Петровских Лана Д
Небо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я люблю небо в том неделикатном объеме, когда по гладкой голубой поверхности скользят облака, перестраиваясь в причудливые образы. Но... где бы я ни подняла глаза к небу, рассматривая чудо природы, я подсознательно неизменно ищу любимый образ. Всегда - спустя недолгое погружение в причудливые картинки - я вижу профиль - его профиль...
  Я люблю небо в том неделикатном объеме, когда по гладкой голубой поверхности скользят облака, перестраиваясь в причудливые образы, которые мгновенно заполняют все мои мысли.
  
  Но... где бы я ни подняла глаза к небу, рассматривая чудо природы, я подсознательно неизменно ищу любимый образ.
  
  Он возникает ниоткуда на фоне проявляющихся медвежат, попугайчиков, слонов, непонятных чудищ с горбами и носами, воинов с обнажёнными мечами - но всегда - спустя недолгое погружение в причудливые картинки - я вижу профиль - его профиль...
  
  Мгновенно сжимается что-то комочком внутри... и щипания в области носа и горла... Я опускаю глаза, приглушая резкую боль - будто краем белого листа по коже. Привычный порез для моих рук... Но я каждый раз успеваю зажмуриться при первом ощущении крошечной боли, когда волокна острого края рассекают живую ткань. Так и глаза... им больно от увиденного, им больно от нахлынувшего... им больно от того прошлого, которое никак не желает покидать мое тело...
  
  
  
  ...Чтобы в точности представить те события, мне не надо прибегать к уловкам - знакомые ароматы или покоробившаяся от высохшей воды фотография тех мест...
  
  Был август, то время, когда, насытившись жарким летом, хотелось прохлады... Любя море так же пронзительно, как небо, я отправилась к Балтийскому.
  
  Впервые оказавшись среди величавых сосен и ступив на жёлтый песок, я побежала к волнам, предвкушая соленую встречу... но через мгновение я с диким визгом выскочила из воды...
  
  Моего восторга, который будоражил тело, хватило на три секунды, чтобы сквозь внутренний жар проникло ледяное отрезвление.
  
  На пустынном пляже раздались громкие аплодисменты в мою честь.
  
  Так мы познакомились. Он тоже приехал из душной Москвы, чтобы вдохнуть морской ветер. Сел ранним утром за руль и...
  
  "Освободить легкие от смога" - как выразился он.
  
  Смог в моем представлении нарисовался в образе печали. Он приехал освободить легкие от печали?
  
  Через день мое предположение подтвердилось. Он уходил из семьи... непросто и больно для обеих сторон.
  
  
  
  Я тоже однажды уезжала ото всех, пытаясь наладить отношения со своей совестью.
  
  Прожив неделю в каком-то захолустье, я поняла, что гармония ко мне не вернется. Но мучившая меня ситуация разрешилась сама собой. Он вернулся в семью, получив приглашение по работе, и укатил на год в другую страну, где только женатым оказывают доверие. Вот так я осталась в его прошлом.
  
  
  
  Кириллу работу за рубежом не предлагали, он сам себе работа и работодатель со стажем. Обстоятельства не шли на выручку, потому решение оставалось за ним.
  
  Я не люблю экспериментов над людьми, даже не приемлю ни в каком контексте... но так сложилось, что мне захотелось влезть в его ситуацию, разобрав её на составляющие, чтобы помочь "освободить лёгкие от печали".
  
  Доэкспериментировалась... Я влюбилась...
  
  
  
  Мы проколесили все дороги вдоль моря и вдали от него... Моё открытое существо наполнялось голосом Кирилла, его мыслями, запахом, образом. Я, как волна, захваченная ветром, насыщалась воздухом и невесомостью, взлетая к облакам.
  
  Я готова была подчиняться его воле, только он ничего не просил, я готова была даже утонуть в нем, но... он воспринимал меня не более, как шум прибоя, который успокаивает, настраивает на спокойный лад, но не волнует, не будоражит воображение... Он был приветлив, но безразличен ко мне. Его печаль погружалась в меня, и я понимала, что обречена...
  
  
  
  Третий день моего головокружения подходил к концу, утро следующих суток было последним...
  
  
  
  Замёрзшими пальцами ног я нащупала что-то гладко-твёрдое в песке. Не владея конечностями в той степени, чтобы ухватить камешек, я прижала его ступнёй, потому что бегущая на меня волна могла унести мое сокровище. Янтарь. Крошечный округлый кусочек притягательной Юрмалы.
  
  
  
  Мне не нужно прибегать к уловкам в виде запахов и фотоснимков, моя ностальгия всегда со мной, стоит только прикоснуться рукой в область ключицы, где на жёлтом шнурочке хранится мой янтарный камушек однобокой любви.
  
  При расставании мы "обменялись" телефонами, и я с трепетом и ужасом поняла, что никогда не захочу поменять номер в надежде его звонка.
  
  Лето закончилось, солнечные дни появлялись, как обрывки снов. Наступала осень...
  
  
  
  - Это Анастасия Филипповна? - незнакомый голос сквозь осеннюю слякоть проник в мой дом. Запахло достоевщиной...
  
  - Анастасия Филимоновна, - поправила я, всегда стесняясь своего отчества.
  
  В трубке хмыкнули. Стандартная реакция на имя моего отца.
  
  - Когда я могу доставить вам письмо, по какому адресу? На конверте только ваш номер телефона и имя?
  
  - Письмо?
  
  Я давно не получала писем посредством почтальона.
  
  - А от кого?
  
  - Позвольте, я приеду и всё расскажу... продиктуйте, пожалуйста, ваш адрес...
  
  
  
  Его книжная манера изъясняться приводила меня в некоторый ступор, мешая анализировать происходящее. И я назвала адрес без расспросов.
  
  Старичок - чеховский персонаж, не хватало пенсне и тросточки. Он неспешно наглаживал аккуратную бородку, когда другой рукой доставал из кармана пиджака (очень хотелось сказать - сюртука) конверт, который торжественно мне вручил.
  
  
  
  - Мне кажется, вам нет смысла появляться на кладбище, это вызовет много вопросов, кривотолков... воздержитесь. А, впрочем, решать вам, Анастасия Филимоновна... Редкое у вас отчество, чем и примечательно... Простите великодушно, что перепутал... Всего доброго.
  
  Я, как зачарованная смотрела на старичка, не смея "молвить слово" - как бы выразился мой гость.
  
  - Я всего лишь посыльный, - добавил он, выходя за порог квартиры.
  
  Если бы не письмо, дрожащее в моей руке, я могла бы назвать сей визит галлюцинацией.
  
  
  
  Первая мысль - что в руке я держу завещание на несметные сокровища от дальнего неизвестного дядюшки. Улыбнувшись, я отмахнулась от нелепой выдумки. Потом - что это денежный гонорар, который за мои труды в краеведческом музее в начале лета полноватый, беспрестанно вытирающий пот с лысой головы директор пообещал мне за труды. Я структурировала их запасники и подготовила новую коллекцию к выставке, которой активно заинтересовалась пресса края.
  
  Я вскрыла конверт.
  
  "Мне жаль... искренне жаль..."
  
  Это всё, что было написано на бумаге, на офсетной бумаге хорошего качества.
  
  
  
  Кладбище?
  
  Мне не стоит показываться на кладбище? Значит, по мнению "почтальона", я знаю отправителя? Что значит фраза - "искренне жаль".
  
  Я выскочила из квартиры, в надежде услышать объяснения из уст старичка. Со стороны, наверное, я напоминала сумасшедшую, мечущуюся из стороны в сторону.
  
  Наконец, вдалеке его приметная фигура.
  
  
  
  - Под-подо-подождите, - сбиваясь в дыхании, произнесла я.
  
  Мой гость остановился весь в ожидании.
  
  - Я не знаю от кого письмо? И при чем тут кладбище?
  
  Он снова стал наглаживать седую бородку.
  
  - Милое дитя... я всего лишь почтальон. И если вам непонятно содержание письма, значит, просто выбросите его из головы.
  
  - Как выбросить? - опешила я.
  
  - Так... Считайте, что оно не вам адресовано.
  
  - Но здесь мой телефон и имя...
  
  - Тогда вы должны понимать от кого письмо...
  
  - Но вы же знаете человека, который попросил вас доставить этот конверт?
  
  - Конверт лежал в моей мастерской с запиской, чтобы через три дня я отнес адресату это послание, только и всего...
  
  - Но вы говорили про кладбище... при чем тут кладбище?
  
  - В записке было сформулировано так - если через три дня никто не придет забрать письмо обратно, отправьте его адресату... А в мастерскую ко мне может попасть каждый, кто хоть раз бывал у меня, дверь всегда открыта.
  
  - Даже посторонний мог войти?
  
  - Все, кто бывал. Моя мастерская находится под крышей, прохожий не попадет просто так, надо знать дорогу.
  
  - Вы художник?
  
  - Уже в прошлом... А про кладбище, скорее мое предположение. Если человек инкогнито проникает в мой дом в мое отсутствие и оставляет письмо с просьбой, то, скорее всего, у него беда. Если бы всё обошлось, я думаю, он забрал бы письмо...
  
