В Черноморске бушевала весна. Она носилась по Приморскому бульвару полупьяной шлюхой зажигая бело-розовые каштановые свечи. Она ворошила своими блудливыми ручонками зелёные волосы платанов на Лермонтовской улице. Она хватала влажными, чуть солоноватыми губами гроздья акаций на улице Басодеровской. Весна в Черноморск примчалась с юга, из-за моря, оттуда, где в узком перешейке Босфора на высоком крутом берегу раскинулись минареты мечети "ель Софии", бывшего православного византийского храма Константинополя. Теперь его называли Истамбулом. Потомки турецких янычар основательно обосновались там, перекроив на свой исламский лад христианские святыни.
И, видно, каждый год Весне было очень неуютно среди этих поддельных святынь. И она, перескочив море, улетала на север. Но и там её ждал обман. Он огромным злобным красным крокодилом ворочался на берегу моря, хлопая чешуйчатым хвостом по необъятным просторам большой страны, которую он подмял под себя, и клацал острыми зубищами, разрывая в клочья всех, кто попадался перед его кровожадной мордой и бешеным хвостом.
Он бы, конечно, сожрал и Весну, предпочитая вечный холод. Но Весна была неуязвима. Она захватила и покорила южный город северной страны, назло страшной рептилии, невидимой, но беспощадной.
В самый разгар весеннего пронзительного апрельского дня по тротуару Большой Касательной улицы шла девушка. В этом, конечно, не было ничего удивительного. Вокруг туда и сюда двигались множество девушек-комсомолок и женщин-партийцев. Комсомолки прикрывали свои головы от солнечных лучей красными косынкам. Партийки предпочитали ходить простоволосыми. Они вышагивали в строгих полувоенных гимнастёрках и длинных, почти до пят юбках, неопределённых серо-сизых оттенков. Вольные времена нэпмановского разноцветья завяли на корню, уступив место тусклой защитной окраске возрождённого военного коммунизма. Светлые идеалы возрождались повсеместно. Ходить даже весной и летом в ярких одеждах в цветочек и горошек считалось почти идеологической диверсией против "народной власти". И эта власть, опомнившись от махровой вседозволенности НЭПа, коллективизировала не только мужицкую деревню, но и, до поры до времени "вольный город", внося туда единообразный унтер-офицерский порядок. Народ такому порядку был несказанно рад. Народ был вдохновлён идеалами построения новой жизни, довольно смутно представляя её счастливый конец. Но счастливый рёв и рукоплескание делегатов очередных съездов строителей социализма, сотрясающие динамики, висящие на столбах, не позволяли даже на минуту усомниться в непогрешимости безбожного пути в светлое будущее. Здесь создавались свои святыни. Здесь создавались свои кумиры. Здесь уже над страной восходил солнцеподобный Лик усатого азиата с мстительным прищуром стальных глаз, пыхтящего своей волшебной трубкой. И полуазиатская страна уже простиралась возле его ног, обутые в мягкие кавказские сапоги. И эти сапоги уже готовились топтать страну, подминая её на свой ассирийский лад. А страна, трусливым, посаженным на толстую цепь, псом, валялась на спине, бултыхая лапами и заискивающе вертя хвостом перед грозным хозяином. Страна привыкла жить в рабстве. Рабски - подданнический энтузиазм накатывался на страну, словно океанический тайфун. Под его грязными пенистыми волнами тонули островки здравой экономики, превращая её в голую нищую распределиловку. Пайка военного коммунизма медленно, но верно тянула страну за концлагерную колючку. Хозяин стал готовить своих верных псов для гона европейской лисицы, для "мировой революции". Он уже подкармливал бешеного волка в коричневой шкуре со злобными ефрейторскими усиками. Бешеный германский волк придушит европейского лиса и тот завизжит о помощи. И громадный восточный медведь вломится в волчье логово, сломает хребет серо-коричневому слизняку и установит в лисьей норе свои красно-бурые медвежьи законы с крокодильей хваткой. Фантасмагория.
"Медвежья берлога" стала готовиться к "последнему и решительному...". "Нэпманские вольности" прихлопнули тяжёлой налоговой лапой. Коллективизация и индустриализация сплачивала трудовые медвежьи массы для будущего "освобождения" порабощённой Европы от хозяйского выкормыша. Но тот, сообразив о своей участи, первым нападёт на "кремлёвского горца", протянув свою агонию и отсрочив гибель на четыре года. Медведь заломает волка. Таковы звериные законы.
Но весной 1931 года в громадном "медвежьем углу" ещё только-только приступили к точке ногтей и клыков. Шкура ещё пахла нафталином, а клыкастая морда осоловело оглядывалась в поисках внутренних врагов, которых было видимо-невидимо. Предстоял "большой погром". Главный "погромист" улыбался сквозь кавказские усы. В погромах он знал толк.
По Черноморску шли девушки в красных косынках. Они счастливо улыбались. Они готовились к "всемирному счастливому будущему". И лишь одна девушка контрастно выделялась среди своих сверстниц. На её голове была повязана не красная, а чёрная косынка. И чёрное платье обтягивало её ладную спортивную фигуру. Девушка не улыбалась, а понуро брела по улице, опустив красивую голову в чёрной косынке. Она свернула в проулок, прошла несколько шагов под тёмной прохладной аркой, спустилась вниз по деревянным ступенькам и толкнула давно не крашенную дореволюционную дубовую дверь, над которой с трудом просматривалась облезлая вывеска с надписью: "Домоуправление N2". Девушка вошла в тускло освещенный коридорчик, покрашенный краской тоскливого болотного цвета. За коридорчиком смутно виднелась ещё одна коричневая дверь с позолоченной табличкой "Управдом".
Девушка в чёрном постучалась и открыла эту дверь. За ней оказалась маленькая комнатушка с окошком, выходящим во двор. На подоконнике в беспорядке лежали толстые папки - скоросшиватели. Такие же папки и гроссбухи возвышались и на письменном столе, за которым сидела дама средних лет с узкой крысиной физиономией и круглых очках на носу. Дама щёлкала костяшками счёт и на посетительницу не обратила никакого внимания. Девушка остановилась на пороге, смущённо переминаясь с ноги на ногу.
- Здравствуйте, - пробормотала девушка. Дама ещё с минуту продолжала гонять круглые костяшки из одной стороны счёт на другую. Затем, всё же подняла взгляд и посмотрела на посетительницу сквозь большие линзы, громадными красными глазищами.
- Вам чего? - спросила она недовольным басом.
- Мне бы дедушку выписать, - совсем оробела девушка, видно испугавшись этого сверхъестественного взгляда.
- Чего его выписывать? - снова недовольно пробасила дама, в упор, глядя на девушку.
- Умер он, - еле слышно произнесла та и погрустнела лицом.
