Сергей Довлатов, последний (вместе с Иосифом Бродским) классик русской литературы, обессмертил его, описав его в одном из своих произведений, правда, под изменённым именем. Привожу полностью это место:
"В кулуарах меня окликнул человек невысокого роста, лысый, с хитрыми и бойкими глазами. Касаясь моего рукава, он заговорил:
• Насколько я знаю, вы имеете отношение к прессе.
• Косвенное, - сделал я попытку уклониться.
- Этого достаточно. Дело в том, что у меня есть статья. Вернее, небольшое исследование. Или даже эссе. Хотелось бы пристроить его в какую-нибудь газету.
• Что за эссе, - как называется?
Незнакомец охотно пояснил:
• Эссе называется "Микельанжело живёт во Флашинге".
• Это о чём же?
- О творчестве замечательного художника и скульптора, который проживает во Флашинге. Он-то и есть Микельанжело. В нарицательном смысле.
• Что за скульптор? Как фамилия?
• Туровер. Александр Матвеевич Туровер.
• А кто написал эссе? Кто автор?
• Эссе написал я, с вашего разрешения.
Тогда я спросил:
• А вы, простите, кто будете? С кем имею честь?
Незнакомец тихим голосом представился:
• Туровер. Александр Туровер. Александр Матвеевич Туровер...
Было ясно, что он всегда представляется именно так. Сначала называет фамилию. Затем ещё раз - фамилию плюс имя. Затем, наконец, фамилию, имя, отчество. Как будто одной попытки мало. Как будто разом ему не передать всего масштаба собственной личности.
Тут я окончательно запутался и говорю:
- Минуточку. Значит, так. Подправьте меня, если я ошибаюсь... Вы - художник Туровер. И вы же - автор статьи о художнике Туровере. Причём хвалебной статьи, не так ли?
• Более того, апологетической.
Я всё ещё чего-то не понимал.
• Вы написали эссе о собственном творчестве? Может, я что-то путаю?
Мой новый знакомый поощрительно улыбнулся:
• Вы абсолютно правильно излагаете суть дела.
Тогда я подумал и говорю:
• Дайте мне копию. Я передам её в "Слово и дело".
(Примечание: Корреспонденция Туровера "Микельанжело живёт во Флашинге" была опубликована 14 января 1986 года за подписью "А. Беспристрастный")
В 86-м году Александру Туроверу было шестьдесят лет, а когда нас познакомили, ему было двадцать пять, а мне двадцать. В таком возрасте это большая разница. Я был студент политехнического института, он - человек свободной профессии, имеющий за плечами Киевский художественный институт. Своей свободной профессией он пользовался очень осторожно, старался не перегружать себя, так как считал, что у него очень плохое сердце. Работал дома до середины дня, потом обедал и отдыхал, а к вечеру выходил на прогулку по киевским паркам, а если погода или время года не соответствовали - посещал кого-либо из приятелей. Ходил он медленно, все движения его были осторожные. Уже тогда у него была солидная плешь. Жил он с мамой-домохозяйкой, тётей-экономистом и младшим братом-школьником. Главой семьи по характеру и заработку была тётя.
Несмотря на его странный и даже немного комический вид, в нём была какая-то притягательная сила. Может быть потому, что он великолепно владел речью, говорил чётко и образно. Может быть, благодаря большой эрудированности в вопросах искусства, а также хорошему знакомству с музыкой и литературой - досуга у него для этого было предостаточно. Ещё покоряла его святая убеждённость в правоте своих слов и суждений. Даже когда он соглашался с аргументами собеседника, то уступал с эдаким снисходительным видом, словно просто не желая спорить с наивным человеком.
Однако же мне с ним всегда было интересно. Он очень любил поговорить, и именно благодаря ему я больше заинтересовался серьёзной музыкой и живописью. У нас было много общих знакомых, мы встречались довольно часто. Я бывал у них дома, в маленькой подвальной квартирке на улице Большой Житомирской.
