала родным Веры, а затем и Шепелеву. Обсуждая результаты с Анной, она заметила:
- Меня, конечно, в курсе не держат. Ее муж думает, что Вера попала под какие-то траки. Ну, он не сказал, какие. Или под винт.
Ночь прошла очень неспокойно. Сирена выла, надрываясь, почти не переставая, глухие удары слышались где-то недалеко - так, что содрогались не только стекла, дребезжа, но и стены. Анна прикинула, что в случае чего ее ничто не спасет: она жила в угловой квартире. Значит, нужно было или бежать в убежище - но туда идти было далековато, или просто выходить из дому и сидеть во дворе, авось пронесет.
Анна выбрала второй вариант. Накинула куртку, натянула джинсы, взяла с собой на всякий случай документы. Вышла. Под домом сидеть не рискнула - если на нее обрушится часть стены, то и скорую вызвать будет некому, поэтому отправилась на детскую площадку в середине двора.
Сидеть было тоскливо и жутко. Она попыталась сложить хотя бы пару строчек, но ничего не лезло в голову. Освещение у них во дворе выключили, поэтому Анна сидела в кромешной темноте, подсвечивая себе фонариком на смартфоне, но тот, как назло, почти разрядился, поэтому в конце концов Анна его выключила и сидела, содрогаясь от буханья где-то справа. Раз... Два...
Внезапно два красноватых огонька заколыхались на уровне человеческого роста.
Анна вздрогнула. Ее еще успело посетить странное и нелепое видение - человек несет на плече собаку или другое животное, посверкивающее глазами в темноте, - как послышался тяжелый сырой шлепок. Затаив дыхание, Анна замерла и сжалась на скамейке, боясь пошевельнуться или громко вздохнуть, и боялась, что ее выдаст звук колотящегося сердца. Глаза-огоньки несколько секунд слепо шарили вокруг и наконец погасли.
Сирена смолкла, удары - тоже, и Анна отчетливо различила шаркающие шаги со странным постукиванием: точно собака очень крупной породы вышагивала неподалеку, стуча когтями. Шарканье и постукивание удалялось и в конце концов затихло. Тогда Анне пришло в голову, что пора убираться домой.
Она встала, еще раз прислушалась. Ничего. Только ветер шуршит в облетающих кронах деревьев. Анна сделала шаг, споткнулась обо что-то мягкое - куча листьев, что ли? Да нет, непохоже, - и рискнула включить свет на смартфоне.
Перед ней лежало человеческое тело.
На нем сохранилась одежда, но ее разорвали или разрезали буквально на ленты, и точно так же под ней разрезали тело. В холодном неверном свете фонарика виднелись мелкие лужицы, иссиня-черные - Анна знала, что так в искусственном освещении выглядит кровь, а из-под тряпья вывалилось то, что было у человека внутри: склизкие змеи кишок, бесформенные комки, в которых Анна опознала разрезанную надвое печень, мешок желудка. Попятившись, Анна неслышно охнула и побежала к подъезду, то и дело озираясь кругом и прислушиваясь. Пульс бился и шумел в ушах, мешая слышать посторонние звуки, и шуршала осенняя листва...
Но тяжелые сырые шаги с постукиванием когтей больше не звучали.
Добежав до подъезда, Анна первым делом закрыла дверь на ключ, внезапно сообразив, что убийца может быть именно тут. Она замерла. Прислушалась опять. Нет, вроде ничего.
Как хорошо, что фонарик на смартфоне неяркий, и то, что она успела рассмотреть... успела она немногое. Хоть она и врач, но все же кардиолог, а не хирург, каждый день с вывалившимися из разрезанной брюшины внутренностями дела не имеет. Только вспомнить - и мороз по коже...
Она напомнила себе, что бояться следует другого. Не растерзанного мертвеца, а живого убийцы, который прошел в нескольких метрах от нее. А вдруг он ее видел? На площадке очень темно, но у него какие-то странные очки, типа тепловизора - светятся. Вдруг он ее разглядел, и теперь она на очереди как свидетель?
- Майор, - набрала она номер, спешно подключая смартфон к пауэрбанку на подзарядку. - Это Анна Белка, помните, я свидетель по делу Веры Паперной? Я только что стала свидетелем еще одного убийства...
