Привет. Меня зовут Александр Данилов. Мне шестнадцать лет, рост метр семьдесят три, русский. Надо бы чего-то добавить еще, но чего, я не знаю. Особых примет у меня не имеется. Короче, я пацан, как пацан. Не лучше других и, наверно, не хуже. В недалеком будущем собираюсь стать космонавтом. Бабушка говорит:
- Сашка, у тебя заоблачная цель. Ты давай не выделывайся, опускайся на Землю и живи по-людски, как все.
А я не хочу, как все. Я хочу прославиться на всю страну. А еще лучше - на весь мир. Чтоб старики почтительно кивали седыми бошками, а малышня повторяла: я буду таким, как Александр Данилов, отважным космонавтом, покоряющим просторы вселенной.
Город, в котором я живу, он, конечно, классный, имеет славную историю, но сам по себе маленький но, главное, он тупиковый. Тут заканчиваются рельсы железных дорог и начинается Черное море. Я вот чего боюсь. Если останусь здесь и буду вкалывать, как мама или как бабушка раньше, или даже устроюсь на прикольную должность куда-нибудь в портовую таможню, это будет полный трындец. Даже знаю, в кого превращусь. Куплю подержанный "Опель", заведу на работе корешей, мы станем бухать по пятницам и колотить понты друг перед другом. Ну, там, хвастаться, кто какую телку снял, а кто такой смелый, что послал начальника куда подальше, и всё такое. Потом я женюсь, прикуплю дачный домик на Молочке и стану выращивать патиссоны. И буду базланить с соседом через забор, у кого патиссоны лучше. Это такое типа попадалово, расслабился, поджал ножки и плывешь по течению.
Нет, ну, конечно, в нашем городе наверняка можно стать и богатым, и успешным. Даже прославиться можно. Нам в школе всю дорогу втирают, какие здесь были выдающиеся личности. Они, мол, себя покрыли славой и наш город. Все эти флотоводцы, солдаты, совершившие подвиг, строители, поднявшие город из руин. Бабушка говорит, что прошлое напичкано героями, как наше время чиновниками. Но я не собираюсь тут задерживаться. Меня заводит такой факт - в нашем городе родился 111-й российский космонавт. Значит, все-таки можно из нашей провинции подняться в космос.
***
Я хотел назвать эту байду "Как я провел лето". Такие сочинения мы шпарим каждую осень, начиная с шестого класса. Думаю, дай заранее напишу. А что? Буду фиксировать, всё, что произойдет на каникулах. Достаточно каждый день записывать по страничке, чтоб не забыть. Сначала я решил ставить дату в конце каждой заметки, а потом вижу, у меня получается не дневник, а какая-то фигня. То возвращаюсь назад, то, как говорит бабушка, начинаю толочь воду в ступе. В какой-нибудь день бывает столько всего наворочено, что потом целую неделю пишешь, пишешь и не успеваешь записать. А потом полмесяца ничего не случается. Ну, там, встал, поел, лег спать. Всё.
Поэтому я убрал даты, а перед каждой главкой, которую записываю за один раз, решил ставить вот такие звездочки ***. По-моему, так можно, я где-то видел.
И название решил поменять. Ага, набрал в Гугле "как я провел лето", а там как посыпалось! Рефераты, сочинения, повести, кинухи. Даже мюзикл есть, только не помню, где его поставили. Мой друг Жбан, конечно, тут же встрял:
- Название, - сказал он, - должно быть, как вселенная перед взрывом, величиной со спичечный коробок, но вмещать всю массу.
Короче, название придумал Жбан. А я стану записывать только то, что будет на каникулах. Ну, а там, как получится.
***
Наш лицей - довольно крутое заведение. Здесь учатся отпрыски состоятельных господ. Например, папаша моего другана Никиты Жбановского - банкир. А нашу отличницу Олю Новикову к восьми часам привозит персональный водила на черном Лексусе. После занятий он терпеливо ждет, пока Оля наговорится с подружками. Её отчим, наверное, самый богатый мэн в нашем городе.
А я из простой семьи. Бабушка пенсионерка. Раньше была конструктором в ЦКБ "Черноморец". Чего-то они там проектировали сто лет назад, какие-то плавкраны что ли. А мама детский врач в нашей поликлинике. Отец с нами не живет уже седьмой год. Про него я потом расскажу.
В этот лицей я попал благодаря деду Алеше. Он, когда был живой, был известным хирургом. Я запомнил деда таким крепким стариканом с блестящей лысиной. Когда он гладил мой чубчик, его рука покрывала голову, как шапка-ушанка. По вечерам дед выпивал полбутылки Немировской и произносил странную фразу:
- Жалудок - есть жалудок.
К деду на операцию записывались за полгода вперед.
***
Еще одна причина стать космонавтом заключается в том, что я хочу все свои силы и умения, которые накоплю в себе, я хочу положить их не на дачку с патиссонами, а на то, чтобы приподнять авторитет страны. Хотя бы на один сантиметр, пусть даже на пять миллиметров. Однажды я так и сказал Никите Жбановскому:
- Представляешь, Жбан, что будет, если каждый из нас приподнимет Россию на пять миллиметров?
На что Никита покрутил пальцем у виска и спросил:
- Саня, ты чо, Архимед обдолбанный? Ты еще попроси точку опоры. Потом рычаг. И, вообще, на фига ее поднимать? Ей что, здесь плохо?
- Здесь - это где? - поинтересовался я.
- Здесь - это тут, на нашем поле чудес.
