В дверь позвонили. Звонок возвратил его к реальности, разрывая на множество бессвязных клочков стройную картину предутреннего сна. Он проснулся и сел на кровати, насторожившись. Предчувствие недоброго муторной волной подкатило к горлу. Он прислушался, вновь ожидая звонка. И звонок отчаянно забился пойманной в паутину осой, уверяя сидящего на кровати в реальности своего присутствия. На кнопку за входной дверью настойчиво нажимал чей-то палец. Человек или люди, стоящие на пороге в столь ранний час, прибыли в его дом с конкретной целью. И цель эта не сулила ему ничего доброго. Он чувствовал, он был уверен, он знал...
По коридору прошелестели шаги. Мать прошла на веранду и еле слышно оттуда спросила: "Кто там?". Мужской голос из-за двери ей что-то нечленораздельно пробубнил в ответ. "Не открывай!" - беззвучно крикнул ей сын. "Это они!" - обречённо уверил он себя. Дверь открылась. Несколько пар тяжёлых сапог пробухали по коридору. Дверь в его комнату отворилась. На пороге бледным призраком стояла мать. Позади в полумраке темнели какие-то высокие фигуры.
- Включите свет! - произнесла одна из фигур.
Он автоматически нажал на кнопку выключателя торшера, стоящего у кровати. Комната осветилась неяркой лампой. Мать куда-то исчезла, а перед ним стояли незнакомые люди. Двое - одетые в серые милицейские шинели, двое - в гражданские пальто и дорогие норковые шапки. Позади маячила ещё одна гражданская личность и тоже в шапке.
- Гунин Олег Станиславович?! - с вопросительной уверенностью произнёс один из обладателей норковой шапки и, не дождавшись ответа, представился сам:
- Я заместитель прокурора города Мокрецов Викентий Кузьмич. Вот ордер на обыск вашей квартиры и задержания вас по подозрению вашего соучастия в государственном преступлении. Вашим делом занимаются комитет государственной безопасности. Его представитель, Клещин Адриан Васильевич присутствует при обыске и вашем задержании. От общественности, в качестве понятого, здесь находится Пиявин Валерий Вениаминович - инструктор городского комитета партии по идеологической работе.
- Советую вам выдать антигосударственные материалы добровольно, - взял слово второй человек в норковой шапке. В таком случае комитет государственной безопасности, который я представляю, будет ходатайствовать перед судом о смягчении вам наказания.
Олег молча вылез из-под одеяла, надел лежащие рядом на стуле брюки, рубашку, носки. Подошёл к письменному столу, чуть дрожащей рукой вынул один из ящиков и достал оттуда толстую общую тетрадь и магнитофонную кассету. В груди стояла всё та же муторная тоскливая пустота. Нет, он не боялся их, пришедших за ним поутру, как приходили до этого к миллионам таких же, как он, людей, имевших несчастье родиться в этой стране, в этот временной период, когда власть захватила банда циничных, лживых головорезов, беззастенчиво именовавшая себя "авангардом всего прогрессивного человечества".
Да, они шли в авангарде по арестам, пыткам, казням неповинных людей, своих сограждан. Да, они шли в авангарде как душители свободы в странах, попавших под их гнёт. Они были первыми в тотальном обмане собственного народа и народов других государств. Они разработали целую индустрию лжи, провокаций, страха. Они хотели, чтобы их боялись все на этой планете. Они потрясали "атомной дубинкой" и сладко говорили о мире во всём Мире. Они рассуждали о братстве и любви между людьми, а сами беспощадно преследовали всех тех, кто посмел думать и жить не так, как они повелели. Они хотели повелевать всем человечеством. Их приспешники на других континентах, взяв на вооружение "самую передовую идеологию", обманув и напугав тёмный, невежественный народ, воцарились на коммунистических тронах, беря во всём пример с "Большого брата" и получая от него обильные подачки и оружие.
Тайный террор и скрытое насилие - вот программа коммунистов всех стран, вот краеугольный камень их борьбы за бесконтрольную власть. Вот их мораль, вот их нравственность, вот смысл их существования, где нет места сомнениям и инакомыслию. Те, кто сомневается и мыслит иначе, чем коммунистические вожди, должен немедленно изолироваться от единодушного общества облапошенных граждан, чтобы ничто не нарушало стерильности их мозгов.
Стоящий сейчас у своего письменного стола в своей комнате посмел нарушить повелевающий запрет, он совершил "государственное преступление" против непреложных истин и неоспоримых установок. И потому за ним пришли рано утром пятеро серьёзных, знающих своё дело мужчин.
Олег Гунин держал в руках "вещественные доказательства" своего "преступления". Ему не хотелось, чтобы в его комнате всё перевернули вверх дном. Он держал в руках тетрадь своих стихов и кассету с песнями на эти стихи. Он словно приготовил их заранее, несмотря на совет Артура Горжетского: Олег знал, со стихов и песен давно сняты копии, и пришедшие сюда наверняка ознакомились с содержанием этих записей, так что скрывать очевидное становилось бессмысленным.
Олег вытянул вперёд руку. Заместитель прокурора как-то поспешно выхватил "доказательства", словно боялся их внезапного исчезновения. По лицу Мокрецова стекала тонкая прозрачная капелька пота. Домашнее тепло постепенно размаривало представителей правопорядка, не соизволивших снять пальто и шапки.
- Ну, что ж, послушаем, что вы тут нам подсунули? - Мокрецов, отдав тетрадку со стихами Адриану Клещину, с кассетой в руке приблизился к магнитофонной приставке "Нота", стоящей на тумбочке напротив кровати. Он долго возился, пытаясь засунуть ленту в узкое отверстие между валиком и воспроизводящей головкой, и, окончательно вспотев, наконец сбросил своё демисезонное пальто на стул. Остальные присутствующие незамедлительно последовали его примеру за исключением Валерия Пиявина, только слегка распахнувшего полы своего "реглана". Шапку он уже давно держал в левой руке, правой периодически поправляя сбивающийся на лоб "комсомольский" чуб. Олег несколько раз уловил краем глаза почти не скрытый торжествующе - мстительный взгляд горкомовского инструктора. Пиявин одерживал физическую победу над соперником...
Но вот, наконец, благодаря общим усилиям, лента вставлена в нужное место, магнитофон включён в сеть, проигрыватель "Вега" подключён для усиления к "Ноте". Нажатие прокурорского пальца на клавишу и бобина закрутилась, перематывая ленту с полной на пустую. В колонках "МАС - 10" раздалось тихое шипение, затем наперебой заговорили какие-то голоса, переливистым всплеском проплыл гитарный аккорд, забубнил на низкой частоте бас, заплакала органола, и ударная установка выбила разнокалиберную дробь. Мелодия выбивалась из хаоса и, обретя нужную тональность, соединилась в один общий, целенаправленный поток. Два молодых, слегка хрипловатых голоса запели :
- У пивной мужики
Пьяным матом бранятся.
Побирун без ноги
Тянет грязные пальцы.
Банда юных громил
Бьёт в подъезде кого-то.
Час вечерний пробил:
Люди мчатся с работы.
Хоть витрина пуста,
Долго очередь мнётся.
И опять колбаса
Меньшинству достаётся
От "централки" вдали
Кучей мрачной бараки...
Керосинка горит,
Воют злые собаки...
Вонь и смрад над страной,
Разложеньем объятой...
Третий год трудовой
Пятилетки десятой...
Последний аккорд. Пауза. Нестройный смех. Затем новые гитарные переливы. Но заместитель прокурора дальше слушать не стал. Его палец прервал антисоветские "излияния" внутри магнитофонной приставки "Нота". Мокрецов оглянулся на присутствующих.
- Все слышали? - спросил он, запуская перемотку в обратную сторону. Присутствующие выразили удовлетворение присутствием у них отменного слуха.
- Ну, что ж, давайте тогда зафиксируем услышанное в протокольном порядке.
