С. Лаптев
Глава восемнадцатая
1. Распределение и загрузка по месту работы
![Пробел [С. Лаптев]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/rm.jpg){kind=small}
Ко времени моего окончания института, выпускников все еще продолжали распределять по предприятиям. Такая привязка в значительной степени гарантировала трудоустройство. Пусть и не всегда в желанные места, но, не оставляла без места работы. Москвичи, замкадыши и далекое подмосковье могло распределяться на московские и областные предприятия. Иногородние распределялись, как правило, по родным местам или туда, куда по данной специальности был большой спрос с достаточно высоким уровнем зарплаты. Можно было устроиться куда-нибудь в Усолье-Сибирское на бумажный комбинат, можно было и поближе к родным пенатам, можно было и в Анадырь, на стратегические объекты. Там зарплата была сумасшедшая, не всякого туда брали, но, условия жизни и продуктовая корзина были очень неудобоваримыми. Я решил сильно не оригинальничать и распределиться поближе к дому. Причин было несколько. Родительский дом, где мне на первых порах были обеспечены поддержка и уют, был весьма весомой причиной. И еще ностальгия, которая понемногу грызла меня, пока я учился в Москве. Я скучал по Рязани, по моему дому на Либкнехта, 51. По парку у Дворца Пионеров, ставшим большим домом моего детства, въевшимся в поры моей памяти лужайками, тропами, закоулками. Золотой листвой осени с грибным запахом, кислородной свежестью зимы и зеленым дымом ранней весны. В других местах все это было совсем не таким. Эта память детства возможно, сопряжена с генетической памятью, ибо мои родители и их предки свои ранние годы провели в условиях природного ландшафта. Помогла мне туда распределиться с.н.с. кафедры полимеров МХТИ им Менделеева. Она была знакома с руководителем лаборатории ионообменных материалов, организовавшейся в Рязани.
Местом моей трудовой повинности стала лаборатория ионитной очистки газов Рязанского отделения Гинцветмета - государственного института цветных металлов, расположенного в промышленной зоне г. Рязани, около утопающего в зелени села Никуличи и дачного поселка. Этот экспериментальный центр, кроме науки занимался опытной выплавкой металлов, отработкой металлургических технологий, сжиганием мусора в печах, выбрасывающих в атмосферу большое количество ядовитых диоксинов и канцерогенов. В те времена мало знали о непоправимой вредности этих веществ и, потому строительство филиала Гинцветмета рядом с поселком считалось приемлемым. Позже стало ясно, что такое соседство преступно, но, экологические службы Рязани молчали. У них накопилось множество других, более тяжелых и масштабных проблем, на фоне которых отданные на заклание души жителей поселка Никуличи были сущей мелочью. Командовал тогда экологией Рязани некто Воронов, отсидевший впоследствии за свои эти и другие неблаговидные дела за исправительным решетом.
Директором Гинцветмета, который располагался тогда в Москве, на улице Дурова, был Ушаков К.И.. Наш институт, во времена СССР, был очень значимой научно-производственной фишкой в металлургии, занимаясь, в основном, проблемами разработки технологий выплавки цветных металлов. Цветная металлургия, наряду с производством цинка, меди, злата и серебра, попутно и усердно попыхивала и поплевывала выбросами ядовитых газов и жидкостей в небеса и водные глади. Металлургические города все ниже погружались в ядовитый смог, сильно росла смертность от рака и прочих нетрадиционных заболеваний. Такие газы в ту пору чистить экономно не умели, поэтому металлурги судорожно хватались за любой способ, мало-мальски способный решить эту проблему. Вот тогда и появилась идея использовать для этой цели иониты. Эти материалы уже успешно использовались для очень глубокой очистки обычной и обессоливания морской воды и даже космической мочи до состояния питьевой воды. Потому показалось, что и для очистки ядовитых металлургических газов иониты будут тоже весьма продуктивны. Для изучения этого вопроса и была создана в Рязани лаборатория, в которую я распределился после окончания МХТИ им. Д.И.Менделеева. Сейчас это РХТУ им. Д.И.Менделеева. Этот институт под другим названием был основан еще до революции. Но, технологического своего направления не поменял.
Первым вопросом, который у меня возник перед выходом на работу был вопрос о галстуке: одевать или не одевать. Сейчас отсутствие этой петли на шее криминалом не является. А тогда это было почти обязательным атрибутом взрослой жизни в интеллигентной среде. В институте пару пацанов из нашей группы приходили на занятия в галстуках. Я галстуки терпеть не мог, ввиду их, по моим понятиям, исключительной ненужности. Смахивали они, в некоей степени на удавку, слегка нарушая кровообращение головного мозга. А вкупе с нейлоновыми рубашками, которые в те времена резко вошли в моду, они создавали сильный парниковый эффект, который мало кому нравился, но, стал необходимым аксессуаром дресс-кода тех времен. Одним словом, я решил его не надевать, хотя, возможно, от этого что-то терял в глазах сотрудников.
2. Лаборатория ионитной очистки газов (ЛИОГ)
Лаборатория ЛИОГ, к моему приезду готовилась 3 года. Возглавлял ее ионитный гуру, выпускник детдома, к.т.н. Вулих А.И.. Замом была его жена, Загорская М. К. Это было нечто вроде семейного подряда. Работали также там старшие научные сотрудники - Карлов А.С. и его жена Карлова О.С , младшие научные сотрудники Никандров Г.А. и Аловяйников А.А.. Были инженеры, лаборанты, но, перечисленные выше были основным творческим ядром.
![Вулих [С. Лаптев]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/vuli.jpg)
Вулих Александр Ильич,1963 г.
К моей радости, в галстуке на работу выходил только Карлов. Остальные придерживались галстучной философии, близкой к моей. Похоже, что и мир стал прислушиваться к моим историческим мыслям по поводу галстуконошения: сейчас и на высоких встречах эту удавку стараются не демонстрировать.
На особом положении в лаборатории находился мой руководитель - Середин Борис Иванович. Вулиху его очень удачно спихнули мэтры из Академии наук, охарактеризовав его, как перспективного сотрудника. В академии он работал над своей кандидатской диссертацией, но, у нас впечатления созревающего под крылом академиков серьезного исследователя Середин не произвел. В дни, свободные от теплой дружбы с сорокоградусной он понемногу продолжал написание диссертации. Когда во времена приятельских бесед с этой волшебницей он не мог заниматься постановкой экспериментов, приходилось это делать мне, что он всегда приветствовал, дружески похлопывая меня дрожащей дланью по плечу. Середин был из той категории людей науки, про которых был сложен известный анекдот: чем отличается современный ученый от своего собрата-предка. Раньше ученый был до синевы выбрит, слегка пьян и его кругозор был от Баха до Фейербаха. Сегодняшний - слегка выбрит, до синевы пьян и его кругозор от Эдиты Пьехи до иди ты .... Середин почти идеально соответствовал второму типажу. Жил он рядом, в нашей заводской гостинице, редко приходил на работу бритым, часто в примечательном подпитии, постоянно бранясь с завлабом по этому поводу. В такие дни он одевал галстук, видно, для поддержания подпорченного водочными ароматами имиджа. Толку от него было мало и Вулих с нетерпением ждал того момента, когда Середин отправится к своим академикам творить чудо академической защиты того, чего защищать было непотребно. Но, диссертацию по теме: .'Исследование некоторых процессов переноса в ионообменных материалах", через 3 года после ухода от нас, он, к всеобщему удивлению, защитил. Вулих, не желая ссориться с научным руководителем диссертанта, известным академиком, дал Середину для защиты нейтральную производственную характеристику и с облегчением вздохнул, сбросив с себя этот груз алкогольно-академического нервотрепа. Собственно и меня-то Вулих пригласил к себе в лабораторию на место этого поклонника Бахуса.