- А, - в растяжку протянула очкастая, - тогда это не ко мне. Я - бухгалтер. Управдом у нас выпиской занимается, - и указала пальцем на боковую дверь.
Девушка кивнула головой и открыла дверь. За письменным столом, украшенным большой бронзовой чернильницей и таким же подстаканником с карандашами внутри, сидел в старинном кресле человек лет тридцати с гордым профилем римского патриция на рано поседевшей черноволосой голове. Патриций задумчиво смотрел в окно, о чём-то размышляя. Но повернулся на дверной скрип и взглянул на девушку. Их взгляды встретились. И они узнали друг друга.
- Зося! - воскликнул Остап, вскочив из-за стола, видно опешив от неожиданной встречи. - Здравствуйте, Зося! Какими судьбами? Вы хотите прописать на свою жилплощадь мужа - Перикла Фемиди?
- Нет, - Зося Синицкая тоже смутилась и сильно покраснела, - я дедушку хочу выписать. Он десять дней назад умер.
- Какое несчастье! - искренне воскликнул Остап. - Примите мои соболезнования. Он был мужественный старик. Присаживайтесь, - пригласительный жест. Зося села на стул, стоящий рядом со столом управдома, вынула из сумочки паспорт дедушки и свидетельство о смерти.
- Вот, - сказала Зося, положив документы на стол, и не глядя на Остапа, добавила:
- Прошу выписать; - на глазах у неё навернулись слёзы. Остап взял паспорт и свидетельство. Руки у него слегка дрожали. После своего "триумфального" возвращения в советские края с орденом "Золотого руна", оставшегося от румынского ограбления миллионера-одиночки, он замкнулся в себе. Как и обещал, нашёл место управдома в Черноморске и зажил жизнью мелкого сов. служащего с окладом в 60 рублей, уподобясь небезызвестному Александру Ивановичу Корейко. Только у того ещё оставались миллионы, а у Остапа Ибрагима Берта Мария Бендера их не было. Ни одного. А был голый советский оклад и безрадостные перспективы строителя социализма в одной отдельно взятой стране. Строить социализм даже в одной стране Остап не собирался. У него были другие желания. Он хотел ходить по пляжу Рио-де-Жанейро в белых штанах.
В Черноморске летом тоже по пляжу кое-кто одно время стал разгуливать в белых штанах. Но за последние год-полтора эта бразильская мода себя катастрофически изживала. Моду вместо маркого контрреволюционного цвета постепенно завоёвывал цвет лошадиного помёта, которым были заляпаны улицы, почитай всех городов великой страны Советов. Страна переживала новый революционный всплеск. Шлепки его оставались на улицах и штанах.
На Остапе сейчас были серые брюки, в светлую полоску и лёгкий парусиновый пиджак. Остап сидел за своим рабочим столом и пристально смотрел на Зосю Синицкую. В душе его, словно птицы с обрезанными крыльями трепыхались воспоминания годичной давности. Зося в трауре была по-прежнему хороша. И Остап заново оценил её достоинства: красивая спортивная фигура, стройные ноги, полная грудь, мягкий чуть вздёрнутый профиль, короткая стрижка под чёрной косынкой, музыкальные ухоженные пальцы. А на одном золотой перстенёк с ...бриллиантом. И бриллиант, судя по всему не фальшивый. Уж Остап в драгоценностях знал толк.
Любопытно, откуда у Зоси - советской комсомолки, такой дорогой перстень? Не Фемиди же подарил? Где уж этому Фемиди? Даром, что Перикл.
И тут Остапа осенило. Да это, несомненно, рука Александра Ивановича Корейко надела на пальчик Зоси дорогущий подарок. Вернулся. Значит, подпольщик со своим чемоданом в Черноморские места. И Зося наверняка знает, где он нынче прячется. И они, явно, тайно встречаются за спиной наивного мужа - Фемиди. А не пощупать ли снова за вымечко дорогого Сашука? Продешевил тогда, Остап Ибрагимович! Одним миллионом удовлетворился. За ту папочку можно было вполне реально и на "фифти-фифти" договориться. Пополам, то есть.
Ещё несколько минут Остап раздумывал над новым поворотом событий, одновременно автоматически регистрируя выписку старика Синицкого по случаю его безвременной кончины на 75 году жизни. Потом вернул документы, опустившей заплаканные глаза, Зосе.
- Зося. - произнёс он, и голос его дрогнул, - Зося мы не виделись несколько месяцев. Я понимаю, что вы счастливы со своим мужем Периклом. Но уделите и мне часок своего драгоценного времени. Не откажитесь отобедать со мной в столовой "Жилищник - коммунальщик". У меня имеются два талона на диетическое питание. Не хотите? Ну, тогда я вас приглашаю в ресторан "Геркулес". Вы знаете, что там сейчас снова гостиница, а на втором этаже приличный ресторан. И не только для членов профсоюза. Ну, что пойдёмте? Заодно помянем вашего дедушку. Надеюсь, Фемиди не узнает и не заревнует?
При упоминании о муже, подсохшие было слёзы, снова брызнули из глаз Зоси. Она расплакалась не на шутку.
- Арестовали Перикла, - сквозь рыдания проговорила она с трудом - месяц назад, ГПУ...
- За что? - Остап приподнял свои густые турецкие брови.
- А впрочем - добавил он философски, - тут арестовывают за ношение фетровой шляпы а-ля Джозеф Чемберлен за связь с английским империализмом и пропагандой западного образа жизни.
- Мне сказали, что он греческий шпион, - ещё пуще зарыдала Зося.
- Ну, тогда я - турецкий, - кисло ухмыльнулся Остап. Он поднялся со своего казённого места, вытащил из нагрудного кармана чистый батистовый платок и стёр слёзы с лица и глаз Зоси. Та несколько минут ещё сидела, успокаиваясь, затем решительно мотнула головой.
- Пойдёмте, - сказала Зося, подавая руку Остапу.
- В ресторан?! - Остап принял её чуть дрожащие пальцы.
- Вы ещё не передумали? Сто лет не была в ресторане. Всё столовки, да столовки...
Остап пропустил вперёд Зосю. Они вышли из кабинета.
- Я на совещание в трест, - заявил управдом своему бухгалтеру. Та понимающе усмехнулась и снова защёлкала костяшками счёт. Как только пара скрылась за дверью домоуправления, крысоподобная бухгалтерша подняла трубку телефона.
ГЛАВА II
Ресторан "Геркулес".
Остап, держа Осю за локоток, сопровождал её по улице. Зося шла, опустив свою хорошенькую головку в чёрной косынке. Она позабыла, в какой ресторан ведёт её Остап. Но он уже рассчитал маршрут и шёл целенаправленно в "Геркулес". Шёл, и на душе у него было не спокойно. Уже на выходе из домоуправления он вдруг вспомнил, что у него в кармане всего пятнадцать рублей - все, что осталось от аванса. А он пригласил девушку в ресторан с такой суммой? Хватит всего на самый скромный обед без выпивки. А ведь он не хотел ударить лицом в грязь перед той, в которую был до сих пор влюблён. И эта влюблённость вспыхнула в сердце с новой силой. А тут всего пятнадцать рублей. Есть, отчего чувствовать себя не "в своей тарелке".
