Обращение президента США Джона Кеннеди к нации по поводу карибского кризиса

арсеналов двух сверхдержав. Напряжение тогда было столь велико, а время принятия решения столь ограниченно, что, как видно из фотографии, скатерть на столе Джона Кеннеди была поспешно прикреплена каким-то скотчем, что конечно было дичайшим нарушением протокола выступления американского Президента. Поместил я эту фотографию еще и потому, что интересно видеть, какого уровня в те времена была техника в самой развитой стране мира.
Обращая мое внимание на этот кризис, похоже, что Анжелина Петровна держала меня за уже относительно зрелого человека, хотя я в

Ядерный взрыв, США, Хиросима

те мои шестнадцать лет этой зрелости в себе совершенно, не ощущал. Правда, патриотизма во мне было хоть отбавляй. Особо я переживал за большого друга Эрнеста Хемингуэя - Фиделя Кастро, революционера, поднявшего и возглавившего Кубу- маленький остров против американцев. С ним мы были по одну сторону баррикад. Всю мою жизнь в нашей стране процветал антиамериканизм.
Фидель Кастро производил на всех нас магическое впечатление. Он был красив, но, еще более красиво и зажигательно он умел выступать. Это был трибун экстра-класса. Он мог часами, без бумажки говорить не

Фидель Кастро

пустословно, а по делу и заразительно. Фидель, приехавший с дружеским визитом в нашу страну по приглашению Хрущева, тоже большого говоруна, выглядел на его фоне как цветной фильм на фоне немого кино. Когда выступал Фидель, все сидели перед телевизорами и безотрывно его слушали. Даже младое поколение не пропускало этого, по сути дела политического шоу. Женщины в СССР были от Фиделя без ума.
Хрущев тоже мог выступать зажигательно. Особенно

Друг Фиделя Никита Хрущев с пламенной речью в ООН, композиция

мощно у него получилось выступить на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, когда он, сняв ботинок, начал стучать им по столу, убедительно аргументируя этим свою пламенную речь. Правда, говорят, что этого не было. Но, есть фотосвидетельства, да и темперамент Хрущева был таков, что он мог вполне себе это позволить.

Фидель и Хемингуэй

Анжелине Петровне в химическом кружке я помогал обучать новичков, проводил сложные опыты и изготавливал экспонаты для выставок. Чаще всего экспонаты с выставок бесследно исчезали. Для Анжелины Петровны работа в химическом кружке не была простым отбыванием служебного времени. Она ходила с нами в двухдневные походы на металлургические предприятия, к чему ее никто не обязывал, ездили мы с ней в жаркие летние дни отдыхать в Солотчу. Посещали завод искусственного волокна, нефтезавод. Помимо решения чисто химических задач и вопросов, где-то в классе 10-м я активно начал заниматься изготовлением цветной глазурованной керамики, которая шла нарасхват. Из гончарной глины наши соседи из кружка лепки делали нам заготовки, мы их долго сушили, медленно обжигали в муфельной печи при температуре до 1200 градусов, а потом раскрашивали суспензией солей тяжелых металлов. После просушки вновь обжигали до 1200 С, при которой глазурь оплавлялась и мы получали красивое керамическое изделие. Потом, чтобы не зависеть от кружка лепки, который часто поставлял нам неудобоваримые заготовки, мы сами научились делать керамические копии художественных произведений, но, с нашим, творческим их окрасом. К сожалению, фотографий тех изделий не осталось, но, делали мы нечто подобное, представленное на фотографии.

