Кузнецова Елена Юрьевна : другие произведения.

Сквозняки Закулиья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Провинциальной актрисе снится сон, действие которого происходит в ее спальне. В это же время в Москве тот же самый сон снится телевизионному режиссеру-неудачнику.

  

Елена КУЗНЕЦОВА

  
  
  
  

СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ

роман во сне

  
  

Моей милой мамочке посвящается

Ведь в этой жизни смутной,

Которой я живу,

Ты только сон минутный,

А после, наяву -

Не счастье, не страданье,

Не сила, не вина,

А только ожиданье

Томительного сна.

Давид САМОЙЛОВ.

- Любите вы театр?

- Да!

- Но у вас нет данных.

- У меня талант!?

- Простите, не заметил.

Из разговора.

  
  
   1 глава
   Сон
  
   Луна нагло пялилась в окно. На самом деле ничего особенно интересного внутри не происходило. Обычной ночью обычные люди обычно спят. Спят для поддержания хорошей формы, от усталости, оттого, что надо рано вставать на службу, по привычке... Просто спят, потому что еще никто не придумал, как без этого обходиться.
   В тишине резко щелкнул разболтанными шурупами замок. В проеме перед зеркалом возник высокий силуэт.
   - Это же не я? - Даша силилась рассмотреть непрошеного гостя в узкой полоске света. Человек закрыл за собой дверь и затаился в прихожей. Ее мгновенно пронзило - в доме чужак. Вор, бандит... кто еще шастает ночами по квартирам без приглашения? Чтобы не завизжать от страха она зажала рот руками и...
   ... и проснулась. В квартире горел свет, и в прихожей никого не было.
   - Господи, приснится же такое! - Сонный взгляд упал на луну за окном, и тотчас по спине побежали противные мурашки. Даша передернула плечами от вида глазливого светила. Надо было встать и задернуть шторы, чтобы избавиться от непрошеного соглядатая. За окном сцепились собаки, и с верхних этажей полилась отборная брань. Терпение дома к собачникам давно иссякло - их ненавидели и днем, и ночью, а они - в отместку - выгуливали своих зверей на детских площадках и отпускали резвиться без намордников. Даша грустно улыбнулась - и собак жалко, и людей жалко, всех жалко... Она вяло силилась принять решение - размять затекшие от неудобной позы ноги, онемевшую спину и принять душ или тащить тело в спальню, пока сон еще рядом. Душ, конечно, в таком состоянии был противопоказан. Кроме того, телевизор устал мерцать пустым экраном. Он давно уже рассказал про солнце в Париже, наводнение в Мексике, очередных перестановках в правительстве и последних сплетнях в шоу-бизнесе. Телевизор все и решил, выбора не осталось. Даша сжалилась и поднялась с дивана, - отдыхай, трудяга. Чтобы сохранить дремотное состояние, она, сощурившись, проверила дочку в соседней комнате - та мирно посапывала, сбросив одеяло на пол. Собственная постель оказалась разобранной. Лениво подумалось, как такое могло получиться, - то ли она это успела сделать, придя вечером домой, то ли утром так торопилась, что не заправила?
   Долгими печальными вечерами позволительно забыть о дневной суматохе и заботах. Притихнув в полутьме неяркого света, можно неспешно перебирать события недавнего отдыха или суету уходящего дня. Каждый день, если только к нему отнестись, как к чему-то неповторимому, всегда обретение и потеря. Впрочем, это сейчас было совершенно не важно. Важно было то, что сон ее ждал. Он никуда не торопился и дал ей возможность удобно лечь на кровать, выключить лампу и закрыть глаза. Через минуту она уже спала...
   ... на своей уютной старомодной кровати с металлическими шишечками на спинках. Лунный свет бесцеремонно протиснулся через неплотные занавески и облил ее серебром. Даша всхлипнула во сне, как ребенок, и свернулась калачиком. Тотчас же открылась дверь, и в спальню вошел мужчина. Тот самый - из прихожей. Она ему улыбнулась. Ободренный ее улыбкой, он подошел к кровати, присел на краешек и провел рукой по ее волосам. Даше удивленно подняла брови, но не успела ничего сказать, так как он наклонился и поцеловал сначала руку, а потом и шею. Было немного щекотно, но Даше это так понравилось, что тело само непроизвольно потянулось навстречу мужчине. Ощущение поцелуя на губах было настолько реальным, что она проснулась и открыла глаза.
   На месте было все - комната, луна, занавески, дверь, кровать, она сама, но мужчина... Мужчина отсутствовал. Она оглянулась и привстала. Было как-то странно, и Даша внимательно осмотрела комнату при неярком свете, потом принялась изучать руку, шею, волосы... Ничего необычного. Она хотела рассердиться на себя - попробуй теперь заснуть? - но почему-то рассердиться не получилось. Получилось улыбнуться - разве на такие поцелуи можно сердиться? Жаль только, что во сне. Снова погасла лампа, и Даша закрыла глаза.
   Без всякого вступления мужчина снова ее поцеловал и стал распускать галстук.
   Даша в панике вскочила на кровати. Она совершенно точно знала, что сейчас не спит. И что не спала и мгновение назад, когда мужчина поцеловал ее второй раз. А этот второй поцелуй был так же реален, как и первый. Даша провела по губам - влажные. Но в комнате никого нет. И никого не было? "Нужно заканчивать с монашеским образом жизни, давно пора заняться здоровьем - мало ли какие еще могут быть галлюцинации", - неприязненно подумала она и откинулась на подушку.
   Мужчина начал расстегивать рубашку.
   Молниеносно открылись глаза. Ничего! И, еще не успев сообразить, что делает, она чуть прикрыла глаза. Обзор четко разделился на две части: внизу, там, где глаз был открыт, она видела туалетный столик, вверху, где веко прикрывало зрачок, - мужчина уже снял рубашку и улыбнулся ей.
   Даше показалось, что сейчас тело состоит из одних только глаз, но в комнате кроме нее не было никого. Она долго лежала неподвижно и смотрела в одну точку. Сама мысль о сне теперь казалась страшной. Она сбросила одеяло и опустила ноги на холодный пол. Всегда, когда обстоятельства выбивали из привычного состояния, она начинала потирать подбородок. Этот жест - прием старого киногероя - она присвоила еще в детстве, он означал полную растерянность. Но сейчас она была не просто растеряна - напугана. Рука нервно пошарила на тумбочке, и сигарета задрожала в пальцах.
   Этот день должен был закончиться чем-то подобным. Еще утром на репетиции у нее ничего не получалось, и режиссер прочитал ей обидную лекцию на тему "отпуск закончился - пора поработать на общество". С себя бы лучше начал, а то: "Пойди туда, пойди сюда, нет, лучше вернись и снова пойди туда". А сам знает только одно место, и то такое, куда царь пешком ходит. Творец тупых овец! Как же надоело ей зависеть от самодовольных людей, которые знают про сомнения и муки творчества из популярных лекций. От едкого дыма неприятно запершило в горле, и она раздраженно подвинула пепельницу. Спать решительно расхотелось. Не найдя левого тапочка, босая на одну ногу, она поплелась на кухню. Из холодильника достала банку с харьковской самогонкой - подарок любимой тетки, отвинтив крышку, налила полный стакан. Некоторое время бессмысленно разглядывала остаток, а потом пошла со стаканом в ванную.
   Из зеркала на нее смотрела испуганная и растрепанная Даша. И обе держали по стакану. Приступ смеха заставил поставить стакан на раковину, пьяницей Даша не была, но первач уважала, и в минуты трудные принимала его, а не валерьянку. Глядя на свое отражение, она никак не могла понять, что же ее так напугало - реальность сна или нереальность происходящего?
   В конце концов, что она теряет? Вот в этом и была загвоздка. Она теряла или сон, или мужчину. Даша осознавала, что для любого нормального человека она... то есть, в ее поведении вполне можно было усмотреть, как бы помягче выразиться - отступление от нормы. Но велика ли была важность этой нормы в третьем часу ночи в квартире матери-одиночки? Даша хрипло рассмеялась и, решительно взяв стакан с водкой, направилась в спальню. Ей потребовалось некоторое время, чтобы принять прежнюю позу. Легкое невесомое выражение ожидания остановилось на лице, когда закрылись глаза.
   Мужчина тотчас бросил рубашку на пол. В напряженной тишине было слышно его сдерживаемое дыхание и звук покатившейся оторванной пуговицы.
   ....
   Утром Даша ощутила, что по телу разливается приятная истома - давно забытое чувство блаженной телесной усталости. Тут же обнаружилось, что стакан на тумбочке пуст, а чужая пуговица валяется у ножки кровати. Даша вяло терла глаза и пыталась понять, что же произошло ночью, - сон ли это был или...
   - Было?! - Даша вскрикнула то ли от восторга, то ли от ужаса. И что теперь? Как проверить все... Еще она с содроганием подумала о последствиях... - А если это дьявол... Господи, спаси! - ее подбросило на кровати, как ошпаренную. - Да где же он! - Руки лихорадочно перебирали ящик тумбочки. - Всегда был здесь, - она громко разрыдалась. - Пожалуйста, найдись, мне страшно! - На пол полетели заколки, бусы, записки от поклонников, коробочка с младенческой прядью волос и пузырек с первым выпавшим зубом. - Господи! - Даша прижала к груди пакетик с молитвой и иконкой и, сбиваясь, зашептала "Отче наш".
   Целый день она ходила, как чумовая. Сон не шел из головы. Она никак не могла решить - надо ли забыть странное ночное приключение? Конечно, стоило бы поделиться со знающим человеком. Ну, хорошо, и что ему рассказажешь? Как в спальне побывал незнакомый мужчина, да еще и... Краска мгновенно залила лицо и шею, даже показалось, что и все тело приобрело цвет южного помидора.
   - От него должны быть красивые дети, - непроизвольно подумала она, и быстро зажала рот, словно произнесла это вслух. - Нет, такими вещами делиться не стоит, - Даша прислонилась к окну и закрыла глаза...
   Память услужливо возвратила самые пикантные подробности ночной авантюры, а вместе с ними и ощущение паники. Ведь не случайный же мужик ворвался в ее сон? В случайности она вообще не верила. В такие - тем более. Ясно, что это не болезнь, хотя, кто знает, может, и самая что ни на есть болезнь. Надо бы съездить куда-нибудь недельки на две.
   Надо бы, надо бы, кто же спорит? Только покажет Катьку врачу. В последнее время с ней творится что-то непонятное - то кашель какой-то странный, то одышка. Да и сапоги зимние купить нужно - морозы скоро ударят, а денег... Как же она устала от всех этих "надо". Они возникают на каждом шагу и обязательно требуют открыть кошелек. И его несостоятельность их не волнует. Да и про какую состоятельность можно было говорить актрисе из небольшого провинциального города в начале девяностых? Даша не жаловалась, просто, иногда жить было так трудно, что она боялась сорваться на маленькой дочурке, которая заворожено "стреляла" глазками по витринам с зазывными фантиками шоколадок и анилиновыми нарядами кукол.
   - Мам, купи? - Оказывается, Катька давно уже теребила ее руку, а Даша, погруженная в свои невеселые мысли, этого не заметила.
   - Солнышко, мы же с тобой договаривались? - Даша с ненавистью посмотрела на белокурого заморского пупса за стеклом.
   - Я считала, уже пять дней прошло. - Катька заискивающе заглядывала в глаза.
   - Катенька, дружочек, ну, посмотри сама. - Даша достала кошелек и показала дочке его небогатое нутро. - Это нам с тобой на продукты, еще я должна заплатить за свет и купить тебе зимние сапоги.
   - И санки! Ты обещала новые санки, - воодушевилась Катька. Разговоры о необходимых покупках, были своеобразной палочкой-выручалочкой. Они еще могли обмануть простодушное детство и временно снять напряжение. Однако, Даша понимала, что долго так продолжаться не может. Катька растет, и ее все труднее и труднее обманывать. Скоро она начнет присматриваться к подружкам, перестанет задавать риторические вопросы, а начнет делать выводы. Нехорошие выводы.
   - Ну вот, сама видишь...
   - Ты же обещала! - Слезы обильно покатились по пухлым щечкам.
   - Я помню, я все помню. - Чтобы не привлекать внимания прохожих, Даша завела дочку за киоск и, вытирая платком мокрое несчастное личико, зашептала. - Мы с тобой как договаривались? В начале месяца будет премия, маме дадут много денежек, и тогда мы и шоколадки купим, и куклу эту...
   - А ее могут продать.
   - Конечно, могут, но если она тебе нужна, она никогда не продастся.
   - Очень-очень, а если...
   - Тогда мы купим другую. Посмотри, как ты вспотела. Из-за какой-то куклы моя умная замечательная дочка может заболеть?
   - Не может! - Слезы мгновенно высохли. - А тебе, правда, дадут много денежек?
   - Я тебя когда-нибудь обманывала?
   - Ладно, - согласилась Катька и вздохнула со всхлипом.
   Вечером она долго не могла утихомириться, и Даше пришлось насильно отправить ее спать. Но и в кровати дочка ворочалась и звала ее то сказку рассказать, то воды принести, то еще раз "точно-точно пообещать обязательно не забыть, что ей очень нужна новая кукла". Когда она, наконец, угомонилась, Даша принялась учить текст роли. Его было немного, но автор оказался настоящим негодяем, - ее героиня начинала спектакль, потом появлялась на минутку в середине и затем дожидалась финала, чтобы под занавес поздравить молодоженов. Вот такая, с позволения сказать, новая роль! Будь она неладна. Придется таскаться за час до начала и вязать свитер на протяжении всего спектакля в гримерке до финальной реплики. И отказаться нельзя - и так норма по выходу на сцену не набирается.
   Катька раскашлялась во сне. Даша вспомнила, что забыла отпроситься с репетиции, значит, посещение поликлиники с дочерью опять придется отложить. Она потрогала лобик, - кажется, температуры не было. Если завтра дочке станет хуже, придется вызвать врача. В конце концов, здоровье ребенка дороже работы, а замену в театре как-нибудь найдут.
   Телевизор изгалялся в нагнетании очередных ужасов, но Даша тупо смотрела на экран, - все новости прошли мимо ее сознания, даже прогноз погоды не привлек внимания. Сейчас ее занимало только одно, - повторится ли вчерашний сон? Появится ли снова в ее спальне тот мужчина? Она и хотела продолжения, и сама себе не смела признаться, что просто боится ночи. Боится своей одинокой спальни, своей кровати, своих тайных желаний. Однако, вопреки опасениям сон не торопился. Она не могла себя заставить расслабиться и ворочалась с боку на бок, прислушиваясь к звукам из дочкиной комнаты, а вредный будильник мигал цифрой четыре. "Вот тебе и сон сладостный, неудачница", - Даша накинула халат и тихонько вошла к Катьке. Большой ушастый заяц - розовый в серый горох - застрял в пододеяльнике. Она освободила его и присела на стульчик у кроватки. Дочка во сне улыбалась, и Даше нестерпимо захотелось спеть ей - спящей - колыбельную песню. Все равно какую, главное, добрую, красивую, светлую - про зеленые леса, пахучие цветы, ласковое море. Про счастливую будущую жизнь. Она смотрела в окно на луну и укачивала зайца, а на немудрящий мотив тихонечко напевала о том, что приходило в голову.
   - Жизнь... Жизнь... Жизнь...
   Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
   Как все изменилось - время, ценности, желания, претензии. Наши деды и отцы мечтали дойти до полюса, изобрести вечный двигатель, осчастливить все человечество, быть первыми, лучшими... Теперь все спустилось с небес на землю. Ты уже не рвешься на полюс, а просто идешь в магазин. А у кого-то цель - приобрести "тачку". Лучшая подруга прожужжала все уши новой квартирой. Все нужно. Да. Но как странно цель изменила свой адрес: от быть до иметь. Квартира, дача, машина, шуба...
   Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
   Куда уходят наши голубые и розовые мечты? Может, их беда в том, что они были слишком голубые или абсолютно розовые... Или не выдержали конкуренции цветного телевидения... Или просто их не было? Не было. Не было... Не было?!
   Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
   А что было в моей жизни?
   Еще тридцать с хвостиком. Пока с хвостиком. Уже с хвостиком.
   Кто-то ведь не дожил. Кто-то ведь не сделал... А кто-то успел. Сумел оставить и остаться в людской памяти.
   Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
   Хорошо кто-то сказал: "Все зависит от цели". Была ли она - цель? И, если была, то где, в чем? Училась. Любила. Работаю. Все, как у всех. Отклонений нет. Где я сама - Даша - в этой круговерти, в этой автобиографии, общей для моего поколения? Где место моим мыслям, надеждам, мечтам? Где оно - самое-самое, в чем я не похожа на других? Нашла ли я то, что кроме меня, никто не умеет, или, по крайней мере, я могу сделать лучше многих? Как странно, но... стыдно быть лучше других. Иметь то, чего ни у кого нет - не стыдно, а быть - неловко, словно запретно. Никто не стремится быть первым. Выжидают.
   Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
   Да, жизнь. Жизнь, жизнь, жизнь....
   Все она. Все к ней. Все от нее.
   Она помешала... Подавила... Заставила...
   Как легко и просто - обстоятельства. Чуть что, мы сразу - обстоятельства. Не то образование - виноваты родители. Нелюбимая работа - плохое устройство. Дрянное начальство - оно и виновато. А я - лицо страдательное. Куда уж мне, такой маленькой, слабой и талантливой против обстоятельств. Вы меня должны опекать, любить, хвалить, помогать и обязательно жалеть. Какое мне дело до вашего времени, ваших забот и сложностей - мне помогайте. Все виноваты в том, что у меня не сложилась судьба. Делать дело? А зачем? Это пусть лучше Александр Сергеевич, который Пушкин. Мне бы что почище, да попроще, да поденежнее. А уж вы-то постарайтесь! Сделайте, будьте любезны. А я как-нибудь потихонечку. Я выше этой вашей суеты, бытовщины. Я существо возвышенных порывов.
   Даша не замечала, как напряглись руки, сжатые в кулаки. Не хотелось портить колыбельную поименным списком "возвышенных чистюль", и она, сглотнув вязкую слюну, просто погрозила кому-то в пустоту пальцем
   - Жалела, думала - маленькие, слабые, не деловые, беспомощные. А они просто ленивые эгоисты, нытики со статусом иждивенцев. - Но невидимые "иждивенцы" никак не желали уходить и просились на язык. - Что мне до них? Сволочи! Правда, и есть сытно, и спать мягко, и жить с комфортом - они первые.
   Как бы кто бы меня бы для меня бы...
   Спи, моя хорошая. Пусть тебя снятся только счастливые сны.
   Господи, почему это малыши так и норовят сбросить с себя одеяло во сне...
   Хочется иногда быть просто лежачим камнем, - и хоть трава не расти! И пусть кто-то другой - давай-давай!
   Идет время...
   Смеется дочурка во сне...
   Как много звезд...
   Скоро зима...
   До новой весны! Все, что мной не сделано, не совершено, не решено, не выполнено - останется тебе, моя кроха, - такая маленькая, но уже с характером. И я знаю, все, что бы ты ни сделала, начнется с меня. Хорошее и плохое...
   Это - ответственность.
   Это - радость.
   Это - мука.
   Это - счастье.
   Мое счастье. Моя цель. Моя мечта. И моя надежда.
   Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны... завтра...
  
  
   2 глава
   Ищите женщину
  
   Завтра можно было не ездить в Останкино. Осталось немного доснять, но Павел решил этим заняться после подписания договора. Он все время ругал себя за согласие работать под честное слово. В группе даже смеялись: "Павлуше опять признавались в дружбе, - это значило, что кто-то снова предлагает работать под неясную перспективу будущих денег. "Характер - твоя судьба", - говаривала в таких случаях бывшая жена, - и она была права, хотя и "набитая дура". Почему-то Павел никогда не обижался на свой плохой характер, но за судьбу всегда было оскорбительно.
   Характер характером, а три дня напряженных съемок он держался молодцом. Если бы не кретин-продюсер, они могли уложиться в два дня, и экономия пошла бы на оплату работы. Но поганец из Филадельфии решил показать, кто в доме хозяин. Он летал по площадке, как слон в посудной лавке: разбил два софита и заляпал платье на модельке, - девчонка визжала, как резанная. Теперь из-за перерасхода времени и средств им деньги заплатят только через месяц.
   Досада саднила, как застарелая заноза. На глазах у группы, которая работала по двенадцать часов, наличными расплачивались с гардеробом, милицией, павильонными службами и приглашенными смазливыми модельками. И только для тех, кто работал на программе, денег всегда не хватало. Поганец - так стали называть продюсера все - к тому же придумал применять какие-то штрафные очки за неисполнение его идиотских заданий. Нравилось ему унижать людей, пруха такая идет! - чего церемониться? Наемные телеспецы в девяностых ценятся оптом в копейку. Есть от чего куражиться толстосумам!
   На телецентре таких "продюсеров" презирали, но вынуждены были пресмыкаться - ведь только они нанимали на работу. Для одних работы было много, а для других ее не было совсем. Настоящим делом давно не пахло в прокуренных коридорах Останкино. Все делали деньги. Рождались и лопались липовые проекты, которые безбожно и бесстыдно слизывались с американского и европейского телевидения. Но их претенциозно называли проектами недавно убитого популярного ведущего, из-за которого телевидение устроило всенародную истерику с черным экраном на весь день, или хозяев расплодившихся как тараканы телекомпаний.
   Если навстречу попадался довольный собой незнакомец, то все знали, что это или настоящий бандит с полной мощной, или одессит с испанским гражданством и портом приписки в Калифорнии. И он приехал на российское телевидение множить свои барыши. Все понятно: рабочая сила дешевая, мировых цен дураки не знают, верят липовым бумажкам о несуществующих банковских счетах.
   И бандиты, и возвращенцы принимали на работу строго по принципу: максимум любовниц, минимум профессионалов. Это было очень удобно. Необходимое количество умелых работников выполняли основную работу. За это им платили по мизерным расценкам. Остальные - молодые и наглые - подвизались на административно-хозяйственных постах и лизали хозяину все, что только можно было лизать. Они приезжали на своих навороченных тачках, не выпускали из рук сотовые телефоны, на оплату которых уходила львиная доля зарплаты профессионалов, и вели себя, как последние хамы, благо пример хозяев стоял перед глазами. Студийные начальники вели себя не лучше. И у тех, и у этих глаза видели только размытую зелень, облагороженную портретами американских президентов. Больше их оловянные лупалки не замечали ничего. Какие там идеи? Барыш да навар - вот и все их идеи!
   Павлу - сорокалетнему режиссеру - платили 800 долларов, а костюмерша 18-ти лет приходила на час, гладила костюм, получала 350. И все. Он же до того, как выйти на площадку, общался с заказчиками, заказывал реквизит, подбирал актеров, расписывал съемку по секундам. Заказчики вели себя, как капризные барчуки, - часто сами не знали, чего хотят, и меняли по много раз уже отработанное на площадке. И ничего за это не платили. Но аренду помещений, оборудования и служб все равно приходилось оплачивать. Не особо ломая голову, хозяин придумал, как не спугнуть заказчиков и сократить расходы, - он просто вычитал эти деньги из зарплаты сотрудников, мотивируя их плохой работой и неспособностью к экономии.
   - Бизнес требует жертв. Вам всем надо много стараться, чтобы освоить цивилизованные способы работы. Привыкли жить в бардаке! Давайте-ка, учитесь выдавливать из себя рабов, - поганец наставлял добродушно и часто. После подобных наглядных занятий группа отправлялась на ночной монтаж, договариваясь с инженерами на свой страх и риск, потому что законно арендовать аппаратные "цивилизованный" космополит не желал, а после того, как "каждая сестра получала по серьге", поганец сваливал в ближайшее казино. Видимо, просаживать экономию.
   Однако, политкорректность по национальному признаку, на которой свихнулся весь "цивилизованный" мир, уже начинала трещать. И всю эту нервотрепку Павел терпел, потому что ничего больше не знал и не умел. Жизнь вне железобетона Останкино была непонятной и пугающей. Мир внутри - противным до омерзения, но знакомым. Казалось бы, полный телецентр профессионалов - почему они не у дел? Поначалу Павла это изумляло, но только до тех пор, пока до него не дошло главное. Денежные мешки ничего не понимают в телевидении но "хочут, чтобы им сделали красиво". Нормальный работник обязательно начнет объяснять, как надо. То есть, станет учить. Только музыку заказывает тот, кто будет потом за нее платить.
   Как-то сами собой исчезли обиды на прошлое - в советском государстве было много идиотизма, но такой вопиющей профессиональной безграмотности не было. На телевидении теперь правили бал нефтяные магнаты и биржевые махинаторы. Тыча пальцем - сделай мне так! - им удобней было иметь дело с себе подобными. И вот еще. Маленькие наглые копии легко осадить - нужно только хозяйское желание, а повод уличить в некомпетентности всегда найдется. Профессионал станет спорить, а молодой хам умоется, проглотит обиду и рьяно бросится воплощать любую глупость шефа. Таких, как вратаря, пропустившего гол, нетрудно обвинить в любых огрехах команды. С ними было удобно. Они всегда соглашались.
   Попирались правила русского языка - из ящика разносились ужасающе безграмотные фразы, дословно переведенные с текстов иностранных рекламных роликов, да и ведущие в этом старались не отставать от "веяний времени". На законы восприятия никто не обращал внимания - за секунду могли менять по три плана, не задумываясь, что у зрителя от мельтешения неминуемо заболит голова. Самое горькое состояло в том, что всем было наплевать на свою великую культуру, на особенности национального характера, на повышенную бытовую деликатность населения.
   - Тортякой в мордяку - это смешно, - любил говаривать поганец-продюсер. В этом для него был и менталитет, и образовательный уровень среднего жителя России. Эту страну он презирал, но приезжал наваривать быстрые деньги способами, за которые его давно бы посадили за решетку в американском раю, куда побежал он за длинным долларом, называя это эмиграцией по национальному признаку. На самом деле, - в группе ходили глухие слухи, - он пытался "химичить" с дерибасовскими замашками: то ли доливал, то ли разбавлял, то ли приписывал. Он так делал в Одессе, попробовал в Испании, попытался в Филадельфии, но там получил по рукам, отделавшись испугом, и, замарав штаны, прибежал в Москву. И из побитого второсортного эмигрантского пса стал важным "новым русским". А тут таких, как он - все в бизнесе по маковку!
   В минуту душевного расслабления поганец любил предаваться размышлениям о глупости оставшихся, - то есть, нас, - и лениво учил жить правильно. Так с легкой руки этих баловней судьбы и наживы расплодились многочисленные пошлые шоу, где обнажались души и тела, в которых юмор начинался там же, где и заканчивался - в районе гульфика. Они понимали свое богатство и могущество, как возможность заставить других делать непотребство. И все с удовольствием начинали обсуждать чужое исподнее, чтобы не отстать от моды и не прослыть ретроградами, плетущимися в хвосте мировой "культуры". Политическую проституцию и настоящий половой акт провозгласили символами нового российского телевидения, а современность теперь стала называться сексуальностью.
   - Ишь, как меня разобрало! - Павел тупо смотрел на рекламу женских прокладок, а в душе рождалось отчаяние. Как и многие режиссеры, он надеялся заработать на рекламе денег для съемок своего кино. Какое там кино? Пиф-паф - и все кино. Нет его уже, и никому оно не нужно. - Да пошли вы все! - Он замялся с направлением, послать хотелось так далеко, как никто никого никуда еще не посылал. - Однако, какое же это должно быть замечательное место! - Хотелось засмеяться, но получилась только кривая усмешка. - Лепота! А не сгонять ли самому?
   Ближайшим стойбищем была кухня. Водка кончилась еще вчера, поэтому пришлось открыть сладкий вишневый ликер. Как бабы это пьют? Чтобы разобраться, пришлось осушить всю бутылку. Если честно, то Павел так и не понял женщин, но захмелел сильно и поплелся в спальню.
   Очень мешали тапочки, но пришлось терпеть их на ухабах неразобранной постели, а заодно и очки на носу. Спать Павел любил и всегда делал это с удовольствием. Только сны никогда не помнил наутро. Хотя ощущения чувствовал остро. И всегда безошибочно мог сказать, хороший был сон или плохой...
   ... на кровати лежала женщина лет тридцати. Она спала. Это Павел понял, когда открыл дверь и вошел в комнату. Женщина открыла глаза и улыбнулась ему. Ободренный, он направился к кровати. На ощупь волосы оказались гладкими и мягкими. Он поднес к губам ее руку и игриво пощекотал шею. Потом наклонился и замер в долгом поцелуе...
   От острого ощущения валидола или мятной карамели на губах Павел проснулся. В комнате царил полумрак и полный раскардаш, но женщины не было. Он оглянулся, мутными глазами осмотрел комнату и сфокусировал взгляд на своей руке.
   - Пить меньше надо, - с блаженной улыбкой Павел бросил тапочки на пол, снял очки и, погасив лампу, основательно устроился под одеялом.
   Стоило опустить веки, как он тут же поцеловал женщину и стал распускать галстук.
   Глаза открылись сами собой - никакой женщины. Губы были влажными. И снова вкус мятной карамели...
   Только он снова закрыл глаза, как увидел себя, расстегивающего рубашку.
   Открыл - ничего. Павел сбросил одеяло и вскочил с постели. Кроме вдавленного матраса, грязной простыни и старого носового платка на кровати ничего не обнаружилось.
   Лоб покрылся мелкой испариной. Павел прислонился к стене, потом воровато ущипнул себя за руку и потер глаза. Комната, по-прежнему, была пуста.
   Он опять закрыл глаза - женщина лежала на кровати.
   Когда он прикрыл глаза наполовину, обзор четко разделился на две части: внизу, где глаза открыты - пустая комната, вверху, где веко прикрывало зрачок, - оторванная пуговица крутилась, как волчок, а он улыбался женщине.
   Павел открыл глаза и целую вечность стоял неподвижно, глядя в одну точку. Потом взял пачку сигарет с прикроватной тумбочки и закурил. Брошенных тапочек нигде не было видно, и пришлось плестись на кухню босиком. Внутренность холодильника, известная досконально, приоткрыла свои тайны. В углу стояла банка с подарочным харьковским самогоном.
   Не стоило и разбираться, как она там оказалась? Разный народ забредал "на огонек". Павел плеснул в стакан прозрачной вонючей жидкости и долго пялился на банку. Цвет водяры в банке и в стакане был одинаковым, и тогда он долил стакан до краев. Потом пошел с ним в ванную, - там очень не понравилась взъерошенная рожа в зеркале. Пить расхотелось. Павел подмигнул своему отражению, отнес полный стакан на тумбочку и вытянулся на кровати. Лицо его расправилось, губы сложились в легкую улыбку. С таким выражением в детстве он встречал подарки.
   ... женщина проводила глазами брошенную им рубашку...
   ....
   Утром, потянувшись, Павел со сна не понял, что произошло. Сознание отметило только какое-то несоответствие обычному ходу вещей. Похмелья не было. Он лежал, а внутри тела происходили невероятные вещи. Самое удивительное ощущение приподнесла спина, казалось, что позвонки, нервы и мышцы дружно поют а capella осанну здоровью. Он всегда просыпался от позвоночных болей. Застарелый радикулит лечить было некогда. Давно, еще со школы, неудачно оседлав "коня" на физкультуре, Павел сделался постоянным посетителем физиотерапевтов и массажистов. С возрастом сошла на нет охота стать безболезненным прямоходящим. Эскулапам он перестал верить, а заклинателей и костоправов панически боялся. Но сейчас?! Он с удовольствием размял косточки, как заправский кот. И опять ничего. Никакой боли!!!
   - Так не бывает, - Павел произнес это на всякий случай тихо.
   Но так было! Спина запросто выгибалась без всякого хруста. И тогда он взял стакан. Из его пустоты слабо пахло самогонкой. А на рубашке отсутствовала пуговица. Неизвестная сила вытолкнула Павла из постели и отправила на кухню. Перед холодильником он оробел - собственно, чего ищет, в чем хочет удостовериться? Совершенно точно в холодильнике нет самогона - стал бы он лакать ликер! Действительно, банка с алкоголем, которую он доставал во сне, на полках отсутствовала. Отчаянная попытка найти ее в каком-нибудь другом месте тоже ничего не дала: тары не было на столе, в мусорном ведре валялись только гнилые яблоки, в ящиках стояли нечищеные кастрюли. Ни в спальне, ни на балконе обнаружить литровую емкость не удалось.
   Павел уже сообразил, что поиски ни к чему не приведут, но остановиться не мог, ведь стакан пах не ликером, который он заглатывал вечером перед сном. Стакан вонял отвратительной самогонкой. Он вернулся к кровати. Необходимо было успокоиться. Банки нет, значит, и самогонки не было. Стакан есть, запах есть, значит... О том, что это могло значить, подумать было... Спина, банка...
   СОН!!!
   Мгновенно вспотели ладони. Павел не мог сказать, что сон был плохой. Сон был прекрасный! И все, что в нем было, было... Он потер лоб, - даже и не скажешь, как было во сне?! Такие понятия, как "хорошо" или "здорово" не подходили под определение этих ощущений. Там было идеально! Такое случается у романтичных молодых людей. Но какой же он - романтик? Может, в юности тоже снились такие сны, а он просто это забыл? Павел вдруг обратил внимание на то, что делает зарядку. Зарядку!?! Он не занимался этим никогда! А сейчас ему хорошо. Приятно легко наклоняться и безбоязненно раскачиваться из стороны в сторону. Жить! Очень захотелось жить! По-настоящему! Делать дело. Дышать полной грудью. Радоваться солнцу.
   - А кто мешает?
   - Да никто.
   Странности сна не могут быть случайными. Нужно просто подумать. Жалко, что лицо женщины не вспоминается. Зато вкус ее губ и запах волос он уже не спутает... С чем и с кем путать? - это же женщина из сна. А если не из сна? Если она не из сна, - то есть, формально, она из сна, - то такая женщина... должна быть в жизни. В настоящей жизни. И ее можно найти. Правда, он не помнит лица и не знает имени. Что из того? У него есть запахи. А еще есть ощущение тепла и невероятного совпадения. Они совпадают, как сходятся парные карты, как совмещаются края двух разорванных бумажек, как составляют одно целое две половинки разломленной сливы.
   Это - его женщина.
   Он мог прокручивать сон, как на мониторе в монтажной, прогоняя свои шаги и замедляя ее движения. Детали... Все дело в деталях. Сон не погружался в привычную дымку, как обычно бывает по утрам. Сон сохранил все подробности: маленькое серебряное колечко с бирюзой и родинку на сгибе локтя.
   В голове яркой молнией пронеслись кадры с начальными титрами. Титрами его программы. Еще не осознав, что он делает, Павел полез под кровать и неловко стукнулся макушкой. В ореоле многомесячной пыли своего часа дожидалась портативная "Оптима", знававшая лучшие времена. "Милая старушечка моя, истосковалась по работе, родная", - Павел мгновенно забыл про сон. И тот посторонился, отступил до времени в растаявшие ночные сумерки. Пальцы Павла уже заныли от предвкушения, от ощущения гладких податливых клавиш. В голове крутились обрывки разговоров о новом руководстве, о запускаемых проектах. Чужих проектах.
   Свой проект! Да! Он готов к своему проекту. Это будет... передача о женщинах. Для... Тут он остановился. Делать передачу о женщинах для женщин, - кто знает, что им нужно, женщинам? А делать для мужчин... ну, для них подходит только... даже уточнять не хотелось. Нет, он не будет пока определять свою аудиторию.
   Белый лист бумаги уже ждал насилия. Он был готов пожертвовать своей девственностью во имя стоящей цели.
   - Ищите женщину... Ищите женщину, ищите женщину!
   - Вот пристала, погоди, я тебя сейчас найду! И чего тогда будет... А? - Несмотря на похмелье, Павел любил этот первый момент, когда на невинном чистом поле появлялись черные буковки искушения. Искушения творца, которое уже стало забываться за мельканием ежедневных будничных хлопот и обильных возлияний. Хотелось сделать что-то странное, необычное, может, пьяное. - Если не свалюсь, я тебя - приставучую - отыщу! - Он громко свистнул и быстро забарабанил по клавишам.
  

З А Я В К А

программы под рабочим названием

И Щ И Т Е Ж Е Н Щ И Н У

  
   Передача планируется к выходу два раза в неделю. Ее продолжительность 15-20 минут без учета рекламного времени. (Голова необычным образом прояснилась, - азарт брал свое).
   Главная идея - в любом явлении или событии обязательно задействована женщина. Она или провоцирует, или активно противодействует. Женщина никогда не остается в стороне, просто ее присутствие не всегда и не всем видно. Ее интересы не только влияли на многие исторические события в прошлом, но они и сегодня часто становятся определяющими при принятии важных решений. Ведь общеизвестно, что на высокий пост стараются не назначать холостого мужчину - у него отсутствует критика снизу. (Павел похихикал: "Бабам показывать не стану. Им же не объяснишь, что это только "общеизвестно".)
   Интересно рассмотреть сегодняшний мир глазами женщины: что и как она думает "о"; что она бы могла изменить "в"; где бы пригодились ее чисто женские качества, но этого не происходит, потому что "..."
   Исходя из особенностей женской натуры, нельзя брать за правило жесткий сценарный ход программы:
   - темы и сюжеты могут быть разными, к ним можно возвращаться;
   - факт или событие - повод для осмысления, а не для констатации;
   - предварительное планирование направления дает возможность подходить к изучению темы с разных сторон, но вывод обязательно должен стать попыткой осмысления проблемы.
   Идеологически передача будет ориентирована на среднюю семью - семью нормального отечественного обывателя, который смотрит телевизор по инерции и озабочен проблемой "как выжить" больше, чем проблемой "как жить".
   И здесь без женщины не обойтись. Так было всегда. В ее власти сместить бытовые и профессиональные ориентиры с "иметь" на "быть". Она не только хранительница очага, хозяйка дома, но и активная помощница, и серьезная противница, и... все остальное.
   Сегодняшнему человеку, который в массе своей недоволен собственной жизнью, раздражен на рекламу, постоянно думает о нехватке денег и считает, что жизнь "выбила его из седла", женщина может помочь не только своим участием, советом, но и примером.
   Программа будет обращаться к зрителю, как к человеку, который "в порядке", только сам этого не осознает. Задача программы убедить каждого, что он имеет столько, сколько тратит сил. И необходимо любить то, что имеешь.
   Комментарии тем будут выстраиваться с учетом предварительного сценария, но это не жестко закрепленная схема, - поиск причин (темы, события, ситуации и пр.) может заставить пойти за фактами, открывшимися в ходе съемки.
   Героем программы должен стать человек (совсем не обязательно женщина), которому можно (и хочется!) доверять. Он способен "повернуть" проблему, может доказать, что она - частный случай. Но это точка зрения человека, который знает, о чем говорит, который выстрадал право на собственное суждение.
   Формирование "портфеля" программы должно идти по двум направлениям:
   - собственные темы для исследования (работа, воспитание детей, внешность, соблазны и пр.);
   - зрительский интерес, причем здесь важно, чтобы зрители не только темы предлагали, но и задавали вопросы (вообще, по теме, героям и пр.).
   По жанру программа информационно-познавательная.
   Возможно, но не обязательно, наличие рубрик.
   Подача материала: репортаж, зарисовка, беседа, интервью. Причем, необходимо найти ход, который бы позволил уйти от "стереотипа" интервью.
   Самое важное - стиль программы. Идеальный вариант - ведущий. Это должен быть "человек темы", друг зрителя и проводник идей программы. Необходимо избегать однозначности, однобокости, однолинейности. Легкость, графичность и воздушность должны присутствовать не только в видеоряде, но и в комментариях.
  
   Похмелье куда-то испарилось. Павел внимательно пробежал глазами текст в поисках ошибок. Глаз зацепился за некоторые неточности в формулировках, но, решив, что заявка - всего лишь рабочий документ, он подписал ее, не забыв перечислить все свои регалии, - на начальников и спонсоров это действовало безотказно. Внутри поднималась горячая волна благодарности к самому себе, и полное удовлетворение уж готовило свои объятия. Однако, этому замечательному "консенсусу" мешала незначительная малость - он не знал, что делать дальше? Впрочем, заявку можно отнести к знакомым продюсерам. Лицо непроизвольно изобразило гримасу полнейшей безнадеги, - нет, этим гадам подобное не нужно - им подавай клубничку.
   Он еще раз пробежал глазами заявку и остался доволен. Конечно, хорошо было бы к заявке приложить сценарий программы, а еще лучше - пилотный выпуск. Павел подумал, что можно было бы роскошно приподнести репортажные куски, - он давно уже хотел поэкспериментировать необычными ракурсами съемок, только где их взять - сами съемки? В голове еще не оформилась следующая мысль, а руки уже перебирали кассеты с прошлыми программами: тематические передачи, репортажи для новостей, концерты, разные шоу, клипы, реклама. Сколько их уже сделано за десять лет? В конце концов, пока, для пилотного показа вполне подойдет и это, а с задумками можно погодить. Будут деньги и эфир - можно вспомнить и про эксперименты.
   Глядя на залежи кассет, Павел еле сдержался от "ласковых" слов, - сколько раз собирался составить каталог! - вот теперь приходится гонять некодированные пленки по головкам видака в ускоренном режиме. "Заработаю - куплю новый", - подумал он вяло, впрочем, другого выхода все равно не было. Просмотр и отбор материала занял шесть часов. Устали глаза, но примерный план программы уже просматривался. Павел выключил видеомагнитофон и зарылся в справочники. На это ушло еще часа четыре. Он забыл, что не ел весь день. И даже не курил.
   Рука решительно подвинула разлинованные листы, которые начали быстро покрываться необходимыми уточнениями. Текст "ведущего" рождался легко и вдохновенно. Никаких проблем не вызвало и придумывание названий для рубрик. В некоторых сюжетах Павел даже проставил хронометраж эпизодов, конечно в тех, которые хорошо помнил. Не беда, остальное можно будет внести по ходу работы. Он еще раз пробежал глазами заполненные листочки и остался доволен.
   - В который раз за непродолжительное время! Ай, да Павел... - уточнять не стоило, тем более что все мы и так сукины дети, чем тут хвалиться? - Он ухмыльнулся, снова заправил бумагу в машинку.
  

СЦЕНАРИЙ ПРОГРАММЫ

Chercherz la femme

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ

  
   Компьютерная заставка
   Уличная съемка.
   Текст.
   "Ищите женщину" - говорят умные.
   "Ищите женщину" - соглашаются глупые.
   "Ищите женщину" - вздыхают влюбленные.
   "Ищите женщину" - советуют знающие.
   "Найдите женщину" - желаем мы.
   Ему - ее, ей - себя. Ибо, кого, как не женщину, ищет мужчина, и чего, как не свой идеальный образ пытается найти сама женщина.
   И все мы - более расторопные и менее удачливые - ищем. Ищем женщину.
   Так было всегда. Ничего не изменилось сегодня. И есть все основания надеяться, что завтра все останется по-прежнему. Тому порукой - великий путь Данте по кругам ада во мраке и зловещем огне - не к славе и не к Богу, но к Беатриче. К женщине!
   Все начинается с нее - радость и боль, открытие и предательство, вера и подлость, надежда и отчаяние. И любовь - неповторимая, особенная, у каждого - своя.
   Нам хотелось бы, что бы эта короткая встреча с вами стала маленьким подарком. Мужчинам и женщинам. Подарком для всех, кто знает, - любое событие связано с женщиной, если не прямо, если не явно, если...
   Съемка весенних улиц, парков, набережных,
   цветочные киоски.
   Текст
   ... весной легко говорить о женщинах, - солнце помогает выманивать улыбки из замерзших за зиму лиц, - сам воздух полон ожиданием встреч. Весна идет!
   Новая радость всем обещана.
   Новая жизнь начинается.
   Новая женщина рождается.
   Вывеска родильного дома.
   Палата для младенцев.
   Текст
   Еще помнится запах цветов, подаренных к 8 марта, - самому изящному празднику для женщин и самому хлопотному для мужчин. Этот день стал первым в жизни тысяч младенцев. Мы познакомим вас с очаровательной Анастасией, рожденной в Москве 8 марта 1994 года - за шесть лет до нового XXI века и 3 тысячелетия.
   Молодая семья
   Съемки ухода за ребенком
   Небольшое интервью с родителями
   Отец работает в ...
   С рождением дочери связывает надежды на ...
   Выбор имени зависел от...
   Крестить собираются для... или потому...
   Будущее дочери представляет в...
   Семейное воспитание предполагает...
   Развитие ... качеств характера, ... способностей.
   В будущем дочь видят ...
   Академия красоты и здоровья
   Хирург-косметолог
   На мониторе компьютера лицо девочки 5 лет. До операции - большое родимое пятно. После - пятна нет.
   - Родимое пятно - вопрос восприятия. Для одних - пикантное отличие, для других - может стать жизненной трагедией. Нет пятна - нет трагедии. Все дело в том, что каждый понимает под красотой.
   Несколько знаменитых картин
   с изображением женщин (музейная
   съемка или художественные альбомы),
   фото известных актрис и манекенщиц.
   Текст
   Мудрый Монтескье однажды заметил, что "у женщины есть только одна возможность быть красивой, но быть привлекательной есть сто тысяч возможностей". А как по-разному оцениваем мы красоту! Для женщины - это совсем не то, что для мужчины. И сколько людей - столько и мнений...
   Видео
   Шейх: "Красота женщины в ее целомудрии и материнском назначении, она - рожает и воспитывает будущее".
   Пенсионерка на улице: "Красоту можно творить везде и всегда - даже на старых поддонах газовых плит".
   Стилист: "Красота в умении привлечь внимание".
   Актриса: "Я испытываю неприязнь к манере поведения и внешнему виду нынешней деловой женщины".
   Академия красоты и здоровья
   Текст
   Сегодняшняя женщина начинает обретать подлинную свободу. И в этом нет яростного феминизма. Изменились условия существования, - выбор профессии, материальные возможности, технические достижения помогают женщине быть такой, какой она может, и выглядеть так, как ей этого хочется.
   Хирург-косметолог за компьютером
   моделирует лицо для пластической операции
   - Если в женщине есть изюминка, то любые дефекты можно убрать. Сегодня у женщины есть возможность попытаться выглядеть так, как ей представляется в идеале.
   Кремлевская панорама
   Текст
   У каждого человека свой идеал. Одни хотят иметь. Другие - быть. Но бывают редкие женщины. Рядом с ними мужчины становятся героями. Эти женщины умеют вдохновлять на дерзания и подвиги. Рядом с ними князья становятся самодержцами.
   Платок царевны Софьи Палеолог
   Книги, старинные изображения
   Софьи, Ивана III, боярских хором,
   древнего Кремля.
   Текст
   Брак племянницы Византийского императора Софьи Палеолог с московским князем Иваном был делом политическим. Гречанка по отцу и итальянка по матери Софья воспитывалась в Риме. Ее брак мог способствовать проникновению католичества в Россию и породнить Москву с последней Византийской династией.
   Католичество на Руси не прижилось, зато с Софьей в Кремль вошло обаяние и блеск царственной роскоши, шарм и элегантность утонченной женщины. Эта молодая гордая царевна в чужой стране смогла изменить то, что более 300 лет унижало и разоряло Россию.
   Она возмутилась. Царевна не могла смириться с тем, что государство платит дань Золотой Одре. Она смогла убедить мужа "не слушаться рабов" и завоевать с оружием в руках свободу для отечества. Мы сегодня сказали бы, что она заставила супруга показать, кто в доме-государстве хозяин. Софья сделала князя Ивана самодержцем Иваном III. У него изменился даже язык переписки. С тех пор князь стал причислять себя к царственному древу Византийских правителей. А Россия навсегда перестала платить дань Орде.
   Молодая семья
   Маленькая Настя
   Текст
   В каждом из нас заложены колоссальные возможности. Крошечную девочку с именем из русских сказок - Настенька - ждет новая жизнь. Какая она будет? Обманет ли она ожидания или оправдает надежды зависит и от нас с вами. Эту маленькую женщину еще предстоит найти.
   Мы попытаемся рассказать об этом. И еще об очень многих вещах, с которыми сталкиваемся в поиске женщины. А, кстати, кто, когда и при каких обстоятельствах произнес это великое - "Cherchez la femme" - "Ищите женщину"?
   Финальные титры
  
   Напечатанные листочки Павел отложил в сторону, не читая. Его переполняли сюжеты и сценарные ходы, тем более, что он как-то умудрился обойтись без придуманного рубрикатора. "Запихну куда-нибудь потом, не пропадать же добру", - неопределенно шевельнулась мысль. За окном давно зажглись уличные фонари, но он не видел ничего, кроме печатной машинки. Потертая железная подруга была единственной дамой - испытанной и надежной, которой он никогда не изменял, и которая платила ему тем же. Он не замечал, что гладит старенькие клавиши и улыбается каким-то неявным ночным размышлениям.
  