По основной своей творческой специальности Саша Туровер был скульптор, но жилищные условия и слабое здоровье затрудняли для него работу с глиной, особенно при его тяготении к монументальному жанру. Так что основным кормильцем оставалась тётя. А Саша пробавлялся случайными заказами через Товарищество художников. Была такая организация, которая давала работу всем, кто мог держать карандаш или кисть, и работы были самые разные, но в основном оформительские. Ему, как скульптору, посчастливилось даже иметь несколько заказов на скульптуры для провинциальных домов культуры. Выполнил он их в соответствии со своим кредо - он был убеждённый сторонник классического реалистического искусства, поклонник Майоля и ему подобных. Перед фасадами клубов обосновались пышнотелые дамы в изощрённых позах, часто с идеально пропорциональными младенцами. Вообще-то он обладал завидным даром: как писала одна из его бывших учениц, "его рисунки поражали своей пугающей фотографической точностью", глаз у него был безукоризненный. И зря Довлатов писал о хитрых глазах, глаза у него были веласкесовские, живые, бархатно-чёрные, пытливые и немножко детские. И, кстати, об учениках: он давал частные уроки рисунка и, очевидно, делал это успешно. Мир художников - замкнутая каста, её верхушка - это руководство Союза Художников, в который Саше в то время не было хода. Но эта верхушка, проталкивающая своих детей в Художественный институт, использовала Сашу для их подготовки к вступительным экзаменам.
Так и протекала тихая жизнь Саши Туровера. По своему характеру он был оптимистом. И, как настоящий художник, был неравнодушен к прекрасному полу. При его росте это зачастую выглядело комично. Тем не менее его критерии и суждения были весьма жёсткие. Нельзя сказать, что он не пользовался женским вниманием. Я знал по крайней мере одну образованную и симпатичную девушку, которая безусловно согласилась бы стать его женой. Но она, очевидно, не соответствовала его высокому идеалу. Наверное, пропорции были не безукоризненные... Он был полон высоких устремлений. Его фраза: "У меня в жизни одна цель: я служу его величеству Искусству...".
Тем временеим подрастал его младший брат Борис. Он учился в художественной школе, говорили о его больших способностях. Очевидно, играла роль и помощь со стороны Саши. Но ему советовали даже не пробовать поступать в Художественный институт. Он не послушал, и его, конечно, провалили.
На следующий год он снова подал - и с тем же результатом. В этой среде все друг друга знают; члены приёмной комиссии ему говорили: "Ты способный парень, Боря, талантливее многих других - но ты же сам понимаешь обстановку..." Но он не хотел понимать обстановку и упорно подавал документы год за годом, пробавляясь работами в том же Товариществе художников. В армию его не брали по причине общей хилости (так же, как в своё время Сашу), но в целом он был довольно привлекателен - со светлыми волосами и голубыми глазами и с ямочками на щеках, похожий на Есенина, живой, остроумный, а ещё он пел приятным баритоном камерные романсы и куски оперных арий.
И так продолжалось три года! Наконец наверху было принято решение Бориса Туровера принять. Наверное, потребовалось иметь в институте одного показательного еврея. Мы все радостно отметили это событие. Боря к этому времени уже входил в нашу компанию.
Налаживались постепенно дела и у Саши. Он нашел свою экологическую нишу: начал писать маслом натюрморты и выставлять их на продажу в художественных салонах. Натюрморты были хорошие и резко отличались от остальной серятины. Он выработал свою технику: яркие пастозно наложенные краски, без объединяющего колорита, предметы часто оконтурены жирными линиями и казались по-сезанновски весомыми и значительными. Продавались натюрморты хорошо, и может быть именно они послужили поводом для принятия Саши в святую святых - Союз художников, правда в секцию живописи, а не скульптуры, что, в общем, было неважно.
Последовали блага. Саша получил через Союз собственную студию, смог комфортнее заниматься скульптурой и давать уроки рисования. Знакомые тёти подобрали ему нормальную еврейскую невесту. Но он её не захотел, а неожиданно выбрал её младшую сестру, заурядную двадцатилетнюю девицу с круглыми пустыми глазами. Очевидно, его, как ценителя, устроили её пропорции. Мы все были о ней соответствующего мнения, но не хотели обижать Сашу.
А Боря между тем с блеском заканчивал теперь уже свой Художественный институт, факультет графики. Его дипломной работой была серия литографий под названием "Лениниана", изображающая Ленина на фоне всех мест его эмиграции - Женева, Цюрих и т. д. Серия была принята "на ура", он сразу получил заказ на иллюстрации к Стефанику, потом к Мопассану - и пошло-поехало. Он работал до изнеможения, и даже на отдыхе не расставался с карандашом. Начал рисовать портреты, придавая портретируемым монументальные и значительные черты, что им очень нравилось. Он виртуозно владел различными материалами и техниками, удивительно изображал обнажённое женское тело.
