Сергей лёг в детской комнате. Некоторое время он просто лежал, неподвижным взглядом уставившись в потолок и думал, что вот через два-три часа разбудит детей, позвонит в полицию и поедет в клинику, потому что всё должно как-то закончиться. Что именно должно было закончиться таким образом и как вообще это закончиться могло - он не представлял. Это была обычная лихорадка, желание какого-то движения, неважно - какого, лишь бы не поддаваться тоске ожидания неизвестности. Он думал над словами Михаила о другом мире и его уже не корёжило от бредовости услышанного, он просто не знал, что делать с этим знанием, не находя в нём ничего спасительного для себя, совсем ничего, но какой-то звериной интуицией ощущая, что это правда, что он и его дети стали заложниками здесь, занимая чужую жизнь и оставив пару суток тому назад свою. Звезда была всему виной, он чувствовал это. И невозможность увидеть её сейчас сводила его с ума.
Сна не было. Это нельзя было назвать сном. Временно приходившее состояние больше было похоже на оцепенение, когда невероятные видения опутывали сознание, словно бинтами, растягиваясь длинными лентами, на которых красными пятнами проступали фантастические картинки.
Он видел себя идущим по длинному коридору с ободранными стенами, на которых лохмотьями висела старая краска, казавшаяся живой, по скрипучим досками на полу, прогибающимся от его шагов и ноющих, как испорченная скрипка. Он шел осторожно, касаясь ладонями шелушащейся коросты стен, к находящейся в конце коридора открытой двери, за которой не было видно ничего, кроме ослепительного света, больно бьющего по глазам и молоком стекающего вниз, просачиваясь сквозь щели в старых досках. Ему хотелось выйти из этого коридора, где пахло гнилью и пол качался, как дно небольшой лодки, а стены жили своей жизнью, расходясь и сдвигаясь снова. Иногда они почти касались его плеч и тогда Сергей продирался вперед, оставляя за собой сыпучий шорох ободранной краски, падающей вниз медленно, словно куски сажи.
Дверь захлопнулась внезапно, обрезав вливающийся в коридор яркий свет словно ножом, резким звуком сотрясая покалеченные стены и вбивая в душу тревогу, почти панику, растущую под сужающимися стенами коридора, в котором эхом раздавались звуки его тяжелого дыхания.
Сергей проталкивал себя к захлопнувшейся двери, изо всех сил упираясь ладонями и локтями в шелушащиеся и шевелящиеся стены, выдавливая ногами зыбкий и дырявый пол, сквозь щели которого вытекали последние капли оставшегося на досках света. И вдруг у него на глазах дверь начала разваливается от бешеного напора за ней, почти взорвавшись от выдавившего её бурлящего, пенного потока, несущегося измочаленными, расщепленными кусками прямо на него. A он упирался в стены руками, принимая серую волну наклонённой вперед головой и стоя в плотной несущейся массе, как в потоке грязного воздуха, швыряющего ему в лицо какие-то тряпки, которые он сдирал с лица вместе со своей кожей, клочьями висящей на корябающих лицо пальцах. И по-прежнему ничерта не видел от летящего в него в световом потоке мусора.
И вдруг всё закончилось. Он стоял между абсолютно чистых, белых стен, шевелящихся вертикальной гладью только-что разлитого молока, чувствуя тепло и успокоенность и держа в руках какие-то лохмотья. Грязные, мокрые лохмотья. Рсправляя спутавшиеся тряпки, Сергей увидел обычную простыню, рваную и грязную, совершенно потерявшую свой белый цвет, ставшую почти бурой, как раскрашенная белой гуашью ржавая крыша. По всей поверхности простыни плыли изображения небольших корабликов с наполненными ветром синими парусами и маленькими пушками на корме. И в эту секунду мгновенно вспыхнувший свет затопил его сознание и ослепил глаза, вливаясь ему в уши вместе с резко сказанным, страшным шепотом, который он не мог не узнать: "Папа, ты идешь?!"