  
   3 глава
   День проклятья
  
   Земля была влажная, хотя дождей не было с неделю, но Даша не удивилась, - за городом, наверное, всякое бывает. Солнце стояло достаточно высоко и поджаривало открытые плечи. Даша подумала, что надо было надевать не сарафан, а свободную рубашку, чтобы и не париться, и не сгореть. Она старалась аккуратно переступать с камня на камень, чтобы не запачкать босоножки. И чего все так с ума сходят по этой дачной жизни? Грязь, комфорт в дощатых туалетах, вода ведрами, участки с гулькин нос... Нет, она решительно не понимала граждан, по выходным набивающихся в электрички.
   Дядя Петя, как всегда, буркнул что-то себе под нос. Она скорее догадалась, чем услышала это приветствие. Маришка поманила пальцем в огород и застыла над грядкой почти в молитвенной позе. Даша смотрела себе под ноги, но не видела ничего, что могло привлечь внимание девочки. Но вот земля забугрилась, приподнялась, и просохшие комочки стали скатываться с образовавшейся горки. Даша нагнулась и пошевелила палочкой, хотя племянница отчаянно тянула ее за руку. Крот еще немного повозился в своем подземелье, пошвырял каменки, но наружу так и не вылез, хотя они долго стояли над свежей горкой.
   - Зачем ты? Я же тебя держала.
   - Что, зачем? - Даша и сама огорчилась.
   - Он не захотел выйти из-за тебя.
   - Ты меня сама позвала.
   - Позвала, позвала, но я не думала, что ты носом полезешь в норку. Крот тебя учуял и не вышел.
   - В следующий раз выйдет.
   - А ты думаешь, легко его выслеживать? Я так долго караулила, а ты... - Маришка огорченно махнула рукой и побежала к колодцу.
   Даша тоже расстроилась. Она совсем не хотела никого обижать, но почему-то так всегда получалось, - стоило ей приехать на дачу, как у всех дела шли кувырком. Она уже решила вернуться в город, когда с соседнего участка пожаловал Семочка. Он был приятным молодым человеком, с ним можно было, не боясь заблудиться, отправиться за грибами, можно было часами болтать ни о чем, а еще... А еще можно было целоваться всласть! Семочка посмотрел на Дашу такими шалыми глазами, что ей стала совершенно безразлична причина, по которой крот решил не показываться на грядке.
   В лесу было немного влажно, но на открытых полянках трава высохла. Она совсем не была похожа на городскую - ярко зеленая, сочная, пахучая, мягкая, как шелковое покрывало, - так и приглашала: "Потрогай меня, примни!" Даша обернулась к Семочке, чтобы... Семочка - простая душа - понял по-своему...
   Она не стала огорчаться. Трава, действительно, была мягкая.
   - Ну, вот, теперь ты пахнешь клевером. - Семочка перебирал ее волосы и вынимал из них травинки.
   Разморенная Даша закрыла глаза. Она была полна полуденным жаром, духоматью цветов, блаженной усталой сытостью. Когда она все-таки открыла глаза, то чуть не расхохоталась, - Семочка плел венок из синих васильков. Мысли ее потекли медленно и тягуче. Они были обрывочными, простыми. Если бы ее сейчас спросили, о чем она думает, то, пожалуй, она бы и не смогла ответить. Ни о чем. Ни о чем она и не думала. Так, про солнце в небе, про нереально синие васильки, дурман, исходящий от близкой земли, про семочкины губы...
   Домой они вернулись к вечеру. Дядя Петя сидел у окна и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихонечно выл. Все попытки Даши узнать, в чем дело, ни к чем у не привели. Он только тупо смотрел на нее затравленным взглядом. Внезапно с грохотом распахнулась калитка, и вбежавший Семочка закричал, что пропала Маришка. Они с подружкой тайком выслеживали их в лесу. Даша покраснела, представив, что именно могли углядеть девчонки на полянке, но Семочка зашептал на ухо, что заметил слежку и специально долго плутал по тропинкам: "Не бойся, мы избавились от малолеток".
   Даша с ужасом подумала, что девчонки могли заблудиться и их надо срочно, пока еще не стемнело, идти искать. Но дядя Петя никак не реагировал. Она вдруг заметила, что на ней нет верхней одежды - только белье, и бросилась разыскивать что-нибудь. Ей было все равно - сарафан, старое платье, юбка, брюки - лишь бы прикрыться. Потом они долго в сумерках бродили по окрестным переулкам. Вдоль заборов росли странные деревья - невысокие с ярко-оранжевыми апельсинами, оказавшимися вблизи яблоками. Даша срывала их и ела, не удивляясь. Ноги гудели от долгой хотьбы. Когда они вернулись на дачу, оказалось, что Маришка так и не вернулась, хотя ее подружка давно уже получила дома свою порцию шлепков. Дядя Петя сидел у окна, она уже не выл, а только повторял: "Все будет хорошо".
   - Дядя Петя, миленький. Хорошо будет, если вы начнете искать дочку. Может, она сидит где-то рядом, но не показывается, потому что ее я ищу. А к вам она выйдет. Вы же - отец! - Даша орала и трясла его за плечи. Но ничего не помогало, он так же тупо смотрел перед собой и все повторял и повторял, что "все будет хорошо". - Она же может погибнуть! - Даша сорвала голос. И тут он повернулся к ней.
   - Я никуда не пойду. Она сама придет, если захочет, так всегда бывало. Жена тоже уходила-уходила, а когда ей надоедало уходить, возвращалась. Маришка тоже вернется. Или люди добрые ее найдут и приведут.
   - Ты же родной отец! Кому нужна твоя дочь? Кто будет ее искать в темном лесу? Надо милицию вызывать, поиски организовать! Не сиди, так пень! - Сердце бешено заколотилось в груди и...
   Кого же это крот прятал? Даша проснулась с ощущением страшной потери, какого-то животного ужаса и тотчас наткнулась на удивленные глаза Катьки. Дочка ничего не понимала, - мама спит на ее подушке, сидя на маленьком стульчике и прижимая к груди ее любимого зайца.
   - Мама, нам надо в садик собираться.
   Она подскочила и чуть не упала, от долгого сиденья в неудобной позе затекли ноги.
   - Я что, здесь заснула?
   - Тебе, наверное, было страшно, вот ты и пришла ко мне.
   Даша собирала Катьку с тяжелой, дубовой головой. Все валилось из рук, сон не шел из головы, ясно стоял перед глазами совершено подлинными картинами и ощущениями. Самым странным было то, что не было у нее ни дяди Пети, ни племянницы Маришки, ни знакомого Сенечки. Она вообще не ездила ни к кому на дачу, а леса боялась с детства.
   Она гнала прочь тяжелые предчувствия, но они возвращались и сжимали сердце железной хваткой. Может, дома что-то случилось? Она редко вспоминала о том, что когда-то у нее был другой дом - с мамой, папой, сестрой и братьями. Это было совсем в другой жизни - далекой и безоблачной - ровно до того момента, когда она заявила, что хочет стать актрисой. Родители сначала посмеялись, - какая девчонка не мечтает о театральной карьере. Но, когда стало понятно, что Даша серьезно решила посвятить этому жизнь, принялись отговаривать. Мать даже пообещала, что проклянет, если дочь ее ослушается. Даша родительским страшилкам не поверила и, пообещав поступать на филологический, поехала в Москву. Сразу с поезда она отправилась обходить по очереди все театральные вузы. Больше всего ей понравился ГИТИС - шумный, странный, с глухой славой бывших палат Малюты Скуратова.
   Обман раскрылся той же осенью, когда на школьные каникулы приехала сестра. Даша не могла сдержаться и потащила ее на занятия по мастерству и пластике. Девчонка, раскрыв рот, таращилась на знакомых по фильмам актеров. Они легко бегали по лестницам и кричали на нерадивых студентов в аудиториях. Через неделю приехала мама. Она не обвиняла в обмане, не плакала, не уговаривала одуматься, просто сказала, что Даша должна бросить лицедейство и заняться каким-нибудь приличным делом, чтобы не было стыдно перед людьми. Никакие доводы, что актерская профессия не хуже любой другой, на мать не подействовали. Она была непреклонна - или во всем слушаться родителей, или забыть, что они у нее есть.
   - Поступишь по-своему, забудь дорогу домой - я тебя прокляну.
   Даша никогда не видела, чтобы лицо матери было таким злым, таким страшным. Она попыталась было оправдаться, что уже взрослая и имеет право сама выбирать свою судьбу, но вдруг что-то сработало внутри, что щелкнуло. Она вдруг впервые увидела в матери не самого родного человека, а какую-то чужую недобрую женщину. И разом милые детские воспоминания о семейные радостях как бы померкли, перестали существовать так же, как и непременное дочернее послушание.
   - Ты так легко это говоришь, мама.
   - Не легко, но я так сделаю. Если ты не передумаешь, то забудь дорогу домой, забудь, что у тебя есть родные и близкие! - Она не произносила - выплевывала слова.
   - Чем же это тебе так насолили актеры? Ты, что, сама когда-то пробовала...
   Мать не дала Даше закончить догадку и со всего маху влепила тяжелую пощечину. Даша даже покачнулась, но не заплакала, хотя слезы закипели в глазах. Перед ней стоял враг. Самый настоящий враг, хотя это была мама. Мама, которая ее родила, кормила грудью, выхаживала, когда болела, вытирала слезы, выслушивала девчоночьи секреты и... И больше ничего не будет.
   - Я собираюсь прожить свою жизнь. - Даша очень боялась, что ее голоса не слышно.
   - Ну, что ж, я тебя предупреждала, - мать посмотрела совершенно белыми глазами и плюнула ей под ноги. Когда хлопнула дверь, показалось, что взорвалась бомба, - от косяка отвалилась штукатурка.
   Летом Даша все-таки приехала домой на каникулы. Она была уверена, что страсти остыли, на нее, конечно же, сердятся, но не до такой же степени? Оказалось, что до такой. Ни сестра, ни браться не открыли дверь, отец прошел мимо, не глядя в ее сторону. Вечером к лавке, на которой она сидела с чемоданом, подошла мать и молча протянула горбушку черного хлеба.
   - А я уже думала, что вы - звери, - все дашино тело сотрясала противная крупная дрожь. - Нет, мама, вы - хуже, - она встала на непослушные ватные ноги. - Прощай.
   На вокзале негнущимися пальцами покрошила корочку голубям, - с детства ее приучили не выбрасывать хлеб. Потом долго мучил вопрос - выжили ли после той кормежки птицы?
   Денег хватило только на полдороги. Она стояла в тамбуре и смотрела на удаляющийся город. В глазах ощущался песок от непролитых слез, но Даша не плакала.
   Она прощалась с городом своего детства. Отныне ей дорога сюда заказана. Видимо, у нее было такое лицо, что черкешенка-проводница молча взяла за руку и затащила в свое купе. Там Даша пролежала сутки до Москвы. Расставаясь с доброй женщиной, она раскрыла чемодан с гостинцами, которые везла домой, и протянула на ладони остатки серебряной мелочи. Проводница заплакала: "Не надо, доченька, ты только ничего с собой не сделай. Обещаешь?" И только тогда Даша разрыдалась, уткнувшись в теплую грудь и ободрав щеки металлическими пуговицами на форменном пиджаке. Чужая женщина материнским сердцем почувствовала ее боль. Даше было и горько, и стыдно. Натруженная ладонь гладила ее по голове, как маленькую: "Стерпи, милая, стерпи, такая уж у нас доля".
   Даша мотнула головой, стряхивая воспоминания. Наверное, в родительском доме что-то случилось. Первым желанием было позвонить, - в памяти еще сохранился номер телефона. Но она тут же одернула себя, вспомнив, как отнеслась мать к сообщению о рождении внучки: "Ни ты, ни твои выблядки нас не интересуют, мы тебя не знаем и ты нас забудь". Даша вздрогнула, словно снова услышала через треск в телефонной трубке злой голос матери.
   Катька хныкала и отказывалась есть манную кашу. Даша понимала, что она просто не хочет оставаться в садике на ночь. Но на сегодняшний вечер был запланирован спектакль на выезде - далеко за городом, поэтому хочешь-не хочешь, а придется потерпеть. Но завтра она обязательно отпросится и заберет ее утром из садика. Сначала они пойдут в поликлинику, а потом начнут роскошествовать дома.
   - Пироги будем печь?
   - Можно и пироги.
   - Тогда с капустой.
   - Хорошо, будем печь пироги с капустой.
   - А на капусту у тебя денег хватит? - поинтересовалась недоверчивая Катька.
   - На капусту хватит, - рассмеялась Даша.
   По дороге в садик они не останавливались перед киосками, а обсуждали - какое делать тесто - простое, сдобное или слоеное? Так ни до чего не договорились и решили определиться завтра.
   День тянулся медленно, наверное, именно потому, что начался скверно. Низкое небо обложили тучи, но дождь так и не собрался, хотя порывы ветра изредка бросали в прохожих пригоршни холодных капель. После репетиции Даша никуда не пошла, домой - далеко, по улицам гулять - зябко. Она места себе не находила - что-то неопределенное, тягостное поедало ее изнутри. То ей казалось, что сердце бьется чересчур часто, то что-то не так хрустнуло в шее, то капли дождя слишком гулко стучат по подоконнику. Строчки расплывались перед глазами, и в прочитанном невозможно было найти никакого смысла, вязание валилось из рук, а молодежь, распевающаяся на лестнице, выводила из себя - чего они торчат здесь? Шли бы домой, если не заняты вечером?
   Вдруг вместо черных книжных строчек она увидела чужую черную пуговицу. Пуговицу из сна. Глаза тут же захлопнулись, и она попробовала честно ответить себе, что это? Страх? Или она... боится, что откроет глаза, а там... буквы? Вот ведь ирония судьбы, она опасалась сна с мужиком, а приснился...
   Правду говорят люди, не надо ничего бояться, а то начнут сбываться самые плохие предсказания. Живешь себе и живи спокойно. Все, что должно случиться, случится, а чего не должно - обойдет стороной. Твоя беда придет только к тебе.
   - Что это я о беде? Зачем мне беда? - Даша вздрогнула и передернула плечами от холодной волны, пробежавшей по телу. - Не накликать бы, ворона. Скверная ночь, скверное утро, скверный день, знать бы заранее вся ли это скверность, или впереди ждет что-то пострашнее?
   - Как, милая, ты смотришь на то, чтобы осчастливить своим присутствием колымагу с гордым названием "автобус"? Не забыла еще? - Помреж хитро улыбался в проеме двери.
   - Эту заразу, пожалуй, забудешь - летом дышать нельзя, зимой от холода околеть - раз плюнуть. - Выходя из гримерки, она посмотрела в зеркало, - застрянет, обязательно застрянет.
   Пока стылый рафик трясся по ухабам, Даша с тоской перебирала знакомых, у которых можно было занять денег до зарплаты и купить дочке сапоги. Ночь незаметно опускалась над дорогой. Водитель вышел и долго возился с мотором - везло, как всегда. Она тупо смотрела в одну точку и старалась согреться, сдерживая глухое раздражение. Ныло сердце, и безотчетная тревога не давала покоя. Ей уже казалось, что нет ничего лучше унылых маленьких комнаток в актерском общежитии. И соседи, как всегда в таких случаях, уже не казались монстрами, а представлялись почти милыми людьми.
   Ощущение холода и промозглой сырости, обычное в таких поездках, из чрезвычайного становилось привычным, и только сознание, что где-то актеры живут иначе - с комфортом и в тепле - как-то печально угнетало. С недавних пор ее стала посещать пораженческая мысль, что, возможно, мать была права. Она устала от дикого капитализма "с человеческим лицом", от частых приемов "шоковой терапии" без наркоза, оттого, что всякий раз, засыпая, не знаешь, в какой стране проснешься, заснула в одной - проснулась в другой. "Уйду", - решила она. И всякий раз, принимая решение бросить театр, она забывала о прежних, точно таких же решениях. Твердо уверив себя вот в такие же хмурые поздние вечера, что обязательно с этим надо кончать, она утром, отведя дочку в садик, пробегала глазами текст роли на чашкой кофе и отправлялась на репетицию.
   Когда автобус въехал в город, она почувствовала непреодолимое желание выйти. Хорошо, что их отвезли сразу домой. Даша еле дотерпела и выскочила из двери первой. У подъезда стояли актрисы. Она попыталась незаметно проскочить на свой этаж, но ей стали говорить что-то о садике, о Кате, о больнице... Что было потом - помнилось с трудом, потому что...
   Потом закончилась жизнь.
   Нелепо... Страшно... Катька раскашлялась за обедом в садике и подавилась хлебом... корочкой хлеба.
   Как же можно так подавиться, чтобы умереть???
   - Как, доченька, как... Мы же должны были с тобой пойти в поликлинику, а потом пирог-и-и-и...
   Страшная черная ночь накрыла собой Дашу.
  
  
   4 глава
   Жена
  
   Наглое солнце нестерпимо било по глазам. Прячась от него, Павел перепробовал уже оба бока и спросонья попытался было поискать третий. Но, поскольку третьего бока для человека природа не предусмотрела, пришлось проснуться. От короткого дневного сна не осталось и следа - внутри все пело. Павел почувствовал необыкновенный прилив сил. Да! Он действительно готов к своему проекту. Внимательно просмотрел вчерашний сценарий и наброски. Некоторое время ушло на то, чтобы договориться об аппаратной. За что он любил родное Останкино, так это за многовариантность. Путем несложных подсчетов была вычислена ночная смена, где за четыре часа работы с опытным монтажером с него обещали взять символическую плату.
   Он вдруг подумал, что никогда всерьез не размышлял о счастье. Нет, конечно, время от времени, как всякий нормальный человек, он предъявлял претензии к жизни - не без того. Но счастье? Оказывается, счастливым можно почувствовать себя в любой момент. Для этого на самом деле нужно не так уж много, просто... Павел подошел к окну и зажмурился от яркого света. Неужели ему для счастья не хватало именно солнца или этого шаткого состояния равновесия, которое люди привыкли называть гармонией. Хотя гармония еще не все в мире. Без базы самая распрекрасная гармония - мгновенное ощущение. А только ощущения мало. Нет, ему нужна настоящая гармония, которая и душа и тело, и дух и кошелек.
   Наверное, деньги поклоняются своему особому богу и признают только собственную логику. Надо научиться понимать ее. Тогда можно надеяться, что деньги выберут именно его своим хозяином, хотя, в нынешнем положении тоже было немало плюсов и преимуществ. Да, безденежье. Но, свобода! Хотя отсутствие денег делало его существование незавидным, а положение шатким. Но назвать это несчастьем Павел не мог. Сейчас не мог и не хотел.
   Интересно, а если он заимеет деньги?.. Ну, можно же это себе представить? К конце концов, он творческая личность. Творческая - без всякой иронии. Он почувствовал, как распрямились плечи, обычно, в таком качестве себя он воспринимал именно иронично. Вот он заимеет много денег. Все равно как - кредитом в банке, займом у друзей, спонсорской подачкой, свалившимся наследством от забытой бабки - и что? Что будет дальше? С деньгами и с ним. С деньгами как раз, наверное, хлопот будет меньше - вложить их проект и вся недолга. А вот с собой, что с собой произойдет? Потеряет ли он свою свободу? Вынужден ли будет подстраиваться под новую ситуацию и менять себя?
   А ведь это непременно произойдет - деньги не терпят бессмысленности. И ценность для них представляет только система, при которой они могли бы размножаться, производя себе подобных, - деньга прирастает деньгой! Павел усмехнулся, он вдруг осознал, что думает о деньгах, как герой гоголевских "Игроков" о колоде карт - Аделаиде Ивановне. Что-то в этом было нехорошее, болезненное. Это все от безденежья постоянного. Он прикрыл отяжелевшие веки: "Господи! Почему я должен все время выбирать между белым и черным?"
   Странно, только что была гармония - и нет ее. Стоит о наличных подумать, как счастье мгновенно заканчивается. Одна лишь память в остатке. Резкий звук телефонного звонка вынудил его отойти от окна.
   - Мечтатель, где тебя носит? - Бывшая жена не стала утруждать себя этикетом.
   - Ты, как всегда, берешь быка за рога.
   - Неужели выросли?
   Павел промолчал.
   - Не куксись, это я так, сморозила, уж больно гладко вышло.
   - А я и не спорю, ты, как всегда, права.
   - Что, действительно оторвала от полета фантазии?
   - Что-то вроде, - нехотя промямлил Павел.
   - Опять про свободу...
   - Не угадала, про деньги.
   - Ну, ты даешь! - Жена чуть не поперхнулась.
   - Никому! Пока нечего. Да и некому.
   - Если что, запомни - я первая в очереди. По знакомству удружишь?
   - Как только, так сразу, - Павел произнес это совершенно серьезно.
   - Ладно, что мы с тобой все о низменном, хотя, куда от этого деться? Какие планы на выходные, не забыл, что у Кольки день рождения? Надо бы встретиться, у тебя как со временем?
   Павел чертыхнулся про себя - надо быть последним негодяем, чтобы забыть о дне рождения собственного сына. Ирина права, что бросила его. А может, и не права.
   - У меня сегодня есть время, хочешь, давай встретимся, только...
   - Финансирование я беру на себя, потом сочтемся, - великодушно опередила его Ирина.
   - Мне от ресторанной еды плохеет. Давай, по бульварам погуляем, помнишь?
   - С твоей язвой надо заканчивать шляться по плохим ресторанам. Я несколько оторопела от неожиданности, но так даже лучше и дешевле. На солнышке последнем погреемся перед зимой. Где?
   Павел обрадовался, по дороге было удобно забросить пилот программы Сереге, - тот обещал показать кое-кому. Как ни странно, разговор с бывшей супругой взбодрил Павла. С тех пор, как они развелись, с ней стало приятно общаться. В оставшееся до встречи время он тщательно побрился и даже погладил брюки. В ванной на расческе он заметил седые волосы и нешуточно огорчился - возраст. Зеркало ответило гримасой: "Тоже мне, девица красная, еще морщины посчитай?" Однако...
   Сзади раздался оглушительный сигнал. Павел вздрогнул и виновато улыбнулся в боковое зеркало, - на дороге нельзя мечтать. Горел зеленый глаз светофора, и он едва успел тронуться с места, чтобы успеть к следующему красному. Но красный сменился желтым, потом зеленым, опять зажегся красный... Павел мысленно похвалил себя, что выехал на встречу с женой с большим запасом времени, - пробка впереди была минут на двадцать, если не больше. Вполне можно и помечтать, но момент уже прошел, и вместо флейты пронзительными голосами жаловались клаксоны.
   В правом ряду из сияющего как рубль серебристого джипа тоскливо выглядывал большой черный пес. Павел подмигнул ему, как старому знакомому. Бритоголовый хозяин окинул цепким глазом тротуар и распахнул дверь. Павел усмехнулся, новым хозяевам жизни терпения не хватало. Они, конечно, могли носиться по улицам по собственным правилам, прессинговать, подрезать, брезгливо откупаться от гаишников, но в пробках все были равны - и водители отечественных малолитражек, и владельцы престижных иномарок. Хозяин джипа тем временем вытащил пса из салона и повел к тротуару.
   - Эй, качок! - Словно по команде водители принялись обсуждать проблему нужды братьев наших меньших. - А как не успеешь?
   Но он успел. Спокойно привязал собаку к железной решетке, потрепал ей ухо и вернулся к машине. Пес послушно сидел, только в глазах застыло непонимание. От неожиданности все разом замолчали. Павлу показалось, что огромная шумная улица провалилась в глухую тишину, - не стало слышно ни работающих моторов, ни людского гомона, ни криков птиц. Только противная липкая тишина. Машины медленно поехали, а пес недоуменно вытягивал шею, не смея подняться. Павел еле сдерживал себя, чтобы не протаранить бок лощеного джипа. Для него и машина, и ее хозяин стали одним целым - мерзким мурлом господ, свихнувшихся на безнаказанности и вседозволенности. Если бы Павел знал, что оставленный пес загрыз несколько не в меру болтливых болонок только потому, что они раздражали хозяина, наверное, он бы умерил свой гнев. Но Павел не знал. Да и какое это имело значение, живая душа - не игрушка, с которой поигрался и выбросил.
   А мы? Едкая горечь поднялась изнутри и залила язык. Он пронзительного ощущения потери закололо в боку. Злость постепенно улеглась, уступив место холодной ярости. Качок, конечно, редкостный негодяй, но разве он - Павел - лучше? Он ведь точно также убирал из своей жизни ненужных людей. Вот и сын... тоже попал в категорию ненужных. Ведь не только про день рождения забыл, но и возраст не сразу вспомнил. Правильно говорят про камень, - у кого достанет порядочности, чтобы бросать его в других?
   Что же это за мусорник такой - собственная душа? Хочется, чтобы была она необъятной и бесценной, а на деле получается... отстойник получатся. Иногда бывает жутко лишь от сознания собственной беспомощности. Вот он - здоровенный мужик - может контролировать свое тело, свои высказывания, иногда - мысли и поступки, но душа - словно чужая собственность - живет по каким-то другим законам. Она все время подчеркивает свою автономность от него. Нет у нее никакого желания договариваться с ним. А на все попытки у нее ответ один: "Твои это проблемы!"
   - Еще бы! - Павел чертыхнулся. - Мои-мои, кто бы спорил! Но ведь без спроса во мне стойбище устроила?! И за постой платить не желаешь. Какой там платить?.. Еще и присвоила себе монопольное право распоряжаться моими чувствами. Кого любить и кого ненавидеть - сама определяешь, предварительно лишив меня права голоса, только и остается лишь глупо талдычить, что сердцу не прикажешь. Какие мечты? Какая совесть, какая справедливость?
   Павел подозревал, что и здесь без ее происков не обошлось. Сколько еще гадостей уготовила ему собственная душа? А вот интересно, как бы она поступила с ним, если бы... Он не успел додумать эту мысль, потому что из глубины сознания вынырнула другая: "Каково было человеку, рожденному гениальным летчиком или режиссером где-нибудь эдак в 13 веке"?
   Жену он не узнал. Ирина вынуждена была позвать его. А когда он вытаращил глаза, снисходительно усмехнулась.
   - Сильно постарела?
   Павел беззастенчиво пожирал жену глазами, - так хорошо Ирина не выглядела даже во времена их бурного романа. Кожа гладкая, волосы блестящими пышными локонами лежали на плечах, глаза блестели. Никаких морщин, лишнего веса и усталости в движениях. Про остальное можно было и не говорить - за версту чувствовался дорогой парфюм, парикмахер и портной.
   - Тебе хорошо? - Он почувствовал себя последним глупцом, но ничего лучше придумать не смог.
   - Когда женщине хорошо, она смотрит только на три вещи, - на дорогу, когда переходит улицу на перекрестке, в кастрюлю на кухне и в глаза любимого человека.
   - И все?
   - Для женщины, которой хорошо, этого достаточно.
   - Но потом...
   - А потом возникают другие вещи - магазины, телевизор и... другие мужчины. - Ирина звонко рассмеялась. - Но это - факультативно. Вы, мужики, странные создания. Считаете, что женский век короче мужского, только не знаете, что делать с тем, что наша физическая жизнь длиннее вашей? Чем старше становится мужчина, тем быстрее он вынужден бежать, а поскольку передвигаться с возрастом становится все труднее, он высматривает молоденькую дурочку и садится на хвост ее глупой уверенности в собственной юной неотразимости. И эта недалекая молодость оттого, что не научилась еще скаредно распределять свои силы, впрягается в золоченый хомут и начинает успокаивать себя обманом, - как он молод душой, как наивен и непосредственен в свои ...-ят! Бедные глупышки! Еще как посредственен, ведь и молодость, и наивность ему уже не по средствам.
   Павел не успел ничего ответить на эти обидные слова, а Ирина без перехода указала ему на проходящую длинноногую девицу.
   - Как тебе мини юбки?
   - У меня их нет.
   - Я же тебя не про одежду спрашиваю.
   - А про что?
   - Про ноги, Павлуша, исключительно, про ноги, которые из-под них торчат.
   - Если хорошие, пусть себе торчат, а что?
   - Да вообще-то ничего, просто сейчас так явно все подряд демонстрируют кривые ноги.
   - Ты преувеличиваешь, не все.
   - Если ты внимательно присмотришься, то все - целиком или по частям через разрезы юбок.
   - Мне как-то не до подобных исследований.
   - А напрасно, тебе, как режиссеру, это должно быть интересно.
   - Ты меня специально пригласила, чтобы унижать? - Рассердился Павел, - Я ведь и уйти могу.
   - Не можешь.
   - Это еще почему?
   - Ты голодный. Голодный?
   - Голодный, - нехотя согласился Павел и рассмеялся. - А ты так мне аппетит стимулируешь?
   - Нет, ты только посмотри, - Ирина повернула его голову в сторону, - какая волосатость, какая кривизна!
   Навстречу им шла странная парочка в коротких шортах. Молодые люди так сплели свои объятия, что непонятно было, как они вообще умудряются переступать ногами.
   - Неужели им не холодно? Зима как ни как на носу.
   - Форсят до последнего.
   - Последнего чего?
   - Здоровья. А все-таки прав был Александр Сергеевич, хорошие ножки в России редкость.
   Павел силился понять, куда клонит Ирина и чего ей от него нужно? Долгая дорога, гадкая сцена с собакой и так его выбили из колеи, а тут еще этот странный разговор. Он и не заметил, что к ним приближается чудной человек. Из-под его распахнутого пальто виднелись два пиджака, надетые один на другой, на вязаную шапочку была нахлобучена зимняя ушанка. Павел разглядел его только тогда, когда тот, поравнявшись, смачно плюнул под ноги Ирине. Павел было рванулся выяснять отношения, но жена повисла на руке и потащила прочь.
   - Не связывайся, прошу тебя, - выдохнула она в ухо.
   Павел тяжело дышал и силился освободить руку. Когда это ему удалось и он повернулся, то с удивлением увидел, что удаляющийся хам методично плюется налево и направо и делает это, вероятно, без всякого умысла.
   - Зачем он это?
   - А ты не знаешь?
   - Нет.
   - Пашенька, сколько тебе лет? Взрослый давно, а не знаешь, что вы, мужики, плюетесь на улицах точно так же, как это делают собаки.
   - Какие собаки? - Павел вытаращился на жену.
   - Обычные псы, которые метят свою территорию.
   - Ты хочешь сказать...
   - Да, Павлуша, да. Эта особь, - Ирина махнула рукой в сторону странного мужчины, - пытается захватить максимально возможное пространство, точно также как любой самец метит свои владения для привлечения самки. - И тут же без всякого перехода добавила. - А вот погляди на эту дуру, - и указала пальцем на девушку у фонтана.
   - Почему обязательно дура? Вполне милая девушка.
   - Милая девушка, хорошая фигурка, глубокий разрез во всю ногу. - Ирина вдруг заговорила с неприкрытой злостью. - Ждет принца. Не знает главного правила - принцы появляются в сугубо определенных местах, заранее оговоренных многовековым этикетом. В людных местах водятся простые хорошие парни. Принцы? - ни-ни! За принцами ей придется специально гоняться по всему миру. Просвещенному или овосточенному. Но принц - безусловно - в состоянии оценить все достоинства чистых линий и честолюбивых амбиций. Если очень капризен, может и разделить, то есть заставить считаться со своим выбором королевскую семью. Сегодня это выглядит очень демократично. Но все равно, не стоит слишком уж верить в подобный выбор - велика опасность остаться с носом. Кстати, маленькое дополнение, рискованный разрез лучше не демонстрировать на автобусных остановках и в других людных местах - непременные приставания "крутых" парней будут оскорбительны, но абсолютно логичны. А для кого еще такой разрез по бедру? - как раз для них.
   Он внимательно смотрел на бывшую жену и не понимал себя. Впервые ему было интересно слушать и то, что она говорила, и как. Она разгорячилась настолько, что щеки зарделись сквозь умелый макияж. Павел залюбовался ею, и не сразу понял, что она его о чем-то настойчиво спрашивает.
   - Родной, ты где? Ау! - Острый ноготок больно щелкнул по носу.
   - Я вот о чем подумал, знаешь, а ты стала такой... такой... - он смутился от того, что нужное слово никак не решается сойти с языка.
   - Ладно, не мучайся. Знаю, что хороша. Теперь вот и ты это знаешь.
   - Почему же я этого не замечал раньше?
   - Это ты у меня спрашиваешь?
   - У кого же еще?
   - Ну ты и пакостник. Я тебе, можно сказать, лучший кусок жизни подарила, а ты, выходит, меня даже и не рассмотрел хорошенько?
   - Теперь вот вижу, что ошибался, могу...
   - Нет, дружочек, можется тебе будет с другими, я - пас. Поиграла уже в эту викторину, не обольщаюсь больше.
   - А любовь?
   - А плата? Даром только солнце блестит. И то не для всех. За сутки меняется цвет дня. На рассвете и ранним утром - ультрафиолетовые лучи несут комфорт и покой, красные и оранжевые в середине дня побуждают к деятельности, им вторят синие, голубые и желтые. Темно-красные, пурпурные и темно-синие лучи прощаются с нами на вечернем закате, уступая территорию дня ночному покою. - Ирина говорила медлительно, чуть растягивая слова и неотрывно глядя в небо.
   - Давно стихи начала писать?
   - Не льсти. - Она лучезарно улыбнулась и взяла его под руку. - Лучше прибавь шаг, а то мне еще к массажистке успеть надо.
   Павел неожиданно для себя ощутил юношескую неуверенность от острого чувства, вызванного близостью ее тела. И испугался, что она это заметит. Но Ирина ничего не заметила, хотя кто ее теперь поймет. Во всяком случае, Павлу сейчас было не до рассуждений. Он с облегчением выдохнул, когда она подвела его в невзрачной двери небольшого особняка и нажала на кнопку звонка.
   - Что там внутри? - Павел недоверчиво провел рукой по облезлой штукатурке.
   - "Там внутри" - пьеса Метерлинка, если ты помнишь?
   Дверь распахнулась тотчас, словно их ждали. Молчаливый почтительный швейцар повел их за собой. К изумлению Павла внутри обстановка сильно отличалась от наружного вида, - мягкий приглушенный свет, перебирающий клавиши рояля музыкант на небольшой эстраде.
   - Ирина Анатольевна, - перед их столиком возник вышколенный официант в белом смокинге, - посмотрите карту вин, у нас сегодня много интересного. - Ирина открыла узкую карту и тотчас ахнула.
   - Не может быть?
   - Мы вас еще никогда не обманывали.
   - Не томи, неси.
   Павел еще не успел перевести дух, а официант уже торжественно водрузил темную пузатую бутылку на стол. Ирина принялась недоверчиво изучать этикетку. На лице официанта мелькнула улыбка, но тут же погасла - служба. Павел посочувствовал ему внутренне - приходится бедному пресмыкаться. Только если бы он догадывался, в какой сумме выражается эта служба? Тем временем, жена закончила изучение этикетки и стала выбирать закуски. От обильной и качественной еды Павел чувствовал себя обалдевшим. Приятная сытость сделала его миролюбивым.
   - Ты ничего не рассказала о теще. Как поживает моя драгоценная Любовь Степановна?
   - Твоими молитвами, - усмехнулась Ирина. - С чего это ты? Лучше про сына спроси.
   - И про сына спрошу.
   - Знаешь, как ни странно, она тебе привет передавала.
   - А чего же ты его не донесла?
   - Вот теперь доношу до твоего сведения. А вообще, после того, как она отпраздновала твою выбраковку, у нас с ней мир. Я ее не огорчаю, а она занимается Колькой. Да еще я постаралась направить ее кипучую энергию на борьбу с разного рода слесарями и водопроводчиками. Очень эффектно получается.
   - Должен тебе признаться, что она во многом была права, это я только теперь понимаю, во всяком случае, когда-то под ее метким глазом мне приходилось все время держать форму.
   - То-то я смотрю, распустился.
   - Это ты меня перекормила.
   - Еще бы! На халяву...
   - Не обижай, мне и так дурно.
   - Есть надо меньше.
   - Завтра стану есть меньше. Веришь?
   - Верю.
   - А сегодня еще немного поем. Вкусно очень.
   - Точно пес подзаборный, - без меры и впрок. Остановись, Павлуша, мы еще часок тут посидим, потом с остальным расправишься. Я хотела с тобой серьезно о Кольке поговорить. Мне кажется, что он все время чего-то боится.
   - Ты его наказываешь?
   - Нет. Ни я, ни мама. Помнишь, как он плакал в детском садике?
   - Все дети плачут и не хотят ходить в садик, потому что боятся, что их там оставят, но потом они вырастают.
   - В том-то и дело, что они вырастают, а страх остается. Мне кажется, что у него отсутствует чувство безопасности.
   - Не отпускай его одного на улицу.
   - Ему уже 10 лет, в клетке не запрешь. А кроме того, он смотрит телевизор.
   - И от этого пугается? Не смеши меня, пожалуйста. - Павел раздраженно откинулся на высокую спинку стула.
   - А ты сам давно смотрел телевизор?
   - Да я... - Павел осекся. Он вдруг понял, что никак не может назвать себя телевизионным зрителем. Он создатель разного рода телевизионных продуктов. И только.
   - Вот-вот. Посмотришь ваши новости...
   - Наши новости.
   - Нет, родной, ваши. И где только вы их берете эти новости? Что ни день - ужас, сплошные убийства, кровь, насилие...
   - Я рекламу делаю, - попробовал было он оправдаться.
   - Очень интересно, а главное поучительно, в 10 лет познакомиться с проблемой женских прокладок. Ты хотя бы понимаешь, во что превращаются наши дети?
   - И во всем виновато телевидение?
   - Паша, я не хочу ругаться с тобой. Извини, просто накипело, сорвалась. Я понимаю, что ты - подневольная лошадка, но вокруг столько жестокости, а телевизор ее еще и усугубляет, смакует, утрирует, Получатся, что жизнь состоит из одних войн, катастроф, беснующихся маньяков. Нам, взрослым, и то нелегко отключиться от этого негатива, а каково ребенку. Хотя я подозреваю, что Колька уже адаптировался к телевизионным кошмарам, только... - Ирина горько вздохнула, - мне кажется, что теперь он... Я вчера случайно услышала, как он другу по телефону советовал выпить на ночь полный стакан воды.
   - Зачем?
   - Тогда попугай вернется. Видишь ли, Пашенька, после нашего с тобой развода, он выпивает на ночь стакан воды для того, чтобы я возвращалась каждый вечер домой с работы.
   - А я? - Павел растерялся.
   - А тебя он с работы не ждет, - сказала Ирина тихо и горько улыбнулась, - хотя, я могу заблуждаться. Только точно знаю одно, он теперь за меня боится, как бы со мной ничего плохого не случилось. Ты будешь смеяться, но я должна звонить домой каждые два часа, чтобы не вызвать у него депрессию.
   - Господи! Что ты такое говоришь? - умиротворение слетело с Павла, и он ощутил противное жжение под ложечкой. Как не вовремя проснулась язва. Ее только не хватало. - Что же делать? Что же делать?
   - Я тебя очень прошу, пожалуйста, поговори с ним, как со взрослым поговори. Может, это сначала будет трудно, он не сразу пойдет на откровенность, но ты постарайся. Я не могу. Я женщина. Ему нужен твой опыт, пока... Пока не приобщился к куреву или наркотикам.
   - Надо следить, он же еще маленький.
   - За всем, дорогой, не уследишь. К тому же, давай смотреть правде в глаза, если очень захочется... Впрочем, ты и по себе это знаешь.
   Павел скривился от подступающей изжоги. И зачем он пил эту благородную натуральную кислятину шут знает какой выдержки, лучше бы обошелся простой водкой? Не вовремя подумалось, что заболевания и неприятности зависят от наших неправильных поступков. Церковь внушает, что это кара за грехи, и ведя праведную жизнь и замаливая грехи, можно смягчить гнев Божий. Только чем он сегодня прогневил Создателя?
   - Я бы и рада покаяться, да не знаю, в чем, - Ирина словно бы подслушала его мысли, - душа изболелась, сил нет. Я понимаю, что на все воля Божья и в нее нельзя вмешаться - никого не спасешь, и сама к ответу будешь призвана. Всему свое время. И место. И дело.
   Павел устало опустил голову на руки. Вот оно - настигло. Никому не дано оправдать прошлое. Оно необратимо. Сбегать в него на прогулку с целью исправить пакости, можно только в фантастическом приключении. Жизнь - не кинолента, ее не отмотаешь, не вырежешь, не поправишь кадр. Это кино пишется без дублей. Сами играем, сами озвучиваем. И не согласно сценарию - вживую, экспромтом, с умом - кому как повезет. От жизни хочется получить по максимуму всего. Хотя все стараются получать исключительно хорошее, праздничное. Только разве на всех напасешься? Постоянный праздник неизбежно оборачивается буднями. К нему привыкаешь, как к чему-то обязательному, обычному. Так начинается повседневная скука. И снова отправляешься на поиски интересного нового праздника.
   Когда, наконец, Павел поднял голову, то увидел, что ресторанный зал погрузился в полумрак. На столах мерцали свечи, и пианист на эстраде тихо наигрывал первую часть "Лунной сонаты" Бетховена. Ирина смотрела в окно, и в ее глазах блестели слезы. Павел накрыл рукой ее холодные пальцы.
   - А мальчишки?.. - Павел испугался, что заплачет.
   - А мальчишки не хотят больше быть летчиками и космонавтами, ведь аудитор и юрист зарабатывают больше. Бандиты тоже. Со всех сторон, Пашенька, обступил нас культ насилия - газеты, книги, кино, телевидение... Кровь, трупы, мафиозные разборки. Цена человеческой жизни - единственной ценности на земле, которая не имеет никакой ценности, потому что бесценна, - сегодня в исчезнувшую копейку.
   - И все-таки...
   - И все-таки радость рождает радость, - Ирина грустно улыбнулась, - беда приводит беду, страх провоцирует страх. И только колоссальный труд позволит создать собственное счастье. Только преодолев собственный страх, можно рассчитывать на обретение радости. И никогда нельзя забывать, что страх - это только то, что сидит внутри тебя. Внешние беды и опасности всегда отступают, если внутреннему страху ты не даешь взять себя за горло.
   - А у тебя получается?
   - Что-то получается, что-то нет. Знаешь, я отупело наблюдаю за огромной армией суетящихся маленьких людей. Они изо всех сил делают большие деньги. И опять, как много лет назад, меня пугают, расстреливая в упор маленьких людей с набитыми кошельками. Крутых убивают еще более крутые. А мне опять остается сидеть тихо, молчать и не высовываться, - пули летают шальные. Помнишь, как эпоха учила нас молча ничего не замечать. Очень важно было сделать так, чтобы у граждан страх был главным чувством. Ни любовь, ни милосердие, ни жалость, ни... Только страх. Парализованным сознанием управлять легко и удобно.
   - Как же быть с душой?
   - Не знаю. Я - человек. Ни большой, ни маленький. Обычный. Просто человек. Женщина. И я хочу того, чего хочет каждый человек. Всякая женщина. Любви. Нежности. Взаимности. Я хочу любить и быть любимой. Мне нужна ласка и ... удача не помешает. Но самое главное, самое желанное - ожидание покоя. Беспредельного покоя, когда прошлое и будущее незаметно становятся настоящим. Когда сердце не сжимается с последним лучом солнца, и душа не замирает, глядя на розовый закат нового дня.
   Усталость от постоянной жизни в сумерках рождает безразличие.
   Теперь я понимаю, что обещания юности подспудно были замешаны на изживании страха перед неизвестностью. Изо всех молодых сил и безрассудства щенячьего восторга перед будущим я верила, что со мной это не выйдет. Что я не из тех, кого согнут годы и испытания. Что из седла моей жизни меня не выбьют ни партийные приспособленцы в советское время, ни новая российская политика, ни окружающая реальная жизнь.
   Мечты-мечты-мечты...
   Я пришла в этот мир. И чего бы это мне не стоило, попытаюсь сделать его для себя. И сыну нашему того же желаю, и тебе, Павлуша.
   - Тебе страшно жить?
   - С чего это?
   - Мне показалось.
   - Тебе показалось.
   - Власть наша опять что-то...
   - А что тебе власть? Живи себе своей жизнью и не задирай голову. Там наверху и без тебя найдут способ передраться.
   - Тебе не кажется, что это трагично?
   - Трагично? Может быть. Надо признать, что если нет страданий, счастья не заметишь. Наверное, Адам и Ева поэтому и сбежали из рая.
   - Тоже мне - рай! Нектар пить, когда всем "плодитесь и размножайтесь", а тебе - только соловьев слушать? Нет! Такого рая нам не надо!
   Ирина даже зашлась от смеха. На них стали оборачиваться с соседних столиков.
   - Мы живем с грузом потерь. - Она промокнула салфеткой смеющиеся глаза. - Понимаешь, теперь с этим столкнулся и наш сын. Едва появившись на свет, он стал третьим в неразрывной, как тогда нам казалось, связке троих. Бог знает, что могло остановить трещину, которая возникла в тот момент. Любовь? Жалость? Материнская мудрость?
   - В тот момент?
   - Ну не в тот, в другой, какая теперь разница?
   - У тебя есть кто-нибудь сейчас? - Вопрос вырвался у Павла помимо его воли. Он испугался, что Ирина обидится, но она снова рассмеялась.
   - Помнишь, Володю?
   - Блондина? Это который...
   - Я все сохла по нему.
   - Признаться, я долго думал, что ты вышла за меня замуж только чтобы ему досадить.
   - Как можно было досадить человеку, который меня не замечал. Я ему звонила, поздравляла, советовалась... Он знал мой номер телефона, но его звонка я так и не услышала. Всякий раз мне приходилось придумывать повод. Он радовался, извинялся, ссылался на занятость. И снова я ждала. Тянулись дни, недели, годы. Потом я успокоилась, перестала ждать и...
   - Вышла за меня замуж.
   - Ты что-то имеешь против?
   - Теперь нет. Так ты ему опять стала названивать?
   - Не угадал.
   - Он?
   - Снимаю трубку. "Добрый вечер", - голос незнакомый. - "Взаимно".
   - Неужели не вспомнила? - Павел не поверил.
   - Столько лет прошло. Но и он не поверил.
   - Это Антон.
   - Какой?
   - Ты не помнишь меня?
   - Мы знакомы?
   - Это я - Антон Хвостов.
   - Очень приятно, Антон Хвостов. Слушаю вас.
   - Вот, решил позвонить...
   - Я так и поняла. Что у вас за дело?
   - Нет... Я просто так позвонил... Я... Мне...
   - Вынуждена попрощаться, я занята.
   - Но, как же...
   - Тут я положила трубку. Но он снова перезвонил.
   - Это я - Антон Хвостов!
   - Молодой человек, я вам уже объяснила...
   - Не бросай трубку. Неужели ты не помнишь?
   - Почему "ты"?
   - Мы были на "ты".
   - Когда?
   - Ну... Ты ведь... Я же... Тогда... Неужели ты меня совсем не помнишь?
   - Вас - нет. Я помню замечательного молодого человека. Доброго, предупредительного, внимательного. Он мне когда-то очень помог. Я за это ему благодарна и признательна. Даже больше. Того человека я всегда буду помнить. Но какое отношение к нему имеете вы? Должна сказать, что я теперь не имею ни желаний, ни возможностей на новые знакомства.
   - Я недавно переехал, теперь поставил телефон, запиши, пожалуйста, номер.
   - Обратитесь к моему агенту.
   - К кому? Я...
   - Все вопросы решает мой агент. Всего доброго.
   Ирина рассмеялась:
   - Понимаешь, он не поверил, что я его отшила.
   - Естественно. Он решил, что ты его просто не узнала?
   - Точно. Через агента он передал свой номер телефона и, видимо, стал ждать звонка.
   - А ты?
   - Мало, думаешь, у меня своих проблем?
   - Он, небось, теперь боится выйти за продуктами, чтобы не пропустить твой звонок, ставит будильник на семь утра и не ложится спать до полуночи... Думаю, что покой покинул его душу.
   - Пусть теперь в его жизни, медленно переваливаясь изо дня в день, потекут недели и месяцы...
   - А ты злая.
   - Бог подаст. Никого не надо винить. Все идет, как идет, как должно идти. Встретились - разбежались. Мне больше не хочется обязательств. Хочу отвечать только за себя и ответствовать: за что, сколько, до каких пор.
   - Странная эволюция.
   - Ничего странного. Простое сочетание изменений и стабильности. Видишь ли, как выяснилось, вы - мужчины - плохо приспосабливаетесь к окружающей обстановке, а наша физиология с этим справляется лучше. Но, и умея приспосабливаться, мужчина вынужден менять обстановку, влияя на нее физически и психологически. В тяжелые времена смертность мужчин компенсируется высокой рождаемостью, - природа производит вас впрок. Мы в холод наращиваем подкожный слой жира, а вы кутаетесь, как кочан капусты. Вам требуется изобретательность, чтобы справиться с трудностями подобного рода. В критической ситуации, чтобы выжить, поведение мужчины и женщины должно объединиться: она приспособится, а он - найдет средство и примерит ситуацию на себя. Вернее, под себя. В противном случае женщине придется выживать в одиночестве. Если его разум спасует, то ее эмоции восстановят равновесие. Он будет стремиться делать дело, а она - выполнять природное предназначение. Вот, приблизительно так.
   - Я ничего не понял, повтори, пожалуйста.
   - Не бери в голову, - Ирина рассмеялась и чмокнула Павла в щеку. - А теперь, - она посмотрела на часы, - мне пора. Ты прости, пожалуйста, мы не поговорили о тебе. Приходи часа за два, - и на стол поможешь накрыть, и поговорим. Колька возвращается из школы в четыре.
   - А нельзя его забрать, ведь день рождения?
   - У них будет контрольная, пусть сначала потрудится.
   - Много народу будет?
   - Секрет.
   - Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда за общим столом собираются незнакомые друг с другом люди.
   - Знаю.
  