Но в "Геркулесе" после открытия ресторана, была сама дешёвая кухня, для привлечения клиентов. И Остап надеялся уложиться в сумму. Хотя он вначале пригласил Зосю в "Геркулес" по другой причине. Когда они подошли к дверям бывшей лесозаготовочной конторы, часы на расположенной напротив биржи труда пробили половину четвёртого по полудни. Рабочий день ещё не закончен. Сов. служащие ещё сидели за своими письменными столами, и вертящиеся стеклянные двери пропустили пару в прохладный вестибюль. У дверей стоял седовласый швейцар в костюме с галунами и фуражке с золотым зигзагом. Он узнал Остапа и сняв фуражку почтительно ему поклонился. В крематорий, как ему когда-то советовал Корейко, старик пока не попал, хотя строительство советского колумбария уже подходило к концу. Намечалось торжественное открытие Черноморского крематория. Пара поднялась на второй этаж, где при деревообделочных геркулесовцев располагалась столовая, для внутреннего пользования. Сейчас её переоборудовали под ресторан. Задрапировали тяжёлыми бархатными шторами широкие окна. Поставили вместо узконогих, широкие дубовые столы, спрятанные до этого глубоко в геркулесовском подвале под семью замками. Их извлекли наружу, покрыли лаком и кружевными скатертями и водрузили на свои старые дореволюционные места. Что было воистину удивительно, когда вокруг вся страна рвалась совсем в другую, голодную сторону. Повальная коллективизация уморила миллионы мужиков, баб и детей. Но, что для усатого "батьки-батоне" сморщенные в агонии крошечные детские кулачки, коли он решил извести всё "кулачество" под корень. Он решил устроить массовую рубку "леса". Векового. С корчеванием. Топоры были пущены в дело. Повалились сосны, ели и дубы. Полетели щепки. Полетели головы.
А старые царские дубовые столы вытаскивались из подвалов. Советские рестораны зажигали свои кроваво-тусклые огни. Предстоял пир во время чумы.
Вновь испечённый ресторан "Геркулес", в этот довольно ещё ранний час, оказался полупустым. Лишь за дальним от входа столиком сидела какая-то мужская компания. Остап, пропустив Зосю вперёд, мельком взглянул на пирующих. И тотчас узнал всех. За столом восседало почти всё руководство расформированного лесозаготовочного "Геркулеса" во главе с товарищем Полыхаевым. Рядом с ним сидели Скумбриевич, Берлага и почему-то благообразный Бонзе. Видно его пригласили в компанию, чтобы он со всеми соглашался.
Геркулесовцы вошедшего Остапа не заметили. Они были заняты каким-то, судя по всему серьёзным разговором. На столе стояло несколько открытых бутылок вина и разнообразные закуски. Все сидящие за столом склонили головы к центру и о чём-то сосредоточенно шептались, и по сторонам не оглядывались.
Остап понял, что ему крупно повезло. В общем-то, он и рассчитывал на подобную удачу, ведя Зосю в ресторан "Геркулес" с 15 рублями в кармане. Уже внутренне предчувствуя удачу, он усадил девушку за ближайший к пустующей эстраде столик, и, наклонившись, прошептал Зосе на ухо:
- Извините, я отлучусь ненадолго. Увидел старых знакомых. Нужно поздороваться.
Когда геркулесовцы наконец заметили подходящего к их столику тигриной походкой Остапа Бендера, у них случился нервный срыв. Полыхаев вспыхнул, как деревянные опилки. Скумбриевич побледнел и захлопал губастым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Берлага, закатив глаза, медленно пополз со своего стула под стол. Лишь один бородатый Бомзе попробовал вежливо улыбнуться, но это у него плохо получалось.
Подойдя, Остап выдержал многозначительную паузу, ожидая, когда геркулесовцы придут в себя. Ждать пришлось минут пять. Полыхаев стал постепенно "тухнуть". Скумбриевич слегка порозовел и закрыл рот. Берлага выглянул из-под стола и первым пролепетал:
- Здравствуйте, Остап Ибрагимович. Как поживаете? Как ваше драгоценное здоровье?
- Не жалуюсь, - односложно ответил Остап, а потом добавил, оглядывая сумрачным взглядом удава группу кроликов:
- Что празднуем?
Полыхаев сразу поперхнулся неизвестно чем и покраснел. Скумбриевич снова разинул рот и принялся им глотать воздух. Берлага опять "утонул" под столом. Лишь один Бомзе вежливо улыбался, поглаживая толстовскую бороду.
- Чувствую, Александр Иванович возвратился из дальних странствий, - убеждённо проговорил Остап и заново оглядел своих "кроликов".
- Вам и это известно? - выдохнул рыбьим ртом Скумбриевич.
- Мне известно всё! - многозначительно изрёк "Великий комбинатор" и навис над "геркулесовским" столом, словно античный Геракл.
- Сколько? - тихо спросил пунцовый Полыхаев.
- Сколько есть, - снисходительно изрёк Остап, с суровой миной на лице.
Полыхаев покорно кивнул головой и достал из бокового кармана пиджака пухлый кошель. Вытащил всю имеющуюся наличность и поглядел на своих подчинённых. Те вняли взгляду начальника и взору Остапа. Приличная кучка червонцев перекочевала в карман командора.
- Мы в расчёте? - с надеждой в голосе пробормотал Полыхаев, подобострастно взглянув на Остапа.
- Расчёты в бухгалтерии, - безапелляционно сказал тот. - Здесь же творческий процесс. А он - перманентен.
Полыхаев покорно опустил свою лысую голову.
Остап вернулся к своей даме, возле которой уже вертелся половой-официант с надеждой получить заказ. И он его получил. Остап решил поразить Зосю своей щедростью. Полученные от геркулесовцев деньги он не пересчитал. Но их явно было много. Столик был заставлен шампанским, закусками и бутербродами с чёрной и красной икрой. Здесь же стояло блюдо с фруктами. Позже должны были подать мороженое и кофе со сливками.
Зося, питавшаяся почти каждый день в "столовой ФЗУ академии пространственных искусств" не могла поверить своим глазам при виде такого изобилия. И с жадностью стала пить шампанское, закусывая его икрой и фруктами. Остап только успевал подливать и провозглашать тосты.
Зося, естественно, очень быстро захмелела и поглядывала на Остапа томно-призывными взглядами. Остап понял, что бедняга Фемиди, во всяком случае, на этот вечер позабыт и не упустил своего шанса.