Короче, мы не поняли друг друга. Нет, Жбан, конечно, нормальный пацан, хотя у него какой-то запредельный Ай Кью. Жбан говорит, что собирается стать хакером и ломануть с десяток крутых банков, а пока косит под тупого ламера. Но я думаю, он специально наговаривает на себя, маскирует свою главную цель. Как-то он признался мне, что готовит себя в системные архитекторы. Может, здесь и разницы большой нет, я в этой теме не шарю. И еще Жбан говорит, что любую мысль надо укладывать в четырнадцать слов. Почему именно в четырнадцать, не знаю. Возможно, ему нравится это число. Но я допускаю, что он как-то его рассчитал. Он всё подряд рассчитывает, чуть что, сразу вытаскивает перьевую ручку "Паркер" с золотым пером, дорогущую, как горный велик, и свой любимый замусоленный блокнотик, и давай строчить цифры, формулы, схемы рисовать. Может, прикалывается, а, может, и вправду высчитывает, у него всегда получаются какие-то убедительные выводы.
***
Половина ребят в моем десятом "Б" считает, будто я тренирую свое тело и свои мозги не для того, чтобы стать космонавтом, а для другого. Например, чтобы крышевать какую-нибудь фирму, такую, знаете, "дойную корову", которая жиреет на углеводородах.
А вторая половина класса утверждает, что я просто выпендриваюсь. Оля Новикова, наш неформальный лидер, та вообще заявила:
- Данилов окончательно оборзел. Такую пену гонит насчет космонавта, что я сама чуть не повелась, - при этом она взяла меня двумя руками за отвороты рубашки и приблизила свое лицо так близко, что я почувствовал ее дыхание. От Оли пахло яблоками. От нее всегда пахнет яблоками, как будто она жрет их целыми тоннами.
- Сашка, - сказала Новикова, - признавайся, гад, кем собираешься стать? Куда намылился?
- На Альфа Центавру, - сказал я. - Ты со мной?
- Ну, гад, - повторила Оля. Она продолжала смотреть на меня, но теперь не в глаза, а куда-то в район подбородка и так глубоко втягивала воздух через открытые губы, что мне показалось, она вот-вот лишится чувств и упадет. Оля и вправду покачнулась. Я подхватил ее подмышки. И ладони у меня сделались мокрыми от ее пота.
Несколько секунд мы стояли, как два истукана с острова Пасхи. Потом Оля оттолкнула меня, да так сильно, что я уселся на учительский стол, а она рванула из класса. Получилось как-то неловко. Все уставились на меня, словно ждали каких-то объяснений. А что я скажу? Сам ничего не понял. Спасибо, Жбан потом растолковал.
- У Новиковой, - сказал он, - пубертатный период. Гормоны извергаются, как лава из вулкана Толбачик.
- А у меня что, нет такого периода? - поинтересовался я.
- Есть, - сказал Жбан. - Но ты подтягиваешься на турнике, кроссы свои бегаешь, Ныряешь, вон, на двадцать метров. Короче, тратишь свой тестостерон не на улучшение демографической обстановки, а на всякую хрень.
Тут он, конечно, прав. Мой недельный распорядок расписан по минутам. Во вторник и в четверг я сажусь на катер и еду на Северную сторону. Потом автобусом добираюсь до Качи. Там, в военной части, находится специальный тренажер для укрепления вестибулярного аппарата. Это такое колесо, на котором можно вращаться в двух плоскостях. Однажды Жбан поехал со мной, посмотрел на мои занятия и сказал:
- У Леонардо да Винчи имеется рисуночек. Называется "Витрувианский человек". На листочке изображен мужик, вернее два мужика как бы наложенные друг на дружку. Один вписан в круг, а другой в квадрат. Так вот ты похож на того, что в круге. Только ты в трусах.
Я тоже видел этот рисунок, и даже где-то читал, будто он является учебным пособием для художников, о чем тут же заявил Жбану, решил блеснуть эрудицией.
- Не только пособие для художников, - заметил Жбан. - Это символ природной симметрии человеческого тела и всей Вселенной.
***
Прошла одна неделя моих последних летних каникул. Я, когда говорю слово "последние", у меня сжимается очко, как будто отмирает кусочек жизни, и мне его чертовски жалко. Вообще-то у меня ничего практически не поменялось. Занятия в школе начинались в восемь утра, а я привык просыпаться в половине шестого. В любую погоду я выхожу на улицу и бегу от дома до детского комплекса. В такую рань машин почти нет, лишь изредка медленно проплывет такси или троллейбус прошуршит проводами, направляясь с пятого километра в сторону Камышевой бухты. По утрам воздух свежий, как будто всю ночь над городом молотил здоровенный озонатор. Я бегаю не по асфальту, а под соснами, вдоль дороги. В безветренную погоду здесь висит такой хвойный духан, что голова идет кругом. Тропинка под ногами пружинит, она покрыта слоем прошлогодних иголок, но все время приходится быть на стрёме, земля здесь усыпана сосновыми шишками, стоит наступить на одну и стопа подвернется так, что мало не покажется. Туда и обратно получается километра три. На обратном пути я успеваю заскочить на школьный стадион, чтобы подтянуться на перекладине. Для кандидатов в отряд космонавтов установлен норматив - не меньше четырнадцати раз. Два года назад я с трудом дотягивался подбородком до перекладины, один-единственный раз, а теперь делаю два подхода по двенадцать. Этого, конечно, маловато, но в следующем месяце добавлю единичку, будет тринадцать. Зато с бегом у меня проблем нет. Для будущих космонавтов оценка выносливости такая. Один километр нужно прочухать не хуже 3 мин. 35 сек., а я одолеваю эту дистанцию за 3, 20. Скоростной бег на 60 метров - норма 8,5 сек. Я пробегаю за 8, 2. Другое дело, прыжок в длину с места, тут у меня просто какой-то ступор. Не могу сигануть на 2 метра 30 см, как положено. Не хватает каких-то десяти сантиметров. Но впереди у меня еще девять лет, это до поступления в отряд космонавтов. За это время рассчитываю выполнить третий разряд по прыжкам в длину. А, может, и второй.
***
Сегодня ничего интересного не случилось, поэтому запишу, что попало, чтоб не пропускать день.