  - Там только одна фраза - "мне искренне жаль", - я развернула письмо, чувствуя, как слезы наполняют глаза.
  
  - Возможно, я прав. Человек прощался с вами, сожалея. Видимо, зная о своей предполагаемой смерти. Если бы вас просто кто-то обидел, слова были бы другими, по крайней мере, их было бы много. Когда много слов - это оправдание самому себе...
  
  - Не уходите... прошу вас... - мой голос задрожал.
  
  - У вас, дорогая Анастасия Филимоновна, есть мой номер телефона... До свидания.
  
  ...
  
  До ночи я прозванивала всех знакомых и малознакомых, значащихся в моей записной книжке. В итоге я ни к чему не пришла. К счастью, все были живы и здоровы, в командировках и на даче, в отпусках и на работе. Я непроизвольно погладила свой талисманчик и вздрогнула. Единственный номер, который я не набрала - номер Кирилла.
  
  Час ночи. Звонить неприлично.
  
  
  
  ...Уже прошло два месяца после моего возвращения и нелепого счастья от знакомства с ним. Внутри вновь, как при заглядывании в небо, защемило. Как д́ороги мне мельчайшие воспоминания - наши уютные вечера на террасах различных кафе, наша болтовня на остывающем песке под шум прибоя и его глубокое молчание при расставании. Мне на секунду показалось, что он влюблен в меня. Окунувшись в его взгляд, я даже открыла рот, погружаясь в его глаза. Так не смотрят на постороннего человека, так не смотрят даже на близкого друга. Он будто обнимал меня, обнимал без прикосновения рук. Едва удержавшись от соблазна поцеловать его, я была "вознаграждена" чудовищной головной болью. Тело мстило за неосуществимое желание.
  
  
  
  Час ночи... я не решилась набрать номер, представив его в новой жизни. Он спал, обнимая свой выбор.
  
  
  
  Однако я - мазохистка. Промучившись воспоминаниями всю ночь, не сомкнув сном глаза, в девять утра я набрала его номер.
  
  Длинные гудки. В два часа дня я перезвонила вновь - длинные гудки. В восемь вечера под шум дождя за окном я дрожащими пальцами набрала номер в третий и последний для себя раз.
  
  
  
  - Алло? - уставший женский голос.
  
  - Простите... могу я услышать Кирилла... простите, я не знаю его отчество...
  
  - Олегович... Уже не можете... Его сегодня похоронили... еще вопросы? - металл в голосе.
  
  
  
  Минута оцепенения, пять минут... Вакуумное пространство закрыло уши, нос, горло, прекратив мое дыхание.
  
  Я очнулась на полу от жуткого звона в голове. За окном продолжал барабанить дождь.
  
  Я хотела с кем-нибудь поговорить, кому-нибудь позвонить, чтобы заглушить этот звон. Но близкие не знали о моей тайной любви, потому не могли понять моей бездны... Старичок...
  
  Я молчала в трубку, не в силах что-то сказать.
  
  - Меня зовут Станислав Эдуардович... Вы, похоже, нашли, кого искали... Держитесь, дитя... вам бы сейчас выпить что-нибудь крепкого. Алкоголь позволит вздохнуть. У вас есть коньяк или виски?
  
  Я покачала опухшей головой.
  
  - Я привезу вам...
  
  
  
  Художник ушел утром, когда у меня не осталось сил бороться с пугающими эмоциями, я уснула.
  
  
  
  Пролистывая забвение, я очутилась по другую сторону своей жизни- было до него и не стало после него.
  
  Жизнь, конечно, продолжалась, спорить нечего. Через три дня я напросилась в командировку в далекую область от Москвы и уехала ковыряться в запасниках почти заброшенного искусства. Я любила свою работу, это погружение отвлекало меня от щемящих мыслей...
  
  Через неделю я заметила, что забываю, как выглядит небо с моими любимыми облаками, я просто перестала на него смотреть. Небо отвечало мне взаимностью, пряча свод под тяжелыми свинцовыми тучами осени.
  
  
  
  ...Я стояла на краю зеленого обрыва и смотрела вниз. Рыжие комочки земли под моим топтанием беззвучно падали вниз, разбиваясь в воздухе на тысячи мельчайших частичек. Я, думала о прыжке, балансируя между "да" и "нет" ...Внезапно сзади я услышала крик, похожий на зов чайки. Я обернулась и буквально стала проваливаться вниз от резкого поворота. Руки непроизвольно взлетели вверх... Я вскрикнула и... проснулась.
  
  Кожа лица, покрытая влажностью, защипала, я вытерлась подушкой, еще чувствуя край обрыва. В сознание меня привела вибрация телефона на тумбочке.
  
  
  
  - Анастасия Филимоновна, у нас ЧП, - испуганный шепот прозвучал в трубке. - Кто-то проник в музей, порезал несколько полотен... может, что-то и пропало...
  
  Кому понадобилось глумиться над крохотным музеем? Принимая во внимание, что шедевров в нем не хранилось, варварство казалось глупым и нелепым, потому как эквивалентной ценности для обогащения они не представляли.
  
  
  
  Местная полиция второй день правила протоколы, собирая показания музейных работников, установщиков сигнализации и возможных свидетелей из соседних домов.
  
  Мне показалось странным, что изуродованы были именно портреты. Пейзажи, натюрморты остались в целости. Я поделилась сомнениями со следователем, но он только махнул рукой, закопавшись в бумажной отчетности.
  
  Я позвонила художнику.
  
  - Станислав Эдуардович, следователь считает, что резали полотна без разбора, но я не согласна. Я расставляла картины в определенной последовательности... Они стояли стопочкой - одна за другой. Так вот, прочие были отброшены в сторону, а портили именно портреты. Некто уничтожал лица...
  
  
  
  На мое возмущение чеховский старичок рассказал удивительную историю, прошлое которой отозвалось эхом этому происшествию.
  
  В те сложные годы, когда Станислав Эдуардович был в опале по собственному стойкому нежеланию рисовать на заказ "женщин с веслом", был у него приятель - молодой талантливый портретист, и угораздило его влюбиться в приму Большого театра, у которой меценатом, если так можно выразиться, а по нынешним канонам, спонсором - был председатель какого-то райкома.
  
  "Шишка" с полным набором вышестоящих прав. И все бы ничего, но Прима стала отвечать взаимностью. Скрывали они свой роман, да не убереглись...
  
  Был портрет - распущенные волосы, обнаженные плечи, томный взгляд Примы... Картину уничтожили. Портретист пропал, как в воду канул. Балерина сломала ногу и на сцену не вернулась. Трагическая любовь.
  
  Позже, лет через двадцать, был грандиозный скандал, когда на открытии выставки посол дружественной страны, перерезав ленточку на входе, увидел искромсанные полотна.
  
  "Сюрприз" превратился в фарс, потому что индийский посол принял бахрому картин за новый виток в советском искусстве. А сопровождающим был важный чиновник, тот самый райисполкомовец.
  
  Долго бродили слухи, строились догадки - что это месть художника, а, может, забытой балерины... Скандал замяли... но испорчена была именно портретная живопись.
  
  
  
  В Москве, использовав всевозможные связи, я нашла адрес того исчезнувшего портретиста и упросила Станислава Эдуардовича сопровождать меня.
  
  Мы прибыли во Владимирскую область, симпатичное село, милый деревенский домик на окраине.
  
  Какие у него молодые, живые глаза. Я предполагала увидеть потухшего человека, потерявшегося во времени. Нет, время кружилось вокруг него в виде картин - на всех стенах, от пола до потолка - нежная женская головка в разных ракурсах, в разных манерах исполнения, в подражании великим - на манер Ван Гога, Моне, Климта, Пикассо - в карандаше, масле, угле, акриле, акварели. Чудовищно-прекрасное было во всем этом наполнении.
  
  Он всю жизнь рисовал свою возлюбленную. У меня пересохло в горле, и на глазах - предательские слезы. Я выскочила на улицу и подняла лицо к небу. Но вместо того, чтобы успокоиться, я заплакала навзрыд, только коснувшись взглядом голубизны неба с причудливыми образами облаков...
  
  Я не способна нарисовать портрет Кирилла, хотя всегда видела любимый профиль в белоснежных облачных кружевах...
  
  
  
  Вечерело. Старики вспоминали, склоняясь головами друг к другу, а я рассматривала по стенам годы одинокой любви. С одних портретов она смотрела ласково, с каких-то строго... Приглядевшись, я увидела, что со временем он немного старил свою любимую, придумывая ей морщинки... Пронзительно и трогательно, опять до слез... Он искал ее много лет, потом узнал, что она умерла от непонятной болезни. Тогда он уехал в далекое от столицы село, где до сегодняшнего дня оставался преподавателем в школе.
  
  
  
  Не хотелось пафоса, но любовь продолжает жить, если ее помнят...
  
  Я рассказала свою историю, историю трех дней, ставших для меня счастливо-несчастными... Не знаю, на всю ли жизнь, как у портретиста, но на долгую память точно...
  