Примерно через час после начала застолья, когда геркулесовцев и след простыл, на эстраде появились "лабухи". К этому времени зал ресторана уже на половину наполнился состоятельной публикой. Дамы были в лёгких вечерних платьях. Их кавалеры - в светлых костюмах "Москвошвей". Появились даже два красных командира под ручку с какими-то вульгарного вида девицами явно не жёнами.
"Лабухи" в морской форме вытащили из футляров инструменты: аккордеон, саксофон и контрабас. На сцену выбежал конферансье в косоворотке и красных "революционных" галифе, заправленных в яловые сапоги "гармошкой".
- Уважаемая публика! - выкрикнул он в гудящий голосами зал и более тихо добавил:
- Дорогие товарищи, - а потом после паузы снова повысил голос почти до крика:
- Сегодня весь вечер для вас выступает Черноморский джаз-банд "Клёш" и его руководитель, любимец публики - Мотя Фрезерский! - и первым бурно зааплодировал, глядя за кулисы. Зал нестройно поддержал конферансье. Из-за кулис держа в одной руке гитару, солидной неспешной походкой вышел подстриженный под "бобрик" человек небольшого роста, одетый белоснежный с искоркой костюм. На шее у него контрастно прилепилась угольно-чёрная бабочка-галстук. Мотя Фрезерский устало улыбнулся залу лучезарной фиксатой улыбкой, не спеша надел на плечо гитарный ремень и ударив по серебряным струнам толстыми не музыкальными пальцами, выдал несколько нестройных аккордов. Джаз-банд "Клёш", маша широченными штанами, подхватила мелодию, пританцовывая невпопад "Яблочко".
Мотя Фрезерский запел хриплым картавым голосом с какими-то цыганскими интонациями про город у Чёрного моря. На вид Моте было лет пятьдесят. Он красил седую шевелюру "под блондина". Но седина так и лезла из-под краски. Так же, как из-под цивильного белого костюма проглядывался блатной уркаганский прикид. Что и подтвердилось, когда Мотя захрипел следующий "шлягер" про двух сбежавших уркаганов. Затем пошли "Кирпичики", "Гон со смыком" и, конечно же, бессмертная "Мурка".
Зал рукоплескал своему музыкальному кумиру. Отовсюду раздавались крики "браво", "бис", словно пел какой-нибудь Энрике Карузо. Захмелевшая от шампанского Зося сидела в профиль к Моте, и Остап опытным глазом вдруг заметил, что тот в перерывах между своим "блатняком" бросает пристальные взгляды на девушку. Остапу от этих взглядов стало неприятно, и он позволил себе заказать четвертинку коньяка, от которой в купе с шампанским он тоже прилично запьянел. И принялся вожделенно поглядывать на Зосю. Та отвечала ему томными взглядами из-под длинных ресниц. Остап сквозь пелену опьянения понял, что заново влюбился. И он, осмелев, пригласил Зосю на танец, когда Мотя допел до половины свой блатной репертуар и скрылся за кулисами под гром аплодисментов. Джаз-банд "Клёш", тряся штанами, принялся наигрывать импровизации на "черноморские темы" без своего лидера.
Зося прижалась в танце к Остапу своим красивым стройным телом. У "Великого комбинатора" закружилась голова. Пара плыла в задымлённом зале ресторана, плавно изгибаясь в аргентинском танго. И на несколько минут Остапу Бендеру почудилось, что он танцует танго в ресторане Рио-де-Жанейро. И рядом с ним знойная бразильянка - дочь местного плантатора. А за окнами ресторана бушует карнавал.
Но "знойный" танец быстро подошёл к концу. Остап сопроводил Зосю к столику. Она полупьяно - нежно взглянула на своего кавалера. Тот лучезарно и влюблено ей улыбнулся. Но тут взгляд Зоси испуганно вздрогнул, когда она перевела его на соседний столик. Остап тут же заметил эту перемену, и проследил направление взгляда девушки.
За соседним столом в гордом одиночестве сидел какой-то похожий на бульдога мордоворот в мундире без знаков различия. Он красными злыми собачьими зенками пристально уставился на Зосю. И видно ей стало не по себе. Зося села спиной к "бульдогу", на стул Остапа. "Бульдог" тут же стал "буравить" ей спину, иногда бросая злобные "выстрелы" в сторону Остапа. От этой "пальбы" Великому комбинатору стало не по себе.
- Кто это? - наконец спросил он, наклонившись к Зосе через столик. - Вы его знаете?
Зося зябко со страхом передёрнула плечами.
- Не знаю, - негромко ответила она, - Но он меня преследует уже целый месяц. Какой-то большой начальник. Автомобиль у него закрытый. Несколько раз предлагал меня подвезти. Розы дарил, в ресторан приглашал... Противный он и... страшный, - добавила Зося после небольшой паузы и завершила:
- Уйдём отсюда.
Остап с этим предложением согласился. Сидеть за столом под "бульдожьим" взглядом никакой выдержки не хватит. Он подозвал полового-официанта и щедро с ним расплатился геркулесовскими червонцами. Зося поднялась первой и быстро, не оглядываясь, поспешила к выходу. Остап догнал её у самых дверей, и оглянулся. "Бульдог", не отрываясь, следил за уходящей парой, мрачно из-под лобья.
ГЛАВА III
В тёмном проулке.
Пара шла по тёмным улицам Черноморска. Город был освещён крайне скудно. Керосиновые фонари некому было заправлять, и их разбили из пращей и рогаток местные мальчишки-хулиганы. Электрические светильники горели в основном. Только на центральной площади вокруг памятника первому Вождю, который был установлен и с торжественной помпой открыт в апреле прошлого года, в день его шестидесятилетия. Лампочки Яблочкова-Эдисона на фонарях горели тусклым жёлто-красным огнём и частенько перегорали. Их заменяли на новые. Фуражка, надвинутая, на мудрую каменную лысину Вождя по ночам вследствие оптического фонарного эффекта, будто полыхала оранжевым пламенем. Лицо же с худосочной бородёнкой оставалось в тени по недосмотру местных властей. Кровавыми огоньками блестели только глазки.
Злопыхатели из числа старичков - пикейных жилетов, глядя на это зрелище, ухмылялись, бормоча что-то вроде "На воре шапка горит". Но бормотали тихо, понимая, что за более громкое бормотание можно было угодить в "кутузку" ГПУ, что располагалась в подвалах под домом купца второй гильдии Промотаева. Сам купец давно уже сгинул в горниле гражданской войны. В подвалах под домом купец Промотаев хранил свои товары, не доверяя их портовым складам. Но после октябрьского переворота товары растащили по своим блат-хатам люмпен-пролетарии, а когда Черноморск был "освобождён" героической Красной Армией, в подвалах дома Промотаева уютно обосновалось местное отделение Чрезвычайной Комиссии. Контрреволюционные элементы, буржуазия, реакционные попы и прочая мелкобуржуазная нечисть до отказа наполнила "промотаевские подвалы". Конвейер экспроприаций, экзекуций и расстреляций работал бесперебойно, ярко проявляя все признаки верности теории беспощадной классовой борьбы, которая сильно обострилась во времена "диктатуры пролетариата". А любая диктатура - безжалостна. Особенно - люмпен-пролетарская. Трупы с продырявленными затылками не успевали закапывать в огороженном полигоне за городом.
