Мой приятель Хайко выглядел неважно. Постоянно требующая внимания собственная яхта, капризные туристы, трудная рабочая неделя, неожиданные выходные, слишком Атлантический океан, ненормально тёплая погода, нудные красные закаты в песочном дыхании Калимы, и вообще задолбавшее однообразие острова Тенерифе действовали на его мужские нервы, как на женщину действует всё. Хотя он не был женщиной. И я пытался это понять.
Чтобы разбудить в моём компаньоне любую человеческую радость я предложил ему прошвырнуться этим вечером по клубам нашей припортовой зоны, переходя от заведения к заведению, дегустируя зрелища, выпивку и людей. Хайко скупо сказал "да", но сразу добавил, что общаться он не хочет, а хочет молчать и грустить, потому что жизнь и песок, время и вечность. И ещё раз повторил, что да. Как только он повторно произнёс это слово, мы надели красивые рубашки поверх обожжённых солнцем тел и вышли в нагретый Калимой вечерний воздух. Но это ещё не начало истории.
В первом ресторанчике мы просто пили вино, молча разглядывая сидящих за столиками разноязычных гостей. Потребность общаться появилась у Хайко после третьего бокала, после четвёртого он начал говорить, а когда мы выпили по пятому - в нём проснулась непреодолимая жажда к мужскому разговору. Я выслушал всё. О его бывшей жене, о его нынешней подруге, о ничего себе такой женщине в порту, у которой, к сожалению, слишком маленькая грудь и покусанные ногти, и под конец шестого бокала он поведал мне о своих мечтах жениться на одной знакомой по переписке из Санкт-Петербурга, у которой и грудь ничего и ногти в порядке. Но была одна проблема. Всего одна. Она не знает немецкого. А он не знает русского. " - Поможешь?" - спросил он меня, сложно качая головой и пытаясь зубочисткой достать из бокала упавшую туда муху. Я ответил, что вообще не вопрос, сейчас допиваем вино, бахнем ещё по сто обычной водочки, и я начинаю помогать. Но и это ещё не начало.
Началось всё с того, что я, спустившись в туалет этого ресторанчика, заметил там огнетушитель. И, следуя своей вечной тяге к совершенству, решил проверить его исправность на случай внезапной пожарной ситуации, которая, конечно же, всегда актуальна, тем более сейчас, когда мы уже здесь. Вытащив красную колбу из гнезда я какое-то время держал её в руках, пытаясь понять, за что тут дёргать и где тянуть. Подумав об этом ещё пару секунд я на короткое время забыл, зачем вообще сюда спустился, и очнулся снова от первоначального желания добраться до туалета, настойчиво наполняющего меня где-то внутри. Вспомнив о цели своего прихода, я обратил внимание, что стою с огнетушителем в руках, пытаясь оторвать от крышки проволочную пломбу. Это мне удалось и я, торопясь реализовать свои природные желания, направил металлическое сопло на мужские писсуары, одновременно нажимая сверху на какую-то чёрную дрянь. То, как этот красный предмет зашипел, было неожиданным даже для моих полумёртвых ушей. Я оглох окончательно от реактивного воя, каучуковой бомбой прыгающего в тесном туалетном помещении, отражаясь от кафельных стен и эхом вылетая из унитазов. Обалдев от такой войны я тут же отпустил чёрную ручку и посмотрел поверх белого облака из непонятно чего. Передо мной открылся жуткий пейзаж покрытых каким-то серым порошком писсуаров и я, аккуратно поставив всё ещё кашляющий огнетушитель на старое место, излишне твёрдой походкой вернулся к ожидающему своего питерского счастья молодожёну.
Хайко я нашел сидящим на ступеньках ресторанчика, с очередным бокалом в руках и смотрящего на океан металлическим взглядом принявшего решение мужчины. Одним глотком допив его вино, я оставил на ступеньках всю свою мелочь и за руку повёл ушедшего в созерцание немца через дорогу, в другой бар, в котором раздавались звуки румбы, самбы и мамбы.