  
   5 глава
   Не подарок
  
   Машина Павла скрылась в плотном потоке, Ирина проводила ее глазами и долго еще сидела на бульваре, смотря на звезды. Она не чувствовала холода то ли от сытного ужина, то ли от воспоминаний о давней прогулке в такой же вечер несколько лет назад.
   Той осенью ей попадались старухи с ведрами, полными цветов. Она медленно выбирала букет для себя и без грусти (рубль в кошельке деньгами было назвать нельзя) пыталась представить пахучую красоту в пустой вазе на пианино. Большие чайные бутоны с капельками воды боролись в ее воображении с гордыми ало-горячими георгинами и творчески растрепанными хризантемами разных оттенков. Вволю наторговавшись с крикливыми торговками, она повернула к дому. Шла по ухабистому тротуару, радуясь тому, что не носит каблуки, и пыталась понять, любит ли она цветы? Такой простой с виду вопрос оказался сложным. И имел свою историю.
   Отец никогда не дарил матери цветов. Сначала не было денег, потом привычки, а там - и желания. Мама никогда не показывала своего к этому отношения, но после прогулок с маленькой Иришкой они всегда возвращались домой с маленьким букетиком придорожных цветов - ромашек, васильков, незабудок или простых одуванчиков. Любовь Степановна не знала, что такое поклонники, и как они могут осыпать любимую женщину цветущей душистой радостью. Доходы в их семье всегда были минимальные, да и само хозяйство было копеечное, и вместо букета обычно приобреталось что-то нужное в дом. Так же жили и знакомые семьи, перебиваясь от зарплаты до зарплаты. Больших заработков да соседской зависти боялись пуще голодного желудка. Могло ли быть серьезное отношение к подарочным букетам у полунищих людей? Хотя цветы замечали и любовались ими на соседних клумбах.
   Роскошная - теплая и ласковая осень - настраивала Ирину на грустный мемуарный лад. Вспомнилось, что когда-то прямо за домом начинались заросли жасмина. А в соседнем дворе кто-то по ночам обламывал ветки сирени. Внутри что-то потянуло, и навернулись беспричинные слезы.
   Захотелось цветов для себя.
   Нежданных.
   Сюрпризом.
   Подарком.
   Засосало под ложечкой точно так же, как в тот давний вечер, когда она чувствовала себя золушкой-замарашкой и думала о том, как хорошо быть красивой женщиной, как спокойно, ведь победительная красота сопровождается благоуханным разноцветием. Она усмехнулась, конечно, наивно было так думать, но тогда она была уверена, что кто-то обязательно обладает этой нечаянной радостью.
   Она несколько раз тогда оступалась, потому что фонари совсем не горели. Старухи с ведрами тоже не попадались - какая торговля в потемках? В овощном магазине на углу было совсем мало покупателей. Лук на вид показался сухим, и она купила сеточку - вот и все цветы для ее кухни. Состояние было какое-то непонятное, взвещенное. Ее словно обманули, поманили и ничего не подарили. Дома она быстро приготовила ужин, убралась в прихожей, а внутри, разгораясь, росло ожидание чего-то необычного, почти сказочного. Коленьку из садика надо было забирать только в пятницу...
   Она вспомнила! Сегодня был праздник - у них с Павлом пятилетие! Так вот что ее мучило! Она посмотрела на часы - почти восемь. В это время Павел обычно возвращался после вечерних новостей. До его прихода оставалось несколько минут. Тогда Ирина загадала - если он принесет цветы - начнется новая жизнь! Он уйдет с телевидения и вернется в кино, ей в театре дадут новую роль, появятся лишние деньги, и они наймут Коленьке няньку, чтобы забрать его, наконец, из ненавистного садика. Будет счастье!
   Просто счастье.
   Вообще - счастье.
   Откуда родилась уверенность такого многообещающего вечера? Ни сейчас, ни тем более тогда Ирина не знала. Павел пришел чуть раньше. Без цветов.
   И это было правильно.
   Это было естественно.
   Это было так, как всегда и бывает.
   Он быстро переоделся и уткнулся в телевизор. Ужинать отказался наотрез, иначе его команда могла проиграть. Ирина вспомнила, как она едва сдерживала слезы от упреков, что забыла об особых приметах спортивных болельщиков. Про праздник нечего было и напоминать. Она тихо вышла на кухню. На столе остались хлебные крошки. Вначале она сгребла их вместе, потом скатала шарик. Пальцы сами лепили - квадрат, пирамидка...
   Ничего не случилось.
   Обычный день.
   Будничный вечер.
   Никаких событий.
   Так часто бывает. Все остается на своих местах, завтрашний день повторяет вчерашний, происходящее не выходит за рамки обыкновенных эпизодов. Никаких новых историй, казусов, фактов. Неизменный постоянный быт. Но случается один миг, в котором соединяется странное напряжение и ожидание. В нем переплетается все лучшее, может быть, забытое, романтичное. Душа замирает в предвкушении перемен. Самое горькое, если ничего после этого не происходит. Такой момент рождает неврастеников и самоубийц. Это та самая капля, которая без видимой причины переполняет чашу душевных горестей и делает муху - слоном, занозу - нестерпимой болью, неудачу - трагедией. Внутри стало пусто и зябко. Обидно? Да нет, к тому, что поселилось внутри, слова не подбирались. Из комнаты доносились радостные крики: "Так им, козлам!" Окрыленные "поддержкой", "козлы", судя по доносящимся стонам, ринулись в бой.
   - Для кого растут цветы? - тупо спросила пустоту Ирина и сама себе ответила. - Для торговок и актрис, других актрис, - пришлось уточнить с кривой усмешкой. В большой серой сумке кошелек нашелся не сразу. Рядом с хлебными скульптурками сиротливо легла вытряхнутая мелочь. - Куплю завтра сама.
   Но слезы уже притаились в уголках глаз.
   Это не сюрприз.
   Не подарок.
   Она, собственно, так и осталась девочкой-неудачницей. Было много всего: и хорошего, и плохого - обид, предательств, бед. Давно стало понятно, что слез на все это не хватит. Жизнь проходит в тайной надежде на радость. Проходит мимо. Но сегодня обязательно должны были случиться цветы. Именно случиться. Без них не получалось завтра. Ирина почувствовала прежде, чем поняла, что радость нужна не только ей. Растет сын. И она должна получить свою порцию, иначе и он никогда не увидит счастья.
   Она не очень соображала, зачем надевает туфли и плащ, и куда пойдет на ночь глядя? Лифт застрял где-то наверху, и пришлось спускаться по темной лестнице, - то ли электричество экономили, то ли хулиганье тренировалось из рогаток по лампочкам? Она снова порадовалась, что не носит каблуки. У метро молодой и нахальный "цветочница" безразлично ткнул пальцем в ценник.
   - Они у вас увядшие. - Ирина попробовала разжалобить продавца.
   Но он даже не удостоил ее взгляда. Было поздно, и пришлось вернуться, безрезультатно обойдя несколько неосвещенных переулков. Из ведра выглядывали три вялых бутона в мятом целлофане. Внутри было явно что-то не так, - веревка слишком туго обматывала букет.
   - Мне одну, пожалуйста. - Она не узнала свой голос. Так, наверное, разговаривают с судьей перед объявлением приговора.
   - Только букетом.
   Потом Ирина долго и унизительно упрашивала нахала, уходила, снова возвращалась. Он, в конце концов, отдал букет за всю наличность кошелька. Она уже не знала, довольна ли? И как нести цветы? Вспомнила, что их носят головками вниз, и опустила.
   На корявый асфальт упали три вялых бутона. "Цветочница" знал свое дело. Она собрала беспомощные головки, медленно пошла к дому и почему огорчалась, что у нее нет новой бельевой веревки. Поднимаясь по темной лестнице, она решила, что обязательно покончит с невезением. Девочка-неудачница должна умереть. Надо сменить профессию... Лучше всего на что-нибудь совсем неромантичное, например, фармацевтику.
   И придется развестись с Павлом. Два неудачника на семью - перебор!
  
  
   6 глава
   Зима
  
   Крупные белые снежинки усаживались на подоконник. Казалось, они были бы не прочь попасть за окно - в тепло. Но им оставалось только надеяться, что ветер оттащит тучу, и снегопад прекратится. Тогда они останутся наверху и, пока совсем не стемнеет, хотя бы налюбуются жизнью в теплой комнате. Но смотреть было особенно и не на что. Разве только на неподвижную женскую фигуру. Она стояла, не двигаясь, беззвучно шевелила губами и следила большими черными глазами, как падают снежинки.
   - Зима, зима...
   Сквозь плотную пелену снегопада вдруг неожиданно весело блеснуло солнце, и Даша увидела на перекрестке тоненькую девушку. Она даже не обратила внимания, что это совсем не тот перекресток, который виден из ее окна, а какой-то другой, позабытый. Нечто знакомое привлекло ее в девушке, - то ли движения, то ли смешная вязаная шапочка, то ли куцее пальтишко смутно что-то напоминали. Она нахмурила лоб, прищуриваясь, и...
   ... уже через миг бодро зашагала по утоптанному хрустящему тротуару. Мороз щипал за нос, и от холодного воздуха немного ныли зубы, но Даша улыбалась встречным прохожим. Предощущение чего-то невнятного, но радостного переполняло ее и рвалось наружу. И только мороз это как-то охлаждал.
   - Зима! Зима! Я люблю зиму! - Даша беззвучно кричала в каждое встречное лицо. - И чтобы мороз, и снег, и скрип, и снежки, и красные мордашки ребят!
   Она только что выползла из душной пасти метро на свет глотнуть воздуха с морозцем. На тротуаре была вязкая каша, а по проезжей части идти было удобно, да и машин вечером немного. Редкие прохожие спешили с работы. Проводив взглядом завернутую в шарф старушку, Даша попыталась отгадать профессию женщины, идущей впереди. Идей не было никаких, отчего-то вдруг голова стала тяжелая. Мысли вяло расползались, оставляя после себя какую-то ватную пустоту.
   Неожиданно из подворотни вылетел мальчишка лет двенадцати. Он так размахивал портфелем, что было непонятно, какая сила удерживает его на ногах? А еще он что-то пел или бормотал вслух. Казалось, улица принадлежит ему, и он ничего не боится и не стесняется. Сходу он налетел на скамейку, громко кукарекнул и потом заорал во весь голос: "Давайте жить дружно!" Это было так смешно, что Даша догнала его и заглянула в лицо. Мальчишка нисколько не смутился: "Здрасьте!" - и, сделав себе подножку, плюхнулся в сугроб.
   Он сидел и улыбался так открыто и озорно, что Даша тоже рассмеялась. Мальчугана это только раззадорило, - последовала целая серия гримас, и она просто зашлась от хохота. И тут что-то больно резануло внизу живота, потемнело в глазах, и она шлепнулась в тот же сугроб. Боль была такая сильная, что выдавить из себя хоть слово оказалось невозможно.
   - Что с вами, тетенька? - парнишка испуганно наклонился. Поблизости никого не было. - А часы у вас есть? - почему-то спросил он. - Есть?
   - Есть, - ничего не соображая, Даша сняла часы и протянула ему.
   - Тетенька, - он как-то внимательно поглядел на нее, - а-а, это у вас лялька бьется. Я знаю, у меня мамка так сеструху родила. Это хорошо. Вы только не бойтесь.
   Часы упали на снег. Он поднял их и по-хозяйски застегнул ремешок на ее руке.
   - Лучше девку, попомните, - хлопот меньше.
   Даша смотрела на испуганное и странно мудрое лицо маленького мужичка, и теплота и радость заполнили ее сердце, - удивительное ощущение, когда не нужны подарки и совсем не обязательны солнечные дни. Непостижимое и прекрасное состояние необыкновенной легкости, невесомости, когда все равно, - идет ли снег, дует ли ветер...
   Ты открыта.
   Ты готова оказать любую, самую непосильную помощь.
   Для тебя не существует преград, и всякая трудность кажется легко преодолимой.
   Даша целовала смеющегося мальчугана, что-то говорила, плакала...
   - Только вы, тетенька, осторожнее, - тяжелого не понимайте и вообще...
   - Спасибо тебе...
   Она бежала домой, а казалось, - летела.
   Есть! Есть, есть... Боялась, никому не верила, а мальчишке поверила.
   Была зима.
   - Я люблю зиму-у!..
   В снежной пелене незаметно подкрался вечер. Тротуар исчез, и остался только темный квадрат окна.
   - Я еще люблю зиму... Я еще люблю зиму? Зиму? - Мокрый воротник черной водолазки сдавил шею. - Неужели сейчас зима? - Даша отодвинула воротник, - стало трудно дышать. - Как же так, я ведь не купила Катьке сапоги... - Она открыла глаза и наткнулась на занавешенное черным платком зеркало, и чтобы не завыть, уткнулась в подушку, заскрипев зубами.
   - Плачь! Плачь, Дашка. - Помреж дохнул дешевым перегаром и неловко погладил ее по голове.
   - Как проводница в том поезде! - закричала Даша и стала биться головой об стену.
   Наверное, за дверью кто-то был, потому что ей сразу заломили руки и поднесли чашку с водой. Холодная вода стекала по подбородку, смешиваясь со слезами. Ей что-то говорили, но она даже не различала лиц. Да и к чему ей были чужие лица, если самое дорогое, единственное родное она уже никогда не увидит. В голове никак не укладывалось простое сочетание хлеба и смерти. Хлеб, который всегда для людей означал жизнь, как, как он мог стать причиной смерти? Женщины пытались накормить ее, но от их усилий на черной водолазке появлялись пятна с жирными разводами. А когда поднесли кусок обычного серого хлеба, с Дашей случились страшная истерика. Она вырвалась из державших ее рук, упала на пол и долго билась в конвульсиях. Боль, казалось, разрывала тело изнутри, чтобы хоть как-то ее притушить, Даша царапала себе лицо и руки. Только после этого она затихла, свернувшись комочком.
   Помреж выгнал всех из комнаты, перенес ее на кровать, накрыл пледом и присел рядом. Он вытер распухшее лицо своим видавшим лучшие времена носовым платком, прижал к себе голову со спутавшимся волосам и забормотал на ухо какие-то странные слова. Он говорил первое, что приходило на ум, - про осень, которая так рано закончилась, про обещания теплой зимы, про завтрашнее утро, про плохой урожай капусты... Он и сам с трудом продирался сквозь слезы, хотелось схватить за грудки того, кто там - высокий и недоступный - решал за людей, когда им жить, когда - умирать, но он гнал это желание прочь, потому что боялся кары, хотя и не ведал - какой?
   На самом деле ему - совершенно одинокому и спивающемуся - бояться было уже нечего и некого. По-хорошему, Даше надо было бы выпить пол-литра водки, только он знал, что облегчения это не принесет, а временное забытье вряд ли спасет. Может быть, он лучше всех в театре понимал ее, сам прошел через этот ад, когда в 80-м хоронил сына, вернувшегося из Афганистана в цинковом гробу. Через месяц той же дорогой провожал и жену, не пережившую гибель единственного сына. А сам вот задержался, коптит небо, никак денег не соберет, чтобы поехать на родные могилки, они теперь в другой стране - отделились по суверенному праву, - чтоб тупоголовым политиканам мест на кладбищах не хватило!
   Эх, поменяться бы с Катькой! Закусила девчонка жизнь хлебушком и отлетела чистой душой. А ему тут еще гнить заживо, пропивать остатки разума, да на рожи людские любоваться, век бы их не видеть!
   Даша тихонечко всхлипывала, проваливаясь в оцепенение. Она не чувствовала своего тела, не ощущала боли. То есть вся ее плоть состояла из сплошной боли. Перед глазами пульсировали огромные красные маки. Они распускались и заполоняли собой все пространство. И в этом пространстве издали замаячила нечеткая фигура. Каким-то шестым чувством Даша поняла, что не стоит напрягаться, чтобы ее разглядеть, она сама приблизится, когда придет время. Цветы бешено закружились, и из образовавшейся кровавой воронки зазвучала музыка.
   Скрипки под сурдинку что-то просили. Издалека, словно отдельно, пробормотал тромбон. Не жалобно, нет, - удивленно. На последнюю его ноту наступил пианист. Несколько мгновений тромбон отстаивал свое первенство, но рояль плавно и властно заставил тему спуститься со второй октавы на первую и безраздельно принялся управлять оркестром.
   Со стороны могло показаться, что рояль - диктатор, который позволяет лишь подыгрывать. Но этот большой полированный гордец желал не подчинения, а согласия. И оркестр, поначалу оторопевший и почти смолкший, ожил любопытными репликами контрабасов. Они старались вовсю, - резко вздрагивали от щипков и плавно выгибались под смычками. И сделали свое дело, - всполошились кларнеты. Им показалось, что обязательно надо успеть отметиться, - чтобы ни было, а их голоса уже нельзя не учесть. Флейты стали нежно переговариваться между собой, им всегда была смешна суетность кларнетов. В этом с ними были солидарны гобои, - политике не место в музыке. Таких интриганов давно пора поставить на место!
   Рояль взволнованно замолчал на фермате. И спасать положение бросились высокомерные виолончели. Их сочные басы пророкотали странно щемящую мелодию, - духовые как-то разом оборвали свой спор. Флейты и гобои в унисон подхватили и повели мелодию вниз. Они долго держали дрожащую ноту, пока ее не подобрали сонные валторны. Им было все равно, но они терпеть не могли рыжего литавриста, и с радостью делали любую гадость, лишь бы он проснулся. А когда вздрогнула под ударами его крепкой колотушки упругая кожа и затопила дробью весь оркестр, рояль опять печально выплыл из хаоса и грохота. Он рассыпал ледяные капельки дождя по всему оркестру. То ли от холода, то ли от неожиданности, эти капельки собирали в ручейки сердобольные флейты. Им хотелось, чтобы скрипки помогли согреть это застывающее крошево. Но скрипок было слишком много. И они никак не могли договориться.
   Снова воцарился хаос. Литавры пытались призвать к порядку визжащие трубы, но те нервно разрывали остатки мелодии. А она, беспомощная, металась от тромбонов и альтам... Ни один инструмент не в силах был приютить беззащитную гармонию. Рояль удрученно перебирал басами. И вдруг наступила тишина.
   И откуда-то издалека возник высокий голос. Он был настолько бестелесный, что поначалу никто и не понял, мальчишеский ли это альт или женское сопрано. Как бы из небытия медленно и горестно голос возвращал утраченный напев. Он, казалось, понимал, что никого не спасет, но не мог оставить мир без света.
   Это была мелодия. Она напоминала прежнюю. Вскользь брошенная виолончельная фраза заставила всхлипнуть скрипки и прикорнула к леденеющему вокализу. В этот момент пианист вспомнил свою партию и пробежался по клавишам в попытке догнать глиссандо голоса. Оркестр постепенно приходил в себя, примиряя всех и по-отечески опекая мелодию...
   Мелодия... Она уже больше не дергалась из стороны в сторону. Она позволила дирижеру овладеть собой окончательно, резонно рассудив, что он все равно своего добьется. Послушно следуя за тоненькой палочкой, инструменты, устав от разногласий, заиграли слаженно. Правда, контрабасы и известные своим задиристым характером кларнеты еще попытались навести смуту, но барабаны быстро поставили их на место.
   В мощных последних аккордах никто не услышал последних сетований, но когда власть дирижера закончилась, еще долго слышалось прощание голоса и трубы. Оркестр уже хотел попенять им, но потом тихо опустил инструменты, сострадая чей-то далекой беде...
   Из угасающих звуков возник другой голос. Он что-то повторял на высокой ноте, потом звук стал гортанным и резким, словно его кто-то натирал, как смычок, канифолью. Слова проявлялись, как на фотобумаге, постепенно набирая звучание.
   - Страшная жизнь, жестокая и несправедливая. Но другой, скорее всего, не будет. И надо прожить ее целиком на одном дыхании, жаль, что дышать учат только певцов. Надо попробовать подняться над бытом, суетой, болтовней.
   Голос был знакомый, и Даша напряглась, пытаясь разглядеть говорящую женщину. Неужели? Этого не могло быть!
   - Мама?
   - Рождение-учеба-семья-дети-работа-смерть, - голос монотонно, без всяких интонаций эхом отдавался в голове. - Где в этой страшно однообразной цепочке твоя жизнь? Твое отличие от других, твоя боль, твое страдание и обретение радости. Ты пришла в этот мир с криком страха и материнской болью. Время постепенно прибавляет новые страхи и боль.
   Даша хотела закричать, что понимает справедливость данности: она женщина, а это уже больно. Но не может же женщина состоять только из боли? В ней есть хитрость и подлость, обман и вероломство. В ней много грязи. А еще она умеет быть нежной, беззащитной, доверчивой. Но в жизни это, к сожалению, малоприменимо. Наверное, женщина всю жизнь ищет или мечтает найти мужчину, похожего на нее. Кто же может понять ее лучше, чем она сама? Эти поиски, как правило, безрезультатны. Женщина создает ореол мужчине, а он ей - в награду - славу бабы, склочницы, скандалистки.
   - Ей - в танце принадлежать джентльмену, - лицо матери приблизилось вплотную. - Ему - поесть, попить и побыстрее уложить ее в койку, можно, и без первых двух условий. Ей - лучшее для него. Ему - от мяса к гулянке или попойке. Ей - не фильм важен, а то, что с ним в кино, ему - ...
   Даша вглядывалась в некогда любимые черты - тонкие брови, нос с горбинкой и фисташковые глаза и содрогнулась от горького понимания - мать сейчас где-то рядом с внучкой. Ей хотелось спросить, увиделись ли они, если да, то, как узнали друг друга, никогда не встречавшись? Но она тут же забыла свои вопросы, потому что теперь это уже было не важно.
   - Ее столько раз унижали и топтали разные поганки, и любимый не брезговал. Но вот настает время, приходит момент, когда самым важным для женщины становится уважение и жалость. Не любовь - редкость, не комфорт - она научилась его создавать и оплачивать сама, не покой - он и вправду - "только снится", а жалость. Помнишь, Василий Макарович Шукшин обронил: "Те, кого жалеют, долго живут". Он знал, о чем говорил, - его путь оборвался в 45 лет. Такого человека не жалели, а обычную женщину?
   Она прибегает на службу со следами вчерашнего скандала и неверно наложенной косметики. Весь день смотрит на часы, считая минуты до конца рабочего дня: "Все", - облегченно выдыхают легкие, и их обладательница, схватив сумки мчится по магазинам в направлении к дому. "Уже?" - нехотя натягивая пальто, процедит он и медленно двинется к выходу, налегке сядет в транспорте. Она, тяжело груженая авоськами, пристроится рядом, примется лихорадочно подсчитывать остатки наличности и выдумывать оправдания по поводу покупок. Так и доедут они до места: он - с газетой, она - при грузе и с заботами. Потом их вытряхнет чрево дребезжащего салона, и поплетутся они в разные стороны. Кто к телевизору, а кто - на кухню? - мать подмигнула Даше - Отгадавший может заказать себе ужин в ближайшем ресторане за мой счет.
   У Даши перехватило дыхание, - воздух перестал проталкиваться в легкие. Страх и горечь отступили, и неудержимо захотелось оказаться рядом с матерью в этом мареве дымящейся теплоты, окунуться в нее, омыться и вместе пойти искать Катюшку. Но мать, выставила ладони вперед и грустно покачала головой, как бы отрезая дочь от себя.
   - Оглохшая ночь попробует соединить мужчину и женщину, наобещав большую кучу блаженства. И останется ей от ночи только куча да извечная боязнь всех женщин - страх нежелательной беременности. А потом такие разные - они - сойдутся у кабинета гинеколога и не смогут найти ответа на свои вопросы.
   Женщина болеет. Она больна страшно и неизлечимо. Больна еще до своего рождения. Она приходит во враждебный мир, где орут на ее мать, где за ласку и нежность, так же, как за профессиональность и доброту, надо платить по тройному тарифу. Она входит в мир, где обязательно что-то пропадает в тот самый момент, когда оно необходимо. Ей будут все запрещать. Пройдет время, она вырастет, но так и не сможет разобраться, что же можно, а чего, действительно, нельзя? Ее заставят обозлиться на весь свет, и научат извлекать выгоду даже из ничего.
   Злобная и агрессивная, она пойдет по жизни, оставляя после себя выжженную пустыню опустевших душ. Сталкиваясь с себе подобными, она будет провоцировать экологическую катастрофу в общении. Она будет предъявлять свой счет, так и не поняв, что его оплачивать некому.
   Она остается одна. И уже не важно - красива она, образована, обеспечена... С ее натурой уже нельзя ни в семью, ни в стаю. Ей суждена теперь вечная клетка, дай Бог, собственной - квартиры, если повезет.
   Страшная жизнь.
   - Мама!!! - Даша была уверена, что от ее крика проснулся весь дом, но Помреж заметил лишь гримасу муки на ее лице и подумал о том, как на самом деле уродливо выглядит настоящее горе.
  
  
   7 глава
   Вечность
  
   Вот лежат два камня. Один из них обыкновенный булыжник, другой - обработанный алмаз, то есть - бриллиант. Если не принимать во внимание их внешние отличия, то перед глазами два совершенно одинаковых камня. Конечно, они разной формы, цвета, размера, веса и пр. Но, по сути, они имеют одинаковую природу - неживую. Это своеобразные осколки вечности, которыми при желании и возможностях может владеть человек.
   Но кто может быть уверен, что они - совершенно мертвые? Они таковы в нашем представлении. И тот и другой появились задолго до нашего рождения, может быть, даже до появления человеческой расы на земле. Они - суть явления природы, ее усилий. В природе все разумно, хотя, с точки зрения людей, не все - целенаправленно. Можно спорить и не соглашаться с этим, но можно и разделять точку зрения на то, что любое явление имеет значение: землетрясения, извержение вулканов, ураганы, горы, моря, леса... и отдельные камни. И эти отдельные камни имеют свою судьбу - историю, смысл и, следовательно, цель.
   Природе нужно было все, что она сотворила: и галактические явления, и планетарные катаклизмы, и паразиты, и вирусы, и ее разрушитель - человек. И вот держит он в руках два непохожих с виду камня и один после раздумий оставляет, а другой выбрасывает. Ему невдомек, что, может быть, он выбросил философа, а оставил прощелыгу. Глубоко под землей, в толще воды, среди прибрежного песка, внутри скалистой породы любой камень несет в себе не просто информацию о собственном составе, но еще и ПРОМЫСЕЛ. Конечно, человеку трудно вообразить мысль неживого булыжника. О чем это он может размышлять? Уж, не о вечности ли?
   На первый взгляд это смешно. А на второй? Что, если допустить наличие такой мыслительной деятельности? Тогда ценность камня становится неопределима сегодняшними методами. Не могут разные камни думать об одном и том же, да и качество их, наверняка, будет разным... А мы ходим, пинаем их, мешаем предаваться рассуждениям, хотя, им, наверное, все равно, где? как? и в чем? они сами находятся... Для них мы - песчинки, занесенные прихотливым ветром, - вот мы есть, а спустя несколько мгновений - нас нет. И снова никто и ничто не стоит между ними и вечностью.
   Но пока... они неживые. И мы вольны относиться к ним так, как нам нужно, используя их исключительно прикладное значение - в виде тротуаров, метательного оружия, оградительных сооружений, талисманов... и предметов роскоши.
   Камень под ногами и бриллиант - в наших глазах не сопоставимы. Бриллиант имеет ценность не только потому, что тверд, прозрачен и блестящ, - он ценен кропотливым трудом, вложенным в его внешний вид. Однажды - так давно, что и не определить, - кто-то выделил его из общей массы и придал индивидуальный вид. Это понравилось окружающим. И вот уже тысячи рук, которые обрабатывали его грани, тысячи глаз, которые "пожирали" его блеск, тысячи индивидуумов, желающих им обладать... - все это делает драгоценность. Алмаз - усовершенствованный простой графит... А столько крови на его совести!? Сколько муки и счастья, сколько возвышенных судеб и низменных поступков, несправедливости, проклятий, сломанных карьер, вознагражденных подвигов, девичьи грез и мужских фетишей...
   И все-таки... И все-таки тепло наших рук согревает именно его - драгоценный камень. Коварная природа смеется над нами. Человеку нужен блеск, чтобы обладать властью. Простота вынуждена отступить и уйти в тень...
   Не потому ли высокие неприступные горы - бессмысленный вызов альпинистам-самоубийцам - мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и помешать неспешным думам о вечности? И тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место - песчинки в бескрайних просторах вселенной.
   Но это... с точки зрения камня. А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам - яркое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать... своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться...
   Посреди тяжелого и липкого сна раздался громкий резкий звонок. Павел подскочил и, ничего не соображая, поплелся к двери. Почтальон принес телеграмму соседям, но ошибся дверью.
   Позднее утро хмуро заглядывало в окно, дразня разрушенным желанием спать до победы. Все в миг навалилось, словно внезапная пурга, тотчас затошнило и засосало под ложечкой, какое-то мохнатое, нехорошее предчувствие выползло из темного угла. Он почувствовал его спиной, словно кто-то недобрый пристально уставился в затылок.
   - Надо умыться. - Но холодная вода не освежила, стало только зябко и противно. - День пропал.
   Он действительно оказался пропащим, с бессмысленным блужданием по дому, с какой-то неприкаянностью, которая очень похожа на состояние, пережитое в далекой юности. Вот еще вчера ты любил и был любим, а теперь тебе сказали, что это закончилось. Брошенность. И ты мечешься, как пес, оставленный хозяином на остановке, - и отойти страшно, и направиться некуда. Обида и невыносимая жалость к себе вырастают, как снежный ком. И вот уже эта лавина накрывает тебя, не давая возможности ни дышать, ни думать. Ты тонешь в сознании полнейшей беспомощности и бесполезности. Даже намек на возможную радость в этот момент, кажется, может разорвать тебя на части...
   К середине дня буря улеглась. И он смог даже поесть, но ни запаха, ни вкуса не почувствовал. Лишь желудок - довольный - принялся за работу. "Все химия", - лениво шевельнулась первая за целый день разумная мысль.
   Хорошо было быть скалой... Голой неприступной скалой. Чтобы ни одна травинка не пускала в тебя корни, чтобы ни одно живое существо не отваживалось искать приюта на твоем холодном недосягаемом теле.
   Солнце, ночь, ветер, непогода и - ВЕЧНОСТЬ.
   Ты и небеса!
   Оцепенение.
   Бесчувственность, бестревожность, бездейственность.
   Абсолютное и сознательное одиночество.
   Постепенный уход всего и даже ощущения собственного "я".
   Останется растворенность в мире.
   Неотъемлемость от него.
   Лелеянный желанный окончательный покой.
   В густом сиреневом тумане кто-то затаился. Странная лиловая птица пролетела так низко, что поцарапала лапками лоб. Их тумана потянуло сыростью и прелыми листьями. Что-то громко ухнуло и эхом подкатилось к ногам: "Чего молчишь?" Павел от неожиданности поднял плечи. В ответ раздался скрипучий смех, и длинная рука, высунувшаяся из тумана, крепко схватила его за локоть. Павел почувствовал горячую ладонь, но не испугался, смело шагнул в плотное марево и остался один. Рука пропала, вокруг ощущалось какое-то движение, но ничего нельзя было рассмотреть. Он с досадой подумал об оставленных очках, - близорукие глаза, сколько не щурься, а плохие помощники в незнакомой обстановке.
   - Это он!
   - Нет, вы шутите.
   - Да он же, он!
   Кто-то быстро проскользнул мимо, Павел лишь успел ощутить упругую воздушную волну. Над ухом прохихикал противный голос, а когда Павел поднял голову, его больно щелкнули по носу.
   - Поиграем?
   - Если хочешь играть, выходи, а то нечестно получается, ты меня видишь, а я тебя - нет. - Павел напряженно всматривался в туман.
   - Слепондя! Слепондя!
   - Будешь обзываться - уйду, - обиделся Павел и повернулся спиной.
   - Ты чего? Обижаешься?
   - Обижаюсь, - он не знал, как вести себя в такой нелепой ситуации?
   - А на меня нельзя обижаться.
   - Это еще почему?
   - Нельзя.
   - Ну почему?
   - Нельзя и все.
   - Не понимаю.
   - А ты хочешь все понимать?
   - А ты?
   - Плохое воспитание. Надо сначала ответить.
   - Но ты же сам не отвечаешь.
   - Мне можно.
   - Почему?
   - Можно.
   - А ты кто?
   - Я! - детский голос задрожал от обиды.
   - А ты мальчик или девочка?
   - А-а-а!!! - скорый и бурный плач привел Павла в еще большее замешательство.
   - Я не хотел тебя обидеть.
   - Плохой, плохой. Не буду с тобой играть. Выбирай!
   - Что я должен выбирать? - Павел незаметно стал продвигаться к тому месту, где, как ему казалось, туман должен был кончаться.
   - Все выбирай! Все!
   - Я... не знаю...
   - Вырос оглобля-оглоблей, а не знает. Выбирай желание.
   - А... - Павел широко улыбнулся, - это по "щучьему велению, по моему хотению"? - и тут же получил сильную затрещину.
   - Ты чего издеваешься? Чего корчишь из себя?
   - Да ничего я не корчу, просто, не понимаю, о каком желании идет речь?
   - Вот навязался на мою голову, - рядом кто-то смачно высморкался. - Ну, "если бы можно было прожить снова, то я..." - понял? Или "три девицы под окном пряли поздно вечерком. Если я была б царица..."
   - Все-все?
   - Ладно, когда придешь в себя, - позови.
   Павел покрылся холодной испариной. Он совсем не хотел быть царицей, да и жизнь сначала мог заказать только полный кретин. Нет... он должен основательно подумать. Жалко, что не спросил, сколько заказов...
   - Один, - прогремело из тумана.
   - Ну вот, один. Тут главное - не прогадать.
   - Не гадай, - выбирай.
   - Это разница.
   Павел оттер рукавом пот со лба, и в это мгновенье по спине побежали холодные мурашки. Можно было выбрать любовь... Но ведь она со временем уходит. Можно заказать счастье. Но его век короткий - всего лишь миг... От напряжения свело челюсти, и в этот миг еще не оформленное в мысль желание выдохнули губы.
   - Я хочу летать! Да-да-да! Именно летать. Высоко и свободно! Так, словно это мое естество.
   - Летать? Уже выбрал?
   - Да! Летать, но не размахивать руками, как птицы.
   - Не глупые. Все твои усилия - лишь мысленное желание.
   Туман постепенно рассеивался, оставляя вместо себя непонятное томление. И вот уже все пространство заливал яркий солнечный свет. Улица была незнакомая, но навстречу, размахивая алым воздушным шариком, шел Сын. Павел стиснул его теплую ладошку: "Сейчас мы найдем автобус на Париж". На автобусной остановке засмеялись. Колька остался изучать расписание, а Павел пересек улицу, ведущую к пустырю, за которым виднелись какие-то металлические строения. Подойдя ближе, он заметил воинскую часть за решетчатым забором. На поле лениво и медленно солдаты играли в странную игру - смесь футбола с волейболом.
   Павел напряженно посмотрел на свои ноги. В голове остался только один вопрос: желание - обман? и как проверить это на практике? Конечно, была уверенность, что разговор в тумане не был трепотней, но... Павел медленно обвел взглядом солдат. Они продолжали играть в свою странную игру и не обращали на него никакого внимания. Тогда он оттолкнулся ногами и легко и свободно оторвался от земли. В первый момент пропало дыхание. И тут же изнутри вырвался дикий восторг: "А-а-а!!!" Ему показалось, что голос обрушился сверху взрывной волной. Внизу все медленно, как в рапиде, стали задирать головы...
   Но Павел уже плавно взмыл вверх - подальше от людских завистливых глаз, потом в упоении от высоты он бросился в пике вниз. Впереди возникла высокая скала-обрыв. Он лихо облетел ее и ахнул от восторга, - в ущелье бесновалась бурная горная река. В этот момент какая-то сила стала стремительно сбрасывать его вниз. От молниеносного падения перехватило дыхание, но Павел был уверен, что спасение ждет его у самой воды. Брызги уже летели в лицо, но он спокойно скользнул над гневными бурунами реки, ловя губами студеные капли.
   Впереди его ждал огромный безбрежный океан, и Павел устремился к нему. У подножия огромного айсберга его ждали разбросанные прозрачные льдинки детской мозаики. Над горизонтом поднималось раскаленное огненное солнце. Павел быстро спустился и принялся судорожно перетасовывать льдинки. Вот он составил почти все слово, осталось соединить последнюю букву, и тогда солнце будет не в силах ему помешать. Льдинки предательски таяли в руках, но он успел выложить заветное слово - "вечность". Солнце ласково коснулось головы и заиграло на бриллиантовых гранях мозаики. "Вечность" засверкала всеми красками радуги и отразилась на облаках мерцанием северного сияния. И тогда Павел взмыл прямо по солнечному лучу к переливающемуся разноцветному буйству.
   Это видение возникло в голове, пока он набирал высоту. Исподволь возникло ощущение потери, и Павел осознал, что просыпается.
   Картинка сна начала бледнеть и терять очертания. Он стал умолять сон не уходить.
   - Я еще не налетался! - Павел сжал веки, изо всех сил стараясь вернуть восхитительное ощущения полета, и сон снисходительно позволил ему прокрутить лучшие эпизоды. Как же хотелось летать наяву! - Интересно, - мелькнула шальная мысль, - а какова была бы плата? - Он еще не успел ее додумать, а на лбу заныла длинная царапина.
  
  
   8 глава
   Круг творения
  
   Дождь громко барабанил по жестяному подоконнику. Он просился в дом, выстукивая каплями: "Осень-холодно-осень-холодно"... Ему было тоскливо на пустынной улице. А за окном так уютно горел свет.
   - Открой-открой-открой, - звонко разбивались капли. - Пусти-пусти-пусти, - гремела старая жесть.
   - Ишь, как наяривает? Совсем обнаглел. Уже и на улицу не выйти, - поворчишь тут. Хотя можно догадаться, что дождь припустил только от тоски и одиночества.
   - Никто меня не любит. А мне всех вас жалко. И камни жалко, и людей. Я и сам устал. Открой окно, дай мне отдохнуть.
   От долго стояния перед окном у Даши заныли пятки.
   - Даша, у тебя каша подгорает! - Она вздрогнула от коридорного крика и очнулась.
   Подгоревшая каша была противна, но в последнее время еда вообще вызывала у нее отвращение, хотя странным образом вес постоянно увеличивался. В поликлинике ей посоветовали сесть на диету, заниматься аутотренингом и исключить сильные переживания. Первые две рекомендации выполнялись сравнительно легко. Даша даже стала посещать по утрам спортзал, когда жива была Катька, у нее на это не хватало времени. Занималась истово, до изнеможения, не отдавая себе отчет, что терзает плоть, потому что душевная мука поглощает все ее существо. Она теперь жила скорее механически, чем сознательно. Подспудно все время где-то на границе сна и яви маячило видение с матерью, и она никак не могла определиться с простой проблемой, - не пришло ли время восстановить семейные связи. В конце концов, после похорон она была в таком состоянии, что найдется мало охотников, которые бы поручились за ее разум. Вполне возможно, что все давно забыто. За свой жизненный выбор она получила с лихвой, самое страшное, что за это пришлось расплатиться не ей самой, а дочке.
   Но чем больше Даша думала об этом, тем нелепее ей казалась сама идея воссоединения. С кем соединяться? С сестрой, которая не написала ей ни одного письма? С братьями, не впустившими ее домой? С отцом, который забыл, что у него есть дочь? В последнее время память невольно возвращала прошедшее своеобразными вспышками коротких эпизодов, причем, чаще всего из детства. Иногда ей казалось, что она слышит басовитый смех отца. Он был большим и седым, говорил всегда тихо и медленно. Мать это раздражало, впрочем, ее раздражало все - муж, дети, соседи. Она злилась, когда отец смотрел футбол, сестра просила конфет, братья устраивали бузу из-за велосипеда, когда во дворе у кого-то из соседей появлялась обнова... Спектр ее раздражений был необъятен, и Даша уже в детстве поняла, что маме досаждало все, а особенно то, что другим доставляет удовольствие.
   Сестре очень нравилось рисовать. Она исчеркивала мелом тротуары, стены домов, даже на чистых полосках газет она умудрялась рисовать карандашами истории с продолжением. Потом Даша узнала о комиксах, но сестра изобрела их сама в раннем детстве. Отец часто говорил матери, что ее надо записать в кружок рисования при Доме пионеров. На что мать всегда злобно шипела, что в семейном бюджете нет лишних пяти копеек на автобус. Потом уже Даша узнала, что сестра в 15 лет продала свою косу, вырученные деньги прокутила в незнакомой компании несовершеннолетних насильников, научилась курить, пить, теперь, наверное, и наркотики употребляет. Братья... кажется, они в Чечне по контрактам... Мать? Мать, скорее всего, если верить тому сну, тоже уже свое получила.
   Нет, этим хлебом не насытиться, а сухарей у нее теперь - вся жизнь. И в этой жизни, скорее всего, счастье будет просто литературным понятием. Из собственного опыта, глядя на других женщин, она могла с высокой степенью определенности вывести формулу счастливой женской судьбы. Теперь Даша была убеждена, что в счастливой женской судьбе эстафету заботы отец должен передать другому мужчине. Если время передачи затягивается, то такой женщине никогда не видать счастья, ибо чувство вселенского одиночества поселится в ее сердце. И даже в самой светлой радости она будет прозревать горе. Никогда не сможет она отрешится от случайности, считая, что недостойна собственной удачи. Какое уж тут счастье.
   Даша тяжело вздохнула, - придется привыкать к одиночеству и отмаливать грехи. Какая горькая перспектива? Раньше она собирала деньги на игрушки, теперь - на памятник дочке. Чтобы не расплакаться, она стала громко повторять: "Я здоровая. Я худая. Я молодая". Чем больше она это повторяла, тем меньше верила, но это, как говорила подруга Оленька, вопрос количества.
   Надо было собираться на репетицию и не забыть положить в сумку книгу о восточной кулинарии. Отдавать ее было жалко. Мудреные диеты Дашу совсем не привлекли, а вот глава, посвященная философским учениям и религиям Востока, очень заинтересовала. Оленька считала, что это самое главное в книге. Даша с этим была согласна, хотя мало в чем разобралась, но некоторые положения и утверждения ей понравились, особенно в буддизме. Исходя из собственных представлений о прочитанном, она теперь пыталась представить свои прошлые воплощения. Следуя логике реинкарнации, они у нее обязательно были, - ведь каждая душа проживает множество жизней.
   Конечно, и она это хорошо понимала, конкретный человек в конкретной жизни с конкретными людьми ведет себя конкретно, то есть, человек в своей реальной жизни ежедневно вынужден принимать решения. Естественно, они редко имеют статус героического подвига и могут быть до банального просты, что лучше съесть на завтрак - творог или омлет? Не суть важно. Значима ситуация постоянного выбора, - или то, или это? Даше становилось тепло на душе, когда она представляла, что, возвращаясь из раза в раз в мир конкретного воплощения, ее душа приближается к заветной цели - достижению совершенства.
   Она воображала, что в каждом следующем существовании ее собственная душа станет разыгрывать партию жизни с одними и теми же душами. Только они все время будут меняться местами: вчера - это родные, сегодня - враги, завтра - просто пассажиры в одном автобусе. То есть, вчера-сегодня-завтра в конкретном случае она рассматривала, как предыдущую-нынешнюю-будущюю жизни. Важнее всего в этом было то, что набор душ всегда оставался неизменен. Ей так же представлялось, что, несмотря на непредсказуемость человеческого поведения, его все равно можно было прогнозировать. Хотя, в действительности, подлинная личность с ее точки зрения определялась именно странностью и нелогичностью - с обывательской позиции - поведения в обычных и экстремальных ситуациях.
   Кажущаяся непонятность, неординарный поступок, экстравагантное решение, вызывающее поведение... - этот бесконечный список Даша могла примерить и к характеристике просто эпатажного персонажа, и к попытке объяснить или хотя бы описать внешние проявления невидимых душевных переживаний странных загадочных людей, отмеченных печатью особенной стати, - безусловного осознания своего места в мире. Понятно, что это не место управляющего в банке или популярного певца. Это внутреннее состояние духа, при котором человеку совершенно безразлично, как он выглядит в глазах других, и сколько необходимо заработать для отпуска на Гавайях. Она теперь понимала, что, если определен внутренний стержень, - человек начинает творить, изменять порядок в мире ценой собственной жизни. На память тут же приходили примеры тираний и революций из школьного и институтского курса истории. Но это был совсем другой порядок - порядок воплощения воли. Она уже была убеждена, что между творчеством и подобной волей - непреодолимая пропасть.
   Творят - из себя в мир.
   Владеют - миром для себя.
   А конкретная собственная жизнь дается человеку для понимания цели, из-за которой душа постоянно возвращается на недопаханное поле реального существования. На этом поле каждая душа вынуждена будет пройти весь путь, грубо говоря, от преступника до пророка. Никто не избежит ни одной роли в длинном списке действующих лиц пьесы-жизни. Можно лишь удивляться или возмущаться видимой несправедливостью последовательности. Хотя ведь никто еще не проверил закономерности воплощения в том или ином персонаже. Важен, естественно, сегодняшний выход на сцену.
   Дашу успокаивала всеобщая предопределенность и неизменность численности душ, ведь в этом случае приходилось смиряться с тем, что и выбор сюжетов конечен. Когда-нибудь - слава Богу - круг замкнется.
   Скорее всего, этот круг - всеобщий, и состоит из мельчайших окружностей, которые стремятся к завершению единовременно. В тот момент, когда у каждой из этих окружностей совпадет точка начала и точка конца, - общий огромный круг тоже сомкнется. Этот будет тот самый час, в который человечество перейдет в новое качество.
   Именно поэтому Даше легко было соглашаться с тем, что в каждой из жизней душа партнерствует с одними и теми же людьми-душами. Разные сочетания - сын-мать, жертва-палач, подруга-любовник, отец-враг... - давали душе возможность исследовать все варианты человеческих взаимоотношений. Так, в одной жизни душа выберет нелюдимое замкнутое и угрюмое воплощение отшельника, в другой - станет "отсекать от камня лишнее" и прославлять человеческую природу, в третьей - будет потрошить невинных младенцев, а в четвертой - отпускать грехи кающимся грешникам...
   Она теперь была уверена, что всем предстоит пройти через все. Каждый почувствует себя и сыном, и матерью, и насильником, и студентом, и императором... И в каждом определенном воплощении при встречах с другими придется решать разные задачи.
   Все меньше и меньше будет требоваться поводов для взаимодействия с другими. Даша это представляла себе так - все больше и больше людей для конкретного человека станут похожи на пассажиров в транспорте, что на первый взгляд казалось полной бессмысленностью. Только именно в этом случае отсекались ненужные связи, и приближалась главная встреча, которая станет связью, партией, союзом с тем единственным, с кем и может быть определена цель. Главная цель собственного ТВОРЕНИЯ. И тогда финишную прямую эти души пересекут разом.
   Как не было ни у кого фальстартов, так не будет победителей и побежденных на исходе. За все свои жизни мы научимся любить себя и других. И обретем рай.
   Даша теперь была убеждена, что на самом деле, никто нас из него не изгонял. Библейская легенда о наказании за познание представлялась ей самой трагической ошибкой цивилизации. За обретение и осознание души человека надо награждать бессмертием, а не втаптывать в страх и пугать грехом.
   Она держала в руках книжку, благодаря которой не потеряла рассудок, ежесекундно примирялась с потерей дочери и осталась жить. Она уже не помнила, о чем прочитала в книжке, а что придумала сама, но радовалась тому, что вроде бы все у нее получалось стройно и логично, но...
   Но жизнь, настоящая жизнь брала свое. Даша была живой, молодой женщиной, как бы яростно не доказывала себе обратное. Ей хотелось быть любимой, здоровой, богатой, успешной, знаменитой, уважаемой, почитаемой, всевластной, благополучной, свободной... Этот список она тоже, если бы хватило мужества признаться, могла продолжить.
   Интересно, все-таки, как далеко она ушла от точки начала?
   Даша решила, что об этом она поразмышляет перед сном. Сейчас ей нужно было собираться на репетицию. Дождь, по-прежнему, выстукивал за окном свою унылую песню.
   А все-таки любопытно, когда мы завершим весь круг творения, что станет с дождем? Перестанет он тосковать?
  
