Аннотация: это рассказ о том, чего нужно избежать. Но лишь немногие могут понять, чего именно. Еще более немногие - что этого нужно избежать и как это сделать. И уж еще меньше людей могут этого избежать.
1.
Гадалка была очень странная. Цыганка с пронзительными глазами, которые просто проникали тебе куда-то в глубины подсознания. Такого Сергей еще не встречал.
--
Будущее узнать хочешь, парэнь? - ему показалось, что акцент у цыганки нарочитый. Для большей достоверности. Но что-то все равно заставляло его верить этой женщине с проникающим взглядом.
--
Нет... - он боялся сказать то, к чему готовился два года: с того дня, ему тогда было 12 лет, когда он впервые узнал о реинкарнации. - Не будущее... Прошлое.
Она метнула на него быстрый взгляд. В нем было изумление. И понимание. Это особенно поразило подростка.
--
Я хочу узнать, кем я был в прошлой... ну... в прошлой жизни, в общем. - следующий вопрос он задать боялся. Но задал: - Вы можете? Помочь?
--
Магу, парэнь, магу... - как-то печально кивнула она. Именно эта ее какая-то усталая печаль в голосе убедила Сергея - помочь ему могут.
Наконец-то! Блин, сколько ночей, глядя на звезды, он захлебывался в мыслях о том, кто же он такой! И вот...
--
Садысь, - она указала на кресло. - Расслабися!
От коверканья слов он внутренне поморщился. Но сел в глубокое кресло, которое сразу вобрало, утопило его в себя, и, как было велено, начал расслабляться.
А потом цыганка начала говорить.
Последнее, что он запомнил перед тем, как провалиться в глубокий сон, была мысль: ее акцент пропал. Правильно, сколько можно выпендриваться-то?...
... Суп. Какие-то очень крупно порезанные овощи, плавающие в ярко-красном, наваристом бульоне. Он даже уловил запах, который поднимался от поверхности похлебки. Что это за миска? Их Сергей видел в фильмах - глиняные миски, которые в деревне люди делали сами. Ложка была странная, деревянная, но не раскрашенная. Где он?
Краем глаза Сережа замечал, во что он одет. Кошмар! Какие-то странные брюки. Ткань очень грубая. Он чувствовал, что на них нет ни молний, ни пуговиц. Какие-то веревочки заменяли все это. Правда, их увидеть не удалось. Глаза зацепляли рукава его грязной, корочневой, но когда-то белой рубахи.
Он не смотрел на стены, но знал - они бревенчатые. А за окном, обтянутом кишкой, стоят другие покореженные, просевшие, черные деревянные избы. Некоторые обмазаны глиной. А на краю деревни есть еще одна - она побелена.
Он поднял глаза.
КТО ЭТО?!
Женщина сидела на скамье в углу комнаты. Руки сложены на ногах. Вся поза женщины выражают полнейшую смиренность. В душе закипела ярость, но он подавил ее. Почему он ненавидел ее?! Что она сделала?
Вдруг в голове мелькнула новая мысль: Почему ты это сделала, Настенька! Как же ты могла, сука!
Сознание, которое было Сережей, просто перевернулось от ужаса: КТО ЭТО ДУМАЕТ, ЧЬИ ЭТО МЫСЛИ?!! Еще ужаснее стало через секунду. Когда сознание поняло - это говорит ОН. Только другой. Тот, который ест суп.
В этот момент сознание Сергея просто отключилось, отрешилось от всего происходящего. Он просто бесстрастно наблюдал, отдавшись разуму другого СЕБЯ.
Может, не надо было ее бить? Даже жалко. Настенька сидит и боится дышать. Иначе на нее обрушатся новые удары. И она отлично знает - правильно. Но жажда боли была только душевной - ее тело хотело наказания, но не было к нему готово.
Какой же Никон сукин сын! Он не успокоился и после того, как она стало моей женой. А ведь, сучий потрох, не показывал этого!
Наконец-то я избил его! Никона вообще надо было зарубить. По телу пролилась волна удовлетворения, когда я вспомнил, как вбивал кулак в эту окровавленную, перекошенную от боли и ненависти, но одновременно и от чувства бессилия перед врагом, морду...
КАК ОНА МОГЛА?! С НИМ?!
И что теперь? Ждать, когда пройдет обида? Или просто бросить ее? Я ведь люблю Настю! Но нельзя прощать многие вещи. Измена - одна из них. Время лечит? Да уж. Но слишком горькое это лекарство...
За спиной скрипнула дверь. Лицо Настеньки вспыхнуло, когда она увидела вошедшего. Она дернулась, но все же поборола себя и осталась сидеть. А потом она увидела еще что-то, от чего ее лицо свело ужасом. Настенька открыла рот, но гримаса, ставшая ее ликом, не слушалась мозга.