Комитетчик Клещин присел к столу и, достав из кожаной папки какие-то бумаги, принялся быстро и мелко строчить шариковой авторучкой. Остальные молча ждали завершения формальностей, а затем по очереди, кроме Мокрецова, расписались в протоколе обыска и изъятия... Настала очередь Олега. Он попытался прочитать протокол, но почерк у Клещина оказался не только мелким, но и неразборчивым, и подозреваемый с трудом уловил смысл написанного. Но в принципе всё было верно, и Олег поставил свою подпись возле "галочки".
На него вдруг навалилось какое-то безразличие и покорность судьбе, хотя уже несколько дней представлял, как он станет вести себя в этой ситуации. Он должен был оказывать неповиновение, требовать адвоката, возмущаться незаконностью ареста. Он должен был себя вести гордо и вызывающе, а сам же покорно расписался в протоколе, покорно собрал в портфель необходимые в камере вещи и покорно двинулся в сопровождении представителей власти к выходу из дома. В коридоре он увидел мать. Она смотрела на него расширенными от горя глазами, переминая в руках какой-то объёмный свёрток.
- Можно? - тихо спросила мать, ни к кому не обращаясь.
- Что там? - Мокрецов вопросительно уставился на свёрток.
- Покушать. Голодный он. Не завтракал. Пожалуйста. - голос матери задрожал и осёкся.
- Ну, мы тоже здесь все не позавтракали по милости вашего сына и его приятелей. Вместо того, чтобы подкармливать своего лохматого бездельника, лучше бы интересовались, с кем он водит дружбу и какие песенки поёт в свободное от безделья время. Наплодили лохмачей-предателей, а тут за вас отдувайся - пресекай деятельность...
И Мокрецов почти грубо вырвал из рук матери свёрток с едой, но Олегу не отдал, а засунул его к себе под мышку. Мать беззвучно заплакала. Олег кое-как расчесал свои "удлинённые" волосы, надел на голову шапку, накинул короткую осеннюю куртку. Процессия двинулась через веранду на заснеженный двор и, петляя по узкой тропке, вышла за калитку. Олег оглянулся. Мать - простоволосая, в халате - стояла на пороге и тоскливо смотрела вслед уходящим. Сердце на секунду-другую сдавило той же самой тоской, но взгляд уже сам нашёл окна соседнего дома. Они отражались мертвенной чернильной пустотой. "Арестовали Его или нет?" - ворвался вопрос и тут же угас: глубокой преисподней зиял перед глазами бесконечный провал открытой задней дверцы "чёрного воронка". Олега, остановившегося перед этим провалом, слегка подтолкнули в спину. Он как-то сомнамбулически, незряче отыскал металлическую ступеньку, уцепился за боковую ручку и ухнул во тьму. Дверь за ним со стальным лязгом захлопнулась. Он огляделся. Во тьме оказалось не так темно, как оказалось со свободы. Сквозь маленькое зарешечённое окошечко пробивался слабый утренний зимний свет. Вдоль бортов "воронкового кузова" виднелись две деревянные скамейки. Ближе к кабине имелась ещё одна зарешечённая дверца, закрытая на висячий замок. За дверцей, судя по всему, никто не сидел. Заскрежетал надрывно стартёр. Двигатель хлопнул несколько раз своим винтом и затих. Стартёр снова взвыл бешеной собакой, получив в ответ два-три гриппозных чиха. Хлопнула дверца кабины, заскрежетал металл о металл - видно, водитель "воронка" захотел воспользоваться рукояткой. Но мотор решил держаться до последнего - он упорно не заводился. Началась перебранка между шофёром и сопровождающим арестованного милиционером. Представители высших правоохранительных инстанций, наверное, сразу укатили на чёрной "волге", которую Олег заприметил краем глаза впереди своей "кареты".
Перебранка продолжалась. Застряли они, скорее всего, надолго, и Олег, чуть-чуть успокоившись, присел на холодную деревянную скамейку. Воспоминания накатили как-то сами собой. Холодный декабрь вдруг растворился в тёплом вечере накануне прихода мая.
ГЛАВА II
В тот вечер на танцевальную веранду, где на "предпраздничном балу" играл их вокально-инструментальный ансамбль, вошёл Старик. Он вошёл во время перерыва, когда большая часть танцующей молодёжи удалилась на прогулку в парк, а меньшая, некурящая, расположилась на деревянных скамьях, поставленных вдоль танцевального "загона". Появление пожилого человека на сугубо молодёжном мероприятии вызвало у посетителей "пятачка" молчаливое недоумение. Гул голосов почти в одно мгновение стих. Старик под перекрёстными взглядами преодолел полупустой зал и присел на краешек скамьи в углу рядом со сценой - "ракушкой" неподалёку от того места, где стояли со своими девушками музыканты: органист - Артур Горжетский, басист - Оскар Юдкевич и ударник Олег Гунин. Руководитель ансамбля - гитарист Борис Гаврилин, по обычной привычке, отдыхал на стуле с краю сцены, отгороженный от публики громадной басовой колонкой. Его знаменитая гитара, своим внешним видом очень похожая на большую скрипку, стояла рядом, прислонённая к отключенному усилителю. Борис, несмотря на тёплый вечер, кутался в свой так же знаменитый длинный чёрный плащ - балахон, который немного скрывал его большой горб.
Музыканты и их девушки, хотя и были заняты друг другом, тоже обратили внимание на странного Старика, усевшегося невдалеке от них. Тем более, что тот, усевшись, принялся разглядывать компанию пристальным взглядом сквозь стёкла очков.
- На нас смотрят. - тихо, но внятно произнёс Артур, пряча в своих роскошных "польских" усах чуть заметную улыбку.
- Должно быть, ещё один поклонник наших музыкальных талантов? - Ося Юдкевич поправил на носу тяжёлые роговые очки. - Возрастной предел явно расширился - нам поклоняются ветераны.
- Он на меня смотрит. - Вера сильно сжала руку Олега. Тот успокоительно ответил на пожатие. Ладонь Веры стала слегка влажной, он знал, что это признак волнения, но пока не понимал причины. За полгода знакомства Олег немного изучил характер Веры, знал её повышенную чувствительность и переменчивость настроения, но иногда для собственного успокоения ссылался на "особенность женского разума" и не делал из поведения девушки "далеко идущих выводов". Вот и в тот момент он почти не придал значения явной взволнованности своей подруги, внутренне объясняя это необычностью ситуации.
- Ой, а мы его уже видели! - Надя высвободилась из объятья Оскара, - помните, девчонки, он на скамейке перед верандой сидел и курил, а мы проходили рядом. Он на нас взглянул и чуть папироску свою не выронил.
- Ваши шикарные мини-юбки произвели на пожилого человека должный эффект. - Артур бесцеремонно ухватился за голую коленку Любы и, получив по рукам, глубокомысленно добавил: - Красивые женские ноги реанимируют жизнедеятельность пенсионеров.
- А, может, он какой-нибудь маньяк? - Ося Юдкевич сделал страшное лицо. - Ходит, выбирает себе жертву для расправы. Ваша троица ему наверняка приглянулась. Он будет насиловать, и убивать вас по одиночке. Если вы не встанете под защиту нашей мужественной команды. Мы спасём вас, девушки, от преждевременной гибели в лапах насильника. Идёмте все за нами на сцену, а то вон шеф рукой машет - перерыв кончился.
Компания забралась по ступенькам внутрь "ракушки". Девушки присели на скамейку сбоку, подальше от глаз странного Старика. Музыканты заняли свои места на "эстраде". Публика постепенно заново заполняла танцевальную веранду. На сцену слегка вихляющей походкой поднялся новый директор Дома культуры Валентин Валентинович Блюменталь. Немного жеманно выпячивая губы перед микрофоном, словно собирался его проглотить, Валентин Валентинович объявил об открытии второго отделения танцевального вечера и попросил молодых людей не курить, не сорить и не нарушать общественный порядок. Затем, томно стрельнув взглядом своих голубых глаз в толпу, он широким, грациозным жестом предоставил возможность музыкальному ансамблю для самовыражения.