Недавно я прикинул, чего там маячит в перспективе, и вот что получилось. Полет на Марс намечен на тот год, когда я буду заканчивать стажировку в Звездном городке. Мне просто зверски хочется попасть в первый марсианский экипаж. Быть первым, это прикольно! Но, если что-то не сложится, ладно, я готов лететь вторым или даже третьим. Но я обязательно полечу на Марс. Сто пудов. А там, глядишь, через энное количество лет, может, через пять, пусть даже через десять, придумают способ, как перемещать космические аппараты со скоростью света, триста тысяч километров в секунду. И тогда я отправлюсь за пределы солнечной системы. Куда? Ну, пока неизвестно. Может, это будет Колесо Катрины, самая близкая галактика, или созвездие Гончих псов. Кстати. Недавно телескоп Кеплер обнаружил несколько экзопланет. Среди них есть похожие на нашу Землю. Там всё почти такое же. И диаметр, и расстояние до ихнего светила, и скорость вращения, короче всё-привсё. И, главное, астрономы уверены, что там имеется атмосфера и вода в жидком состоянии. Подсчитали вероятность существования жизни на такой планете - и обалдели. 97 процентов! Все в шоке!
***
Опять ничего интересного за целый день. Ладно, тогда назову еще одну причину, из-за которой я решил стать космонавтом.
Значит так. Испокон веков люди искали такую идею, которая сняла бы все проблемы совместного проживания на планете. Универсальную, что ли, или идеальную, не знаю, как правильно её обозвать. Эта идея должна примирить богатых и бедных, сильных и слабых, черных и белых, короче, всех чуваков и чувих, проживающих на Земле. Мы перестанем ненавидеть друг дружку. Вместо того чтобы воевать, станем рядышком и начнем прихорашивать Землю.
Тысячи "головастиков" ломали бошки, придумывали такую идею. Написали чертову тучу книжек и постоянно затевали практические опыты. То отправлялись в крестовые походы, то совершали революции и всё такое. Короче, угрохали половину народа, но их дело с места не сдвинулось. Потому что все идеи оказались залипухой. Они не сплачивали людей, а только умножали человеческие беды. Уже стали поговаривать, что такой объединяющей штуки не может быть в принципе. Недаром моя бабушка любит повторять, что Всевышний создал людей такими, какие мы есть. Это окончательный вариант. Даже рыпаться не стоит, чтобы чего-то там улучшить.
Ага, а потом оказалось, что такая идея всё-таки есть. Сам бы я не дотумкался до неё, но однажды смотрел по телеку репортаж из Байконура, когда запускали "Союз" ТМА-17 на международную космическую станцию. Комментатором был N, Герой России, дважды побывавший в космосе. Так вот он сказал, что человечеству свойственно стремление к экспансии. Завоевывая новые пространства, мы спасаем себя от гибели. На старых, привычных территориях происходят разные катаклизмы. Разумеется, сказал N, прекраснее Земли ничего нет. Но кто знает, вдруг всё начнет разваливаться. По нашей вине, не по нашей, неважно. Освоение космоса это попытка постелить соломку на случай, если придется сваливать отсюда. Но создавать колонии на Луне, на Марсе не по силам отдельному государству. Ни американцам, ни русским, ни китайцам. Этот проект можно замутить только в том случае, когда он станет общечеловеческим. Сегодня это вряд ли возможно - народы живут, как кошка с собакой. Но придут такие дни, сказал N, когда люди поймут, дальше откладывать нельзя. Дедлайн! И эти дни не за горами.
Вот и получается, что совместное освоение космоса - это обалденный повод прекратить распри и сообща заняться сооружением внеземных поселений.
Правда, Жбан раздолбал меня.
- Ни черта себе! - возмутился он. - Представляешь, какие бабки придется выкатывать, чтобы построить эти дурацкие вигвамы на Луне? Проще замутить другую канитель.
- Какую? - спросил я.
- Ну, например, заставить богатеньких Буратино скинуться и подлечить Землю, не покидая ее?
- Ты чего гонишь? - меня конкретно начала бесить Жбановская туфта, он что - опять хочет искать эту долбанную волшебную палочку? Я схватил Жбана за рубашку, притянул поближе и сказал: - Ты знаешь, как этих Буратино развести на деньги?
- Пока не знаю, - сказал Жбан, освобождаясь от моей руки. - Но попробую придумать. У меня времени до фига.
***
Сегодня зашел к Гарику, однокласснику. Он обещал дать атлас звездного неба, который принадлежал его деду. У него дед был адмиралом, а когда сделался старым, мозг перекосило и старик урыл в деревню. А в его хоромах на Центральном холме сейчас живет Гарик. Ну, не один, конечно, с родителями.
- Уеду отсюда к чертовой матери, - сказал Гарик, подавая мне книгу. - Здесь ловить нечего. Тоска.
Я даже удивился:
- Какая на фик тоска? Ты чего гонишь? Вон смотри, море, девчонки классные. Таких даже в Испании не найдешь.
- Да пошли они! - Гарик приподнял край футболки и почесал шрам на животе. Я посмотрел на этот вывороченный рубец, схваченный двумя скобами, и почувствовал, как изнутри к горлу поднимается липкий комок.
- Чего, боишься, по новой подрежут? - спросил я, стараясь отвести взгляд и не смотреть на этот жуткий шрам.
- А вот болт им! - выкрикнул Гарик и очертил ладонью половину правой руки с туго стиснутым кулаком. - Я этих тварей хотел на дно пустить, сейчас бы крабов кормили. Жалко, дед сунулся, закрыл пацанов в колонию.
- Так чего уезжать? - спросил я. - Здесь тебе, чем плохо?
- Та-а..., - Гарик запустил пальцы в копну волос и взбил их, словно черную пену. - Шо ни день, одна и та же шняга. Школа, уроки. А дома, ваще, трындец. Ты ведь знаешь моего отца. Патриот долбанный. Прививает военно-морские традиции, блин. Хочет сделать из меня этого..., - Гарик выпятил грудь, приложил ладонь к виску, как будто честь отдавал, и прошелся строевым шагом. - Ать-два, ать-два, - командовал он сам себе. - Ага, разбежался, - Гарик остановился и сунул кукиш в портрет мужчины в форме капраза. - Лучше бы отвалил половину ляма.