   9 глава
   Укрощение желаний
  
   Кресло вяло поскрипывало.
   На экране бесновалась молодая красивая певичка на вид лет шестнадцати. Взбитые волосы, длинные ноги, короткая юбочка типа "воспоминание о фиговом листочке". Она кричала что-то о любви и бросала с зал агрессию молодого горячего тела. Вокруг визжала толпа малолеток, выдрючивался ударник, и шарахался по стенам сумасшедший луч света.
   Павел смотрел на искаженное песней лицо, а внутри все молчало. "Уроды", - шевельнулось в голове. Ритм не пульсировал нигде, мелодию едва различало ухо. Конвульсии полуприкрытого тела вызывали брезгливость. Хотелось задрать то, что осталось от юбки, и хорошенько отстегать толстым ремнем. "Скука... Сколько тебе отмерено, стрекоза? Ну, еще годок-другой подрыгаешь лапками, помашешь крыльями, а потом придет новая, еще дрыгучей... Все они какие-то отвязанные..."
   Шестнадцать? Нет, больше. Шестнадцать ей было тогда... Пять лет назад, когда Павел еще был женат... Ему припомнилась девица на Арбате. Что-то грязное и лохматое в драных штанах с обтянутыми бедрами попросило спичку, и, пока он доставал зажигалку, оно лениво и определенно прижало немытую ладошку к молнии на брюках. Девица сделала это спокойно, средь бела дня, на самой людной улице страны...
   Он даже вздрогнул от омерзения.
   - Старею. - усмехнулся приближающийся к сорокалетию и начинающий лысеть Павел. - Да, близость к женщине облагораживает кожу мужчины...
   А телевизор все орал.
   На что люди тратят жизнь? На миф о славе...
   За минуту внимания толпы летят в мусорную корзину времени сочные молодые годы. Их пропивают и прокуривают, их разменивают на легкие шалости в случайных компаниях. Ими не дорожат, пока...
   ...мы верим, что жизнь, как монетку, можно начистить, надраить, и она снова будет, как новая. Капитал!
   - Кому бы заложить свой капитал - разменную монетку - жизнь? А, кстати, монетка у меня медная или серебряная? - спросил он неизвестно кого. - Если медная - ерунда, если серебряная - слезы...
   Занавеска на окне завибрировала от ветра, и от этого движения он понял, отчего чувствует себя неуютно, - ноги замерзли... То ли сон, то ли бред замелькал перед глазами, возвращая прошлое...
   ...Ерунда... Слеза... Слезы ерунды... Ерунда слез... и памяти...
   Где ноги-и-и-и?..
   - Вот дурак лысый, опять ящик зря пыхтит.
   Скрипучее кресло с явным неудовольствием крякнуло и выпустило хозяина. Да и какое тут могло быть удовольствие - ноги чужие и во рту кошки... Ирка снова легла раньше, - придется ему довольствоваться памятью о потной ладошке.
   - Не густо, - криво ухмыльнулся Павел - недавний молодожен - и поплелся на кухню. Чайник давно остыл, котлеты заплыли жиром. - Суки поганые! - В сердцах он хлопнул дверцей холодильника и пошел к жене.
   - Когда будем жить нормально? - Почти миролюбиво заорал он в ухо спящей.
   - Завтра, - привычно огрызнулась во сне Ирина и велела посетить ванную.
   Это, правда, ничего не изменило, но... Но отсутствие горячей воды как-то сравняло желания и возможности.
   Пришла обычная черная ночь.
   А после той ночи они подали на развод... Так вот...
   - Столько лет прошло, а ты, по-прежнему, скачешь, надо же! Или это - другая? А, какая разница?.. - Павел устало убавил громкость и поплелся чистить зубы.
   Вместе с певичкой вернулись последние семейные скандалы. Павел печально вспомнил, как они с Ириной раздражались по любому поводу, с каждым днем приближаясь к пониманию, что, чем дольше живут вместе, тем меньше остается того, что их объединяет. Его мало заботил быт. Он согласен был плыть по течению, надеясь на лучшее, и заранее готовый принять средний результат. Поначалу Ирина соглашалась, потом просто слушала. Он замечал, что она сердится, хотя и молчит. Его такое поведение жены вполне устраивало, казалось, так будет всегда.
   После того, как у него ничего не получилось с кино, она старалась не "наступать на больную мозоль". Редко обсуждала с ним свои проблемы, на премьеры в театр не приглашала. Тогда ему, конечно, не могло прийти в голову, что она сознательно не стала добиваться популярности. Теперь уже и не проверить это. Просто, так хотелось думать, что Ирина сменила профессию не оттого, что у нее не заладилась актерская судьба, а потому что было неловко торопиться к славе, - ведь у любимого мужа не сложилась кинокарьера.
   В ванной он долго разглядывал себя в зеркале, пока не успокоился, - лысина сохраняла нейтралитет и на новые территории пока не претендовала. И то - хлеб! "Ну и высплюсь же я сегодня!" - мечтательно подумал он.
   Солидные мужи сменили певичку, пока он занимался гигиеной. Павел из любопытства прибавил звук и замер, пораженный. Он давно начал сомневаться, что программные директора каналов включают мозги, когда верстают сетку передач, иначе совершенно невозможно было объяснить соседство несовместимого. Вот минуту назад заголялась певичка, прямо из трусов вылезала, показывая, каким именно местом она извлекает звуки, а ее сменяют ученые мужи и церковные функционеры разных конфессий в жарком диспуте о допущении эвтаназии.
   Дожили! Мир сошел с ума. Как "цивилизованный" Запад потеснил Создателя!
   "По согласию"! Они почти согласны принять закон, по которому на тот свет можно будет отправляться без очереди, но по согласованию. Что-то это напомнило Павлу, где-то он уже встречал подобное. Сначала по личному согласию избавляли от боли, потом... Дорога в рай, как известно... Сперва уйдут безнадежно больные, часть из которых вполне вероятно просто убедят в безнадежности, потом последуют трусы с низким порогом нервной стабильности, а потом можно будет взяться и за бесполезных сумасшедших, беспомощных стариков, инвалидов... До всех очередь дойдет - бомжи, уголовники, лишние родственники, недоразвитые народы...
   Молодцы, ребята! Отлично придумано! Дорога в ваш Изумрудный город будет вымощена могильными плитами. Только у нас - в России - принято вспоминать иногда - "не рой другому яму". Павел гневно выключил телевизор и поплелся в спальню. Благостное настроение, возникшее от вкуса мятной пасты, испарилось. Он чувствовал, как желчь внутри бурлит и ищет выход.
   Как же можно целой страной после бешеной гонки истории вляпаться по самое некуда в полную неопределенность дикого беспредела западного направления? Любая революция приводит к оправданию творимой жестокости. Этим и только этим подтверждается преобразование общества, создание новых социальных отношений, нравственные искания. Однако, масштаб содеянного революционерами всегда оказывается столь велик и неоднозначен, что последствия никогда не совпадают с идеальными представлениями.
   Революции похожи на мощные взрывы, которые высвобождают колоссальную энергию множества атомных ядер. Общей взрывной волной сносятся судьбы отдельных людей в широкий кровавый поток истории. А следом за безудержным порывом к свободе, правде и счастью приходит новый виток потрясений. Так, Франции пришлось испытать и счастье революции, и ее трагедию, и фарс Директории, и героизм наполеоновских походов и... бесславный штиль. России в этом смысле повезло больше. Масштаб географических карт несопоставим.
   За полуправдой пропаганды и избирательного террора для VIP персон, как сказали бы сегодня, последовала череда бездарных перестановок a la революция и талантливый захват власти. Все, что происходило потом, очень хотелось называть фарсом, если бы не горы трупов. На огромном пространстве, когда один край встречал рассвет, а другой - закат, поселилась не героическая, не античная, а обыкновенная беспросветная трагедия обыденности, на которую не хватило бы гегелевского ужаса при виде гарцующих наполеоновских солдат.
   Дымящиеся останки крушения надежд на всеобщее благо. И миллионы людей, выброшенных молохом революции на крохотные островки, едва просохшие от крови. Павел отчетливо представил себе, - и это было абсолютно зримо, - как надвигается на него шаткий мир всеобщей повальной лжи. Только в идеальной революции за честным подвигом следовала незамедлительная награда. В реальных же - победа достигалась количеством пролитой братской, а не вражеской крови. И значит, оставалось только выбрать, какие именно бесстыдные средства из большого набора разнообразных бессчестностей приведут к цели. Самым большим успехом в такие времена, - он хорошо знал это на своей собственной шкуре, - пользуются способы, позволяющие добраться до заветных высот путем наименьшего сопротивления. Как правило, за редким исключением, это подлость, подлог и воровство в гигантских размерах. А потом?..
   А потом наступает тишина, как говаривал Шекспир. Нахапавшие переваривают награбленное, опоздавшие зализывают раны, нищие тихо ропщут. И каждый остается предоставленным самому себе. Наверное, - теперь Павел в этом нисколько не сомневался, - именно в такие времена, когда все уже случилось и на новый порыв, взрыв, виток у истории еще не накопилось энергии, рождаются байроны. И гоняются они за демонами по всему свету, потому что не могут смириться с установившейся скукой жизни.
   Политики срывают глотки в бессмысленных спорах о... поправках к незыблемым демократическим уложениям по поводу новой защите прав и свобод от старых прав и свобод. Журналистам ничего не остается, как вынужденно раздувать из тлеющих окурков пожары общественных скандалов, лишь бы не завыть от однообразия. Что, скажите на милость, в этом вязком болоте прикажете делать военным? Разве могут они бесстрастно смотреть, как покрываются коррозией стальные бока самолетов, ракет, танков, снарядов и как ржавеет боевой дух под звездными погонами...
   А что остается маленькому человеку с несостоявшейся судьбой? Ему-то куда податься? Где ты, правда жизни? Подскажи, как разобраться во всем этом бардаке? Как не дать себя увлечь в заманчивую тину заблуждений.
   - Эй! Фортуна! - Павлу очень хотелось докричаться до небес, но, учитывая поздний час, он просто прошептал, - Помоги отыскать мое место в жизни. Единственное, на которое, кроме меня никто не станет претендовать. За это я согласен платить. Правда, как любой здравомыслящий человек, я постараюсь путем торга уменьшить цену. Но такова уж человеческая природа, - всегда кажется, что тебя хотят надуть, даже если это собственная судьба.
   Бурная деятельность перестала быть мерилом великого деяния или блистательной карьеры. Хочется жить с ощущением внутренней свободы и покоя. Эпоха стыдится величия и все время пытается жульничать со слабыми. Ей хочется быстрее обделать свои делишки, а потом настричь купонов с результатов. Интересно, - Павел попробовал себе представить хотя бы приблизительную цифру, - как много людей могут выдержать испытание сытого безбедного существования в России? И как долго?
   Внезапно он словно бы прозрел и смог разглядеть истончающуюся завесу над своим настоящим. Какими же смешными теперь показались ему собственные недоумения по поводу работы на коммерческом телевидении. Он долго ломал голову над тем, что пытался понять, почему поганец-продюсер постоянно суетится, мечется от одной аферы к другой, разрывается на части между Россией и Америкой, безусловно, по-своему страдая? И вот все сошлось. Как он мог этого не понимать? Как мог не замечать, что жажда личного успеха вынуждает поганца передвигаться по узкому лезвию порядочности и непорядочности. А его плебейская сущность не знает, что он может себе позволить, а чего не может. Кроме того, он суеверно сторонится всяческих условностей и оттого судорожно цепляется за ритуалы. И все равно выглядит смешным и жалким, хотя именно этого панически боится.
   Вот оно! Вот оно - то, что так долго скрывалось под прологом больших денег, - бесстыдное воцарение всеобщего плебейства! Павел на самом деле никогда не мнил себя аристократом духа, - у него было много желаний и мало возможностей, кроме того, он слишком любил жизнь, чтобы позволить себе относиться к ней философски. Но повальная, отравляющая каждое мгновение жизни всеобщая неуверенность в завтрашнем дне - плебейская неуверенность - оборачивалась плебейской же наглостью и пропитывала собой все пространство вокруг. Плебейством воняло все - политика, экономика, искусство, человеческие отношения.
   Павел физически ощутил свою общность с огромным количеством людей. Он не был одинок в этой погоне за иллюзорным счастьем. Не верилось, не хотелось верить, просто не могло быть, чтобы на этой проклятой и благословенной земле остались одни плебеи! "Похоже, что у вас закончилось честолюбие", - вспомнил он слова поганца. Похоже? А может, это так и есть? И ему больше ничего не нужно. И нет уже вдали призрачного огонька, до которого хотелось непременно добраться и показать его людям? Тоже мне, Данко.
   - Я умер? Неужели я умер? И меня ничто не держит? - Павел монотонно повторял эти вопросы и слонялся по квартире, совершенно забыв, что собирался хорошо выспаться. Ближе к полуночи он обратил внимание, что считает собственные шаги - 26 вдоль и 12 поперек. - Надо сесть. Надо сесть и спокойно попробовать умножить 26 на 12.
   Он пристроился на краю кресла. Кожа на лбу собралась в гармошку, а он все никак не мог получить правильный результат, видимо, сказывалось отсутствие среднего образования при высшем. Потом он долго следил за беспорядочным полетом мухи, а, когда она села на телефон, вдруг что-то подбросило его, и он закричал в телефонную трубку: "Ира! Приезжай скорей, я, кажется, схожу с ума!"
   А ведь как все хорошо начиналось - лицезрением певички-малолетки в скрипучем кресле.
  
  
   10 глава
   Когда наступает вечер,
   или очередь за счастьем
  
   - Девушки, оставьте свой эгоизм, никаких интриг я не потерплю. Как вам не стыдно? Здесь не театр - рай! И вы в него попали исключительно из-за меня, - люблю талантливых женщин. На сегодня - все. Прошу завтра не опаздывать.
   Бухгалтер, которого неизвестно зачем режиссер пригласил на репетицию, отпустил всех с репетиции так, словно он был хозяином собственного театра, но актрисы с возмущением окружили его.
   - Он любит, а мы здесь - кланяйся!
   - Я не настаиваю, но благодарность проявить не мешало бы.
   - Нет. Вы слышали это? Благодарность в раю!
   - Да что вы о себе возомнили? Мы там пахали на сцене, а он тут галочки в ведомостях расставлял. Сошка на ножке в частоколе, а туда же - благодарность!
   - Вот-вот. Тоже мне, финансист императорских театров!
   - Так. Я вас сюда взял, - забрызгал слюной бухгалтер, не ожидавщий подобного неуважения к своей экономической персоне и явно слишком много о себе возомнивший, - я вас отсюда и выкину!
   На шум прибежал помреж. Выпитое накануне не помешало ему сходу разобраться в ситуации. Он не стал объяснять актрисам, что на самом деле в конфликте страдательным лицом был режиссер, которому бухгалтер никак не желал платить до окончания работы над постановкой. Его потому и позвали на репетицию, чтобы показать, как трудно продвигается спектакль, как много предстоит еще работы. Не может же режиссер питаться святым духом, ему хотя бы аванс нужен.
   - Девочки, девочки, успокойтесь, пожалуйста, поберегите нервы. - помреж постарался бедром вытолкнуть бухгалтера за дверь.
   - Покой? Михалыч, ты хоть понимаешь, что это такое?
   - Покой, - помреж тряхнул головой, отгоняя остатки хмеля, - это такое состояние, при котором все происходящее воспринимается как должное.
   - А я не хочу воспринимать это как должное! - Оленька демонстративно удалилась в гримерку.
   - Что он о себе вообразил, бездарь рублевая? Кто он такой? Его дело бумажки заполнять, а туда же - хозяин жизни! Много их - таких - тут шныряет. Как работать - так артист! А как барыши делить - пойдите, попляшите! Сволочь!
   - У мужиков логика с ноготь, а разговоров!
   - Вспомните, девочки, Сократа, который говорил, что "здоровье - не все, но все без здоровья - ничто".
   - Михалыч, не лей елей на таблетку.
   Даша вдруг поняла, что не хочет больше работать в этом театре. Она устала от привычного и постоянного унижения. Любой - неактер - норовил изобразить из себя начальника и вел себя с артистами, как с дворовыми холуями, у которых нет никаких прав, и потому они должны строиться по указкам, дрожать от любых окриков и срываться с места по движению пальца. У нее не было ничего - ни денег, ни положения, ни звания, но она устала чувствовать себя плесенью, от которой презрительно морщились. К месту вспомнились сельские гастроли, когда их всех согнали на раскладушки в две небольшие комнатенки - мужскую и женскую - со скрипучими полами и отсыревшими стенами. А за стенкой в "люксе" 18-летняя соплюшка-администратор - любовница мэра - громко орала в телефон: "Я тебе перезвоню через полчаса, только рабов своих устрою!"
   Вернувшись домой Даша все равно не могла успокоиться, - ее трясло, как в лихорадке, от возмущения. Она остервенело склевала целую буханку хлеба, запивая ее водкой, сама этого не заметив.
   На экране аккуратненькая врачиха доказывала, как опасен для здоровья лишний вес. Кто б спорил! На поверку ее нудная ария свелась к банальной рекламе очередного супер-пупер средства. "Сколько тебе перепало от трудов праведных?" - зло подумала Даша и вспомнила о том, как ее разнесло после рождения Катьки. Если бы кто-нибудь из бывших однокурсников увидел ее тогда - не узнал бы. Самая желанная и недоступная красавица курса, переваливалась, как утка, и тяжело дышала после каждого пролета лестницы.
   Тридцать килограммов лишнего веса - столько стоили ей тогда роды. А во что обошлась сама беременность? - об этом лучше было и не вспоминать. По спине пробежал противный липкий холодок - напоминание о женской консультации. Сколько страха натерпелась она в очередях на приеме к гинекологу. Пролила реки горьких слез от бесконечных садистских - "актрисы отличаются беспутной жизнью", - в исполнении "милейшей" докторессы, озабоченной чужой нравственностью. Да, бесплатная медицина - добровольная пытка: серые обшарпанные стены, стойкий запах хлорки и беды, беззащитные испуганные женщины, вынашивающие светлое будущее... О, Господи! Видишь ли ты или тебе показать? Кому принадлежал этот крик, Даша не знала. Может, просто, так кричали все несчастные?
   До мельчайших подробностей перед внутренним взором проступил тот отвратительный коридор, где прошли часы в бесконечном ожидании. Даша так хотела ребенка, что при каждом непонятном симптоме прибегала в женскую консультацию, не зависимо от того, была ли ей назначена встреча. Часто рядом с ней оказывалась странная женщина. Даша никак не могла понять, почему она все время читала тоненькие детские книжечки. Поначалу она и не замечала ее, хотя все уже перезнакомились и обсуждали одни и те же темы.
   Даша с замиранием слушала про роды и всякие необычные случаи. Это было ново и пугающе. С каким-то тайным восторгом она смотрела на пышную Оксану, которая всегда занимала место у окна. Та собиралась рожать уже четвертого ребенка. Она приходила, здоровалась, а потом доставала вязанье. За неполный месяц ее проворные пальцы довязывали третий свитер. Оксана в общую беседу не вступала, но прислушивалась к разговорам и часто снисходительно улыбалась.
   Больше всех Даше нравилась смешливая Анечка. Она выглядела совершенной девчонкой - две смешные тоненькие косички, детская челка, россыпь веснушек. Но чем ближе подходил срок, тем переменчивее становилась Анечка. Она погрустнела, не стало слышно ее переливчатого смеха. Как объяснила Оксана, так всегда бывает, когда женщина боится родов. При упоминании о боли кукольное личико Анечки перечеркивала гримаса страха. Она стала говорить, что с каждым днем чувствует себя все хуже и хуже. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас. Анечка жаловалась на плохой аппетит, на бессонницу ночами и на мысли о том, что или сама умрет во время родов, или ребенок родится уродцем. Даша, как могла, успокаивала ее, но невольно и сама заражалась ее кошмарами.
   - Я ей рассказываю, - Аня кивала головой на дверь кабинета, - а она говорит, это - нервное, пейте пустырник. А если я и правда...
   Аня не успела договорить, - из кабинета выплыла медсестра. Она хмуро осмотрела очередь и подошла к женщине с книжкой.
   - Окопная, почему так долго не приходила? - В ее голосе не было ни злобы, ни раздражения, лишь какая-то привычная усталость - обязательное занудство.
   Женщина неловко поднялась и вытянулась перед ней, как солдат в строю.
   - Я... болела... простите... - слова давались ей с трудом. Даша не поняла, то ли она так чудовищно заикалась, то ли вообще еле говорила. Книжечка упала под ноги медсестре, но женщина не посмела ее поднять. Она нервно перебирала пальцами складки широкого платья-балахона.
   - Заходите, - прервала ее медсестра.
   Женщина, сильно припадая на правую ногу, прошла в кабинет.
   - О Боже, - не выдержала Анечка, - она, казалось, забыла о своих бедах. - А ей-то, зачем все это?..
   - Не суди других, - вдруг сказала Оксана. Она встала со своего привычного места, подняла упавшую книжицу и бережно положила себе на колени. - У нее никого нет, - голос у Оксаны был низкий, чуть надтреснутый. - Калека. В детстве упала со второго этажа. Отца не помнит, мать давно умерла. Легче всего посмеяться. - Она укоризненно посмотрела в сторону Ани. - Ты молодая, здоровая и то боишься, а ей каково? Она уже третий раз пытается родить. Только до пяти месяцев и донашивает. Вот книжечки им и читает. Ей кажется, что если опять не получится, то хоть что-то хорошее ее ребеночек успеет услышать в жизни...
   В коридоре стало тихо. Даше хотелось спросить про отца ребенка. Явно было, что у женщины не было постоянного мужчины. Каких, наверно, унижений стоила ей сама возможность забеременеть? Аня сидела рядом и хлюпала носом. Разговоры оборвались сами собой.
   Дверь кабинета отворилась. Калека вышла и, ни на кого не глядя, направилась к лестнице. Ее лицо пылало малиновым огнем. Заплаканных глаз она, скорее всего, не замечала.
   - Куда? Там мороз... - успела подумать Даша, но ее позвали к врачу, и она тут же забыла и про эту женщину, и про Анечку, и про все остальное...
   ... Ночной город подмигивал летящими фарами, которые освещали окно. Даша тяжело вздохнула и подошла к нему: "Ах ты, Господи, жизнь-обещалка. Все манишь-манишь, а после играешь с нами в казаки-разбойники. Кто тебя догнал? Кто успел?.. Никто не успел", - она усилием загнала слезы обратно.
   Словно со стороны она увидела себя с большим кульком на пороге родильного дома. В театре пожалели машины или забыли - чужая забота, чужая беда.
   - Пойдем домой, сын полка...
   Чужой дом. Чужой город. Чужие люди. Чужие роли. Свой репертуар до родов она не успела наработать, а после - пришлось втискиваться в чужой. И все потому, что ее тогда разнесло... Тогда разнесло, теперь разносит, а Катюшенька, ее кровиночка в сырой земле...
   Даша присела к зеркалу. Из старой амальгамы проступила та давняя Даша, которой не было в этой комнате - обрюзгшая с оплывшим лицом. Она всматривалась в старое зеркало и видела себя давнюю, раздавленную одиночеством и никчемностью, - другим одиночество, но такой же никчемностью.
   - Знаешь, - грустно подмигнула она отражению, - когда все плохо, оно и есть - все плохо. Везде. Ты внимательно погляди на меня сегодняшнюю.
   Даша подняла руки и покрутилась. В ответ отражение сделало то же самое. Даша улыбнулась.
   - Хорошего человека должно быть много!
   - Дашка! Негодяйка! - отражение погрозило ей кулаком. - Но не настолько же? Как жить собираешься?
   Хотелось быть откровенной со своим прошлым, и она попыталась определиться с будущим, но запуталась. Мешало зеркало. Даша отказывалась узнавать в этой одутловатой опустившейся тетке свое - пусть давнее, но отражение, Всеобщую любимицу и тайное упование половины курса. От слабого запаха копеечного табака защекотало в носу - отражение смолило одну сигарету за другой и жадно глотало дешевую водку. Ничего не оставалось, как попробовать перевести разговор на безопасные общие темы, и Даша стала рассуждать о том, что надо что-то делать с жизнью? Годы-то летят, как сумасшедшие.
   - Не годы это, Дашка, время наше уходит.
   - Так ведь оно, подруженька, и не заглядывало к нам.
   - А чего оно у нас забыло?
   Отражение внезапно и бурно разрыдалось. Пьяный язык путано и сбивчиво проклинал все и всех. Даша попыталась ответить себе на вопрос, - правильно ли она сделала, что уехала после окончания института из Москвы в этот город и в этот театр.
   - Я много тебе чего могу рассказать про время. Оно постучало.
   Отражение пьяно размазывало слезы по щекам, а Даша вспомнила серый и тяжелый рассвет. Постепенно, как это бывает при получении новой роли, когда ты входишь в другого человека, в Даше проросли прежние тоска и безразличие, и она почувствовала - мрачное небо так давит на голову, что хочется засунуть ее под холодную воду.
   Она бы так и сделала, но лень опутала все тело. Ее усилий хватило только на то, чтобы убрать со стола на пол пустую бутылку водки. Бутылка упала и покатилась. Даша проследила за ней и наткнулась взглядом на катькиного зайца. Привычные слезы покатились из глаз.
   - Почему это так? - от размазанной туши защипало в глазах. - Все куда-то уходит - близкие, время, друзья, жизнь... Пишем письма, пьем кофе, встречаемся, переливаем из пустого в порожнее, а проснешься утром с тяжелой головой и поймешь - уходит. Раньше казалось, лучшее - впереди! Это не так.
   Отражение молча покачало головой - все правильно, попробуй, поспорь.
   - У всех, наверное, так, - бежим куда-то вдаль сломя голову, пропускаем все, что рядом. Вот наступит завтра!.. Ну и наступило, и что? Что изменилось?
   - Только я постарела, - отражение глумливо хихикнуло, - да размеры изменились... Домечталась! Дочки нет, ролей нет, мужа тоже.
   - Лет пять назад еще оставались слабые шансы. - Даша неуверенным движением попыталась расчесать волосы. - Теперь, похоже, и они сменили дислокацию. А ведь вспомнить...
   Как было ей не помнить? На учебные просмотры сбегался весь институт. Ни у кого не было сомнений в будущей карьере - Даше пророчили блистательный успех и в театре, и в кино.
   Походка - попробуй, не оглянись!
   Волосы - реклама лучшего шампуня!
   На талию равнялся стандарт.
   - Погляди на меня теперь... Зеркало протирать не стоит - смазанный фокус в пыли!
   Расческа запуталась в химии. Рука судорожно рвала кусочек пластмассы.
   В фокусе хорошо была видна стареющая растрепа с отечным лицом в рваной сорочке. Даша хотела рассказать этой тетке про свою нелепую жизнь, про дочкин кашель и зайца, который все время попадается ей на глаза, про то, что у нее нет денег на памятник, про тихую радость оттого, что в театре помогли поставить оградку на могилке. А еще ей надо было решить окончательно - стоит ли оставаться в театре, если уже давно - еще до смерти дочки - ее перестали занимать в спектаклях.
   Нет, она все время что-то играла, но это были роли второго плана, вводы. Теперь у нее было много свободного времени для того, чтобы разобраться в себе.
   Вечернее настроение жило лишь смутной жаждой каких-то перемен. Но проходили дни, наставали ночи, и ничего не менялось. Даша привыкла играть маленькие роли и мечтать о больших. Придет когда-нибудь новый режиссер и увидит ее, предложит постановку, и тогда начнется полноценная жизнь.
   - Я все знаю, Дашка. Режиссеры приходят и уходят, а извечное - "не вижу, не замечаю" - передается, словно по эстафете, в наследство. Ну, не видят они меня, кобели заумные! У тебя теперь иначе? - Даша неопределенно пожала в ответ плечами. - А меня в упор, не замечают. Да и сама я перестала себя замечать. Стала жить тихо. Успокоилась. Научилась находить радость в дочке, в редких прогулках, книжках, - отражение невесело хмыкнуло и икнуло. - Самая активная читательница в ближней библиотеке, мать твою...
   У Даши заныло сердце, - там, в зеркале, Катька должна быть еще живой. Она еле сдержалась и, чтобы не завыть от ужаса, стала рассказывать отражению, что в театре приглашенным режиссером ставится "Дядя Ваня" Чехова. Она воодушевилась от собственного рассказа, передавая подробности того, как засуетились все, узнав, что постановщик приедет к ним прямо из Канады.
   - Из самой Канады и прямо к вам, здрасьте! - отражение рассмеялось надтреснутым голосом. - Знаем мы, в каких канадах они ошивались! Ставили свои домашние игрища для сбора поношенных курток нищим неграм в резервациях. Благотворительность обожравшихся домохозяек. Вшивота! Новые формы, новые формы! Деньги другие - вот и вся новость! А! - неверная рука с той стороны зеркала опрокинула бутылку.
   Даша еле сдержала смех, когда увидела, как отражение потекло сдобным тестом на пол и принялось шарить в потемках под столом.
   - Ваши дуры, небось, все уши прожужжали, - толстуха прижимала к груди спасенную емкость. - Ой, выбьемся в первые театры! В Москву поедем на гастроли! Хохма!
   Даша улыбнулась. Да и как не улыбнуться, - все мужики стали ходить со стрелочками на брюках, бабы вспомнили про ресницы! Картинки, да и только! По всем углам - шу-шу-шу!
   - Мне вся такая суета по барабану - чего трепыхаться? - отражение с сожалением разглядывало бутылку на просвет. - Да к тому ж, смирилась я с судьбой, чего бестолку ждать подарков и чудес?
   Даша не стала рассказывать про собственные впечатления. Ей тогда было не до нового режиссера. Она, глохшая от горя, чувствовала себя тенью. Но актрисы сразу оценили его. Он, правда, был хорош - высокий, большелобый, с лицом актера на роли благородных отцов. Посмотрел несколько спектаклей, посидел на репетициях и через неделю на доске объявлений появился приказ: Даша - Соня. Раза четыре украдкой она читала эту строчку, даже рукой трогала. А в голове одно только и вертелось: "Почему меня?"
   Дома взяла пьесу, но так и не смогла прочитать ни строчки. Вспоминала, как на третьем курсе играла Соню, как хвалили педагоги... Вот ведь как обернулось... Однако молодое состояние, связанное с ощущением юности никак не возрождалось. Да и как после всего, что случилось... Но Даша воодушевилась, она очень поверила в то, что сможет вспомнить, наработать. Если бы она знала, как на это же уповали все в театре, - невыносимо было видеть, как скрутило ее горе. Против обыкновения, дирекция настояла на том, чтобы при распределении ей досталась Соня.
   - Воспряла! Вот он - шанс! Дождалась! - Из прошлого полыхнуло застарелой злобой. - Сижу, вот, таращусь на тебя в зеркало, а надо следить за собой, распустилась совсем, право слово, до неприличия. Завтра начну делать гимнастику. Нет, для начала - зарядку, сяду на строжайшую диету. Настали, видно, мои времена.
   Отражение сладко потянулось и вылило остаток водки в стакан.
   - Ты как, пьешь еще?
   Даша ничего не успела ответить.
   - Брезгуешь или язва?
   - Или...
   Все воодушевление прошло, потому что, если быть откровенной, то надо признаваться в финале-апофеозе. И честно рассказать, что репетиции идут мучительно, что у нее ничего не получается. Все перемещения по сцене выходят какими-то придуманными, слова звучат наигранно, никак не приходит искренность. Интонации, поведение - все выдает изломанность, нарочитость. Даша, правда, считала, что все это происходит оттого, что с ней режиссер репетирует не так, просто придирается, не хочет понять ее трагического состояния. А окружающие завидуют и строят козни.
   Как она могла признаться зеркалу, а главное - себе - в том, что для артиста - настоящего артиста - значение имеет только роль. И лишь она становится истинной реальностью. Никакие беды и радости не в состоянии сделать из бездарности талант. Ничто не может помешать подлинному профессионалу, в таких случаях обычно говорят, что "мастерство не пропьешь".
   Работа над спектаклем близилась к концу. Уже была назначена сдача, а роль у Даши, по-прежнему, не получалась. Две женщины - вчерашняя и сегодняшняя - понимающе смотрели друг на друга, и без слов все было ясно.
   Днем режиссер, отчаявшись, стал играть прогон вместо Даши. Прошло уже несколько часов, но она все не могла забыть того унижения, как, сгорбившись от обиды, сидела в темном зале и, насупившись, смотрела на сцену. А там... а там... Черт побери!
   - Да-да-да! - Громко закричало отражение. - Там жила Соня!
   Именно - жила. Даша вынуждена была с этим согласиться. Да и как было не согласиться? Это была правда. Горькая правда.
   Тихая и гордая, не замечаемая любимым и любящая без всякой игры и притворства Соня смотрела на мир глазами раненой косули. Матерь пресвятая, как же ей было трудно! Как скрывала она свое мучительное чувство, как тяжело давался ей каждый прожитый миг. В желтом свете полуразбитых софитов билось такое отчаяние, одиночество и еще какая-то мудрая вера в жизнь, что на сцене рядом с этим было неловко лгать.
   Режиссер существовал в роли Сони так распахнуто и трагично, что волей-неволей и все артисты настраивались на этот открытый накал. Впервые Даша воочию видела на сцене людей с подлинно трагическими судьбами. Непридуманными, непоставленными. И это уже был совсем не театр, а обычная трудная жизнь.
   Великое актерское счастье - прикоснуться к чему-то заветному и самому стать его частицей. Даша сегодняшняя благодарила судьбу, что была свидетельницей настоящего театрального чуда. Она сидела оглушенная, словно то, что происходило на подмостках, прибило ее низко к земле и не позволяло ни дышать, ни шевелиться. Прогон закончился. Актеры расходились. Они были какими-то тихими и строгими.
   - Им повезло, но не тебе. Тебе нужно соучастие, - отражение сцепило руки так, что побелели пальцы. - А ты только видела это.
   Даша снова пережила тот миг, когда режиссер спустился к ней в полутемный: "Попробуй завтра еще раз". После этого чуда за сценой произошел этот гадкий скандал. Как же он выдержал? И тут она вздрогнула всем телом и заплакала, как тогда. Отражение тоже разревелось - громко, в голос, навзрыд. Они обе завыли, как воют бабы по покойнику и размазывали слезы ладонями. Икая и захлебываясь от рыданий, Даша забормотала: "Кончилась... кончилась... Это все... Мне каюк... Думала, что могу, еще что-то могу... это все..."
   - Знаешь, Дашка, - толстуха в зеркале смачно высморкалась в подол, - я реву не потому, что режиссер хорошо играл, хотя ты знаешь, что так оно и было. Я только теперь поняла, что нам с тобой, действительно, конец. Давай признаемся себе, - есть роль, есть желание доказать, актерское тщеславие, наконец. Но нет сил, а, вернее всего, просто нет таланта. И не было. И никакую жизнь не вдохнешь в пустоту. Нам теперь только воздушную кукурузу и пятую березку рядом с избушкой на курьих ножках играть до пенсии! Вот и все!
   - Вот и все! - Даша с содроганием повторила за отражением и вздрогнула от грохота этих слов, как колокольный звон, они зазвучали в ушах. - Что же мне теперь делать?
   Она вспомнила, как жалко заглядывала в глаза режиссеру, не спрашивала - вопрошала. А на сцене уже вовсю гремели молотки - рабочие ставили декорацию вечернего спектакля...
   Он смотрел на заплаканное лицо бывшей красавицы и пытался представить ее молоденькой и восторженной любительницей театра, полной самолюбивых надежд, и думал: "Зачем эти глупые бабы лезут в театр, ломают свое будущее, коверкают жизнь близких? Что их манит в эти пыльные кулисы и продуваемые насквозь сцены? Призрачный свет успеха счастливчиков? Желание схватить судьбу за хвост? Найти перо жар-птицы удачи? Сколько же вас таких - мучителей и мучеников, возлюбивших горький хлеб проклятого богом ремесла?"
   Телевизор давно шипел серой мутью пустого экрана. Даша приложила носовой платок к мокрым глазам, а потом им же вытерла пыль на зеркале. На нее смотрело собственное заплаканное лицо, и не было никакой толстой пьяной растутехи.
  