Почти в полной тишине барабанные палочки Олега Гунина отбили короткий чёткий ритм. Гитара Бориса Гаврилина звонко выплеснула этот ритм в зал. Бас Оскара Юдкевича мягко и глубоко заухал, органола Артура Горжетского забулькала частыми воздушными пузырьками. Олег и Артур, наклонившись к микрофонам, запели наскоро переделанные на русский язык слова песни английской группы "SLADE":
- Посмотри в ночь,
Посмотри в ночь,
Ночь тебе всё расскажет.
Уходи прочь,
Уходи прочь -
Пусть нас ничто не свяжет...
Сколько ночей подряд
Мы были рядом!
Но твой усталый взгляд
Был полон яда...
На английском языке песня звучала гораздо солиднее и привлекательнее, но идеологический отдел городского комитета партии и его инструктор Валерий Пиявин, опасаясь антисоветских выпадов от длинноволосых детей "туманного Альбиона", запретил местным ВИА выражаться на бессмертном языке Шекспира. Музыканты сочиняли самодельные тексты, и приведённый выше - далеко не худший.
Молодёжь на танцевальной веранде затряслась под густой чеканный ритм английской песенки на русский лад. Повизгивая от удовольствия. Музыканты тоже вошли во вкус и выделывали на своих инструментах умопомрачительные "выкрутасы". Особенно старался Борис Гаврилин. Его гитара-скрипка, казалось, существовала отдельно от всего остального ансамбля, хотя совсем не разрушала музыкальной гармонии танцевальных композиций. Напротив, музыка группы "Звёздные сны" благодаря таланту руководителя и сологитариста Бориса Гаврилина пользовалась большой популярностью среди местной молодёжи. Многие ходили на танцы в городской парк только, чтобы "послушать Борю". Его романтическая накидка, едва скрывающая горб, его неснимаемые в любое время суток тёмные очки, его полное равнодушие к противоположному полу вызывали среди поклонников и поклонниц Бориса разнотолки. Таинственный, птичий облик музыканта-виртуоза, сидящего на высоком вертящемся стуле в дальнем конце полузатемнённой эстрады притягивал взоры. Попытки расспросов остальной музыкальной троицы почти ни к чему не приводили. информацию, которой располагали Борины друзья-коллеги, оказалась достаточно скудной. Жил Борис вдвоём со старушкой-матерью в соседнем городе на окраине, в маленьком полуразвалившемся домике. К себе в гости никого никогда не приглашал и даже в ансамбле держался всегда особняком: в репетициях почти не участвовал, а с "лёта" ловил все мелодии, предлагаемые обычно Артуром Горжетским - большим знатоком рок-музыки.
Артур имел самую большую в городе фонотеку западных пластинок, которую постоянно обновлял, наезжая в Москву к своему другу Евгению Антитипову, который после женитьбы около десяти лет назад обосновался в столице. Сам Антитипов редко наведывался в родные места, навещая в эти короткие посещения в основном родителей. Но иногда "соизволял" зайти на танцы к друзьям своей юности. Тогда они засиживались в "музыкалке" до "первых петухов". Пили вино, слушали музыку и вспоминали "минувшие дни". У Антитипова росла дочка, очень похожая на его жену Машу. Евгений работал художником-декоратором в одном из московских театров, частенько разъезжал по стране вместе с гастролирующей труппой и имел возможности доставать новинки английской и американской рок-музыки. Пластинки, или как их называл Антитипов, "диски" были далеко не первой свежести: под иглой проигрывателя шипели, словно музыканты, прежде чем начать свой "тарарам", усиленно жарили на сковороде картошку.
Но эти малозначительные обстоятельства нисколько не уменьшали энтузиазма поклонников "идеологических диверсантов", как величал их небезызвестный Валерий Пиявин. Длинноволосые гитаристы в расклешённых джинсах и в "шузах" на "платформе", несмотря на запреты и препоны, чинимые властями, медленно, но верно становились кумирами советской молодёжи в отличие от "Павликов Морозовых и Пашек Корчагиных", усиленно рекламируемых по старинке официальной пропагандой. Попытки навязать своё видение танцевальных вечеров с "вальсами", "кроковяками", "подиспанями" и "польками-бабочками" отделами культуры и пропаганды разбивались о насмешливо-глухую стену. Зато хипповые музыкальные группы наподобие "Звёздных снов" плодились как грибы после благодатного летнего дождя, заполняя Дома культуры, клубы и танцевальные веранды "забойными вещами" ведущих западных ансамблей.
К одной из таких "вещичек" под вторым номером после перерыва и приступила к исполнению группа "ЗС". Известные английские музыканты, сплочённые под названием "Uriah Heep" с некоторым трудом узнали бы свою популярную композицию "Сны". Провинциальные российские аранжировщики во главе с Борисом Гаврилиным внесли в мелодичный лад существенные изменения. Свои собственные слова, зная английский язык понаслышке, придумал Олег Гунин. Артур Горжетский своим чуть хрипловатым голосом довёл до танцующей публики содержание песни, название которой совпало с наименованием ансамбля отнюдь не случайно:
Весь мир ночным томленьем пьян,
Забвением объят
И снов бесшумный океан
Вершит святой обряд.
Волна к волне, звезда к звезде -
Кружится голова.
А сны везде, а сны везде,
Как тихие слова:
Сны, сны! Приходят к нам.
Снова мы в объятьях звёздных до утра лежим.
Вновь, вновь, вновь к иным мирам
Несёт нас Ангел золотой дыханием своим...
И эту ночь, и этот миг
Немыслимых чудес
Из сновидения воздвиг
Тот ангел или бес?
И что нам счастье или беду
Пророчат вновь они?
Но мы в тиши храним звезду,
Что навевает сны!...
***
Бесконечный звёздный купол раскинулся над куполом одинокой беседки, стоящей в глубине городского парка. К ней от танцевальной веранды вела узкая асфальтовая дорожка, обрамлённая колючими кустами и прошлогодним чертополохом. После недавнего многоваттного грохота тихий струнный перелив гитары-скрипки Бориса Гаврилина действовал умиротворяющее - успокоительно на нервную систему. Опьяняюще расслабляло лёгкое сухое вино, которое нужно было пить маленькими кисловатыми глотками прямо из горлышка бутылки. Нежная близость любимой девушки, украдкие поцелуи её полуоткрытых прохладных губ, шёпот в полумраке двух других парочек; на них вы вдвоём не обращаете почти никакого внимания, потому что сейчас заняты только друг другом.
Лёгкий, тепловатый, весенний вечерний ветерок иногда врывается внутрь открытой беседки и, словно чувствуя себя лишним, выскакивает обратно, чтобы утихнуть в молодой зелени старых тополей, мрачными громадами чернеющих по периметру маленького освещённого звёздами пространства, где под деревянным куполом отдыхают после трудового танцевального вечера четверо музыкантов и три девушки, попивая сухое вино, целуясь, слушая переливы Борисовой гитары, упоённые молодостью, дружбой, любовью, верой и надеждой на долгие счастливые годы.
Шаги по дорожке они услышали слишком поздно. В беседку ввалился милицейский наряд во главе с офицером, блеснувшим погоном с одинокой тусклой звездой. Младший лейтенант был настроен весьма решительно:
- Распитие спиртных напитков в общественном месте! - зловеще констатировал он, увидев матово поблёскивающую стеклотару.
- Развратные групповые действия! - заключил он, обозрев сидящих на коленях у парней девушек в мини-юбках.
Отпираться и спорить не имело смысла. Состав обоих преступлений налицо. Сейчас произойдёт арест и доставка "преступников" в Отдел внутренних дел. И вдруг на порог беседки вступила ещё одна фигура. Сутуловатый пожилой человек в очках прошёл внутрь и встал между представителями власти и испуганными, растерянными молодыми людьми.
- Товарищ младший лейтенант, я прошу вас, отпустите ребят. Они сейчас разойдутся по домам, и не будут нарушать общественный порядок, - в тихо вежливом голосе звучала не только просьба, но и какой-то внутренний, подспудный приказ, едва уловимый в спокойной интонации слов.