Шепелев подавил зевок, - видимо, Анна его разбудила. Как можно спать в таком трындеце, удивилась она про себя. Сирена, грохот...
- Извините, у нас в дом прилетело, - сказал он. С явным подтекстом "не до вас".
- Человека убили у меня на глазах, майор!
- Постойте. Как? Что вы видели?
- Я его толком не видела... Я была на детской площадке, там очень плохое освещение, ничего не видно. И он пришел и бросил труп! И ушел!
- Как бросил?
- Я плохо рассмотрела. Он его, по-видимому, принес. Темно, не видно было. Я сидела на скамеечке...
Шепелев сухо сказал "ждите" и бросил трубку.
Анна уже легла в постель и включила ноутбук - как раз дали свет; следовало бы выспаться, но сон не шел, однако вскоре в дверь позвонили.
- Анна Сергеевна, это я, Шепелев.
Он вошел к ней в квартиру, не дожидаясь приглашения. Попросил провести на место преступления. Во дворе стояла полицейская машина, и несколько темных силуэтов суетились вокруг. Анна накинула верхнюю одежду и заторопилась на детскую площадку.
Смотреть на то, что там было, ей не хотелось. Указать, где, - пожалуйста, а вот идти туда снова... впрочем, ей и не велели этого делать, чтобы не затоптать следы.
- Там следы интересные должны быть, - сказала Анна. - Он ходит, ну, как очень большая собака - туп, туп, и когтями стучит. Не знаю, что там за обувь.
- Понятно, - сказал Шепелев. - Спасибо, вы мне очень помогли. А теперь вы свободны, Анна Сергеевна. Пожалуйста, будьте как можно осмотрительнее.
"Понятно", - мысленно передразнила Анна. - Никаких программ защиты свидетелей у нас, конечно же, нет. Так что я на очереди".
Ее сморил сон, и в этом сне ей в лицо заглядывали красные светящиеся глаза, и кто-то шептал за границей сознания: "Иди ко мне, иди, будешь с нами, иди..."
Наутро у нее мелькнула мысль взять больничный. Голова разламывалась от боли, и никакие лекарства не помогали, перед глазами то и дело вставали то красные глаза в темноте, то разрезанная печень и склизкие змеи кишок. Тьфу, трындец, мысленно выругалась Анна. Еще тревоги эти! Чтоб им сквозь землю провалиться, а особенно тем, кто их послал, негодяям этаким!
Она покормила кота Кузю - к счастью, Кузя оказался благовоспитанным и мирным животным, - поменяла наполнитель в лотке и поплелась на работу.
Весь день Анна не чаяла, как дотерпеть до вечера и донести голову до подушки. Но уже на подступах к своему дому вспомнила, что у нее закончились хлеб, яйца и молоко. Значит, придется забежать в АТБ, прикидывала она, заодно и сок куплю. Она обожала соки Одесского завода детского питания, но редко себе позволяла. Однако имеет право хороший человек на пакетик вишневого сока?
К ее досаде, сок в "АТБ" закончился. Не весь. Только вишневый. Это уже начинало походить на какой-то закон подлости. Раздосадованная Анна немного постояла перед стеллажом, - за это время к единственной работающей кассе подошло сразу несколько человек с целой горой покупок, - взяла яблочный и встала в очередь.
Нарезанный на ленты одежды и мяса человек.
Шевелев, который вперся к ней в дом без приглашения.
Что-то в этом было очень неправильное. Убийца убивает двумя-тремя ударами. Если он садист и зверски изуродовал жертву, то прячет изувеченный труп в укромном месте. А если он действует, как один персонаж серии фантастических романов, которые Анна очень любила (и невероятно шокировала этим Веру - как ты можешь читать эти ужасы, восклицала та), нарочно расчленяя трупы и демонстрируя их людям, от которых нужно добиться покорности, - значит, у него есть какие-то требования. Однако никаких требований убийца не выдвигал. Анна бы знала - она внимательно следила за новостями.
Почему Шепелев спросил про Яну?