3. Как на мою шею взгромоздились чужие проблемы
После ухода Середина стали возникать проблемы у меня. Я должен был возглавить группу по исследованию свойств ионитов, не имея никакого опыта такой работы, обладая еще скудными знаниями и не сложившимся административным ресурсом. Подобную работу вели академические институты Союза, оснащенные высокоточными и дорогостоящими установками, которые нам были не по карману. Середин, используя связи своего научного руководителя, мог проводить некоторые исследования на выезде, на оборудовании Академии наук. Кроме того, он доставал в Академии наук спиральные кварцевые пружинки, которые мы использовали в сорбционно-вакуумной установке для сверхточного (с помощью катетометра) определения изменения массы ионитов в процессе сорбции ими газов. Недостаток кварцевых пружин - их высокая хрупкость. Работать с ними надо было виртуозно, но, даже и это не помогало. Они очень часто ломались, порой даже под собственным весом при малейших колебаниях. Изготавливались эти пружинки в солидных стеклодувных мастерских при Академии наук высококлассными стеклодувами. Когда Середин нас покинул, он спирали забрал, дабы показать нам с Вулихом, сколь значимую научную и логистическую фигуру мы потеряли. Оставил, лишь бракованные, которые для работы были непригодны. У меня связи в Академии наук еще не сложились. Работа, на которую из бюджета института были выделены немалые деньги, срывалась. Пришлось мне использовать собственные связи. У меня была знакомая, правда без академического образования, но, с достаточными возможностями доступа к интересующему меня материалу, которым я мог бы заменить кварцевые спирали. Это была моя мама. Она на электроламповом заводе занималась химическим травлением субтонкой вольфрамовой проволоки, идущей на производство электроламп специального назначения. Время от времени ей попадался брак, который она должна была сдавать на утилизацию. Вот часть этого брака мне и перепадала. Для завода эти потери были ничтожными, для производства ламп этот брак был не пригоден, а для меня вполне. Я из него делал спирали, которые хотя и не смотрелись так импозантно, как кварцевые, но, были намного более прочными и могли более продолжительное время использоваться в работе на высоковакуумной установке.
Мама, как говорится, брала грех на душу, доставая мне вольфрамовую, хотя и списанную проволоку. Но, делалось это ради науки. И был это не грех, а бледной тенью греха. Монумент греха торжествовал, когда я жил в Строителе, рядом с фирмой С.П.Королева. По рассказам ее служащих, с нее тащили токарные станки, холодильники и прочую утварь, несмотря на двойные заборы, телеавтоматику, кружева из колючей, под напряжением проволоки и самый высокий уровень секретности в СССР. Так что, на этом фоне мамина экспроприация кусочков бракованной вольфрамовой проволоки выглядела чище слезы господней.
![Мама и я [С. Лаптев]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/mamaja.jpg)
Мы с мамой, 2001 год
Вот так мы с мамой безгрешно служили отечественной науке. И хотя мы еще не были академиками, эту непростую академическую проблему мы с ней успешно решили. Теперь только жалею, что в диссертации не упомянул ее в списке тех лиц, которые помогали мне при подготовке диссертационной работы.
Вообще баловала меня мама всяческими своими околонаучными заботами. Если какие-то реактивы или материалы по своим каналам я добыть не мог, она использовала свой административный ресурс, позволявший добывать, в большинстве случаев, искомый компонент. Отец такими возможностями не обладал, но, он быстро реагировал на наши проблемы и, в силу своих способностей, безотлагательно и усердно ими занимался. Вообще родители были тем нашим жизненным ресурсом, который всегда появлялся рядом с нами в минуту нашей беспомощности. Они фильтровали через себя наши проблемы и невзгоды, очищая наш жизненный кровоток от липких бляшек бытийного существования. Была у нас за спиной такая стеночка, на которую, при случае, можно было надежно опереться.
4. Неожиданное дубль-знакомство
Началась морока со лжестеклодувом Караваевым, о котором я уже писал. Для исследования свойств ионитов я конструировал из стекла цельноваренную высоковакуумную установку. Поначалу, споро и виртуозно ее ваял опытный стеклодув Алексей. У нас он работал по совместительству, постоянным местом его работы была стеклодувная нефтезавода. Но, потом он ушел от нас на более серьезное совместительство с существенной добавкой к окладу и, нам подыскали другого стеклодува. Им оказался Федор Прокопьевич Караваев. Он меня, конечно, не узнал, но, лик его сразу напомнил мне ненавистные моменты его преподавания на уроках труда в 10-й школе. Стеклодув он оказался никакой. Но, был хорошим знатоком законов. Его профессиональное бракоделие, со временем, стало настолько нетерпимым, что Вулих - наш зав лабораторией, совместно с другими завлабами, недовольными его чудовищными поделками, пытался его уволить, но, ничего не получалось. Его трудовая книжка была перегружена записями о местах его доблестной работы, поэтому, с учетом предпенсионного возраста и сварливого характера, он не стремился к появлению еще одной записи в ней. Таким образом, через много лет он оказался под моим началом. Я не стал корить его за его корявую стеклодувную работу, и попутно, как бы, мстить за тот злополучный год школьного общения с ним. Время стерло чувство ненависти к нему. Жесткое отношение к нему, подобное тому, которым он нас одаривал в школе, ничего бы не изменило. Месть и злобное слово не добавляют рукодельного умения и усердия. Да и стеклодувом после 50 лет не становятся даже при глубоком прилежании. Это художественная профессия, требующая виртуозных рук и развитого ума. Лучшие свои художества он, по-видимому, оставил будучи надсмотрщиком в тюремных камерах. Если в исправительных учреждениях уважение к себе он добывал с помощью виртуозно снующего кулака, в школе - с помощью пинка и мата, то здесь эти добытчики были не у дел. В дни своей стеклодувной карьеры этот бывший наш школьный командарм выглядел жалким человечишком, постоянно заискивающим и ищущим сочувствия, хоть как-то поддерживающего его при том неизменном его бракоделии. Он соединял стеклянные приборы на вакуумной установке такими безобразными швами, что мне самому приходилось их править, хотя в этом тонком деле я тоже не блистал. Бывший зековский командарм и сам
понимал, что стеклодув он плохой, но, цеплялся за эту хлебную должность всеми силами. С ним я потерял еще один год моей работы с вакуумной установкой. Потом мы опять стали приглашать Алексея за аккордные гонорары и работа пошла. В конце концов, Караваева выставили и с этой работы. Работа в тюрьме надзирателем сломала в нем человека.
![Родители [С. Лаптев]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/mampap.jpg)
Родители, 1984 г
Работать в камерах могут люди только с очень надежной психикой и приемлемой концентрацией извилин. Или примитивы, жизнь которых и страсть повелевать связаны намертво с мутным мироощущением. Одним словом, ушел он. Все люди приносят счастье. Одни своим присутствием, другие отсутствием.Были и другие проблемы. Одна из серьезных была связана с поставкой жидкого азота, который поначалу привозили из Москвы в больших сосудах Дьюара. Использовался он для конденсации паров воды, откачиваемых из вакуумной установки. Но, со временем поняли, что это дорого, да и не практично: слишком много его испаряется в процессе доставки, да и за аренду сосудов Дьара надо было немало платить. Поэтому от них отказались: для обезвоживания откачиваемых из вакуумной установки газов я стал использовать смесь ацетона с твердой углекислотой. Последнюю я добывал, выпуская из баллонов под большим давлением и с реактивным ревом в фуфаечный мешок углекислый газ. При этом на баллоне накапливался очень сильный электростатический заряд, который так шарахал, что очень не сразу удавалось приходить в себя от его электрических поцелуев. Потому работал я в толстых резиновых перчатках, что было очень неудобно при работе с хрупкой стеклянной аппаратурой. На оглушительный рев собиралась толпа около большого металлического лабораторного стола, дабы посмотреть на эту невидаль, что мне изрядно мешало. Я нашел выход, при котором решил сразу две проблемы. Углекислотный баллон медным проводом я заземлил на металлический стол. Стоя на резиновом коврике, я уже мог работать без перчаток, так как заряд в основном уходил на стол и тела любопытствующих, которые, не понимая, почему стол их покусывает электрическими сусалами, все реже стали меня навещать.
Сыпались на голову и другие проблемы. На коленке пришлось собирать течеискатель на основе высоковольтной катушки Румкорфа, латать со стеклодувом высоковакуумную установку с целью ликвидации течей, добывать по Москвам необходимое оборудование и тому подобное.
Началось более плотное знакомство с коллегами. С мужиками у меня установились достаточно быстро дружеские отношения, женщины меня интересовали не очень: я только что женился, жена была рядом, медовые страсти еще не покинули нас. Но, женщины не оставляли меня без внимания. Я их интересовал в первую очередь как собеседник, с которым можно перетереть волнующие темы. Меж собой они их измочаливали до предела, а вот посмотреть на новенького, как он реагирует на эти скабрезные истории, было интересно. Они поочередно или попарно заходили ко мне в комнату и начинали отвлекать меня от работы рассказами о том, что зав лабораторией спит с невестой одного из сотрудников. Что жена его привозит ему из Москвы хороший запас рогов, что библиотекарша неравнодушна к начальнику нашего отделения и тд. и тп. Мужики этих тем не касались. Мы с ними все больше о науке или о футболе. Женщин же я поначалу с их рассказами о человеческих страстях отфутболивать стеснялся: слишком был по юным своим годам деликатен. Но, потом стал отмахиваться занятостью по работе или отвлекал их какими-то анекдотами, которые я тогда в изрядном количестве привез из Москвы.
У меня продолжались проблемы с освоением новых знаний, потому как газоионитная тематика для меня была мало знакома. Делать это надо было гораздо быстрее, чем утекало отпущенное мне на это время. Было немало и других проблем, которые слоились с моими командировками на заводы и оттого только прибавлялись. Мужиков было мало, дам Вулих берег, поэтому командировочное благо чаще доставалось нам.