Глава патруля инстинктивно уловил эти нотки, и как опытный служака среагировал адекватно:
- Отпустить можно, но только под вашу ответственность. А то эта "хиппня" пьяная натворит ещё каких-нибудь бед.
- Не волнуйтесь, я за них ручаюсь. Вот мои документы, - и старик достал из бокового кармана своего пиджака какое-то удостоверение. Вспыхнул луч электрического фонарика. Милиционер несколько секунд вчитывался в содержание удостоверения, потом вернул его владельцу, отдав при этом честь:
- Рад был с вами познакомиться, товарищ майор в отставке. Все могут быть свободны, - фонарик ослепительно - прощально плеснул по лицам. Младший лейтенант и его подчинённые сделали полуоборот и удалились, скрипя казёнными полуботинками и сапогами. В беседке на минуту - другую воцарилась немного напряжённая тишина. Наконец её развеял самый сообразительный Артур Горжетский:
- Товарищ майор в отставке. Коллектив музыкальной группы "Звёздные сны" искренне, от всей души благодарит Вас за спасение от рук нашей доблестной милиции, которая в противном случае совершила бы над нами суд скорый и справедливый, что совершенно не входило в наши вечерние планы.
И Артур пожал старику руку: - Разрешите узнать имя - отчество нашего спасителя?
- Петр Иванович Викулин - бывший майор медицинской службы. Ныне - совершенно незаслуженный пенсионер, - в тон взятому Артуром разговору ответил их новый знакомый.
Каждый из спасённых поочерёдно представлялся Петру Ивановичу, и когда очередь дошла до Веры, Олегу показалось, что старик слишком долго держит руку девушки в своей руке и как-то слишком внимательно вглядывается сквозь очки и полутьму в лицо его подруги. Олегу стало даже немного не по себе, но он тут же откинул прочь это ощущение, переключившись на Бориса, который, держа в своей левой руке гитару, правой церемонно раскланялся, взмахнув своим плащом - накидкой и тем, вызывая сходство со средневековым менестрелем. По окончании представления все снова заняли привычные места, и Петр Иванович Викулин тоже присел на край беседочной скамейки, достал из портсигара папиросу и закурил, поглядывая на компанию, которая, усевшись в напряжённых позах, так же разглядывала своего гостя сквозь тёплый полумрак. Огонёк папиросы вспыхивал и слегка затухал. В беседке все молчали, лишь Борис Гаврилин плавно перебирал гитарные струны. Наконец Петр Иванович прервал молчание:
- Вы знаете, ребята, я в вашем городе совсем недавно. Неделю как приехал. И вы, практически, мои первые знакомые. Я живу в доме моего сына - он здесь по распределению работал, а в прошлом месяце уехал с семьёй в длительную командировку и попросил меня пожить до его возвращения.
- Значит, вы на танцы пришли в порядке знакомства с местными достопримечательностями? - чуть иронично спросил Артур.
- Эх, молодой человек! Напрасно вы иронизируете. Сейчас вам этого не понять. Вот пройдёт лет сорок - сорок пять, вы состаритесь, станете немощными и дряхлыми, а по прежнему будет цвести весна, будут гулять юные пары, а на танцевальной веранде до поздней ночи будет играть оркестр модные в то время мелодии. И вы захотите вспомнить это, нынешнее время, когда вы были молоды и красивы. И вы, сутулясь, пойдёте в парк, вы сядете на скамеечку, вы закурите свою сигарету и станете грустно наблюдать за гуляющей молодёжью. И вдруг вы увидите...
Петр Иванович внезапно смолк, как будто кто-то невидимый зажал ему рот на недоговорённой фразе.
Снова щёлкнул портсигар, и новая папироса тусклым алым огнём засветилась в темноте. И опять молчание, ставшее немного тяготить молодых людей.
- Знаете ребята, мне почему-то хочется продолжить наше знакомство, - голос старика глухо прозвучал внутри беседки. - Приглашаю вас на днях в гости в любое удобное для вас время. Попьём чайку, побеседуем. И не подумайте, что у пожилого человека и молодёжи нет общих для беседы тем. Я немного изучаю философию, а у вас наверняка найдутся вопросы, на которые я постараюсь ответить. Ну, как, договорились, завтра вечером?
- Танцы у нас завтра и послезавтра, - Ося Юдкевич подал свой голос из дальнего угла.
- Ну, а третьего?
- Китайская халтура, - хмыкнул в свои усы Артур и, уловив в недоумённой паузе немой вопрос, разъяснил непонятную для Петра Ивановича терминологию:
- Третьего мая поутру наш ансамбль отправляется в подшефный Ленинский район для бесплатного развлечения тружеников села, занятых на посадке будущего урожая.
- Да, насыщенная у вас программа.
- На том стоим. Так что мы сможем воспользоваться вашим приглашением только в понедельник, четвёртого мая, часов в семь вечера. Как, согласны, леди и джентльмены?
И, получив нестройное одобрение, Артур закончил:
- Ну, а теперь назовите адрес, которым мы должны будем воспользоваться для посещения.
Петр Иванович назвал. Олег чуть вздрогнул. Это была его улица...
...Олег провожал Веру на другой конец города. Они шли по тротуару центральной улицы - в эту позднюю пору пустынной и тускло освещённой полупотухшими люминесцентными фонарями. Шли медленно, взявшись за руки, наслаждаясь прекрасной весенней ночью, и близостью друг друга. Иногда останавливались и, крепко прижавшись, долго целовались, не в силах разомкнуть сладостные объятия во взаимном желании обладания. Стройное тело девушки, её поцелуи, её объятия возбуждали Олега. Он изнемогал от страсти. Она томительной негой лилась по его рукам, ногам, животу... Вера отвечала на его порывы ласковым покачиванием бёдер, прижималась круглой упругой грудью, целовала мягкими полуоткрытыми губами...
Визг автомобильных тормозов возвратил их к реальности. Они обернулись. Рядом с тротуаром неподалёку от них остановился красный "Жигулёнок" с притушенными фарами. Несколько секунд он стоял, пофыркивая мотором, потом подкатил поближе. Дверца с водительской стороны медленно раскрылась и, на асфальт одной ногой вступил и наполовину вылез из машины инструктор идеологического отдела Валерий Пиявин. Он улыбался, но улыбка казалась натянутой на лице, как на резиновой маске. Глаза же в ночной тьме отсвечивались холодным и злым отблеском фонарей.
- Молодые люди! Вас подвезти? А то путь у вас ещё не близкий. Садитесь, доедем с ветерком.
Олег посмотрел на Веру. Та потупила взгляд. "Так, - подумал Олег, - здесь что-то неладное".
На душе, словно неприятно царапнуло. Полуночное внезапное появление на их пути Валерия Пиявина было явно не случайным. Смущение Веры при "заманчивом предложении" главного городского идеолога говорило о многом. Олегу стало не по себе, и всё же он вопросительно посмотрел на Веру. Та тоже взглянула на него и отрицательно мотнула головой. Олег повернулся к Пиявину:
- Спасибо за услугу, Валерий Вениаминович, но мы доберёмся пешком. Не стоило беспокоиться.
- Ну, что же. Не хотите, как хотите. Только не пожалейте потом, - сказал Пиявин и забрался обратно в автомобильную утробу. Фары вспыхнули, мотор затарахтел, и "Жигулёнок", сорвавшись с места, лихо помчался по пустынной ночной улице, вскоре исчезнув из вида. Вера и Олег двинулись дальше. Олег молчал и на девушку почему-то не смотрел. Молчала и Вера. Через несколько минут такой ходьбы тягостное молчание стало невыносимо для обоих. Первой "сдалась" Вера. Она прижалась головой к плечу Олега и обняла его за шею.
- Не обижайся Олежек. У меня с этим ничего не было. Он просто повадился, чуть ли не каждый день за мной к техникуму подъезжать после занятий. Народу на остановке много, ну и отвозил он меня несколько раз домой. Цветы дарил из оранжереи. В ресторан предлагал пойти. Я отказалась. Вот он и бесится.