Ходили слухи, что в "промотаевских подвалах" стоят какие-то средневековые пыточные станки: типа дыбы и "испанских сапог", и сам начальник местного ГПУ тов. Блудман очень любит допрашивать при их помощи представителей контрреволюционного элемента с целью разоблачения многочисленных заговорщиков, мечтающих свергнуть в Черноморске Советскую власть. заговорщики под неоспоримостью и тяжестью улик во всём, естественно, сознавались. Тов. Блудман числился на хорошем счету у высшего руководства карательных органов. И потому, весь Черноморск подспудно боялся "промотаевских подвалов".
Остап Бендер был в Черноморске относительно новым человеком. Он считал себя "человеком мира" и длительному осёдлому образу жизни пока не приспособился. Черноморск стал вынужденной стоянкой Великого комбинатора после полного фиаско его последней комбинации с "миллионом Корейко". Он уже подумывал рвануть в столицу или в "Северную Пальмиру", чтобы развить там очередную кипучую деятельность, когда неожиданная встреча с Зосей Синицкой всколыхнула его душу.
Ход мыслей Остапа принял иной оборот. В его душе снова проснулся давно спящий поэт и вольный художник-лирик. Рядом с ним по тёмным улицам приморского города шла хорошенькая девушка, в которую он был почти год назад влюблён. Усилием титанической воли Остап заглушил эту влюблённость, узнав о замужестве Зоси. Но сейчас всё переменилось. С ночного весеннего моря дул лёгкий чуть солоноватый ветерок. На набережной бурно цвели каштаны. Они горели в темноте, словно белые фонарики. Голова слегка кружилась от выпитого в ресторане шампанского. Зося держала Остапа под руку. Она тоже была немного пьяна. И это общее обстоятельство придало обеим смелость. Остап остановился, порывисто обнял Зосю и поцеловал её в мягкие податливые губы. Зося ответила на поцелуй и прижалась всем телом, как недавно во время танца. Они стояли возле Чёрной рамки какого-то проходного двора, неподалёку от дома Зоси.
- Я люблю вас, Зося. Я вас по-прежнему люблю, - проговорил Остап девушке на ухо между двумя поцелуями.
Зося ничего не ответила, но поцеловала Остапа так страстно, что он всё понял без слов.
Они стояли, целовались, не отрываясь друг от друга. И вдруг на плечо Остапа легла тяжёлая рука.
- Чудачек, - произнёс не грубый, а даже какой-то мелодичный голос, - табачком не богат?
Остап оторвался от Зоси и взглянул на "просителя". Но лица в полутьме не разглядел. На лоб была надвинута фуражка, и внешне он напоминал биндюжника. Если только не запах дорогого одеколона и напомаженных волос. Такой же запах источали и трое его подельников, стоящих чуть позади.
- Не курю, - мрачно проговорил Остап, отстраняя перепуганную Зосю за спину, к кирпичной стене.
- А может у тебя, чудачек, деньжата водятся. Одолжи на денёк, - издевательски - вежливо спросил уркаган. - Я видел у чудачки твоей перстенёк. Он ей к пальчику не подходит. А нам - в самый раз. Отпустим мы вас, голуби тогда. Поворкуете ещё...
Зося за спиной Остапа стала стягивать с пальца перстень. Но не таков был Бендер - потомок янычаров, чтобы позволить свободно себя ограбить, какой-то подворотней шушаре. И не успел уркаган вытащить из своих широких штанин ножик - пёрышко, как тут же получил сильнейший удар под тёмную фуражку. Он по-бабьи взвизгнул, уронив на мостовую своё "пёрышко". Остап вторым боковым "хуком" оправил любителя чужих папирос, денег и перстней в глубокий нокдаун, усадив его рядом с финкой на тротуар.
И тут на Остапа обрушился град ударов. Трое уркаганов бросились мстить за своего "другана". Остап мужественно отбивался. Подставлял по удары "блоки" и бил точно в цель. Но он был ограничен в манёвре. За спиной, прижавшись к стене и, закрыв лицо руками, стояла, дрожа от страха, Зося. И "мстители" тоже оказались в драке не "любителями". К тому же они имели численное превосходство. И всё чаще пробивали "турецкие блоки" своими здоровенными кулачищами. Яркие вспышки ударов обжигали лицо Остапа, мутили его сознание. Он понял, что его сейчас "сломают" и станут примитивно избивать и топтать ногами. И в конце концов убьют на глазах у любимой девушки. А потом ограбят и, наверняка, изнасилуют и её.
Это всё очень напоминало недавнее избиение на румынской границе. Но тогда рыцарь "золотого руна" защищал своё богатство, а теперь свою девушку. Но какое здесь может быть сравнение?
Остап отбивался, как лев. Но силы, были неравными. Он уже получил несколько увесистых ударов в лицо, и сознание стало мутиться. Из разбитого носа текла кровь. Левый глаз заплыл и плохо видел. Вот-вот его собьют с ног. А это - конец. И вдруг позади бандитов раздался чей-то ревущий крик.
- Убью! - заорал неизвестный и стал расшвыривать урок, как тряпичных кукол. Те поняли, что с ним драться бесполезно и исчезли во тьме подворотни, потирая отбитые места. Отбитых мест было много и у Остапа. Он едва держался на ногах и вначале плохо разглядел своего внезапного спасителя. А когда, наконец, узнал, то боль на время мгновенно прошла.
Перед командором стоял, дыша от возбуждения прошедшей потасовкой, бортмеханик "Антилопы Гну" - Александр Балаганов.
- Шура, - пробормотал разбитыми губами удивлённо, Остап, - на этот раз вы появились вовремя.
- Остап Ибрагимович, - выдохнул Балаганов. - Как вы себя чувствуете? - и подставил плечо командору.
- Мои чувства невозможно передать словами, - болезненно попытался улыбнуться Остап.
Зося подхватила его под другую руку. Глаза её наполнились слезами.
- Я здесь недалеко живу, - проговорила она, - пойдём Осечка, тебе нужно раны обработать, - и поцеловала Остапа в щёку.