Я обернулся.
Его лицо было кроваво-черным от запекшейся крови. Один глаз просто не было видно от огромного, цвета смерти, синяка. Второй глаз сверкал животной ненавистью. Ненавистью ко мне.
--
Сука! - крик Никона больше был похож на звук выстрела. Надрывно, полными легкими.
Только тут я заметил топор.
Когда я вскакивал, миска полетела на пол, разбрызгивая похлебку по комнате избы. Звук раскалывающейся на десятки осколков тарелки прозвучал одновременно с криком Настеньки: "Илья, НЕТ!!"
Развернуться он даже не успел, и огромное лезвие топора влетело в спину, разрубая позвоночник, разрезая кожу и мышцы, выпуская фонтаны крови...
Сережа открыл глаза. Ему казалось, что его спина осталась где-то там, в этом ужасном сне, а боль перешла сюда, в реальную жизнь.
Это - реальная жизнь. Не так ли?
--
Что это было?! - задыхаясь, выпалил он в лицо потерянной цыганке.
--
В прошлай жизны звали тиба Илья, - как-то странно глядя на парня, произнесла женщина.
И тогда ему стало плохо. Почти ничего не видя, Сережа вскочил и, спотыкаясь об собственные ноги, внезапно ставшие слабыми и как бы чужими, непослушными, он побежал к двери. Туда, где свет и свежий воздух.
О том, что он видел в этом сне, Сергей не рассказывал никогда и никому.
2.
Почему-то с детства все считали Сергея странным. И сам он это тоже знал. Впервые Сережа задумался об этом лет в десять. Он хорошо запомнил этот момент. Паренек сидел в классе на уроке химии, рисуя на последней странице тетради какие-то замысловатые предметы, когда его окликнула учительница. Которую, он между прочим, ненавидел - за ее злость и за глаза. В них, почему-то, он не мог никогда ничего прочитать. И поэтому они обжигали своей пустотой. Подняв голову, он спросил "Что?". Все засмеялись. Оказывается, свою фамилию Сережа услышал только с пятого раза - Жаба (как он называл про себя преподавателя) ее просто выкрикнула. Тогда он задумался: это что же получается? Мир-то совсем не такой, каким я его вижу! Потому что я не вижу себя. А остальные меня видят. Зато на себя взглянуть не могут! Тогда он по новому начал смотреть на всех окружающих его людей, стараясь увидеть в них не только то, что не могли увидеть они сами - лицо - но и что-то другое. Что именно, он не знал.
Спать мальчик ненавидел. День для него проходил словно во сне: какие-то люди, какие-то разговоры, в которых почему-то все должны участвовать, какая-то школа, куда он почему-то должен ходить... Все это он не понимал и не хотел понимать. Зато когда наступала ночь и родители затихали в своей комнате за стенкой, Сергей становился каким-то другим. Он подходил к холодному печальному подоконнику, забирался на него и часами смотрел на звезды. Парню казалось, что он их слышит, и звезды для него были более реальными, чем люди. А когда под окнами останавливалась полупьяная молодежь и начинала громко хохотать, он отходил в темноту, хотя никто и так не смог бы его заметить, и с ненавистью слушал пустые разговоры о дискотеках, свиданиях, кино и деньгах. И в нем закипала ненависть. Почему, Сережа не мог понять. Надо сказать, о себе он вообще ничего не мог понять.
Друзей у него не было. Не то чтобы не было совсем, с одним из одноклассников он общался, обменивался кассетами с музыкой и прогуливал уроки. Но это был явно не друг в полном понимании этого слова. Поэтому в свободное от школы время он на улицу не выходил вообще. Он читал. Библиотека была около школы, и при каждом удобном случае Сережа бегал туда и подолгу стоял вдоль туго забитых пошарпанными старыми книгами стеллажей, выбирая. Кажется, он прочитал уже все, что там было. Поначалу библиотекарь, пожилая интеллигентная тетя в очках, снисходительно намекала, что "Ну не для твоего это возраста! Не поймешь ты такие книги!", но, видя горящие глаза школьника, вскоре замолчала.
Особенно его интересовало все сверхестественное. Где-то прочитав про призраки, которыми кишат шотландские замки, увидев снимок одного из этих самых призраков, он почувствовал ступор. Словно все, что он знал до этого, внезапно спустилось куда-то ВНЕ, в несуществующую умственную канализацию, просто перестало существовать, а в него с бешенной скоростью начало вливаться совсем другое. Часами он всматривался в совершенно одинокий, до смертной тоски, прозрачный, какой-то всезнающий - в этом он был уверен - силуэт фантома. Тогда он понял, что такое смерть.