В этом баре, среди феерического веселья и прыгающих фигур, стоял свободный бильярд, и мы сразу заняли его, взяв ещё по бокалу вина и по жевательной резинке, потому что были уверены, что от нас уже пахнет, а ехать домой надо, потому что пешком нам не дойти. То, что наш автомобиль остался у дверей дома как-то выпало из сознания, как и тот факт, что дом находился в двухстах метрах от бара и в крайнем случае до него можно было доползти, если не обращать внимания на красивые рубашки. В тревожных мыслях про путь домой и в мужских речах о живущих в других странах женщинах мы засаживали в лузы шар за шаром, заказывая ещё вина и решительно жуя жевательную резинку. В мой очередной ход я сделал по-настоящему удачный удар кием и запустил бильярдным шаром в бар, сбив там несколько бутылок и какую-то цветную стеклянную вазу. К нам подошли бультерьеры этого заведения и мы решили пройти в другую пивную, жестоко затерянную во дворах и в которой не было бильярда, но зато там кидали дарт, а на стойке бара танцевали две девушки, не задевая торчащие почти между их ног пивные головы оживлённых посетителей. К этому моменту мы уже перешли к разговору об атомной войне и о возможности укрыться в жерле вулкана Тейде в случае такого поворота событий. Женщины в этой теме всплывали тоже, но как-то неуверенно, поскольку мы были убеждены, что уговаривать их залезть внутрь вулкана будет сложнее, чем потом вылезти.
Кидая дарт я обратил внимание, что у меня почему-то не очень слушаются руки, стрелы попадали куда угодно и даже, как мне казалось, возвращались назад. Случайно подняв переполненный отвагой взгляд я заметил висящий над стойкой бара настоящий лук со стрелами и снял его, забравшись на эту самую стойку между ног танцующих женских тел, почувствовав себя на короткое время стрип-королём, у которого из-под наполовину расстёгнутой красивой рубашки выглядывала не слишком волосатая грудь. Сняв лук и положив на тетиву стрелу, я заметил приближающиеся в прокуренном тумане две огромные фигуры, и, торопясь совершить задуманное, успел выстрелить белой стрелой в круглую дартовскую мишень. Да, я сделал это раньше, чем ко мне подошли два охранника размером с туристический автобус. Но в тот момент, когда я, защищая свою идентичность, возбуждённо пытался дотянуться до второй стрелы, поднявшийся гул и аплодисменты заставили охранников повернуться в сторону заполненного дымом и лампочками помещения, и в ту же сторону, опустив лук, посмотрел и я. Дело в том, что стрела попала прямо в центр мишени, пробив электронный циферблат и качаясь среди воткнувшихся хвостиков дарта, как белый лебедь между упавших в обморок воробьёв. Это был успех. Но нам снова пришлось уйти. И я захотел домой.
Домой мы шли долго. Очень долго. На нашем пути расплывался весь видимый мир, в котором среди ярких пятен света ночных фонарей вдруг возникали редкие в это время люди и внезапно появляющиеся молчаливые статуи, похожие на меня и моего спутника одновременно. Эта дорога домой была долгой дорогой жизни с разговорами о ней и о дороге, а потом снова о жизни и о ней. Хайко пытался идти по поребрику, хотя это ему удавалось плохо, можно сказать - не удавалось вообще, но он пробовал снова и снова, соскальзывая с каменного края и сбивая ступни, а я шел прямо по проезжей части, поскольку она была достаточно широкая для спутанного движения мужского тела и не заканчивалась никогда. Редкие машины объезжали меня и присоединившегося ко мне снова ставшего молчаливым немца, чья душа была измождена одиночеством и тяжелой работой, но который справлялся и с тем и с другим, выплывая время от времени в океан на своей яхте. На яхте грустить легче, чем в надувной лодке. Однажды мне удалось погрустить даже на пустой ржавой барже, которую я случайно снял с якоря и пустил по широкому фарватеру великой сибирской реки Обь. Но к сегодняшнему вечеру это не имело никакого отношения и не шло ни в какое сравнение с белоснежной грацией двенадцатиметровой парусной сказки, не говоря уже о том, что это была совершенно другая история, которая началась и через короткое время закончилась много лет тому назад. А сейчас было раннее утро красной от пустынного песка Атлантики, просыпающейся под непонятные бормотания двух бесконечно идущих мужчин, исчезающих в дрожащей линии невидимого горизонта.
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/zz99-6/215.jpg)