5. Первая командировка. Балхаш
Одной из первых моих командировок была поездка в г. Балхаш на горно-металлургический комбинат (БГМК). Командировка была выписана по максимуму, на 30 дней, поэтому я собрал чемодан с необходимым скарбом, который, при посадке в самолет, сдал в багаж. В Москве стоял теплый сентябрь, но, стоило подумать и о возврате в октябре. Чемодану я доверил не только теплую одежду, но, по недостатку ума, и термос с горячим кофе, бутербродами, коими запасся по совету более опытных наших сотрудников. В Балхаш на две трети пустой самолет с большой задержкой вместо 8 вечера, прибыл в 3 ночи, поэтому кофе и бутерброды оказались кстати. Прилетев, достав бутерброды и термос, я начал откручивать ему голову в предвкушении приятного ночного завтрака. Кофе почти не остыл и был горячим. Это я сразу понял, когда мне, после демонтажа крышки термоса, на брюки вылился примерно стакан очень бодрого кофе вперемежку с молоком и зеркальным стеклобоем развалившейся колбы. Видно чемодан мой горячо метали грузометатели аэрофлота и стеклянная колба термоса не выдержала столь азартного усердия служителей неба. В те времена наряду с потрошением чемоданов, их метание было одной из основных забав такелажников аэрофлота. Но, как говорится, дуракам везет: пластмассовый футляр выдержал все надругательства, не проронив ни капли ароматного напитка на мои одежды. И хотя мой основной дресс-код был обезображен, но, запасные брюки позволили мне достаточно безущербно представлять интересы нашей лаборатории в далеком Казахстане. Такси, в те времена, в Балхаше у аэропорта по ночам не дежурили, поэтому пришлось дожидаться автобуса. Первым рейсом автобуса, минут за 20 я добрался до города.
Поселился я в гостинице БГМК, расположенной недалеко от озера Балхаш, на котором я снимал трудовой перегрев, бывало, и в будни, прополаскивая свое тело в его чистых теплых водах. На берегу озера горит Вечный огонь с выбитыми на монументе именами балхашцев, отдавшим жизни в годы войны 1941-45 годов. Меня тогда весьма удивило, что в столь далеких краях также чтят память погибших героев, которых там тоже было немало. Вечный огонь в Рязани был зажжен гораздо позже.
БГМК производил, в основном, медь, немного серебра и злата. Ну, и конечно, серную кислоту. На комбинате мы должны были испытывать ионитные респираторы, предназначенные для индивидуальной защиты органов дыхания от газов металлургических печей и электролитных ванн. Респираторы были нужны часто не только на территории комбината, но, и на городских площадях, так как выбросы из заводских труб простирались далеко за пределы производства, придушая порой едким ароматом и жителей города.
![Балхашский ГМК [Интернет]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/bgmk.jpg)
Цеха и дымы Балхашского ГМК
6. Как я министров в маски обувал. Или карьерная скачка в министры
Респираторы я раздал для испытаний в электролизном и металлургическом заводах комбината. Начальником металлургического завода тогда был Нагибин Владимир Дмитриевич - человек с очень непростой судьбой. Принял он меня с моими респираторами нарочито сурово, очень экономно расходуя время, сразу же безапелляционно и незаслуженно забраковав иониты, потому как они не очищали затяжку его сигареты от дыма. Они для этого и не были предназначены: их главной задачей была очистка воздуха от паров соляной кислоты и сернистых газов. Говорил он очень тихо, но, с уверенностью человека, обладающего абсолютным знанием. Эта уверенность в своих силах здорово помогала ему в его стремительном движении наверх.Успешно поработав три года начальником металлургического завода, он становится директором комбината. Перевыполняет план по производству металлов и по младости лет своих рапортует наверх. Ему Госплан, в связи с успешными его реляциями, навешивает дополнительные объемы производства меди как раз в тот момент, когда рудная база уже истощена. Выдавать на-гора дополнительную медь при таком раскладе было уже невозможно, но, это наверху никого не интересовало. Невыполнение спущенного сверху плана - потеря директорской должности и партбилета с сомнительными перспективами работы в будущем. Скорректировать план тогда можно было только с согласия Председателя Совмина Косыгина Алексея Николаевича. Но, в те времена директору комбината было проще встретиться с господом Богом, чем с Косыгиным. Казахский министр цветной металлургии побоялся выходить на Косыгина и отправил Нагибина к министру цветной металлургии СССР - Ломако. Тот, понимая абсурдность и рискованность
![Ломако Косыгин [Интернет + Лаптев С]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/lomkos.jpg)
Величавый Ломако П.Ф. и ПредСовмина СССР Косыгин А.Н.1963 г.
затеи Нагибина, в шутку предложил ему самому встретиться с Косыгиным, зная, что вероятность такой встречи нулевая и Нагибин на эту авантюру не пойдет. Но, Нагибин принял это предложения и добился встречи с Председателем Совета министров СССР. Дерзостью это было предельной. Понятно было, что Косыгин даже если и согласится на встречу, все равно смахнет Нагибина с должности директора. Потому уже стали подыскивать нового директора для комбината. Но, произошло 3 невероятных события. Первое - Косыгин принял Нагибина, второе - он его не уволил за немыслимую по тем временам дерзость - корректировку плана и третье - он дал добро на корректировку плана. Тогда про этот неслыханный прием и его исход долго рассказывали в министерских коридорах анекдоты. Эта встреча двух умных людей позволила одному из них в очередной раз поднять статус уважительного отношения к себе, а другому сделать головокружительную карьеру: Косыгин оценив способности собеседника в той встрече, порекомендовал матерщиннику Ломако Петру Фадеевичу взять его себе в замы, что тот, без всякого на то желания, вынужден был сделать.7. Глинобитные свойства русского мата
Алексей Николаевич Косыгин был одним из тех немногих советских правителей, к которым я относился с уважением. Тихим спокойным голосом, без всякого мата он добивался того, чего не удавалось достичь никакой нецензурщиной, визгом, слюной и кулаком. Мат тогда был интеллектуальным дресс-кодом советских министров, надежным пропуском в коридоры власти. Ломако подбирал себе людей, могущих потолковать с подчиненными на этом языке. На коллегии и прочих заседаниях министерства стоял топорный мат, автором которого был, преимущественно, сам министр. На заседаниях научно-технического управления министерства грязный мат висел на губах только у начальника НТУ - А.П. Снурникова. Вот такой анекдотичный пример прихода в наше министерство этого знатока русского фольклора. Был в далекие времена Снурников доктором наук и директором небольшого института Вниицветмет (филиал Гинцветмета) в г. Усть-Каменогорске (Казахстан). В этот город, на свинцово-цинковый комбинат как-то занесло истосковавшегося по матерному громовержению нашего министра, устроившего разнос руководству с пирамидальным набором очень гнусного мата. Ушлый доктор наук, бывший на совещании министра, смекнул, что подчиненных научным словом не прошибешь, а вот материализация мыслей путем использования исторического фольклора - это верный способ общения с подопечными. Методологию эту он сразу начал осваивать в своем НИИ. Не щадил никого, доставалось и просвещенным дамам, несмотря на их кандидатские и докторские регалии. Те, не выдержав многолетнего фольклорного насилия, написали жалобу на Снурникова министру Ломако, сопроводив ее безкупюрными стенограммами его совещаний. Тот познакомился с материалами, отправил их Снурникову и ... взял его в Министерство управлять наукой. Оттачиваемое доктором на периферии многими годами мастерство владения крепким русским словцом в столице расцвело пышным цветом. Министр на эти фольклорные изыски Снурникова смотрел с одобрением, что вдохновляло Снурникова на совершенствование подобного способа руководства. Поэтому, редко кто в нашем министерстве не пользовался подобной методологией, что часто помогало им в их движении к трону. Таковы волшебные свойства русского мата в делах карьерного преуспевания.