Керамический чайник

Мы дарили их нашим добрым знакомым, не забывали себя, часто выгружали на всевозможные выставки, с которых они, чаще всего бесследно исчезали, несмотря на особые условия их охраны. Глазурь получалась всех цветов и оттенков от иссиня-черного до красного, но, не получалось рубинового. Рубиновый цвет достигается добавлением в глазурь солей золота. Стекло кремлевских звезд содержит очень мелкие, невидимые кристаллы металлического золота, которые и придают ему тот самый рубиновый цвет. Тогда я еще не знал, что эта работа была одним из приложений нанотехнологии. Частицы золота в глазури имели размер наночастиц. Так что в те далекие годы, я, не знамо, не ведомо приобщился к тому, что сейчас называют передним фронтом науки. Надвигалась юбилейная выставка работ Дворца Пионеров. Надо было выставить что-то значимое. Мы решили добавить этот цвет в палитру наших керамических цветов, для чего нужно было золото. Анжелина Петровна не пожалела из своих запасов золотого украшения. Первые опыты с микроскопическими объемами раствора золотосодержащих солей позволили получить на керамике красивый рубиновый цвет. Нужно было подыскать красивую скульптуру, чтобы ее окрасить , в сочетании с другими цветами в цвет сочного рубина. Чтобы не соблазнять падких на золото охотников, я растворил кольцо в царской водке и готов был начать с ним работу. Получился желтый раствор тетрахлорзолотой кислоты, который не должен был пробуждать клептоманических рефлексов. Но, к сожалению, раствор исчез: кто-то, кому я, похоже, не думавши, проболтался про растворенное золото, на него покусился. Золотой проект был печально закрыт, но, работа с керамикой продолжалась. На выставку мы выставили большие прозрачные, сверкающие подобно алмазам кристаллы химических соединений, макеты химических заводов, большой слиток серебра (почти на полкило), полученный из фотографического фиксажа, красивую керамику. Слиток серебра и почти вся керамика к концу выставки необратимо исчезли. Все было под присмотром, на ночь запиралось на ключ и, тем не менее, загадочным образом исчезало. Это печалило и радовало. Печалило исчезновением наших поделок, а радовало тем, что, если люди шли даже на воровство наших изделий, невзирая на перспективу его раскрытия, то, значит, наше рукоделие обладало высоким уровнем художественности.
Много времени я уделял гальванике. Занимался меднением, серебрением, никелированием, хромированием и изготовлением металлических эмблем методами гальваностегии. Потом мне это здорово пригодилось тогда, когда я, будучи студентом, устроился работать гальваником на московский электромеханический завод памяти революции 1905 года.
Часто мы с разоблачительными антирелигиозными лекциями выступали перед милиционерами и другими держителями власти, сопровождая их показом химических опытов по получению святой воды, превращению воды в вино, самовозгоранию воды и т.п. Тем самым мы повышали культурный уровень слуг народа.
Анжелина Петровна время от времени приглашала меня к себе домой, где я познакомился с ее семейством. Глава семейства, Юрий Владимирович, работал на очень хлопотной должности - начальником Госгортехнадзора Рязанской области. Посещали его, по долгу службы, всякие просители, считавшие своим долгом окропить рюмочкой-другой подписание очередного разрешительного акта на пуск оборудования под высоким давлением. Юрий Владимирович не переносил крепких напитков на дух, потому держал у себя в столе рюмку из очень толстого стекла, с очень маленьким объемом, что спасало его от производственного алкоголизма.
Я дружил с их сыном Вадимом, остроумным, веселым пацаном, с которым мы постоянно состязались в демонстрации своего пристрастия к юмору, дружелюбно подкалывая друг друга или печально подвернувшихся под наши беспощадные языки собеседников. Не стеснялся помогать ему обгладывать китайскую вишню на их даче, которая располагалась совсем недалеко от Рязани, по-моему, в районе Соколовки. Сейчас у него уже своя собственная дача, машина, квартира. Но, главное его приобретение - это жена Оля, которую он привез с Украины и дети - дочь Маша и сын Константин.
У старших Лилеевых был собственный гараж, в котором они держали очень престижную в те времена 'Победу', которую, как-то один день мне пришлось, в период ее покраски, охранять. Вадим заводной вертушкой выкатывал ее на полкорпуса наружу. Я держался мертвой хваткой за ее руль, оторвать от него меня было невозможно и это было надежной гарантией того, что ее не уведут.

Машина 'Победа'

Премировали меня за успешные занятия в химкружке поездками в Москву и Ленинград, с доски почета Дворца пионеров мне ехидно подмигивал мой мордоворот. Одновременно я ходил в волейбольную секцию и радиотехнический кружок. В волейбольной секции я познакомился со своей первой девушкой - Галей Гавриловой, в которую я отчаянно влюбился. Платоническая наша любовь, не позволявшая нам сблизится более, чем на расстояние будоражащих детских поцелуев, длилась 2 года вплоть до моего поступления в институт.
Увлекшись химией, я чуть было не отравил своих друзей. Мне для опытов нужен был этиловый спирт - тот самый, из которого делают водку. Нагнал я самогона из сахара, дважды