Почему Веру хоронили в закрытом гробу? Анна сразу подумала, что тело начало разлагаться. Но уже наступила осень, стояла довольно холодная погода. Что, если обеих так же зверски расчленили? Что, если убийца - один и тот же серийный маньяк с горящими глазами и лязгающей обувью? Но маньяки убивают, как правило, в чем-то похожих людей. Что общего между молодой и "неформальной" Яной - и скучной и грузной Верой? Обе поэтессы? А еще две жертвы поэтами не были. Сосед Людмилы - мужчина, старик из ее отделения тоже наткнулся на мужчину.
Может быть, негодяем движет ненависть к жителям города, и он убивает всех подряд? Но и в этом случае он бы как-то заявил о себе. Например: "Жители мерзкого города З., я вас ненавижу, вот что будет с вами, смотрите и дрожите!" Маньяки, как правило, именно так и выражаются - плоско и высокопарно. По крайней мере, в книгах и кино. И в тех отрывках из их писем и дневников, которые публиковались, а Анна взахлеб читала.
Задумавшись, она едва не пропустила очередь.
- Пакет надо?
- Нет, спа... а давайте.
Анна перебирала покупки, складывая их в пакет. Хлеб, яйца, кусок дешевой грудинки, злополучный сок, из-за которого она потеряла в очереди столько времени, кошачий корм. Молоко... нет, в АТБ она брать молоко не будет. Оно тут вечно просроченное.
Кузя вышел ее встречать. Вид у него был встревоженный.
- Кузя, Кузенька, я тебе кушать принесла, угощайся, - заворковала Анна, вытряхивая лоток и меняя воду в поилке.
- Анна Сергеевна, я так беспокоилась! Новое убийство! Вы разве радио не слушаете?
Анна предпочитала телеграм-канал горсовета, но в последние несколько часов ей было не до чтения новостей.
- Уф, я уж испугалась кое-чего похуже, - сказала она, мгновенно устыдившись своей черствости. - Кого убили?
- Женщину нашего с вами возраста. Вышла одна за молоком и...
- Надо же, я как раз собиралась выйти за молоком, - усмехнулась Анна.
Происходят такие колоссальные, ужасающие вещи, думала она. А наши мелкие заботы, все эти соки и молоко в магазине, все эти публикации и мелочные дрязги почему-то никуда не деваются. Может, это и правильно. Пока человек занят повседневными делами, он еще как-то держится на плаву...
- Говорят, прямо на ленты нарезали! Страшное дело, - Людмила разволновалась. - Это точно они, они же все там убийцы...
Минут десять она развивала свои предположения на эту тему. Анна поддакивала, но что-то ее грызло. Убийцы есть везде, во всех странах, на всех континентах, думала она. Глупо считать, что вот живем мы, нормальные люди, а откуда-то с неба на нас падает убийца. Это не обязательно маргиналы, не обязательно наркоманы, их порождает не какой-то особый "народ-преступник", - преступники живут среди нас и ничем от нас не отличаются... до какого-то момента.
А потом случается что-то - лишняя рюмка, или неосторожное слово, или просто появляется ощущение безнаказанности, - и наступает трындец.
Рюмка... Эх, мы же с Верой собирались как-нибудь дернуть по стопочке винца, с грустью подумала Анна. Она же, в сущности, хороший человек... была.
Внезапно в дверь постучали.
Опять, что ли, звонок поломался? Да что ж за трындец такой, то одно, то другое! - с досадой подумала Анна, подходя к двери. В нее постучали снова. Сухо и механически.
- Кто там?
Она никого не ждала.
- Кто там? - Анна выглянула в глазок. Этот глазок давно пора было заменить - мутный и поцарапанный, старый, как и вся дверь. В хороший новый глазок можно разглядеть, кто пришел, и он не будет похож на...
На Веру.
- Это я, Вера, - пробубнил глухой, лишенный выражения голос. - Открой. Ты звала меня на рюмочку. Открой. Пригласи, и я войду.
Анна шарахнулась от двери и с колотящимся сердцем упала на пуфик в прихожей. Трясущимися руками набрала номер Людмилы.
- Людмила Ивановна! Вы... я хочу сказать... вы были на похоронах Верочки, да? Она точно умерла? Понимаете, она... она стоит у меня под дверью... мы с ней в последний день договаривались, что как-нибудь выпьем по рюмочке...