- Сколько? - удивился я.
- Пол лимона.
- Ты чего, обалдел? На кой тебе столько?
- Ты считаешь это много? - спросил Гарик. - Данила, ты плебей. Этих бабок хватить на отходную, ну, там, поляну накрыть для пацанов, снять кабак, музон, телки и всё такое. Ну, еще прикид куплю. Такой классный, из техасской джинсы. И всё. Останется только на билет. На самолет.
- На самолет? А ты куда собрался лететь?
- Куда, куда? - Гарик задумался на пару секунд, а потом сказал. - Можно в Сирию. Там сейчас оружия навалом.
- Ни фига себе! - удивился я. - Ты что, воевать намылился?
- А чего? Повоюю.
- За кого? За ИГИЛ или за правительство?
- Ну, пока не знаю, - признался Гарик. - Ещё не решил. Слушай, а давай со мной. На пару веселей.
***
Это мои последние летние каникулы. На следующий год я окончу школу и двину в летное училище. Я уже выбрал два учебных заведения. Одно в Краснодаре, где можно выучиться на летчика истребительной авиации. Другое в Питере. Но к Питеру душа лежит меньше. Там готовят пилотов гражданской авиации, а мне кажется, что дорога в космос окажется короче, если я поступлю в военное училище. Я долго примерял себя к тому, к другому. В конце концов, решил посоветоваться с отцом.
Надо кой чего про отца сказать, чтоб было понятно. Он ушел от нас, когда я учился в четвертом классе. Почти семь лет прошло. Это было как раз под Новый год. Мама с бабушкой напекли пирогов, наготовили разных вкусностей. Мы сидели втроем за накрытым столом и смотрели по телеку "Иронию судьбы". У нас тогда был такой телефон с проводом, когда он звонил, мама подпрыгивала на стуле и хватала трубку. Она надеялась, что позвонит отец и скажет, что скоро придет, хотя днем они поругались. Но это звонили мамины подруги. Мама их тут же банила, говорила:
- Ой, девочки, извините, индейка горит!
Я еще подумал, про какую индейку она говорит? Нет у нас никакой индейки, а на горячее - паровые тефтели с картофельным пюре. Ведь отцу нельзя острого, у него гастрит. А потом снова позвонили, и трубку взяла бабушка. Она что-то неразборчиво бурчала, а левой рукой скребла ногтями свою коленку. Когда положила трубу, я увидел, что кожа на коленке разодрана до крови.
- Нина, - сказал бабушка, - выйдем на кухню.
Они ушли, а я включил канал, где шел мультик "Тайна третьей планеты", может, кто-то помнит этот старый мультфильм про птицу Говорун и Громозеку. Мама и бабушка долго не возвращались, а их наполненные бокальчики скучали на столе. У мамы было налито красное вино, у бабушки водка. Я посматривал на дверь и украдкой макал палец то в мамин фужер, то в бабушкину рюмку. Макал и облизывал. Вино мне понравилось, сладенькое, а от водки вставляло так, что кожа на спине передергивалась, но было прикольно.
***
Когда женщины вернулись, я уже прилично нализался и стал кунять. Но все-таки заметил, что у мамы глаза красные. Я и раньше замечал, что у мамы с отцом не все в порядке, частенько они разговаривали на повышенных оборотах, случалось, отец хватал чемодан и куда-то уходил. Его не было дня три или четыре. Потом он заявлялся небритый, в мятой рубашке, и они с мамой вели себя, как молодые. Целовались при мне. Отец обхватывал руками тогда еще тонкую мамину талию, наклонялся к ее уху и шептал что-то веселое, мама запрокидывала голову и громко смеялась.
Но после того Нового года отец уже не вернулся. Он уехал в город Вилючинск, это аж на Камчатке. Там стал ремонтировать подводные лодки. Мне кажется, он классный специалист. Я делаю такой вывод, потому что отец все время присылал нам денежки. Однажды бабушка сказала маме:
- Нина, хватит кукситься. Ты его жена, а я его мать. Я должна сильнее рыдать по этому засранцу. Да, он бросил нас, уехал, а нам от этого польза. Лёнька, конечно, свинья, - продолжала бабушка, - но деньги присылает хорошие. Если бы тут остался, мы бы сейчас ходили с голой задницей.
***
Отец приезжает один раз в два года. Отпуск у него длиннющий, целое лето можно лежать на пляже и дуть пиво. Но отец задерживается всего на недельку. В подарок привозит красную рыбу.
- Нерка, - говорит он, - царица лососевых.
Разворачивает лощеную бумагу, и наша кухня наполняется обалденным ароматом. Мне почему-то кажется, что соленая нерка пахнет Тихим океаном. Кроме рыбы, отец привозит подарки каждому из нас. Обычно это недорогие вещицы, но отец знает, что для нас важнее всего. Вот, например, в этом году он подарил мне толстенную книжку "Мировая пилотируемая космонавтика. История. Техника. Люди". Я, когда взял ее в руки, чуть с ума не сошел от радости. Готов был расцеловать отца, но вовремя вспомнил, что у нас, как говорит мама, натянутые отношения, поцелуи не катят. Но отец, видать, заметил, что я тащусь от этой книжки, обнял меня одной рукой и сказал:
- У меня в жизни было мало поводов для гордости. Один, ну, может, два от силы. Так вот первый повод - это ты, сынок. Я горжусь тобой.
Я хотел спросить его про второй повод, но постеснялся.
Завтра он уезжает со своей новой женой Верой Сергеевной. Правильнее сказать не "новой", а "второй". Какая она, к черту, новая? Старуха. Лет сорок, если не больше. Может, они даже ровесники с отцом. Рот у нее огромный, как у Джулии Робертс. На левой щеке шрам. В общем, чума страшная, не то, что мама. Правда, мама располнела и одевается, как попало, а эта жердина упакована в джинсу, таскает кроссовки "Ричмонд". И, главное, ходит так, что земли еле касается, как будто одолжение делает, а реально могла бы не касаться. Альпинистка хренова.