В Питере, я во 2 ряду 2-й справа. У Авроры, я справа

перегнал. Делал все по ночам в коммунальной квартире, но, наша соседка, еврейская бабуля, Александра Ильинична, все учуяла и, во вторую мою самогонную ночь стала меня стращать милицией: в те времена самогоноварение было под глубоким запретом. Но, поняв, после моих объяснений, что пьянствовать я не собираюсь, что нужен он мне для опытов, отстала. Он и вправду нужен мне был для заправки спиртовки, на которой я гнул стеклянные трубки или грел содержимое пробирок. Самогонный сивушный аромат я убирал активированным углем, а воду многократной обработкой прокаленным обезвоженным медным купоросом. Получался спирт, с легким формальдегидным привкусом, но, без воды.
Эту технологию для моих химических нужд я хорошо отладил. Где-то в конце августа приезжает из Москвы Олег Есенин, заходит ко мне, застает меня за процессом обезвоживания спирта, и уговаривает меня найти ему более достойное применение. Он с некоторой иронией относился к моим занятиям химией, и, памятуя о том, что я много занимался и ботаникой в садах Юного Натуралиста, раз за разом цитировал Пушкина: он и химик и ботаник, кнезь Федор мой племянник. Я долго сопротивлялся, но, он для уговоров подтянул сотоварищей, они навалились, такого прессинга я долго держать не мог и, мы С2Н5ОН в парке Дворца пионеров и отоварили. Олег показал, как можно пить неразбавленный спирт, я попробовал и чуть не задохнулся, тотчас залив его изрядной порцией воды. Больше всех выпил Олег, я совсем немного. Но, хмель и кайф были крепкие. Ночью, после отрезвления я начал соображать, что если я спирт недостаточно осушил от воды, то медный купорос, немного растворившийся в воде, может отравить даже лошадь. Но, пронесло, Олег вышел на следующее утро в порядке, остальные тем более. Головы наши не гудели. Спирт я обезводил капитально. Это была моя маленькая победа - дома, на коленках был получен эквивалент спирта промышленного производства со съедобными кондициями.
Кроме успехов, были и неудачи. В 1962 году меня отправили в Москву на всесоюзную телеолимпиаду по химии. Два тура я прошел, но, в финале никаких почетных мест не занял. Говорят, что призовые места уже были распределены, но, думается мне, что московские ребята были более основательно подготовлены к таким турнирам. С одним из призеров олимпиады - Александром Володиным я учился в институте в одной группе. Качественный анализ у меня был на порядок выше, чем у него, а вот с количественным, спектральным анализом, всякими квантовыми уровнями и вообще с физической химией, я подхрамывал. Этого ничего еще в Рязани не было. Сейчас интернет сравнял столичные и периферийные возможности по получению необходимой информации, а тогда в Союзе по мере отдаленности от столицы уровень научной дремучести возрастал.
К неудачам можно и отнести и неспланированные взрывы и химические ожоги, после которых я полтора месяца не мог ходить в школу, но, в целом, Дворец Пионеров был очень хорошей школой моего интеллектуального взросления. Химический кружок Дворца уже давно не существует: слишком рискованно держать такой кружок Дворцу. Да, и найти руководителя нужных кондиций, тоже сложно.
Однажды я, чуть было, не сжег квартиру. Спас ее и меня от этого бедствия Олег Есенин. Я показывал ему интересный опыт. Отвернув наполовину скатерть, я зажег на столе спиртовку и пошел на кухню, где я прятал часть химических реактивов. Через некоторое время слышу крики Олега. Прибегаю, а он тушит руками скатерть. Оказалось, что упругая накрахмаленная скатерть стала разгибаться и накрывать пламя спиртовки. Олег смотрел телевизор и не видел этого. Но, услышав запах, сразу стал руками тушить скатерть. К сожалению, дыра в ней образовалась существенная и мне пришлось маме соврать, что прожег я ее серной кислотой. Мама отругала меня, но, сильно не прессовала. Она нормально относилась к моим занятиям химией, сама, по долгу службы, постоянно ею занимаясь.
Мое увлечение химией помогало мне учиться в школе, но, и создавало проблемы. К 9 классу, когда я перешел учиться в первую школу, что на улице Горького, химию я уже знал весьма и весьма и, поэтому, на уроках химии, стал по детскому недомыслию выпендриваться. Учительница, Валентина Ивановна Шалаева, была одной из лучших химичек города, и это мое выпендривание задевало ее профессиональную гордость. Ей это надоело и она меня выставила с урока за небольшую не помню какую шалость, сказав - без родителей не приходить. Я полтора месяца не ходил в химический кабинет на ее уроки, оставаясь коротать это время в своем классе. Но, как-то потом, когда все, в очередной раз, ушли в кабинет химии, она вошла в класс и произнесла: - Лаптев, принесите таблицу Менделеева, сегодня занятие будет в классе. Я, понял, что мой карантин закончен, принес большую таблицу, статус-кво был восстановлен. Родителей мы не стали вовлекать в наши разборки, но, я больше себе не позволял на ее уроках детских шалостей. Впоследствии, когда я один год работал в этой школе лаборантом химического кабинета, она, при своих хворях, поручала мне вести уроки химии в ее классах. Тогда моя зарплата резко возрастала. Таким образом, она компенсировала тот моральный ущерб, который она мне нанесла, когда на полтора месяца выставила меня со своих уроков.
Запомнился мне тогда и наш преподаватель по военной подготовке в чине майора. Он обрисовывал нам военное противостояние между нами и американцами в терминах, которые в прессе и на радио с телевидением не использовались. Это, возможно, были закрытые материалы, но, он, не боялся делиться ими с нами. Часто упоминал ракеты класса земля-земля и земля-воздух под названиями 'Спарроу' и 'Матадоу', научил нас пользоваться противогазами и рассказал, куда бежать в случае атомной войны.
Я в тот год готовился к поступлению в институт и решал сложные задачи по физике. Наша физичка-астрономичка иногда обращалась ко мне с просьбой решить сложную, недоступную ее пониманию задачу по физике, что у меня, когда сходу, а бывало и не сразу, но, получалось. Это ее впечатлило и она, во время своих отлучек по болезни или по другим обстоятельствам, тоже стала поручать мне вести уроки по физике и астрономии, которую я хорошо знал. Так я обретал педагогический опыт и вместе с ним некое подобие финансовой независимости. Почему доверяли вести уроки мне, а не другим учителям, я так и не понял. Наверно, не хотели, чтобы пробелы в их преподавательской деятельности стали очевидны конкурентам, а может быть, старались приподнять мой финансовый статус. Будучи лаборантом, я заведовал школьным кинотеатром, заказывая в Рязанском Госфильмофонде ленты с научно-популярными, а иногда и художественными фильмами, и показывая их в качестве учебного материала на уроках физики, химии, литературы и т.п.