Вера крепко и нежно поцеловала Олега в губы.
- Я тебя люблю, Олежка, и мне больше никого не надо.
У Олега не много отлегло от сердца, и всё же какое-то неясное беспокойство и томление теснилось в его груди до самого Вериного дома. Они остановились возле калитки и, повинуясь обоюдному порыву, прижались друг к другу в сладострастном желании. Но нацеловаться, вдосталь не успели. Дверь на террасу отворилась, и женский голос из темноты произнёс:
- Вера! Не пора ли домой?! Второй час ночи!
- Иду мама, - ответила Вера и, наклонившись к уху Олега, прошептала:
- Через полчаса я окно открою.
Потом чмокнула его в щёку и, закрыв за собой калитку, не оглядываясь, пошла по тропинке к дому.
Олег слышал, как мать и дочь перебросились несколькими фразами внутри террасы, и через минуту в комнате Веры зажёгся свет. Олег отошёл чуть в сторонку за придорожные кусты и стал ждать. Свет в окне всё горел и горел, усиливая его нетерпение. Ему казалось, что прошёл уже не один час, скоро наступит утро, и он уйдёт домой "несолоно хлебавши", когда окно внезапно стало тёмным, послышался тихий звук сдвигаемых шпингалетов, и обе половины рамы бесшумно отворились наружу. Светлый силуэт Веры на секунду-другую мелькнул и исчез в глубине комнаты.
Олег сорвался с места. Распахнул калитку и, обогнув клумбу, на которой скоро должны были вырасти цветы, подбежал к распахнутому окну. Сердце в груди билось часто и глухо. Он подтянулся, ухватившись руками за подоконник, и почти одним движением запрыгнул в тёмную комнату. Вера появилась из темноты под тусклый полусвет уличных фонарей, наклонилась и соединила створки оконной рамы, затем повернулась к возлюбленному. Лицо девушки скрывалось в тени. На Вере была надета тонкая ночная рубашка, шлейф светлых волос, откинутый по плечам, светился отражённым уличным отсверком. Их протянутые руки соединились. Олег обнял стройное девичье тело, и сладостный поцелуй пронзил его насквозь. Одежда слетела с парня за минуту. Он поднял девушку на руки и, пройдя несколько шагов, уложил на кровать, стоящую рядом с окном. Ночная рубашка сброшена на пол. Полная упругая грудь, узкая талия, живот, красивые стройные ноги слились с его истомлённым телом.
Кровать скрипела под их телами. Молодые тела наслаждались страстью, любовью, нежностью, жизнью. Им было хорошо друг с другом, они не могли оторваться друг от друга, лишь меняя позы, замирая на несколько мгновений и продолжая до самого утра извечные сладострастные движения всего человечества испокон веков и до скончания Мира.
ГЛАВА III
Первомайское утро. Кто не ждал его каждый год с раннего детства. Кто не засыпал в предчувствии предстоящего праздника, кто не просыпался от ощущения радости, счастья и гордости. Гордости за Великую Страну, в которой ты родился и живёшь. Гордость за её несокрушимую мощь, за её бескрайние просторы, за советских людей, строящих самое гуманное в Мире общество, где нет ни богатых, ни бедных, а все равны в своём едином стремлении реально достигнуть многовековой мечты всего Человечества - Коммунизма. Кто себя не ощущал крохотной частицей этого бурного потока, сметающего на своём пути все преграды и идущего под красными знамёнами в День международной солидарности трудящихся по тысячи городов необъятной страны.
Олег и Вера торопливо шли по утреннему празднично украшенному городу. Собственно, по-настоящему торопилась только Вера. Она боялась опоздать к своей техникумовской колонне до выхода её на площадь. Администрация техникума и комитет комсомола строго учитывали отсутствующих на демонстрации студентов. Получить строгий выговор с последним предупреждением за неявку без уважительной причины не хотелось никому. Олегу в этом отношении жилось гораздо свободнее. Клубные работники, как правило, на демонстрации не ходили, обеспечивая "культурный тыл ликующим массам трудящихся".
После бурно проведённой бессонной ночи наша пара выглядела не вполне празднично. Особенно кавалер, которому нечем и негде было побриться, учитывая конспиративное ночное пребывание в постели своей дамы. Дама же кое-как привела себя в порядок и смотрелась достаточно привлекательно. Они, взявшись за руки, почти бежали по центральной улице, обгоняя медленно идущие коллективы заводов и фабрик, учреждений и контор, школ и училищ.
Тёплый первомайский ветерок радостно трепетал красные флаги. Трепыхались лозунги и транспаранты, мудро глядели вдаль сотни тиражированных членов Политбюро. Белые бумажные цветы, прикреплённые к обломанным веточкам и, разноцветные воздушные шарики разжижали пролетарский кумач, искрящийся под ярким солнцем над празднично - разодетыми рядами горожан.
Вера глазами искала "своих". "Свои" застряли на запруженном колоннами перекрёстке, переминаясь с ноги на ногу, дожидаясь очереди перед последним "марш-броском". Вера мазнула Олега подкрашенными губами по щетинистой щеке и порхнула в объятия Нади и Любы, заранее "застолбивших" ей место в своём ряду. Подружки "зачирикали", смеясь и целуясь. Почувствовавший себя лишним, Олег пошёл дальше по ходу демонстрации к площади им. Ленина, рассчитывая отыскать там Артура и Оскара.
Знакомых на забитом народом тротуаре встречалось много, но два лучших друга куда-то запропастились. Поток любопытной праздношатающейся публики, наконец, вынес Олега на самую площадь, к самому милицейскому наряду недалеко от трибуны под памятником Вождю, где стояло, приветствуя демонстрантов, городское партруководство во главе с первым секретарём горкома Иваном Никитовичем Клопчевым. Он с доброй отеческой улыбкой помахивал пухлой ладошкой проходящим мимо трибуны школьникам и учителям, потому что по сложившейся традиции демонстрации трудящихся открывали представители юного поколения.
- Гунин! Ну-ка, поди, сюда! - услышал вдруг Олег свою фамилию средь шума выкриков "Ура!" и бравурной музыкой оркестра. Олег стал озираться, не уловив направления повелительного голоса. Голос был удивительно знакомым, и он его слышал совсем недавно - и суток не прошло. Валерий Пиявин стоял неподалёку, рядом с "правительственной трибуной" и в пол-оборота глядел на Олега, поманивая его зажатой в правой руке шариковой ручкой. В левой руке инструктор отдела пропаганды держал раскрытый блокнот.
Когда их взгляды встретились, Олег вопросительно поднял брови, а Пиявин, сделав несколько шагов к ближайшему в оцеплении милиционеру, что-то проговорил ему на ухо, указав пальцем на Олега. Милиционер проследил направление и так же поманил молодого человека пальцем. Олег подвинулся ближе к блюстителю порядка и ревнителю идеологических ценностей. Блюститель пропустил его мимо себя, а ревнитель чуть ли не по-дружески потащил поближе к трибуне, обняв за плечо.
Олег такому странному обращению с ним Пиявина несказанно удивился. По многим, вполне ясным причинам оба они не испытывали друг к другу ни малейшей симпатии, а после вчерашнего признания Веры неприязнь счастливого соперника к отвергнутому возросла в геометрической прогрессии.
Тем не менее, они стояли, "обнявшись крепче двух друзей", возле парадной "правительственной" трибуны. Валерий Пиявин, наклонившись к самому уху своего "приятеля", язвительно заметил:
- Ну, как прошла ночка? Не слишком переусердствовал?
Олег не стал отвечать на риторические вопросы. Он понимал, что Пиявин притащил его к трибуне вовсе не с целью врачевания "разбитого сердца". Ему, нужно было что-то иное, не связанное с их любовным треугольником. Не получив ответа, Пиявин разжал "дружеские" объятия и уже более деловым тоном сказал:
- У вашего ансамбля сегодня вечером есть возможность подзаработать. Меня попросили подыскать хороших музыкантов. Я рекомендовал вас. Так что не подведите.