  В общем, мой рассказ подошел к концу... если не считать непонятного совпадения - искромсанные портреты в областном музейчике и Владимирское село с историей любви... длиною в жизнь.
  
  
  
  А письмо? О чем сожалел Кирилл? Что он чувствовал, когда писал мне эти слова, предполагая свой финал? Я, скорее всего, никогда не узнаю...
  
  Он был здоров, полон сил, как и полон сомнений, но это несмертельно - уходить к другой женщине... А вдруг его жена была секретным агентом иностранной разведки... В общем, чушь, навеянная вишневой наливкой радушного портретиста. Пора спать... хотя вопрос застревал у меня в горле - зачем портретист изрезал картины на выставке в далеком прошлом...
  
  Прощаясь утром, я все-таки задала терзающий меня вопрос. Задала и пожалела... не мог человек, любящий всю жизнь одну женщину, художник до головокружения уничтожить творение другого современника...
  
  Нелепое совпадение, перемешав события прошлого и настоящего, позволило мне прикоснуться к истории вечной любви.
  
  
  
  - Поверьте старику, ваш мужчина сумел понять то, чего не открывалось ему при вас... Я согласен с коллегой, со Станиславом Эдуардовичем, что у вас попросили прощения за открывшуюся истину... истину горькой несбыточности...
  
  Слова-загадки портретиста легли на меня тяжестью. Я не понимала скрытый смысл сказанного.
  
  
  
  Вернулась домой я уставшим замершим кусочком. Душнота натопленной квартиры мешала дышать, и я распахнула окно, ощутив влажный воздух с отголосками моря. Сквозь темноту ночи в темном безоблачном небе мне почудились его глаза, взглядом которых он обнимал меня при прощании. И вдруг я поняла всю пронзительность стариковских слов - Кирилл просил прощения за свою любовь, открывшуюся для него внезапно. Любовь ко мне, к романтической дурочке с философским и искусствоведческим образованием, без опыта нормальной личной жизни, с причудливым восприятием людей и пространства...
  
  Утром мне показалось, что я повзрослела и сравняла нашу с Кириллом разницу в двенадцать лет.
  
  Я записалась на курсы начинающих художников-портретистов тем же утром...
  
  ...
  
  
  
  - Филимон! Дочка приехала! - орал сосед. - Смотри, какая красивая, как твоя бывшая!
  
  Зачем он каждый раз цепляет отца, напоминая ему о больном.
  
  Прошло шесть лет, как мама ушла от отца, покинула размеренное хозяйство и уехала навсегда. Мне до сих пор сложно понять мотив ее внезапной отчужденности.
  
  Она написала письмо, в котором объяснила, что дочь (мама почему-то называла меня в третьем лице) уже выросла, определилась с нелепой для понимания профессией "искусствоведа", через год-другой выскочит замуж, заведет хозяйство... А "моя жизнь - гробовая доска" (дословно) - и всё, что ждет меня - это всегда подвыпивший муж, мычащая корова, десяток кур с цыплятами, Борька, Васька, Найденыш и тараканы... (мама перечисляла поросенка, кота и собаку. Про тараканов меня удивило, их отродясь не было в доме, наполненным уютом и чистотой).
  
  Накануне маминого бегства в наш крохотный городок приехали веселые люди. Они ц́елую неделю пели, помогали нуждающимся своим трудом и приготовленной едой, раздавали брошюры и устраивали концерты самодеятельности, торговали природной косметикой и ненужными безделушками собственного изготовления.
  
  Отец не заметил, как мать пропиталась духом безобязательности. "Никто никому ничего не должен! Это только твоя жизнь. Её надо прожить в радости, празднике и помощи людям" - таков был девиз пришельцев, которых можно было принять за распространителей Мери Кей или Иеговых, свободных художников или странников.
  
  В общем, мама взяла с собой только мешок с личными вещами и до криков петухов покинула свой дом, отправившись в непонятное земное путешествие во благо себя и мира.
  
  Отец сначала пил беспробудно. Потом как-то утром буквально выполз из дома и увидел на небе призрак Богородицы в облике жены, грозивший ему пальцем. С того утреннего часа скотина вновь обрела хозяина, соседи - безотказного мастера-столяра, и сам отец обрел второе дыхание в виде дородной тети Нади.
  
  Когда я приезжала - на столе невиданной пирамидой в течение двух часов строились ватрушки, пирог с капустой, огромная сковородка румяной картошки, соленья, домашняя колбаса, окорок, зажаристые куриные ножки и прочее не съедаемое количество вкусностей.
  
  Тетя Надя работала поваром, но ее умение каждый раз удивляло меня своим профессионализмом и скоростью сотворения.
  
  Ближе к ночи, когда тетя Надя первой отправлялась спать, отец втихаря выспрашивал новости о маме.
  
  Последнее письмо я получила от нее два года назад из Канады, даже не письмо - открытку. Её почерк ровно сообщал, что она счастлива, принося радость людям, являясь последователем Красного креста.
  
  - Мата Хари, твою мать, - выругался отец. У него еще болела память, не давая покоя сердцу.
  
  ...
  
  Отпуск обычно я начинала с поездки к отцу, а потом - море... Но сейчас свой визит к волнам я решила отложить. Кроме Балтики - никуда не тянуло, а сосновый берег еще больно отражался в моем восприятии.
  
  
  
  Потом была долгая зима, зима без него... Начинался апрель.
  
  
  
  Когда я нарисовала первый портрет Кирилла, точнее, даже набросок его профиля, у меня внутри возникло непреодолимое желание найти его могилу. Как чудовищно и страшно прозвучало во мне это грубое неживое слово. Но я набрала заветный номер, надеясь, если не на чудо, то на справедливое равновесие, в которое верила - что всё в жизни имеет свой баланс. И чтобы уравновесить, а в данном случае, поставить точку, мне нужно знать его последний адрес.
  
  Металлический женский голос без расспросов назвал его.
  
  ...
  
  
  
  На окраине большого села́ я не нашла его имя ни в книге регистрации, ни в устном заверении сторожа кладбища, который после грустного замешательства подсказал мне деревеньку, чье название-двойник отличалось лишь ударением и отдаленностью.
  
  Меня удивила некоторая заброшенность, тишина и трогательная доверчивость местных обитателей. Немногочисленные дома не закрывались на замки. К двери подставлялась палка, что сигнализировало окружающим отсутствие хозяев, что некому принять гостей. Наверное, я поселилась бы в подобном коммунизме и полном доверии друг другу лет так через тридцать.
  
  
  
  На заброшенном кладбище его могила выделялась обилием венков и количеством просторного места рядом, будто хозяин участка предлагал со временем расположиться всем желающим.
  
  В голове строились вереницы вопросов - зачем обеспеченный человек просил похоронить себя столь далеко от столицы? Зачем столько места для одинокой могилы? И почему на памятнике только имя и отчество без фамилии, без даты рождения и времени смерти, только время года - "Осень".
  
  Я подняла голову к небу, редкие завитушные облака, как сказочные кораблики моего детства.
  
  
  
  - Какое синее, синее небо, как его глаза, - произнесла я вслух.
  
  
  
  Неожиданно хрустнула ветка, я вздрогнула и обернулась. Небольшого роста человек неопределяемого возраста в замусоленной одежде держал в руках поверженный прут, который он только что надломил, выпустив характерный звук. Он внимательно меня рассматривал. Я кивнула, подразумевая "здравствуйте".
  
  
  
  - Зачем тут?!
  
  
  
  Я еле сдержала улыбку, прикрываясь рукой от смущения. Женский голос. Значит, передо мной не мужчина, как показалось при первом взгляде. На ее требовательный вопрос я пожала плечами.
  
  
  
  - Цветы и венки не дам воровать! - она на всякий случай сделала шаг вперед, как бы показывая, что готова идти в наступление.
  
  - Мне не нужно ничего... Я знала Кирилла... Олеговича...
  
  - А... тогда ладно... А то повадился кто-то, кажный день не досчитываю один цветок...
  
  - Вы их пересчитываете?
  
  - А как же, как велено... Следить за могилкой, чтоб те, которые цвет потеряли, убирать, а новые на их место втыкать... Я хоть и такая, - женщина ударила по своим пыльным штанам, но не воровка... Ни копеечки не взяла... только то, что было оговорено... за уход и моё беспокойство... А это аж целых сто рублей выходит... в день, я теперь и хлеб белый покупаю... и многое другое... А ты кто ему?
  
  
  
  Я вновь пожала плечами. В принципе - никто, если не считать, как мне не хватает его, вернее - не хватает знать, что он где-то живой и счастливый...
  
  
  
  - А зачем нужно поддерживать определенное количество цветов?
  
  - Именно девять белых роз в центре в окружении десяти красных цветов. Я всё по картинке сделала, мне как один раз показали, так и делаю... Это до́ма у меня нет, а память отличная.
  
  - А где вы живёте?
  
  - Недалеко... там сарайка... Мне хватает. У меня как дело это появилось, я ж помолодела, силы сами откуда-то появляются... Жаль зубы новые не растут, - рассмеялась она, прикрывая рот рукой. - Меня Клава зовут, а тебя как?
  