  
   11 глава
   Внутри себя, или
   история истории
  
   Павел совершенно измучился, - он пятый час носился по Москве, проклиная пробки на центральных магистралях и безбрежное разнообразие игрушек анилиновых расцветок в детских магазинах. Он понятия не имел, что выбрать в качестве подарка сыну на день рождения. Ирина была права, - кому нужен такой отец? От отчаяния он готов был завыть белугой. Как же можно быть таким кретином? Почему он не поинтересовался у жены, чем теперь увлекается Колька? Павел попытался вспомнить себя в его возрасте, но ничего, кроме рогаток и "Трех мушкетеров" Дюма на ум не приходило.
   Чтобы хоть как-то прийти в себя, он свернул с Садового кольца в тихий переулок и удивился отсутствию машин у обочины. Через два квартала он вспомнил, что сегодня выходной, и конторы не работают. Радости это, конечно, не прибавило, но хотя бы сняло недоумение по поводу пустынной улицы. Он повертел головой из стороны в сторону, пытаясь понять, где находится. В этот самый момент он увидел такое, от чего чуть не выпустил из рук руль.
   У бордюра высоко подняв передние лапы сидел серый пудель. Ошейник выдавал в нем домашнее животное, но хозяин вблизи не просматривался. Павел затормозил. Пуделек повернул голову в его сторону, поднялся и бодренько засеменил к машине. Подойдя к капоту, он присел на хвост и поднял лапки, словно бы, "голосовал" таксисту.
   От неожиданности Павел распахнул дверь: "Ну что, дружок, потерялся?" В ответ песик еще выше поднял лапки. Павел засмеялся: "Решил хозяина сменить? А не боишься?" Пудель привстал и замахал хвостиком. "Ну что ж, садись, коли решил!" - Павел похлопал ладонью по креслу. Пудель деловито взобрался на сиденье и осторожно понюхал ладонь Павла. "Давай знакомиться, меня зовут Павел, а тебя?" Песик позволил снять с себя ошейник. Кроме информации о фирме-изготовителе на нем было много интересного - телефон владельцев, адрес ветеринарной клиники, возраст собаки и ее кличка. "Значит ты - Рони. Понимаешь, Рони", - Павел нисколько не удивился тому, что разговаривает с собакой, - "я не могу тебя взять, давай сделаем так. Ты пока посиди в машине, отдохни, а я позвоню твоему хозяину. Может, он ищет тебя, с ума сходит?"
   Павел вышел из машины и направился к телефону. На том конце провода сразу сняли трубку, как будто только и ждали звонка. Ему не пришлось долго объяснять ситуацию. Но то, что рассказал ему владелец пуделя, не укладывалось ни в какие рамки. У Павла даже мелькнула пугающая мысль, что американские фильмы про благородных дрожняжках-путешественниках и собак-полицейских списаны с жизни. "Рони, должен тебе сказать, меня очень озадачил твой хозяин. Он предположил, что тебе не нравится его характер. Посему ты можешь считать себя совершенно свободным от предыдущих обязательств. Он великодушно отпускает тебя".
   Рони, видимо, нисколько не сомневался в исходе дела. Он внимательно выслушал Павла, дотянулся до его ладони и лизнул ее в знак признательности за участие в своей судьбе. "Только дружочек, должен тебя предупредить, - польщенный собачьей благодарностью Павел потрепал псину за мягкое ухо, - я отвезу тебя сыну, у него сегодня день рождения, и я очень прошу, пожалуйста, постарайся вести себя прилично, ладно?" Рони радостно залаял, и Павел готов был поклясться своими лысыми покрышками, что пес понимает каждое его слово. Так, нежданно-негаданно он нашел подарок сыну, теперь осталось купить цветы жене и теще, и можно было со спокойной совестью отправляться на праздник.
   Ирина не ждала его так рано. История Рони ее заинтриговала, но не более того. Она деловито осмотрела сначала ошейник, потом позвонила хозяину и выслушала от него все то, что уже пересказал Павел. Во время разговора пудель спокойно сидел у ее ног, сразу определив, кто в доме хозяин.
   - Малыш, ты мне нравишься, но придется тебя помыть - гигиена превыше всего, - не успела Ирина закончить фразу, как Рони поднялся и потрусил к ванной. Павел изобразил нечто среднее между "я же тебе говорил" и "не верь глазам своим". Пудель сам запрыгнул в ванну и, высоко задрав голову, приготовился к душу. Потом он стоически вытерпел фен и щетку. Ирина пообещала, что купит новый ошейник и поводок, за что Рони осторожно вылизал ей руки. Потом они зашли в комнату сына, где Рони, вопросительно заглянув в глаза хозяйке, осторожно обнюхал разбросанные игрушки. "Осваивайся, но не шали", - Ирина оставила дверь приоткрытой и повернула к кухне.
   - Какой же ты молодец! Колька давно просил щенка, а у меня все руки никак не доходили.
   - Мне бы поесть чего-нибудь, - Павел потянул на себя дверь холодильника и тут же получил по рукам.
   - Не заработал еще.
   - Ты чего, Ирка? - на пороге кухне возник пудель. - Вот и Рони пришел. Мужики голодные!
   - Если вы думаете, что я - сытая, то заблуждаетесь. У нас два часа до прихода Кольки - за работу. Все! Ничего готового нет.
   - Вот дела! Мотай на ус, псина. Пришли к бабе, а у нее пожрать нечего.
   - Пожрать - это, пожалуйста, в ресторан.
   - У меня в кармане только на горчицу и хватит.
   - Твои проблемы. Я дома еду не держу.
   - Слушай, ну не будь такой гадиной. Ты чего молчишь, Рони? Дай нам хотя бы крошку хлеба.
   - Крошки нет. А есть... - Ирина открыла дверцу шкафа и достала большую цветастую коробку и положила рядом с бутылкой водки, - вот. Хотите? Шоколадные конфеты.
   - Ну, ты даешь! Конфеты с водкой.
   - А я тебе их еще не дам.
   - Знаешь ли, - Павел даже побагровел, - это уже зверство. Пытают и то милосерднее. Куда пошел? - крикнул он вслед удаляющемуся хвосту. - Рони, не бросай меня, предатель. Вот к чему ведут благородные поступки.
   - Уж конечно. - Ирина поставила перед Павлом миску с картошкой. - Приобщайся к работе. Плохому танцору всегда что-то мешает.
   - Можешь издеваться сколько хочешь...
   - Ты картошку имеешь в виду?
   - И ее тоже. - Павел сердито вонзился в основание глазка. - Должен тебе заметить, что даже самый хороший танцор имеет все шансы в одночасье стать плохим.
   - Не согласна, - Ирина отработанным движением запихнула гуся в духовку. - Человеку может помешать болезнь, беда или что-то еще, - все под Богом ходим, - но профи всегда остается профи.
   - А ты... - Павел чертыхнулся, порезав палец, - надень на профи вместо балетных обычные семейные трусы и выпусти на сцену. Он тебе попрыгает!
   - И ножками подрыгает.
   - Не надо пошлости, - он стащил ломтик рыбы, которую Ирина выкладывала из вакуумной упаковки на блюдо, и украдкой протянул руку за новой порцией. - Еще скажи, что плохому танцору поможет хороший хирург.
   - Тут я с тобой согласна, - Ирина демонстративно отодвинула блюдо с рыбой подальше от Павла. - В данном случае требуются более радикальные меры.
   - Что может быть радикальнее операции?
   - Гильотина, дурак!
   - Это уже не лечится, ну дай мне еще рыбы?
   Ирина показала ему кулак и выставила на стол банки с маринадом. Павел вздохнул и принялся их открывать. На самом деле ему было хорошо в этой большой кухне. И гастрономическое нытье он затеял скорее для затравки настоящего разговора. Посмотрев исподтишка на жену, он понял, что она об этом тоже догадалась. Вспомнилось, что иногда тут бывало и лучше. Он шумно вздохнул.
   - Помнишь?
   - Лучше не начинай.
   - Ладно, не буду. Расскажи про свой бизнес.
   - Заладили, как попки, "бизнес". Дело у меня, Паша, дело. Для меня - большое дело. Новую линию запускаю - мыло, шампунь и крем. Еще - два косметических салона открыла в этом году. А всего их уже пять. Подумываю прикупить торговые площади в больших магазинах, но пока, думаю, не потяну. С тех пор, как я перестала дрыгаться на режиссерских веревочках, жизнь повернулась ко мне радостными красками.
   - Передом?
   - Передом. Я узнала себе цену. И поняла, что она достаточно высокая. Там, где я раньше всегда трусливо подстраивалась, теперь стало хватать мужества отстаивать свое мнение. Я тут открыла любопытную закономерность, парадоксальную закономерность. Могу поделиться. - Павел охотно кивнул головой. - Когда становишься состоятельной, то многое просто так идет в руки, можно сказать, даром. Деньги перестают быть монетами. Они становятся символом. Символом отсутствия ущербности. Можно купить любую вещь, пойти в дорогой ресторан, поехать в Париж.
   - Делать, что хочется?
   - Да, делать что хочется. Это - свобода.
   - Свобода - это хорошо. Никогда не думал, что химия бывает такой цветной.
   - Не химия, бывший муженек, а фармакология.
   - Насколько я понимаю, она, во-первых, состоит из химии, а во-вторых, занимается совсем другим.
   - А я на обочине. Мне парфюмерия ближе.
   - Вот бросила меня и сразу дело у тебя пошло, - неловко пошутил Павел, чтобы она не заметила его разочарования.
   - Как я могла тебя бросить, если я даже поднять тебя не могла?
   - А теперь смогла бы?
   - Ты никак в спонсоры очередной своей нетленки меня наметил?
   - А что? - Павел даже удивился, как это ему не пришло в голову? - Хорошая идея!
   - Главное - рядом.
   - Ирка, а ведь я... Вот дурак дураком. Мне бы... Слушай, я тут программу одну придумал. - "Ищите женщину!" Как тебе?
   - А чего нас искать? Мы никуда не прячемся. Это вы в упор только бутылку замечаете. Знаешь, сколько бабья приличного ни за грош пропадает?
   - Так и я про то же. Хочу рассказать... для вас... для всех.
   - Паша-Паша... Ничто тебя не исправит. Не рассказывать и показывать нужно.
   - А что нужно?
   - Неужели разучился?
   - Да ну тебя, - он смутился, - я про искусство, а ты...
   - Это твой паршивый ящик искусство? - Она в сердцах замахнулась на телевизор. - Что ни день, то труп. Я Кольке даже мультики запретила смотреть, чтобы через каждые пять минут не объяснять для чего нужны прокладки.
   - Но ведь трупы не сами появляются... - попробовал защитить телевизор Павел.
   - Нет, не сами. Сами они мирно по лесопосадкам и лестничным клеткам валяются. Это вы, вы - телевизионщики - вытаскиваете их на всеобщее обозрение вместо того, чтобы в морг отправлять.
   - Чур, меня! - Павел поднял руки вверх, сдаваясь на милость.
   - Нет уж! - не приняла капитуляции Ирина. - Сам нарвался. Неужели ты не понимаешь, что происходит? Закрой рот, - будешь отвечать, когда я разрешу.
   Павел только развел руками в ответ на такую явную несправедливость.
   - Ради чего твои коллеги каждый миг норовят влезть в мой дом?
   - А ты не пробовала просто не включать?
   - А новости?
   - Ну, и смотри только новости. Я так понимаю, у тебя претензии поглобальнее?
   - Не заводи меня, я и так сегодня не в себе.
   - И где же ты?
   - Тебе лучше не знать.
   - Ты стала недоброй.
   - А ты? Добрый?
   - Не знаю, добрый, наверное.
   - Добрый - это не качество хорошо-плохо и не определение - умный-глупый-красивый-молодой. Добрый - это состояние души. Это - отношение к миру. Я заметила, что в определенном возрасте мы начинаем проявлять настороженность, опасаться окружающего. Мы смотрим, насупив брови. И все время проводим демаркационную линию, создавая между собой и остальными люфт. Доверчивость думающих, Пашенька, постепенно становится атавизмом. Кому доверять, если не уверен в собственных поступках?
   - А как же быть с... - он запнулся, пытаясь вспомнить какое-то простое слово.
   - С обещаниями? Обещания, даваемые самому себе, самые сомнительные. Никто не похудеет с понедельника, не возьмет себя в руки и не бросит пить, курить и засматриваться на чужих супругов. Ведь даже гулять прекращают только по физическим показателям. Правда, после безуспешно убеждают окружающих, что список полон, или никто не в состоянии вдохновить на новое чувство, или просто нечем записать номер телефона. Эх, "если бы молодость знала, если бы старость могла".
   Ирина поцокала языком, пробуя салат, а, увидев глаза Павла, поднесла и ему полную ложку.
   - Ты не можешь не согласиться...
   - Соглашаюсь, божественно, - Павел самостоятельно зачерпнул добавку из салатницы.
   - Да я не об этом, - Ирина отставила блюдо, пресекая новое нападение. - Я хотела сказать, что сегодня этот процесс значительно обогнал прогресс - молодых стариков предостаточно, души дряхлеют быстрее тел. Ходим холеные, напомаженные, истончаем манящие запахи и... ничего не можем предложить, разве что - успешную карьеру.
   - Век стимуляторов!
   - Да, все для стимуляторов!
   - Ребята, наше дело правое!
   - Только тот гол забили не вы, он - в ваши ворота! Кто-то азартно бегает по полю, размазывает грязь по лицу, обливается потом, получает синяки и травмы. Ему свистят, его судят, его награждают.
   - А мы сидим у экрана с бешено колотящимся сердцем и "болеем".
   - И невдомек вам, болезным, что вы сделали ставку на жизнь: накапливаете колоссальную нервную энергию, задействуя же мышцы, что и спортсмены, только вы неподвижны, - топот пятками в потолок соседа не в счет. Спортсмен произвел энергию и выбросил ее, а вы лишь накопили. Он избавился от стресса, а вы - приобрели. У вас этим добром под завязку заполнены складские помещения. Они заперты и посажены на тугую пружину воли. Но резервы организма, дорогой мой бывший муженек, не беспредельны. Их надо тратить на себя: на свое здоровье, разум и собственную жизнь, а не дарить телевизору - ему по барабану...
   - И это все, - Павел развел руками, - потому что я - добрый?
   - Вот тебе и добрый, Пашенька. Добрый... Болельщик не может быть добрым. У него избирательная доброта, выборочная - на пари. Самое нелепое, что все это справедливо не только для спорта. На этом и вся остальная жизнь построена. С ее учебой, работой, карьерой, друзьями и коллегами. И я не могу по трезвому размышлению ни о ком, - понимаешь! - ни о ком сказать определенно и твердо - добрый. Ни о ком!. Это удел святых. Однако, сохрани меня от подобного везения - от встречи с ними, - она ловко достала гуся из духовки и окружила его картошкой, начищенной Павлом. - Что-то наши запаздывают.
   - Я... а где Колька-то?
   - Опомнился, папаша. Его сейчас мама приведет с занятий.
   - Какие занятия в выходные?
   - С репетитором, Павлуша.
   - Плохо учиться стал?
   - Пока нет. А чтобы не стал, я его к нагрузкам приучаю.
   В комнату заглянул Рони. Ирина оценила деликатность пуделя и поманила обрезками ветчины и буженины. Рони чинно сжевал закуску и поднялся на задние лапки.
   - Моя ты умница, - Ирина потрепала его по загривку, - какой воспитанный.
   - Я думаю, что он пить хочет. Хочешь?
   Рони подошел к Ирине и замахал хвостиком.
   - Жаль, что мне никогда такой мужик не попадался.
   - Еще не вечер, - Павел поставил на пол блюдце с водой. - Правда?
   Пудель промолчал - только жадно лакал воду.
   - У тебя, правда, никого нет?
   - А ты забыл, я уже отвечала.
   Павел растерялся, он снова спросил об этом неожиданно для самого себя, хотя, наверное, совсем не случайно. Чересчур хорошо выглядела Ирина, была преувеличенно уверена в себе, слишком складно говорила. Теперь никто не мог сказать про нее - глупенькая. Она была не похожа на ту - замужнюю - Ирину, которая пять лет назад ни с того ни сего, дождалась окончания футбольной трансляции и предложила развод. Без видимых причин. На ровном месте. Никаких хоть сколько-нибудь логичных поводов она так и не привела тогда. Просто сказала, что устала. Устала от всего, - от безденежья, от театра, от семейной жизни. Выходит, она была права тогда. Сегодня, похоже, у нее все в ажуре...
   - А тебе действительно интересно, или просто так спросил для поддержания разговора?
   - Интересно. Действительно.
   - Я тебе покажу его сегодня.
   - Замуж собралась?
   - Неужели я так плохо выгляжу?
   - Я... в том смысле, что... одиночество...
   - Хочешь, Паша, я тебе про жизнь расскажу?
   - Про свою?
   - И про свою и вообще.
   - Давай! - Павел пристроился у стола и начал протирать бокалы.
   - Женщина, мой дорогой, - великая должность, пожизненное исполнение своего предназначения. Впрочем, мужчина - не менее великая работа, особенно, если часто не заглядывать в бутылки. И такое же пожизненное исполнение своего предназначения. Однако стоим друг против друга и до хрипоты, до желудочных колик спорим - чье величие величественнее.
   Мимо проходят годы, десятилетия, века. Сменяются поколения. Рождаются и умирают цивилизации... Но, по-прежнему, папа препирается с мамой - кто из них самее, что важнее - дом или карьера, дело или дети, рассудок или физиология, тело или чувство?..
   На закате мы мудреем. Оттого, наверное, что утро, то самое, которое мудренее, может и не наступить.
   Каждый миг теперь для меня, Пашенька, становится весомым, неповторимым. И очень заметным. Он совсем не похож на мгновения в детстве, когда обещание "сделать завтра" можно было отложить на долгий бесконечный день. Он был заполнен драками, обидами, маленькими победами и вселенскими поражениями, пакостями в школе и великими открытиями за каждой книжной обложкой... А еще салочками, классиками, казаками-разбойниками, снежками, дочками-матерями, испорченным телефоном, марками и фантиками... Дружбой. Первой любовью. Непонятным стеснением в груди, пунцовым румянцем и страхом быть вызванной к доске.
   Долгий-долгий, бесконечный день детства. Миг много короче, но тоже - долгий. Можно успеть добежать до пятого этажа, спрятаться в саду, решить задачу, получить двойку, помириться, наворовать зеленой черешни, посмотреть мультик, подрасти на сантиметр... Мало ли что можно было успеть сделать за миг в детстве.
   - А теперь? - у Павла перехватило дыхание...
   - Даже номер телефона набрать некогда... Странно... Одни бояться произнести: "Я люблю тебя!" Другие - поверить. Кто-то после посетует: "Глупо прошла жизнь. Надо было сказать". Кто-то запоздало пожалеет: "Как нелепо все заканчивается, может, стоило попробовать?"
   "Я люблю тебя". Какие простые слова, родной мой. Если бы они и взаправду были простыми. Некоторые из нас умудряются прожить жизнь и никому не сказать этих простых и великих слов. А иные уходят, так и не услышав. Случаются "счастливые", которым все равно. Бывают такие, слышала, что они встречаются. Мне повезло, - не знакома. Я не хочу больше выставлять претензии - ни себе, ни другим. Надоело считать себя гадиной, уродиной, бездарной неудачницей. Я ведь, Пашенька родилась для радости, а вовсе не для того, чтобы разрываться между добром и злом.
   - А я? - глупо спросил Павел.
   - И ты тоже родился для радости. Только не понимаешь еще этого. Мне больше не нужна жизнь другого человека. Я не намерена никого завоевывать, покорять, не собираюсь улавливать чьи-то флюиды, если тебя интересуют мои планы на будущее. То, что любви не существует без свободы, для меня теперь ясно, как слеза ребенка. Я очень рада, что могу теперь роскошествовать - перестать лукавить. Мне нравится и мой возраст, и мое к нему отношение - очень приятно позволять себе говорить и действовать прямо, без обиняков. Я не позволю себе больше совершать нелепости, когда кувыркаются в постели, воспитывают детей, живут, не любя, и, напрягая жилы, ходят на работу и проклинают ее или дружат вопреки здравому смыслу.
   - А у меня друзей нет... - он то ли удивился, вдруг осознав это, то ли пожаловался.
   - Тут нам с тобой обоим нечем похвастаться. Не повезло. Крепко не повезло.
   - А помнишь ту комнату?
   Ирина не удивилась этому переходу. Она и сама накануне вспоминала их первое совместное жилище - холодную шестиметровую комнатенку с узким окном-бойницей. Чтобы открыть форточку им приходилось перелезать через кроватку сына. Теперь у нее...
   - Неужели это все было зря, неужели мы ошиблись?
   - Что ты, родной, - она обняла его за плечи, - просто, всему свое время. Помнишь, как мы запихивали Кольку в середину койки, чтобы выспаться?
   - А он, негодяй, портил пеленки, до тех пор, пока мы не догадались, что ему просто наша кровать нравится больше, чем собственная.
   - Да нет, он от холода писался. Какое все-таки замечательное время было! Съезды, пламенные трибуны...
   - Август 91-го...
   - Да, август 91. Как там было? - Она насупила брови и медленно начала, словно бы по печатному тексту. "Совершив государственный переворот и отстранив насильственным путем от должности Президента СССР - Верховного Главнокомандующего Вооруженных Сил СССР... - далее следовал список из 8 фамилий, - теперь она говорила уверенно и громко, - и их сообщники совершили тягчайшие государственные преступления, нарушив статьи - такие-то - Конституции и пр. Изменив народу, отчизне и Конституции они поставили себя вне Закона. На основании вышеизложенного, постановляю: сотрудникам органов прокуратуры, государственной безопасности, внутренних дел СССР и РСФСР, военнослужащим, осознающим ответственность за судьбы народа и государства, не желающим наступления диктатуры, гражданской войны, кровопролития дается право действовать на основании Конституции и законов СССР и РСФСР. Как Президент России, от имени избравшего меня народа гарантирую Вам правовую защиту и моральную поддержку. Судьба России и Союза в ваших руках. Президент РСФСР Борис Ельцин. Москва, Кремль.
   - Вот это да-а-а! - От восторга Павел не заметил, что стоит по стойке смирно перед Ириной.
   - На этом указе под номером 63 было существенное дополнение - ручкой была вписана подпись, дата - 19 августа - и время - 22 часа 30 минут.
   - Столько лет прошло... Неужели?
   - Пашка, - рассмеялась Ирина, - а я ведь тогда внутренне прощалась с жизнью. Да, именно так. Очень хорошо помню то, что чувствовала. Невероятное ощущение страха и восторга одновременно!
   - И у меня это было. Там на вокзале мне казалось, что начинается война, и я могу больше никогда не увидеть ни тебя, ни Кольку. Но был рад, что ты уезжаешь на юг, что там можно переждать переворот и смуту.
   - Помнишь, как нам на вокзале раздавали тот понедельничный выпуск-листовку газеты "Куранты" с указом Ельцина на одной странице и с текстами под общим заголовком "Заговор обреченных" на другой?
   - Меня тогда поразило, что все просили несколько экземпляров, прятали...
   - И даже милиционеры!
   - Ко мне потом сержантик подошел и попросил один экземпляр. Он побоялся взять у агитатора, но я ему дал.
   - Не испугался?
   - Почему-то нет, он мне еще свой номер телефона оставил на всякий случай.
   - А я, как села в поезд, так сразу в туалете заучивать стала, - вдруг придется избавляться?
   - Там же текста много было!
   - Хватило пяти посещений. Соседи, наверное, решили, что у меня понос. Я все-таки актриса, но ни одну роль не учила с таким энтузиазмом, - два листа за полчаса. На самом деле я была готова к тому, что могу не вернуться в Москву, не увидеть тебя. А листочек потом спрятала в лифчике. Не поверишь, чувствовала себя почти революционеркой. "При всем критическом отношении к Горбачеву, к некоторым его действиям, к форме избрания его не народом, а только депутатами, мы все-таки воспринимали его как Президента СССР. Что значит "в связи с невозможностью"? Простыл? Невменяем? Почему нет его официального заявления?.. Ясно, что большевики пошли ва-банк, и в стране совершен государственный переворот. Но народ на колени не поставить. Это - заговор обреченных".
   - Интересно посмотреть бы эту бумажку.
   - Хочешь, я найду?
   - Как-то глупо, праздник, гости...
   - Не бойся, это не долго. На нижней полке, где художественные альбомы стоят должна быть зеленая папка. Посмотри. Давай-давай, отправляйся, а то на кухне ты становишься опасным.
   - Пойду, пожую немного истории, если хозяйке еды жалко.
   - Мне не еды жалко - дизайн портишь.
   - Ты меня поэтому тогда из дома выставила?
   - Паша, я имею в виду только дизайн еды, а ты, как всегда, обобщаешь.
   В зеленой папке ксерокопию "Курантов" Павел обнаружил сразу. Теперь он заметил несколько грамматических и стилистических ошибок, непроставленные запятые, - редакторам некогда было вычитывать текст. Еще он углядел то, что в далеком августе 91 года ускользнуло от внимания, - это была ксерокопия указа Президента России, размноженная с факсового сообщения. Тогда телефон и факс были единственными средствами связи Ельцина.
   Павел неожиданно позавидовал сам себе, вспомнив невероятный энтузиазм и подъем. Вся советская история приучила его к тому, что никаких кардинальных изменений в жизни не могло произойти. Для карьеры нужно было вступать в партию, лизать седалища начальникам, для жизни - заводить знакомства с продавцами в магазинах, чтобы не статься без мяса и штанов.
   В глазах зарябило от мелкого шрифта плакатного "К гражданам России", подписанного Ельциным, Силаевым и Хасбулатовм, от лужковского "Обращения мэра Москвы к гражданам столицы", от "Указа" и "Пресс-конференции Бориса Ельцина". Впервые в советской официальной истории газету делали "по телефону" и доставили из Ленинграда в Москву, как "Искру" времен революции. Еще один листочек оказался "Сообщением Станкевича по внутреннему радио дома Советов 20 августа 1991 года около 18.00". Там тоже было много ошибок и опечаток, но главное заключалось в информации, - некоторые подробности предательства по отношению к законной власти с именами и хронологией по минутам. Заканчивалось это сообщение призывом "всех к мужеству, терпимости и по возможности предотвращения любых форм насилия", а также словами, которые 70 лет были под запретом в Советском Союзе, - "Да поможет вам Бог!", - впервые после 17-го года с заглавной буквы.
   Павел впился глазами в нечеткую фотографию танков на фоне собора Василия Блаженного, и по телу пробежала дрожь. Точно такая же дрожь, испугала его, когда он увидел танки Таманской дивизии, которые окружили здание Белого дома на Краснопресненской набережной. Все ждали арестов и репрессий. Все средства информации были блокированы путчистами, - телевидение демонстрировало историю победившей Одилии, "Радио России" прекратило вещание, "Эхо Москвы" вообще арестовали, и оно выходило в эфир подпольно. По улицам все ходили с радиоприемниками, ловили забугорные "голоса" и делились последними новостями, - шахтеры объявили политическую забастовку. Все боялись и ждали боя. Никто не сомневался, что жатва будет кровавой. Но чувство восторга на предстоящем "пире во время чумы" объединяло и сплачивало.
   Долой серую, будничную, размеренную жизнь! Пульс истории грохотал в висках и гнал на строительство баррикад. Павел улыбнулся, - сразу после отправления поезда он тут же поехал домой в маленький арбатский переулок, но не отсиживаться, как обещал Ирине. Он затолкал в рюкзак все съестные запасы из холодильника, залил кипятком термос, сгреб йод и бинты и проходными дворами стал пробираться к "Белому дому". По дороге ему встречались такие же люди - с глазами, горящими уверенностью в том, что это "последний решительный" бой для обретения подлинной свободы.
   Это была сама история! Не в замшелых учебниках и энциклопедиях, а живая, горячая, человеческая. И она проходила через сердце каждого, кто был полон решимости защищать. Действительно, защищать будущее своих детей. Наверное, так себя чувствовали участники штурма Берлина. Остановить этих людей, могла только пуля. Первые российские кооператоры гнали в центр машины с продовольствием и медикаментами, везли железобетонные балки для баррикад.
   А потом в тоннеле пролилась кровь. Павел опустил голову. Что же случилось с его жизнью за эти 10 прошедших лет? Почему все так повернулось? Деньги, деньги, деньги... Но ведь было же!?
   Мы обещали себе не забыть трех мальчиков, погибших той страшной ночью. А уже через год глухие слухи из героев сделали этих ребят неудачниками. Случайная, как оказалось, гибель их, успешно разыгранная политиками новой России, стала шестеркой, бьющей туза.
   Седой богатырь - первый российский Президент - яростно разил врагов демократии и - по совместительству - своих собственных, как потом выяснилось. Вся страна рыдала, припав к телеэкранам. Траурная трибуна, приспущенные флаги, щиты, которыми соратники прикрывали президента... Это было сильно! И очень похоже на жизнь. Стране, которую лишь недавно разбудили от спячки, все было внове. За считанные годы мы прожили несколько веков. Стремительность, с которой проносились события, нельзя даже сравнивать со сменой времен года. Неудивительно, что теперь мы - смертельно уставшая нация. Когда много потрясений, чтобы сохранить себя от них, защищаются безразличием.
   Ленивый русич попервоначалу изо всех сил отказывался понимать, что происходить в его стране. А в стране раскручивался центробежный маховик. И из нее, как протуберанцы из солнца, с треском и грохотом отлетали бывшие друзья-колонии. Первыми выдрали свои печенки прибалты. Они стряхнули нас, как пыль с несезонной обуви, и пали ниц перед Европой, - пустите нас, мы - ваши, а эти - СССР - завоеватели. SOS! - орали они на трех языках. И не могли не быть услышаны. Справедливости ради, - Павел тут же поправился, - надо заметить, что теперь они цапаются друг с другом. Инерция склоки велика, - пожирательная сила не успокоится, пока и самое себя не сожрет. Мал клоп, а другого считает еще меньшим и норовит покусать.
   Перед глазами промелькнули предшествующие события. Глухая война армян и азербайджанцев в Нагорном Карабахе, которая породила резню в Баку. Там снова, как в 1815 году, доблестные мусульмане вспарывали животы неверным христианам. В той мгновенной амнезии все забыли, что дети играли в общих песочницах. Павел до этого несколько раз бывал в Баку - пряном, многоголосом, веселом, как черноморская Одесса. Теперь же мало городов может потягаться с некогда современным Вавилоном - Баку - в расовой чистоте населяющего его люда.
   После Баку русские мальчишки, послушавшись приказа, порубили саперными лопатками мирных тбилисских женщин. Авторство приказа стыдливо замалчивается до сих пор. Ни у кого из бравых генералов и коронованных коммунистической партией правителей не хватило смелости сделать шаг вперед и признаться. И покаяться. По всему выходит, что восемнадцатилетние солдатики просто озверели и решили сходить в кровавую самоволку. Только вот интересно, сколько орденов и медалей в пересчете на порубленные жизни получили за эту доблесть заинтересованные лица?
   А уж после отделения бывшей советский республики новые - из старых - грузинские князья решили показать "кто в доме хозяин", и выбрали для этого свою гордость - красавец проспект Шота Руставели - и побомбили его всласть. Когда воду и свет в доме имеешь несколько часов в сутки, трудно судить, кто был прав в том споре? Только проспекта не вернуть. И на мальчиков русских с саперными лопатками уже не сошлешься. Может, и не было этих мальчиков? Павлу впервые пришла в голову эта шальная мысль. Неужели хитрые кавказцы "обделали" свои дела, а мальчишек заодно с генералами, замысловато подставили, как в кино - нужной комбинацией кадров?
   Потом у казахов возникли проблемы с ранней клубникой. Не поделили ее торговцы на рынке в Алма-Ате. В цене не сошлись. И от этой незадачи вся республика встала на дыбы, и через некоторое время тоже отошла на заранее подготовленные позиции - самоопределяться, попутно забрав с собой совершенно ненужный Байконур. Что с ним делать и как использовать, - казахи не сообразили впопыхах. Пусть постоит, подождет, может и сгодится. У хозяина ничего в закромах не пропадет, при нужде - и на гвозди сойдет. А пока - некогда. Революция! Слово-то какое красивое. Сделаем все вокруг казахское! Свое! А то, что русское население составляло 45 процентов от общего числа жителей Казахстана, - так это уже мелочи в горниле национального самосознания. Нечего было приезжать. Теперь вам покажем - целину!
   "Нет - руке Москвы!" - захлебываясь от праведного гнева, кричали в Минске. Нашим братьям-славянам тоже неудобно с нами в одной постели оказалось. Как дали стрекача! Да так резво побежали, - границы понастроили, таможни понатыкали.
   Потом "там можно" - решила таможня, и перестала миндальничать с проклятыми душителями-москалями, выворачивая сумки старух и сливая на землю бензин из стареньких машин. Так будет со всяким, кто пересечет границу "ридной". "Запорожец" - теперь иномарка, - грустно усмехнулся Павел. "Не съем - так надкушу", - задумчиво почесывали чуприну в Киеве, и раз и навсегда решили, что черноморский флот будет ходить под жовто-блакитным стягом. А чего с ним делать - с флотом - как кормить-обувать? Потопим, а не отдадим. Забрали же истребители, хотя сало на них возить - себе дороже, не сало будет, а бриллианты уже обработанные концерном Де Бирс. И не собираются гордо отдавать Крым. Ни вам, ни татарам, - что с того, что полуостров Никита Сергеевич Хрущев подарил сгоряча, али по-пьяни? Поди теперь - отними? Выкуси! "Нет!" - истошно вопят добрые хлопцы, - "Наш Крым! По закону". - Да возьмите. С людьми, с проблемами, с куском моря. Подавиться никто не боится. Только без нашего брата - курортника-москаля - как-то не получается. Не едет немчура, да и дядя Сэм нашел долларам лучшее применение.
   Весь мир объединяется. И только в нашей баньке тесно.
   Всем поперек души стал великий и могучий русский язык. Действительно, великий и, действительно, могучий. На каком еще языке можно одно и тоже признание в любви произнести с тремя смыслами? Нет, конечно же, смысл один, но оттенки...
   Я тебя люблю. Здесь главное, что Я тебя люблю.
   Тебя я люблю. Уже на первом месте Ты - тебя люблю.
   Люблю я тебя. Само чувство говорит.
   Или ...
   Павел шумно вздохнул и вынужден был признать, что емкость и образность делает русский язык не только невероятно красивым, но и сложным. Правда, в первую очередь это касалось нас самих. Не случайно бытовая лексика стремительно сокращалась, доходя у некоторых - особенно продвинутых индивидуумов - до словаря Эллочки-людоедки. Как плакались наши пещерные рокеры о неудобстве языка. То ли дело английский! - все четко и навсегда - подлежащее-сказуемое. И никаких тебе отступлений. Красота. I lоve you! И все тут!
   Теперь все наши бывшие братья по одной шестой части планеты срочно переводят, все то, что читали на русском языке. Ну и что, что нет собственных математических и лингвистических понятий, а мы: "Шарик, скажи - гав!" - "Gavs!" Минус - minus-s. Шекспира тоже придется переводить. Только вот проблема. Как? С русского, еще слишком памятного, или все же со староанглийского, которого, скорее всего, не знает никто, кроме нескольких москальских специалистов. Но, даже если они и есть. Много ли у бывших другарей незалежных и не оккупантских Борисов Пастернаков? На всех наберется? У нас у самих один был, да и тот, - в конце зарастающей тропы. Конечно, можно Лесю Украинку и Райниса с Чюрленисом провозгласить Шекспирами. Как бы сказало армянское радио: "Легко организовать производство глобуса Украины".
   Как-то в одной маленькой северо-кавказской республике проводился семинар, организованный союзом писателей и посвященный национальной драматургии. Павла послали на это мероприятие для отбора возможных кадров для кино. Собралось человек 70. Все они считали себя профессионалами. И с кавказским темпераментом всерьез обсуждали проблемы поствампиловской драматургии и своеобразие языка литературы для театра и кино. Во всей республики проживало 85 тысяч человек. Получалось по драматургу на 1200 жителей. Мощно! Особенно, если учесть, что письменным сам язык в республике стал чуть ли не в 1920 году.
   Он вспомнил свое возмущение от подобного национального высокомерия и так и не произнесенную гневную отповедь. Ему так хотелось поставить на место "зарвавшиеся" таланты, которые даже не потрудились поинтересоваться тем, что современный английский язык начал развиваться с 410 года, когда под ударами германцев пала римская империя. После этого германцы вторглись на Британские острова и осели там. А в V-VI веках туда же переселилась с континента большая часть их племен. Уже IX веке - подумать только! - основывается школа переводчиков. Пишутся хроники, летописи, церковная литература. Происходит объединение - древне-английский, латынь, уэкский, мерсийский, кентский, нортумбрийский - англо-саксонский, в общем. А там и скандинавы, и французы, и норвежцы, и датчане... А после в VII и VIII веках, - как это не смешно! - государственным языком в Англии был французский. Пройдет много-много лет пока напишет Чосер свои знаменитые "Кентерберийские рассказы", а потом Уиклифф переведет на английский язык Библию. И к XIV веку большинство населения перейдет с французского на английский. Реформация церкви, приведшая к возникновению протестантства, неизбежно вызовет интерес к образованию, к открытию университетов. Лондонский диалект станет объединяющим. И к концу XVI века английский язык, как общенациональный, полностью оформится. Но только конец XVI - начало XVII века - время эпохи Шекспира - станет фактически законодательным в формировании литературного английского языка.
   С 410 года до XVII века! Столько понадобилось Англии, чтобы родить создателя Гамлета и Короля Лира. Был ли сам Шекспир тем лицом, за которое его потом стали принимать и почитать три столетия спустя, - другой вопрос. России потребовалось 200 лет, чтобы дойти от Ломоносова до Чехова.
   "Кузнечик молодой
   Коль сколько ты блажен.
   Коль сколько для людей
   Ты счастьем одарен..." - Павел с удовольствием вспомнил выученное еще в школе стихотворение гениального помора.
   Подумаешь, шекспиры с пушкиными... Горячим кавказцам и 60 лет жаркой советской власти хватило. Лихачи! А, может, так и надо? "Смелость города берет!", - говаривал, кажется, Суворов. Что - века? Когда впереди маячит великая цель, - единый мусульманский мир! Чистота крови. Единство устремлений! И великие завоевания! Трепещите, неверные!
   - Господи! - Павел не замечал, что по его щекам скользят слезы. - Сохрани меня от вчерашних проблем на сегодня. И, если сможешь, то и на завтра. По крайней мере, дай мне время об этом не думать....
   ... не думать о матерях, бредущих по жирному чернозему, нашпигованному современным железом, в поисках косточек своих незабвенных мальчишек. Сыночки-сыночки! Почему не откликаетесь на материнский зов? В какой сырой земельке вы лежите? Почему не аукаются ваши смерти приснопамятным высокосидящим дядькам? Своих сыновей они на поле брани не пущают! Их сынки недосягаемы для воинского долга. Что горе матерей невозмутимым нашим правителям? Других детей нарожают глупые бабы. Куда они денутся, если лекарства сделать дорогими, а медицину - платной? Что с того, что сопливые девчонки оставят первенцев своих в детских домах? Это мы уже проходили - "Спасибо партии родной за наше счастливое детство!".
   Сильно занедужила страна, если у нее появились новые негоцианты - торговцы живым товаром. На очереди - открытие новых Америк, - чтобы было куда невольников свозить. Молятся матери, чтобы сгинувшие на необъявленной чеченской войне, родные их кровиночки, оказались в рабстве. Если не забьют их свирепые братья в папахах, может, удастся выкупить. Собой отработать. Найдите их! Найдите сыновей! Похороните косточки.
   Куда там! Нам отца-невольника русской революции - Николая II со свитою - сподручнее погребать. У народа денежки возьмем и ... в ямку закопаем. И путь он - народ болезный - молчит в тряпицу.
   Эта Богом то ли избранная, то ли проклятая страна, ни за что не хочет нести ответственность! Ни за святых, ни за праведных, ни за замученных, ни за убиенных... И моей вины, - Павел заскрипел зубами, - здесь больше, чем собственного веса. Ведь с моего молчаливого невмешательства в разные времена кучки зажравшихся нелюдей вершат судьбы миллионов.
   Жить - не жить.
   Сидеть - не сидеть.
   Платить - не платить...
   Каждый человек рождается свободным! И его тут же бросают в мясорубку идей, религий, законов и запретов. А потом то, что осталось, просеют через микроскопическое сито указов, инструкций и постановлений. И выпустят с памяткой о пользовании свободой.
   После этого несчастный будет бродить неприкаянным и всякого встречного-поперечного слезно выспрашивать - свободен ли он? И станут они вместе кручиниться, что невразумительно написано все в той памятке. Да и зачем им эдакая невидальщина-небывальщина - свобода? Век ее не видали, и живы остались!
   А невозмутимые наши поднебесные, сменив пятиконечную звезду на хищного орла о двух головах - обе бдят, как бы народ башки не поднял, - вслед за Пушкиным повторяют: "Нет правды на земле". А то, что "нет ее и выше", - мы и без них знаем.
   Кончается ХХ век. Как мы устали от него. Спустил он на нас тьму свою, опутал чертовщиной магической напоследок, закабалил кровью младенцев и невыносимой всеохватной ложью. Лицемерный, воинственный и жадный. Как мы торопим его - кончайся побыстрее! Подумаешь грешным делом, что нет нам после всего содеянного места на этой благословенной земле. И пусть приходят на смену - зеленые человечки. Пора уже.
   Очень уж бездарный мы эксперимент. Кто-то сильно погорячился, оставив этот вариант. Наваляли мы! - никаким потопом не смыть. Так и живем. И все время пытаемся построить другой мир. А чертежи-то - старые. Поначалу, все получалось новое. Будто бы и мы - новые. И страна другая. Но мы-то...
   - Ты чего в сумерках носом хлюпаешь? - Павел не заметил, как подошла Ирина и сунула ему в руку бутерброд. - Заешь свою историю, а то потом несварение будет.
   - Знаешь, Ирка, мне кажется, что я потихоньку ум теряю.
   - Ты осторожнее. Ум - не трава, по весне не отрастает.
   - А чего же мне делать тогда?
   - Смотри вперед.
   - А если глаза закрыты?
   - Тогда смотри внутрь себя.
  
  
   12 глава
   Благолепие
  
   Даша чуть не упала от боли. Как же ненавидела она детские каникулы! Для театра это было золотое время - два утренних и вечерний спектакль. Касса заполнялась сама собой. Детские садики, школы, сердобольные родители - все считали своим долгом приобщить детей к искусству. У самих детей никто, разумеется, не спрашивал, нужно ли им такое благодеяние? И потому они сопротивлялись, как могли. Малышня шуршала обертками от конфет. Те, что постарше - расстреливали безоружных артистов: кто был помилосерднее - плевался из трубок жеваной бумагой или горохом, а воинственные - стреляли из рогаток скрепками или алюминиевыми обрезками. Такая пулька вполне могла причинить увечье. Даша скосила глаза на голый сгиб локтя, так и есть, - из ссадины тоненькой струйкой сочилась кровь.
   Хорошо было только положительным героям. Даша, играя Бабу-ягу, с замираением сердца, выходила на сцену всю неделю. За кулисами ей быстро приклеили пластырь, и мужики пообещали доиграть спектакль за 15 минут вместо положенных 40. Надо только звуковикам позвонить, чтобы отматывали пленку на финал. Обойдемся без превращений, заодно и монтировщикам меньше работы - лес, как стоял, так и стоять будет. Добро и так победит - чего лишний раз декорации таскать? А до следующего спектакля всем можно будет спокойно поспать часок.
   - А помреж? - подала голос загримированная под лешего Оленька.
   - Ставьте бутылку - и обойдемся без докладной, - Михалыч в костюме медведя сам изнывал от "любви" к подрастающему поколению. - Побыстрее выкурим эти цветочки из нашего храма искусства!
   - Не радуйся, Михалыч, вечером ягодки собирать, - все сдавленно засмеялись. - На "Ромео и Джульетте" иногда приходилось сверху - из будки звуковиков - поливать холодной водой сцепившиеся в любовном экстазе парочки подростков. Они, налакавшись всякой дряни перед спектаклем, испытывали в темном зале любовное томление под классический текст.
   - Ольга, а ну изобрази! - Семен Лукич - ныне тощий Кощей, а в советские времена - Ленин в "датских" спектаклях, мечтательно подкатил глаза, вспоминая походку Оленьки-Джульетты.
   - Оставайтесь на поклоны, так и быть - выдам вам посвящение.
   - Побойся Бога, я погибаю в первом акте.
   - А вы хотите и рыбку съесть, и косточкой не подавиться?
   - Пошел занавес! - Михалыч дал отмашку ко второму действию.
   Мужики хмыкнули, потому что на поклоны Оленька выходила так, что у мужиков в первых рядах партера трещали пуговицы и расходились молнии на брюках. Оленька умудрялась так низко расстегивать блузки (а для костюмов в каждой пьесе, независимо от эпохи и автора, она заставляла для себя шить именно блузки) и так виляла бедрами, что с некоторыми особо впечатлительными зрителями бывали истерики.
   На все замечания по поводу несовместимости роли и таких поклонов Оленька неизменно отвечала, что в театре нет места голой правде и голой лжи. А чтобы ни у кого не возникало сомнений в ее правоте, подводила под "этот монастырь", как она называла театр, свою базу о том, что и ложь, и правда на сцене, прежде всего, должны быть театральны. Нет магии, нет тайны - нет и театра! Мертвой Джульетте все равно, а она в свои молодые годы должна иметь успех. И ведь имела! Когда в афише стояла ее фамилия, администрация могла быть спокойна - сбор будет! Ходили глухие слухи, что на Оленьку даже делаются ставки, - вывалится у нее грудь или нет? Во всяком случае, неизменные поклонники ее дарования всегда резервировали себе первые ряды партера. Театр от этого только выигрывал, взвинчивая цены на билеты вдвое.
   Даша хмуро улыбнулась и полезла на свое место в избушке на курьей ножке. Попутно, как всегда, пропустила в потемках ступеньку на лестнице и больно ударилась пораненным локтем. Хорошо, что звучала песенка, и можно было громко ойкнуть, не сдерживая себя. Она приготовилась к реплике, после которой предстояло совершить кульбит и вывалиться прямо к ногам Иванушки-дурачка. Она вспомнила, что Катька всегда пугалась в этом месте. Потом дома она долго путалась, пытаясь объяснить, чего боялась больше: того, что Иванушка струсит, или того, что мама расшибется? Даша тут же запретила себе думать о Катьке, чтобы не зареветь и не размазать грим.
   Она стала размышлять о том, что, наверное, Оленька права в своем максимализме, говоря про особую театральную магию. Если у тех, кто делает спектакль, внутри не горит огонь - творческий огонь, питающийся страстью, страхом, упованием, мечтами, - не будет успеха. Правда, в той апатичной и растительной жизни, которую вела Даша, успех был не нужен. Театр она, скорее воспринимала теперь не как возможность для созидательной реализации, а как способ преодоления стылого одиночества. Ее спасало то, что она была подлинной актрисой, и играла на сцене на уровне рефлекса на провокацию. Она машинально меняла поведение и способ существования от смены драматургических обстоятельств, даже не замечая этого. Ее выручала многолетняя практика. То, что всегда заботило любого артиста, а именно цель - через текст выйти на понимание роли, - ее не занимало. Даже страха забыть слова у нее теперь не было. Случившаяся трагедия странным образом неожиданно переплавилась в то, что не имело объяснения, - в органику. Если бы Даша была в другом состоянии, то несомненно порадовалась бы за себя, - это было отличие хорошего актера от плохого. Так и в жизни. Есть органика - нет органики, есть обаяние - нет обаяния, есть ум - нет ума, есть совесть - ... На самом деле никакая совесть ее не волновала, главное - лишь бы не было срыва. Ей надо было доиграть спектакль и постараться избежать истерики.
   Дома в лихорадочном, полубредовом состоянии она смотрела на экран телевизора - шла трансляция соревнований по фигурному катанию. Постепенно лавина музыки пригвоздила ее к креслу, даже шевельнуться не было сил. Это был шок, который выбил все только что бывшее и давившее своей тяжестью.
   Она даже задохнулась от этих звуков и мельканий и вдруг поняла, что находится в вакууме - исчезли заботы, мысли. Ею овладело странное взвешенное состояние, которое бывает, когда долго смотришь в одну точку. Экран, ударив по глазам и ушам, дал покой. Даша улыбнулась, страх перед истерикой теперь выглядел смешным и нелепым. Вернулась способность мыслить.
   Вспомнился институтский педагог - вальяжный седой сибарит. Он любил печально рассказывать о тихих средневековых городах без орущих на все лады достижений цивилизации: магнитофонов, телевизоров, радиоприемников. С тоской говорил про то, как там жили несуетные и основательные жители.
   - Я тоже не хочу суетиться, - Даша тяжело вздохнула, - хочешь-не хочешь, а за окном... гудят машины.
   На экране высокий парень ловил партнершу после очередной подкрутки. Фигуристы закончили выступление и ждали оценок, а замедленной съемкой повторяли наиболее удавшиеся элементы программы. И Даша вдруг открыла для себя какие-то связи...
   Вероятно, из мечты человека - продлить миг красоты - был придуман танец на льду, - протяжный, плавный, с величавым и гордым скольжением и легкой раскованной пластикой. Потом этого показалось мало, захотелось большего, невозможного - задержать и растянуть во времени эту красоту. И тогда придумали рапид - замедленную съемку. С каким восторгом смотрится не просто движение на сверкающей поверхности, а невесомое парение, недоступное физическим возможностям человека...
   Неудержимо захотелось летать.
   Летать, как раньше, в детских снах.
   Легко.
   Высоко.
   Беспрепятственно.
   Лихо пикировать вниз, ракетой взмывать к облакам и мчаться навстречу солнцу, как когда-то взлетел Икар. Правда, Даша и теперь летала во сне. Но полеты эти не имели ничего общего с той раскованной свободой детских снов. Теперь она летала низко и медленно, все время натыкалась на какие-то препятствия. И солнце уже не светило ярко и призывно. Было сырое небо. И огромная черная сетка, словно кольчуга, не позволяла приближаться к облакам, а давила к земле.
   Из нынешних полетов ушло ощущение восторга. Но она была рада и таким - усеченным и неполноценным. И каждый раз, просыпаясь после такого сна, с волнением гадала: "А не в последний ли раз летала?" Теперь, со смертью дочки, полеты прекратились, но, может, они еще вернутся?
   Перед глазами проявилось далекое детство, - большой дом, сад, цветы и грядки зелени. Она - маленький двухлетний карапуз - перед огромным розовым деревом. Как-то так случилось, что она никак не могла вспомнить, что это было за дерево? А теперь ясно увидела - то был большой куст чайной розы. И высоко в небе самолет чертил бархатную белую бороздку. Стало трудно дышать от нахлынувших запахов - розы, сирень... И цветущий виноград.
   Бог мой, цветущий виноград! Разве может сравниться что-нибудь с запахом цветущего винограда?
   - Мама, мамочка, - зашептала Даша, и слезы тихо покатились по щекам, - цветущий виноград...
   Этот виноград из детства, большой куст обыкновенной розы, радужная игра солнечных зайчиков в сетках паутины, которая переливалась в гордых вырезах виноградных листьев безоблачного дня...
   Даша пила, обжигаясь, отвар айвовых листьев и плакала. От несправедливости ли, которая отняла у нее ребенка, от невозвратности ли прошлого, от ушедшего детства? Или от невозможности в сегодняшней ее жизни тонкого запаха гибкой лозы? Запаха надежд. Она еще тихонечко всхлипывала, успокаиваясь, но дрема уже начала обволакивать ее ускользающее сознание...
   ... в пустынных улицах гулко цокали каблуки.
   - Какой чистый воздух, - подумала она, - его хочется пить, - и сделала большой глоток, но закашляла, подавившись. Смеясь и вытирая выступившие слезы, она юркнула в проходной двор. Домой идти не хотелось. Маленькая душная комнатенка с разным барахлом, никак не укладывалась в этот день. Возвращение в нее казалось продолжением будней - обыкновенных, привычных. А сегодня был день!
   Как это прекрасно, когда с утра - солнце.
   С утра до вечера - солнце!
   Огромное, ослепительное родное!
   "Свет, мой, солнышко, скажи, да всю правду доложи", - переделала она, очень довольная выдумкой.
   Доложи-доложи-доложи...
   Расскажи-расскажи-расскажи...
   ... поделись, объясни, посоветуй, подскажи-и-и!
   Подскажи, Господи!
   Спасибо! Спа-си-бо! За этот день, за солнце! Спасибо за воздух, за деревья, за траву.
   За него!
   Как это здорово, - сесть в электричку и поехать. Все равно - куда. Выйти на остановке с плакатом во всю платформу "траву не рвать!", и топать по шуршащим листьям, и собирать грибы, которых видимо-не видимо. Они рыжие - лисички или рыжики. Их надо куда-то складывать. В узелок из косынки. А потом все придется выбросить и растоптать окончательно и непочтительно, потому что пахнущие комочки окажутся банальными поганками.
   После них придется долго-долго мыть руки в зеленом от ряски заброшенном прудике. В его стоячей воде медленно, как на пригрезившемся балу, закружатся два маленьких газетных кораблика. Один упадет на бок, но другой будет стойко держаться на плаву, несмотря на уже изрядно подмоченную репутацию.
   От прудика хорошо пойти незаметной тропинкой, доверившись ее заброшенности. А как здорово играть в футбол маленьким круглым голышиком! Можно кричать, бежать, целоваться, сидеть на большом белом камне, - никто не увидит, не одернет, не потревожит укоризненным взглядом.
   Лето.
   Теплынь.
   Синь поднебесная.
   Счастье.
   - Хочешь, я подарю тебе это небо?
   - Хочу!
   - Бери, оно твое! - щедрые глаза близко-близко. Голубые, бездонные, родные. - И эту тропику. Больше ничего у меня нет, но этот день - тоже твой! - На протянутой ладони - земляничные розовые крохотульки. - А вечером я подарю тебе все звезды!
   Серьезно, не улыбаясь. Среди света и воздуха. Только дышать отчего-то ужасно трудно.
   - Спасибо, - еле шевельнутся губы, - я беру твои подарки.
   - Правда? - не поверят глаза.
   Она окажется внутри сильных рук, и кроны деревьев бешенно завертятся, как в старом черно-белом кино про войну и любовь...
   - Не опускай меня на землю, не опускай, - будет стучать кровь в висках...
   - Убьешь, дубина! - заорал сшибленный старичок.
   - Извините, я не видела...
   - Дома сидеть надо, а не шляться по ночам, - недружелюбно огрызнулся прохожий.
   - Не мешай, прочь из моего сна!
   - Малохольная, - ворчун запрокинул голову в небо, - малохольная...
   Конец сонной свободе. Это не старик, это - будильник. Но Даша упорно не стала просыпаться и, глядя на мерцающие звезды, поплыла в свой бесконечный день.
   - Воздух-то какой...
   Благолепие...
  