- Танцы ведь сегодня у нас вечером.
- А то мероприятие состоится после ваших танцев. Заеду я за вами. Репертуар подготовьте приличный. Без всяких там "шейков". Люди солидные соберутся. И лохмы свои расчешите, а то остригу овечьими ножницами. Для профилактики.
И Пиявин при этом плотоядно усмехнулся, поглядев на "вольную причёску" своего собеседника. Но тут же переключил внимание на другой конец площади, где из-за сквера "Павших героев" должна была появиться очередная колонна школьников. Инструктор отдела пропаганды приготовил к делу блокнот и ручку, чтобы записать имеющееся количество портретов Вождя, членов Политбюро и красных стягов.
Городской оркестр на площади смолк. На минуту вокруг воцарилась напряжённая тишина, которая разорвалась трескучей барабанной дробью. Все зрители невольно повернулись на этот призывный звук. Из-за угла сквера, чеканя шаг, один за другим вышли ряды юных барабанщиков в униформе. И вдруг сзади над ними взвился и заплескался в голубом первомайском небе ... зелёный флаг. Рядом какой-то звук отвлёк Олега от созерцания этого удивительного зрелища. Инструктор Валерий Пиявин тряс своей мордастой головой и что-то по-коровьи мычал, не в силах пока проронить ни одного членораздельного звука. Глаза его налились кровью, а лицо позеленело, как тот флаг над рядами барабанщиков. Блокнот и ручка выпали из ослабевших рук и валялись неподалёку на отмытом, влажном асфальте.
- Про-ва-ка-ция! - наконец с трудом выговорил Пиявин, уставившись обезумевшим взглядом на антисоветскую колонну, марширующую под барабанный бой по центральной площади. На зелёном, а вернее, защитного цвета стяге при ближайшем рассмотрении стал, заметен бордовый пришитый костёр, а впереди этого странного знамени, согнув руку в пионерском приветствии, чеканила шаг легендарная городская пионервожатая, руководитель отряда Следопытов - Эльвира Пройда. Несмотря на довольно почтенный возраст, она до старости лет отличалась юношеским задором и неиссякаемой энергией. Всё пионерское движение города держалось на её энтузиазме. Без участия отряда следопытов не обходилось ни одно мероприятие. Пламенные речи Эльвиры разжигали в сердцах молодых борцов за высокие коммунистические идеалы огонь вдохновения и мечты о Светлом Будущем. Со своим отрядом она объехала полстраны, выискивая родных и близких, павших во время войны под городом героев. Но это похвальное дело часто сопровождалось такими экстравагантными поступками Эльвиры, что люди, знавшие её более суток, старались избегать встречи с ней и отмахивались от неё, как от назойливой мухи, тем самым, сводя на нет благородную миссию отряда Следопытов. Однажды она со своими пионерами, приехав в Москву ночным поездом, нагрянула в шесть часов утра, гремя барабанами и дудя в горны, на квартиру одного известного поэта, дядя которого защищал их родной город от фашистов. Разбуженный, невыспавшийся, а потому злой поэт принял следопытов за настырных хулиганов и вызвал милицию. Эльвире потом пришлось долго оправдываться.
Эльвиру Пройда Олег знал хорошо. Через её сборы, линейки, марши, парады прошли почти все, побывавшие в пионерах мальчишки и девчонки. Стояние по стойке "смирно" возле Вечного огня под солнцепёком или в лютый зимний холод. "Смотр строя и песни", где нужно было бодрым голосом распевать революционные музыкальные сочинения, при этом не сбиваться с ноги, маршируя под солдафонское "ать-два" знаменитой пионервожатой. Олег ещё тогда, будучи школьником, ненавидел эти Эльвирины мероприятия. Он всячески старался отлынить от них, притворяясь или больным, или просто сбегая из школы перед пионерскими сборами вместе с другими такими же "протестантами", хотя предусмотрительная Эльвира и солидарный с ней учительский корпус перекрывали все пути отступления навесными замками и бдительными постами комсомольцев - старшеклассников. И всё же убегали через окна с верхних этажей: зимой, спускаясь по связанным меж собою шарфам, а весной и осенью для этой цели сходили поясные ремни. При подобных альпинистских трюках убегающие рисковали сорваться и разбиться об асфальт, но отвращение к строевой шагистике и личная неприязнь к пожилой, нелепой, крикливой пионервожатой, всегда неряшливо одетой и воняющей потом, пересиливая страх перед высотой и неотвратимостью скорого наказания за побег. И ещё одно обстоятельство усиливало отрицательное отношение Олега да, пожалуй, и всей его компании к этой даме: Эльвира была родной тёткой Нади, подруги Оскара. Надя, в детстве лишившись, матери, жила у бездетной активистки на правах приёмной дочери. И вечной пионерке очень не нравилась дружба племянницы с длинноволосыми музыкантами. А к Оскару Эльвира воспылала злобной идеологической ненавистью, не пуская его даже на порог своей квартиры. И влюблённой парочке приходилось зимой скитаться по друзьям или подъездам, а летом только природа манила их своей безгрешной красотой. Домой же к себе Оська Надю приводить не мог по причине малометражности его однокомнатной квартиры, где он жил с вечно больными родителями в постоянных ссорах. Оскар неоднократно пытался "наладить контакты" с Эльвирой, но та отказывалась с ним разговаривать и терроризировала племянницу требованиями порвать отношения с "очкастым хиппарём". Племянница же была влюблена и порывать отношения не желала, чем ещё больше раздражала пионерскую тётку, марширующую сейчас мимо Олега Гунина, Валерия Пиявина и почётной трибуны под зелёным следопытским знаменем.
Узнав в "провокаторе" Эльвиру Пройда, Пиявин после овладевшего им шока разразился отборной матерщиной, не стесняясь стоящего рядом Олега. А молодому музыканту стало вдруг почему-то смешно. Он отвернулся от Пиявина, сдерживая улыбку.
Колонна следопытов прошла, преподнося главному городскому идеологу сюрприз, от которого тот чуть не скончался на месте. Следом потянулись остальные школы, не нарушая установок и предписаний. Пиявин пришёл в себя и после какой-то писанины в подобранном блокноте снова обратил внимание на Олега. Видно по всему, инструктор был немного смущён своим недавним поведением, но виду старался не показывать, а показал, что его соперник - "протеже" может быть свободным до таинственного вечернего мероприятия.
***
Вечер пал на город чёрным звёздным покрывалом, расцвеченным праздничным салютом, на который не поскупились городские власти. Танцы на веранде прошли весело с пьяными драками и поножовщиной. Директору Дома культуры Валентину Валентиновичу Блюменталю, дежурным милиционерам и дружинникам пришлось достаточно попотеть, чтобы морально и физически утихомирить "развеселившуюся" молодёжь. Музыканты тоже порядком вымотались и совершенно забыли о полуночно "халтуре", когда перед заключительным танцем у эстрады появился Валерий Пиявин, в сопровождении каких - то двух личностей, в одинаковых серых костюмах с одинаковыми, ничего не выражающими физиономиями. Входа на веранду стоял микроавтобус с открытыми задними дверцами, в него то и стал грузить свою музыкальную аппаратуру наш вокально-инструментальный ансамбль. Все четверо устали неимоверно, особенно Олег, у которого после прошлой бессонной ночи слипались глаза, и всё валилось из рук. Но Пиявин подгонял бодрым комсомольским баритоном, а серые личности смотрели на музыкантов пристально и, как казалось, очень подозрительно.
Возникла проблема девушек. Пиявин намекнул, что брать их с собой на мероприятие не желательно, и водителю микроавтобуса было приказано развести боевых подруг по домам после выгрузки аппаратуры в условленном месте. При этом Олег заметил, как Пиявин посмотрел на полусонную Веру, которая никак не отреагировала на это пламенный взгляд.