Сергей вскочил с постели, едва не упав. Еще не соображая, где он находится, он, спотыкаясь, вбежал в зал и увидел диван, на котором комочком свернулся спящий Петька. Насти не было. Бросив по всей комнате дикий взгляд, Сергей в несколько широких шагов пересек комнату и оказался на лоджии.
Настя сидела на перилах, поставив босые ноги на стул и смотря через плечо на растекающийся по ночному небу непонятно откуда падающий свет. Сергей не видел ничего, кроме её четкого профиля на черном фоне. Залитая серебряным цветом, её кожа казалась белой, почти прозрачной, и Сергей снова почувствовал постоянно сопровождающее его чувство сказочности происходящего.
- Дочка.. ты почему не спишь? - он спросил это тихо, стараясь говорить как можно более спокойно, всеми силами борясь с бешено колотящимся в груди сердцем, - Давно тут сидишь? Я к тебе подойду, хорошо?
Настя повернула к нему голову и Сергей, смотря на неё, подумал, что никакая привычка не даст ему спокойно вопринимать увиденное - в отраженном свете неосвещенное лицо дочери уже не скрывало своей черноты и он видел сейчас только две тлеющие искры в черных глазах, почти неразличимых на темной маске лица.
- Пап.. мне надо туда. Понимаешь? Надо.
- Куда, дочка? На Звезду? Ты же знаешь, что это невозможно. Она слишком далеко.
- Я не знаю, пап. Я только знаю, что мне надо постараться стать, как она. И тогда я смогу стать прежней, какой была. Понимаешь?
- Не понимаю, Настёна. Не могу понять. Пока не могу. Я не слышу голосов, так, как это делаешь ты, мне никто ничего не говорит.
- Неправда. Ты тоже слышишь. И Петька слышит, - она наклонила голову, спрятав лицо и обхватив себя руками за плечи, - мы все слышим. Они не хотят, чтобы мы оставались здесь.
- Кто "они", дочка?
- Те, кто говорят, пап. Я даже бояться устала.
Сергей подошел к дочери вплотную, осторожно обнимая и чувствуя, как задрожали её плечи:
- Дочка, скажи, что нам делать? Я не понимаю того, что я вижу. И не знаю, что мне делать с услышанным.
- Не знаю, пап. Я же сказала - не знаю. Только мне надо это сделать раньше, чем Звезда потухнет. А я её не вижу, пап! Я не вижу её! Я её только чувствую. Всем телом чувствую. И слышу, как уходит моё время. И твоё. И Пети. И я не знаю, как сделать правильно. Потому что не хочу никого терять.
- Ты никого не потеряешь. Ни меня, ни Петьку. - Сергей смотрел на опущенную голову дочери. - Я не вижу Звезду тоже. Возможно, скрыта за ночными тучами. И вообще не вижу никаких звезд.
Настя отрицательно покачала головой:
- Нет. Я не знаю, как объяснить. Я только чувствую, как она горит. Как будто горячая вода течет. И до меня доходит её пар. Тепло, понимаешь? Но сегодня меньше, чем вера. И я боюсь, что не успею.
Сергей осторожно взял дочь на руки, снова вспоминая голубые глаза Михаила и его слова, сказанные в дверях. Уткнувшись в отцовское плечо, Настя мелко дрожала, словно от холода, и Сергей сильнее прижал к себе её трясущееся тело.
Перешагивая порог балкона он вдруг почувствовал что-то, что заставило его обернуться. По лицу заструилось ощущение тепла, как под теплым душем, наполняя ткань рубахи и делая её тяжелой и теплой, как топлёное масло. Посмотрев на закрытые глаза дочери он перешагнул порог и закрыл за собой дверь.
Уложив Настю в постель, он, пошатываясь, вышел в зал, поправил сползшее с тела сына покрывало, и сел в кресло, тяжелыми глазами смотря через закрытую балконную дверь на начинающий загораться оранжевым цветом горизонт. Было четыре часа утра.
![[]](/img/l/lanowoj_s_a/9_2-5/2316.jpg)