***
Да, про летные училища. В какое поступать? Жбан говорит, самый беспроигрышный способ - подбросить монету. Но я все-таки решил поговорить с отцом.
У меня такая дурацкая привычка, если взбредет в башку что-то сделать - всё, я уже заточен на это, ничем другим заниматься не могу. Как говорит бабушка: "Ночь-полночь, а тебе вынь да полож". Вот и сейчас, я посмотрел на часы - половина первого. Поздно уже. Мама и бабушка спят. Отец тоже, небось, похрапывает в своем номере на пару с Верой Сергеевной. А, может, сидит за столом и при свете настольной лампы почитывает детектив.
Недолго думая, я взял мобильник и тут же принялся обзывать себя грязными словами. Гад я, сволочь последняя, тревожу людей, когда мне взбредет в башку. Матюкаюсь, а сам набираю номер.
Голос у отца был хриплый, явно со сна:
- Что случилось, сынок?
- Пап, извини, - сказал я. - Ты уже спал?
- Что случилось? - повторил отец.
- Да я это... Посоветоваться хотел, в какое училище поступать. Понимаешь, и в Питере и в Краснодаре есть свои плюсы и минусы. Я уже всё посчитал, а Жбан говорит, дурак, важно не количество плюсов и минусов, а их вес.
- Ты что, - спросил отец, - предлагаешь, чтобы мы по телефону взвесили твои плюсы и минусы?
- Ну, да. То есть, нет, давай завтра встретимся.
- Завтра уже наступило. В девять утра мы с Веркой уезжаем в аэропорт. А ты можешь подскочить прямо сейчас?
Я обрадовался, но решил сыграть заботливого сыночка:
- А тебе не поздно?
- Нормально, - сказал отец. - Спускайся к подъезду. Я закажу такси.
***
В нашем дворе ночевали машины, штук сто, наверное. Стояли, прижатые к детской площадке и к фасаду нашего дома, и моргали огоньками, спрятанными за лобовыми стеклами. Между машинами оставался узенький проезд, я даже засомневался, сможет ли такси протиснуться? Было тихо, только стрекотали ночные кузнечики, как будто барабанщик выстукивал ритм щеточками на своем барабане. Цы-цы-цы-цы.
Водителем оказался лысый дядька с огромным пузом.
- Отель "Бест Вестерн", - сказал я.
- Садись уже, - вяло проговорил дядька, в его голосе сквозило презрение. Наверное, он устал и злился, что приходится развозить бездельников вроде меня, вместо того, чтоб лежать на диванчике и гладить своё пивное брюхо.
Дорога шла под уклон, машин было раз, два и обчелся, но мы еле плелись. Я посмотрел на счетчик и стал прикидывать, во сколько обойдется эта поездка. Тут езды минут на десять, но у меня с собой всего триста рублей.
- Сколько тебе платят? - спросил таксист.
- Что? - я даже не врубился, ко мне он обращается или разговаривает сам с собой.
- Я спрашиваю, сколько ты получаешь за час работы? Ты ведь мальчик по вызову.
Прошла сто лет, прежде чем я понял смысл вопроса. А как только понял, в груди взорвалась атомная бомба. Даже в глазах потемнело.
- Да вы чего? - возмутился я. - Какой мальчик по вызову? Я к родному отцу еду.
Водила зевнул и промямлил:
- Та ладно тебе. Все вы по ночам мотаетесь то к отцу, то к брату. То к троюродному дедушке. С тебя триста, - сказал он, не глядя на счетчик.
Я протянул деньги и открыл дверцу, но выходить не спешил, хотел достойно ответить. Только в голове было пусто, как будто мозг вынесло взрывной волной.
- Иди уже, - сказал водила. - Вон твой папочка с ноги на ногу переминается. Не терпится приласкать сыночка.
Отец и вправду ждал меня перед центральным входом. Он стоял между колонами с поднятой рукой и вертел ладонью, чтобы обратить на себя внимание, хотя вокруг никого не было, ни перед гостиницей, ни на всей этой улице.
***
Мы вошли в холл. Он был такой огромный, что девица на рисепшн в глубине зала показалась маленькой куколкой. Еще двое служащих в форменных синих рубашках сидели, утопая в глубоких креслах. Понятия не имею, как назывались их должности, но едва мы переступили порог, эти чмошники подскочили и уставились на отца. И на меня тоже. Я тормознул отца и тихо сказал:
- Пап, ты не боишься, что они подумают про нас?
- Что подумают? - переспросил отец.
- Ну, что я мальчик по вызову.
Отец отшатнулся и вытаращил глаза.
- Ни хрена себе! - сказал он. - Мне даже в голову не приходило.
***
Свет в холле был приглушен и только в центре над ковровой дорожкой, горели четыре старинных люстры. Скорее всего, они были не старинные, но здорово смахивали на те штуковины, что висели во дворцах и в замках, я такие видел в кинушках.
- Пойдем ко мне в номер, - сказал отец.
- Пап, а, может, здесь поболтаем, - предложил я и стал тыкать пальцем в затемненный уголок. - Смотри, классное местечко.
Это была зона ожидания для клиентов. Несколько кадушек с живыми пальмами обозначали её границу. За пальмами располагались приземистые столики и огромные кресла. В такое кресло легко забраться с ногами, и тебя даже видно не будет. Рядом, на стенке, висел плазменный телек дюймов на сто, наверно. На канале "Д" шел фильм 16 +. Длинноногая брюнетка медленно натягивала колготки, а небритый мужик, балдел, глядя на нее, и потягивал коричневое пойло из бокала.
- Ты чего, стесняешься этих? - спросил отец, кивая в сторону обслуги.