Ехали минут пятнадцать - двадцать в полной темноте, так как боковые окна в микроавтобусе отсутствовали. Ощущение не из приятных. Сидя на неудобной боковой деревянной скамейке и держа на коленях малый барабан, Олег вдруг почувствовал себя запертым в какой-то странной, движущейся в неизвестность, тюремной камере. На минуту в душу вполз липкий тоскливый страх. Что бы избавиться от него инстинктивно отыскал в темноте руку сидящей рядом Веры и сжал её в своей. Страх ушёл так же, как и появился.
И тут микроавтобус затормозил. Задние двери раскрылись, впустив внутрь холодный свет полной весенней луны. Сбоку, сверкнув фарами, остановились "Жигули" с Пиявиным и расположившимися на заднем сидении двумя серыми личностями. Личности после торможения тут же выскочили из легковушки и, скрипнув калиткой, скрылись в усадьбе, обнесённой высоким остроконечным забором с переплетённой на зубцах колючей проволокой. Внутри усадьбы послышался басовитый собачий лай. Пиявин тоже вылез из своего "Жигулёнка" и, подойдя к тёмному чреву микроавтобуса, скомандовал:
- Выгружайте аппаратуру!
Музыканты и их девушки выбрались наружу. Последним появился Борис в своём не снимаемом плаще - балахоне с гитарой - скрипкой в руках.
Колонки, усилители, гитары, органолу, ударную установку, кучу проводов, микрофоны вытаскивали осторожно усталыми руками и волокли через открытую калитку под крыльцо особняка по длинной асфальтовой дорожке. Почти все окна в доме были погашены, светилось только одно угловое. Рядом с этим освещённым окном виднелась какая-то дверь. Туда-то и велел поднести аппаратуру Валерий Пиявин. После недолгого прощания девушки снова вошли в микроавтобусное чрево, водитель дал газ, и через минуту красные бамперные фонарики скрылись в лунном полумраке за поворотом дороги, обнесённой высокими старыми соснами. Усадьба стояла в большом, пахнущем хвоей бору.
Цепочкой двинулись назад к оставленной под присмотром Пиявина аппаратуре, но той, как ни странно, на месте не оказалось, а из приоткрытой боковой двери выглянул городской идеолог и заговорщески поманил их за собой. Молча прошли по полутёмному короткому коридорчику, свернули налево и очутились в небольшой, освещённой настольной лампой комнате, окно которой, очевидно, и выходило на угол особняка. Посередине комнаты стоял стол, покрытый клеёнчатой скатертью, и четыре стула. В углу - тумбочка с настольной лампой, возле окна - раскладная диван - кровать. А напротив ещё одна дверь, плотно закрытая.
- Там ваши инструменты, - указал на дверь Пиявин, - идите, подключайтесь, настраивайтесь, а потом возвращайтесь сюда за инструкциями. Будете вести себя подобающим образом - гонорар получите приличный.
Артур Горжетский толкнул дверь от себя. Она бесшумно раскрылась, и музыканты один за другим вступили на деревянные подмостки, с двух сторон окружённые высокими перегородками, а с фронтальной отгороженные от остального помещения большим тяжёлым занавесом - экраном.
Музыкальная аппаратура была аккуратно расставлена на этой странной сцене чьими - то быстрыми и расторопными руками.
- Ну, точно теперь до утра нас впрягут, - обречённо проговорил Оскар, поправляя очки и усаживаясь на стоящий рядом раскладной стул.
Все последовали его примеру. Усталость прошедшего дня пудовой тяжестью навалилась на головы, плечи, руки и ноги музыкантов. Несколько минут они сидели неподвижно, пока Артур - самый выносливый из всей команды - не хлопнул себя по коленям:
- Делать нечего, джентльмены, пора готовить аппараты к бою!
Все, кроме Бориса, задвигались по сцене, переставляя колонки, подключая провода. Потом каждый стал заниматься своим инструментом, доводя его до "кондиции".
Борис Гаврилин сидел неподвижно на своём высоком вертящемся стуле и в этой суете участия не принимал. По общему негласному договору горбатый музыкант не помогал в технологической подготовке, сосредотачиваясь на своей основной творческой деятельности. Наконец, гитары настроены, ударная установка укреплена чуть впереди, наравне с голосовыми колонками, как это нравилось Олегу, микрофоны не "фонят", а издают глубокий насыщенный звук. Всё готово. Можно немного передохнуть перед бессонной ночью. А что ночь будет бессонной, каждый из группы "Звёздные сны" почувствовал своим интуитивным опытом.
Между тем за экраном - занавесом послышались приглушённые звуки шагов, неясный шелест женских платьев, голоса приветствия. Прорывался несдержанный смех. Кажется, заказчики заполняли помещение, закрытое пока для обзора.
Музыкантов на подмостках разобрало любопытство. Им почему-то захотелось хоть краешком глаза посмотреть на тех, кто в такое позднее время собрался в уединенном и, видно по всему, охраняемом особняке далеко за городом в сосновом бору. Поиски "смотровой щели" заняли несколько минут. Искали тщательно, с немалой надеждой на то, что они не "первопроходцы", и этот таинственный особняк уже посещали до них другие "скоморохи", которые были не менее любопытны. Щель отыскалась на высоте глаз в левом углу кулис. дощечка с двух сторон была подпилена: вынималась легко, так же легко вставлялась, оставаясь почти незаметной. Только зоркий глаз Артура Горжетского отыскал "пропилы" в закулисном полусвете. На правах первооткрывателя вначале к отверстию прильнул Артур. Несколько секунд он молча созерцал увиденное, потом тихо, но многозначительно присвистнул:
- Весь генералитет на месте. И без своих лучших половин. Мочалок, каких - то клеевых отстегнули. Значит, дело будет жаркое.
Олег занял уступленное Артуром место и поглядел в отверстие. Большой зал был тускло, освещён приглушённым мерцанием настенных декоративных ламп. Стены, обитые гобеленом, украшались многочисленными картинами, содержание которых ускользало от зрения вследствие рассеянного света. Возле наглухо завешенных бархатными шторами окон стояли мягкие кожаные диваны и такие же кресла. Рядом с ними приторились низкие резные журнальные столики. В углу поблёскивал экран цветного телевизора. Он отражал огненные всполохи горящего камина. На паркетном полу, укрытом огромным пушистым ковром, стоял большой обеденный стол из арабского гарнитура, шкафы и тубы которого матово отбрасывали блеск стоящих на них зажжённых свечей в литых чугунных подсвечниках. За столом, уставленном разнообразными напитками и закусками, сидели гости, а вернее хозяева этого "уютного гнёздышка" - высшее городское руководство во главе с первым секретарём горкома Иваном Никитовичем Клончевым.
Компания, числом около пятнадцати начальственных особ украшалась таким же количеством достаточно молодых созданий противоположного пола, наряженных по - вечернему с провинциальной безвкусицей. Кое - кого из дам. В отличие от Артура, Олег узнал. Почти все из узнанных трудились в городском комитете комсомола заведующими отделами, инструкторами и освобождёнными заводскими и фабричными секретарями. А в одной "секретутке" подглядывающий вообще признал свою бывшую одноклассницу Зосю Венеригину, в которую школьником он был долгое время без взаимности влюблён. Наблюдался здесь и Валерий Пиявин, сидевший с краю от Первого секретаря в гордом одиночестве, но с подобострастной улыбкой, обращённой в сторону Главного Начальника. "Сам" был так же одинок, торжествен и добродушен, оглядывая присутствующих тёплым взглядом своих проницательных секретарских глаз. Но вот он поднялся с бокалом в руке, провозгласив тост за День международной солидарности трудящихся всего Земного шара и за Коммунистическую партию Советского Союза: вдохновителя и организатора великих трудовых побед нашего народа. Присутствующие к тосту присоединились. Дружно совершили первое возлияние, застучали ножами и вилками в тарелках, задвигали челюстями, пережёвывая поднятое вилками с тарелок.