4. Приобщение к искусству

В кинозале стоял рояль и хотя киношного тапера из меня не получилось, я на нем самообучался и кое-что бренчал - Лунную сонату Бетховена, Осеннюю песнь Чайковского и некоторые другие, приятные для души вещи. Даже пытался сочинять. В те годы я уже начал увлекаться классической музыкой, собирая в течение нескольких лет коллекцию виниловых пластинок. Начало этому моему увлечению положил Петр Вайнман, как-то вытащив меня на концерт государственного симфонического оркестра под управлением Евгения Светланова, выступавшего с первым концертом Чайковского в рязанской

Рязань, филармония, где я начал приобщаться к классике

филармонии. Это был мой первый выход на столь грандиозное представление классической музыки. Помнится, я усердно дергал головой, ритмично с ведущей мелодией концерта, наивно демонстрируя свое глубокое понимание музыкального произведения и, хлопал, подхватывая своими аплодисментами аплодисменты соседствующих ценителей музыки. Но, концерт мне понравился. Пожалуй, с этого момента я и начал собирать свою коллекцию грампластинок с классикой.
Петр появился в нашей школе, по-моему, уже в 10-м классе. Выделялся он своим, уже не юношеским, поведением, хорошим знанием математики и широким кругозором. В некоторых из наших школьных забав он участия не принимал, но, никаких следов зазнайства в его поведении не было. Учился он отменно, без напряга одаривая свой дневник пятерками. Из всех моих однокашников он, похоже, был единственным, кто приобщился к интернету и к компьютерным технологиям вообще. Он же нашел меня в 'Одноклассниках'. Других выпускников той поры из нашей школы ни он, ни я в интернете не нашли.
Немного о музыке. К ней я начал приобщаться с малых лет, обнаружив, на удивление для себя и родителей какие-то признаки музыкального слуха. Я постоянно гундел нравившиеся мне песенки и это не вызывало у невольных слушателей признаков недовольства, как это бывает, когда фальшивое исполнение знакомой мелодии вызывает большее неприятие, чем нерафинированный мат. В начальной школе, на концертах несколько раз я выступал как солист при школьном хоре. Исполнял я пионерскую песню 'Чайка крыльями машет, за собой нас зовет...'. Но, солист я был так себе. Слух был, а голосок был, по малолетству, слишком тонок.
Мало-помалу я начал собирать грампластинки эстрадных исполнителей, попадались среди них и классические произведения. Первой моей пластинкой из этого жанра была ария Мефистофеля из 'Фауста' Гуно 'На земле вес род людской, чтит один ....', случайно услышанная в магазине грампластинок. Мне эта демонизированная ария понравилась и я стал уже осознанно понемногу покупать, преимущественно сладкозвучные арии из опер, концерты для фортепьяно, а потом сонаты и симфонии. В основном это были Бетховен и Чайковский. Системно этим я стал заниматься после моего посещения Рязанской филармонии с Петром Вайнманом, о котором я упомянул ранее. В те годы и первые годы студенчества я ходил на концерты и помногу слушал классику дома. Сейчас такой возможности, из-за отсутствия свободного времени, нет. Да и большая коллекция виниловых дисков осталась не у дел по причине утраты патефонной техники. Хотя слушать ее глухое звучание, с шумами от потертости пластинок и сегодня интересно. Кажется, что ты слушаешь живого человека, но, из прошлых времен. В шумах этих слышна атмосфера того времени. Что же мне оставило мое увлечение классикой. Безусловно хорошего друга. Я часто и помногу бывал в командировках в разных наших республиках. В те времена телевизоров в гостиничных номерах не было, а радио часто вещало на национальном языке. И вот, когда, в скучные вечера долгой командировки из радиосети вдруг начинала литься какая-то знакомая классическая вещь, то это очень подбадривало, порой вздымая в груди легкую волну грусти по далеким родным пространствам.
Классическую музыку пишут, как правило, философы, эстрадную - психологи. Классика на слуху у человека многие годы и она занимает в сознании свои, временем прорубленные ниши. А эстрада, за некоторым исключением, по природе своей преходяща и потому, собрав поначалу признание публики, не вызывает со временем того трепетного отклика, на который способна уже пропечатанная в памяти классическая музыка. Хотя и в эстрадной музыке, мюзиклах, рок-операх есть исторические вещи, которые тоже неподвластны времени. 'Юнона и Авось' Алексея Рыбникова потрясает. Изумительная ария, трепетно вписавшаяся в трагическую историю любви влажнит глаза. И удушливая волна сопричастности подкатывает не только от драматизма истории, но, и оттого, что такое великолепие создано у нас, нашими мастерами на высочайшем по всем меркам уровне композиторского и исполнительского мастерства.