Все трое медленно пошли по улице в сторону дома Зоси Синицкой. Остап чувствовал себя скверно. У него кружилась голова, и заплыл левый глаз. Но он всё же пытался бодриться, чтобы не терять своё достоинство в глазах девушки, да и Балаганова тоже. Они зашли в тёмный затхлый двор, пахнущий не весенними ароматами, а отбросами и помойкой, стоящей в углу, невдалеке от деревянного сортира на четыре посадочных места за каждой скрипучей гнилой дверью. К дверям по утрам выстраивалась очередь из жильцов обоего пола. Сортир тоже "благоухал". Из водопроводной колонки, установленной посередине двора, непрерывной тонкой струйкой текла влага. Ручеёк вытекал со двора и журча, устремлялся вдоль тротуара вниз, в сторону недалёкого моря.
"А может и в Рио-де-Жанейро так же?" - подумалось вдруг ни с того ни с сего Остапу, когда он шёл в сопровождении Зоси и Шуры Балаганова по вонючему двору к металлической лестнице. Лестница вела наверх к Зосиной квартире.
Дом уже спал. Огни горели только в нескольких окнах, да на одном из балконов второго этажа стоял жилец в белой обвислой майке, курил самокрутку и полусонно плевался в грязную глубину двора. Он услышал шаги, посмотрел на идущих и, узнав соседку, крикнул назад, внутрь открытой комнаты:
- Глянь, Зоська двух мужиков ведёт к себе! Мужа, вражину, месяц, как заарестовали, а она уже двоих е...й притащила!
На балкон вывалилась толстая бабища в рваной ночной рубашке, с растрёпанными волосами. Она тоже взглянула на троих, поднимающихся гуськом по лестнице и злорадно хмыкнула:
- Блядь она, и есть блядь! А тоже скромницу из себя корчила! Комсомолку!
Услышала ли Зося этот "супружеский диалог", Остап, уловивший почти каждое слово, не знал. Но виду она не подала. Внешне. Все трое поднялись в квартиру третьего этажа. Зося открыла ключом дверь. Прошла первой. Следом тяжело вошёл Остап. Зося провела его в комнату, уложила на диван и побежала на кухню. Балаганов сел рядом на стул и виновато поднял взгляд на побитого командора.
- Как вы, Шура оказались здесь? - с трудом спросил Бендер. - Вас же арестовали в трамвае. В Москве.
- Отпустили Остап Ибрагимович. Дали, конечно, полгода. Деньги ваши забрали. Отсидел я. А неделю назад отпустили... Вот я и приехал сюда, в Черноморск.
- Советская власть оказалась гуманной, - усмехнулся невесело Остап, - за пятьдесят тысяч - всего полгода. Вам, Шура, крупно повезло.
Балаганов потупил взгляд и сильно покраснел. Но командор, при слабом освещении комнаты тусклой лампочкой, перемены в своём бортмеханике не заметил. К тому же, сильно опух и болел подбитый глаз. Не до наблюдательности тут.
Вернулась Зося с мокрой тряпицей и пузырёчком йода в руках. Тряпицу она приложила к глазу Остапа. Йодом принялась смазывать ссадины и синяки на лице. При этом она шептала ласковые слова, от которых боль проходила, словно, сама собой. Что удивило и успокоило Остапа. После процедуры, Зося сняла с него штиблеты, пиджак, рубашку. Брюки остались на комбинаторе. Зося постеснялась их стянуть. Она укрыла Остапа тёплым одеялом и напоила горячим чаем. Выпил чай и Балаганов.
- Где вы живёте, Шура? - спросил Остап - И зачем вы покинули Москву?
- В Бутырках всю зиму было холодно, - признался Шура, - и хотелось увидеть вас. Думал, может вы ещё здесь, а не в Рио.
- Спите на вокзале?! - утверждающе спросил Остап.
Балаганов молча кивнул курчавой головой.
Остап порылся в кармане брюк. Достал ключ от английского замка и протянул его Шуре.
- Я снимаю комнату от домоуправления - и назвал адрес. - Ночуйте сегодня там. Я приду в себя, и мы ещё обсудим наше благостное положение.
- Спасибо, - сказал Балаганов, принимая ключ, - я буду вас ждать Остап Ибрагимович, - и добавил:
- Тарелочка с голубой каёмочкой ещё цела?
- Она разбилась вдребезги, - ответил Остап, - и вместе с ней и все голубые мечты о Рио-де-Жанейро. Но об этом потом. Идите, Шура, я очень устал. Я хочу спать.
Балаганов поднялся со стула, пожал усталую руку командора, попрощался с Зосей и скрылся за дверью. Остап прикрыл один глаз, Зося поцеловала его в губы.
ГЛАВА IV
ПОХИЩЕНИЕ.
Остап проснулся с первыми лучами солнца, бившими прямо балконное окно. Рядом полу закрыв глаза и свернувшись калачиком, лежала Зося в кружевной комбинации. Остапа это не удивило, а даже обрадовало. Он обнял одной рукой девушку за талию, и Зося тотчас прижалась к нему всем телом. Видно, она не спала уже давно, а сама сделать первый жест не решалась. Комбинация поползла вверх под рукой великого комбинатора. И мужское чувство тут же пробудилось в Остапе. Зося это ощутила и не заставила себя упрашивать. Комбинация была скинута на пол. Два страстных тела сплелись на диване в одном бурном ритме. Сладостные женские стоны слились с мужским рыком и скрипом диванных пружин. Остап неистовал, и Зосе такое неистовство было явно по душе и телу.
Они занимались любовью с небольшими перерывами почти весь день, выпавший на выходной "пятидневки". Опомнились только тогда, когда солнце стало клониться за береговой горизонт. В комнате царила полутьма. Измождённая от любви, Зося, со счастливой полусонной полуулыбкой, положила свою красивую головку на грудь своего неутомимого любовника. Но тот понял, что утомился от многочасового "забега". И ему нужно основательно восстановить утраченные силы. Синяк под глазом ещё побаливал, но опухоль почти спала, и Остап уже мог видеть двумя глазами.
Прежде чем заснуть в объятиях Зоси, Остап почему-то бросил взгляд на противоположную стену. Там над комодом висел в траурной раме портрет старика Синицкого. Бордовый, отражённый от чего-то лучик заходящего солнца на несколько мгновений осветил лицо "бородатого гнома с печальными глазами". Но в них на секунду-другую мелькнула искорка какого-то лукавства, словно старик-покойник что-то такое знал и унёс эту тайну с собой в могилу.
Но наваждение тут же пропало и усталый, но довольный собой Остап Ибрагимович Берта Мария Бендер, уснул на диване со сбитой простынёй и смятыми подушками, рядом с любимой, которую он заново нашёл. И терять, теперь, не собирался...