  - Анастасия...
  
  
  
  Женщина покачала головой, задумавшись о своем.
  
  
  
  - Клава, а почему такая выдумка с цветами?
  
  - На то ответа нет. Я была тут во время похорон... осенью... Скажу я тебе, перепугалась я тогда... думала меня сейчас схватят да куда-нибудь в овраг бросят. Приехали лимузины, ребята вышли, как шкафы квадратные. А потом среди них дамочка - вся в черном... и очки черные на пол-лица... Я пришла, когда могила уже засыпана была, да и эти шикарные тоже приехали как раз. Постояли, венки сгрузили и уехали. А утром я в дверях своего сарайчика, вон он там у меня стоит, отсюда видно, нашла бумажку, а в ней инструкция - как ухаживать за могилкой, какие цветы по цвету и счёту. Еще конверт с деньгами, где мой гонорар и купить всё по уходу... Так и написано было, что сто рублей в день мне причитается... Я как начала пересчитывать, а там - на полгода вперед моей зарплаты... Ой! Окаянная! Опять проболталась! - она судорожно похлопала себя ладошкой по губам.
  
  - Ты ничего не слышала! Поняла?
  
  Я кивнула.
  
  - Вот уже считай зиму и весну я присматриваю...
  
  - А дама в черном больше не приезжала?
  
  - Не приезжала...
  
  - А когда деньги кончатся, вы уйдете отсюда? - мне хотелось отдать ей последние пять тысяч, чтобы она осталась.
  
  - Да куда я пойду... и не в зарплате причина, я бы и даром... Но вот неделю назад опять в своих дверях утром конверт нашла - как говорят - продолжение контракта, - она улыбнулась, вновь пряча отсутствие зубов. - Но это не дама, кто-то из помощников. От нее долго запах духов оставался, а здесь - ничего... Так ты кто ж ему? Ты часом, не Кирилловна? Сколько прожил- то, упокой его душу?
  
  - Сорок семь... ему было...
  
  - Молодой какой... Значит, Кирилловна?
  
  - Я знакомая...
  
  ...
  
  ...В размеренной жизни, когда в течение недели или месяца моё время распланировано, а встречи обговорены и назначены, то люди, с которыми чаще всего общаюсь, предсказуемы. Но бывают такие неожиданности, когда внезапное столкновение откроет для души понимание нового, не входящего в привычные рамки откровения.
  
  Сначала - неожиданное письмо Кирилла и встреча с "чеховским" старичком, потом с портретистом, и вот теперь мой приезд в незнакомое полузаброшенное место, где навсегда упокоился мой самый дорогой человек в наступившем одиночестве, где непредсказуемый случай познакомил меня с забавной неунывающей Клавой.
  
  
  
  Она пригласила меня в свой сарайчик на чай, гордо рассказывая о своем быте.
  
  
  
  - У меня теперь и чайник есть, заварка в пакетиках и керосинка.
  
  Пока мы пили чай, Клава рассказывала о своей жизни - совсем немного, не вплетая меня в подробности своего бомжевания, просто часто повторяла, что "так сложилось". Говорила о своей новой "привязанности" - как выразилась она, обходя слово "любовь", считая данное чувство привилегией одаренных, к коим себя не причисляла. Любить - не всякому дано, а привязаться может каждый - хоть к человеку, хоть к собаке. Кстати, у нее и пёс имелся - лохматый, блохастый, то и дело почесывался, умильно поглядывая то на меня, то на хозяйку. "Привязанностью" она называла мужичка из села - "плешивенький, худющий молчун с добрыми глазами".
  
  
  
  - Но я его в дом не приваживаю, еще чего! А то поселится, а меня из сарайки долой, знаю я этих мужиков. Был у меня в юности бородач один, ой, крови попил, если б на пользу, как донор, а то всё силы из меня тянул... Ну его... А Олегович тебе кто? Работали вместе?
  
  
  
  Неустроенная судьба настоящего человека не делает из него хищного зверя или пугливого мышонка, сохраняя в сердце частицу человеческого участия. Вот и Клава. Она на уровне каких-то вибраций почувствовала и приняла мое молчание и влажные глаза.
  
  
  
  - О-о, девица... Видать амурные дела у тебя... Я не из любопытства... но жуть люблю истории про любовь... расскажи...
  
  
  
  Что рассказать неунывающей Клаве?
  
  Не боясь показаться сумасшедшей - я, которая на основе трех дней общения полюбила взрослого чужого мужчину, просто выдавила из себя выдуманную историю - что мы были вместе, недолго, но близко, что у него была законная жена, что о его смерти я узнала внезапно...
  
  
  
  - Жаль, ребеночка прижить не успела, бедолага ты... Видать, хороший мужик был... Эх, давай наливки жахнем...
  
  
  
  Я вспомнила наливку старого художника-портретиста. О чём я тогда подумала - что бывшая жена Кирилла - агент вражеской разведки... Вражеской? Быть может, она была "чужой среди своих"?
  
  Необъяснимо для себя... я осталась ночевать у Клавы.
  
  
  
  Утро было восхитительным. Выходя из сарайчика, только приоткрыв дверь, всё моё восприятие целиком и полностью окунулось в необъятное небо. Его глубина, синева и недостижимость мгновенно напомнили о Кирилле, человеке, который опрокинул мою жизнь не то чтобы с ног на голову, но мысли о нем, мечты и раздумья настолько перевернули моё существо, что я менялась внутренне стремительно, прогрессивно, как не менялась за последние десять лет.
  
  Я вдали от него тянулась за ним. Зная его пристрастия к музыке, я прослушивала огромное количество исполнителей, пытаясь разобраться в немыслимом музыкальном потоке, зная его привязанность к литературе, я залпом перечитала классику, непонятую и нелюбимую со школьной скамьи, а стихи, огромное количество которых он помнил - всё это - необъятная даль, недосягаемая и манящая линия горизонта, засасывающая объемом еще более необъятного.
  
  Я каждый раз мысленно благодарила Кирилла, часто вспоминая фразу из подросткового фильма - "В моей смерти прошу винить Клаву К." - (никакого отношения к моей новой знакомой это не имело).
  
  Отвечая отказом одному, который с детского сада был влюблен в главную героиню, девушка четко озвучила причину моего крылатого внутреннего роста - "Ты всё время дарил мне себя, а ОН подарил мне меня!"
  
  Именно так! Кирилл, сам того не зная, подарил мне новую меня...
  
  От взгляда в пронзительное небо захотелось плакать... нестерпимо и больно. Больно от исчезнувшей навсегда вероятности повторения...
  
  
  
  Я присела на лавочку возле могилы. Клава, чтобы не мешать, ушла в деревню к своей "привязанности". И я, будто привязанная, смотрела и пересчитывала цветы.
  
  Как странно - девять белых в центре и десять красных по кругу. Нечётное и чётное...
  
  Я взяла палочку и, не зная зачем, написала свое имя на песке около могилы. Первый дождь, конечно, собьет мою надпись... но я вдруг поверила, что, если моё имя останется здесь хотя бы на сутки, то ему там, на небе, будет приятно.
  
  "Анастасия" - подпись получилась корявой... Внезапно на безоблачное пространство налетела огромная серая туча, и крупные капли безжалостно упали на песок.
  
  
  
  - Не надо! - крикнула я, призывая дождь остановиться.
  
  Моё имя медленно заполнялось крупными выбоинами в песке. Я смотрела на исчезающие буквы, и мгновенная догадка почти подбросила меня со скамьи. Девять букв - в моем имени девять букв! Девять белых роз!
  
  Я настолько разволновалась, что, не замечая дождя, лихорадочно продолжала писать свое имя, вновь и вновь проглатывая подкатывающий комок в горле.
  
  
  
  Отогреваясь в сарайке Клавы, сомнения вновь заполнили мою жизнь, и я уговорила себя, что совпадение ничтожно. Возможно, в имени его новой жены тоже было девять букв...
  
  К вечеру дождь закончился. Клава, провожая меня, продолжала сочувствовать. На прощанье она окликнула меня.
  
  
  
  - Послушай... я ведь вспомнила... в день похорон кто-то из тех шкафов лимузинных назвал дамочку Зоей...
  
  
  
  Внутри меня что-то подпрыгнуло на грани солнечного сплетения и обожгло гортань...
  
  ...
  
  
  
  Я вернулась в Москву.
  
  
  
  - Анастасия, рад вас приветствовать, - бодрый голос Станислава Эдуардовича приятно меня освежил.
  
  Лестница упорно звала вверх среди крашеных давно не открываемых дверей. Да, зайти с улицы в мастерскую художника невозможно, в этом я убедилась сама.
  
  С каждым двадцатисантиметровым поднятием на высоту ступеньки у меня замирало сердце, и совершенно не от крутизны, а от неконтролируемого трепетного восторга - эти ступени помнили шаги Кирилла. Сумасбродная мысль, что в воздухе еще витает его присутствие, не отпускала меня...
  