Однажды один товарищ привёл к ним домой свою девушку, которая хотела познакомиться "с настоящими художниками". Боре очень понравилась эта девушка, и в результате они поженились. Она действительно могла понравиться - неглупая, с инженерным образованием, с хорошими чёрными волосами и красивыми но не очень выразительными глазами.
Боря участвовал в выставках, пользовался большим успехом и уважением, был принят в Союз Художников, купил большую кооперативную квартиру в престижном доме художников. Со временем у них появились мальчик и девочка.
Саша был разрываем противоречивыми чувствами. С одной стороны - надо радоваться успехам брата. С другой стороны - почему он сам, такой талантливый и такой тонко и глубоко понимающий искусство, не имеет подобного успеха? И он не упускает случая напомнить, что именно он создал Борю. И что Боря растрачивает себя на конъюнктурную ерунду. А сам в то же время старался ему подражать. Добивается возможности нарисовать портреты выдающихся личностей, чтобы благодаря этому "выйти на арену". Но личностям его портреты не нравились, так как безжалостно высвечивали все их слабые стороны, которые они сами не желали замечать. Он даже однажды нарисовал огромную ужасную картину - Ленин на фоне роденовского мыслителя. Невзрачный Ленин в нижнем левом углу, а над ним нависает здоровенный мыслитель на кроваво-красном фоне. Народ и руководство не поняли глубокого смысла этого сопоставления и вульгарно возмутились.
Но Саша не унывал. Улыбаясь, он говорил: "я как Ванька-Встанька, судьба меня валит, а я встаю опять". Со временем подошла очередь на квартиру, он поселился с женой отдельно от мамы и тёти, у них тоже уже были мальчик и девочка. Плаксивый мальчик был объявлен нормальным еврейским вундеркиндом, жена работала кем-то в конторе молокозавода и, оберегая слабого здоровьем мужа, носила все тяжёлые сумки с базара и из магазина, даже натюрморты в салон на продажу носили друзья. Саша взялся за работу своей жизни - большую фигуру обнажённой женщины, с трудом идущей против ветра, называлась она "Преодолевающая". Он потратил на неё массу сил, времени, глины и вдохновения. Он здесь как бы выражал своё творческое кредо. Вообще, в его произведениях чувствовались бетховенские нотки (по аналогии о Боре можно сказать, что он звучит, как Лист). Женщина росла и совершенствовалась на наших глазах, было интересно смотреть, как он любовно выглаживает её могучие бёдра. Потом она была отлита, всилу ограниченных средств из пластмассы, и с большим скрипом прошла на выставку.
Но фурора на выставке она не произвела, никаким музеем или фондом не была куплена. Более того - при демонтаже выставки большую и хрупкую пластмассовую даму умудрились сломать. Благодаря этому Саша получил кое-какую денежную компенсацию. "Преодолевающая" растворилась в вечности, оставив, правда, после себя многочисленные фотографии во всех ракурсах.
...Но я, по всеобщему признанию, получался на его портретах очень хорошо. Возможно потому, что он знал меня "вдоль и поперёк". Мне интересно было смотреть на его глаза, когда он меня рисовал - такие острые и пронзительные, и чуть-чуть улыбающиеся. Во время сеансов мы обо всём разговаривали, увлекались, и он внезапно говорил: "Ну, хватит трепаться, давай работать!". За оба главных портрета я, несмотря на его протесты, заплатил.
А Боре судьба попрежнему благоволила. Уже была устроена персональная выставка его работ - мечта каждого художника. В залах были великолепные портреты и ню, образцы книжных иллюстраций из Библиотеки Всемирной Литературы и дорогих подарочных изданий. На обсуждении выставки были одни восхваления, поговаривали об имевшемся мнении выдвинуть Бориса на звание заслуженного художника, для чего должны были появиться в газетах соответствующие рецензи на его работы. Правда, в ходе обсуждения одна участница не в струю высказалась о том, что слишком уж у Бориса всё выглядит "с блеском", легко и непринуждённо, не ощущается священных мук творчества. Но её реплика не имела резонанса.