Можно вспомнить и битлов и Фредди Меркури и других классиков легкого жанра. Они тоже греют душу, порой заставляя ее кипеть. Но, одухотворять и освобождать душу от оков суетной жизни, позволяя ей вырваться на время из душных объятий бытийного сознания, повенчать душу с миром создателя и поделиться своими и его мыслями с бесконечной Вселенной, способна, пожалуй, только классика. И это не метафора. Я испытывал особое удовольствие, слушая под открытым небом (на балконе) классическую музыку в ясную зимнюю звездную ночь. Слушал, внимая звездному небосклону, встречно распахивающему свои глубины, в которых кто-то присутственно и сопереживающее восторгался волшебным миром художника, сотворившего музыкальный шедевр. Может это и звучит как клиника, но, попробуйте. Звездное небо освобождает глаза и ум от ступора земной предметности и обыденности, оставляя сознание наедине с чудной гармонией звуков.
Музыка - лучшее из искусств. Человечество еще далеко не раскрыло ее уникальных возможностей. Если печатное, даже поэтическое слово дискретно и обречено, в определенной степени, на информативную и эмоциональную скудость, картина слишком предметна, ограничена конкретным, хотя, возможно и не очень простым, сюжетом и двумерным полотном холста, то музыка не ограничена никакими рамками - ни временем, ни пространством. Она многомерна, художественна и поэтична. То пространство, которое музыка создает, вмещает любые мысли и их вариации, любые картины и образы, которые только может создать искусная фантазия композитора и ценителя его творчества. Она очень требовательна и вместительна. Постичь всю ее потенциальную вариативность и глубину не дано даже ее создателю, потому что ее криптографический объем, помноженный на вариации его интерпретации бесконечен. Постоянное познавательное изнурение сознания чарующими мелодиями и знаниями о них открывает все больше и чаще ее необъятные тайны.
У музыки есть одна тайна, которую я никак не могу постичь. Мы легко запоминаем последовательность из 7 цифр, иногда из 9, редко из 12, феномены из 20-30. Но, запросто можем воспроизвести последовательность из тысячи различных нот. Как мы из запоминаем? Каковы механизмы музыкальной памяти? Память исключительная сфера для игры ума и интеллектуального изобретательства.
У меня был интересный диалог с сотрудником компании Дюпон, Максимом Коренюгиным. Он активно убеждал меня в том, что Чайковский композитор никакой, что у нас нет вообще приличных композиторов, что, Вагнер, к примеру, мастер неизмеримо большего масштаба. Ответствовал я ему тем, что нет пока того инструмента, которым можно было бы поверять таланты и измерять масштабы музыкального творчества. Конечно, есть совершенно гениальные композиторы, но, оставлять в подвалах истории отечественных музыкальных гениев, абсолютно грешно. Четвертая, пятая, шестая симфония Чайковского, его первый концерт, балеты могут предложить добротную пищу для души и ума самых изысканных меломанов. Велики Мусоргский, Бородин, Свиридов, Шнитке и много, много других. Конечно, заметная часть произведений Чайковского несколько декоративна, однако есть у него и полные драматизма творения. А потом, хотя музыка и космополитична, но, есть в ней место для предпочтений, обуславливаемых особенностями того этноса, в среде которого эта музыка рождалась. Так что возводить на монумент величия лишь Вагнера и гнушаться нашими гениями не совсем правильно. Культурное полотно очень пластично. Поэтому в стране Достоевского, Пушкина и Толстого музыканты и художники тоже должны соответствовать уровню творчества мирового масштаба. Преклоняться только перед Вагнером все равно, что говорить - Рим настолько прекрасен, что Флоренцию можно и не смотреть.
Не раз я посещал и рязанский областной художественный музей. Бывало ходил один, а иногда с Ириной Лилеевой - дочерью Анжелины Петровны. Я не гуру в части понимания творчества художников. У них, как и у композиторов, тоже много загадок. И разгадывать их можно только очень хорошо познакомившись с их творчеством и историей создания картин. Будучи школьником, я мало уделял этому занятию времени. Но, одна картина в рязанском музее, пожалуй не требовала