  
  
  Зная о живописи почти всё, я ходила по мастерской, открыв рот. Станислав Эдуардович рисовал в разной манере и многообразных традициях, смешивая стили и направления. Холсты законченные и заброшенные, три мольберта, многочисленные баночки, открытые тюбики, многослойные палитры, тряпочки, корзинки с выброшенными кистями, подрамники и неиспаряющийся запах масляных красок, льняного масла, растворителей.
  
  Среди сотни картин я замерла около небольшого наброска, стоящего между рамами в окне.
  
  
  
  Часть янтарного песка казалась настоящей, крупинки будто переливались в лучах заходящего солнца, рассыпавшись вдоль края спокойного темного моря. Близкие следы по кромке... оставленные узкой женской ступнёй. Я погружалась в пейзаж, будто сама легла на большой желтый бугристым плед, подставив ладони под подбородок, и смотрела на уходящий закат. А песчинки слегка перекатывались, встревоженные моим нешумным дыханием.
  
  Я с трудом перевела взгляд на Станислава Эдуардовича.
  
  
  
  - Да... это была интересная работа... хорошо проработан передний план, а вот даль - только набросок... И, кстати сказать, - это была последняя работа... Она не закончена... В общем, если мне не напоминать, то я отвлекаюсь...
  
  Я осторожно провела пальцем по полотну.
  
  
  
  - Вам понравилось? Могу подарить...
  
  - А как же заказчик? Вдруг он вспомнит и попросит завершить?
  
  - Едва ли... Забирайте!
  
  - Но если заказчик объявится, я верну картину...
  
  
  
  В тишине своей квартиры я любовалась подаренным искристым песком, лёжа на полу. Мне слышался шум засыпающего прибоя в уходящем дне, который таял, цепляясь длинными тенями за еле уловимые силуэты корабельных сосен...
  
  Необъяснимым порывом я вскочила, притащила свой ученический мольберт на кухню, где ярче всего светила лампа, и, роняя тюбики, воспалённо начала рисовать.
  
  Через несколько часов, когда за окном забрезжил рассвет, я закончила картину!
  
  
  
  Песчаный берег Балтийского холодного моря, далекие чёткие сосны, зовущие своими вершинами, и кусочек ясного неба, не успевший спрятаться в алеющем закате, где среди одного тающего облака можно было, присмотревшись, увидеть мужской профиль...
  
  Я отступила на пару шагов назад и удивилась увиденному - как гармонично у меня получилось, а потом с отрезвляющим ужасом остолбенела, выронив кисть.
  
  Как я могла прикоснуться к чужому закату? Натворила...
  
  Я повела себя, как малыш. Чтобы меня не ругали, надо либо спрятать нашалённое (от слова "шалость"), либо сделать вид, что я тут ни при чем...
  
  Я отвернула картину от себя. Вот! Будто ничего не было, а, когда высплюсь, голова подскажет решение этого казуса.
  
  На обратной стороне холста бисерным почерком было что-то написано... В пору брать лупу, я приблизила глаза к чернилам. Непросматриваемые цифры, похожие на номер, и подпись - "Август. Юрмала. Кирилл".
  
  
  
  Тот взрыв внутреннего жара, который в мгновение опалил меня, был похож на выброс лавы проснувшегося вулкана. Меня затрясло. Я не знаю состояние человека на пороховой бочке, но именно такое состояние я ощущала сейчас...
  
  В пять утра я мчалась к художнику, попирая все правила приличия. Даже не усомнилась, что могу застать его спящим. Каждая клетка моего тела пульсировала, прибавляя скорости.
  
  Художник не спал, ностальгируя по былому. Я влетела в его мастерскую с картиной и выпалила с порога.
  
  
  
  - Это картина Кирилла! Понимаете, моего Кирилла - он заказчик вашего песка!
  
  Станислав Эдуардович аккуратно поставил картину на мольберт и с интересом стал разглядывать полотно, не выражая удивления моим кричащим словам.
  
  
  
  - Настя... у вас получилось... Не то слово, как получилось... Она практически завершена, если только позволите несколько штрихов...
  
  Он начал неторопливую лекцию, где нужно добавить тени, где немного притушить цвет, как придать глубину и объемность. Я слушала его и не могла взять в толк. Он что (!) не расслышал, что я сказала?
  
  - Это... картина... Кирилла... он... ее... заказал... вам! - четко разделяя слова, произнесла я внушительным тоном.
  
  
  
  Его реакция удивляла меня с каждой секундой. Не обращая внимания на мои слова, он закончил речь мастера. Потом среди множества кистей нашел нужную, в нескольких местах слегка поколдовал осторожной щетиной, пальцем притушевал цветность масла, бережно повернул картину к свету и вытер руки о салфетку, не отрываясь взглядом от исправленного.
  
  У меня возникло ощущение, что он забыл обо мне, будто находился в мастерской один на один с картиной.
  
  Я приготовила кулак, чтобы кашлянуть в него, когда неожиданно раздался его голос.
  
  - Да... истинно получилось... именно так, как должно было быть... Я поздравляю Анастасию Филимоновну - экзамен ты выдержала! Среди расставленных картин, ты выбрала его сюжет. Истинность чувств проверяют только время и обстоятельства. Когда вокруг много алчных, расчетливо предающих людей - человек перестает верить, а жить без веры невозможно... вот сердце и не выдерживает, и рвётся... Кирилл принёс эту картину в августе, когда вернулся после знакомства с тобой... Сомнения, сомнения и еще раз сомнения червоточили его душу... Выбрал одну, а полюбил другую за три дня знакомства, как мальчишка... Не справившись с новым выбором, он ушел от нас... Прости, милая Настя, бедная Настя, за мою жестокость и некоторую неправду... Кирилл - мой сын...
  
  
  
  Калейдоскопом завертелись картинки в голове, которая нестерпимо заныла, причитая, повторяя последние слова - "Кирилл - мой сын...".
  
  Юрмала - остывающий песок - глаза Кирилла слишком близко при расставании - письмо - чеховский старичок - могила с цветами - Клава - художник-портретист - ускользающий песок - мои кисти, краски и - ступени, ступени, ведущие в мастерскую...
  
  Я бежала вниз, слыша вдогонку:
  
  - Прости, прости, прости... нас...
  
  
  
  Я долго плакала в подушку, как школьница. И никак не могла остановить поток слез, не понимая причину своего рёва. В чём я могу обвинить старика? В том, что он недоверчив, ему зачем-то понадобилось убедиться в моей любви. Потеряв сына, он хотел знать, что память о его мальчике живет не только в старом сердце.
  
  Наверное, я плакала от боли... лучше бы я не знала, что жила в его мыслях... Было бы легче ощущать свою ненужность, и мои чувства постепенно бы ушли в долговременную душевную память... Но теперь, зная, что я была любима... Как страшно, боже мой, как чудовищно несправедливо! Как нестерпимо жарко внутри!
  
  
  
  Я набрала номер Станислава Эдуардовича и просто молчала в трубку.
  
  - Настенька... я верил, что вы позвоните... Благодарю вас... Простите...
  
  - Почему вас зовут Станислав?
  
  - Это творческий псевдоним, с которым я живу более сорока лет. Мне тогда хотелось искромётной славы - стань славным - Станислав...
  
  - Почему... Кирилла похоронили так далеко?
  
  - Это его желание... когда-то в той деревеньке пару веков назад началась наша фамилия, нечто вроде семейной усадьбы... Вы не были в усадьбе? Это, как мне кажется, единственное, что осталось в его собственности на сегодняшний день... Тяжелый развод, да и Зоя... Там был когда-то покосившийся особняк, который Кирилл восстановил и свозил туда мои и свои картины... Обстоятельства помешали ему закончить последнюю... Но вы в точности всё воплотили... Это провидение, вы посланы были ему...
  
  - Он болел?
  
  - Что вы, милая Настя, совершенно нет. Как это до сих пор непостижимо для меня... В тот день он пришел в мастерскую внутренне подтянутым, собранным, без эмоций... В подобном состоянии его лучше не расспрашивать... Он долго вертел свой набросок в руках... Потом протянул мне конверт и комментарий к нему, чтобы я позвонил вам спустя три дня и просто отдал предназначенное... Я не предполагал, что вы так отреагируете. Видя ваши влажные испуганные глаза, я понял, как вам дорог мой сын... Простите старика, простите великодушно...
  
  Он замолчал.
  
  
  
  - Вы видели его... мёртвым? - несколько жестко спросила я.
  
  Он вздохнул.
  
  - Кирилл был человеком несколько своенравным, не сказать экспансивным... О его смерти мы узнали в день похорон от нотариуса... Зоя тут же помчалась к усадьбе... Зоя - это... впрочем, уже совершенно не важно, кто она... А я добрался до деревни только через неделю, физически не мог подняться... Я не верил бумагам, но нотариус меня убедил, что воля покойного заключалась в желании полного одиночества при похоронах, с определенной надписью на граните, с перечнем всех необходимых действий после... Вот и всё...
  
  
  
  ...
  