...Он проснулся от взгляда. На него со стены смотрел старик Синицкий, освещённый утренним солнцем. Смотрел и чему-то усмехался сквозь усы и бороду. Никогда не склонным к мистицизму Остап, вдруг как-то передёрнулся от этого взгляда и повернул голову к спящей рядом Зосе. Та во сне, как ребёнок, надула губки, и что-то еле слышно прошептала. Но Остап уловил это слово "Фемиди". Тоненькая иголочка ревности кольнула в сердце великого любовника. Зося помнила о своём бедняге - муже. А на пальчике у неё в первых солнечных лучах сверкало дорогущим бриллиантом колечко - наверняка подарок возвратившегося в Черноморск Александра Ивановича Корейко. Пора было собираться на работу, в домоуправление. Да и Зосе нужно идти в своё спортивное общество "Боевик", где она исполняла обязанности инструктора. Девушка проснулась через несколько секунд, после того, как Остап встал со скрипящего всеми пружинам дивана. Тот весь прошедший день жалобно стонал от преизбыточной перегрузки. И сейчас, по привычке, взвизгнул и своим "голосом" разбудил Зосю. Она сладко потянулась и улыбнулась Остапу. Он стоял возле зеркала и рассматривал свою физиономию. Опухоль на глазе почти спала, но синяк красовался изрядный. "В таком виде меня не пустят даже на Привоз" - огорчённо подумал Остап, притрагиваясь пальцем к синяку.
- Мне нужна повязка на глаз, и я стану, похож на адмирала Нельсона или на фельдмаршала Кутузова - Остап кисло улыбнулся.
- Повязки у меня нет, но есть старые дедушкины тёмные очки, - Зося подошла к комоду, открыла ящик и извлекла на свет круглые очки в стальной оправе. Стёкла на них казались абсолютно чёрными.
Остап ухмыльнувшись, напялил очки на нос и снова взглянул в зеркало. Себя он увидел сильно затемнённым "Так я похож на Паниковского в период его дореволюционной слепоты и психологического давления на Корейко".
Мысль об Александре Ивановиче Корейко взволновало заново Остапа. Он ведь бродит где-то неподалёку со своими не растраченными миллионами в чемодане. Вот бы с ним заново повидаться. Ведь у той папки остался дубликат, который Остап спрятал в надёжном месте, прежде чем пуститься в погоню за подпольным миллионером в Среднюю Азию. Он сделал это на всякий случай. Ведь основная папка могла пропасть по дороге. Сейчас этот дубликат мог пригодиться. Тем более, что "дойный" Корейко вернулся в Черноморск за Зосей. Встретился с ней и одарил колечко с бриллиантом. Тем более богатея-соперника нужно снова крепко "пощупать за вымя". И одним миллионом он уже не обойдётся.
Но Зося носит подарок Корейко свободно, не стесняясь Остапа, словно не понимает, что он догадался, откуда у бедной советской девушки - комсомолки такая дорогая драгоценность.
- Ты такой смешной в этих очках, - проговорила, заглядывая Остапу за плечо в зеркало Зося, и после паузы нежно и тихо добавила:
- Я люблю тебя, Осенька, очень, очень, - и прижалась к спине тёплой полной грудью.
Но Остап был настроен не сентиментально. Его душу сосала ревность. Но он направил её щупальца в другую сторону, вспомнив утренний шёпот Зоси.
- А, как же твой муж, Перикл? - спросил он чуть иронично. - Ты его позабыла? А он ведь мается в застенках ГПУ.
Зося сразу сникла, отступилась и опустившись на диван, закрыла лицо руками. И горько заплакала. Остап понял, что перегнул свою ревнивую палку. Он снял очки, подсел к Зосе и обнял её за голые плечи. Девушка разрыдалась у него на груди. Потом, перейдя на тихий плач, сквозь слёзы пробормотала:
- Это я во всём виновата. Вышла за него замуж, назло тебе. А он ни в чём не виноват. Какой он шпион? Мало ли у нас в Черноморске греков?!
- А, Александра Ивановича, ты давно видела? - спросил Остап, словно для перемены больного для Зоси разговора.
- Какого Александра Ивановича? - во всхлипывающем голосе девушки послышалось искреннее недоумение.
- А разве не Корейко тебе вот этот перстень подарил? - Остап пытливо взглянул на Зосю. Та удивлённо подняла на него заплаканные глаза.
- Мне его дедушка перед смертью отдал. А о Корейко после того письма из Туркмении, я ничего не знаю.
"Вот те на!" - промелькнуло в голове великого комбинатора. Такого оборота событий он никак не ожидал. "Откуда у бедного работника такая драгоценность? А, впрочем, может, бабушкино наследство? Переходящее по женской линии?"
- Он мне ещё конверт отдал, а в нём кроссворд. Большой, сложный. Попросил разгадать. Из ума, наверное, выжил совсем.
Зося поднялась с дивана, снова подошла к комоду и из того же ящика, где лежали чёрные очки, достала лист бумаги, с тщательно нарисованным кроссвордом. У Остапа запестрило в глазах от множества букв. Видно, старик Синицкий составил кроссворд своей жизни с самого детства до старости. Что здесь было зашифровано догадаться невозможно. Наверное, и в самом деле, старый ребусник тронулся умом и насочинял какой-нибудь белиберды.
На верхней части листка старческим, но твёрдым почерком стояла надпись: "Любимой внучке Зосиньке от дедушки. Отгадай ключевое слово. Там ты найдёшь своё счастье".
Остап, прочтя это, насторожился. Чутьё его никогда не подводило. И здесь оно вспыхнуло в Великом комбинаторе и закружило голову. Её он повернул к стоящей рядом Зосе.
- Во мне вдруг пробудился пытливый исследователь. Я обуян жаждой новых познаний. Я хочу отгадать ключевое слово и подарить тебе Зося, счастье - высокопарно проговорил Остап, и добавил спокойнее:
- Ты позволишь мне поразмышлять на досуге? Здесь широкое поле деятельности. И твой дедушка в нём глубоко копал. И что-то очевидно сеял...
- Пожалуйста, - улыбнулась Зося и поцеловала Остапа в щёку, - если тебе так хочется...
И, случайно взглянув на часы, ойкнула:
- Я же на работу опаздываю! - и принялась поспешно одеваться.
Остап последовал её примеру. Через несколько минут они уже спускались вниз по лестнице под пристальными взглядами соседей, высыпавших на свои балкончики или глазевшие из открытых окон.
- Очки напялил, - ехидно сказал своей жене - толстухе жилец второго этажа в белой майке, - глаза прячет. Точняк, тоже, вражина, как и первый! Белогвардейская кость! Охфицер недобитый!
- А у самой-то Зоськи, говорят, папашка тоже беляком был, - поддержала мужа жена, - то ли убили его на гражданской, то ли в Турцию сбежал.
- Доложить нужно в "промотаевский дом", что жена врага к себе офицеров водит, - задумчиво произнёс жилец.
- Не связывайся, - толстуха толкнула его в бок локтём, - а то ещё тебя заметут. У тебя происхождение тоже не пролетарское. Забыл что ли?
Жилец досадливо махнул головой и плюнул сверху, целясь в белую фуражку Остапа. Но промахнулся.