Портрет баронессы Диргардт при дневном и отраженном солнечном свете

очень тщательного изучения. Это была картина венгерского портретиста Фюлопа Ласло. Мы с Ириной Лилеевой устроили на нее настоящую охоту. Дело в том, что ее чаще всего держали в запасниках и редко когда выставляли в экспозицию, боясь ее потерять. Но, дважды в год, строго в определенные месяцы, ее выносили на общественный обзор. Это было в апреле и августе. В эти дни солнце по-особому заглядывало в зал, в коем она выставлялась. Где-то около шести часов вечера в отраженных от пола солнечных лучах картина оживала, становилась объемной, необыкновенной глубины голубые глаза баронессы начинали светиться, она оживала. Вообще менялась вся цветовая палитра, делавшая баронессу еще более прекрасной. В этом было что-то мистическое, наделяющее баронессу реальным существованием за пределами этого полотна. И казалось, что не мы рассматриваем баронессу Диргардт, восхищаясь ее красотой, а это она вглядывается в нас из глубины времен своими удивительной чистоты глазами, сохраняя на своем лице ничем не уступающую будущим поколениям печать интеллекта и благородства, несмотря на уходящие от нее времена и пространства. Продолжение следует

---

Оставить комментарий © Copyright Лаптев Станислав Иванович (lapsi1@yandex.ru) Размещен: 01/06/2017, изменен: 30/10/2023. 46k. Статистика. Глава: Проза

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"