Тем же вечером он попытался поговорить об этом с отцом - единственным близким человеком. Зашел в гостиную, сел в кресло. Отец в трусах валялся на диване, отрешенно пялясь в телевизор. Там крутили очередной американский боевик. Как Сережа ненавидел эти совершенно тупые, предсказуемые фильмы!
--
Пап...
--
М-м-м? - от телевизора он не оторвался, следя за ходом очередной драки.
--
Ты о смерти когда-нибудь думал?
Отец оторвался от телевизора несмотря на то, что главный герой-полицейский убивал своего соперника.
--
Серега, ты что?
--
Мне интересно.
--
Если бы мне было это интересно, то... - отец передумал продолжать, поняв, что это будет оскорблением. - Короче, в старости обю этом думать надо. Сейчас проблем итак хватает. Ты лучше б не об этом подумал, рано еще.
--
А о чем? - сожаление о том, что он задал этот вопрос, родилось сразу.
--
О работе. Вместо того, чтоб фигню всякую читать, лучше бы мне помогал.
Отец работал в небольшой автомастерской. Это был не то чтобы бизнес, потому что мастерская, по сути, существовала нелегально, но большое дело для папы, фаната автомобилей. Он вкалывал там семь дней в неделю. Дела шли неплохо, он даже взял себе помощника, соседского 17-летнего парня, который работал, не покладая рук: чтобы было больше денег на самогон. Частенько, выпив где-нибудь, отец начинал объяснять Сергею, что так не должно быть - вместо соседского парня помогать должен он, его плоть и кровь.
-А-а.
Встав, Сережа вышел из гостиной и отправился читать. Читать ту самую фигню, против которой выступал отец.
Когда в одном журнале Сережа прочел о том, что души людей могут переселяться в другие тела после смерти, он просто обезумел. "А кем был я?!" - пульсировала в висках мысль. Это стало его навязчивой идеей - узнать, кем он был раньше. Кем был до ЭТОГО рождения. Образ себя в прошлой жизни он пытался найти везде: в учебниках истории, в кино, в книгах. Сергей почему-то был уверен: когда я увижу ТО время, я это почувствую. И мальчик прикладывал все усилия, чтобы почувствовать. Он надеялся, что должен быть какой-то способ, которым пользуются, чтобы идея осуществилась, но нигде не мог его найти - оставалось полагаться только на себя.
Когда он почувствовал, что вопросу нужен ответ, чтобы первый не стал навязчивой идеей, очередной ступенью к сумасшествию, Сергей решился на постороннюю помощь.
Тогда он отправился к гадалке.
3.
Как-то вечером, когда Сережа, взобравшись на кровать, читал книгу, в комнату зашел отец.
--
Что делаешь? А-а, - он сел рядом. - Опять читаешь? Слушай, Серый, ты себе зрение не посадишь?
На самом деле оно у парня было ужасное - правым глазом он практически не видел. Но об этом не знал никто.
--
Нет, пап, ты что.
--
Слушай, что я думаю-то...
Отец неуверенно почесал затылок. Сергей знал, что это означает: сейчас папа будет пытаться говорить о чем-то очень для него важном. Но что для сына не имеет никакого значения, причем отец об этом отлично знает. Оттуда и неуверенность. Отец очень часто "лечил" его. Именно с того первого раза, когда он попытался открыть глаза сыну на взрослую жизнь, как он все это называл, Сережа начал чувствовать разочарование. И он знал, что рано или поздно поймет окончательно печальную мысль, которая робко возникла у него в голове в тот самый раз: отец прожил жизнь напрасно. Так ничего и не поняв.
Готовясь, отец кашлянул.
--
Давай, наверное, помогать мне в гараже начинай, а?
Как чувствовал, что он об этом, подумал Сергей. Хотя... о чем же еще?
--
Пап...
--
Серый, ты ж знаешь... Денег сейчас мало... Санька пришлось увольнять, нечем ему платить. - Саньком был тот самый соседский пацан. - А работать надо. Иначе нам жрать нечего будет. Понимаешь?
--
Пап... Я же... Ну, я не умею ничего. В машинах я же ни фига не понимаю!
--
Научишься!
Сергею было очень тоскливо, когда на следующий день, притворившись, что сделал уроки, он пришел в мастерскую к отцу. Он чувствовал себя чужим в этом бессмысленном мире автомобилей и масляных, грязных запчастей, которые постоянно нужно собирать, разбирать, менять и так далее. Это все - просто сублимация настоящей жизни, был убежден Сергей. Толком не зная, что такое сублимация и, главное - что такое НАСТОЯЩАЯ жизнь. Хотя отец был убежден, что жизнь - это зарабатывание денег для своей семьи. Это работа и дом. А все остальное - бред лентяев, которые витают в облаках, не имеющих никакого отношения к действительности, чтобы просто ничего не делать.