- Анна Петровна, успокойтесь! Это не Вера. Веры больше нет. Это кто-то другой. Вера, по-моему, даже не знала, где вы живете. Это кто-то из ваших соседей, не волнуйтесь так. У вас нервный срыв. Может, вам врача лучше вызвать?
Врача? Врачу, исцелися сам?
Анна снова поднялась и выглянула.
Надо заменить этот чертов звонок, эту чертову дверь, этот чертов глазок. В хороший новый глазок можно разглядеть, кто пришел, и выглядеть он будет нормально, как и положено. А не зеленовато-гнилостно, с вытекшим глазом и червями, шевелящимися в щеке. Нет там никаких червей, подумала Анна. В наш мутный глазок их все равно не увидишь.
Из-под двери потянуло запашком разложения.
Анна поспешно отшатнулась. Неумело перекрестила глазок, пробормотала "господи, иже еси на небеси" - это не возымело никакого действия, может, потому, что Анна была атеисткой, а может, потому, что никогда не срабатывало. А Вера снова забубнила "открой, открой".
Ей нужна была помощь. Нужен был осиновый кол, или серебряные пули, или кто-то, кто знает, что делать в таких случаях. Хотя бы соседи, к которым можно было бы постучаться. Ее соседи все разъехались, не желая рисковать, и в подъезде жила только она и еще какие-то новые жильцы в двух квартирах двумя этажами ниже.
Анна всхлипнула. Побежала на кухню. Взяла головку чеснока, выбрала несколько долек, очистила их, порезав палец, и вернулась в прихожую, трясущимися руками натирая дверь. Измазала ее кровью из пальца, помянула черта, попрекая его творящимся трындецом...
- Открой, - глухо бубнила Вера за дверью, и вонь чеснока мешалась с вонью разложения. - Пригласи, и я войду. Выпьем. По рюмочке. Ты приглашала.
Этот непрекращающийся глухой бубнеж вывел Анну из себя.
- Катись к чертям! - завопила она. - Катись к гребаной матери! Убирайся! Уходи!
И внезапно, перекрывая голос не-Веры и крики Анны, взревела сирена.
Она гудела где-то очень близко, очень напористо, почти истерично. Кто сказал, что машина не может впасть в истерику? Анна и сама уже была в истерике, а когда от тяжкого удара зашатались стены и задребезжали стекла, упала на четвереньки и зарыдала.
На экране смартфона высветилась надпись: "Внимание, тревога! Не игнорируйте это сообщение! Отправляйтесь в убежище!"
- Да в каком убежище номер тридцать три сидеть прикажете, - всхлипывала Анна. - Нет у меня синего комбинезона!* - она нервно рассмеялась сквозь слезы.
Завотделением, выслушивая пациентов, всегда говорил: "Шутит - значит, выздоровеет". По наблюдением Анны, чем хуже чувствовал себя пациент и чем безнадежнее был его случай, тем чаще и охотнее он шутил.
И внезапно в нос шибануло чертовым чесноком - и без всякой тухлятины. Все еще истерически смеясь, Анна выглянула в глазок. Веры там не было.
Перезвонила Людмила.
- Да все в порядке, это соседка с другого подъезда, - стала многословно и сумбурно пояснять Анна, - хотела зайти, к ним там гости пришли, все до того некстати, а я как раз переутомилась на работе...
На всякий случай она закрыла форточку, и ее тоже натерла чесноком. Нагрела кастрюлю воды - черт, надо бы поставить водонагреватель, как только станет безопасно, займусь, думала Анна, - сполоснулась и рухнула в постель.
Вряд ли это было хоть сколько-нибудь действенно. Но немного успокаивало.
Наутро Анна уже немного пришла в себя. Никакой Веры за дверью не было, думала она. Мертвые не приходят к живым, это же не "Пикник на обочине". Никто не просил его пригласить и впустить, да у Веры и адреса-то моего нет, это Людмила верно заметила. А за молоком я зря не сходила, магазинчик-то рядом, буквально двадцать метров надо было пройти. Сейчас бы омлет забабахала, а так придется просто яичницу. И кофе без молока.
Собралась на работу. Открыла дверь. Сделала шаг.
На лестничной площадке висел запашок разложения, какой бывает у застарелого трупа. На цементном полу остались липкие капли трупных жидкостей и несколько раздавленных опарышей.