Сзади Олега тихо толкнули в бок. Увеличенные линзами очков тёмно-карие газа Оськи Юдкевича горели нетерпеливым любопытством. Он вообще любил узнавать всякие новости и сплетни про друзей, знакомых, малознакомых и совсем незнакомых людей. Дополнял их выдуманными подробностями и рассказывал всем подряд, захлёбываясь от внутреннего желания вылить на собеседника накопленную информацию и освободиться от её переизбытка. Эта черта характера Оскара очень не нравилась его друзьям - музыкантам, но импонировала его подруге Наде, которая тоже была не прочь посплетничать в узком приятельском кругу.
Оскар приник к смотровой щели, но насладиться до конца увиденным зрелищем не успел. Скрипнула дверь, ведущая из боковой комнаты на сцену. Оська, у которого тонкий слух компенсировал плохое зрение, мгновенно отскочил от дырки. И вовремя. На пороге появился Валерий Пиявин, слегка "поддатый", а от того благодушный и демократически настроенный.
- Мужики! - воскликнул он с порога. - Пора за работу! Заводите что-нибудь революционно-патриотическое. Ведь сегодня праздник! Нужно для заряда бодрости.
Три "мужика", кроме Бориса, не спустившегося во время "подглядывания" с табурета, с нарочитой медлительностью двинулись к своим инструментам.
Патриотическая мелодия у них была заготовлена заранее и представляла собой "музыкальное ассорти". Начиналась она с Гимна Советского Союза. Как только органола Артура излила в пространство за экраном первые торжественные аккорды, в зале послышался еле уловимый сквозь органную мощь звук сдвигаемых стульев. Видно по всему, присутствующие на полуночном банкете вставанием отреагировали на музыкальное вступление ансамбля. После гимна последовали ""Варшавянка", "Интернационал", " Вы жертвою пали" и т.д. а завершилась патриотическая тема почему-то французской "Марсельезой". Эта путаница пролетарских и буржуазных революционных идеалов говорила о политической близорукости музыкантов, что не ушло от бдительного слуха инструктора отдела пропаганды.
- Вы что, спятили! - заорал он на ухо Артуру Горжетскому, сменив благодушное настроение на разгневанное. - Хотите крупных неприятностей?
Музыканты, оборвав на полутоне злополучную "Марсельезу", недоумённо уставились на гневливого Пиявина, но тот ничего не стал разъяснять, а только, прорычав в Артурово ухо: "Вальс!", выскочил за дверь, очевидно, для получения информации из первых секретарских уст на музыкальный промах ансамбля "Звёздные сны" и для получения дальнейших инструкций.
Ансамбль уныло забубнил "Белый вальс". По экрану замелькали тени танцующих пар. Пиявин же долго не показывался. Прозвучали и танго, и фокстрот, и "босанова". Нероковый репертуар постепенно подходил к концу. Двинулись по второму кругу, когда пьяная Пиявинская физиономия просунулась в боковую дверь. Младший партийный аппаратчик молча замахал руками, давая понять, что концерт приближается к концу. Музыканты вздохнули с облегчением. Они закончили "последнее танго" и двинулись в отведённые для отдыха апартаменты, где на столе их поджидали две бутылки водки и обильная закуска.
- Налетайте, мужики! Заслужили! - Пиявин хлебосольным жестом пригласил изголодавшихся друзей к трапезе. Те долго уговаривать себя не заставили. С водкой и закуской было покончено с завидной быстротой. Особенно усердствовал Артур, слывший в их кругу особым гурманом и знатоком бодрящих горячительных напитков. Он - то и "сломался" первый, сморённый усталостью и ударной дозой "Столичной". За ним "отключился" Оскар, успевший перед засыпанием спрятать свои очки в специальный футляр. Борис Гаврилин задремал, сидя полуоборотом в кресле, укрывшись своим длинным плащом - накидкой. Олег же, несмотря на оцепеняющую тяжесть во всём утомлённом теле, заснуть никак не мог. Он ворочался на кресле - кровати и чувствовал себя неуютно без привычных подушки и одеяла. Наконец дрёма стала всё же одолевать реактивное возбуждение организма, и сон переливчатыми волнами забвения уже почти погрузил его в чёрное море небытия, когда какой-то посторонний звук возвратил Олега к реальности. С соседнего кресла поднялась горбатая фигура Бориса Гаврилина. Освещённая призрачным лунным светом из-за слегка зашторенного окна она бесшумно поплыла к боковой двери, ведущей на сцену. Дверь еле слышно скрипнула. Чёрная фигура Бориса исчезла во тьме.
Олега заинтриговало таинственное поведение горбатого музыканта. Он так же, стараясь не шуметь, поднялся со своего кресла и, выдержав небольшую паузу, последовал за Борисом. Тьма за дверью оказалась обманчивой. На сцене царил полумрак, позволяющий ориентироваться и не споткнуться о нагромождение инструментов. Тусклый свет проникал через матовый киноэкран. Банкетный зал - гостиная по ту сторону экрана не изменила своего освещения.
Бориса Олег увидел не сразу. Закулисная темнота скрывала местонахождение обладателя чёрного плаща, но потом интуиция подсказала, и Олег разглядел лицо своего музыкального руководителя, приникшее к обнаруженной несколько часов назад "смотровой щели". Приглушённый отсвет падал из узкого отверстия на лишённый тёмных очков профиль Бориса Гаврилина. Ближний к Олегу зрячий глаз /другой почти до конца заполонило бельмо/, внимательно наблюдал за неизвестными событиями, происходящими в зале. Лоб со спутанными волосами покрылся заметной испариной, сухой язык то и дело водил по верхней, прикрытой усами губе. Олегу даже показалось, что Борино тело под плащом дрожит в каком-то нервическом ознобе, а тонкие музыкальные пальцы вцепились в косяк закулисной стенки, словно готовились вырвать оттуда несколько заштукатуренных кирпичей. Борис смотрел, не отрываясь, и даже не среагировал на подошедшего вплотную приятеля, а обнаружив его рядом, испуганно вздрогнул и отшатнулся от "смотровой щели".
- Что интересного лицезреем? - Олег попытался сгладить неловкость от своего внезапного появления.
Ничего не ответив, Борис двинулся в обратном направлении, оставляя Олега наедине с тривиальным вопросом. И чтобы разрешить его, интересующийся приник правым глазом к тому месту, от которого оторвался его приятель - музыкант.
Поначалу ничего конкретного Олег не разглядел. В полусвете настенных ламп и зажженных свечей, двигались какие - то тени. Они то соединялись, то отталкивались друг от друга, образуя нечто похожее на экзотический танец. Но затем зрение сфокусировалось, и экзотические тени приобрели конкретные очертания голых мужчин и женщин, которые в разнообразных позах раскинулись на диванах и креслах. На мужчинах были одеты только какие-то странные маски, делающие их похожими на летучих мышей-вампиров, увиденных однажды Олегом по телевизору в передаче "В мире животных". Женщины же оставались в своём первозданном "венерином" облике, что угадывало в них обнажённый комсомольский актив. Вся эта вампирно - комсомольская компания усиленно занималась сексуальными извращениями, меняясь партнёрами, создавая композиционные группы: расползаясь по половым персидским коврам. разнообразные по тональности и диапазону сладострастные стоны наполняли зал прелюбодейской мелодией разврата.
Зрелище завораживало. Оно притягивало взор своей откровенностью и цинизмом. Вампирские маски старались вовсю. Особенно одна на диванчике рядом с горящей на тумбочке возле шторы свечой. Тусклый свет падал на похотливую парочку, достигшую предела сладострастия. "Вампир" тискал шикарное грудастое тело партнёрши, от чего комсомолочка закатывала глаза и утробно по-кошачьи подвывала. Знакомые черты угадывались Олегом в этом "станочном" дуэте. Зосю Венеригину он узнал почти сразу. Узнал и что-то тоскливо - неприятное защемило в его груди. А личность "полового гиганта" конкретизировалась чуть позже. Даже скрытый вампирской маской знакомый облик Валерия Пиявина проявился во всей своей идеологической красе при ближайшем, пристальном рассмотрении.