  Прошёл недолгий дождь, весеннее солнце старательно высушивало проселочную дорогу, идти становилось легче. Мой рюкзак, наполненный разными вкусностями к чаю и полезной пищей для питомца, не отягощал мои плечи. Шагалось легко и привычно, будто я знала каждую ямку или бугорок на пути.
  
  Солнце светило в затылок, согревая мой капюшон и растрепавшиеся волосы. От быстрой ходьбы становилось жарко, да и весна полным правом начинала владеть окрестностями живописного места. Луговая трава вдоль дороги набирала высоту и зелень. А березовые ветки, усыпанные мелкой листвой, приветливо махали навстречу.
  
  Еще издалека, сверяясь с навигатором, я увидела бревенчатый дом с толстыми витиеватыми колоннами, поддерживающими широкий балкон. Пять огромных окон почти в пол придавали дому воздушный стиль. Деревянное зодчество, будто сошедшее с картинки, привлекало путника тишиной и радушием. Верилось или чудилось, что где-то на веранде уже закипает самовар, ждут румяные бублики, крупные куски рафинада в хрустальной вазочке, круглый пушистый хлеб и розеточки с душистым вареньем вишневых, клубничных, сливовых ароматов. Я подходила к усадьбе.
  
  Я обошла дом, заглядывая в окна. Никаких признаков жизни.
  
  Доверие в деревне, когда жители, уходя, подставляли палку к двери, перенеслось и на усадьбу. Палки не было, но ключ традиционно прятался под ковриком. Я вошла...
  
  Просторная прихожая с высокими порогами выходящих в нее дверей. Принятая хитрость при строительстве бревенчатых домов, расположенных вдалеке от южных границ страны. Чтобы холод не гулял по полу, высокие полуметровые пороги оберегали дом от низких сквозняков.
  
  Комната-гостиная - зачехленные кресла, прикрытый полотном дубовый сервант, огромный стол и стулья с высокой прямой спинкой. Я обеими руками приподняла стул. С трудом оторвав его от пола, я ощутила всю его мощь и фундаментальность.
  
  Как зачарованная я ходила вдоль стен, где с ярких полотен смотрели на меня уголки нашей красавицы России с ее перелесками, полями, вековыми елями, с прозрачной гладью широкой реки. Времена года на десяти полотнах...
  
  Странное шебуршание в прихожей нарушило мое любование. Грозное топанье ног достигло гостиной, и в комнату влетели камуфляжные люди... Я прижалась к стене...
  
  Мне не вязали руки, на меня не орали... После неловкой минутной тишины пришельцы сняли с лица вязаные маски... Вошел старшой, который угадывался по вальяжной походке и последним выходом на сцену.
  
  - Гражданочка, предъявите документы, и зачем вы проникли в дом?
  
  После процедуры знакомства старш́ой с маленьким войском торопливо покинул дом, поговорив по телефону со Станиславом Эдуардовичем. Как оказалось, жилище стояло на сигнализации при всей своей внешней открытости...
  
  Мне разрешили остаться ночевать.
  
  
  
  Клава появилась в дверях, смущенно пряча радостную улыбку. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, нервно вытирая фасад ботинок о заднюю половину брючин.
  
  Мне не удалось перетащить ее через порог. Дотянувшись до края столика у окна, она поставила бутылку с наливкой.
  
  
  
  - Отдыхай. У нас деревня - новости разлетаются мгновенно... Вот лекарство от стресса.
  
  Мой весомый аргумент, что я не буду пить одна, перевесил стеснительность Клавы.
  
  
  
  Она болтала обо всём. И чем чаще она наливала, тем сюжетнее становилась ее речь. Далеко за полночь она, спохватившись, заторопилась домой.
  
  Я, держась за стены, довела свое неразумное вялое тело до спальни. В горизонтальном состоянии всё превратилось в карусель - пол, потолок, люстра, ковер - будто меня испытывали в барокамере для отправки в космос... Сквозь непонятный гул и звон я желала провалиться поскорее в сон, чтобы чувство тошноты незаметно исчезло...
  
  
  
  ...Я сидела на берегу засыпающего озера, где гладкая вода успокаивающе взирала на меня глазками желтых кувшинок, которые дружно подмигивали мне... Я откинулась на траву. Небо было темным-темным, без звезд, млечного пути и луны. Я непроизвольно дернула рукой, по которой пробежала щекотка. Мне казалось, я скинула шаловливого жучка или паучка, но через секунду щекотание повторилось. Я присела... и отпрянула, а потом в порыве, с силой, на которую была способна, прижалась к нему. Он гладил меня по коже и смотрел своими пронзительными синими глазами, обнимая меня взглядом. Я почувствовала, что он захотел уйти, и вскочила, цепляясь за его руки, ноги, и молила не исчезать... Слезы текли по щекам, обещая превратиться в истерику. Он целовал мое мокрое лицо, прижимая к себе... Желая спрятаться от возникающей боли потери, я пыталась зарыться в него, ощутить его запах и силу притяжения...
  
  Мы сливались как два магнита, он перестал отталкивать мои руки, осыпая меня потоком покоряющих ласк. Моё существо было подобно податливой глине, из которой он мог лепить все что угодно. Я растворилась в его поцелуях. Я была счастлива, неприлично счастлива, видя миллиарды крошечных звезд в космическом ночном пространстве...
  
  
  
  Жаропонижающее с успокоительным, которое я выпила после внезапного знакомства со старш́им и его войском, а потом вкусное количество Клавиной наливки сыграли со мной неприятную шутку в виде галлюцинаций.
  
  Сквозь пробуждение я чувствовала, как чудовищная головная боль выползала изнутри. Амплитуда ее возрастания напомнила ту пронзительность при расставании с Кириллом, когда я сжала свой поцелуй.
  
  Меня лихорадило всё утро, пока сердобольная Клава не принесла прозрачного бульона и не стала отпаивать меня с ложечки, как ребенка.
  
  Я вспомнила слова тети Надя, новой жены отца, которая говорила, что если во сне цепляешься за покойного - значит, обязательно заболеешь. Похоже, сбывается, меня трясло до обеда, потом я вновь провалилась в сон.
  
  
  
  Через три дня я встала на ноги, будто после приступа малярии. Похудевшая и бледная, но с невероятным ощущением внутреннего покоя и безмятежности.
  
  Утро. Весеннее утро - что может быть чудеснее яркого солнца, заглядывающего в твои окна, и пронзительного чистого, почти летнего неба.
  
  Время прощаться. Клава, имея природную чуткость, стояла поодаль, когда я подошла к могиле.
  
  
  
  Что это?!
  
  Я зажмурила глаза на несколько секунд, желая восстановить равновесие, и вновь открыла их. Ничего не изменилось. Надпись по-прежнему оставалась на песке. Я растерянно обернулась к Клаве.
  
  - Что это? Это вижу только я?
  
  Клава быстрыми мужскими шагами подошла и, прочитав, в порыве хотела стереть, чтобы всё было как прежде. Но как прежде не будет...
  
  - Стой! Это я написала? Я приходила сюда той странной ночью?
  
  Клава отрицательно замотала головой, напоминая, что она каждое утро и вечер считает цветы на могиле. Я присела на край скамьи, постигая смысл увиденного.
  
  Клава топталась рядом, не зная, как меня успокоить, и внезапно прошептала:
  
  - Если имя вначале, значит, это обращение...
  
  Крестясь, она попятилась назад.
  
  Я, не мигая, смотрела на песчаные буквы. Если это шутка - то самая злая и беспощадная...
  
  "Анастасия... Я люблю тебя".
  
  ...
  
  
  
  Плохо понимая ситуацию, в которой я находилась, не желая сходить с ума от непостижимого, я решила во что бы то ни стало разобраться с этой историей.
  
  Я вернулась в Москву, встретилась со Станиславом Эдуардовичем и показала ему фотографию песчаного признания.
  
  Конечно, он принял меня за сумасбродную барышню, но логичность моих аргументов, что кроме меня, Клавы и самого Эдуардовича - никто не знал историю наших трех дней с Кириллом, и потому...
  
  - В общем так - я не писала, Клава не писала, значит, только вы!
  
  Я выразительно посмотрела на старичка, который, отбросив свой чеховский образ, совершенно по-детски заморгал глазами.
  
  
  
  - Тогда кто? Кто ответит? - неприлично громко произнесла я.
  
  
  
  Старик развел руками и замер. Я будто прочитала его мысли и присела от неожиданности. Почему мне не приходило это в голову?
  
  - Вы думаете... это... он?
  
  Старик промолчал, но я вновь поняла ответ по его глазам -"Больше некому".
  
  В течение долгих секунд мы растерянно смотрели друг на друга. И почти одновременно произнесли:
  
  - К нотариусу!
  
  
  
  В своей жизни я не часто сталкивалась с представителями нотариальных контор, но определенный типажный образ присутствовал в моём понимании. Потому удивление и ещё раз удивление стали моей долгой реакцией, когда нотариус принял нас.
  
  Модельная внешность, идеальной посадки дорогой костюм, ботинки - совершенно из другой космической галактики - открытый лоб, открытый взгляд, открытая голливудская улыбка - картинка из американской счастливой жизни под лозунгом - "Теперь у вас всё будет в порядке!"
  