  
   13 глава
   День рождения сына
  
   - Привет, зятек.
   Павел вздрогнул от неожиданного появления тещи.
   - А где Колька?
   - Он через пять минут придет, к другу заглянул. Иди сюда, - Людмила Степановна поманила его пальцем в свою комнату. - Это тебе.
   Павел развернул небольшой пакет и охнул. На кресле лежал свитер крупной вязки из настоящей деревенской шерсти, такие же носки, варежки, шапочка и шарф.
   - Они мягкие, ты не бойся, - теща обмотала вокруг его шеи шарф, водрузила на голову шапочку и потащила к зеркалу. - Вот!
   Павел посмотрел на свое отражение и заметил, что по щеке медленно сползает слеза. Отчего-то он не устыдился ее и порывисто обнял женщину.
   - Что ты, что ты, не надо Павлик! Кто тебе еще свяжет? Не чужие. Моей не угодишь, - все по бутикам покупает...
   - Спасибо, спасибо, - он уткнулся в большую тещину грудь и то ли от ее теплоты, то ли от жалости к самому себе, расплакался, как пацаненок.
   - Ты на меня, зятек, обиды не держи, - она гладила его по седеющей голове, и странная нежность заполняла ее сердце - нежность к большому и, судя по всему, несчастному мальчишке. - Глупый ты глупый. Небось, так и не женился?
   Павел молча замотал головой.
   - Седина уже заблестела, а ты все со своей пресловутой свободой носишься. Или Ирку до сих пор любишь?
   В ответ он еще сильнее вжался в ее тело.
   - Да что ты, Павлуша, не надо, а то я тоже разревусь. Ей теперь никто не нужен. Она замуж за свой бизнес вышла. Носится целыми днями по городу, как угорелая. Кольку совсем забросила, отделывается игрушками да репетиторами, а мальчишке внимание нужно, тепло родительское. Ты его забирай иногда, - пацану отец нужен. А хочешь, и я к тебе буду приходить? Убираться там... готовить... Хочешь?
   Павел, не поднимая головы, согласно замычал в ответ.
   - Ну, вот и ладненько. И договорились. Но только ты ничего Ирке не рассказывай. Ну, ее, потом оправдываться. А зачем нам с тобой лишняя головная боль? Пойдем, там уже гости собираются.
   Павел плохо различал сидящих за праздничным столом. Есть расхотелось, хотя желудочному соку было от чего прийти в восторг. Позволить же себе напиться он не мог. Больше всего хотелось удрать с сыном. Погулять по улицам или побегать с Рони. Вместо этого он вынужден был поддерживать глупые разговоры о ценах, курсе доллара, искусстве и телевидении. Жена представила ему сидящих, но он даже не стал их запоминать - зачем? Вначале, правда, пытался угадать, кого из сидящих мужчин, жена выбрала в любовники? Но все были с женами, а Ирина его намеков не поняла, хотя, может, просто забыла.
   Как он ненавидел такие посиделки! Родители устраивают праздник для детей, а дети на нем оказываются лишними. Колька сидел на почетном месте во главе стола, насупившись, ведь он даже не смог, по-настоящему, поблагодарить отца за Рони.
   - Нет, вы только подумайте, мало того, что я по таксе заплатила за этот вшивый анализ столько, сколько стоит диван средних размеров, так мне еще намекнули о благодарности! Понятно, когда такое происходит в обычной городской поликлинике, но в дорогой платной клинике?..
   - Я помню байку, которую мне тетка-стоматолог рассказывала. Когда Сталину приносили на подпись списки профессий для приказа на увеличение зарплат, то он всегда вычеркивал продавцов и врачей.
   - Это еще почему?
   - Он говорил, что продавец и так наворует, а хорошего доктора прокормят больные.
   За столом все засмеялись. Павел оценил мудрость генералиссимуса и подумал, что в чем в чем, а в этом "отец народов" был прав.
   - Все продается.
   - Это тебе хотелось бы, чтобы все продавалось.
   - Можно подумать - ты бесценная и непродажная.
   - Можно.
   Дамочка с кукольным личиком кокетливо подкатила глаза.
   - Ой-ой-ой!
   - А вот и не ой.
   - Да они просто в цене не сошлись.
   Куколка обиделась и поджала губки.
   - Я тут бабенку одну по телеку слушал, она какие-то данные обобщала. Так вот по ним выходит, что... - лысый толстяк крякнул и покосился на Кольку, - "ночные бабочки" не продаются, как все считают, а просто сдают себя в прокат, как видеокассеты.
   - И это правда, - куколка злобно посмотрела на лысого. - Продаются те, кто замуж выходит.
   - Да все сегодня продаются. Говорят, что монакские принцессы "Плейбою" тиражи поднимают.
   - Да чего там принцессы! Наш Горбачев пиццу рекламировал.
   - А мог бы презервативы.
   - Не мог.
   - Это еще почему? Славное прошлое не позволяет?
   - Возраст. Кто ж ему поверит, что резинка - самое надежное средство? Вот и жует он пиццу от расстройства.
   - Фу, ничего святого.
   - За этим надо в Храм Христа Спасителя. Там можно святость по сходной цене приобрести, да еще на доску почета попасть - золотом имечко твое драгоценное на века выбьют.
   - Как вы можете?
   - А что такого я сказал? У нас совсем недавно бандиты чеченские в национальных героях ходили на одном из каналов. А когда лавочку прикрыли, так вся "прогрессивная интеллигенция" - по пять рублей за каждого ненужного инженера - воем изошлась. Свободу слова ей, видите ли, перекрыли. Да если хотите знать, такого разнузданного беспредела в журналистике, ни одна страна не позволяет. А нашим писакам все мало, им кажется, что без их драгоценного мнения заводы остановятся. Всему есть рамки, и свобода ничем не отличается от любого другого понятия. Им все кажется, что свободой слова обладают только они. Надо уметь так лихо приватизировать то, что по праву принадлежит каждому гражданину. На самом деле свободой слова обладает каждый человек. И это совсем не то, о чем вещают журналюги, записавшие себя в идолы и проплаченные заинтересованными структурами. А про мальчишек наших кто подумал? Им-то что теперь защищать? Банки? Кого в горных перевалах прикрывать? Нам все кажется, что это не про нас, далеко.
   Высокий, по-военному подтянутый мужчина шумно отодвинул стул и вышел на балкон. Павла полосануло по сердцу странное чувство, которое он испытал десять лет назад, и вернувшееся во время чтения потертого на сгибе указ Ельцина. Чувство истории, которая рядом с тобой.
   - Слушайте, давайте лучше про искусство. Не знаю, всем ли это заметно, но мне кажется, что все хорошее обязательно ругают, а всякую гадость - типа джаза, авангарда и прочей ерундистики - непременно хвалят. Такое зеркало кривое. Только в советское время все наоборот было. Попробовал бы кто-нибудь тогда про мазню Малевича всерьез рассуждать. Или книжки новые почитаешь - удавиться хочется. Автор на тебя дерьмо свое подсознательное выливает, комплексы нереализованные на бумагу переносит - и радуется! - гениальность изображает.
   Павел был почти согласен с дамой, у которой штукатурка была нанесена даже на шею, если бы не одно но. Это "но" выражалось в амбициозной агрессии, в высокомерной позе защитницы культуры. Как же он устал от подобных дамочек на телевидении. Он испугался, что теперь разговор начнет крутиться вокруг разного рода "нетленок", но его спасла сидящая рядом клуша.
   - Мне мой психоаналитик советует поменьше болтать. Оказывается, мужики раздражаются на женские монологи. Что ж мне теперь, молчать все время?
   Павел краем глаза оценил габариты говорящей и согласился с ее незнакомым советчиком.
   - А ты не молчи, ты делай вид, что слушаешь. Они это очень любят. Мужикам, вообще, кажется, что в женщине главное - даже не ее экстерьер, а умение следить за их бредовыми мыслями.
   - Дорогой, ты хочешь, чтобы я была паинькой? Только и ты тогда будь умницей. Все-таки не зря я столько плачу за сеансы психоаналитику.
   Она так старалась акцентировать внимание на самом факте присутствия в ее жизни психоаналитика, что это вызвало у Павла тошнотворный позыв. Но когда она присосалась к жирным от соуса губам супруга, Павла чуть не стошнило. Вид целующихся жлобов - это уже был предел его толерантности! Он подмигнул Кольке и показал глазами на дверь. Сын понял сразу. Они осторожно прошмыгнули к вешалке. У самого выхода Павел наткнулся на тещу, она держала в руках пакет со своим вязанием.
   - Вот и умнички! Нечего глупцов слушать. Собачку с собой возьмите, - она погладила Рони по голове. - Ты молодец, Пашка, такую умную псину привел. У меня теперь отрада будет.
   - Бабушка, его папа мне подарил.
   - А ты не жадничай, - Павел поправил сыну непокорный чубчик. - Должен же кто-то заниматься Рони, пока ты в школе?
   - А я не подумал. Ладно, бабуля, будем делиться.
   Они вышли из дома в теплый осенний вечер. Москва непривычно долго не подпускала к себе зиму. Вот-вот должны были зажечь фонари. Колька носился с Рони по детской площадке. Он подбегал к отцу, приподнимался на цыпочки и чмокал его в покрывающуюся щетиной щеку. У Павла перехватывало дыхание. Такое простое дело - собака. А сколько счастья входит в детскую душу вместе с ней. Он с тоской вспомнил свое детство, когда умолял родителей купить ему щенка. А ведь Рони - первая собака и в его жизни. Наверное, даже в детстве он был одиноким. В его ребячьей голове собака олицетворяла друга. Настоящего преданного друга.
   У них во дворе жили старики - муж с женой - дедушка Боря и баба Тося. Странные такие. Всегда ириски у них можно было попросить или дешевое печенье. Они цветы по весне высаживали, за кустами сирени и черемухи ухаживали, кормушки развешивали на деревьях, кошек приблудных кормили. А как-то зимой подобрали песика, обычную дворняжку с обожженным боком, - кто-то обдал кипятком. Собачку назвали Шурой и полюбили ее все. Надо сказать, что она была смышленая и молчаливая, но на незнакомых пьяниц лаяла.
   Когда баба Тося умерла, дедушка Боря заболел. Он слег и долго болел. Потом поднялся, говорили, что его выходила племянница за прописку. Это было похоже на правду, потому что она стала жить в его квартире. Но Шурика за что-то невзлюбила, и однажды все во дворе заметили, что он пропал. Пьяные мужики, распивающие теперь без опаски водку на детской площадке, сказали, что они за бутылку, отвезли пса в лес. Девицу люто возненавидели, но сделать ничего не могли. Подружки бабы Тони съездили на кладбище и поплакались на могилке, а на обратной дороге в кустах сирени встретили Шурика.
   Потом они всем говорили, что это баба Тоня его нашла и вернула во двор. За несколько дней он отъелся и снова стал гонять пьяниц. В квартиру Шурик больше не вернулся, хотя дед Борис его звал. Однако, оказалось, что Шурику очень плохо одному, - он все время старался крутиться рядом с людьми, но к племяннице не подходил. С энтузиазмом служил всему двору, - старушек сопровождал в аптеку и поликлинику, с хозяйками стоял в очередях, а вечером встречал мужчин на остановке. На него спокойно можно было оставлять коляски со спящими младенцами. Когда мальчишки выросли и стали встречаться с девушками, то, объясняя подругам свой адрес, обязательно добавляли: "Во дворе живет Шурик".
   Когда Павел вернулся из армии, Шурика уже не было. От старости он стал плохо видеть и случайно попал под автобус. Хоронили его всем двором, а мужики прибили к стене дома самодеятельную хромированную табличку, которую сделали на заводе, - "Здесь жил Шурик - замечательный пес, который был человеком". Павел подумал, что надо бы обязательно свозить Кольку к дому своего детства и показать эту табличку. Но этот замечательный порыв, как и многие другие, прожил в сознании всего несколько минут. А если бы Павел попытался его осуществить, то столкнулся бы с горьким разочарованием. На месте двора его детства, который составляли заводские пятиэтажки, теперь красовался высотный дом для "новых русских" - с подземной автостоянкой, собственным бассейном и огороженной от посторонних территорией.
   Рони бегал за Колькой, весело повизгивая. Непонятно было, кто из них чувствовал себя счастливее. Павел сделал несколько попыток догнать парочку, но быстро сошел с дистанции.
   - Папка, надо спортом заниматься.
   - Надо, сынок, надо. Некогда.
   - Взрослым всегда некогда.
   - Молчал бы, мама сказала, что ты бросил борьбу.
   - Пап, она на меня и так столько всего навалила, - мы с бабушкой еле-еле успеваем отбиваться. Я в бассейн хожу.
   - Как там с рекордами?
   - Да ну их, рекорды. Мне просто плескаться нравится. А в борьбе надо обязательно кого-то победить, это противно. Некоторые, когда проиграют, ревут, как девчонки. Мне их жалко.
   Значит, не нравится Кольке борьба. Павел задумался. Хорошо это или плохо? Наверное, по нынешним временам скорее плохо, чем хорошо. Сегодня для достижения цели необходимо честолюбие, напор, агрессия. Лакомые кусочки у жизни выхватывают те, кто не слишком заботится о соблюдении честной борьбы. Слишком часто в последнее время он наблюдает победу хитрых и ловких над умными и порядочными. Естественный отбор. Слава Дарвину! Чтобы чего-то достичь, добиться успеха приходится поступаться незамутненностью помыслов. А у мальчишки, похоже, совсем нет честолюбия. Без честолюбия в нашем мире легко можно пропасть, особенно, если противника жалко. Он-то уж точно, тебя жалеть не будет и в следующий раз, когда отрыдается дома, обязательно вырвет победу. Проигрыш честолюбца - почти гарантированный призовой финиш в будущем.
   Павлу показалось, что он впервые видит своего сына. Какой же он идиот! С мальчишкой надо всерьез общаться. Парень становится самостоятельным, ему нужны и советы, и примеры. Он уже вырос, а отец, как выяснилось, этого и не заметил. В доме - две женщины, причем, матери постоянно некогда, а бабушка явно всегда на стороне внука. "Сыночка, мальчишечка мой дорогой", - от нежданной нежности у Павла защемило в груди.
   - Папа, а я боюсь домой возвращаться, - Колька жался к ноге точно так же, как это делал Рони.
   - Не бойся, они уже все, наверное, разошлись.
   - Я не поэтому. Мы с Витькой вчера играли...
   - Ты деньги проиграл?
   - Не-а. Мне мама игру подарила. Там такие резиновые зверюшки, ими можно штампики делать...
   - Ну, и что?
   - Так мы с Сашкой соседским всю стенку проштамповали.
   - Мать видела?
   - Только бабушка.
   - Хочешь, я маме скажу, что это я сделал?
   У Кольки заблестели глаза, но потом он подумал и отказался.
   - Она не поверит.
   Как ни странно, Ирина не стала ругаться. Она похвалила их за то, что предпочли свежий воздух, бессмысленным разговорам. И тогда они, осмелев, рассказали ей про стенку. Она долго смотрела на бегущих в разных направлениях бегемотов и сказала: "Бегемотам одним скучно. Надо расселить остальных зверей, но с умом, чтобы никому не было одиноко". Колька смотрел на мать во все глаза, а Павел...
   А Павел решил, что попробует вернуть себе жену. В дверях, прощаясь, она протянула ему сложенный листочек.
   - Ты потом дома его внимательно прочитай. Мне это в свое время помогло. А с твоей программой... Я ничего не обещаю, но попробую что-нибудь придумать.
   Домой Павел возвращался в приподнятом настроении. Как ни странно, в голове звучали отрывки из застольных разговоров. Он прокручивал их, словно на монтажном столе, и думал о том, как одинаково ведут себя все люди, когда спиртное развязываем им языки.
   Как не пожалеть заблудшие души. В поиске истины легко сойти с верной дороги (и где она?) на тропку, ведущую к помойке. А там - сонм спасителей человечества: роятся секты, всякие "духовные" практики, кружки оборотистых проповедников - ловцов нестойких душ и больных тел.
   Мы потребляем.
   Нас потребляют.
   Китч - знамение времени.
   Модно осенять себя крестом, восхищаться авангардом, ходить в казино. Из кожи вон надо быть "продвинутым". Извращение - флаг продвинутости. Высокомерие - способ существования. Грех - целеполагание.
   Искусство заглатывается пассивными ведомыми особями на десерт. Оно стало нормой быта. Из духовного постижения превратилось в обыденый товар - в упаковке и с ценником.
   Ах, духовность!
   Эй, духовность!
   Ух, духовность!
   - Посмотрите, как батюшка похудел во время Великого поста!
   - Вытри губы, в церковь пришла, шалава!
   - Как, если бы вы только знали, возвышает меня молитва... Нет, вот эту после обеда читать надо, нехристь!
   - Дали? Ну, конечно! Ясно!
   - Чинквеченто? Как же, как же! Прекрасный курорт. Бывали. Знаем.
   - О, этот красный квадрат! Не могу ничего с собой поделать, стоит только взглянуть, - целиком погружаюсь в него. И - море блаженства, постижение космоса.
   Осанна Создателю! Заканчивается век всеобщих профанаций и авангардистских изысков для богатых неучей. Лихо брат художник научился наживаться на негоциантах, - соединил три точки черной линией, поставил жирную кляксу, - платите и исследуйте потемки моей души. А я тут - в стороночке - постою, погляжу, как вам новое платье короля?
   А еще приклею пустые жестяные банки к вонючей куче дерьма, свечечку зажгу, чтобы как у людей, и корову с развороченной задницей рядом поставлю, - кто там первый? И смокинг, пожалуйста, не забудьте надеть. Вернисаж, мать вашу! Потом за икоркой и теплым шампанским в бумажных стаканчиках покалякаем о путях-дорогах современной художественной культуры. Попечалимся, что наши достижения до народа никак не дойдут. Поохаем на недостаток воспитания и образования. Чужого, разумеется.
   Павел посмотрел на часы и резко затормозил у автобусной остановки, вспомнив, что так не позвонил на работу. До полуночи оставалось несколько минут - можно рискнуть и набрать номер Людочки. Она расстроено сообщила, что съемка на завтра отменяется, - поганец, как всегда, не проплатил вовремя аренду павильона. Павел был не прочь поболтать еще, но увидел группу агрессивных подростков. Он быстро смерил взглядом расстояние до машины и понял, что добежать не успеет. Противный липкий пот мгновенно выступил на спине. От отчаяния, что сейчас все может и закончиться, он неожиданно заорал в трубку опешившей Людочке: "Да пошел ты в Иерусалим! Если завтра не будет бабок, я тебя на счетчик сажать не стану. И на азеров твоих мне плевать, - я со своими орлами подлечу! Мы тебе такой хвост соорудим, что ты про пятую точку вообще забудешь! Жду утром, лапонька!" Павла трясло, но боковым зрением он отметил, что компашка была в столбняке, и тогда, на волне куража, он подошел к пацанам: "Мужики, есть чем засмолить"? После глубокой затяжки, сплюнув первую слюну, он быстрым шагом двинулся к машине, - завод проходил, в таких играх главное - не пережать.
   Около его машины приткнулся милицейский "воронок". "Где вы были бойцы, минуту назад?" - неприязненно подумал Павел и увидел подпирающего опору остановки пьяного. Менты подошли к нему с двух сторон и приняли за локотки. В этот момент мужик вырвался и со всего маха шмякнулся в придорожную лужу: "Нате! Берите меня!" Со смехом: "Поживи мокрым", - стражи порядка отъехали от тротуара. Мужик заметил Павла, сделал несколько загребательных движений, понял, что без посторонней помощи выплыть не удасться, и заорал: "Не проходите мимо, русского человека топят!" Павел подал руку, но, чтобы исключить дальнейшее братание на почве национальной идеи, быстро включил зажигание. Настроение постепенно вернулось в русло неспешного философского созерцания.
   Сиди, "Мыслитель", сиди. Рано тебе разгибаться. Думай. Похоже, есть о чем. Тебе. А нам - некогда. Время - вперед! "Новости" ждут. Убили-взорвали-сняли-развелись-нанюхались-доигрались... Свели все на "нет". Полная девальвация.
   Девальвация... девальцация... девальвация...
   Декорация.
   Декламация.
   Делегация.
   Депортация.
   Демонстрация.
   Демилитаризация.
   Денационализация.
   Дискриминация.
   Ужасно понравилась эта игра словами, даже скорость подскочила, - так "завел" Павла поиск понятий на букву "д". Он несся по пустой мерцающей светофорами Москве и кричал во весь голос. Ему казалось, что он единственный человек, который не спит, в этом огромном величественном городе.
   Деформация.
   Дефлорация.
   Драматизация.
   Декларация.
   Демократизация.
   Динамика.
   Дипломатия.
   Диалектика.
   Диктатура.
   Демагогия.
   Депрессия.
   Демонизм.
   Дьявольщина.
   Кризис.
   Всеобщая дьяволиада.
   Вот оно! Полное окончательное "д"! Величие формотворчества. И форма тебе. И творчество налицо. И как прелестно заменяет чувство. А чувственность - чувствительность. Удобно и престижно - ковыряться в теле. Не наслаждаться совершенством линий и безупречностью вида, а поглубже, - задницу вывернуть, вибратор пристроить, гирьки к соскам подвесить - и на площадь! Все должны лицезреть проявления жутко талантливой индивидуальности!
   Видали? Что, плохо видно? Быстренько силикон закачаем, татуировочку изобразим. Господи, чем еще себя отметить, чтобы отличаться от других? Как бы ни на кого не походить? Ухо отрезать? Жалко, свое. Лучше вот - гребень покрасить, трусы снять, кольцо - в ноздрю, а на груди девиз - "я и секс - близнецы-братья!" Завидуйте! Я - гражданин мира! Я космополитично объединяю собой вселенную. Продвигайтесь за мной!
   Да куда вам? Ретрограды-консерваторы. Рисовать, говорите, уметь надо для живописи? Серость несовременная! Отстали от века. Щас жопу в краску и - на холст! Думайте высоколобые! Чешите репы свои. Вот вам пятна Роршаха - исследуйте потемки моего сознания - современного. Изучайте. А я пока копытами подрыгаю в ночном кабаке и с наркотой в плотные слои атмосферы прогуляюсь, пеперихнувшись с парой-другой таких же, как я, особей. Культ у нас особенный. Дерьмо подавай. Такие уж мы, интеллектуалы начала ХХI века.
   Китчевая культура.
   Китчевый потребитель.
   Китчевая власть.
   Китчевое существование.
   Дешевый ширпотреб плодится и сублимирует на окультуреном поле, безжалостно манипулируя темным сознанием интеллигентов в первом поколении.
   Культура - в массы! Великий позор. С ним ХХ век заканчивается и новый начнется.
   Подлинная культура - духовный подвиг! И создателя. И потребителя. Куда как легче с китчем. К самости! Побег за вседозволенностью. Неонацизм - его естественное явление. Тысячу раз прав Освальд Шпенглер, говоря, что для возникновения войны достаточно двадцати трех лет, - успеет подрасти поколение, не знающее войны. Идеи мирового господства живучи. Их простым благосостоянием не заткнуть. Владимир Соловьев настаивал на том, что мир лежит во зле. И взаимное уничтожение заложено в сути живого. Преодолеть это - цель личности.
   Павел включил радио и пошарил по шкале в поисках классики. Он вдруг обрадовался тому, что его никто сейчас не видит и не может подслушать мысли. Сам себе он казался немного... странным, но, как говаривал классик, "не странен кто ж"? Хотя, если говорить совсем честно, в 40 лет трудно найти нормальную, адекватную по всем параметрам личность. Да и откуда? Сначала были этические запреты на саму идею Бога, затем мучения сексуального характера, потом возрастные страхи, связанные с размышлениями о "жизни после жизни", а уж сама жизнь в эпоху перемен... Попробуй после всего этого найти на просторах России хоть одного человека без психических отклонений?
   Слава Создателю, что хотя бы все так быстро меняется, так мелькает перед глазами, что невольно начинаешь приучаться к новой реальности и адаптируешься к переменам. Потому, наверное, нам скучно в любой другой точке мира, - нет компенсации темпа. Неожиданно в салоне зазвучала медитативная музыка с шумом прибоя. Сразу захотелось этой самой компенсации темпа. Поехать куда-нибудь, где люди живут неспешно, например, в Индию или Непал, и зарядиться покоем перед окончательным жизненным рывком, перед прорывом к подлинной самости.
   Как прекрасен путь Будды! Через бесконечную цепь рождений - реинкарнацию - последовательно дойти до нирваны. И полностью освободиться от индивидуализма. Осуществить божественную эволюцию и разрушить границы, сковывающие дух. Только это - попрание материального изобилия. Многим ли подобное по сердцу? Бедные мы, бедные. Нам нечего отдать, разве что - деньги... Страх, всеми движет страх потери.
   Павел почувствовал, что ему становится душно, и опустил стеклоподъемник. Холодный ночной воздух приятно студил лицо. Где-то впереди на горизонте в темном небе полыхнула молния, и прокатился далекий гром.
   - Вдохнем полной грудью, распрямим плечи, - дождь собирается! Отмой землю, пусть будет чистая! Ополосни грязь с души! Выпусти доброту! Не надо пугаться грозы, - она сама боится, оттого и грохочет.
   Я пришел в мир. Я - Человек! Уходи плохой век, забирай с собой всю черноту - деяний и помыслов. Скоро начнется новый век. Пусть вместе с ним придет светлый день.
   Я еще попытаюсь построить свой мир.
   Праведный, высокий и чистый!
   Наступают мои времена!
  
  
   14 глава
   Закат
  
   В комнате хозяйничал в малиновый закат. Тяжелый обруч сдавил виски, и Даша не сразу поняла, что поднялось давление. Сколько раз она себе давала слово не спать днем, - никакого отдыха, только головная боль. От малейшего движения пульсация усиливалась. Но Даше показалось, что это не просто давление, что-то в боли, которую она сейчас испытывала, было непривычно. И еще не определив причину, она вспомнила старушку на перекрестке.
   Маленькая сухонькая бабушка беспомощно щурила глаза, пытаясь прочесть название улицы. Слезы беззвучно текли по ее морщинистым щекам. Даша наклонилась и предложила свою помощь. Бабулька некоторое время удивленно всматривалась в дашино лицо, а потом тоненьким голосом пожаловалась, что забыла, где живет. Из путаного рассказа Даша определила примерное место. Но оказалось, что дом давно снесен, а на его месте расположилась небольшая забегаловка. Бабушка заплакала в голос. Даша испугалась, что она могла забыть и свое имя, но имя старушка помнила. С именем можно было отправляться в отделении милиции. Даше совсем не хотелось туда идти, но никакого другого выхода она не видела. Молоденький сержантик - к большому удивлению Даши - тотчас же вышел из-за перегородки и ласково попенял старушке.
   - Капитолина Поликарповна, вы опять адрес дома оставили?
   Бабулька радостно всплеснула руками и полезла в карман.
   - Вот он! Вот! - В дрожащей ладони лежал замусоленный на сгибах листочек.
   Даша осторожно его развернула и прочитала адрес Капитолины Поликарповны, еще там была приписка-просьба участкового о помощи пожилой женщине, в которой он сообщал свой номер телефона и разрешал звонить с любое время суток. Бабулька так расстроилась, что доставила хорошим людям столько неудобств, что для ее упокоения пришлось накапать полстакана смеси из валерьянки, пустырника и валокордина. Пока она пила эту горькую настойку, Даша с удивлением рассматривала помещение. Ее поразила какая-то странная "домашность", идущая от вида обшарпанных кресел, старого телефона, ностальгической карты Советского Союза, замызганного чайника и стакана в алюминиевом подстаканнике на стойке. Довершал же эту картину ленивый толстый кот, который не соблаговолил отреагировать на посетителей и даже проигнорировал запах валерьянки.
   - Сегодня уже опохмелился, - сержантик ответил на невысказанный вопрос Даши. - Он свою норму знает.
   - Какую норму? - удивилась Даша.
   - Три занюха. Это, как у зашитого, три стопаря - порог, - короткие пальцы ласково провели по загривку. Кот прерывисто замурлыкал и открыл один мутный глаз. - Спи Микки, спи.
   Даша чуть не рассмеялась, когда услышала кличку. В этом было что-то символическое - обозвать мышиным именем кота! Видимо, тот, кто дал его котенку, точно определил будущую участь. Малыш удачно поселился там, где мышей ловили другие. Сержантик сокрушался, что не может дать машину, потому что наряд еще не вернулся с вызова. Даша решила больше ничему не удивляться. В ее представлениях милиция была местом отнюдь не сентиментальным. И чтобы не расплакаться от такой нежданной заботы, теплоты и человечности она постаралась побыстрее уйти с Капитолиной Поликарповной.
   История, которую ей поведал молоденький милиционер, была такой страшной, что ее собственная беда на какое-то время померкла. Бабушка, тяжело повисшая на ее руке, потеряла во время войны мужа и 11 сыновей. Из 12 мужчин, которые жили в ее доме, война поглотила 12. Всех. Даже по теории вероятности, она должна была вернуть ей хотя бы одного, но забрала всех, - не стала мелочиться. Даша с ужасом прозрела свою грядущую судьбу - одиночество, нескончаемые болезни, полную беспомощность, когда пресловутый стакан воды никто не подаст. Капитолина Поликарповна так радовалась собеседнице, что с увлечением рассказывала, как ее соседи запирают на несколько суток в комнате.
   - Им страшно, я старая, все забываю, - то газ не выключу, то кран оставлю открытый, и вода натечет. А у них дети.
   - Но вы же живая!? - От крика у Даши запершило в горле.
   - Ох, миленькая, никак не приберет меня Господь. Все мои уже там, а про меня, видно, забыли... - Она сказала это с такой привычной досадой, что Даше стало горько. - Но ты не думай, косатушка, на Новый год у меня всегда бывает курочка. Я ее теперь варю. Долго варю, зубов-то уже нет. Одно тяжко, - праздник, а поделиться не с кем, никто не придет...
   Даша почувствовала сильную резь в глазах. Невыплаканные рыдания, наконец, прорвались, и принесли облегчение. Боль постепенно утихла, - то ли давление пришло в норму, то ли слезы оказали благотворное влияние на кровообращение.
   Как странно бывает в жизни. Мы желаем, нам желают. И все про одно и тоже - деньги, здоровье, долголетие. Хорошо быть богатым и здоровым, но вот с долголетием?.. Да кому оно нужно это долголетие? Ей теперь придется тянуть лямку жизни так же, как и Капитолине Поликарповне. И она тоже будет никому не нужна. В пустой одинокой квартире станет встречать праздники, жуя переваренную курицу беззубым ртом. "Бог дал - Бог взял". А может, ей надо радоваться тому, что Катенька - кровиночка ее - ушла легко и быстро? Кто-то давно сказал, что у Бога ничего не надо просить кроме легкой смерти. Но ведь дочку-то ей Он дал! Зачем, почему ее надо было забирать к себе до времени? До времени? Странно, обычно дети играют в будущее, изображая себя взрослыми. А Катька всегда на вопрос, кем она хочет быть, отвечала: "Если вырасту, - придумаю". Выходит, она...
   Даша вжалась в подушку от страшной догадки. "Нет, нет, нет! Нельзя! об этом нельзя даже думать!". Она испугалась, что ее ужасные мысли могут помешать теперешней жизни Кати там - где-то на небесах. В этот момент резко зазвонил телефон. Даша удивилась, у нее не было телефона. Но в соседней - дочкиной - комнате настойчиво разливалась трель. На детском столике вибрировал кукольный аппарат. Даша, как во сне, сняла трубку: "Я тебя люблю, мамочка, у меня все хорошо. И ты думай только о хорошем. А моего зайца, пожалуйста, никому не отдавай".
   Ноги застыли от долгого стояния босиком на холодном полу. Даша не опускала трубку кукольного телефона и боялась дышать. Она все прислушивалась в надежде еще услышать родной дочкин голосок... Как долго она простояла неподвижно? Даша потеряла счет времени. За окном привычно залаяли собаки, и она вздрогнула, приходя в себя. Пальцы так крепко и напряженно вцепились в игрушку, что их пришлось разжимать другой рукой.
   Потом она долго-долго лежала неподвижно и не могла согреться. Никаких мыслей в голове не было. Обрывки каких-то фраз и отдельные слова выплывали из глубины сознания, - они были легкими и непонятными и быстро исчезали. Потом Даша поняла, что думать о том, что произошло, ей не надо, видимо, для этого придет время. А пока надо занять свои мысли чем-то другим. Может, повторить роль? Она медленно поежилась. Для этого надо было встать и принести текст. Вставать не хотелось. Она сильно потянулась и почувствовала, как тепло возвращается в тело.
   Какое все-таки загадочное это явление - жизнь. Наверное, легко тем, кто существует бездумно, инстинктивно. Хотя, много ли ума было у нее самой еще недавно? Если уж честно признаваться, то тогда придется согласиться с тем, что и дочку она родила случайно, и профессию актрисы выбрала не умом и даже не столько сердцем, сколько юношеской тягой к максимализму и романтике, к необычной судьбе и жажде приключений.
   Разве могло ей тогда прийти в голову, что актер - понятие чрезвычайно непростое. Именно понятие. Ибо это не просто профессия, это - миропонимание. Она была девушкой, которая решилась посвятить свою жизнь этому делу, но совсем не отдавала себе отчета в том, из чего, собственно, состоит актерство. Ее двигала исключительно решимость. Она догадывалась, что существует набор штампов, который обычно употребляется при определении профессии, - внешние и внутренние данные, способности, любовь к театру... однако...
   Почему она тогда стала поступать в театральный институт? Почему выбрала исполнительство своей судьбой? Чем конкретно руководствовалась? Частности давно ушли из памяти, хотя, скорее всего, просто забились в самый дальний уголок сознания и очень рассчитывали на забвение. К чему ворошить прошлое? Даша тяжело вздохнула и снова закрыла глаза. "Надо!" - выплыло откуда-то с мазохистской отчетливостью. Наверное, действительно, надо разобраться в себе, поворошить-пошаманить.
   Даша увидела себя юной - тоненькой и восторженной барышней. Тогда она, безусловно, предполагала наличие способностей к сцене и, выбирая театр, нисколько не сомневалась в собственной талантливости. Серая невзрачная жизнь маленького городка и чувство замшелого провинциализма только способствовали построению честолюбивых планов. В институте, наблюдая за студентами и имея возможность посещать театры, музеи, концертные залы, Даша была поражена своим открытием, - люди с нормальными претензиями к жизни искусством не занимались.
   Теперь, спустя годы, ей стало понятно, что именно желание нравиться - обязательное условие, так же, как и возможность сделать собственные комплексы подножием собственных же достоинств с помощью профессии. Все это и породило ее желание и уверенность заниматься актерством. В этом не было ничего стыдного или тайного, как казалось ее матери. В возникновении желания посвятить себя лицедейству был повинен лишь простой поиск самости, своего Я. С возрастом стало понятно, что осознание личной ущербности (у разных людей - своей) приводит человека к необходимости либо ее прятать, либо употреблять с пользой для себя и окружающих.
   Даша с горечью могла бы предостеречь молодых, - теперь она знала по себе, что наличие хотя бы небольшого жизненного опыта необходимо артисту. Она знала, что органика или естество для актерской профессии были желанны. Воспитать или приобрести их путем ученичества, работы и опыта представлялось достаточно сомнительным, хотя она и не исключала для кого-то такой возможности. Ей казалось, что человеческая открытость, готовность к контакту, к партнерству, - то, что она считала в своей актерской индивидуальности, сильной стороной, - на сегодняшний день практически сошла на нет. Границы ее амплуа размылись, и произошло это вовсе не от подвижности ее имиджа или многочисленных попыток попробовать что-то новое. Нет.
   Она потеряла вкус к актерской игре. Кто в этом виноват? Режиссеры, которые не желали с ней работать, или она сама, переставшая искать собственную индивидуальность - самость. Ее биология - внешний облик - нещадно эксплуатировалась театром с самых первых ролей. Даша так привыкла ощущать себя частью коллектива, что на убеждение постановщиков в том, что это лишь надводная часть айсберга, у нее не оставалось сил. Кому нужно было создавать условия для контакта, чтобы ей было удобно совмещать свое биологическое - данное природой - и индивидуальное - приобретенное опытом? Режиссеры подобными глупостями в театре не занимаются, им хватает постановочных проблем. Со временем она, конечно же, научилась использовать свои особенности для того, чтобы чувствовать себя на площадке максимально удобно. Но разве удобства имеют отношение к искусству?
   Кому есть дело до того, какой она выходит на сцену? Даша мысленно пробежалась по труппе и пришла к неутешительному выводу. Артист беспомощен. Его становление никому не нужно, его творчество - предмет только собственных тяжких дум. Он одиночка в мире одиночек. Слишком часто интерес (если такой вообще возможен в маленьких провинциальных театрах) вызывает лишь поверхностное существование во внешних формах проявления.
   Как легко и понятно вдруг стало все. Мучительные бессонные ночи, слезы отчаяния и бессилия. Она-то думала, что в этом был смысл, какая-то цель. Ничего подобного! Обыкновенный бытовой пофигизм, полнейшее пренебрежение рядом стоящим, как в транспорте, - терпим чужое плечо до своей остановки.
   Вот и получается, - приходишь с одним, а театр предлагает другое. Конфликт труппы и актера в таком случае неизбежен. Каждый и в труппе, и вне ее. Даже самые благополучные актерские истории, самые успешные театральные судьбы на самом деле трагичны, ибо даже, если конфликт не стал внешним, то присутствовал все равно, только внутри, где его никто не видел. Смешно, по-юношески, было надеяться на удачу студийной жизни. Такое выпадает раз в столетие. И примеры МХАТа, "Современника" и Таганки ничего не доказывают.
   Актер редко рассматривается как равноправный партнер по созданию постановки. И, действительно, спектакль - не продукт творчества артистов. Режиссерам выгодно использовать исполнителя, как набор умений, характеров и штампов. Постановщик, останавливая свой выбор на пьесе, исходит из собственного замысла ее, и только потом подбирает актеров. Режиссер становится конструктором, - из предложенного он отбирает необходимое для себя. В конкретном спектакле из всех возможностей актера будут использованы только те, что нужны для определенного замысла. Так пьеса становится домом только для строителя-постановщика.
   В попытке проявить фантазию и реализовать собственное понимание мира режиссер постарается задействовать все лучшее, чем он обладает, он постарается логикой, хитростью, силой или приказом убедить всех в правильности своего метода строительства. Но актера... актера этот зодчий, безусловно, лишит свободы и права на личные сомнения. Даша грустно улыбнулась, - так конфликт Мы и Я становится данностью в театре. актеру предписывается идти, как Мы, а проявлять себя, как Я. Есть от чего закружиться голове. И это - в лучшем случае.
   Судя по тому, что Даша знала, театры заполнены армией актеров разного образовательного и профессионального уровня. Так было всегда, но сегодня у театров изменилась политика - надо выживать. И выживать приходилось (она судила по своему театру и по многочисленным гастролям антреприз), - работая на износ, в "забойном" материале, - смешить, пугать, раздеваться, одним словом, развлекать. Даше было неприятно сознавать, но приходилось признать, что человек - любой человек - стал слишком расточительным. Он привык к чужой ответственности за собственные ошибки. И это, похоже. укоренилось в нас навсегда. Она тяжело вздохнула, сознавая, что в этом мало отличается от других.
   С другой стороны, какому искусству сейчас помогать, если все театры судорожно взывают о помощи? Старым, умершим вчера (о чем заботливо промолчали критики), или новым, рожденным сегодня, но таким же мертвым? Каждый старается показать свою непохожесть. Это получается натужно, потому что ничего общего не имеет с подлинными художественными поисками. Простая необходимость выпендриться так, как никто до тебя не выпендривался, - вот и весь девиз на этих знаменах. "Мы пойдем другой дорогой", - повторяют они вслед за честолюбивым политиканом, который вверг целую страну в хаос ради отмщения.
   Даша вспомнила, что в институте им говорили нечто про идеалы и базисы. И от этого смутного воспоминания стало еще горше. Ведь актер живет затаенной мыслью, что есть на свете режиссер, который просто ищет именно его, с его багажом накопленного жизненного и профессионального опыта. Этот режиссер видится чутким художником, ценящим настоящих партнеров. Зная доподлинно, что может данный исполнитель, и каков его базис, - Даша ухмыльнулась, - постановщик поставит перед ним высокую цель - достижение идеала. На каждом следующем этапе, прибавляя базис, артист вместе с режиссером сможет приблизиться к своему идеалу.
   Так, определенному уровню базиса, можно ставить осуществимую цель - возможный уровень идеала. И главное актерское желание - идеал - станет вполне достижимым путем постепенного усложнения задач. Было бы идеально, если у исполнителя базис менялся бы с каждой новой работой. Тогда идеалом станет само изменение, набор мастерства, воспитание души, - отсюда недалеко и до нового идеала, новой цели. Невероятная высота - достичь в творчестве гармонии биологического и индивидуального - родит идеальный театр мечты. Волшебный театр!
   Даша испытывала странное чувство удовольствия от несвойственного ей дела - анализа. Но, видимо, пришло время расставить все по местам. Да и жизнь водрузила ее на продуваемый всеми ветрами перекресток, - надо решать, что делать дальше? Очень надоело прозябать. Но как работать, если она - актриса - не может рассчитывать не только на внимание, но и просто на профессионализм режиссуры. Какие спасительные механизмы необходимо ей "включать", чтобы не рвать всякий раз душу, а механически переходить на "автопилот"?
   Даша смутно чувствовала, что ее спасение - в области психологии или веры... Она быстро поднялась с постели и достала старый потертый чемодан. Где-то у нее должна была сохраниться молитва. Эту молитву ей перед экзаменом дала незабвенная Ирэна Эммануиловна, преподававшая правила хорошего тона. Она была маленькой и сухонькой, но никто не мог бы назвать ее старушкой. Всегда аккуратная, в чистеньком старом костюме и с неизменной сеточкой на седых волосах, никто не умел так достойно "носить" свой немалый возраст. Она меняла косыночки и брошки и потому всегда выглядела элегантной дамой из прошлого.
   Среди бумаг молитвы не оказалось, зато Даша нашла свое неотправленное письмо. Когда-то давно она написала его любимому человеку, тому самому, который стал отцом Катьки. Но отцом... не был. Даша удивилась своему безразличию, - а ведь когда-то...
   Дорогой, прошу вас, дочитайте, пожалуйста, до конца.
   Я люблю Вас. Как замечательно! Вас люблю я. А Вам это ничем не грозит. Мне Ваша любовь не нужна. И Ваша взаимность - не нужна. Грустно, конечно, но я ничего не жду от Вас. "Мы странно встретились и странно разойдемся". Мне не ждать от Вас нежности. Нет никаких целей и претензий.
   Я свободна!
   Независима!
   Могу любить, как хочу!
   И не важно, как Вы к этому относитесь, если, вообще, как-то относитесь. Это потрясающее чувство.
   Есть Вы. Есть Моя любовь. Есть еще Моя от этого всего свобода. Не могу обижать Вас, но на вполне законный вопрос могла бы ответить, - ничего не хочу соединять. Зачем? Вы не можете предложить мне ничего. Мои желания Вы бы исполнили по-своему. Я знаю, как бы Вы поступили, и в этом нет прелести удовольствия. С недавних пор, я заметила, мужчины, как кошки, не выдерживают прямого взгляда в глаза. Им кажется, что они видят в нем мои проблемы. Смешное зрелище.
   Мужчина для меня совсем другое.
   Я Вас люблю. Это достаточно для того, чтобы пойти с Вами в лес собирать землянику. Или поехать в маленький город и бродить под руку просто так до боли в ногах. Или вечером танцевать в пустом ресторане в Архангельском. Выпить большой бокал терпкого пьянящего вина, чтобы закружилась голова, и мир потерял четкие очертания. С радостью принять букет пламенных маков и вазу персиков с капельками воды.
   А когда зажгутся опоздавшие звезды, хорошо будет отправиться в маленький уютный дом с цветником и садом, с запахом подстриженной травы и зарослями жасмина и белой сирени. Я буду ловить шарики бульденежа. В доме нас встретит серый Васька. И я буду долго смотреть в Ваши глаза, и Вы это выдержите.
   Это совсем не похоже на потный запах азарта в казино, или угодливые улыбки вышколенных рестораторов дорогих забегаловок. Я веселый человек. Оптимистка. Давно не жду принца. Не верю в чудеса. Сказки... Они все прочитаны в детстве.
   Только всего этого у Вас со мной не будет. Не стоит сильно пугаться. Важно, что это есть у меня с вами, - красиво и трогательно, как в далекой детской сказке, в которую я не верю. Но мне просто писать, ведь к строительству воздушных замков я не принуждают, - Вам нечем рисковать.
   Удивительно, когда голова начинает седеть, а сердце уставать, возвращаются забытые фантазии. Это скрашивает пасмурные будни и делает жизнь, независимой от молчания телефона. Все это так, глупости, просто перестаньте испуганно отворачиваться при встречах, словно Вас застукали за чем-то предосудительным. Надеюсь, что Вы не воете по ночам волком. Желаю никогда не зависеть от других, даже любимых. Тяжко. Не обижайтесь, Бога ради.
   Живите хорошо, родной не мой.
   Не Ваша.
   Она с удивлением вспомнила, что первые седые волосы у нее появились именно тогда.
   Перед утренней репетицией директор объявил о летних гастролях в приморских городах. После вчерашнего скандала это выглядело настоящим подарком. Известие так подняло настроение, что у Даши на сцене получалось все, что еще недавно вызывало затруднение. Режиссер был не просто удивлен, - он был в восторге. Партнеры с изумлением поздравляли Дашу.
   - Молодец!
   - Талантище!
   - Знай наших!
   Даша и сама была упоена собственной игрой. Пожалуй, такое с ней случилось впервые. Но именно поэтому она с пронзительной ясностью поняла, что это - финал. И она заканчивает свой роман со сценой. Надо будет прощаться. Раздать долги, разобраться с будущим, навести порядок во всем.
   - Я готовлюсь... - она испугалась смерти. Испугалась, потому что это было похоже на подготовку к ней. А ведь еще совсем недавно она молила Бога вернуть дочь взамен на свою жизнь.
   Даша смотрела на полыхающий закат и медленно разрывала неотправленное письмо.
   Ей очень хотелось жить!
  
  
   15 глава
   "Я - Божественное выражение жизни"
  
   Дома первым делом Павел достал листочек, который ему дала на выходе Ирина. Там было всего несколько строк, написанных ее аккуратными ровными буков­ками.
   "Я усмиряю свои мысли - в душе наступает покой.
   Я - Божественное выражение жизни.
   Я люблю и принимаю себя в моем нынешнем состоянии.
   Я расстаюсь с моей внутренней медлительностью и не мешаю себе добиваться успеха".
   Павел покрутил листочек и пошел в ванную. Неужели эта ерунда способна из­менить течение жизни? Хотя, пример Ирины выглядел заразительно. Он подумал, что надо будет обязательно узнать у нее, как читать эту постиндустриальную молитву? Мало ли, может, при этом надо выполнять какой-то ритуал? Сидеть в лотосе, глядя на полную луну, или три раза громко произносить после пробуждения, или петь дурным голосом, стоя на одной ноге? В голове было ясно, и он понял, что совсем не хочет спать. В ночных "новостях" привычно рассказывали про очередное заказное убийство. Но вид распростертого на асфальте тела не вызывал у Павла никаких эмоций, - он давно привык к виду чужой телевизионной крови.
   Мысли все время возвращались в квартиру жены. Чем больше он вспоминал разговор с женой, тем яснее становилось очевидное, - он с удивлением вынужден был признать, что Ирина не просто его заинтриговала, - вот тебе и глупышка. Теперь, наверное, они могли бы начать все сначала, только... Только, к сожалению, у нее изменились не только запросы. Вряд ли его бывшая жена теперь будет согласна ездить на одной машине больше двух лет.
   Он попытался вспомнить события, которые привели их к разводу. Но ничего особенного, экстраординарного на память не приходило. Почему же? Что заставило ее решиться жить без него? Он не ответил себе на этот вопрос и тогда. С ней было так удобно, безопасно. Она была предсказуемая - такая домашняя и уютная. Сегодня же он был неприятно поражен тем, что она не демонстрировала свой "полный порядок", а действительно чувствовала себя в полном порядке. Это выбило почву из-под ног, - втайне он был уверен, что она несчастна и по-прежнему любит его и ждет. Самоутвердиться не получилось. Она была в меру корректна и с ним не кокетничала. Господи, да она, действительно, с ним не кокетничала! Неужели он... все еще любит ее? Или уже любит?
   Была в этом чувстве какая-то нерастраченная нежность иззябшей души - одинокой и неприкаянной. Сладкая мука, похожая на послевкусие от черного шоколада. Эта терпкая горечь долго сохраняется в памяти и бередит иногда сны. Так бывает, когда приходится делить боль одновременно с радостью. Но сейчас он испытывал только боль. Боль от понимания того, что сам стал причиной разрушения семьи. Он еще не готов был конкретизировать это понимание, - детали выпадали, и от этого мозаика его бывшей семьи не складывалась. Но, скорее всего, где-то он перешел грань, заполнил чашу женского терпения до предела, и Ирина не захотела больше из нее пить.
   Дом, их общий дом он разрушил сам.
   Есть огромное количество важных понятий, - добро, зло, дом, война, мир, семья, любовь, ответственность. Но все идет от дома. Дом - наша крепость.
   Павел вспомнил отца, который рассказывал, как мечтал в армии о койке в общежитии, о том, что рядом с койкой будет стоять этажерка с книгами, и одна ее полка будет его собственная. Потом он мечтал о том, чтобы вся этажерка принадлежала ему. И комната отдельная была только его... Так он пытался Павлу - маленькому - объяснить простую истину, что человеческие желания и устремления не имеют границ, они связаны только с представлением о пределе мечтаний и ограничены полетом фантазии. У кого-то он куций - выпить, погулять потискать бабу, например. Да и сам вопрос о желаниях люди нечасто задают себе, еще реже - отвечают. В нашей обыденной жизни у желаний конкретные адреса. Для одного это сытный обед, для другого - жизнь во дворце, для третьего - власть над миром, для четвертого - полет на Луну, а для пятого - постижение самого себя. Все зависит лишь от человека.
   Все стараются зарабатывать достаточно для того, чтобы не отказывать себе в покупке хороших вещей, удовольствий, путешествиях, хорошем отдыхе, образовании для детей. Все хотят быть счастливыми и здоровыми и того же желают для детей и близких. Но есть люди, которые осознают в себе однажды некую особую прелесть неслучайности, непохожести на обычный жизненный цикл: дерево-древесина-уголь-удобрение и снова дерево-древесина... И тогда такие люди желают всего в обмен на свою исключительность. Иногда им не нужно ничего, кроме возможности творить, отдавая свой дар другим. Как любил Павел таких людей. Их немного. Для них творчество - это все, что составляет человеческую жизнь. Они такие и в быту, и в воспитании, и в политике, и в медицине, и в образовании. Принято считать их деятелями искусства и культуры, но это узкое и ограниченное мнение. Для творческого человека любое дело - сотворение.
   Но фундамент всего - дом.
   Дом.
   Семья.
   Любовь.
   Сострадание.
   Сегодня к дому отношение утилитарное, - купили-продали, построили-продали. Создали семью, не понравилось - разбежались, опять создали - снова разбежались. И так в поиске желаемой гармонии могут пройти годы. Но это, если вести отсчет от себя. А ведь есть и те, с кем просчитались? Супруги, дети, друзья. Они не отходы - в мусоропровод не выбросишь. Неизбежны выяснение отношений, обиды, ссоры, скандалы, трагедии. В домах поселяется болезнь. Не физическая - духовная. Ее нельзя увидеть, диагностировать. Ее вирус неуловим, но его разрушительная сила такова, что любой, кто потом решит поселиться в таком доме, обречен. Обречен на болезнь. Дом поглотит его. Разрушит изнутри, как маленькая раковая опухоль разъедает большое тело, и оно пасует перед его агрессивным захватом.
   Мы живем во временном измерении. Традиционные основы, когда в доме жили три поколения - дедов, отцов и детей, - позабытая старина. Мы теперь сами себе - и прошлое, и будущее. Какие могут быть традиции, родовые связи, если каждый день несет что-то новое - только успевай поворачиваться? А может, это все идеализм? И во все времена люди мечтали вырваться из вековых устоев, как из оков?
   Только я совсем не хочу, чтобы моя теща заканчивала жизнь в доме престарелых даже самом шикарном - по-западным "цивилизованным" образцам. Оказывается, мне не мешает ее ворчание и неизбежная немощь. Мне в радость доставлять ей маленькие удовольствия всякий раз, когда это получается, а не в обязательный день посещений. Одна мысль, что за ней будут ухаживать чьи-то пусть и хорошие, но чужие руки, мне невыносима. Павел вдруг почувствовал, что любит Людмилу Степановну, так же, как и ушедшую маму. Он знал, что она мечтает увидеть своих правнуков, любит малышей и умеет с ними обращаться. У нее на руках затихали непоседливые отъявленные крикуны, и за обе щеки лопали манную кашу самые привередливые едоки.
   Человека должны окружать люди - разные. Когда каждый день видишь одни и те же старые лица, то невольно мысль о смерти начинает доминировать. А Павел хотел, чтобы теща думала о жизни. Чтобы ее колыбельную обязательно услышали правнуки, чтобы прошлое вошло в их жизнь естественно и ненавязчиво. Прабабушка - это символ длящегося рода, незыблемой крепости дома, доброй памяти. Как жаль, что он поздно это понял, его собственным родителям - матери и отцу - нужно было то же самое.
   А сегодня нам Запад навязывает другой мир - мир, в котором каждый сам за себя. У каждого свой дом, свой счет в банке, своя собственность. Этот мир создан несчастными одинокими людьми. Людьми с приклеенными улыбками - обязательное дополнение ко всеобщему комфорту. Они лелеют это свое одиночество, как отличие, как орден за собственное рождение. Перед тем, как в очередной раз нарушить это одиночество (жениться, выйти замуж, сожительствовать), они отправляются в спортивные залы для придания телу товарного вида. Они должны хорошо выглядеть, чтобы не продешевить.
   Впрочем, может, наше иждивенчество, когда дети висят на родительской шее до появления собственных внуков, или выбрасывают стариков за ненадобностью или потому что они портят цивильную картинку достигнутого благоденствия, не лучше? Вид бабушек, копошащихся на помойках, никого уже не смущает. Некоторые, особо впечатлительные, отворачиваются, а остальные пробегают мимо - некогда. Мы в порядке. Главное, что сегодня мы - в порядке. Каждый про себя думает, что у него будет другая старость.
   Есть ли та золотая середина, когда хорошо будет всем? Старикам - покойно, детям - удобно, внукам - вольготно? Где ее найти эту золотую середину, чтобы мы жили все в мире, чтобы никто никому не мешал, чтобы сосед не посягал на соседа, и каждый был доволен тем, что имеет? Как быть с разрушительным началом - сделать все не так, как было, - которое есть внутри каждого человека?
   Да...
   "Я усмиряю свои мысли - в душе наступает покой.
   Я - Божественное выражение жизни.
   Я люблю и принимаю себя в моем нынешнем состоянии.
   Я расстаюсь с моей внутренней медлительностью и не мешаю себе добиваться успеха".
   Так, - сначала перестает играть любимый артист, потом замолкает любимый певец, ты теряешь родителей... Вот уже читаешь последние стихи, додумываешь навечно незаконченные романы и избегаешь встречи с первой любовью. Именно так заканчивается молодость. Именно так. И не стоит усмирять свои мысли, чтобы в душе наступил покой.
  