В России, стране суровых зим и слякотных весен-осеней всегда были востребованы сапожники. Это был необразованный, примитивный, но, элитный класс, знавший себе цену. Спрос на них был велик, потому с клиентом они не церемонились, позволяя безущербно для себя посылать клиента по самым разным адресам. Ругаться, как сапожник, мало кто себе позволял, так как у многих для этого не хватало необходимых запасов внутренней дури. Поэтому адекватно ответствовать сапожникам, оттачивающими этот дивный сленг столетиями, мало кто и мог. Со временем нужда в сапожниках стала уменьшаться, потребительские свойства мата стали снижаться, но, после отечественной войны мат вновь стал поднимать голову. На фронте он приумножал чувство ненависти к врагу, чем, возможно, был оправдан. В тугоухой, контуженной мужской фронтовой среде под грохот канонад и неусыпный огляд костлявой подруги мат не сильно резал ухо. К сожалению, после войны, он, вместе с пристрастием к предбоевым 100 граммам, перетек в нашу гражданскую жизнь и, не меняя своей природы, остался тем же выразителем ненависти, но, уже не к только к врагу, но, и часто к другу. Мат безусловно безобразен. Особенно в устах убогих, претендующих на интеллигентность, снобствующих высокопоставленных особ - сапожников нашего времени. Стали множиться ломаки и снурниковы с их примитивным способом выражения своих мыслей и состояния разгневанной души. Мат в их исполнении являлся тупым способом демонстрации их служебного превосходства. Господа снурниковы, в силу глубокого внутреннего пресмыкательства, никогда не позволяли себе громко материться в присутствии более высокостоящих особ, к примеру, в присутствии ломак, но, запросто и громоподобно материли подчиненных, в том числе и женщин, в своих ведомствах, демонстрируя таким образом признаки тупого хамства, разнузданности и вседозволенности. Ребенок дома не матерится, так как не хочет схватывать подзатыльники. И в кабинете у директора школы тоже. А вот на улице ему ничего не стоит, копируя взрослого, а порой и мать с отцом, обматерить своего сокашника или такого же директора, но, другой школы. Здесь работает полная безнаказанность и этическая тупость взрослых, которым подражают дети. Мат - кровный брат человеческого примитивизма. Пользуются им в основном те, кому сложно составить предложение, состоящее более, чем из 3-4-х слов. Мат значительно поднимает градус агрессивности у его автора и уровень ответной агрессии у мишени. Мат это спрессованные вместе ярость, злоба, ненависть, агрессия, презрение и оскорбление, одним словом озвученная демонстрация самых злобных человеческих качеств. Он сильно деформирует психику ребенка, который не может от него никак защититься. Над душой ребенка практически совершается сексуальное насилие тяжелым валом нецензурщины, жестко привязанной к половой сфере. Наука говорит, что каждодневный мат подспудно, по нарастающей уродует гены оскорбляемого, но, в еще большей степени, его исполнителя, особенно, когда он крепкое словечко приправляет весомым возлиянием. Может быть, поэтому природа отдыхает на отпрысках государственных с подпорченной генетикой мужей, по-звериному рычащих на своих подчиненных матом. Ну а когда они пристраивают своих геномодифицированных детей во власть, то природа начинает активно отдыхать уже на всей стране. А так как у нас мат, сорокоградусная и родственный служебный патронаж весьма употребительны, то может быть это еще одна причина того, почему наша страна так долго не может подняться с неадекватного отдыха на разумное трудовое усердие?
Бывают среди мастеров крепкого словца и исключения. Заместителем директора Гинцветмета по хозяйственной работе в 70-е годы был Иван Владимирович Мякиненков. Он немало лет проработал с Орджоникидзе, вплоть до странной его смерти. был много лет при государственных делах, у нас занимался администрированием, но, человеческих качеств на всех этих должностях не потерял. Это был замечательный, очень теплый и участливый человек. Мне приходилось с ним не раз встречаться. Мат его не был направлен на собеседника, но, служил точным и поэтичным дополнением характеристики какого либо человека, события или явления. Он не сорил им бездумно, источая его легковесно, точечно, экспромтом и в теме. Мат его был тих, легок, виртуозен, остроумен, и не нагружен гневливостью. За ним не терялась мудрая натура, настоящая человеческая интеллигентность. Больше таких людей я не встречал. Но, и такую эксплуатацию мата я не приветствую, потому как столь гармоничная форма его проявления чрезвычайно редка. Говорят, что очень виртуозно им пользовалась и Фаина Раневская, играючи чаруя этим своим даром высокопоставленных особ. Получается, что на всю страну два, ну может быть, три виртуозных мастера крепкого словца. Остальные наши матерщинники - СА-ПОЖ-НИ-КИ. И чем выше на иерархической лестнице стоит такой сапожник, тем гнуснее и примитивнее он выглядит. И уж совсем гнусное явление - дети, женщины и мат. Я, возможно, буду выглядеть ханжой и ретроградом, но, мне очень не нравятся шнуровы, ерофеевы, сорокины, павленские.
Шнуров не глуп, но, дешевый и недолговечный имидж он себе создал очень сомнительным способом - тягой поросли к мату и дешевому эпатажу. И хотя я всегда к Лужкову относился плохо, даже тогда, когда с ним терся задами в тесном НИИ пластических масс, где он тоже одно время работал, его отношение к Шнурову я одобряю. Шнурок он и есть шнурок - последнее убежище висельника. Мат его со временем приелся даже в молодежной среде, потеряв свою песенную ублюдочную привлекательность. Больше ему предъявить нечего.
Ерофеев пробил тоннель своей сомнительной популярности скабрезными гимнами мужским и женским гениталиям, считая, что их роль в истории цивилизации недооценена и потому надо их воспевать и демонстрировать активнее. Причем, для того, чтобы привлечь аудиторию, все ньюансы, связанные с этой темой, сын дипломата приправляет грязным матом. Это очень смахивает на клинику. Он делец от литературы. Меня удивляет телеканал 'Культура', предоставивший Ерофееву возможность выступать с программой 'Апокриф', давая тем самым Ерофееву скрытый карт-бланш на продолжение скабрезных литературных изысканий в области гениталий. О Сорокине вообще нельзя что-либо говорить без приступов неодолимой рвоты.
![Нагибин [С. Лаптев]](/img/l/laptew_s_i/ispovedzebrygl18/nagib.jpg)
Нагибин В.Д. в годы его работы в Гинцветмете
У наших министров мат, в определенной степени орудие психологической обработки подчиненных, направленное на повышение их отдачи и подчеркивание своего высокого статуса и такого же примитивизма. У подонков-писателей и подобных им бардов-поэтов мат - циничный способ подкачки своего несостоявшегося признания публики. Так вот продолжим о сквернослове - министре Ломако. Очень настораживало министра, что Нагибин не ругается матом. Министру не нужны были люди умнее его, тем более не стремящиеся демонизировать аудиторию тяжелым матерным словом. Он видел, что Нагибин морщился от его нецензурной эквилибристики. Потому после нескольких лет работы, понимая, что при таком заме министерское кресло придется вскоре освободить, он предлагает Нагибину пост министра цветной металлургии Казахстана. В СССР металлургия Казахстана была ведущей. Вообще, тогда это было, как бы, повышением по должности. А по сути дела это было производственно-политической ссылкой. Отправили Нагибина как можно дальше от Москвы, в Алма-ату, где после бурного балхашско-московского взлета, началось его стремительное падение. Там вовсю шли процессы деруссификации руководящих постов, под ножницы которых попал и он. Нагибина снимают с должности министра и назначают на чисто административно-бюрократическую должность - куратором цветной металлургии при ЦК КПСС Казахстана. Это тоже повышение, но, лишь по бумажно-бюрократической колее, которую он терпеть не мог. В ЦК Казахстана тоже началась деруссификация и его направляют советником посла СССР во Вьетнаме. Это уже ссылка политическая. Там уже дел никаких. Безделье он стал понемногу убивать беленькой. В далекой стране на него поступает донос за то, что он в день своего 50-летнего юбилея, приносит на работу бутылку коньяка, чтобы по маленькой с друзьями. Это как раз во времена неразборчивой антиалкогольной компании. Приговор был суров. Его за это высылают оттуда с выговором, он долго не может найти работы. После 3-х годичной вольницы в содружестве с зеленым змием, устраивается с помощью своего друга, аппаратчика ЦК КПСС Алексеева, в Гинцветмет на должность старшего научного сотрудника, и через некоторое время становится зав отделом, в котором тогда работал и я. Пить бросил, принялся за новое для него дело - править наукой. После встречи со мной в Балхаше, где он, будучи начальником цеха, похоронил для себя идею использования респираторов для очистки газов, следующая наша встреча состоялась в Москве в Гинцветмете, где он уже вместе со мной ее проталкивал. Но, несмотря на то, что отношения у нас с ним были дружескими, с его приходом к нам жить мне, да и другим сотрудникам института стало не слаще. Используя свои министерские связи он открыл финансирование одной, весьма сомнительной темы - получение серной кислоты из отходящих газов металлургических производств путем облучения сернистого ангидрида пучком ускоренных электронов. Тема эта промышленной реализации не получала, но, из года в год на нее выделялись громадные средства. Была она на переднем крае науки и, ею очень удобно было рапортовать на высоких форумах. Но, и по сегодняшний день никто и нигде еще не использовал эту технологию в промышленных масштабах. Печально то, что столь затратное штучное получение электронов не поспособствовало улучшению экологии страны. Таковы издержки человеческих знакомств в верхах и мышления верхов космическими категориями на приземленных тропах науки. Было, правда одно практическое приложение этой темы: при облучении электронами стекол очков они темнели, принимая весьма элегантный окрас. К ускорителю электронов потянулись многие состоятельные сотрудники института, правда, не всех Нагибин облучал. Но, надолго облучения не хватало. Через 2-3 месяца очки опять становились бесцветными. Мне повезло. Очки свои я мог обрабатывать многократно.Ко времени моего окончания института, выпускников все еще продолжали распределять по предприятиям. Такая привязка в значительной степени гарантировала трудоустройство. Пусть и не всегда в желанные места, но, не оставляла без места работы. Москвичи, замкадыши и далекое подмосковье могло распределяться на московские и областные предприятия. Иногородние распределялись, как правило, по родным местам или туда, куда по данной специальности был большой спрос с достаточно высоким уровнем зарплаты. Можно было устроиться куда-нибудь в Усолье-Сибирское на бумажный комбинат, можно было и поближе к родным пенатам, можно было и в Анадырь, на стратегические объекты. Там зарплата была сумасшедшая, не всякого туда брали, но, условия жизни и продуктовая корзина были очень неудобоваримыми. Я решил сильно не оригинальничать и распределиться поближе к дому. Причин было несколько. Родительский дом, где мне на первых порах были обеспечены поддержка и уют, был весьма весомой причиной. И еще ностальгия, которая понемногу грызла меня, пока я учился в Москве. Я скучал по Рязани, по моему дому на Либкнехта, 51. По парку у Дворца Пионеров, ставшим большим домом моего детства, въевшимся в поры моей памяти лужайками, тропами, закоулками. Золотой листвой осени с грибным запахом, кислородной свежестью зимы и зеленым дымом ранней весны. В других местах все это было совсем не таким. Эта память детства возможно, сопряжена с генетической памятью, ибо мои родители и их предки свои ранние годы провели в условиях природного ландшафта. Помогла мне туда распределиться с.н.с. кафедры полимеров МХТИ им Менделеева. Она была знакома с руководителем лаборатории ионообменных материалов, организовавшейся в Рязани.