И вот среди всего этого благополучия выясняется, что Боря принял решение покинуть страну. Было это неожиданно, трудно было поверить. Но он давал понять, что здешние масштабы его не устраивают. Имелся в виду отъезд в Америку. На чьём-то дне рождения, на мой вопрос "Боря, а ты не боишься, что там трудно будет выдвинуться, ведь там столько талантливых художников..." Боря с милой улыбкой, выбирая с блюда самые спелые черешни, ответил назидательным тоном: "Настоящих талантливых людей везде мало!"
В разгар предотъездных забот выясняется, что Саша тоже решил уехать. Но, к облегчению Бориной жены, он решил ехать не в Америку, а в Австралию. Со своей всегдашней наивной хитростью он решил, что Австралия - страна богатых фермеров, они будут за большие деньги заказывать ему индивидуальне и семейные портреты в духе здорового реализма. Он начал натаскивать на рисование своего сына и даже - о, чудеса! - жену. Он учил английский и с самодовольной улыбкой демонстрировал мне свои успехи: "Хау ду ю ду! Ай эм эн артист. Зис из май сан, хи из олсо артист. Зис из май вайф, ши из олсо артист..."
И вот мы уже на вокзале провожаем сперва семейство Бори с мамой и тётей, а потом через какое-то время - Сашу. Они проходят последовательно все круги эмиграции. Боря, в соответствии с замыслом, оказывается в Нью-Йорке. Сашу, конечно, ни в какую Австралию не приняли, и он тоже попадает в Нью-Йорк. И открывается новая страница в этой двойной биографии.
Итак, Боря в Нью-Йорке. Вывезти свои работы ему не удалось, надо всё начинать сначала. Он делает "ход конём" - со свойственной ему энергией и быстротой создаёт цикл больших картин "Холокост". Толпы обнажённых женщин, стариков, детей загоняются за колючую проволоку и в газовые печи. Мрачные тона, жуткие позы и ракурсы. Это должно было привлечь многочисленные еврейские организации и меценатов. Но расчёт не сработал - еврейская общественность возмутилась тем, что под предлогом этой темы обыгрывается искусство изображения голых тел.
Боря не сдаётся. Он видит, что его книжная графика здесь никому не нужна, и круто меняет свой профиль. Начинает работать с маслом и акриликом. Пишет большие полотна. За короткое время он создал десятки картин, работая без передышки. Семью кормит жена, устроившаяся со своим инженерным образованием чертёжницей. Помогает также пособие двух старух. Хилый Боря к тому же болеет, что-то внутреннее, сильные носовые кровотечения. Но он не сдаётся. Завязывает контакты в художественной среде, старается где только можно выставиться, ищет спонсоров и посредников-"галерейщиков", понимает, что за хвалебные рецензии нужно расплачиваться...
Мне трудно оценивать его новае работы. Критерии теперь сильно размыты, и в большой степени "короля делает его окружение". Полотна отражают его нервозность, внутреннее напряжение и довольно драматическое восприятие действительности. Это в основном урбанистический пейзаж на грани абстрактного восприятия форм и цветовой гаммы. А впрочем, пусть определяют специалисты.
В конце концов он связался с человеком, который решился сделать на него ставку. Боря должен был рисовать определённое количество картин в год, за которые тот платил ему более чем скромные, по американским меркам, деньги. Как рассказывал сам Боря, этот делец сказал ему: "К концу контракта я сделаю себя богатым, а тебя знаменитым. А потом от тебя зависит использовать этот шанс".
А Саша тем временем тоже пытался чего-то добиться, лепил обнажённых женщин. Одну небольшую скульптуру согласился принять какой-то музей и даже поместил фото в своём буклете. Но покупать никто не покупал, и выставки не брали. Его молодая жена подучилась на курсах и стала работать программистом, не знаю, какого уровня. Однако результат был - она бросила неперспективного Сашу и вышла замуж за сослуживца. Они разделили детей, и она вскоре уехала с дочкой и новым мужем в Лос-Анжелес, а Саша навсегда сел на государственное пособие. Но он, как и прежде, не унывал; жил в дешёвой льготной квартире, рисовал и лепил. Как очень многие эмигранты, ошалевшие от невиданной возможности писать и печататься, начал публиковать свои математически выверенные однострофные стихи и мемуарную прозу. Кстати, и Борю не миновала чаша сия, он тоже издал на русском и на английском языках книжицу своих юмористически-сатирических афоризмов "Зуд мудрости".
