Паршивая тогда стояла осень - холодная, пронзительная, жуткая. Хура кер, как говорил мой напарник из Чувашии, сплевывая и закуривая новую папиросу. Я не допытывался значения незнакомых слов, не хотел. Чуялась мне за ними страшная тоска. А тоски я больше всегона свете опасался. Как раз тогда отправили нас на розыски опасного дезертира - шутка ли, товарища исполкома по голове доской приложил, утянул со склада казенное имущество и был таков.
- Вы, товарищи, - наставлял командир. - Если что, сразу стреляйте. Нечего всяким ублюдкам нашу землю топтать зазря и против дела Ленина своими делишками мерзопакостными промышлять. Он же, сука, что сделал, а? Он всю Красную армию опозорил! Да его и расстрелять-то мало!
- Так точно, товарищ капитан, - кивали мы, соглашаясь с капитаном по всем пунктам. Дело обычное. Найти, задержать, доставить. А если при задержании будет оказано сопротивление, то расстрел на месте.
- Погнали, Ваня? - только и спросил Лешка, зажимая между зубов новую сигарету и чиркая спичкой. Нудный дождь понуро сыпал с серых небес, оседая мелкими дробными каплями на черной коже курток.
- Айда, - согласился я, левой рукой закидывая на голову фуражку. Искали мы нашего молодца не долго. А он особо-то и не прятался. Приехал в свою деревню, осел у родителей и давай произвол чинить направо и налево. "Я, дескать, командир Красной армии, извольте любить и жаловать". Деревушка-то маленькая, до города далеко, даже собственного отделения партии нет: откуда им знать, настоящий командир, или нет. Вот и слушались молча, а он пользовался этим.
Не успели мы чуть-чуть, подсказали о нашем прибытии. Подался в леса, дезертир. Только все понимали - далеко не убежит. Собирался наспех, из оружия ружье старое, а припасов и вовсе кот наплакал.
-Паскудная погода, - сидя на крылечке и поглядывая на голые деревья, заметил я и вздохнул. Алексей стоял, прислонившись к косяку плечом, непривычно задумчивый и потерянный. Сейчас я понимаю - неспроста это было. Не только зябкий холод осени Заставлял его тосковать. Третьим чутьем чекиста чуял он беду.
Люди нас опасались, словно поневоле притягивался их взгляд к кобурам на поясе, да наганам. Смешно сказать - боялись больше, чем дезертира. Он же свой - местный, привычный. А мы пришлые, да еще с оружием, мало ли что учудить захотим. Не понимает, дурачье, что об их безопасности радеем. За них стоим.
- А как же, - пожал плечами напарник, по обыкновению цедя слова. - Хура кер. Черная осень.
- Почему черная? - исподлобья на него посмотрев, наконец спросил я.
- Поля серые, птиц не слышно, тучи без конца и края. Дни темнее иных летних ночей, черная и есть - хура кер. Лешка усмехнулся, оглянувшись на меня. Таким он мне и запомнился - уверенным, спокойным. Я развел руками, вставая и сходя с крыльца.
Краем глаза из-за ивы, что с берега в овраг свесила свои ветки, заметил будто полыхнул огонь. Выстрела я не услышал, так близко, что не в ушах - а в теле отдался гром, но восклицание напарника услышал сразу же. Резко обернулся, выхватывая пистолет из кобуры и глядя в скалящееся лицо дезертира. Он даже и не подумал бежать, тщательно перезаряжая ружье. Прищурив один глаз, я уверенно вогнал ему пулю в лоб.
Сейчас, прокручивая в памяти те события, мне порой кажется, что Алексей сам себе напророчил погибель, то и дело крестя осень черной. Так и вижу, стоит прикрыть глаза, как стоит он у косяка, пытаясь прикурить на ветру, и усмехается. Хура кер - так хура кер, словно говорил тот его взгляд. А наступит срок и не удержать будет черную осень никому.