Местом моей трудовой повинности стала лаборатория ионитной очистки газов Рязанского отделения Гинцветмета - государственного института цветных металлов, расположенного в промышленной зоне г. Рязани, около утопающего в зелени села Никуличи и дачного поселка. Этот экспериментальный центр, кроме науки занимался опытной выплавкой металлов, отработкой металлургических технологий, сжиганием мусора в печах, выбрасывающих в атмосферу большое количество ядовитых диоксинов и канцерогенов. В те времена мало знали о непоправимой вредности этих веществ и, потому строительство филиала Гинцветмета рядом с поселком считалось приемлемым. Позже стало ясно, что такое соседство преступно, но, экологические службы Рязани молчали. У них накопилось множество других, более тяжелых и масштабных проблем, на фоне которых отданные на заклание души жителей поселка Никуличи были сущей мелочью. Командовал тогда экологией Рязани некто Воронов, отсидевший впоследствии за свои эти и другие неблаговидные дела за исправительным решетом.
Директором Гинцветмета, который располагался тогда в Москве, на улице Дурова, был Ушаков К.И.. Наш институт, во времена СССР, был очень значимой научно-производственной фишкой в металлургии, занимаясь, в основном, проблемами разработки технологий выплавки цветных металлов. Цветная металлургия, наряду с производством цинка, меди, злата и серебра, попутно и усердно попыхивала и поплевывала выбросами ядовитых газов и жидкостей в небеса и водные глади. Металлургические города все ниже погружались в ядовитый смог, сильно росла смертность от рака и прочих нетрадиционных заболеваний. Такие газы в ту пору чистить экономно не умели, поэтому металлурги судорожно хватались за любой способ, мало-мальски способный решить эту проблему. Вот тогда и появилась идея использовать для этой цели иониты. Эти материалы уже успешно использовались для очень глубокой очистки обычной и обессоливания морской воды и даже космической мочи до состояния питьевой воды. Потому показалось, что и для очистки ядовитых металлургических газов иониты будут тоже весьма продуктивны. Для изучения этого вопроса и была создана в Рязани лаборатория, в которую я распределился после окончания МХТИ им. Д.И.Менделеева. Сейчас это РХТУ им. Д.И.Менделеева. Этот институт под другим названием был основан еще до революции. Но, технологического своего направления не поменял.
Первым вопросом, который у меня возник перед выходом на работу был вопрос о галстуке: одевать или не одевать. Сейчас отсутствие этой петли на шее криминалом не является. А тогда это было почти обязательным атрибутом взрослой жизни в интеллигентной среде. В институте пару пацанов из нашей группы приходили на занятия в галстуках. Я галстуки терпеть не мог, ввиду их, по моим понятиям, исключительной ненужности. Смахивали они, в некоей степени на удавку, слегка нарушая кровообращение головного мозга. А вкупе с нейлоновыми рубашками, которые в те времена резко вошли в моду, они создавали сильный парниковый эффект, который мало кому нравился, но, стал необходимым аксессуаром дресс-кода тех времен. Одним словом, я решил его не надевать, хотя, возможно, от этого что-то терял в глазах сотрудников.
2. Лаборатория ионитной очистки газов (ЛИОГ)
Лаборатория ЛИОГ, к моему приезду готовилась 3 года. Возглавлял ее ионитный гуру, выпускник детдома, к.т.н. Вулих А.И.. Замом была его жена, Загорская М. К. Это было нечто вроде семейного подряда. Работали также там старшие научные сотрудники - Карлов А.С. и его жена Карлова О.С , младшие научные сотрудники Никандров Г.А. и Аловяйников А.А.. Были инженеры, лаборанты, но, перечисленные выше были основным творческим ядром.
Вулих Александр Ильич,1963 г.
К моей радости, в галстуке на работу выходил только Карлов. Остальные придерживались галстучной философии, близкой к моей. Похоже, что и мир стал прислушиваться к моим историческим мыслям по поводу галстуконошения: сейчас и на высоких встречах эту удавку стараются не демонстрировать.
На особом положении в лаборатории находился мой руководитель - Середин Борис Иванович. Вулиху его очень удачно спихнули мэтры из Академии наук, охарактеризовав его, как перспективного сотрудника. В академии он работал над своей кандидатской диссертацией, но, у нас впечатления созревающего под крылом академиков серьезного исследователя Середин не произвел. В дни, свободные от теплой дружбы с сорокоградусной он понемногу продолжал написание диссертации. Когда во времена приятельских бесед с этой волшебницей он не мог заниматься постановкой экспериментов, приходилось это делать мне, что он всегда приветствовал, дружески похлопывая меня дрожащей дланью по плечу. Середин был из той категории людей науки, про которых был сложен известный анекдот: чем отличается современный ученый от своего собрата-предка. Раньше ученый был до синевы выбрит, слегка пьян и его кругозор был от Баха до Фейербаха. Сегодняшний - слегка выбрит, до синевы пьян и его кругозор от Эдиты Пьехи до иди ты .... Середин почти идеально соответствовал второму типажу. Жил он рядом, в нашей заводской гостинице, редко приходил на работу бритым, часто в примечательном подпитии, постоянно бранясь с завлабом по этому поводу. В такие дни он одевал галстук, видно, для поддержания подпорченного водочными ароматами имиджа. Толку от него было мало и Вулих с нетерпением ждал того момента, когда Середин отправится к своим академикам творить чудо академической защиты того, чего защищать было непотребно. Но, диссертацию по теме: .'Исследование некоторых процессов переноса в ионообменных материалах", через 3 года после ухода от нас, он, к всеобщему удивлению, защитил. Вулих, не желая ссориться с научным руководителем диссертанта, известным академиком, дал Середину для защиты нейтральную производственную характеристику и с облегчением вздохнул, сбросив с себя этот груз алкогольно-академического нервотрепа. Собственно и меня-то Вулих пригласил к себе в лабораторию на место этого поклонника Бахуса.