  - Меня зовут Аристарх Альбертович!
  
  (Конечно! Разве могут звать этого красавчика как-то иначе).
  
  
  
  Он вспомнил Станислава Эдуардовича, выслушал без тени легкой улыбки моё отчество, заказал нам кофе и что-то типа засахаренной экзотики, и с отеческим участием в глазах был весь во внимании.
  
  Точного плана, как и точных вопросов у нас заготовлено не было, потому мы попросили Аристарха познакомить нас с подробной инструкцией Кирилла по его захоронению.
  
  Он повторил, что по желанию клиента никто не должен присутствовать во время ритуала, и никаких поминок. Оповестить родственников клиента и людей, указанных в списке, в день погребения, что и было сделано неукоснительно.
  
  
  
  Мы вышли из нотариальной конторы в некотором недоумении.
  
  - У меня ощущение, - начала я, - что Аристарх что-то недоговаривает...
  
  - По закону - всё точно... но у меня предчувствие, схожее с вашим, Настенька, хотя он и выразил неподдельное изумление, когда вы спросили о надписях на песке.
  
  Вопрос - кто оставил послание для меня возле могилы?
  
  
  
  Через три дня я была удивлена звонком нотариуса, который пригласил меня в контору.
  
  Комната ожидания была выполнена в классическом английском стиле - зелень с грецким орехом. Я сидела на кожаном пупырчатом диванчике, не решаясь облокотиться. Станислав Эдуардович (тоже с прямой спиной) опирался кистями на зонт-трость. Его красивый твидовый костюм цвета мокрого асфальта приятно оттенял плюшевое кресло. Приглушенный шторами солнечный свет из окна стройными линиями красовался на паркете.
  
  Внезапно в тишине распахнулась дверь, и вошла элегантная особа лет тридцати - изысканный стиль и отталкивающая холодность. Она пробежала глазами по нам, кивнула и села на стул возле стола нотариуса. В открытую дверь вошел красавец Аристарх.
  
  
  
  - Рад вас приветствовать. Больше мы никого не ждём.
  
  Далее была киношная фраза - о важности момента, о сохранении присутствия духа и соблюдении приличий во время прочтения завещания покойного.
  
  Я внутренне содрогнулась при слове "покойного" и зависла в неприятном осмыслении сказанного.
  
  
  
  - Завещание оформлено в соответствии с правилами, утвержденными ГК РФ, статья 1124... исполнение воли завещателя в полном соответствии с его желанием... Ввиду отсутствия прямых потомков, в частности, детей наследника, обязательная доля остального имущества не выделяется...
  
  
  
  Сосредоточившись на своем внутреннем звоне при слове "покойного", я ничего не поняла из прочитанного Аристархом, потому смутилась от стального взгляда красивой дамы.
  
  
  
  - В принципе, я так и предполагала... Мне и не нужна эта рухлядь! Всё, что надо, я получила!
  
  Она демонстративно вышла и хлопнула дверью.
  
  - Это Зоя, - тихо добавил Станислав Эдуардович.
  
  
  
  - Предлагаю, не откладывая, оформить право на дарственную. Надеюсь, паспорт у вас с собой, Анастасия Филимоновна?
  
  
  
  Звон в голове прекратился, я будто очнулась и уставилась на Аристарха. Нотариус, видимо, часто сталкиваясь с подобным ступором присутствующих при оглашении завещания, невозмутимо повторил специально для заторможенных.
  
  
  
  - Всё свое имущество я отдаю в дар Филипповой Анастасии Филимоновне!
  
  - Имущество? Мне ничего не надо, - пропищала я, вжимаясь в диван.
  
  - Это ваше право, но для отказа вы должны сначала вступить в права. Будьте добры, паспорт.
  
  
  
  ...
  
  Я люблю небо в том необъятном объеме, когда по гладкой голубой поверхности скользят облака. Их причудливые образы мгновенно заполняют мои мысли. Но где бы я ни подняла глаза к небу, рассматривая чудо природы, я подсознательно неизменно ищу любимый образ. И мгновенно сжимается что-то комочком внутри, щипания в области носа и горла... и я опускаю глаза, приглушая боль.
  
  
  
  Заканчивался отпуск отдаленной от Москвы помещицы.
  
  Фабрик, пароходов и паровозов у меня не было, но усадьба и фермерское хозяйство с поголовьем скота да десятью лошадьми был тем необъяснимым даром, свалившимся на меня от Кирилла. Я не была богемной дамочкой, но совершенно не знала сельскохозяйственную сторону возникшего. Коров я чаще видела на картинах, предпочитая покупать пастеризованное молоко, вкус которого совершенно абстрагирует от домашнего кареглазого существа.
  
  Отпуск неминуемо заканчивался, приближая расставание, которое совершенно не вписывалось ни в мои планы, ни в мою душу. Мне мечталось, что спустя много-много лет именно эти летние недели будут самым нежным воспоминанием.
  
  А ведь чего проще продлить блаженную пору свободных дней, и взять время "за свой счёт". Так я и сделала.
  
  Станислав Эдуардович поселился со мной в усадьбе, наполняя наши дни уроками живописи и вождения. Художник настойчиво внушал, что автомобиль - необходимое условие для плавного погружения в мир личного комфорта.
  
  Когда управляющий утром понедельника предоставил мне полный отчет, в котором я ничего не поняла, и по совету красавчика Аристарха отправила бумаги независимому бухгалтеру на проверку, то экспертиза показала не только компетенцию моих подчиненных (какое странное сочетание - мои подчиненные), но и прибыль насыщенного хозяйства.
  
  Клаву с трудом удалось поселить во флигеле, пока я не убедила ее, что следить за таким большим домом я одна не смогу.
  
  Всё шло "как по маслу" - говаривал художник, отдыхая под тенью пузатой липы, тянувшейся взлохмаченными ветвями к открытой веранде. И только мои частые недомогания на фоне бесконечной бессонницы настораживали Клаву.
  
  - Может твой амулет забирает силы? Тебе бы снять этот камушек! - советовала Клава, видя моё сонное состояние день ото дня.
  
  
  
  Чаще отмахиваясь от ее придирчивого взгляда или вздоха, чем принимая во внимание, я, тем не менее, и больше из уважения к сердобольной Клаве, решила всё-таки съездить в большое село на консультацию.
  
  Терапевт выписала кучку бумажек и посоветовала сдать анализ крови прямо сейчас, пока не ушла медсестра.
  
  
  
  Солнце сияло ослепительно, птицы пели песни и знакомились друг с другом для продолжения серьезных отношений. Я смотрела на небо и вновь мысленно благодарила Кирилла за невероятный перевёртыш в моей судьбе, за счастье жить в его родовом гнезде.
  
  Свой первый пейзаж, одобренный Станиславом Эдуардовичем, я поставила на смонтированную выставочную опору под стекло напротив могилы Кирилла. Я верила, что его душа витает здесь и радуется.
  
  А через пять дней я получила данные от врача...
  
  Не поверив результатам, я проделала нехитрую манипуляцию... которая непросто ввела меня в шок, а пошатнула моё сознание.
  
  
  
  - Клава! Это не янтарь... причина моего недомогания... Мне пора в сумасшедший дом...
  
  Клава засуетилась, переставляя посуду с места на место.
  
  - Ты больна? - с испугом в глазах осторожно спросила она.
  
  - Нет... но объяснить я не могу... Я не верю в непорочное зачатие...
  
  Я достала из сумочки тест на беременность, где две красненькие полосочки активно подтверждали слова врача.
  
  У меня будет ребенок, срок шесть недель... Абсурд, которому нет объяснения в физическом смысле жизни на Земле.
  
  
  
  ...
  
  Сочное лето в образе цветастого луга и влажной зелени после грибного дождя сопровождали меня, когда я, прислушиваясь внутри себя, ощущала свое тело священным сосудом. Но чье-то незримое проведение будто разделило мое тело, ставшее похожим на песочные часы, где - верхняя часть - моё ворчливое сознание, давящее на хрупкость внизу. Мысли, мешая спать, вопили, что необходимо найти истину, а душа, спустившись на женскую чувствительность, молила о снисхождении, устав от переживаний.
  
  
  
  Однажды вечером в приглушенном коридоре возле огромного дубового буфета, опираясь на округлости потрескавшейся резьбы, стояла Клава и дрожащими пальцами пыталась ухватиться за тонкую крохотную ножку хрустальной рюмки. Рубиновая жидкость, налившись дрожащим куполом сверх нормы, готова была пролить грустные капли, навсегда оставив сочный след на крахмальной белоснежной салфетке. Застигнутая врасплох, Клава начала оправдываться.
  
  - Ты ничего не думай... Я это дело не уважаю, вот только перед сном, как снотворное... переживаю за тебя... уснуть не могу...
  