- Та нет, - соврал я. На самом деле меня просто выворачивало, когда я представлял, какими словечками эти чмошники начнут перебрасываться за нашими спинами. - Просто боюсь, что мы разбудим твою Веру Сергеевну.
- Кого? - изумился отец. - Верку? Да ее пушкой не прошибешь.
Отец нажал кнопку и створки лифта мягко уплыли в стороны. Я переступил порог, словно шагнул в будущий век. Внутри кабина напоминала фантастический аппарат для путешествия во времени. Здесь всё было стерильно, а панель управления оказалась навороченной, как пульт авиационного тренажера. Мы поднялись на третий этаж. Их всего три. Поднялись и долго шлепали по длинному коридору. Всю дорогу нас сопровождала тихая мелодия, она как будто струилась из стен или из потолка и тонула в толстом ворсе ковра. По обе стороны висели картины в одинаковых рамках. Цветные силуэты мужчин и женщин, овалы лиц с воспаленными глазами, какие-то голые ветки с редкими пожелтевшими листьями. Короче, всякая муть. Я не очень-то задерживался возле картин, а шел за отцом и следил, как прямоугольник света на матовом потолке скользит, сопровождая нас, а всё пространство впереди и за нами погружено в полумрак. Отец остановился перед дверью с номером 317, провел карточкой по сканеру и мы вошли в номер.
***
- Ну, давай, - сказал отец, - вываливай свои аргументы, будем взвешивать.
Не знаю почему, но я чувствовал себя не в своей тарелке, елозил на стуле, слушал, как посапывает Вера Сергеевна, и говорил вполголоса, боялся разбудить альпинистку. Я стал рассказывать отцу всё, что знал о летных училищах. Вначале он слушал внимательно, но минут через десять я заметил, что отец зевает, не раскрывая рта, при этом лицо у него вытягивается, а брови складываются домиком. Я замолчал на полуслове, подошел к окну и отодвинул прозрачную штору. Напротив - бледнело здание городского театра, обращенное к нам служебным входом, а чуть левее, внизу, тянулась набережная Корнилова. На черной воде Артиллеристской бухты подрагивали огненные дорожки.
- Не понимаю, - подал голос отец, - почему ты уперся в эти два училища? Свет на них клином сошелся, что ли? Ну, будешь ты солдафоном. Подъем, зарядка, вечерняя проверка. Все по минутам расписано. Даже в носу поковырять некогда. И потом. Военный летчик, истребитель, ты представляешь, что это такое? Отправят в горячую точку. Хорошо, если "стингер" не схлопочешь в задницу, - он выдержал паузу, постучал по столу костяшками пальцев, наверное, заострял мое внимание, чтобы лучше впарить особое мнение. - Я считаю, - сказал отец, - что оптимальный вариант это Бауманка. Тебе должно быть известно, эту бурсу заканчивал Сергей Павлович Королев и, если не ошибаюсь, Туполев.
- Но это конструкторы! - выкрикнул я, но вовремя вспомнил, что альпинистка дрыхнет. - А я хочу летать, - прошипел я, как ядовитая гадюка. - Понимаешь? Я хочу быть командиром космического корабля.
- Сынок, - сказал отец, - время первоклассных летчиков позади. Сейчас в космосе нужны не извозчики, а ученые. Люди с фундаментальными знаниями.
- Ага, дистрофики будут осваивать Марс, - сказал я.
- Не гони пургу, - сказал он спокойно. - Космос - всегда экстрим. Никто не отменяет здоровье, психологическую устойчивость. Чего там еще? Реакцию, сумасшедшее терпение.
Отец наколол маслину на пластмассовую шпажку и принялся вращать ягоду у себя перед носом - круть-верть, круть-верть. Вращал и смотрел на нее заворожено, словно это была не оливка из консервной банки, а какой-то магический шарик. Потом заговорил медленно и как будто неуверенно:
- Видишь ли, сын, - сказал он, - есть такие профессии... Чтобы до них добраться, должен случиться целый ряд счастливых совпадений. Космонавт как раз такая... Полеты, считай, в шестьдесят первом году начались, а на сегодняшний день, сколько у нас человек? Ну, космонавтов этих? Тысяча наберется?
- Сто тридцать семь, - сказал я.
- Сколько?! - отец аж подпрыгнул на стуле, так его поразило это скромное число.
- Сто тридцать семь российских космонавтов, - повторил я.
- Ети твою в кочергу! Всего-то? - отец, казалось, не верил такому удачному подтверждению своих аргументов. - Вот видишь, исчезающе малая величина. Это же, сколько получается в год? - он отправил маслинку в рот и, пока грыз ее, смотрел в потолок. Наверное, считал в уме. Наконец, он выплюнул косточку и сказал: - Выходит, по два человека в год? Я, вообще, торчу. У нас только президенты появляются реже, - отец положил ладони на стол и принялся отбивать пальцами ритм веселенького марша. Потом сказал: - Ты, конечно, можешь нацелиться на командира космического корабля, но обязательно нужно подстраховаться. Мало ли? Вдруг не полетишь. Ну, не получится пилотом. Та и хрен с ним. Главное, чтоб в этом не было трагедии. Будешь заниматься своим любимым космосом здесь, на Земле.
Эх, напрасно я приехал к нему.
***
Отец заказ такси и мы спустились в холл. Входная дверь оказалась запертой, но тут, как из-под земли, выскочил чмошник, один из тех, что был здесь раньше. Вблизи он оказался пацан пацаном, был чуть старше меня, но уже выучился лакейским манерам. Он показушно заискивал перед отцом.
- Извините, - сказал пацан, - сию минуточку.
Он провел карточкой по дверному сканеру и услужливо распахнул тяжелую дверь.
- Уже уходите? - спросил он.
Я не знал, что ответить. Посмотрел на отца, но тот и не думал затевать разговор, что-то сунул в руку ночному служаке, деньги, наверное, и мы вышли на улицу.
Такси дожидалось меня строго напротив входа. Здесь оставался небольшой участок дороги, свободный от припаркованных машин. Видать, специально, держали, чтоб подгонять тачки для клиентов "Бест Вестерн".