3. Как на мою шею взгромоздились чужие проблемы
После ухода Середина стали возникать проблемы у меня. Я должен был возглавить группу по исследованию свойств ионитов, не имея никакого опыта такой работы, обладая еще скудными знаниями и не сложившимся административным ресурсом. Подобную работу вели академические институты Союза, оснащенные высокоточными и дорогостоящими установками, которые нам были не по карману. Середин, используя связи своего научного руководителя, мог проводить некоторые исследования на выезде, на оборудовании Академии наук. Кроме того, он доставал в Академии наук спиральные кварцевые пружинки, которые мы использовали в сорбционно-вакуумной установке для сверхточного (с помощью катетометра) определения изменения массы ионитов в процессе сорбции ими газов. Недостаток кварцевых пружин - их высокая хрупкость. Работать с ними надо было виртуозно, но, даже и это не помогало. Они очень часто ломались, порой даже под собственным весом при малейших колебаниях. Изготавливались эти пружинки в солидных стеклодувных мастерских при Академии наук высококлассными стеклодувами. Когда Середин нас покинул, он спирали забрал, дабы показать нам с Вулихом, сколь значимую научную и логистическую фигуру мы потеряли. Оставил, лишь бракованные, которые для работы были непригодны. У меня связи в Академии наук еще не сложились. Работа, на которую из бюджета института были выделены немалые деньги, срывалась. Пришлось мне использовать собственные связи. У меня была знакомая, правда без академического образования, но, с достаточными возможностями доступа к интересующему меня материалу, которым я мог бы заменить кварцевые спирали. Это была моя мама. Она на электроламповом заводе занималась химическим травлением субтонкой вольфрамовой проволоки, идущей на производство электроламп специального назначения. Время от времени ей попадался брак, который она должна была сдавать на утилизацию. Вот часть этого брака мне и перепадала. Для завода эти потери были ничтожными, для производства ламп этот брак был не пригоден, а для меня вполне. Я из него делал спирали, которые хотя и не смотрелись так импозантно, как кварцевые, но, были намного более прочными и могли более продолжительное время использоваться в работе на высоковакуумной установке.
Мама, как говорится, брала грех на душу, доставая мне вольфрамовую, хотя и списанную проволоку. Но, делалось это ради науки. И был это не грех, а бледной тенью греха. Монумент греха торжествовал, когда я жил в Строителе, рядом с фирмой С.П.Королева. По рассказам ее служащих, с нее тащили токарные станки, холодильники и прочую утварь, несмотря на двойные заборы, телеавтоматику, кружева из колючей, под напряжением проволоки и самый высокий уровень секретности в СССР. Так что, на этом фоне мамина экспроприация кусочков бракованной вольфрамовой проволоки выглядела чище слезы господней.
Мы с мамой, 2001 год
Вот так мы с мамой безгрешно служили отечественной науке. И хотя мы еще не были академиками, эту непростую академическую проблему мы с ней успешно решили. Теперь только жалею, что в диссертации не упомянул ее в списке тех лиц, которые помогали мне при подготовке диссертационной работы.
Вообще баловала меня мама всяческими своими околонаучными заботами. Если какие-то реактивы или материалы по своим каналам я добыть не мог, она использовала свой административный ресурс, позволявший добывать, в большинстве случаев, искомый компонент. Отец такими возможностями не обладал, но, он быстро реагировал на наши проблемы и, в силу своих способностей, безотлагательно и усердно ими занимался. Вообще родители были тем нашим жизненным ресурсом, который всегда появлялся рядом с нами в минуту нашей беспомощности. Они фильтровали через себя наши проблемы и невзгоды, очищая наш жизненный кровоток от липких бляшек бытийного существования. Была у нас за спиной такая стеночка, на которую, при случае, можно было надежно опереться.
4. Неожиданное дубль-знакомство
Началась морока со лжестеклодувом Караваевым, о котором я уже писал. Для исследования свойств ионитов я конструировал из стекла цельноваренную высоковакуумную установку. Поначалу, споро и виртуозно ее ваял опытный стеклодув Алексей. У нас он работал по совместительству, постоянным местом его работы была стеклодувная нефтезавода. Но, потом он ушел от нас на более серьезное совместительство с существенной добавкой к окладу и, нам подыскали другого стеклодува. Им оказался Федор Прокопьевич Караваев. Он меня, конечно, не узнал, но, лик его сразу напомнил мне ненавистные моменты его преподавания на уроках труда в 10-й школе. Стеклодув он оказался никакой. Но, был хорошим знатоком законов. Его профессиональное бракоделие, со временем, стало настолько нетерпимым, что Вулих - наш зав лабораторией, совместно с другими завлабами, недовольными его чудовищными поделками, пытался его уволить, но, ничего не получалось. Его трудовая книжка была перегружена записями о местах его доблестной работы, поэтому, с учетом предпенсионного возраста и сварливого характера, он не стремился к появлению еще одной записи в ней. Таким образом, через много лет он оказался под моим началом. Я не стал корить его за его корявую стеклодувную работу, и попутно, как бы, мстить за тот злополучный год школьного общения с ним. Время стерло чувство ненависти к нему. Жесткое отношение к нему, подобное тому, которым он нас одаривал в школе, ничего бы не изменило. Месть и злобное слово не добавляют рукодельного умения и усердия. Да и стеклодувом после 50 лет не становятся даже при глубоком прилежании. Это художественная профессия, требующая виртуозных рук и развитого ума. Лучшие свои художества он, по-видимому, оставил будучи надсмотрщиком в тюремных камерах. Если в исправительных учреждениях уважение к себе он добывал с помощью виртуозно снующего кулака, в школе - с помощью пинка и мата, то здесь эти добытчики были не у дел. В дни своей стеклодувной карьеры этот бывший наш школьный командарм выглядел жалким человечишком, постоянно заискивающим и ищущим сочувствия, хоть как-то поддерживающего его при том неизменном его бракоделии. Он соединял стеклянные приборы на вакуумной установке такими безобразными швами, что мне самому приходилось их править, хотя в этом тонком деле я тоже не блистал. Бывший зековский командарм и сам
понимал, что стеклодув он плохой, но, цеплялся за эту хлебную должность всеми силами. С ним я потерял еще один год моей работы с вакуумной установкой. Потом мы опять стали приглашать Алексея за аккордные гонорары и работа пошла. В конце концов, Караваева выставили и с этой работы. Работа в тюрьме надзирателем сломала в нем человека.
Родители, 1984 г
Работать в камерах могут люди только с очень надежной психикой и приемлемой концентрацией извилин. Или примитивы, жизнь которых и страсть повелевать связаны намертво с мутным мироощущением. Одним словом, ушел он. Все люди приносят счастье. Одни своим присутствием, другие отсутствием.Были и другие проблемы. Одна из серьезных была связана с поставкой жидкого азота, который поначалу привозили из Москвы в больших сосудах Дьюара. Использовался он для конденсации паров воды, откачиваемых из вакуумной установки. Но, со временем поняли, что это дорого, да и не практично: слишком много его испаряется в процессе доставки, да и за аренду сосудов Дьара надо было немало платить. Поэтому от них отказались: для обезвоживания откачиваемых из вакуумной установки газов я стал использовать смесь ацетона с твердой углекислотой. Последнюю я добывал, выпуская из баллонов под большим давлением и с реактивным ревом в фуфаечный мешок углекислый газ. При этом на баллоне накапливался очень сильный электростатический заряд, который так шарахал, что очень не сразу удавалось приходить в себя от его электрических поцелуев. Потому работал я в толстых резиновых перчатках, что было очень неудобно при работе с хрупкой стеклянной аппаратурой. На оглушительный рев собиралась толпа около большого металлического лабораторного стола, дабы посмотреть на эту невидаль, что мне изрядно мешало. Я нашел выход, при котором решил сразу две проблемы. Углекислотный баллон медным проводом я заземлил на металлический стол. Стоя на резиновом коврике, я уже мог работать без перчаток, так как заряд в основном уходил на стол и тела любопытствующих, которые, не понимая, почему стол их покусывает электрическими сусалами, все реже стали меня навещать.
Сыпались на голову и другие проблемы. На коленке пришлось собирать течеискатель на основе высоковольтной катушки Румкорфа, латать со стеклодувом высоковакуумную установку с целью ликвидации течей, добывать по Москвам необходимое оборудование и тому подобное.
Началось более плотное знакомство с коллегами. С мужиками у меня установились достаточно быстро дружеские отношения, женщины меня интересовали не очень: я только что женился, жена была рядом, медовые страсти еще не покинули нас. Но, женщины не оставляли меня без внимания. Я их интересовал в первую очередь как собеседник, с которым можно перетереть волнующие темы. Меж собой они их измочаливали до предела, а вот посмотреть на новенького, как он реагирует на эти скабрезные истории, было интересно. Они поочередно или попарно заходили ко мне в комнату и начинали отвлекать меня от работы рассказами о том, что зав лабораторией спит с невестой одного из сотрудников. Что жена его привозит ему из Москвы хороший запас рогов, что библиотекарша неравнодушна к начальнику нашего отделения и тд. и тп. Мужики этих тем не касались. Мы с ними все больше о науке или о футболе. Женщин же я поначалу с их рассказами о человеческих страстях отфутболивать стеснялся: слишком был по юным своим годам деликатен. Но, потом стал отмахиваться занятостью по работе или отвлекал их какими-то анекдотами, которые я тогда в изрядном количестве привез из Москвы.
У меня продолжались проблемы с освоением новых знаний, потому как газоионитная тематика для меня была мало знакома. Делать это надо было гораздо быстрее, чем утекало отпущенное мне на это время. Было немало и других проблем, которые слоились с моими командировками на заводы и оттого только прибавлялись. Мужиков было мало, дам Вулих берег, поэтому командировочное благо чаще доставалось нам.