Через неделю Сергей умел собирать и разбирать карбюратор. Отец был счастлив.
Еще через неделю он стал оставаться с отцом до конца, пока вся работа не будет сделана.
Еще через две недели он увидел, что на журналах "Чудеса и Приключения", которые он взял из библиотеки, лежит большой слой пыли. Сергей положил их в сумку, чтобы отнести в библиотеку завтра после школы.
--
Ты ничего не будешь брать? - удивилась библиотекарь, сняв очки.
--
Некогда, - вздохнул он. - Я сейчас отцу на работе помогаю.
Впервые в его сердце вдруг защимила тоска. Тоска смертная, которая бывает у людей, внезапно понявших - что-то, что для тебя синоним жизни, проходит мимо.
Еще через неделю отец, когда они поздним вечером возвращались домой из мастерской, в разговоре назвал его "сын", и в слове прозвучали нотки гордости.
--
Ты у меня, сын, станешь настоящим мужиком. - и он обнял его за плечи.
Через три года Сережа женился. Девушку звали Катя. Они росли в одном дворе, но в детстве он почему-то не обращал на нее внимания. Тогда паренек был уверен, что Катя относится к тем людям, которые по закону вселенского равновесия просто должны быть. Чтобы могли существовать и такие люди, как он. Так же, как мир не обошелся бы без ненавистных людьми комаров. Таких, как Катя, раньше он ненавидел. Это были зомби. Но зомби, которые ели, спали, болели. Зомби, которые умирали. Зомби, которые даже любили. Намного искреннее, чем, скажем, может любить он. Потому что такая любовь вбивается в них с рождения: через сериалы и сентиментальные фильмы. Через бессмысленные романы. Через педагогов с пустыми головами, "Кока-Колу" с чипсами. Через общество.
Странно, и что это в детстве с ним было? Какой-то анархист.
--
Юношеский максимализм, - утверждал отец, с любовью глядя на сына и новоиспеченную сноху, когда они в один из выходных пришли в гости. - Подростки всегда воюют. Потому что не понимают много чего. А детская гордость им не позволяет считать, что они чего то не понимают. Если я чего то не понимаю, значит, все это неверно! Вот так, Сережа. Поверь мне - - уж считай всю жизнь прожил, побольше о ней знаю! Ну, что, может, водочки выпьем? У меня в холодильнике немного завалялось!
--
Как мне повезло с отцом-то.
--
Давай, пап, выпьем, - согласился он и обнял жену, потому что завтра надо было допоздна задержаться на работе. Начальник намекнул ему, что если Сергей будет проявлять рвение, то может стать старшим мастером.
Когда через сорок два года он умирал, и уже постаревшая Катя тоскливо плакала рядом, держа его за руку, Сергей себя ненавидел. Он ненавидел все. Ненавидел этот мир, построенный по законам муравейника, где каждый муравей в течение всей своей короткой жизни тащит подобранную где-то, заработанную еду и несет ее к своим, потому что надо кормить муравьят. А потом они умирают, и эти самые муравьята сжирают их тела, а потом, повзрослев, выползают из муравейника - чтобы в течение всей своей коротенькой жизни так же собирать и тащить в дом. Собирать и тащить в дом. Есть. Спать. Плодиться. А вокруг - отупляющая жизнь, которая затягивает, как болото. Ее он ненавидел сильнее всего. Он ненавидел начальников, президента, своих детей, которые покупают пиво, видеокассеты с американскими комедиями, карамельки "Чупа-Чупс" и книги с названиями вроде "Киллер наносит удар".
А больше всего он в последний момент своей жизни полюбил звезды. Сквозь десятки прожитых лет он вспомнил юного Сережу, который часами сидел на подоконнике, рассматривая другие миры. Видя их, глядя на простые звезды, которые может увидеть каждый из нас. Сергей - теперь уже и не Сергей даже, а Сергей Иванович, как называли его последние лет двадцать на работе, хотел заплакать. Потому что... Понял ли он то, что прожил жизнь напрасно - а ведь этого он боялся тогда, когда был Сережей. А может, он уже и не думал о прошедшей жизни, а смотрел ВПЕРЕД, потому что понял, что не все еще потеряно, что дадут ему небеса еще один шанс. И уж там то он не подкачает, как подкачал здесь - впервые в тот момент, когда заинтересовался делом отца и забросил все остальное. А ведь это и было главным. А может, ему просто показалось, что к нему обращается голос, который утешает его - голос Сережи из детства, а вместе с ним и голос убитого топором Ильи, и множество других голосов, которые наконец-то слились воедино, потому что единым и являются. Этот голос мог сказать: "Ничего, мы еще встретимся!".
Многое могло быть, да только никому это неизвестно. Потому что в этот момент Сергей Иванович умер.