Не знаю, как я решился, но вдруг взял и спросил отца:
- Пап, ты как-то сказал, у тебя в жизни было два повода для гордости. Ну, первый, это, вроде, я. А второй повод? Ты мог бы рассказать про второй?
- А тебе зачем?
Ну, вот, облом. Так и знал, что он начнет интересоваться, на кой мне это нужно? Теперь придется выкручиваться. Не стану же я объяснять, что меня просто распирает желание узнать собственную оценку, выяснить, чего я стою. Ведь всё познается в сравнении.
- Зачем? - переспросил отец.
- Не знаю, - соврал я. - Просто интересно, чем взрослые гордятся.
- Хм, - выдохнул отец и стал яростно ворошить ежик волос на голове. Я даже подумал, сейчас дым повалит из-под его ладони. - Знаешь, - сказал он, наконец, - тебе рановато об этом знать. Как-нибудь потом, лады?
- Хорошо, - сказал я и протянул руку для прощания, не обниматься же с ним. - Тогда я пошел?
Отец сжал мою ладонь обеими руками. Мы были с ним одного роста. У нас были одинаковые глаза и одинаковые лица. Мы смотрели друг на друга, как в волшебное зеркало. Он видел, каким сам был в молодости, а я видел, каким стану я через тридцать лет.
- Подожди, - сказал отец. - Так и быть, назову второй повод. А то ведь, когда еще увидимся? - он порылся в кармане брюк и протянул несколько крупных купюр. - Пока не забыл, на такси.
- Здесь много, - сказал я.
- Я вот думаю, как бы деликатнее объяснить, - произнес отец, не обращая внимания на мои слова, - но ни черта в голову не приходит. Короче, так. Я горжусь тем, что семь лет назад у меня хватило ума и хватило мужества бросить свою семью. Да, бросить тебя, маму, бабушку. Вот так взял и разорвал. По живому, с мясом, с кровью. Разорвал и исчез к чертовой матери. А иначе... Иначе я бы вас погубил. Тебя, маму, бабушку. И себя тоже. Ну, как-то так.
***
Я шел в сторону такси, ноги меня не слушались, а в башке творился бардак. Всё перевернулось с ног на голову. Надо же, предмет гордости. Да это полный зашквар. Меня просто бесило, что отец не страдает и не мучается. Нисколечко не жалеет о том, что вышвырнул нас из своей жизни, как старое барахло. Я открыл дверцу машины и повалился на заднее сиденье. Краешком сознания я все-таки допетрил, что космонавту нельзя вот так сдуваться. Любая новость, даже самая ужасная, не должна сбивать космонавта с катушек. Только холодный рассудок и самоконтроль. Только способность принимать оптимальные решения в экстремальных ситуациях.
- Куда едем? - услышал я вялый голос, в котором сквозило презрение. - К новому клиенту?
Опа! Засада. Опять этот лысый, с огромным пузом. Он как будто ждал меня за углом, чтобы проверить свои предположения. Я тут же решил выйти, уже нащупал дверную ручку, но увидел отца. Его одинокая фигура торчала посередине гостиничного портика, между колонами. Свет падал отцу на спину, и разобрать выражение его лица было невозможно. Он махал мне рукой, плавно и медленно, как лебедь крылом.
- Поехали домой, - сказал я.
Машина тронулась и полетела по пустому городу. Теперь пузатый гнал свою тачку, как Даниил Квят на формуле один. За окном мелькали освещенные витрины бутиков, ювелирных салонов, неоновые названия банков и риэлтерских контор.
- Ну, рассказывай, сколько поднял за час? - спросил водила, поглядывая на меня в зеркало заднего вида. - Штуки две? Три?
Меня так и подмывало залепить ему в ухо, я даже приподнял правую руку, но тут увидел пачку денег, зажатую в кулаке. Вот зараза, это же бесспорное доказательство моего позора. Сразу сделалось как-то спокойно и весело. Я сунул кулак с деньгами прямо под нос водиле:
- Вот, видел, - сказал ему в ухо. - Я дорогая штучка. Ты меня недооцениваешь.
Пузатый отстранился, чтоб лучше рассмотреть деньги, покачал лысой башкой и сказал:
- Хорошие бабки. Молодец. А я пыль мету по городу.
***
Сегодня утром мы получили известие, что к нам намыливается тетя Света из Москвы. Мама обрадовалась и сказала:
- Наконец, что-то новенькое.
А бабушка страшно расстроилась. К вечеру даже пришлось вызывать "скорую" и бабулю отвезли в больницу на Ерошенко. Я сначала не понял, что ее так допекло. Ведь тетя Света хочет просто отдохнуть, позагорать в Голубой бухте, там, где когда-то снимали кинушку про "Человека-амфибию". Заодно собирается показать наш город своему мужу Федору и сыну Гришке.
Странно, думал я, бабушка такая гостеприимная, всегда уступала свою комнату гостям, сама ютилась в темнушке, где мы складывали старые обои, а тут её переклинило. Я все ходил и удивлялся, пока мама не объяснила.
Оказывается, тетя Света когда-то, давным-давно, вырвалась из захолустного городка Геническа, где жили ее родители. Там не было ни работы, ни женихов, вот Света и рванула к нам. Её мамаша договорилась, что бабушка будет опекать Свету. Но с работой у племянницы что-то не срослось, зато женихи попёрли, как саранча. Частенько Свету привозили на машине бухую в хлам. По пути в ванную она опрокидывала стульчик для обуви и разбивала вазу с цветами. Потом открывала воду на полную катушку и блевала мимо унитаза. Утром бабушка в воспитательных целях заставляла ее убирать свое дерьмо. Вот и приходилось Свете с будуна ползать на карачках с мокрой тряпкой в руках. Зато потом она звонила домой, в Геническ, прямо с бабушкиного телефона и жаловалась:
- Мамуля, я тут, как рабыня. Эта опять напрягает мыть полы, а я только вчера сделала маникюр.