Борин галерейщик работал на совесть. Он специализировался на Франции. Была организована выставка Бориных работ в Париже, она, как будто, имела успех. После этого Борины картины, со ссылкой на Париж, продавались богатым коллекционерам на франкоязычных островах карибского бассейна. За точность этих сведений не ручаюсь, так как они получены от Саши и общих друзей. Непосредственно с Борей я к этому времени уже не контактировал. Да и прежде он всегда оставался для меня "Сашиным младшим братом", не более. У нас с ним никогда не было "человеческого" интереса друг к другу, с моей стороны может быть потому, что за его дружеским отношением я ощущал равнодушие и некоторое пренебрежение таланта к заурядности.
Потом Саша рассказал, что галерейщик погорел на неуплате налогов, на непроданные картины наложили арест, и Боря должен был дальше пробиваться сам. Что ж, теперь уже Боря, очевидно, встал на ноги. Имелся престиж, связи, американская медицина поправила ему здоровье. Американское русскоязычное телевидение однажды показало репортаж о его творчестве. Постаревший Боря отпустил, по художнической традиции, бородку и длинные волосы, компенсирующие поредевшую макушку. Это был единственный попавшийся мне материал о нём в медиа. Его сын тоже стал художником; посмотрев его картины, можно лучше оценить талант отца. Дочь занялась художественной фотографией.
Следующим подвигом Бори было создание новой "Ленинианы". Вернее, названа она была "Антиленинианой". Этот кошмар представлял собой серию полноформатных масляных портретов Ленина в различных маскарадных уборах: Ленин - египетский фараон, Ленин - араб в бурнусе, еврей в ермолке и под талесом, средневековый палач в маске, римский центурион, голландский купец и т.д., и т.п... По идее это должно было, очевидно, означать, что такие коварные ленины скрывались под разными обличиями на протяжении всей истории человечества. Но, не говоря уже о том, что эта нехитрая мысль не стоила такого количества холста и красок, поражало другое: со всех тщательно выполненных портретов на нас смотрели мудрые, проницательные ленинские глаза, усталый и гуманный взгляд, канонизированный советской художественной цензурой для массовых портретов вождя. Везде одинаковый, привычно и мастерски выполненный умелой равнодушной рукой. Неужели же жизнь заставила его докатиться до такого маразма?!
А Саша, оставшись один после женитьбы выросшего сына, задумал очередную гениальную комбинацию - нашел себе по каталогу невесту на Филиппинах. Замысел, как всегда, был правилен: осчастливленная американским гражданством девушка будет ему и надёжным утешением старости, и идеальной обслугой, и бесплатной моделью. Саша списался, договорился и вылетел на Филиппины к своей невесте. Дальше предоставим слово ему самому.
- Прилетаю я туда, а в аэропорту меня встречает не она, а её сестра. И, как- то замявшись, говорит, что та не могла меня встретить и прислала её. Ну, едем мы к ним, я чувствую, что что-то не то, а мне уже эта больше нравится! Приехали, и оказалось, что та выходит замуж за другого. Я спрашиваю её сестру, учительницу, не хочет ли она за меня выйти, и она соглашается. Ну, договорились, но я предупреждаю: знаете, у меня такое правило, я должен видеть вас раздетую. Она помялась, но согласилась. Меня всё устроило, и мы там зарегистрировались. Я улетел, научив её, что говорить в посольстве для получения визы. Ну, вернулся я домой, и началась наша переписка. Сперва всё было нормально, но потом вдруг я получаю письмо от неё из Японии. Оказывается, она прошла по конкурсу на учёбу в Японии. И просит прислать деньги на расходы. Я послал, но потом начались ещё просьбы - на пальто и всякое другое. Я пишу, что надо быть экономной, но она на это не реагирует. В общем, тянулось это долго, а потом вообще письма прекратились.
Так закончилась очередная Сашина инициатива.