5. Первая командировка. Балхаш
Одной из первых моих командировок была поездка в г. Балхаш на горно-металлургический комбинат (БГМК). Командировка была выписана по максимуму, на 30 дней, поэтому я собрал чемодан с необходимым скарбом, который, при посадке в самолет, сдал в багаж. В Москве стоял теплый сентябрь, но, стоило подумать и о возврате в октябре. Чемодану я доверил не только теплую одежду, но, по недостатку ума, и термос с горячим кофе, бутербродами, коими запасся по совету более опытных наших сотрудников. В Балхаш на две трети пустой самолет с большой задержкой вместо 8 вечера, прибыл в 3 ночи, поэтому кофе и бутерброды оказались кстати. Прилетев, достав бутерброды и термос, я начал откручивать ему голову в предвкушении приятного ночного завтрака. Кофе почти не остыл и был горячим. Это я сразу понял, когда мне, после демонтажа крышки термоса, на брюки вылился примерно стакан очень бодрого кофе вперемежку с молоком и зеркальным стеклобоем развалившейся колбы. Видно чемодан мой горячо метали грузометатели аэрофлота и стеклянная колба термоса не выдержала столь азартного усердия служителей неба. В те времена наряду с потрошением чемоданов, их метание было одной из основных забав такелажников аэрофлота. Но, как говорится, дуракам везет: пластмассовый футляр выдержал все надругательства, не проронив ни капли ароматного напитка на мои одежды. И хотя мой основной дресс-код был обезображен, но, запасные брюки позволили мне достаточно безущербно представлять интересы нашей лаборатории в далеком Казахстане. Такси, в те времена, в Балхаше у аэропорта по ночам не дежурили, поэтому пришлось дожидаться автобуса. Первым рейсом автобуса, минут за 20 я добрался до города.
Поселился я в гостинице БГМК, расположенной недалеко от озера Балхаш, на котором я снимал трудовой перегрев, бывало, и в будни, прополаскивая свое тело в его чистых теплых водах. На берегу озера горит Вечный огонь с выбитыми на монументе именами балхашцев, отдавшим жизни в годы войны 1941-45 годов. Меня тогда весьма удивило, что в столь далеких краях также чтят память погибших героев, которых там тоже было немало. Вечный огонь в Рязани был зажжен гораздо позже.
БГМК производил, в основном, медь, немного серебра и злата. Ну, и конечно, серную кислоту. На комбинате мы должны были испытывать ионитные респираторы, предназначенные для индивидуальной защиты органов дыхания от газов металлургических печей и электролитных ванн. Респираторы были нужны часто не только на территории комбината, но, и на городских площадях, так как выбросы из заводских труб простирались далеко за пределы производства, придушая порой едким ароматом и жителей города.
Цеха и дымы Балхашского ГМК
6. Как я министров в маски обувал. Или карьерная скачка в министры
Респираторы я раздал для испытаний в электролизном и металлургическом заводах комбината. Начальником металлургического завода тогда был Нагибин Владимир Дмитриевич - человек с очень непростой судьбой. Принял он меня с моими респираторами нарочито сурово, очень экономно расходуя время, сразу же безапелляционно и незаслуженно забраковав иониты, потому как они не очищали затяжку его сигареты от дыма. Они для этого и не были предназначены: их главной задачей была очистка воздуха от паров соляной кислоты и сернистых газов. Говорил он очень тихо, но, с уверенностью человека, обладающего абсолютным знанием. Эта уверенность в своих силах здорово помогала ему в его стремительном движении наверх.Успешно поработав три года начальником металлургического завода, он становится директором комбината. Перевыполняет план по производству металлов и по младости лет своих рапортует наверх. Ему Госплан, в связи с успешными его реляциями, навешивает дополнительные объемы производства меди как раз в тот момент, когда рудная база уже истощена. Выдавать на-гора дополнительную медь при таком раскладе было уже невозможно, но, это наверху никого не интересовало. Невыполнение спущенного сверху плана - потеря директорской должности и партбилета с сомнительными перспективами работы в будущем. Скорректировать план тогда можно было только с согласия Председателя Совмина Косыгина Алексея Николаевича. Но, в те времена директору комбината было проще встретиться с господом Богом, чем с Косыгиным. Казахский министр цветной металлургии побоялся выходить на Косыгина и отправил Нагибина к министру цветной металлургии СССР - Ломако. Тот, понимая абсурдность и рискованность
Величавый Ломако П.Ф. и ПредСовмина СССР Косыгин А.Н.1963 г.
затеи Нагибина, в шутку предложил ему самому встретиться с Косыгиным, зная, что вероятность такой встречи нулевая и Нагибин на эту авантюру не пойдет. Но, Нагибин принял это предложения и добился встречи с Председателем Совета министров СССР. Дерзостью это было предельной. Понятно было, что Косыгин даже если и согласится на встречу, все равно смахнет Нагибина с должности директора. Потому уже стали подыскивать нового директора для комбината. Но, произошло 3 невероятных события. Первое - Косыгин принял Нагибина, второе - он его не уволил за немыслимую по тем временам дерзость - корректировку плана и третье - он дал добро на корректировку плана. Тогда про этот неслыханный прием и его исход долго рассказывали в министерских коридорах анекдоты. Эта встреча двух умных людей позволила одному из них в очередной раз поднять статус уважительного отношения к себе, а другому сделать головокружительную карьеру: Косыгин оценив способности собеседника в той встрече, порекомендовал матерщиннику Ломако Петру Фадеевичу взять его себе в замы, что тот, без всякого на то желания, вынужден был сделать.7. Глинобитные свойства русского мата
Алексей Николаевич Косыгин был одним из тех немногих советских правителей, к которым я относился с уважением. Тихим спокойным голосом, без всякого мата он добивался того, чего не удавалось достичь никакой нецензурщиной, визгом, слюной и кулаком. Мат тогда был интеллектуальным дресс-кодом советских министров, надежным пропуском в коридоры власти. Ломако подбирал себе людей, могущих потолковать с подчиненными на этом языке. На коллегии и прочих заседаниях министерства стоял топорный мат, автором которого был, преимущественно, сам министр. На заседаниях научно-технического управления министерства грязный мат висел на губах только у начальника НТУ - А.П. Снурникова. Вот такой анекдотичный пример прихода в наше министерство этого знатока русского фольклора. Был в далекие времена Снурников доктором наук и директором небольшого института Вниицветмет (филиал Гинцветмета) в г. Усть-Каменогорске (Казахстан). В этот город, на свинцово-цинковый комбинат как-то занесло истосковавшегося по матерному громовержению нашего министра, устроившего разнос руководству с пирамидальным набором очень гнусного мата. Ушлый доктор наук, бывший на совещании министра, смекнул, что подчиненных научным словом не прошибешь, а вот материализация мыслей путем использования исторического фольклора - это верный способ общения с подопечными. Методологию эту он сразу начал осваивать в своем НИИ. Не щадил никого, доставалось и просвещенным дамам, несмотря на их кандидатские и докторские регалии. Те, не выдержав многолетнего фольклорного насилия, написали жалобу на Снурникова министру Ломако, сопроводив ее безкупюрными стенограммами его совещаний. Тот познакомился с материалами, отправил их Снурникову и ... взял его в Министерство управлять наукой. Оттачиваемое доктором на периферии многими годами мастерство владения крепким русским словцом в столице расцвело пышным цветом. Министр на эти фольклорные изыски Снурникова смотрел с одобрением, что вдохновляло Снурникова на совершенствование подобного способа руководства. Поэтому, редко кто в нашем министерстве не пользовался подобной методологией, что часто помогало им в их движении к трону. Таковы волшебные свойства русского мата в делах карьерного преуспевания.