Анна бросилась в дом, вынесла "Доместос" и хорошенько залила площадку. Опоздаю, и черт с ним, думала она, но возвращаться в эту вонь я не буду!
Утро на работе опять не задалось - и неудивительно. Во дворе суетилось множество полицейских и стояли полицейские машины.
Умер старик Луконин. Умер очень странно и страшно. Он был в палате, вполне бодр и свеж, - с ним лежали еще двое, тоже преклонных годов люди, Солдатенко и Пинчук, - ничего не предвещало, как вдруг, уже ближе к одиннадцати, он забеспокоился, засуетился, сказал, что к нему пришли, и вышел из палаты. Прошел мимо дежурной медсестры. Она крикнула ему вслед "Куда вы, Андрей Петрович?", но кардиология - не психбольница, чтобы пасти пациентов ежесекундно, а жаль. Но куда, в самом деле, выйдет пожилой человек в пижаме и шлепанцах, если на дворе дождь и холод?
Прийти к нему заведомо никто не мог. Во-первых, его родня перебралась куда-то на Балканы. Во-вторых, в больнице были установлены четкие часы посещения, и поздно вечером никого бы не пустили.
Наутро его обнаружили во дворе, на газоне; тело закинули в кусты сирени, окаймлявшие газон, и оно валялось в странной изломанной позе, точно выброшенная кукла.
Спереди пижамная куртка и штаны оказались нарезаны на полосы.
И грудина, и брюшина оказались нарезаны на полосы.
Глубокие борозды прочертили тело, прорывая мышцы и жировой слой. Внутренности в животе кто-то яростно перемешивал, точно бетономешалкой; грудину вскрыть не удалось, поэтому прорвали диафрагму, вытащили из тела легкие и сердце, обрывая аорту, и перемешали их вместе с органами брюшной полости.
Даже видавшие виды медсестры хирургического отделения одна за другой вывернули каждая свой завтрак на дорогу... Но хирург Игорь Иванович, осмотрев жертву, хмыкнул.
Когда Анна пришла на работу, он разыскал ее.
- Анна Сергеевна, - сказал он, - Луконин - это же ваш клиент?
- Ну да.
- Мне кажется, только вы поймете, о чем я говорю. У меня первая ассоциация - как будто его какой-то очень крупный и когтистый зверь располосовал, причем мясо не ел, а кровь вылакал-таки. Крови под ним натекло дай бог половина от нормы. А вторая, - Игорь усмехнулся, - молниевые когти.
- Ну, знаете! Чтобы людей полосовали молниевыми когтями, надо для начала построить машину времени, - фыркнула Анна. - Вот животное...
- Это какое же должно быть животное. Разве что динозавр.
Анна погрузилась в раздумья. Нужно было идти на обход, но она все думала и думала.
Динозавры? Этого уж точно быть не может. А когти... Она была в музее оружия. Там были выставлены индийские перчатки-ножи, как у Фредди Крюгера.
Красиво сделаны, между прочим.
- Игорь, - улучив момент, позвонила она, - я о крови Луконина. Может быть, его нарезали уже мертвым, поэтому кровь не вытекла?
- У него в организме почти не осталось крови, понимаете? В том-то и дело.
- Значит, его убили в другом месте?
- Я не специалист в расследовании убийств, но поблизости никаких луж крови не нашли, значит, убить его должны быть довольно далеко отсюда. А он физически не смог бы далеко отойти. Он после операции, старый, немощный, одет очень легко, а на улице холодрыга. Если бы его похитили, он бы наверняка крик поднял.
- Если бы его здесь резали, он бы тоже крик поднял. Почему никто не забил тревогу?
- Откуда я знаю? Сирена была, может, кричал, да не услышали.
Анна сосредоточилась на пациентах. Ее уважали в больнице - за внимательность, доброжелательность, да и дело свое она знала. И отвлекаться на что бы то ни было во время работы ей не с руки. К тому же чем сильнее она занята, тем реже встают перед глазами куски печени и протухшее лицо Веры.
Та... тварь, которую она видела на детской площадке, не похищает и не таится. Она подлавливает людей, которые оказываются в одиночестве - сначала на улице, а ее, Анну, хотели и в квартире застать одну. Убивает самым зверским образом. Зачем-то выкачивает кровь.