Остап проводил Зосю до трамвайной остановки. На ней уже скопилось достаточное количество граждан. Все с нетерпением поглядывали за поворот мощённой булыжником дороги, откуда должен был появиться долгожданный вагон. Но он всё не появлялся. Публика нервничала. Все опаздывали на службу. Поглядывали на часы, возбуждённо переговаривались. И подталкивали друг друга.
И вот, наконец, звеня "колокольцами", из-за угла выполз трамвай. Он оказался набитый битком. Забраться туда не представлялось возможным.
- Я пойду пешком, - решительно сказала Зося и, не дожидаясь согласия Остапа, пошла по тротуару, обогнав стоящий на остановке переполненный трамвай. Потом обернулась и махнула рукой.
- До вечера! - крикнула Зося и прибавила шагу. Остап хотел пойти за ней, но почему-то не сдвинулся с места. Зося завернула за угол. И почти следом за ней перекрёсток и трамвайный путь перевалил, фырча мотором, большой крытый чёрный лимузин и скрылся за поворотом.
Что-то нехорошо ёкнуло в груди Остапа, и он бросился туда, где скрылась Зося и чёрный лимузин. Но, забежав за угол, не увидел в переулке ни Зоси, ни автомобиля. Тут Остапу стало совсем нехорошо. Он заметался по переулку, стал расспрашивать прохожих о девушке. Но те недоумённо пожимали плечами и смотрели на него, как на сумасшедшего. Остап побежал дальше по переулку, понимая, что с Зосей случилась беда. И она связана с чёрным лимузином. Остап не знал куда идти. В милицию? Но там над ним наверняка посмеются. Исчезла девушка. Любовник увёз. Соперник. Кто станет искать? Разыскивать самому? Где? Куда уехал этот чёрный лимузин? Украли Зосю!
Остап сел на скамейку возле какого-то дома. Снял с головы свою командорскую фуражку и закрыл лицо руками. Он был в отчаянье. Так он просидел, должно быть с полчаса. Он не знал, что предпринимать. И вдруг на плечо его легла чья-то тяжёлая рука, Остап поднял взгляд. Рядом стоял Шура Балаганов и грустно смотрел на командора.
- Остап Ибрагимович, - с вздохом произнёс он, - я знаю, куда увезли Зосю Викторовну.
- Говори, где она? - горячо воскликнул Остап, хватая Шуру за волосатую руку.
- Она тут недалече, - успокоительно проговорил Балаганов. - За Черноморском. Но туда невозможно попасть.
- Что это за секретное место? - Остап посмотрел сквозь чёрные очки в глаза Шуре. Тот смущённо отвёл взгляд.
- Я боюсь вам говорить. И вообще мне нельзя было говорить. Убьют меня за это. Но я вас очень уважаю. Можно даже сказать, люблю. И вот проболтался.
- Говори! - Остап поднялся со скамейки и схватил Шуру за грудки. Тот понял, что с ним не шутят. Вырываться не стал, а тихо произнёс, опустив голову:
- В Черноморске она уже сейчас. Дом там стоит на обрыве, возле моря. Я недавно там случайно оказался.
- Кто же тебя привёз? - Остап испытующе взглянул на Балаганова. Тот совсем потупил взгляд, и еле слышно проговорил:
- Начальник ГПУ, товарищ Блудман Сидор Моисеевич.
- За какие такие заслуги? - для Остапа стала постепенно открываться занавеска тайны.
- Меня Блудман туда привозил на допрос. Там у них что-то вроде конспиративного дома.
- Завербовали тебя? - прямо спросил Остап.
- А что же мне оставалось делать? - понурил голову Шура. - Поймали меня с 50 тысячами. Стали допрашивать, где взял? У кого украл? Пришлось всё честно рассказать. И Блудман там был в командировке. Он меня с собой в Черноморск забрал. Требовал, чтобы вас нашёл. Но я ему сказал, что вы, наверное, уже за границу подались. В Рио-де-Жанейро! Он разозлился. Три месяца меня в тюрьме промурыжил. Всё таскал на допросы, то к себе в кабинет, то в этот дом в Черноморске. Ну и стал я его стукачом. Оказывал мелкие услуги. Но главная задача моя была - вас найти, где-нибудь случайно. И Блудману доложить.
- А чего меня искать - усмехнулся невесело Остап.
- Я в домоуправлении работаю два месяца. Под своей фамилией.
- Вот Блудман и узнал об этом всего неделю назад. А за Зосей Викторовной он уже давно следил. Понравилась она ему. Любит он баб красивых. Мочи нет. И мужа её в тюрягу упрятал, чтобы до неё добраться. Вот и добрался - грустно добавил Шура, и почесал свою лохматую рыжую шевелюру.
ГЛАВА V
Подвал.
- Зачем ты мне всё это рассказал? - спросил Остап, недобро взглянув на Балаганова.
- Не могу я так, Остап Ибрагимович! Видит бог, не могу! Уважаю я вас очень! Не хочу быть предателем. Вы меня из детей лейтенанта Шмидта вытащили. Деньги большие дали. Разве ж я своего благодетеля сдам этому зверю кровавому Блудману! Да ни в жизь! - Шура постучал по своей мощной груди волосатым кулачищем. И покраснел.
- Пусть он меня в своих подвалах замучает до смерти! - и плюнул на грязный тротуар.
Когда открылась тайна похищения Зоси, у Остапа затеплилась надежда. Но она была слабая и держалась только на решительном характере командора. И он тут же проявил свой характер.
- Показывай, где этот дом! - воскликнул Остап, рывком поднимаясь со скамейки.
- Опасно это очень, Остап Ибрагимович! - мотнул рыжей головой Шура. Забор там высокий за колючкой, охрана с маузерами. Мышь не прошмыгнёт, не то, что человек.
- Но ты же туда можешь войти?! - утвердительно спросил Бендер, пристально посмотрев на Балаганова.
- Меня Блудман вместе с собой привозил. Сам я без него не был там ни разу.
- Но тебя знают охранники?!
- Не все, но большинство, - пожал широкими плечами Шура.
- Ну вот, всё-таки есть шанс! - нетерпеливо произнёс Остап. - Пройдём вместе. Меня им представишь, как нового сексота Блудмана.
- Ох, боязно мне! - Шура сделал испуганные глаза.
- Ничего, - Остап похлопал его по плечу. - Как говорится: волков бояться - в лес не ходить. Ну, а мы пойдём в самое волчье логово. Другого выхода у нас с тобой Шура, нет! Как туда нужно добираться?
- Обыкновенно как, на трамвае. Трамвай туда ходит, до самой Черноморки.
- Ну, тогда нечего терять время! - почти закричал Остап, хватая Шуру за руку. - Какой номер? Где на него садиться?
- Я плохо Черноморск знаю, - развёл свободной рукой Балаганов. - Но остановка отсюда в двух кварталах. Как мне кажется...