Бабушка терпела-терпела Свету, а потом дала ей пинка под зад. Света приземлилась в Москве и вскоре женила на себе молодого раздолбая Федю. А вскоре Федя хорошо поднялся. Стал высокопоставленным чиновником Федором Николаевичем.
- Ты представляешь, - сказала мне мама, - они купили недвижимость на Майами, а отдыхают почему-то на Канарах. А вот Гришу, своего сына, нацеливают поступать в Сорбонну. Какой-то раздрай получается.
***
Пока бабушка отлеживалась в больнице, мама втихушку начала готовиться к встрече московских родичей. Накупила куриных окорочков, дальневосточных кальмаров, короче, набила морозильную камеру под жвак. Я даже не мог запихнуть свое мороженое. Не знаю, где она денег раздобыла, бабушка в этом месяце пенсию еще не получала, а зарплата у мамы только девятнадцатого. Потом я догадался, что это, скорее всего, отец подкинул на хлеб насущный. Это помимо алиментов за меня. Я вот всё думаю - скорее бы пролетел год. Я поступлю в летное училище и перестану быть обузой для моих любимых женщин. Ха, если бы они услышали сейчас, о чем я думаю, прибили бы меня, точно. Я для них по-прежнему ребеночек. У-тю-тю. А я, между прочим, уже один раз волосы на лобке подстригал, чтобы из плавок не вылазили.
Мама страшно волновалась и по двадцать раз на дню спрашивала:
- Может, их встретить надо? А то начнут плутать по городу.
- Мам, ну, ты чего? Скажут водиле адрес и прямо сюда, к подъезду.
- Так они будут ехать из аэропорта, а тамошние таксисты могут не знать нашего города.
- А мобильник на что?
- Ну, да, телефон, - нехотя соглашалась мама. - Не понимаю, - продолжала она, - почему бабушка не может простить Светлану. Столько лет прошло.
Я не знаю, что ей ответить. Для меня это тоже вопрос. Помню, два года назад отец, как обычно, приехал из своего Вилючинска. Мне тогда было четырнадцать и что-то со мной происходило. Просто трясло всего. Хотелось совершить какую-нибудь гадость. Назло всем. И маме, и бабушке, и учителям, которых я просто возненавидел в тот год. Почему-то я обиделся на весь мир, чувствовал себя обделенным. А хотелось доказать, что я самый-самый. Но за что бы ни брался, всегда оказывалось, что в этом деле есть кто-то покруче меня. Я был второй или даже пятый. В секции бокса дрался до кровавых соплей, но меня побеждали. Начал играть в карты и за две недели спустил все свои сбережения, которые складывались из отцовских баблосиков. Несколько раз я лупил Жбана, меня бесило, когда он начинал умничать. При этом в башке сидело подленькое знание, что Жбан слабее, не даст ответки и не будет стучать на меня. Однажды я порвал дневник Оли Новиковой с её отличными отметками и выбросил в окно. В общем, меня реально несло.
В то лето отец еще не снюхался с Верой Сергеевной, он приехал один. И в первый же день поругался с бабушкой и с мамой. Такая фигня получилась. Он хотел показать мне Питер, ну, там Эрмитаж, Военно-морской музей, собирался свозить в Петергоф, в Кронштадт.
В Питере жил отцовский дружбан Геннадий Иванович, который должен был нас приютить, а потом возить на своей допотопной "Волге" и исполнять обязанности экскурсовода.
- У вас тут всё замечательно, - сказал отец, - но деревня деревней. Даже оперного театра нет. А ты уже взрослый мужик, пора приобщаться.
- К чему? - спросил я.
- Как к чему? - удивился отец. - К культуре, мать её так.
***
Я тогда просто загорелся этой поездкой. Во-первых, хотелось посмотреть северную столицу и сравнить с нашей провинцией. Во-вторых, я еще не летал самолетом ни разу в жизни. А тут, пожалуйста, аэробус А-320. Правда, в кабину пилотов не пустят, зато можно прочувствовать сам полет, посмотреть на землю с высоты одиннадцать тысяч метров. Когда отец вышел и направился в гостиную, чтобы поговорить с мамой и с бабушкой, я от радости начал прыгать по всей комнате, как кенгуру.
Но получилось, что поторопился. Мама и бабушка заявили свое твердое - нет. Вернее, это бабушка стукнула кулаком по столу и рассказала отцу, какая я скотина, проиграл в карты всю коллекцию настоящих японских нэцкэ. Эту коллекцию дед собирал в течение всей своей жизни. Я, конечно, сомневаюсь, что он собирал ее долго, но бабушка так сказала.
- Цена ей, - кричала она, - баснословная! Каждая фигурка - шедевр. А этот дрыщ...
Потом она выставила меня за дверь и перешла на мат. Сюда, в коридор, долетали только отдельные словечки, но это были очень крутые словечки, я даже не подозревал, что бабуля их знает.
Мама поддержала бабушку своим молчанием и моя поездка в Питер накрылась.
Отец взял меня за руку мертвой хваткой и сказал:
- Карточный долг - дело святое. Продулся - плати, - потом добавил, наверное, чтоб успокоить меня. - Да ты не расстраивайся, сынок. Не ты первый. Вон, тезка твой, Александр Сергеевич тоже был грешен, но выкручивался как-то. Пойдем, покажешь, где просадил эти безделушки.
В конце концов, ему удалось выкупить семь фигурок из восьми. Пацаны торговались, но в итоге просили мизер. Но я-то отдавал эти статуэтки вообще за копейки. Одну нэцкэ вернуть не удалось, исчезла бесследно. Это был упитанный япошка, сидящий на своих поджатых ногах; он склонил голову над развернутым свитком и читал какую-то японскую хрень. Бабушка, разумеется, тут же заявила, что это была самая любимая фигурка.
- До тех пор, пока её не вернешь, - сказала бабушка, - Ленинграда тебе не видать, как своих ушей.