  
   16 глава
   Лунная тоска
  
   Июльская жара клубилась над плавящимся асфальтом. Деревья неподвижно застыли в предвкушении дождей. Но дожди свое расписание знали - не раньше сентября - и не торопились. Раскидистые шелковицы лениво избавлялись от ягод, а чернильные кляксы метили землю и плавно очерчивали губы. Море медленно перекатывалось через гладкие камушки и выплевывало на берег оберточные бумажки и погибших медуз.
   И все-таки, как в детстве, в сонном мареве южного лета пахло ожиданием чего-то чудесного, невероятного. Обязательно должно было произойти нечто, что все изменило бы. И началась жизнь набело, без глупой и наивной уверенности, что потом можно переиграть, отбелить, переписать.
   Начало этой новой жизни должно было положить ночное плавание. Об этом Даша мечтала долгие годы. В детстве - было нельзя, ни один здравомыслящий родитель не разрешит своему ребенку плавать в море ночью. Потом... потом про мечты лучше было не вспоминать. К самому действу Даша подошла ответственно и долго выбирала вечер. Он должен был быть теплым, звездным и тихим. Ночной заплыв - это не просто приключение. Поступок. И как всякий поступок, он хорош своей неповторимостью. Как это... "исполняется впервые мною"...
   И вот наступил вечер, когда стало понятно, что природа готова подарить незабываемые ощущения. Отдыхающие угомонились задолго до полной темноты. Даша даже не удивилась, что не слышно грохота ближайшей дискотеки и жаркого шепота в кустарнике. Луна выглядела живой. Даше показалось, что ей удобно в пустой бездонной вечности, только очень одиноко и стыло царить в небе без единой звездочки. Она выглядела гордой с каким-то то ли застывшим, то ли застрявшим криком молчания. Похоже, что не звезд ждал этот одинокий лик, а высматривал на земле родственную душу. И не общение было нужно, а молчаливое совместное понимание.
   Даша надела длинный халат на голое тело и перекинула через плечо пляжное полотенце. Было странно от непривычной тишины. Где-то высоко посвистывали бессонные птахи, и пронзительно пахло йодом. Фонари на ночь отключали, этого Даша никак не могла понять, - днем они были не нужны, а ночью на них экономили. Вероятно, считалось, что кому надо, тот и так не заблудится. Мерцающие шарики светляков бесшумно летали над травой. Даша охнула, - ее дорога становилась таинственной и рискованной. К запаху йода присоединился хвойный аромат - на дорожке валялись сосновые шишки - и благоухающие ночные фиалки цветника.
   Потянуло прохладой. Дорожка кончилась. Море тихонько бормотало легким прибоем. Впереди скользкий берег терял очертания, сливаясь с горами и дальними огнями. Камни матово блестели от брызг. Похоже, на звездах тоже кто-то экономил. Чернота неба поглощала все, - мир стремительно накрывала тьма. И осталась только луна. Она зияла серебряной пропастью. Во вселенной остались только этот берег, море, небо, луна и... Даша. Но только луна - одинокая и печальная, похожая на жатую фольгу, - оставляла надежду на свет. Она тяжело и недобро смотрела на землю.
   Не может быть столько тоски и отчаяния сразу!
   - Бедная моя, как тебе плохо там одной. - Даша чуть не заплакала от отчаяния. - Гордая, прекрасная, не страшно тебе в полном безмолвии? Все видеть, все знать, все понимать и не иметь возможности изменить. Ты всесильная, или я обманываюсь?
   По телу пробежал легкий озноб. Сколько раз в своей жизни Даше хотелось остаться вот такой невероятной ночью один на один с луной и попросить ее. Неважно теперь, о чем она собиралась просить полуночное светило, - все страхи остались позади. Перед Дашей было одиночество, которое не имело ни имени, ни времени, ни пространства - огромное и невероятное, как бесконечность, одиночество. И стало жаль луну - далекую и высокомерную. Она была всевластна и бессильна, и ничего не могла изменить - ни любви, ни страданий, ни встреч. Лишь молча смотрела на живой затерянный мир и внимала молитвам изверившихся - одиноких и бесприютных. Да еще приходила в сны сладкой надеждой на несбыточное счастье.
   Мерцающий круг приковал к себе завороженный взгляд Даши. Внезапно отчетливо проступил трагический лик. Огромные очи приглашали в свою глубину - звали и обещали что-то. Даша даже не пыталась понять, какое это было обещание? Она просто верила луне, их было только двое - два отчаянных одиночества.
   И это не было миражом, - луна стремилась хотя бы на миг разделить это одиночество с кем-нибудь. Через все море пролегла серебряная дорога. Надо только поверить, - и эта дорога приведет к загадочному щербатому лику. Тишина оглушила. Мир сжался в маленький дрожащий комочек дашиного тела. Не было ни прошлого, ни будущего, ни горя, ни радости, ни дома, ни судьбы - только обещания светящейся ленты.
   Даша сняла халат и подошла к началу дорожки. Она уже делала это много раз в детских снах. Слова - лишнее, даже мысли - лишнее. Даша уже знала, что ничего не будет просить. У нее есть все, что осталось: жизнь, воспоминания и сегодняшняя ночь. Неужели этого мало для одной судьбы? А будущее?.. Негоже вымаливать счастье. То, что происходило сейчас, было реальным мифом, а миф слишком величественен для мелких просьб. Этой ночи предстояла особая судьба, - миг, которому дано отмолить прошлое и изменить настоящее. Сотрутся неудачи и разочарования. Наконец, будут пожалованы душевное равновесие и покой. И она соединится... с дочкой?
   Как смешно и нелепо бывает иногда в жизни. Наша милая трогательная вера в магические действия, словесные заклинания, в возможность перемен свыше побуждает в любом возрасте надеяться на благословенный час икс, в который начнем-таки жить по-настоящему. Мы, как дети, ждем и веруем в простые вещи - подарки, случай, счастье. Мы засыпаем и просыпаемся в ожидании перемен. Перемен лучших, радостных. Но нам обязательно нужны события с верным выходом в другую ситуацию. Ситуацию обретения и победы. Как часто не хватает мужества, чтобы понять главную человеческую истину.
   Никто не поможет быть счастливыми.
   Счастье - это внутреннее состояние. И даже не состояние, а готовность к нему. С этим надо родиться. Это можно воспитать в себе. Только такая работа невероятно трудна и мучительна. Потребуется много доброты и терпения, и тогда счастье выйдет тебе навстречу. Оно иногда запаздывает, иногда ошибается домом и приходит к соседям. Но тот, кто знает, в чем оно, - обязательно дождется.
   Для счастья никогда не бывает поздно.
   Встречаются такие удивительные люди, их, наверное, немало, - они всегда веселы и доброжелательны. Это не профессиональные качества - это способность души не улыбаться всем подряд, а жить с улыбкой. Они, обычно, тихие и спокойные. Их поведение лишено суетности, а голоса - визгливости. Даша любила таких людей, но среди ее знакомых были только замордованные бытом шумные подруги.
   Вдох был такой свободный, что закружилась голова от удивительной легкости собственного дыхания. Даша не узнавала себя, казалось, ее не волнует то, что может сейчас произойти. Никогда она не плавала ночью наяву и не рисковала ставкой, равной жизни. И, хотя, решение не было спонтанным, она все равно пообещала себе, что в такую игру сыграет лишь однажды. Море спокойно мерцало, но шанс на случайность все равно велик. Спасти ее было бы некому. И рассчитывать было не на что. Кроме воды и неба она могла надеяться только на себя. И на луну.
   Страх пропал окончательно, - не могли эти многострадальные глаза желать плохого. Луна была несчастнее нее. У Даши были только собственные беды, - луна же вмещала в себя огромное множество нынешних и прошлых жизней. И как трудно этому прекрасному печальному лику вот так однажды решиться дотронуться до чужого одиночества. Только попробовать предложить дрожащую дорожку, как надежду, на понимание.
   Озаренная светом чужой надмирной тоски Даша вошла в протянутый лучик. Вода была теплая, но ее пронзила сильная дрожь, - это уже была не просто вода, а обещание встречи с Катькой. Даша бережно трогала руками мерцающих лунных зайчиков, казалось, что серебристые блики остаются на коже. Осторожно и медленно продвигалась она навстречу печальной подруге. Когда вода достигла шеи, Даша поняла, что эта дорога в один конец, и двигаться можно только вперед. Но теперь ничто не имело значения. Она никогда не думала о себе, как о самоубийце. И сейчас было не до возвращения. Даша оттолкнулась от камня и поплыла. Дыхание выровнялось, руки легко рассекали волны, перед глазами был только светлый диск.
   Неожиданно захотелось петь. Забытые романсы были полны какого-то странного смысла, их легкие и трогательные слова звучали молитвою. Ничего не надо было специально придумывать. Луна и так все знала. Она ничего не обещала, просто слушала взволнованный голос, в котором не было мольбы, только рассказ о трудной жизни - без радости и надежды. Слова были о расставаниях, но луна обещала встречу. Встречу с единственной дорогой душой. Даша чувствовала, что рассказывает не о себе.
   Не только о себе.
   Не столько о себе.
   О женском одиночестве, о трудном счастье, о материнских страданиях, о муках и горе, о капельке надежды. Она была согласна на все, только бы боли стало поменьше. Лицо было мокрое и соленое. Но Даша не знала - вода это или слезы?
   - Милая, добрая, прекрасная. Ты так долго живешь, а нам отпущено одно мгновение - маленький миг нашей жизни. И ты можешь сделать его радостнее. Тебе самой станет легче. Я теперь понимаю, почему волки и сумасшедшие обращаются к тебе. Ты завораживаешь и зовешь. Не обмани - нам нечего делить.
   Даша бормотала что-то бессвязное и безотрадное. Вода стала холоднее, но она плыла и плыла вперед по лунному свету. Усталости не было. Оглянувшись, она не увидела берега, но не удивилась и не испугалась, - понимала, что луна ее отпустит, если... она сама захочет вернуться. На берегу ее никто не ждал. Там было больно, холодно и бесприютно.
   - Я хочу к тебе, не бросай меня. Они без меня обойдутся. Я много могу...
   Даша жаждала рассказать луне, что она умеет терпеть и ждать, и обходиться малым, и никому не быть в тягость.
   - Возьми меня. Я истомилась без дочки, - это страшная мука. И я не хочу больше страдать. Я хочу покоя.
   Только теперь она поняла, почему у Булгакова Мастеру был дарован покой, а не свет. Он был мастером, а не творцом. Он был невольником чужой идеи, а его роман - заказом нечеловеческих сил. Даша прибавила скорости - к покою можно было и поторопиться.
   Слова уже перестали отражать мысли. Да и те, казалось, покинули ее. Только изнутри пришло понимание, что, если за ночь она не доплывет до луны, то ей останется одиночество моря, - а с ним она ни о чем не договаривалась. Вдали от берега остался единственный звук - ее удары по воде. Она плыла целую вечность, но луна по-прежнему была далека. Даша перестала работать ногами - могла случиться судорога, но руки тоже стали уставать. Она не жалела о заплыве, внутри просто зашевелилась обида, - трудно решиться на поступок, но нелепо скорбеть и кручиниться, когда принято решение.
   Дорожка должна была оторваться от воды. Так всегда происходило в ее снах. И Даша, по-настоящему, верила в это. Но луна не подняла мерцающую ленту. Сон обманул.
   - Подруженька, что я сделала не так? Мне не успеть - солнце помешает, - губы были, как чужие. - И никогда больше я не рискну встать на эту дорожку. Не отказывайся от меня...
   Даша зарыдала от бессилия и отчаяния. Отвернувшись от луны, она ахнула, - вокруг было только море, ничего кроме моря - ни береговых огней, ни гор. Она посмотрела на луну...
   - Это все, что тебе нужно? Просто моя жизнь? Я достанусь морю? Ты с ним столковалась?
   Луна печально улыбнулась, и Даша успокоилась, - просто, для этой дороги мало одной ночи, и она встретится с дочкой тогда, когда настанет время. Придется возвращаться к жизни. Серебряный луч теперь указывал ей путь назад. Даша повернулась и медленно поплыла прочь от надежды. Что-то непоправимо изменилось. Усталость сковывала руки, несколько раз ее залило волной, - прилив усиливался. Даша поморщилась, вода на вкус была даже не соленой - горькой. "Наверно, это мои слезы", - подумала она, - "целое море моих слез".
   Пришлось несколько раз оборачиваться на луну, дорожка пропадала, и Даша сверяла направление. Когда берег стал различим, сил почти не осталось. Дыхание с шумом вырывалось из груди. Легкие готовы были разорваться от напряжения.
   - Помоги, я не доплыву, помоги, - губы шептали что-то похожее на молитву. Даша отчаянно работала руками. У нее не было никаких претензий, но умирать уже расхотелось. Она заставляла себя двигаться вперед. У самого основания дорожки кто-то кричал и размахивал чем-то белым.
   - Ну, вот и все, - Даша остановилась и горько улыбнулась. Зачем нужен был этот марафон, если она ждала на берегу? - Иди сама, если я так тебе нужна!
   Хотелось крикнуть это громко и уверенно, но она даже не услышала свой голос. Три большие волны одна за другой вынесли ее на камни. Даша попыталась вздохнуть, но лишь тяжело закашляла, - воздух не проходил в легкие. Темная фигура приблизилась. Это была не смерть. Это был человек.
   - Как вы красивы - лунная девушка! Но я очень испугался. Разве можно так делать?
   Она осторожно маленькими глоточками втягивала воздух.
   - Господи, да вы же едва живы!
   Было все равно... трясло, как в лихорадке. Мужчина крепко прижал Дашу к себе.
   - Я мокрая.
   - А я теплый.
   - Я не могу смеяться.
   - Вы помните, где ваша одежда?
   - Я только что вспомнила, как меня зовут.
   - Тогда все в порядке.
   Мужчина завернул ее в свою рубашку. Он что-то шептал во влажные волосы, и Даша почувствовала, как саднящая боль покидает легкие. Она вдруг застеснялась. Ночь, пустынный берег, незнакомый человек, а на ней - только его рубашка.
   - Где-то тут мой халат. Он был у самой дорожки.
   - Дорожка давно пропала.
   И правда, луна побледнела и стал больше похожа на оловянный блин, чем на серебряный диск, а лучик исчез. Они медленно шли вдоль кромки воды. Халат лениво переворачивала пена, а полотенце утащил прибой. Даша не знала, что теперь делать, и молча смотрела, как мужчина выкручивает ткань.
   - Давайте, я вас провожу.
   Она не могла рассмотреть его лица, но голос - низкий и теплый - показался таким надежным, что она только кивнула в ответ.
   Мужчина крепко прижал ее к себе. Она уже не смущалась. Этой ночью Даша попробовала на вкус жизнь. Рассвет можно было встречать бесстрашно.
   - Нас никто не представил, - мужчина немного отстранился.
   - Вы любите точки над "и"?
   - Да, если об этом спрашивает совершенно мокрая женщина.
   - Я местами уже высохла, - Даша улыбнулась.
   - Вы уже поняли, что я - не косая.
   - А я - не лунная девушка.
   - Э, нет, вы - лунная девушка. Должен извиниться перед вами. Вон там - у камня, - он вытянул руку, показывая место, - я ловил рыбу и видел, как вы входили в воду. Отдыхающие часто устраивают заплывы, но не такой глубокой ночью. А вы были одна. Знаете, я нормальный мужик, но это было похоже на сказку. Ваше тело светилось. - Он шумно сглотнул. - На меня, словно, нашел столбняк. Я перестал ощущать время. Только смотрел, как вы бесшумно плывете к луне. Было так красиво и так нереально, что я не сразу понял, как это опасно. Потом очень испугался и стал кричать, но вы даже не обернулись.
   - Зачем?
   - Что, зачем?
   - Зачем вы кричали? - Даша остановилась у своего домика.
   - Лунная девушка могла утонуть, - он принялся отжимать ее волосы. - Знаете, я замерз. Согласен на обмен, - вы меня угостите чаем - и рубашка ваша.
   - Не торгуйтесь. Вы спасли целого человека, а мелочитесь, как...
   - Сдаюсь-сдаюсь. Кеша.
   - Похоже, у меня нет выбора.
   - Похоже, нет.
   - Когда я высохну, вам не захочется чаю, - серебро осталось в море.
   - Я уже рассмотрел. Нам обоим чай не помешает.
   - Даша, - она мотнула головой. - Я могу сказать, что боюсь вас.
   - На берегу я был опаснее.
   - К чаю вы потребуете сахар, спаситель?
   - Не жадничайте, жизнь того стоит.
   Даша улыбнулась и открыла дверь. Он вошел и по-хозяйски сразу направился в ванную. Даша быстро натянула юбку и заглянула в проем. Кеша сосредоточенно полоскал в раковине ее халат.
   - Вам же не нужен такой большой груздь, - ответил он ей на незаданный вопрос.
   Даша громко засмеялась и вышла. Он уже повесил халат, а она все смеялась, беспомощно сидя на кровати. Смех стал каким-то булькающим, и слезы залили глаза.
   - Все кончилось, все кончилось, - Кеша тряс ее за плечи, но она только сильнее зашлась в плаче, который в последнее время все чаще сменялся многочасовой истерикой...
   Солнце полоснуло по векам. Болела спина. Даша пошевелилась, открыла глаза и увидела мужское лицо. Она лежала на коленях вчерашнего спасителя. Он с улыбкой смотрел на нее.
   - А утром вы другая.
   Даше стало неловко. Она совсем не помнила, как уснула.
   - Все было прилично, - он поспешил успокоить, - просто, вы долго плакали, а потом заснули. У меня затекли ноги и...
   - Ой, извините, - Даша вскочила, но он задержал руку.
   - Даша, пожалуйста, все в порядке. Вам нечего бояться и стыдиться. Наверно, была причина в вашем вчерашнем поступке. У меня на такое не хватило бы смелости, - он перебирал ее спутанные волосы. - У вас в глазах остался лунный свет.
   - Я их сейчас закрою, и вы исчезнете.
   - У вас всегда так бывает?
   - Я хотела это изменить.
   - Можно попробовать вместе.
   Даша смотрела на лицо и узнавала его. Неужели сон? И они...
   ... в метро и смотрят друг на друга. Но заговорить не решаются.
   Всякий раз она расстраивалась, что не запомнила лицо... Кеша - мужчина из сна? Только его улыбка сейчас была напряженной. Даша не знала, как себя вести. Он не приставал, не наглел. Рядом с ним было как-то надежно, тепло и спокойно. Она напряженно задумалась о том, что же теперь делать? А Кеша просто держал ее руку.
   - Ты обещала мне чай. Еще вчера, - напомнил он.
   - А чая не было?
   - Ты уснула.
   - Мы давно перешли на "ты"?
   - Знаешь, я не заметил. А это теперь важно?
   - Мне много лет, - уточнила она на всякий случай.
   - Чужих нет?
   - Кого?
   - Годы все твои?
   - Все.
   - В молодости, - Кеша выразительно подмигнул, - я любил Оскара Уайльда. У него было про годы что-то типа "я люблю мужчин с будущим, а женщин с прошлым", - в этом смысле я - еще молодой.
   - О!!! - Даше ничего не оставалось, как вооружиться кипятильником.
   Кеша смешно рассказывал анекдоты и беззлобно подшучивал над ночным приключением. Она чувствовала себя с этим едва знакомым человеком, как с давним другом. Они пропустили завтрак и отправились на рынок. Там отчаянно торговались при покупке больших сочных помидоров. Даша обожала южные помидоры. Она надкусила кожицу и стала сдирать ее с круглого тела. Алая сахарная мякоть таяла во рту без всяких усилий.
   Они протискивались между рядами под улыбками обуглившихся от солнца продавцов и сосредоточенно освобождали теплые шарики от жесткой пленки. Даша запачкалась, как чушка, и пришлось идти к морю отмываться. Кеша смеялся, когда она ловила волну. Потом они забрели в обшарпанную окраинную киношку на последний ряд продавленных кресел - целоваться.
   Время словно остановилось. Они бродили по улицам, держась за руки, без всякой цели до боли в ногах. У полупустого ресторанчика под хриплый магнитофон он прижал ее к себе и медленно закружил, следуя томному саксофону. Даше показалось, что она знает Кешу всю свою жизнь. Они были без возраста, без профессии, без места жительства. Просто мужчина и женщина, которым хорошо вместе.
   Она смотрела в глаза, и он шалел от этого. Они не ждали друг от друга любви и нежности, не преследовали никаких целей. Они были вольными.
   - Никогда не знала, что день может быть бесконечным.
   - Я чувствую свободу. Я физически чувствую, как я свободен. Могу любить, как хочу. Могу желать, кого хочу. Я тебя не обидел?
   - Отвечу на законный вопрос, - мне не хочется ничего соединять.
   - Ты умеешь читать мысли?
   - Я уважаю чужую независимость.
   Они вернулись на пляж. К помидорам было только сладкое печенье, но велика ли важность такого сочетания после ночного заплыва при луне? День изменил камни, - тайна притаилась до ночи. У кромки воды носились мальчишки и громко кричали, стараясь переорать чаек. Кеша хорошо плавал, - движения были мощными, но экономными. Даша лежала на спине с закрытыми глазами. Вода легонько плескалась у лица, навевая полуденный сон...
   ...плотная толпа в метро толкнула их друг к другу. Она почувствовала его ладонь на спине, другая рука прижала ее голову к груди. Она не могла шевельнуться, но и не хотела этого делать. Мгновенно исчезло потное нервное кольцо спешащих в час пик. Только его тепло и крепкие руки.
   Даша понимала, что на следующей остановке все изменится. Люди выйдут, и исчезнет причина для такого близкого положения. Она тяжело вздохнула и почувствовала влагу в уголках глаз. Какое-то умиротворение возникло на мгновенье и ушло.
   - Не отпускай, - гремело сердце, - не отпускай.
   Поезд резко остановился, и она еще крепче прижалась к сильному телу.
   - Это мой миг, - прошептала слеза - и покинула свой дом.
   Люди вышли. А они, по-прежнему, стояли в центре прохода. Он ее не отпускал. Даша осторожно подняла голову и наткнулась на взгляд. Глаза были влажные и очень серьезные. Они вошли в нее так, словно имели право на это. Совсем не страшно - быть частью другого, раствориться в нем, перестать существовать отдельно.
   Он и не собирался ее выпускать. Сколько же должно было пройти времени, чтобы случайная встреча в переполненном вагоне дала им право стать близкими? Момент был интересен полным отсутствием мыслей. Эта странная взвешенная пустота не пугала, а вводила в оцепенение.
   Они смотрели друг на друга. И весь драматизм ее предыдущего "довстреченного" состояния растворялся в его радужной оболочке. Коричневые лучики выходили из ореховой ауры и обещали нежность и ласку...
   - У тебя нос сгорел, - Кеша отфыркивался рядом. - Даша, в ванной спать опасно, а в море - тем более.
   Даша ничего не хотела говорить. Она расстроилась, - лицо, опять не запомнила лицо. Кому же оно принадлежало? Сны насыщены деталями. Она их помнила отчетливо, но лица забывались. Всегда одно и тоже. Они поплыли к берегу. Он шутливо подталкивал ее, а Даша напряженно пыталась восстановить сон.
   - Это был ты.
   Она резко взмахнула руками, и Кеша ушел под воду. Когда он вынырнул, Даша уже знала, что сон это или явь - ей хочется продолжения. Он предупредительно подал руку, и они побрели в поисках тени. Тень была, но мест свободных не осталось. Жаждущие моря и отдыха не оставили им шанса, - пришлось покинуть пляж. И они направились к горам.
   Кузнечики лениво выпевали какую-то неверную мелодию, а сухая трава шелестела под ногами. Они рвали алые ягоды, названия которых не знали. Сперва складывали их в купальную шапочку, но потом решили, что промежуточная станция не нужна, - витамины полезнее в натуральном виде, и сахар их только испортит. Красные ручейки потекли по их загорелым подбородкам.
   - Мы с тобой вампиры, - засмеялась Даша, прикасаясь к его губам.
   - Не наступи, - Кеша придержал ее за плечи, - у тропинки шевелился комочек земли. - Сейчас пожалует подземный житель. Смертельный номер - только для тебя!
   Даша наклонилась над растущей горкой, - что-то она ей напомнила, что-то ускользающее, плохое... Внутри была бурная жизнь, потому что с верхушки скатывались камешки. Ноги устали, но ей обязательно хотелось дождаться появления крота. "Давай! Давай! - мысленно подзадоривала она, он обязательно должен был появиться, иначе... иначе...ей будет плохо". Однако, подземный житель завлек, но не показался.
   Внезапно все как-то сразу изменилось. День потерял свои лучистые краски. Кеша был с ней, но тоскливое одиночество уже пристроилась рядом. По дороге обратно она больше не обращала внимания на мошек и ягоды. Впереди торчал пенек. Смешной чурбачок, бывший когда-то сосной. Наверно, приятно отдохнуть, зарывшись босыми ногами в песок и хвою. Но они прошли мимо.
   Смутная мысль, что судьба опять поманит и обманет, больно кольнула в сердце. Ночь разом не просто отодвинулась, а провалилась в далекое прошлое. Вечер прогнал духоту и сдал их на милость комарам. А у них пощады проси-не проси - крови подавай. Раздражение рвалось наружу. Кеша чутко почувствовал изменения в ее настроении.
   - Дашенька, не обижайся, мне надо уйти. Я приду завтра.
   Даша подивилась, - она только подыскивала предлог, чтобы не приглашать его к себе, а он уже перешел улицу и, помахав на прощание рукой, остановил такси.
   - Невежа, - прошептала Даша и зашла в домик. Вялое тягучее оцепенение остановило раздражение, и она громко заплакала.
   - Вам помочь? - в окно заглянула девушка.
   Даша заплакала сильнее.
   - Пошли отсюда.
   Парень за окном сказал что-то еще, но этого Даша уже не слышала, потому что, наконец-то, вспомнила о кроте-обманщике, который приснился ей накануне смерти дочки.
   - Луна-луна. Ты все у меня отнимешь. Я поняла. Нельзя было возвращаться. Кеша - твое наказание. Ты вызволила его из снов, чтобы я еще раз ощутила свое ничтожество.
   Потом, всхлипывая и засыпая, она решила, что судьба, наоборот дала новое понимание. Необходимо ценить любой миг, это он - счастье. Даже, если предлагался оттиск, нужно благодарить судьбу за все. И за плохое, и за хорошее. Был сон. Была проверка. Опытным путем доказано - по морю к луне не добраться. Придется искать другой способ или... Только и всего...
   Июльская жара по-прежнему клубилась над плавящимся асфальтом. Море так же медленно перекатывалось через гладкие камушки и выплевывало на берег оберточные бумажки и погибших медуз. Не хотелось верить, что море также выплюнуло и ее, как ненужный сор. Или просто, как всегда, ей дали на время попользоваться чужой собственностью.
   И все-таки Даше не докучала надежда. Кому-то это занятие давно опостылело. Но она знала, как замечательно - следовать судьбе и доверять ей! Она собственная - зачем ей обманывать хозяйку? Главное, никогда не лукавить, никогда не обманывать самой... Морфей, наконец, ласково обнял ее и увлек в свои чертоги.
  
  
   17 глава
   Кто деньги дает, тот...
  
   - Ты опять спишь средь бела дня? - голос Ирины был до противности бодр и звонок.
   - У меня было много... - Павел запнулся, подбирая чего у него "было много", но жена и не собиралась выслушивать его вялые оправдания.
   - Я тут накумекала, как тебе помочь.
   - А который час? - Павел категорически не был готов обсуждать свои проблемы.
   - Девять часов. День давно начался. Все приличные люди уже напряженно трудятся на благо отчизны.
   - Во-первых, - Павел понял, что она не отстанет, и все равно придется проснуться, - день начинается в полдень, и девять часов - не показатель рабочей активности. Во-вторых, где это ты видела напряженных трудяг во благо отчизны? Я их уже лет двадцать не наблюдаю. Ты случайно свой карман с государственным не перепутала?
   - Отлично!
   - Что отлично? - рассердился Павел.
   - Ты проснулся, значит, я поступила правильно.
   - Ну, если для тебя главным было - лишить меня сна, то тогда ты права.
   - Ладно, Павлуша, не куксись. Вставай и приводи себя в порядок. Я хочу, чтобы ты произвел впечатление. Кажется, можно "срубить" спонсора.
   - Ирка! - Павел подскочил так резво, что выдернул шнур из телефона. От волнения он не сразу набрал нужный номер, но у Ирины было занято. Он догадался, что она тоже звонит, и положил трубку на аппарат. Но, как назло, видимо, Ирина действовала по той же схеме. Когда она все-таки прозвонилась, у Павла уже почти выскакивало сердце.
   - Что? Где? Когда? Сколько?
   - Сколько - не знаю. А все остальное... Я заеду за тобой... Тебе часа хватит?
   - Я уже готов! - Павел от радости вскинул руку в забытом пионерском салюте.
   - Не так прытко, председатель совета дружины, - Ирина беззлобно хихикнула, - я заеду через час, позавтракаем и... в путь-дорогу. Поставь чайник.
   Павел пулей влетел в ванную. Он очень боялся порезаться, но на удивление бритье прошло без лицевредительства. "Надо бы купить какой-нибудь одеколон, - он потряс пустым флаконом и провел пахучей каплей по подбородку, - посоветуюсь с Иркой, она наверняка в курсе последних достижений". Какие последние достижения имелись в виду, он и сам не знал. Просто вчера окончательно убедился в том, что бывшая жена знает какой-то главный секрет успешной жизни.
   Он вообще заметил, что женщины на многое смотрят проще мужчин. Улыбнулась, прошла мимо, распространяя загадочный запах, легко обернулась. И все! Мужик - на крючке! Если еще подойти и о чем-то глупом спросить, - можно тут же начинать вить веревки. Павел красочно представил себя в виде веревки. Тело удлинилось без труда, словно резиновый жгут, а вот свиваться совсем не хотело. Павел попробовал закрутить себя сначала с головы, потом с ног, но все равно у него ничего не получилось. "Наверное, из меня веревки не вьются, - облегченно подумал он, - или вьются, но особым способом и плохие".
   За этими умственными усилиями его и застала Ирина. Она безапелляционно раскритиковала его бритье. На это Павел обиделся, но тут же отправился снова в ванную и "исправлял" ошибки под ее чутким руководством. Каким-то непонятным ему способом она догадалась привезти одеколон: "Ты всегда брызгаешься дрянью". Он не стал спорить, и освежился "недрянью". На вид эта "недрянь" выглядела и дорого, и шикарно. Запах, правда, был резким, и скорее женским. "Унисекс!" - победно изрекла Ирина. Павлу совсем не улыбалось быть "уни-", но сейчас было не до чистого секса.
   - У тебя пустой холодильник и совершенно неприличная постель.
   Павел пропустил холодильник, но за постель крепко обиделся.
   - То, что она одинокая, тебе вовсе не дает право ее оскорблять.
   - Одиночество - не повод для расхлябанности. Тебе давно пора жениться. Посмотри на себя. Неухоженный, мятый, - она ткнула пальцем во вспенившуюся простынь, - как эта койка, и опустошенный, словно холодильник. Зачем он у тебя энергию жрет, если полки пустые?
   - Он...
   Павел хотел сказать что-то остроумное, но к своему полнейшему изумлению, облапил Ирину и впился ей в губы. Она легко поддалась, и они рухнули на неубранную постель. Каким же красивым и желанным было это тело - такое знакомое до мельчайших родинок. Теплая и податливая Ирина тихонько смеялась от удовольствия: "Ну, ты и даешь!" А он осторожно целовал ямочку в основании шеи и казался себе молодым и сильным. Когда первый порыв схлынул, он вдруг смутился и испытал угрызения совести, - Ирина пришла помочь ему, а он...
   Все равно придется открывать глаза, Павел решительно распахнул веки, и наткнулся на изучающий взгляд бывшей жены. В этом взгляде не было ни осуждения, ни иронии, ни злости, - ничего, от чего неуверенному мужчине стало бы не по себе. Так когда-то давно на него смотрела мама после экзамена по математике, в которой он ничего не соображал, но умудрился получить пятерку.
   - Солнышко ты мое, - Ирина провела алым ноготком - от лба до чисто выбритого подбородка, - спасибо.
   Она еще что-то говорила - такое же ласковое и необязательное. И внутри у Павла становилось тепло и уютно, точно так же, как на ее груди. Забытая нежность, как ворованная ласка, была готова разразиться слезами немолодой радости.
   Ирина мудрым сердцем прозрела уязвимость и беспомощность бывшего мужа. Ей стало его до боли жалко, жалко, как никогда раньше. В сущности, она его еще любила. Скорее всего - любила не столько эти глаза, руки, еще сильное тело, душу. Она любила свою память о той своей любви к нему - любви молодой и сумасшедшей. Любви, замешанной на ожиданиях и обещаниях юности, когда каждый следующий день приближал их невероятным высотам духа и искусства. Они горячо спорили по любому поводу и так же горячо сплетались в объятиях друг друга. И будущее казалось им одним большим разноцветным праздником, где все обязательно будут счастливы.
   Оно пришло - это будущее. Красок в нем предостаточно. Каждый может выбирать ту, которая больше всего нравится. Но только одну. А радугу одним цветом нарисовать нельзя так же, как и спеть мелодию из одного звука. Ирина смотрела в такое родное и уже неродное лицо и с пронзительной отчетливостью понимала, что когда-то сделала правильный выбор. Два ребенка - муж и сын - это слишком неподъемно для нормальной жизни. А для Павла норма - непонятно что. На такой шаткой основе семью построить нельзя.
   "Хочу убрать печаль с твоего лица, стереть седой налет с непослушных волос, разгладить морщины. И просто смотреть в твои глаза, - она гладила его по голове, и слышала сдерживаемое прерывистое дыхание. - Я ничего этого не сделаю. Просто не могу. Не в моих силах растопить обиды и неудачи. Все это останется с тобой".
   - Давай никуда не пойдем, останься?
   Павел боялся поднимать голову, он уже знал, что она не злится, но не хотел увидеть в ее глазах жалость. Хотя, наверное, в глубине души очень надеялся на эту жалость. Вся будничная суета отступила перед этой извечной новостью - соединением мужчины и женщины. В их прошлой жизни - это никогда не было так искренне, так жарко, так жадно. Он чувствовал опустошение и наполнение одновременно. Словно бы мучавшая жажда отступила перед глотком прозрачной воды. Воды холодной, как студеная зима, и чистой, как смех младенца.
   - Завтра пойдем, а? Это же можно перенести? - он заискивающе заглядывал ей в глаза.
   - Я не знаю, что будет завтра. - Ирина приподнялась на локте, отчего ее грудь уперлась в его щеку. - И не хочу знать.
   - Если это не любовь, то тогда что? - Павел взял в руки ее голову и поймал губы.
   - Глупо заглядывать в календарь на следующий месяц. Всему свое время. - Ирина мягко отстранилась. - Любовь - чувство для молодых и сильных. Я надеюсь на счастье для Кольки. Наша семья выстрадала это право для него. И, если он будет щедрым, оно на нем не закончится. Надо уметь дарить, тогда тем, кто придет после тебя, не будет горько жить. Знаешь, Паша, я часто молю судьбу дать мне возможность искупить все грехи моего рода. И мечтаю, чтобы в новый век, сын вошел бы без груза прожитых ошибок. Наших ошибок. А любовь? Любовь - для смелых и сильных. Я - трусиха.
   - Мы можем начать все сначала, мы уже не повторим прошлые ошибки!
   Павел уже понял, что все закончилось, но отчаянно цеплялся за слова. Иногда они обладают магическим влиянием - вовремя сказанные - могут горемыку превратить в блаженного счастливца, а баловня судьбы одним махом опрокинуть в пучину муки и страданий.
   - Прошлые, может, и не повторим, а от новых не избавимся, - Ирина поднялась и, не спеша, начала одеваться. - Пашенька, родной, мы все те же. Это только годы изменились, а мы - нет. Если опять начнем жить вместе, то снова станем несчастными. А несчастная любовь испепеляет изнутри. Я больше не желаю жить с обугленной душой, завидуя сожженным во взаимной страсти.
   - Но любовь! - Павел закричал от отчаяния. - Это единственное, чем можно оправдать жизнь!
   - Она ко мне приходила, - Ирина грустно улыбнулась. - Надеюсь, мне зачтется.
   К предполагаемому спонсору они ехали долго и молчали всю дорогу. Ирина вела машину уверенно и спокойно. Павел не понимал, как она может вести машину после... А что, собственно, произошло? Из-за чего он так вздрючился? Как это она сказала - "унисекс"? Нет, ей не нужны сложности. У нее все накатано, размерено, оцифровано. Она-то как раз в полном порядке, и к происшедшему относится, судя по всему, как к приятному приключению. Бывший муж, и надо же - как изумил!
   Для Павла это стало невероятным откровением! Набросился, как голодный потный подросток. Он корил себя за несдержанность, хуже - невоздержанность, что совсем не следил за дорогой. А тем временем они приехали. Ирина придирчиво поправила галстук. Павел скривился, - он терпеть не мог эту удавку. Если бы не полный конфуз, которым закончились его пламенные признания после знойной постели, он бы ни за что не надел бы костюм. Галстук душил, а с пиджаком он всегда не знал, что делать - то ли его надо расстегивать, то ли, наоборот, застегивать. Ни дать, ни взять - чопорная девица на выданьи.
   - Постарайся ему понравиться. Он человек горячий, южный. Ты не перечь. Слушай все спокойно. Кивай головой на любую глупость и банальность.
   В приемной - вычурной, бросающейся в глаза своей показной роскошью, - длинноногая секретарша тут же бросилась к Ирине и защебетала противным высоким голосом о новом то ли салоне, то ли магазине. Павел не прислушивался. Ему стало очевидно, что приехал он сюда совершенно напрасно, что ничего хорошего из этой затеи не получится. Если и выйдет что, то, скорее всего, будет похоже на полнейшее неудобство. А конфузов ему на сегодня уже достаточно.
   Он тупо смотрел, как падают загогулины "тетриса" на экране компьютера, - видимо "много" работы было у представительницы многотрудной и славной профессии высокооплачиваемых личных секретарш "с европейской внешностью и хорошими манерами". Кресло, в которое пришлось сесть, было неудобно до чрезвычайности, - слишком мягкое и низкое настолько, что колени упирались в собственное переносье. Он даже вцепился руками в подлокотники, чтобы помочь себе, когда придется вставать. Приятный звонок воспроизвел "удар судьбы" из Бетховена. Это было настолько неожиданно, что Павел выскосил из кресла, как пружина.
   - Ромео Акопович вас ждет, - секретарша умильно сложила губки бантиком и распахнула дверь.
   Ирина едва успела сжать Павлу ладонь, и сделала это вовремя. За массивным столом восседал крохотный человечек с большим армянским носом. Но не эта несоразмерность вызывала улыбку, а претенциозное сочетание имени и отчества. Вероятно, родители Ромео Акоповича были большими любителями Шекспира. С отчеством они уже ничего не могли поделать, но вот имя выбрали от души - щедро и с большим размахом. Только Ромео их едва виднелся над столом. "Наполеончик..." - Павел не успел додумать, а хозяин кабинета с добродушной улыбкой уже протягивал ручонку.
   - Мне Иринушка так расписала ваш гений, что я посчитал своим долгом помочь. Мы - бизнесмены - должны по мере возможностей поддерживать культуру. Брать ее, так сказать, - он гадливо оскалился, - на содержание.
   Павел не мог отделаться от мысли, что находится в цирке, - так цветисто и красочно шпрехшталмейстеры, обычно, предваряли выступления фокусников. Никакой разницы - факир или меценат? - не наблюдалось, если внимательно всмотреться в крохотного армянина, "вдохновенно" поющего про свои меценатские планы. Еще немного и на этой арене появится коверный и прилюдно унизит. Унизит обязательно, как бы Павел не будет стараться ему подыграть. Ведь клоун играет в свою собственную игру, и правил кроме него, никто не знает, тем более поведение "лопуха" из первого ряда давно просчитано. На любую реакцию у клоуна заготовлено несколько вариантов растаптывания. Зритель ведь приходит в цирк получать удовольствие и никогда не станет мешать артисту. Значит, утрется, и будет вынужден смеяться со всем залом над собственной нелепостью.
   - Вы мне оставьте ваши писульки, я на досуге с ними познакомлюсь. А для начала давайте по-дружески отдохнем. У меня через неделю - день рождения. Будет много гостей. Нужные люди. Солидные. Пашуля, - он фамильярно похлопал Павла по локтю (до плеча ему было не достать), - ты нам организуй культурную программку. Две-три певички. Одну можно из старых - какую-нибудь народную. И молодую, только из тех, что каждый день в телеке бедрами - туда-сюда. Парочку хохмачей известных, ну и несколько номеров на твой выбор. Я думаю, что для концерта час - достаточно. Мы немного выпьем, посмотрим на них, а потом... Потом, - Ромео Акопович гаденько хохотнул, - начнем настоящую культурную программу.
   Павел проглотил брезгливость. В конце концов, деньги, не пахнут. Словно услышав это, носатый наполеончик вытащил из дорогого кошелька пачку новых долларов.
   - Кто девушку танцует, тому и музыка играет.
   Он любовно перебирал купюры, словно холил и лилеял ребенка. Сразу стало понятно, что в такие руки деньги идут сами - с радостью и упоением. И приносят с собой все удовольствия, которые можно на них купить: стабильность, покой, радость, любовь, свободу, власть. Вот оно - прозрение! Этот маленький клопик, который вырастил себе живот, сначала перетаскивая с одного места на другое нужный товар, а теперь лишь организовывая этот вечный процесс, открыл великую науку. Науку больших денег. От этого знания Павлу могут перепасть только маленькие комиссионные. И то, если сильно повезет. Но почему-то он был уверен, что не повезет.
   - Вот, приблизительно так. - Ромео Акопович убрал кошелек и вынул два листочка. - Это... тут мои гости. Их 100 человек, может, еще придут. Тут, - он подвинул бумагу Павлу, - я набросал примерный список. Прикинь.
   Павел пробежался глазами по фамилиям. Губа у коротышки была не дура, - в списке значились 20 самых популярных артистов.
   - Сколько вы планируете на это потратить? - Он приготовился записывать пожелания по каждому артисту персонально.
   - Не понял, - Ромео Акопович явно неприятно удивился.
   - Простите, - Павел смутился, он вообще предпочитал не вести денежных разговоров, - я хотел бы уточнить, о каких суммах может идти речь, когда я начну договариваться с исполнителями...
   - Этим, - желтый полированный ноготь на волосатом мизинце обвел 4 фамилии, - по 1000 баксов. - Он оторвал ноготь от бумаги и поковырялся им в зубах, потом снова черкнул по списку. - Этой - 500. Остальных так организуй.
   - Как это? - не понял Павел.
   - Дорогуша! - сын любителей английского классического театра даже побагровел от натуги. - Ты режиссер! У тебя все артисты - друзья! Ты их уговори. Скажи, что...э-э... надо... выступить...э-э... у хорошего человека... надо... Они же слуги народа! - Он сделал резкое сальное движение своим коротеньким тельцем. - Это такое задание. Ты на меня посмотришь, я - на тебя. Тебе, как мне Иринушка сказала, деньги на шуры-муры-теле-процедуры нужны. Нужны? - Павел глупо кивнул. - Ну вот. Я заказал. Ты - танцуй. Хороший праздник мне устроишь, - дам денег на твою игрушку, плохой - получишь штуку зеленую. Всякий мисл имеет свой смисл!
   Он протянул ему Павлу два крючковатых пальца с наманикюренными ногтями и повернулся к Ирине. Она вынуждена была пригнуться, чтобы избежать поцелуя в пупок.
   Уже в машине Павел никак не мог пристегнуть ремень безопасности, так тряслись у него руки от негодования. Ирина, насупившись, вырулила со стоянки. Довольно долго они ехали молча. Первой не выдержала она.
   - Ты не бери в голову. Получится - сделай. Не получится - плюнь.
   - Нет, ты только подумай, каждая мразь считает своим долгом меня унизить.
   - Да не унижал он тебя. Это просто такая этика бизнеса.
   - Этика? - Павел даже оглох от собственного крика.
   - Не нравится, чистоплюй, - Ирина гневно зыркнула глазом на светофоре, - а я с ним манежничаю. Мне к каждому такому подход найти надо.
   - Тебе не противно? От него же не меньше часа отмываться надо!
   - Паша-Пашенька, - она устало покачала головой, - кто же сына поднимать будет? Ему ведь не только пить-есть хочется каждый день.
   Павел хотел что-то сказать, но только махнул раздосадовано рукой. Ирина приткнула машину у небольшого магазинчика со смешным названием "На посошок". За грязной стойкой они распили маленькую бутылку коньяка с фальшивой армянской наклейкой. Закусить было нечем, и пришлось зажевать теплую, отдающую клопами жидкость леденцами на палочке.
   - Мне без тебя плохо. - Павел сказал это совершенно неожиданно для себя.
   - Тебе не без меня плохо, а без жены.
   - Разве это не одно и то же? - Удивился Павел.
   - Для меня нет.
   - Неужели тебе мужик не нужен?
   - Мужик? - Ирина серьезно посмотрела на него. - Постоянный мужик нужен, но муж - нет.
   Она чуть было не добавила что-то еще, явно нелицеприятное, но поймала его жалкий затравленный взгляд и промолчала.
   - Ты хоть изредка звони? - Павел начал ощущать, что желудок вступил в схватку с плохим алкоголем.
   - Не кисни, я еще чего-нибудь придумаю.
   Ирине хотелось надавать ему пощечин и наораться от всей души. Тоже мне, чистоплюй творческий! Душу ему изгадили. А ей - каково с этим недомерком в койку укладываться? Да еще страсть неземную изображать? И еще года полтора гейшей прыгать придется. Да что этому белоручке объяснять? Ему и корочки хлеба хватает, а она вынуждена задницу подставлять до тех пор, пока кредит этому недоношенному не вернет. Нет, правильно она сделала, что развелась. Любой Ромео в ее жизни - временная парковка. Провернули удачную сделку и - в разные стороны.
   - Может, съездим куда-нибудь?
   Павел на глазах хмелел. Она, не поворачивая головы, неопределенно пожала плечами, - надо же, он еще и пить разучился!
   - Не бросай меня... а? Не бросай?
  