В России, стране суровых зим и слякотных весен-осеней всегда были востребованы сапожники. Это был необразованный, примитивный, но, элитный класс, знавший себе цену. Спрос на них был велик, потому с клиентом они не церемонились, позволяя безущербно для себя посылать клиента по самым разным адресам. Ругаться, как сапожник, мало кто себе позволял, так как у многих для этого не хватало необходимых запасов внутренней дури. Поэтому адекватно ответствовать сапожникам, оттачивающими этот дивный сленг столетиями, мало кто и мог. Со временем нужда в сапожниках стала уменьшаться, потребительские свойства мата стали снижаться, но, после отечественной войны мат вновь стал поднимать голову. На фронте он приумножал чувство ненависти к врагу, чем, возможно, был оправдан. В тугоухой, контуженной мужской фронтовой среде под грохот канонад и неусыпный огляд костлявой подруги мат не сильно резал ухо. К сожалению, после войны, он, вместе с пристрастием к предбоевым 100 граммам, перетек в нашу гражданскую жизнь и, не меняя своей природы, остался тем же выразителем ненависти, но, уже не к только к врагу, но, и часто к другу. Мат безусловно безобразен. Особенно в устах убогих, претендующих на интеллигентность, снобствующих высокопоставленных особ - сапожников нашего времени. Стали множиться ломаки и снурниковы с их примитивным способом выражения своих мыслей и состояния разгневанной души. Мат в их исполнении являлся тупым способом демонстрации их служебного превосходства. Господа снурниковы, в силу глубокого внутреннего пресмыкательства, никогда не позволяли себе громко материться в присутствии более высокостоящих особ, к примеру, в присутствии ломак, но, запросто и громоподобно материли подчиненных, в том числе и женщин, в своих ведомствах, демонстрируя таким образом признаки тупого хамства, разнузданности и вседозволенности. Ребенок дома не матерится, так как не хочет схватывать подзатыльники. И в кабинете у директора школы тоже. А вот на улице ему ничего не стоит, копируя взрослого, а порой и мать с отцом, обматерить своего сокашника или такого же директора, но, другой школы. Здесь работает полная безнаказанность и этическая тупость взрослых, которым подражают дети. Мат - кровный брат человеческого примитивизма. Пользуются им в основном те, кому сложно составить предложение, состоящее более, чем из 3-4-х слов. Мат значительно поднимает градус агрессивности у его автора и уровень ответной агрессии у мишени. Мат это спрессованные вместе ярость, злоба, ненависть, агрессия, презрение и оскорбление, одним словом озвученная демонстрация самых злобных человеческих качеств. Он сильно деформирует психику ребенка, который не может от него никак защититься. Над душой ребенка практически совершается сексуальное насилие тяжелым валом нецензурщины, жестко привязанной к половой сфере. Наука говорит, что каждодневный мат подспудно, по нарастающей уродует гены оскорбляемого, но, в еще большей степени, его исполнителя, особенно, когда он крепкое словечко приправляет весомым возлиянием. Может быть, поэтому природа отдыхает на отпрысках государственных с подпорченной генетикой мужей, по-звериному рычащих на своих подчиненных матом. Ну а когда они пристраивают своих геномодифицированных детей во власть, то природа начинает активно отдыхать уже на всей стране. А так как у нас мат, сорокоградусная и родственный служебный патронаж весьма употребительны, то может быть это еще одна причина того, почему наша страна так долго не может подняться с неадекватного отдыха на разумное трудовое усердие?
Бывают среди мастеров крепкого словца и исключения. Заместителем директора Гинцветмета по хозяйственной работе в 70-е годы был Иван Владимирович Мякиненков. Он немало лет проработал с Орджоникидзе, вплоть до странной его смерти. был много лет при государственных делах, у нас занимался администрированием, но, человеческих качеств на всех этих должностях не потерял. Это был замечательный, очень теплый и участливый человек. Мне приходилось с ним не раз встречаться. Мат его не был направлен на собеседника, но, служил точным и поэтичным дополнением характеристики какого либо человека, события или явления. Он не сорил им бездумно, источая его легковесно, точечно, экспромтом и в теме. Мат его был тих, легок, виртуозен, остроумен, и не нагружен гневливостью. За ним не терялась мудрая натура, настоящая человеческая интеллигентность. Больше таких людей я не встречал. Но, и такую эксплуатацию мата я не приветствую, потому как столь гармоничная форма его проявления чрезвычайно редка. Говорят, что очень виртуозно им пользовалась и Фаина Раневская, играючи чаруя этим своим даром высокопоставленных особ. Получается, что на всю страну два, ну может быть, три виртуозных мастера крепкого словца. Остальные наши матерщинники - СА-ПОЖ-НИ-КИ. И чем выше на иерархической лестнице стоит такой сапожник, тем гнуснее и примитивнее он выглядит. И уж совсем гнусное явление - дети, женщины и мат. Я, возможно, буду выглядеть ханжой и ретроградом, но, мне очень не нравятся шнуровы, ерофеевы, сорокины, павленские.
Шнуров не глуп, но, дешевый и недолговечный имидж он себе создал очень сомнительным способом - тягой поросли к мату и дешевому эпатажу. И хотя я всегда к Лужкову относился плохо, даже тогда, когда с ним терся задами в тесном НИИ пластических масс, где он тоже одно время работал, его отношение к Шнурову я одобряю. Шнурок он и есть шнурок - последнее убежище висельника. Мат его со временем приелся даже в молодежной среде, потеряв свою песенную ублюдочную привлекательность. Больше ему предъявить нечего.
Ерофеев пробил тоннель своей сомнительной популярности скабрезными гимнами мужским и женским гениталиям, считая, что их роль в истории цивилизации недооценена и потому надо их воспевать и демонстрировать активнее. Причем, для того, чтобы привлечь аудиторию, все ньюансы, связанные с этой темой, сын дипломата приправляет грязным матом. Это очень смахивает на клинику. Он делец от литературы. Меня удивляет телеканал 'Культура', предоставивший Ерофееву возможность выступать с программой 'Апокриф', давая тем самым Ерофееву скрытый карт-бланш на продолжение скабрезных литературных изысканий в области гениталий. О Сорокине вообще нельзя что-либо говорить без приступов неодолимой рвоты.
Нагибин В.Д. в годы его работы в Гинцветмете
У наших министров мат, в определенной степени орудие психологической обработки подчиненных, направленное на повышение их отдачи и подчеркивание своего высокого статуса и такого же примитивизма. У подонков-писателей и подобных им бардов-поэтов мат - циничный способ подкачки своего несостоявшегося признания публики. Так вот продолжим о сквернослове - министре Ломако. Очень настораживало министра, что Нагибин не ругается матом. Министру не нужны были люди умнее его, тем более не стремящиеся демонизировать аудиторию тяжелым матерным словом. Он видел, что Нагибин морщился от его нецензурной эквилибристики. Потому после нескольких лет работы, понимая, что при таком заме министерское кресло придется вскоре освободить, он предлагает Нагибину пост министра цветной металлургии Казахстана. В СССР металлургия Казахстана была ведущей. Вообще, тогда это было, как бы, повышением по должности. А по сути дела это было производственно-политической ссылкой. Отправили Нагибина как можно дальше от Москвы, в Алма-ату, где после бурного балхашско-московского взлета, началось его стремительное падение. Там вовсю шли процессы деруссификации руководящих постов, под ножницы которых попал и он. Нагибина снимают с должности министра и назначают на чисто административно-бюрократическую должность - куратором цветной металлургии при ЦК КПСС Казахстана. Это тоже повышение, но, лишь по бумажно-бюрократической колее, которую он терпеть не мог. В ЦК Казахстана тоже началась деруссификация и его направляют советником посла СССР во Вьетнаме. Это уже ссылка политическая. Там уже дел никаких. Безделье он стал понемногу убивать беленькой. В далекой стране на него поступает донос за то, что он в день своего 50-летнего юбилея, приносит на работу бутылку коньяка, чтобы по маленькой с друзьями. Это как раз во времена неразборчивой антиалкогольной компании. Приговор был суров. Его за это высылают оттуда с выговором, он долго не может найти работы. После 3-х годичной вольницы в содружестве с зеленым змием, устраивается с помощью своего друга, аппаратчика ЦК КПСС Алексеева, в Гинцветмет на должность старшего научного сотрудника, и через некоторое время становится зав отделом, в котором тогда работал и я. Пить бросил, принялся за новое для него дело - править наукой. После встречи со мной в Балхаше, где он, будучи начальником цеха, похоронил для себя идею использования респираторов для очистки газов, следующая наша встреча состоялась в Москве в Гинцветмете, где он уже вместе со мной ее проталкивал. Но, несмотря на то, что отношения у нас с ним были дружескими, с его приходом к нам жить мне, да и другим сотрудникам института стало не слаще. Используя свои министерские связи он открыл финансирование одной, весьма сомнительной темы - получение серной кислоты из отходящих газов металлургических производств путем облучения сернистого ангидрида пучком ускоренных электронов. Тема эта промышленной реализации не получала, но, из года в год на нее выделялись громадные средства. Была она на переднем крае науки и, ею очень удобно было рапортовать на высоких форумах. Но, и по сегодняшний день никто и нигде еще не использовал эту технологию в промышленных масштабах. Печально то, что столь затратное штучное получение электронов не поспособствовало улучшению экологии страны. Таковы издержки человеческих знакомств в верхах и мышления верхов космическими категориями на приземленных тропах науки. Было, правда одно практическое приложение этой темы: при облучении электронами стекол очков они темнели, принимая весьма элегантный окрас. К ускорителю электронов потянулись многие состоятельные сотрудники института, правда, не всех Нагибин облучал. Но, надолго облучения не хватало. Через 2-3 месяца очки опять становились бесцветными. Мне повезло. Очки свои я мог обрабатывать многократно.
Продолжение следует
|