А тело бросает, как обертку от конфеты.
Она так лакомится.
Нельзя оставаться в одиночестве, нужно сидеть здесь, на работе. Но неизбежно наступает конец рабочего дня. Анна задумалась.
- Алексей Вадимович, - жалобно сказала она. - А можно, я сегодня подежурю?
- В смысле "подежурю"?
- Ну. Смотаюсь домой, а потом приеду сюда. А дежурного врача - кто у нас сегодня, Ольга Васильевна? - ее отпустим.
- Вы с ней говорили?
- Сейчас поговорю, если вы не против.
- Думаете, тут безопаснее? - хмыкнул завотделением.
- Ага, - Анна спешно убежала, чтобы не вдаваться в подробности.
Так... забрать Кузю. В других отделениях есть коты, и у них будет. И ночевать на работе.
Не спать, питаться всухомятку, мыться холодной водой в больничном душе. Ноут, кстати, тоже можно забрать.
Не оставаться один на один с Верой.
Она уже приступила к реализации этого плана (Ольга Васильевна согласилась только под условием, что Анна отдаст ей деньги за дежурство), уже обустроилась, даже включила ноут. Кузя испуганно сидел в переноске рядом, и Анна поглаживала его не глядя.
Зазвонил смартфон.
- Анечка Сергеевна, это Лариса, - послышался манерный голос.
Чтоб тебя, трындец ходячий, мысленно чертыхнулась Анна. Лариску она на дух не переносила - еще больше, чем Оксану и свою тезку Лупинос. Эта особа, не имея ни капли таланта, сумела продвинуться, по слухам, через постель Вальченко, но на самом деле - через его паранойю: она постоянно лила ему в уши, кто и что о нем якобы говорил. "Продвижение" заключалось в выпуске сборника тиражом 250 экземпляров, поэтому плести интриги и клеветать на людей по меньшей мере не стоило; Анна подозревала, что Лариса попросту обкатывает стратегии на лито, чтобы потом эффективно применить их на работе и вообще там, где они принесут ей существенную выгоду.
- Добрый вечер. Чему обязана? - поздоровалась Анна. Пожалуй, слишком официально, хотя ей куда больше хотелось послать Ларису к черту.
- Мы хотим устроить вечер памяти нашей дорогой Верочки Паперной, - слащаво ответила Лариса. - Посидеть, чаек попить, стихи ее почитать. Как вы?
- Я... я не знаю, у меня дежурство... надо график посмотреть, - пробормотала Анна.
- Вы знаете, Оксаночка написала целую поэму ее памяти, - радостно заявила Лариса. - Приходите, там будет местное телевидение, журналисты. Можно будет засветиться.
- Я подумаю...
Анна отшвырнула ни в чем не повинный смартфон. Ее мутило от омерзения. Вот я мымра, надо было сразу послать ее подальше, подумала она. "Засветиться"! Пляски на костях устроили.. Поэмы они пишут! Лучше б деньги для семьи Веры собрали, у нее там несовершеннолетний ребенок остался сиротой. А хотя, если прийти да предложить... пожалуй, в этом есть смысл.
Когда смартфон зазвенел снова, Анна уже открыла рот, чтобы выдвинуть это предложение. Но звонила не Лариса, а Людмила.
- Анна Сергеевна, - растерянно сказала она, - ко мне Вера приходила.
- Приходила?
- Да. Говорит, открой да пригласи... Она же моей близкой подругой была. Я испугалась, открывать не стала. Прямо до сих пор трясет...
- Не открывайте. Ни в коем случае. Вера умерла. Это не Вера. Это какая-то афера!
Людмила разрыдалась.
- Пользуются тем, что я совсем одна, - плаксиво заныла она, - некому меня поддержать, издеваются... Я бы открыла, а они бы все из квартиры вынесли, еще и меня бы пристукнули!
- Именно! Не открывайте ни при каких обстоятельствах!
- Там наши вечер в ее память устраивают. Лариса решила к ней домой сходить. А я что-то не могу, прямо больно их видеть.
- Ну, может, им поддержка нужна. Я хочу предложить шапку по кругу для них, как вы?
- А это мысль. По сколько собираем? - оживилась Людмила.