  - Точно! Это твоя наливка! Всему - причина твоя наливка! Почему я не могла понять... В тот день, когда я пришла в усадьбу впервые, сработала сигнализация, а потом мы напились твоей наливки... На утро я заболела... Теперь осталось выяснить, где я провела ту ночь? Какой кошмар! Неужели я могла выйти из дома... и неизвестно с кем...
  
  Румянец обжог мои щеки, как удар хлыстом. Клава замахали руками:
  
  - Ты никуда не выходила!
  
  - Откуда ты можешь знать?
  
  - Потому что я вернулась тогда... я добежала до сарайки, покормила пса и вернулась... я на веранде и осталась. Ты не могла пройти мимо меня. Даже пьяная, я чутко сплю...
  
  - Ой ли, чутко?
  
  - Честно... я с собой пса привела, боязно было одной возвращаться, хоть все тропинки знаю, да мало ли что... Пес лай бы поднял... а было тихо...
  
  Вместо слов я отправилась в кровать, где надеялась уснуть, убеждая себя - отложить мысли до утра, но они - "добро пожаловать" толпой, вереницей, отталкивая друг друга, суетились в моей голове, решительно обходя тот странный провал в памяти! Что могло произойти той ночью? Если я никуда не выходила, значит... кто-то приходил ко мне! От последнего умозаключения меня снова бросило в жар. Я не хочу клинического диагноза, но и жить с пугающей пустотой той ночи тоже не могу.
  
  Сон! Мой сумасшедший сон! Мне снился Кирилл! Но даже от огромного желания, от безумной выдумки дети не получаются из галлюцинаций...
  
  Никакие внутренние приказы не могли удержать мою изнывающую совесть, пролезающую едкими мыслями особенно в сгущающиеся сумерки остывающего дня. Как запретить себе думать о той болезненной ночи? Ответ прозвучал от Клавы:
  
  - На всё воля божья! А будешь переживать, дитё несчастным станет!
  
  Отрезвляющие слова! И совесть, ищущая истины во что бы то ни стало - заткнулась...
  
  
  
  ...
  
  Пару месяцев назад в нашем хозяйстве родился жеребенок - прелестное игривое существо, имеющее редкую способность обходить хмурых неулыбчивых людей. Наше знакомство состоялось именно благодаря этой необыкновенной особенности. Рыж, фыркая, пятился назад и слегка прижал меня. Испытывая к лошадям очень отдалённое благоговение, я естественно испугалась и замерла и, как мне помниться, даже закрыла глаза, оставаясь к его крепкому телу боком. Рыжик прошелся шелестящими губами по моим волосам, бархатной мордочкой нашел мою обездвиженную руку и буквально чмокнул.
  
  И стоило мне на следующее утро появиться на ферме, он осторожно приблизился, повторил своё причмокивание и с тех пор стал сопровождать меня в течение долгого дня, как верный пес, подарив мне то чарующее соприкосновение близкого знакомства с умным животным, которое рассекречивает душу, выпуская в атмосферу таящуюся нежность.
  
  Каждое новое утро дарило ощущение тихого счастья, счастья изнутри, которое добавлял мне жизнерадостный Рыж. Сбегая с фермы, он приходил к усадьбе непременно к моему завтраку, который в силу возникших обстоятельств теперь имел чёткий режим конкретного часа.
  
  Но однажды утром я не увидела приветливую любопытную мордочку и не услышала лёгкого постукивания в стекло. Рыжика непривычно не было.
  
  Заболел? - была первая мысль, и, быстро собравшись, я поспешила к ферме.
  
  
  
  Привычная суета, утренний распорядок и заботы. Никто не заметил, куда отправилось свободолюбивое создание. Зная царские замашки жеребёнка, его не привязывали, но закрывали в отдельном загоне, из которого он упорно выбирался каждое утро, отправляясь к усадьбе, но сегодня Рыжик до меня не дошёл.
  
  Неприятное чувство прозвонило колокольчиком, стоило мне вспомнить приезд накануне соседского фермера. Увидев Рыжика, он настойчиво предлагал любые деньги, не принимая во внимание, что Рыж не продаётся. Искры недовольства так и сыпались в стороны, когда я пошла прочь, осознав, что не могу втолковать ему о нереальности подобной сделки. Мне не хотелось думать о похищении, но мысли упорно пробирались в голову.
  
  По предупреждению синоптиков, сегодня обещали сильный порывистый ветер. Быть может, имея невероятную чувствительность к проявлениям природы, Рыжик просто где-то спрятался. Однажды в сильный дождь я нашла его в дальнем углу гаража. Но, обойдя все задворки известных мне мест, Рыжика я не нашла.
  
  Беспокойство возрастало с усилением ветра. Я вышла в поле недалеко от усадьбы и пошла вдоль опушки по лесочку, где мы часто гуляли вдвоём.
  
  По непонятному внутреннему призыву я углубилась в лес, где нашла на ветке голубую ленточку из украшения Рыжика, которую я вплетала в гриву. Значит, рассерженный фермер точно ни при чем. Но куда понесло моего любимца - непонятно.
  
  Порывы ветра наклоняли верхушки берез с нарастающей силой. Разумная мысль "вернуться домой" перекрывалась желанием - "найти Рыжика". Ему страшнее, чем мне.
  
  И, цепляясь за стволы, я спустилась к глубокому оврагу, со страхом ожидая увидеть упавшего жеребёнка с переломанной ногой. Но в овраге никого не было. Передохнув, я переправилась через овраг в чащу леса.
  
  - Рыж! Рыж, где ты? - мой крик тонул в порывах ветра.
  
  Листья, сорванные с деревьев, кружились вокруг меня. И неприятное чувство неминуемой опасности множилось внутри, отзываясь в области солнечного сплетения неприятным комочком. Но я упорно шла на помощь. Я была уверена, что Рыж попал в беду.
  
  Высоко в небе неожиданно сильно грохнуло, и начался пронзительный сильный дождь, который хлестал по мне будто "душ Шарко".
  
  Я присела от неожиданности, стараясь прикрыть ноги тканью юбки, чтобы уменьшить стегающую боль по коже. Промокнув мгновенно, идти дальше я не могла.
  
  Спрятавшись под ветками огромной ели на бугорке, я смахивала крупные капли с лица и вглядывалась сквозь стену дождя в пространство вокруг себя. Но только туманная даль, и размахивающие еловые лапы. Я дрожала от холода, страха одиночества, чувствуя мизерное существование собственного "я" перед разбушевавшейся стихией.
  
  И вдруг сквозь шум и шквал летящей с неба воды, я услышала отдалённое ржание.
  
  - Ры-жик! - я пыталась перекричать дождь.
  
  Выскочив из-под колкого укрытия, я поскользнулась на пропитанной водой траве, упала и поехала вниз, будто с ледяной горки. Защищая руками лицо и живот от высокой травы, которая била по мне намокшими метёлками соцветий, я летела с горки неизвестно куда. От сильного удара о ствол дерева я упала навзничь. Последнее, что я видела в плачущем сером закрытом небе - летящие холодные капли-иглы...
  
  
  
  ...
  
  Он прятал меня ото всех, буквально посадил под домашний арест до самых родов. Я понимала вынужденные меры предосторожности и не сопротивлялась, но могла покапризничать в меру своего воспитания и необъятной любви к мужу.
  
  Когда родился наш малыш, мы смогли вернуть в своё владение фирму и капитал, оставив Зое дом в Испании. По договору истинный наследник, его ребёнок, претендует на возврат всего имущества движимого и недвижимого.
  
  
  
  Когда меня после урагана, пробушевавшего целые сутки, согревали в усадьбе, где тихо около моей кровати плакали - Эдуардович от счастья, а Клава от умиления, он сидел рядом и сжимал мои руки, погружая меня в свои неземные синие глаза.
  
  Не сумев разрешить сомнения в своей душе, он инсценировал свою смерть, которая расставила всё по местам: кто клялся в любви и верности - предал первым, сбежав с корабля, оставшегося без капитана, а кто-то далекий и внезапный в его жизни - стал самым дорогим и близким.
  
  Управляющий под руководством Зои проделал махинацию, завладев фирмой Кирилла, когда он объявил, что врач поставил ему смертельный диагноз. Эдуардович говорил: "Сердце не выдерживает многотонного предательства и рвётся".
  
  
  
  Обита́я в пределах усадьбы, Кирилл видел меня, когда я в исступлении писала своё имя на песке и плакала, вспоминая его, как просила дождь не смывать надпись. Он был со мной и той ночью, которая казалась мне галлюцинацией.
  
  Он наблюдал и чувствовал, как мы продолжаем любить его, как мы воскрешаем его, не отпуская из памяти... И сомнения покинули его уставшее сердце. Неоспоримые истины - где живет любовь, там нет места болезни и смерти.
  
  
  
  В день пропажи Рыжика Кирилл пошёл за мной и спас - меня и жеребёнка, рассекретившись для всех...
  
  
   Я люблю небо, в том необъятном объёме, когда по гладкой голубой поверхности скользят облака. Их причудливые образы мгновенно заполняют мои мысли. И где бы я ни подняла глаза к небу, рассматривая чудо природы, я всегда нахожу любимый образ, как неотъемлемую часть своего счастья.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"