А Боря, очевидно, стал задумываться об итоге своей жизни и своего творчества. Он отправился в Испанию, нарисовал там несколько картин, устроил свою выставку и подарил какие-то картины музею. Очевидно, это стало его стратегией организации бессмертия. Он также приехал в родную Украину, и тоже в киевском художественном музее была устроена его выставка. Дело с организацией тянулось долго, но наконец выставка состоялась. Были там и "Холокост", и "Антилениниана". Насколько я понял, украинские художники приняли беглого собрата прохладно. Ещё вскоре после его отъезда довольно известный киевский художник (у которого, кстати, учился Борин сын) сказал: "Зря Боря уехал; сидел бы себе здесь, шлёпал своих Лениных и горя бы не знал..." Не могу сказать, было ли официальное обсуждение Бориной выставки; знаю только, что "обмыли" её в узком кругу ещё оставшихся в Киеве близких друзей, где виновник торжества пел романсы под аккомпанемент гитары. Предложенные в подарок картины музей не принял под предлогом того, что у него нет средств для уплаты полагающегося за них государственного налога. Ещё, будто-бы, Борю попросили, как постороннее лицо, удалиться с заседания правления Союза Художников, куда он запросто заявился, как полагает Саша, с целью зондирования почвы для получения почётного членства...
Боря издал также в Киеве (там это дешевле) многокрасочный альбом своих картин. В предисловии на русском и английском языках он перечислил музеи, имеющие его картины, и назвал себя выдающимся художником нашего времени - или что-то в этом роде.
Что ж, действительно пора подводить итоги. Саша мирно живёт в своём Флашинге, тоже отрастил седую бороду и продолжает работать для собственного удовлетворения. Он поместил фотографии своих скульптур на интернетном сайте, предлагает желающим забрать их в связи с недостатком места для их хранения. Сын работает программистом, купил дом, есть внуки. Дочь живёт там, где мать, на Западном побережьи. Занятый простатой и другими проблемами, он, по-моему, забыл о своём больном сердце, что отрадно.
Ну, а Боря? Добился ли он поставленной высокой цели, соответствующей его дарованию? Мне трудно об этом судить. Во всяком случае, его имя не упоминается в одном ряду с Шемякиным, Неизвестным и прошлыми выдающимися русскими художниками. Но в наше время критерии оценки произведений искусства размыты и субъективны. Его картины тоже есть в интернете, некоторые с ценами. Цены не производят оглушающего впечатления.
Известно, что в ходе истории успех произведения искусства всё больше зависит не только от самого произведения, но и от декларируемой его концепции, влияющей на зрительское восприятие. А в наш век выступает на передний план ещё и третья компонента - рыночная стратегия, маркетинг. И достоинства самого произведения занимают всё меньше места.
Но даже если говорить только о восприятии, то и здесь тоже многое изменилось. Прежде это восприятие в основном зависело от психо-физических свойств человека, и критерии оценки были как бы естественными. Без всякой специальной подготовки всякий понимал, что "Сикстинская Мадонна" - это хорошо.
Теперь же на это восприятие накладывается вся мощь современного внешнего психического давления - многовековая история развития искусства, обилие зрительной, текстовой и звуковой информации, лёгкость передвижения и общения - огромный мир опыта и ассоциаций. Никого не удивишь техническим совершенством, не удивишь красотой, жизненной правдой, благородством идеи. Дайте что-то новое, необычное, невиданное, всё равно что - растиражированные одинаковые фото, набор консервных банок, забитых гвоздей, опутанных верёвками, просто кучу экскрементов... И с этим в комплекте идёт философское осмысление, теоретическое обоснование, особое видение.
Признанные гении двадцатого века, Пикассо и Дали, и были самыми гениальными выдумщиками. Вслед за ними выдумывают кто во что горазд, и всё это подхватывается на щит.
Интересно: когда будущие археологи раскопают в развалинах, оставшихся после ядерной катастрофы, пресловутый "Чёрный квадрат" Малевича - будут ли они потрясены этим шедевром? Или тогда деградировавшее человечество даже квадрат нарисовать не будет уметь?..
Но мы отвлеклись от существа вопроса. А вопроса, собственно гворя, и нет. Удовлетворение результатом своего творчества - одна из целей настоящего творца, и она не должна зависеть от конъюнктуры рынка. А что касается абсолютной цненности созданных творений - об этом позаботится история. Возможно, она найдёт достойные места для Александра и Бориса Туроверов. А о нас вспомнят только как об их современниках.