Прошло несколько дней. Кузя освоился в больнице, пациенты его тискали. О самой Анне этого нельзя было сказать: от недосыпа и переработок она чувствовала себя совершенно измотанной. Несколько раз наведывалась в квартиру.
Забирала чистую одежду, продукты и гигиенические принадлежности.
И возвращалась.
- Анна Сергеевна, мать, ты, что ли, решила тут окончательно прописаться? - посмеивался завотделением.
Хирург Игорь, однако, присматривался к ней с тревогой.
- Анна Сергеевна, вы никого не впускали? - как-то спросил он. - Ну, вот приходит кто-нибудь и просит: откройте, пригласите, и я войду?
- Вы тоже с этим сталкивались? - ответила Анна вопросом на вопрос. - Нет! Я еще и чесноком всю дверь вымазала.
- Не поможет. Я проверял. У меня бабка была из охотников, она многое о них знает. Не срабатывает ничего из того, что обычно рекомендуют.
- А что же поможет?
Игорь протянул ей подкову с выгравированным на ней черепом.
- Ультима? - рассмеялась Анна. - Тогда уж фенрисийские руны!
Игорь посмеялся вместе с ней. Он тоже читал про это.
- Купил когда-то для себя, а когда запахло жареным, начал все подряд заговаривать, - туманно пояснил он. - Вот, - он вынул из барсетки и дал ей сложенный вдвое мятый рукописный тетрадный листок. Анна прочла первые строки и удивленно подняла брови:
- Это... заговоры? Они работают?
- Работают плохо, но это лучше, чем ничего.
- Ну почему, - страдальчески пробормотала Анна, - такой трындец творится, еще и это.
- Они чуют, когда и где можно вылезти и орудовать безнаказанно. Сколько их жертв так и сгинуло без вести, а все думают, что они эвакуировались или пошли выполнять долг перед Родиной? Сколько их жертв списали на обстрелы и прилеты?
Анна вспомнила слова Шепелева - ведь он говорил почти о том же, только в виду имел обычных маньяков, - и содрогнулась.
Вечер в память Веры так и не провели: куда-то канула Лариса. Она, воодушевленная возможностью "засветиться" перед телекамерами и на новостных порталах города, после работы отправилась к Паперным. До них она так и не доехала, и больше ее никто не видел.
Об этом, рыдая, Анне рассказала Людмила; в последнее время они часто перезванивались. Людмила читала Анне свои стихи - по совести, удивительно беспомощные, но Анна их похваливала и даже со смаком повторяла некоторые строчки. Все равно мы все бездари, думала она. Только некоторые - бездари удачливые, пронырливые, ловкие приспособленцы, а мы с Верой и Людмилой - тихие унылые графоманы, пописывающие практически в стол... А судьба у всех одна. Хоть у тихой Веры, хоть у наглой Лариски.
Она приехала домой, чтобы постирать вещи. Запустила машинку. Достала на смену новые красивые трусики, ботинки и колготки поплотнее - прогноз погоды обещал снижение температуры до +2. Модный полушерстяной шарф - подарок дочери.
И едва не прозевала стук в дверь.
- Опять, что ли, звонок не работает? А, это свет отключили... Вот трындец! Кто там? - крикнула Анна.
- Майор Шепелев, уголовный розыск, - отозвался мужской голос.
Ну конечно! Пришел допросить, наверное, про исчезновение Ларисы. Добросовестный человек, такая редкость в наше время, особенно в полиции. Про себя Анна называла Шепелева "майор Скуф", но в то же время симпатизировала ему. Быть полицейским в осажденном городе, где масса приезжих и масса закрытых квартир, соблазняющих потенциального домушника... врагу не пожелаешь. Поэтому она мигом метнулась, поставила чайник и открыла дверь, широко улыбаясь.
- Рада вас видеть, товарищ майо... - она осеклась.
То, что стояло перед ней, уже не было Шепелевым.
Пропитанный кровью мундир коробился, нарезанный на длинные полосы - точно его разодрали когтями динозавра или ножами Фредди Крюгера. Живот, и без того пивной, раздулся, а в полосах рубашки над брюками застряли черные вываленные внутренности. Бывший майор поднял голову, и глаза его полыхнули красным.