  
   18 глава
   Как стать Клеопатрой
  
   - Куда прешь, дура! Чурки свои раскрой! - заорал на Дашу поношенный мужичок и вытер свои грязные руки об ее пальто.
   Автобус нещадно дергался из стороны в сторону. Даше хотелось выйти и остаток пути преодолеть пешком. Находиться в салоне было выше сил. Мужчин в автобусе почти не было, да никто и не стал бы защищать ее от пьяного хама. Но людей набилось много, и лишний раз привлекать к себе внимание - напроситься на большую грубость. Она уставилась на соседнюю спину и постаралась отгородиться от окружающего. Невеселые мысли, словно, только того и ждали и тотчас вернулись в обычное русло. Русло, где плещутся обиды, текут несчастья, и скорым бурным дождем проливаются слезы:
   "Ничего у меня нет.
   Нет настоящего дома.
   Нет ребенка.
   Нет близкого человека.
   Нет родителей.
   Нет друзей.
   Нет любимой работы.
   Ничего нет.
   Никого нет.
   Я засыпаю и просыпаюсь с этим".
   Даша по привычке попыталась сама с собой поспорить.
   - Но ведь не бывает так, чтобы у человека ничего не было? - Прием временно сработал. - Конечно, у меня что-то есть. Есть автобус утром, репетиция днем, спектакль вечером. А еще нищенская зарплата и магазины, в которые с ней лучше не заходить. Обычная жизнь маленького обывателя. - Временное отступление от накатанного течения и вылазки на берег закончились тем, чем они и должны были закончиться, - возвратом в русло. - Я должна все терпеть и ждать. И этого добра - ожидания - у меня навалом. Только куда одной столько? Поделиться? - Даша обвела глазами окружающие ее понурые спины и усмехнулась. - За такой подарок и прибьют.
   Устала.
   От ожидания.
   От терпения.
   От автобуса.
   От магазинов.
   От нищеты.
   От слов злых и глаз ненавистных.
   От муки.
   От одиночества.
   Ждать-то нечего, некого. Да и сама радости не могу пообещать. Хотела бы. Не им же? - Она подняла глаза, но ничего, кроме грязного потолка старого автобуса не увидела.
   Господи! Толкусь тут без дела и радости, как Капитолина Поликарповна. Юность прошла. Дочка в могиле. Годы пролетели, а будто и не жила вовсе. С детства никому не нужна, - память услужливо вытаскивала из потаенных кладовок своих примеры обид и несправедливостей, когда Даша сжималась в комочек, ожидая ударов ремня, глохла от материнских криков, рыдала над поломанной игрушкой. - Не ждали меня в этой жизни. А может, в отместку? - Она могла долго перебирать колоду унижений в специальном кармашке души. Этот процесс ей даже доставлял некоторое - довольно сомнительное - удовольствие. Она поднимала, что с подобным мазохизмом надо бы кончать, но... - Но ведь это началось с рождения, а потом пошло, пошло: зло-зло-зло, ненужность... То били, то обижали, то выгоняли, то бросали. И всегда - унижали.
   Бабьи обиды, - говорят умные. А из чего состоит цепь нашей жизни, как не из непрерывного потока обид? И нет возможности это изменить. Да и сил, кажется, тоже нет. Но вот приходит новая обида, и опять утираешься, снова улыбаешься, прикидываешься, изображая полный порядок. Ночью, конечно, сожмется сердце, заноет где-то под ложечкой, и я открою спасительный пузырек с валидолом, хотя сама понимаю - не сердечная эта боль.
   Душа утомилась.
   Душа устала терпеть хамство. Хамство жизни.
   Униженность души пригибает меня к земле, не дает спокойно дышать и заставляет всего опасаться - людей, погоды, перемен. Карма, говорят. За кого же эту карму я отрабатываю? За жизнь свою прошлую, непутевую? За мать недобрую, за отца трусливого? За братьев-сестер безмолвных? За дочку безгрешную?
   Встать бы во весь рост!
   Просто распрямиться.
   А карма моя тут как тут. Множить ее, - говорят мне снова, - нельзя, о то дальше пойдет. А куда ей от меня - бессловесной - дальше топать? Все зло на мне замыкается - в транспорте, на работе, в магазине. Я бы и не против, - да вокруг зла от этого не уменьшается.
   Автобус неспешно приближался к дому. В салоне образовались свободные места, и Даша присела. Но это положение нисколько не изменило привычного течения мыслей. Правда, постепенно исчезла легкость, позволявшая при обиде усмехнуться, сделать вид, что ничего не произошло.
   Произошло.
   Обидели.
   И не надо обидчикам улыбаться. Она попробует выделить главное, - стоит ли на себя плевать? Во имя чего?
   - Будь самой собой. Будь самой собой. Я здорова. Я счастлива.
   Даша, бросилась в спасительные фразы, как в заклинания. Аутотренинг теперь у нее был такой, попытка обходить конфликты, но... Но с искренними людьми так, наверное, и бывает, - они никого не хотят обидеть и всегда сами становятся обиженными.
   - Я одна.
   Я никуда не опаздываю.
   Мне некуда торопиться.
   Я - одна.
   Для кого же тогда я развешиваю в доме бесчисленные безделушки? А ни для кого. Для себя. Долгая-долгая жизнь моя - безрадостная от одиночества - обещает заманчивую перспективу - полнейшую бесприютность. Многое и многих я уже потеряла бесповоротно. Впереди тоже все - долго и безрадостно. И нужно решить окончательно, - я никому и ничего не должна.
   Пришла в жизнь сама.
   Иду по жизни сама.
   И уходить буду без посторонней помощи.
   Рисунок моей ладони и обещания гороскопов говорят о том, что я человек более чем заурядный. И это так. Бороться с собой бессмысленно... Но хочется жить легко-о-о-о...
   Осталось три остановки, потом героический обход магазинов, телек дома, в нем... Там люди живут, делают что-то, достигают, убивают, за свободу борются, награды получают. Любят. Ждут. Встречаются.
   Кому и зачем она нужна? Никому. Даша знаю это наверняка. А себе? Насильно втащили в этот мир, не спросили, не обласкали...
   - Вас тоже обманули, возьмите, пожалуйста, - щуплый молодой парнишка протягивал ей розу. - Пожалуйста, роза не виновата, - а глаза у самого, как у самоубийцы.
   Вечером Даша долго смотрела на белую розу в банке из-под огурцов.
   Гордая роза.
   Красивая.
   На длинном стебле.
   - А я и не стояла никогда во весь рост. Как хорошо, что Катюша этой муки никогда не узнает.
   Впервые после похорон Даша порадовалась за дочку. Она смутно помнила, как "Во власти тьмы" у Толстого девочка мечтала умереть молодой, чтобы грех не успел налипнуть. Первый раз в жизни цветы ей подарили просто так, да и то... не ей они были предназначены. Взяла почему-то...
   - Господи!
   Я изменю жизнь свою.
   Я поверну эту карму.
   Я стану женщиной.
   Не знаю, необходимо ли женщине быть красивой? Не уверена, - должна ли она быть умной. Наверное, достаточно простого обаяния...
   Даша довольно скептически относилась к себе, как к женщине, даже в лучшие времена. Раньше ее это смущало, теперь - даже не занимало. Наверное, и впредь будет так. Что толку было печалиться о том, чего нет? Надо научиться разрабатывать имеющееся в наличии. И кончать с крестами на себе. Она восхищалась женщинами, Настоящими женщинами.
   Это какая-то невероятная акробатика в жизни - быть настоящей женщиной! Их мало. Время не способствует тому, чтобы они выживали.
   - Интересно, как жила Клеопатра? - Даша мечтательно наклонилась над розой и усмехнулась. - И мне не дает покоя загадка Клеопатры? Она. Не мужики. А что это за свобода такая? Над собой? Или для себя?
   - Я обрету свободу над собой и для себя.
   И не надо ничего никому про себя объяснять.
   Я приду к себе.
   Перестану испытывать неловкость перед всем и за всех. Ведь как получается, - меня бьют наотмашь и даже не интересуются результатом, а я все мучаюсь, - тот ли у меня был тон в разговоре?
   Тот. Только врезать надо было в ответ, а не извиняться. Посмотри на сытую рожу, посмотри на урода, который из-за своих комплексов коверкает жизнь других людей. Гони его из своей судьбы! Надо попробовать жить свободно. И перестать других обвинять в своих проблемах. Если когда-то давно во мне пропала вера в себя, то теперь в этом никто, кроме меня, не виноват. Почему я повернулась к миру спиной и предъявила ему свой счет? На каком основании?
   Такой вот день.
   Просто Даша ехала домой в автобусе, и ей нахамили.
   Нахамили за всю прошлую жизнь.
   Разом.
   Но, может быть, все не так? И она сидит в обороне, а никто не нападает? Лучше чаще улыбаться. И вообще...
   - Господи!
   Как хочется рядом красивых людей...
   Добрых.
   Порядочных.
   Она завела будильник на раннее утро. Завтра перед репетицией надо успеть на кладбище. Рассказать все Катьке, посоветоваться...
   Стылое утро порывом ветра обожгло лицо. Но Даша это не заметила, только крепче прижала к груди розу под пальто. Осень еще крепиласть, но зима уже притаилась рядом.
   - Здравствуй, солнышко, - Даша склонилась над металлическим памятником с крестом на макушке и поцеловала фотографию дочки. Роза удивленно пошевелила лепестками. - Вот, мне паренек вчера подарил. Очень захотелось с тобой поделиться. Холодно лежать? - Она спросила это так естественно, словно бы, теперь можно было что-то изменить. Хотелось рассказать про все, о чем она передумала за эти последние дни. Рассказать спокойно, обстоятельно, как взрослой. Но почему-то все слова разбежались. Даша опустилась на скамейку, и в тот же миг ей показалось, что она слышит, как тоненький голос дочки просит не сидеть долго на холодном ветру. Она поправила озябшими пальцами умирающую розу. Мысли потекли легко, словно только и ждали удобного повода.
   - Мне много лет и я понимаю, что смерть - явление обычное, такое, как и жизнь. Если любовь приходит не ко всем, то "косая" - никого не забудет. Расписание у нее, правда, особенное, - ни сезонами, ни лунным календарем, ни человеческими желаниями необъяснимое. Наверняка, у этого расписания есть глубокий смысл и ясная логика. Только я не поручусь, что стану это разделять.
   Какая ко псам может быть логика в потере близких, хотя... Хотя, наверно, когда нас покидают, мы испытываем такую обиду и горечь, что, защищая себя, пытаемся обвинять судьбу. Ведь мы-то - неушедшие - остаемся в одиночестве. Это нас покинули. Умерший сначала ушел, навсегда переступив порог, и только потом, со временем, когда острота боли притупляется, мы прощаем его уход. Мы понимаем, что ушли не от нас, - ушли туда.
   Время пришло.
   Оно не имеет измерений.
   От бессилия понять это мы навешали на него секунды, дни, сезоны, века. Ему начхать на нас, оно - бесчувственно. Тем более, что одни за минуты успевают прожить годы, а для других - десятилетия проходят минутной чередой пустых смен дня и ночи.
   И все же, почему мы боимся того, что обязательно произойдет с каждым? Нас не пугают свадьбы, дни рождения, - только смерть. Это ведь просто миг, обратный рождению. Говорят, есть места, где с покойниками прощаются весело, радуясь его новому предназначению. Но нам так жалко себя, только и можем сказать дежурно: "Порадуемся, отмучился, пусть земля ему будет пухом". Какой же это пух? Черная жесткая беспросветность. Оставаться тоже холодно и безрадостно. И непонятно, как жить дальше без тебя, Катюша...
   Самое трудное - преодолеть эту жалость к себе. Обрести самостоятельность. С достоинством принять неизбежность утраты. В такой ситуации для одних одиночество - спасение, для других - еще большая трагедия.
   Ах, моя милая крошка! Вот ты была рядом, хныкала, баловалась. Я сердилась, брюзжала, пыталась тебе что-то объяснять. Мы смотрели в одно место, но видели разные вещи. Я замечала, что цветок оцвел, а у тебя он - цвел. Твое время было осязаемо в каждый момент существования. Для меня - оно должно было начаться завтра. Молодость. Глупая моя молодость.
   Как же нелепы мои потуги обуздать ускользающее. Я меняю его лик, и, естественно, вру напропалую. Ведь вчерашняя пыль ничем не отличается от завтрашней, - ее все равно надо вытирать. Память прекрасно была кем-то придумана. Она просто "забывает то, что неприятно", как заметил Солженицын. В этом для нас ее спасительное свойство. Иначе, плохое будет всегда с тобой. Зачем помнить, что в 15 лет не уступила место хромой старухе?..
   "Не возжелай, не убий" ... Все равно где-нибудь напортачишь. Человек ведь, ни дерево, ни волк. У нас уже желания стали сильнее инстинктов. Мы след желаем оставить после себя. Никакой техники не хватит, чтобы землю от этих следов очистить. Корчится она, болезная, в постоянном жутком токсикозе, да рожает с каждым веком на порядок больше уродов.
   Хотя, позиция удобнейшая, - обвинить во всех грехах настоящее. Кто спорит, мы - сегодняшние - монстры. Только кто сжигал ведьм, подкладывал дровишки, чтобы пламя было поярче, доносил, лишь бы получить колченогий табурет и дырявый котелок убиенного во имя чистоты веры?..
   Меня воротит от высоких понятий - истинная религиозность, коммунизм, духовные ценности!.. Гуманитарное циничное словоблудие!
   Даша не чувствовала, как постепенно замерзали ее ноги. Она увлеченно размахивала руками и не замечала, что кричит на все пустынное сирое кладбище, где кроме нее и нескольких ворон, никого больше не было.
   - Почему самые прекрасные понятия, связанные с верой, дышат в затылок мракобесием? Как важно церкви доказать, что она - религия, религии, что - вера. А это разное. Для меня, практически, несовместимое. Раньше, просто взрывалась от слепого поклонения. Пустоголовым все едино - на что молиться: на божка из чурки, дозу наркотиков, жирной ряхе в поповской рясе. Важно ритуал соблюдать, - лбом сорок раз об пол долбануть, глотку драть под сотни децибел на стадионах...
   Век с катушек сорвался, Катенька, милая моя. Все вокруг провоняло насквозь людскими желаниями. А их-то всего ничего, - мне-я-мне-я-меня... Все обо мне - любимом и взлелеянном. И еда - мне, и баба - мне, и - мужик - мне, и деньги - мне, и ... - мне. И не лопаемся. А дети пусть в школе да в подворотне ту же самую науку проходят, - только с глаз долой!
   Мамочка!
   Папочка!
   После они тоже способны только брать, отнимать, хапать.
   Экологию, говорим, спасать надо. Аральское море высыхает, леса на Амазонке погибают... Вперед! Спасать! А спасать надо душу детскую! Ее не спасем - гори они эти леса любым пламенем.
   Муравей ползет - каблуком его. А он былинку тащит, старается. И нет ни его, ни былинки. Только грязный каблук. Он потом на чьей-нибудь роже отметится.
   Хочу!
   Хочу!
   Всего хочу!
   Идет малыш. Ножками крошечными перебирает. Глазенками ясными смотрит. Ручонками тянется к яркому. Чужому. А его по тем ручонкам - нельзя. Но он не понимает, что такое - чужое.
   Что в этом мире чужое?
   Все собственное - временное.
   Жизни только и хватает на то, чтобы понять, - ничего не успел, не понял. Суета все была. Суета!
   Малыш ничего этого не знает. Только как сделать так, чтобы и не узнал?
   Чтобы окружала его гармония.
   Свет знаний.
   Любовь желанных.
   Доброта ближних.
   Терпимость окружающих.
   И ничего спасать тогда не потребуется.
   Не от кого.
   Не лесные пожары и цунами погубят нас - злоба вселенская, зависть соседская, подножки коллег, предательство друзей, интриги врагов, непонимание родителей, нетерпимость близких, обман любимых...
   А дети? Они такие, каких мы вырастим. Чего уж пенять... Они - калька нашего отношения к миру.
   Солнышко мое, не плачь, посмотри, муравейчик былинку несет, - бабушка так похожа на внука. У них совершенно одинаковый взгляд. Только у мальчугана доверчивое незнание, а у нее - мучительное понимание. И бабушка никуда не торопится. Она уже все сделала. А что не успела, того уже и не станет начинать. Ее марафон за миражами престижа и призраками успеха завершен. Она целиком отдает себя малышу и ничего не ожидает взамен, даже не ждет благодарности.
   И желание у них одно: он - хочет мир познать, она - чтобы он его познал! Все его хотения - ее хотения. Потому они так понимают друг друга и так похожи, - старики и дети.
   Старость знает, что награда - каждый прожитый день и нужность кому-то. Ты еще необходим, кто-то тебя ждет, надеется на твою помощь. Слава Богу! Великое бескорыстие уходящей жизни опекает нетерпимую поступь юной. Всегда удивлялась, почему малыш, истошно ревущий в материнских объятиях, умолкает в бабушкиных руках.
   Молодая мама с перекошенным лицом жалуется, что у ребенка совершенно нет аппетита, - она уже все перепробовала. Но под извечное бабушкино "ложечку за маму" кроха слопает самую противную кашу. А сладкий сон - после бабушкиной скрипучей колыбельной и почесывания лобика - будет долгим и спокойным. И для родителей.
   Им, родителям, еще невдомек, что все уже было. Они торопятся преодолеть выбранные препятствия, заработать все деньги, завоевать сердца, доказать, что они... способны покорить мир, на худой конец, хотя бы подавить другого человека, по несчастью оказавшегося рядом... И все без оглядки, торопливо. Ведь так много вокруг интересного и заманчивого. Эти взрослые родители-дети не успокоятся, пока обстоятельства не отобьют им желания, а с ними руки и почки. Больные, измученные, с вечной усталостью станут они бабушками и дедушками. Потеряв в суетливом беге за успехом понимание детей, они с нетерпением станут ожидать внуков.
   И все опять начинается сначала. Если прервать сумасшедший бег за уходящим в вечер солнцем, то можно заметить простые и трогательные пары стариков. Их не заботят взгляды со стороны, грязные коленки, впечатление, которое они производят на окружающих, - "ах, моя шляпа, сумка, пятно на пальто и стрелка на чулках".
   Безмятежные зеленые сопли, мгновенные слезы, открытые личики, отбитые при падении ладошки, сладкие попки, которые нельзя не целовать при купании, пухлые щечки с малиновым румянцем и милый несмолкающий щебет...
   Со мной этого уже не будет никогда. Ах, Катя-Катюшенька. Никогда больше мои руки не поднимут тебя с пошатнувшейся земли. И никогда я тебя больше не успокою: "Смотри, она уже на месте, не бойся!" Не попляшу я на твоей свадьбе и внуков не буду нянчить... Доченька, милая, Катенька, ты только не уходи из моих снов, пожалуйста, не бросай меня, не оставляй одну. Холодно мне-е-е...
   Даша с трудом повернулась на скрипучей кровати, - как же мучительно болеть долго и тяжело. От отчаяния, она отчитывала уже 40-й день прощеной молитвой.
   Но теперь надо было заказать себе в церкви службу во здравие и поставить три свечи. Даша не знала, как это сделать, не вставая с кровати. Она еще не успела погоревать, а уже пришла Оленька. Радостная такая, красивая. И пригласила на собрание в Новую Церковь Христа: "Я там прихожанка". Как ни странно, но они не стали обсуждать дашину болезнь и договорились встретиться у церкви, где их человек будет собирать деньги.
   Утром Даша пришла первой. Дом на храм похож не был, но большое кирпичное строение вполне годилось для снятия внаем. У массивных закрытых дверей толстая тетка в платке собирала деньги в объемный пакет. Даша положила в него 300 рублей и объяснила, что ей нужно. Постепенно собирался народ - довольно большая очередь уже выстроилась перед дверью. И вот двери открылись. Она увидела Оленьку и вошла перед ней, по сути, без очереди. Оленька заплатила за вход за себя и за Дашу по 30 рублей - за службу и свечи, кроме того, посоветовала найти женщину, которая собирала деньги. У нее потом надо получить сдачу. Даша возмущенно замахала руками, - какая сдача в церкви! Тем более, что той и так нигде не было видно.
   Она изумленно оглядывалась, осматривая церковь. Больше всего Дашу поразило то, что никто на нее не обращал никакого внимания. Если она о чем-то спрашивала, то люди отводили глаза и молча отходили. Широкий коридор поворачивал налево в большую залу. Высокие стены были побелены и завешены иконами. Они были достаточно высоко, чтобы Даша со своим зрением могла на них что-то рассмотреть, - ни ликов ни надписей. Свечей, как обычно бывает в церкви, она не заметила. В углу залы находилась небольшая кафедра-лоток, книгами, разными церковными принадлежностями и подарочными свечками.
   Кто-то протянул ей 3 такие свечи - длинную, пузатую и похожую на морковку. Самое странное - Даша не заметила, куда их можно поставить и как зажечь? Никто не подошел помочь, хотя она с трудом передвигалась, держась за стены. Заболела спина и левая нога, пришлось принять почти в полусогнутом состоянии. Но даже это ни в ком не разбудило жалости, - ее обходили, словно прокаженную.
   Свечи нигде не горели, но тем не менее, служки их уже убирали. Даша заволновалась, что не успеет выполнить задуманное, и силилась вспомнить - к каким именно иконам должна поставить свечи? Неимоверным усилием выплыло - Николаю Угоднику, иконе Всех Скорбящих Радостей и только потом - уже на улице - вспомнилась последняя - своему Святому.
   Пока она боролась со своей памятью, все куда-то подевались, помещение опустело и стало совсем не похоже на храм, - появились два больших стола с книгами. Даша принялась разглядывать корешки какой-то серии - черные с золотыми надписями. У другого стола лежали несколько двухтомников. Она посмотрела на Шекспира и Мольера, - странно, не пьесы, что было бы понятно, - иллюстрированные рассказы для детей. Еще - много больших красивых изданий разных сказок.
   Под мышкой у нее оказалась старая большая книга про Винни-Пуха, которую Даша положила на пол у ног, чтобы не мешала, и вернулась к первому столу. Глаза заскользили по корешкам - Уилки, Уитмен... Книги отвлекли от главной цели, но она какой-то момент о ней вспомнила, и поспешила к выходу, сжимая в руках свечи.
   В уходящей толпе мелькала Оленька. Даша громко позвала ее, но та не обернулась. Она явно обсуждала подругу. Даша чуть не охрипла от собственного крика, но оказалось, что Оленька ее не только слышала, но и участвовала в том, как Дашу самым гадким образом обманули. Стало обидно и горько. Ее просто заманили и ограбили, воспользовавшись и доверием, беспомощностью, и болезнью, и надеждой. Даша снова закричала изо всех сил на пределе голоса. Оленька обернулась и подошла.
   Странно, но перемена, которая произошла с ней, совсем не удивила, - она стала худой высокой блондинкой с лицом матери. Даша, захлебываясь слезами, выплеснула свою обиду и потребовала то, о чем, наверное, в других обстоятельствах промолчала бы, - потребовала вернуть сдачу, - остальные пусть станут платой за глупость и науку. Оленька молча с улыбкой выслушала это и ушла. Даша осталась одна перед церковью. Последний из тех, кто вышел, запер ее на огромный крючок. Даша растеряно смотрела на свечи, - что это все значило?
   Она стояла и мучительно пыталась понять, что произошло? Ее просто обобрали, пожертвовав или воспользовавшись дружбой? Всегда в ее жизни это было одностороннее движение. Так что, лишний раз дали понять, что дружбы вообще не бывает, и зря она так на нее всегда надеялась? Нужна настоящая церковь, или туда вообще для нее закрыта дорога.
   Только как понять, какая церковь - настоящая? Та, которая заявила о себе первой? У нее, что, больше прав на дашину душу? Почему? Только потому, что она возникла 1000, 2000 и более лет назад? И чем вообще определить настоящность религиозного существования? Ведь, например, католики и протестанты из одной колыбели вышли, только это не мешало им резать друг друга. А то, что сегодня творится на поле религия-церковь, вообще не поддается разуму! А может, нужно что-то другое, но не вера в чужое чудо?
   Три свечи в руках. Насмешка? Ложная дорога? Наговоренные амулеты? Порча? Сунули в руки колдовские артефакты, чтобы избавиться от нее? Чтобы не путалась и не мешала? Наказали за сомнение в вере, или через них она стала бы выполнять все, что прикажут?
   Даша стояла перед закрытой дверью и перебирала все это в мыслях, решая, что делать, - забрать эти свечи с собой, сжечь их здесь дотла или выбросить...
   Но происходило это во сне или она уже проснулась?
   - Мама! Мамочка! Вставай! - Откуда-то издалека пробивался крик Катеньки. Даша с трудом открыла глаза и поняла, что лежит на могиле рядом с цветком. Роза в агонии истончала тонкий запах. Летела мелкая пороша. Ворона сидела напротив и косила блестящим глазом.
   - Я - живая?
   Непослушные губы вытолкнули еще какое-то слово, но ворона не поверила. И тогда Даша мучительно поднялась. Она совсем не чувствовала тела. Ворона каркнула и перелетела на столик. Даша проводила ее взглядом и увидела бутылку водки. Как она здесь очутилась? Кто ее принес? Даша совсем не удивилась, отвернула крышку и поднесла бутылку ко рту. Она пила водку так, как пьют простую воду при сильной жажде. В голове мгновенно прояснилось, а к телу стала возвращаться чувствительность.
  
  
   19 глава
   Пойди туда...
  
   Павел позвонил некоторым артистам. Он это сделал вовсе не для Ромео Акоповича, с которым и так все было ясно. Просто когда недоумки вокруг ведут себя, как нормальные люди, приходится время от времени заниматься "ориентацией на местности". Ориентация показала, что понятие нормы в обществе шоу-бизнеса приближается к идеальному - послали его все! Принцип "утром деньги - вечером стулья" соблюдался неукоснительно на всех уровнях. Даже певички, имеющие единственный клип, на русском языке, близком к литературному, вполне доступно излагали про сыр в мышеловке. Окончательное успокоение пришло после того, как бывший орденоносец нескольких братских республик на чистейшей "мове" объяснил, что сало сперва покупают. На этом этап с частным спонсорством можно было считать завершенным.
   Съемки были назначены на завтра (если ничего не произойдет), искать приключений не было никакой охоты, - вчерашних вполне достаточно, поэтому Павел завалился на диван, и в расслабленном состоянии принялся перечитывать свой сценарий. Нещедрое осеннее солнце приглашало погулять, но лень стояла на страже, - шататься по улицам просто так, воздухом дышать - было верхом праздности. Праздность он уважал и можно даже сказать - любил, но гуляния при наличии машины воспринимал чудачеством. За этими - высокоинтеллектуальными - размышлениями его и застал сон. Сон был мужчиной положительным, серьезным, и Павел решил ему не отказывать, тем более, что давно уже хотелось встретиться с женщиной, лицо которой никак не вспоминалось...
   ... Танька Мухина сует в руку дольку апельсина. На курсе Таньку любят все, - она таскает (чтобы родители отстали) на лекции бутерброды и фрукты, которыми питаются все, кроме нее. Она, насколько Павел помнил, всегда худеет. Он вошел в аудиторию, - три ряда столов, все привычно. Он расположился за вторым столом в среднем ряду. Стол знакомый, - на его крышке еще на первом курсе он нацарапал даты съездов - шпаргалку для экзамена по истории коммунистической партии. Следом ввалились еще трое - сама Мухина, незнакомый парень и женщина. Мухина заявила, что ей и Павлу предлагают работу. Далее последовал ее красочный про то, что в Грузии есть дом советско-грузинской дружбы. Его надо срочно принять, иначе перейдет в американскую собственность, чего ни в коем случае допускать нельзя. Но дом в запустении - грузины, узнав, что он должен кому-то отойти, изрядно постарались. После недолгих выборов Танька пошла на переговоры. Павел пересел за последний стол в углу, и его тут же окружили три парня.
   Ситуация не враждебная, во всяком случае, такой не ощущается, но она незнакомая, и как вести себя - непонятно. Павел поднимается и с изумлением смотрит сверху на свои ноги - длинные, красивые в элегантных черных прозрачных чулках. Изумление мгновенное, потому что в следующий миг он с трудом протискивается через парней и направляется к своему месту - медленно, через силу, будто ему тяжело двигаться. Вернулась Мухина и с жаром поведала о трех вакансиях от 400 до 450 тысяч рублей. Павел говорит, что это немного, но можно попробовать. Вместе они усаживаются за последний стол. Танька шепчет ему на ухо про условия: президентом у них будет (она скосила глаза на самого маленького) парень из аула, коммерческим директором ее подружка с актерского курса, а Павлу предлагают занять пост руководителя центра по сбору военной атрибутики - гильзы, снаряды, осколки - память о войне. Павел согласно кивает головой.
   И они тут же оказываются в том самом доме посередине огромной зале с высокими колоннами, резными потолком и дубовым паркетом. Здание действительно запущенное сверх меры, - портреты украдены, люстра отсутствует, занавески содраны, паркет попорчен, стены со следами пуль и осколков, на полу валяется много мусора, гильзы, пакля. В соседней комнатенке какие-то женщины со швабрами объясняют Мухиной, что работы предстоит много и она нелегкая. Он согласен, и работы не боится, но что-то его напрягает. Он выходит из зала и внимательно осматривается. Узкая улица ведет к вокзалу, по обе стороны - грязные, покосившиеся дома с облезлыми заборами. Крохотный вокзал такой же неухоженный. Площадь перед парадным входом изрыта воронками. Очень трудно идти - ноги еле передвигаются. (Потом он скажет Мухиной, что шел к вокзалу всю ночь).
   Дома за ужином Павел вынужден объяснять жене, почему он отказался от работы с грузинами. Во-первых, страшно ползать под пулями, искать всякую гадость. Кроме того, вероятно, пришлось бы и работать по восстановлению здания - белить, мазать, заделывать дыры и щели. Во-вторых, работать в музее совсем не хотелось. Ну и последнее, он старше всех, а предложено, по сути, место мальчика на побегушках.. Ирина согласилась с его доводам и протянула тарелку и пельменями.
   Павел благодарно кивнул, поднял глаза и... увидел отца. Отец был в светлом костюме, еще не седой. В летний ресторан они завернули для того, чтобы отпраздновать - в тайне от мамы - окончание музыкальной школы. Павел в приподнятом настроении - теперь в 13 лет - он больше не услышит: "Сначала выучи этюд Черни, а потом пойдешь гонять в футбол". На соседних стульях громоздятся покупки - сверток с новыми брюками для Павла и большая сумка с продуктами. Горячие пельмени совсем не похожи на мамины - склизкие, с сырым тестом, но это такие мелочи в сравнении с тем, что он впервые при отце и вместе с ним он пьет вино!
   В ресторан вошли двое - тоже отец и сын - оба в возрасте. Они шумно разговаривают и ведут себя соответственно. Свободных столиков много, но им, видимо, нужны соседи. Отец молчит, и Павел должен сдерживать недовольство. Незнакомых людей они не только вынуждены терпеть, но и прекратить разговор, - глупо обсуждать свои проблемы при непрошеных гостях. Тем же Павел с отцом совершенно не мешают. Они громко выясняют отношения друг с другом и в пылу спора решают поменять местоположение. Они поднимаются со своих мест. Отец и Павел еле успевают забрать свои покупки, но старший уже усаживается на колени к отцу. Младший плюхается на пакет, и Павел возмущается, - мало того, что смяты новые брюки, так молодой человек еще и нагло есть чужие пельмени.
   Отец молчит, и Павел понимает, что он ничего не собирается делать. В такой ситуации остается только взывать о помощи к окружающим. Но крики только злят гостей. Старик обзывает Павла грязным словом, а когда он в ответ оскорбляет, - в бешенстве обещает убить "щенка". Слова его не расходятся с делом. Он слишком резво для своих лет вскакивает, хватает с соседнего столика пустую пивную бутылку и разбивает ее, чтобы получилась "розочка". Отец по-прежнему никак не реагирует и не собирается защищать сына. От этого ужаса Павел судорожно "стреляет" глазами по соседним столикам, замечает пустую бутылку и тянет к ней руку...
   В этом месте он проснулся, - "ничего себе!" - и мгновенно прокрутил в голове недавний разговор с сыном о том, что человек, безусловно, сам творец собственной жизни. Он тогда лихо ушел от обсуждения проблемы обстоятельств, сказав, что суть не в них, хотя мешать они могут кардинально. Тотчас вспомнилось, что ему самому эти самые "суть не" обстоятельства очень даже не помогали, - сколько было ситуаций, при которых его собственный выбор ничего не решал. Например, ему не дали освоить саксофон в детстве, потом заставили изменить единственный фильм, а...
   Первой мыслью после пробуждения было предположение, что сон - реализация похода к спонсору и разговора с сыном, причем, наглядная реализация почти без разночтений.
   Павел закрыл глаза и приказал сну продолжаться. Он понял, что защищаться придется самому, и размахнулся бутылкой, решив ударить обидчика по темени...
   От резкого звонка он чуть не упал с дивана.
   - Пашка! Негодяй! Опять спишь?
   Павел не успел открыть рот, чтобы оправдаться, как Серега заорал так громко, что зазвенело в ушах.
   - Быстро в Останкино! Я показал твою нетленку Семенову. Через два часа он нас ждет. Меня найдешь в баре, филин.
   Серега бросил трубку, а Павел несколько минут сидел с остановившимся взглядом, пытаясь понять, о чем тот кричал? Суть дошла до Павла в странном виде. Вид этот выражался в мятом костюме, том самом - единственном, в котором он утром красовался в офисе наследника любителей Шекспира. Но после посещения Ромео Акоповича костюм был не актуален, надевать его - получить тут же результат. Павел мельком глянул на часы - половина первого! Сумасшедшие! Или это полная дурь, или звонок Сереги - первоапрельский розыгрыш. Кто же назначает обсуждение в полночь? Хотя... Он полистал записную книжку, но там был только домашний телефон. Павел не рискнул звонить домой так поздно - у Сереги недавно родились двойняшки. Ничего не оставалось, - надо ехать.
   Он вытащил джинсы из-под стола, где они благополучно валялись, и чертыхнулся. В таких грязных и мятых штанах можно было только пойти на ночную съемку где-нибудь за городом. Однако выбора не было, и тогда он решил, что наденет в комплект такой же мятый свитер - пусть создастся впечатление, что ему наплевать на внешний вид. Кстати, он давно обратил внимание, - тот, кто давно разбогател или вышел из стабильно обеспеченной семьи, никогда не старался выделяться одеждой. По-настоящему богатые и влиятельные предпочитали выглядеть незаметно. В глаза бросалась всякая шелупонь, которая из кожи вон лезла, чтобы доказать свою состоятельность. Он вспомнил материну подружку-соседку. Она одна поднимала сыновей-погодков. Тяжким трудом на заводе в "горячем" цехе зарабатывала большие деньги. Большая часть их уходила на образование детей. Питались впроголодь, но золотые зубы сыновьям она вставила. Никто не должен был подумать, что они - нищие.
   Нога никак не попадала в штанину, от этого Павел чуть не упал на пол. Пришлось сесть и медленно одеваться. Внезапно ему стало холодно до дрожи. Это означало только одно - он боится встречи. Павел не ожидал, что так скоро сработает серегин вариант. Семенов был директором спецпроектов крупнейшего коммерческого канала. Там крутились такие деньги, что за год работы можно было обеспечить и внуков. Если действительно, понравилась программа, - Павел мощно сплюнул через левое Плечо и попал в морду телевизора, - то можно надеяться на то, что канал сам ее и профинансирует.
   Конечно, они взамен потребуют каких-то изменений, - "кто девушку танцует", - кто бы спорил? Но музыку-то оставлять все равно придется. Он со своей стороны был готов к любым компромиссам. Как досадно, что он не успел продумать границы, к которым в случае чего надо будет отходить. Этих рубежей он даже для себя не определил, - проект был еще такой живой, что сама мысль о купюрах и переменах не возникала. Вот тебе и сон с "розочкой"!
   Серегу и Семенова Павел нашел сразу, у их столика в немеряном количестве роились "газели" - глаза размером в долларовую купюру и ноги от подмышек. Все были веселые и "теплые".
   - Подваливай к нам, - Серега старался изображать "своего в доску" и смахнул ближнюю "газель" со стула. Павел испугался, что девица начнет "качать права", но та спокойно поплыла к соседней компании. Досада, возникшая еще дома, постепенно увеличивалась. В подобной обстановке решать серьезные вопросы было нельзя. И Павел испугался, что его позвали не по поводу проекта, а просто потому, что им было хорошо сидеть, пить и радоваться жизни. Про него вспомнили случайно, как там было у Гоголя? - "просто скажите государю, что есть такой - Петр Иванович Бобчинский". Он сидел и злился. Злился на себя, на Серегу, на Семенова, который - совершенно точно - ни в чем перед ним не был виноват.
   Но, как ни странно, часа через полтора, когда первая волна впиталась, и глаза обрели осмысленное выражение, Семенов сам заговорил о проекте. Он путано рассуждал о злободневности, ругал почем зря феминисток и поносил многочисленные "дамские" передачи. Программа "Ищите женщину" ему понравилась. Он так много хорошего сказал о ней, что Павел мгновенно протрезвел и стал всерьез воспринимать окружающее. Окружающее, напротив, всячески этому сопротивлялось и норовило подлить какой-нибудь гадости в одноразовый стаканчик.
   - Пашка, ты не отказывайся, - жарко и трогательно дышал в ухо Серега, намекая на его полный стакан, - я выпью.
   Семенов тем временем пространно объяснял политику канала, сложность момента и странности хозяев. Конкретных замечаний по программе он почти не сделал. Говорил что-то о стиле, который надо подправить, о персоналиях. На естественные вопросы - сменить, уменьшить или увеличить? - просто ответить не смог, запутался и свернул на "газелей". К четырем утра, когда Павел совсем перестал соображать, Семенов неожиданно вполне адекватно потребовал сделать переделки и показать новый вариант через неделю. "А теперь вперед, к топкам!", - заорал он на весь бар и стал выталкивать Павла из-за стола.
   От неожиданности и по причине чрезмерного выпитого "усердия" Серега вцепился Павлу в локоть и повис на руке. Пластмассовый стул к подобным испытаниям готов не был, - проектировщики не закладывали в него такого "запаса прочности", - и банальным образом подломился. Падая, Павел ухватился за столик, и это вызвало цепную реакцию, - на него, как на ковер, обрушилось полбара - невменяемый Серега, пьяный Семенов, и трое соседей.
   Мужчины, чертыхаясь, поднялись сами, а "газельку" пришлось оттаскивать от Павла. Она впилась в него не хуже пиявки. Если бы не товарищи, вполне мог распрощаться с губами. Когда девицу поставили на ноги, выяснилось, что она к тому все перепутала. Ей показалось, что так веселей, но в суматохе она набросилась на другого. "Свой" разбираться не стал и отвесил солидную оплеуху. Серега потащил Павла к двери: "Не лезь, когда чужие лягаются". Он, наверное, хотел сказать - разберутся, но помешал алкоголь.
   В машине Павел безуспешно допытывался, выясняя подробности по проекту, но Серега о них помнил еще меньше, чем он сам. Но вот что никакой алкоголь не мог заглушить, так это были финансы.
   - Ты помни. Пожалуйста, крепко помни. Если этот боров (он имел в виду Семенова) расколется, - отстегнешь мне 20 процентов.
   - Это за какие глаза вымогаешь?
   - Мои законные, - он пьяно икнул. - За случку.
   - Он тебе хотя бы сумму называл, сваха? - Павел чуть не нажал на тормоз от непредвиденного поворота в разговоре.
   - А я тут при чем? - изумился Серега.
   - То есть, как это при чем? Долю иметь хочешь, а с каких бабок?
   - Это ты сам. Мое дело - проценты. - Машину подбросило на ухабе. - И не тряси, а то я тебе тут заблюю все персидское царство.
   Павлу оставалось только витиевато выругаться, помянув и дороги, и друга-вымогателя, и себя - недотепу.
   С той встречи прошла томительная неделя. Павел гонял автоответчик, на работе предупреждал всех, кого можно было предупредить, о своих перемещениях. Но ни Серега, ни Семенов не звонили. Несколько раз Павел видел их в коридорах Останкино, но не решался подойти из-за непонятно откуда взявшейся робости. Вконец измучившись, он решил позвонить сам.
   - А это ты? - Семенов явно сделал вид, что узнал. - А я тебе собирался позвонить. Слушай, старик, тут такое дело... Короче, идея понравилась, но, как бы сказать...
   - Мало или много?
   - Да не в этом дело.
   - А в чем? - от недоумения Павел растерялся.
   - Нужен драйв! Понимаешь, хорошо бы с первых кадров по темечку двинуть! Покумекай сам. Надо что-то делать с энергетикой. Я на недельку в Лондон смотаюсь, потом решим. Жди звонка.
   Павел посмотрел материал и достал оставшиеся наброски. Он выкурил с десяток сигарет, но так и не смог понять, что именно не понравилось и куда, собственно, вставлять этот "драйв"? Опять ждать звонка?
  
  
   20 глава
   "В Москву! В Москву!"
  
   Даша ехала в автобусе на репетицию. Она еще не осознала, что несколько минут назад вполне могла замерзнуть и навсегда остаться рядом с дочкой. Сейчас ее занимало другое: что именно произошло на кладбище - сон, видение, прозрение? И как ей к этому относится? Что бы это ни было - оно ярко стояло перед глазами. И требовало понимания. Она с удивлением отметила, что поллитра водки, которые могли "снести" любую голову, на ее собственной - не отразились. Вероятно, алкоголь в подобных случаях вполне заменяет лекарство. Она решила, что впредь не станет огульно осуждать горьких пьяниц.
   Чем ни было то, что она увидела на кладбище, с этим надо было разобраться. Сон не был случайным. Похоже, в ее жизни вообще не было ничего случайного. В последние дни ей и так пришлось много размышлять в поиске ответов на вопросы, о которых она никогда раньше не думала. Этот сон пытался ее куда-то направить, туда, где ее ждали ответы. Тогда получается, что сновидение о вере? Ее вере в высшие силы, в помощь и любовь друзей. Или о перепутье, на котором она оказалась? Или о кризисе веры вообще?
   Водка все-таки дала о себе знать - Даша ощутила нестерпимую жажду. Пришлось выйти и купить воды. Она шла по улице, на которой уже вовсю властвовала ранняя зима. Под ногами хрустел снег. Как же любила его в своей недолгой жизни Катька! Даша немного удивилась, но ей совсем не хотелось плакать. А напоминание о дочке вообще вызвало робкую, но совсем не горькую улыбку. И сон в этом сыграл не последнюю роль, хотя... вытащила ее оттуда все-таки Катька.
   Даша засмотрелась на витрину киоска - там стоял тот самый розовый пупс, который так мечтала получить дочка. Купленная игрушка, еще недавно раздражавшая анилиновой расцветкой, уютно утроилась в сумке. Даша вдохнула полной грудью морозный воздух: "Прощай, осень". Легкий снежок попал в плечо и просыпался на коробку с куклой. Она засмеялась - снег таял в руках, оставляя мокрые следы на... книге, которую она забыла отдать Оленьке. Надо вернуть.
   - Кстати, - Даша замедлила шаг, - и книги во сне возникли не случайно. Видимо, это и есть то самое, что является главным в моей жизни. Они выведут меня из любой беды, любого обмана. Они и есть - моя настоящая вера. Я сама и Книги - теперь это главный стержень и опора существования. Единственное настоящее, которое осталось у меня. А родные? Они все-таки родные. Но сон ничего не стал рассказывать про них, что с полной очевидностью доказывает лишь то, что они давно ушли из моей жизни.
   Сон убедительно показал, что до тех пор, пока я буду сомневаться в своем таланте и вообще в своих силах и предназначении, я буду терпеть поражения. Следовательно, мне, как воздух, требуется вера. Не вера во что-то слепое, нереальное, чудесное, а в самое себя - и творческий, и человеческий талант, который меня поведет по жизни, и останется после моей смерти. И моя цель - оставить после себя память, которая выражается книгой. Так, с этим я разобралась.
   Теперь, что обозначают три цифры - 300, 30 и 3?
   Наверное, они знаковые. Я должна была связать Оленьке платок. Она обещала заплатить 300 рублей. Но... мне не до платка. Хорошо, с этой цифрой все ясно. Про остальные - ничего определенного. Это могут быть мои радостные числа или, наоборот, несчастливые? Не понятно. Хотя, сама цифра 3 считается счастливой. Впрочем, время покажет.
   Оленька и мама. Похоже на демонстративный пример моей тщетной надежды на дружбу и любовь. Я всегда срывалась с места, чтобы уметь оказать помощь и поддержку, и в глубине души, конечно же, рассчитывала на то же самое по отношению к себе. Но это я сама определила обязательства. В таких случаях не на что обижаться, - у меня помощи не просили. Нечего лезть, а потом страдать. Все друзья оказались на одно лицо - лицо лжи. Дружба и любовь, таким образом, для меня становятся источником страданий. Вероятно, их надо исключить из жизни, чтобы не тратить попусту силы, сия фишка - не мой выигрыш.
   Теперь поход в церковь. Сегодня церковь во всем мире активно, если не сказать агрессивно, - впрочем, так было во все времена - борется с сектантством. Но любая религия, - Даша с изумлением была вынуждена уточнить свою позицию, - сектантство. Это самая банальная борьба за власть. Изначально - над душами людей, но и за власть как таковую. Собирание толп вокруг спасительной идеи - это своеобразные кружки по интересам, чтобы проповедовать и насаждать единомыслие, единоверие, единоподчинение. Только масштабы этих кружковцев поражают воображение, как целями, так и результатами. Чего стоят одни игры в санкции: наказание, кара, отлучение, проклятие, пытки, уничтожение... Ни одно узаконение в мире - ни религия, ни законы, ни кодексы морали и чести - не в состоянии сделать человека счастливым. Более того, они преследуют как раз противоположную цель - поселить в душе человека разлад вечной неудовлетворенности собой из-за неразрешимой борьбы - за и против - своих чувств и желаний, из-за постоянного несогласия с другими...
   Личность ломают - такова изначальная установка. Ломают нас изнутри нашими же собственными руками. Обнаружив, что он сам себя сломал, человек - в отместку - корежит других или не препятствует этому. Выходит, что нет никакого развития? История цивилизации - история борьбы человека против себя самого? Вся земная история - история НЕСВОБОДЫ. Несвободный человек зол и агрессивен изначально. Ему хочется всех и вся переделать под себя и свои представления о НАДОБНОСТИ. Ему плохо, ему постоянно отвратительно живется. И агрессия его - от страха и неуверенности в правильности своих и учительских узаконений. Единственное, что остается в такой ситуации (если нет и намека на личную борьбу за себя) - не допускать крамолы неверия вокруг. Так приходит власть толпы, подогреваемой и направляемой самыми хитрыми и самыми неуверенными, а оттого и самыми опасными - иерархами. И не важно - являются ли они иерархами церковной или светской власти. Мерзость этого - в особом цинизме. Ведь у тупой, оголтелой и слепой толпы есть хотя бы иллюзия высокой цели. А на Олимпе - лишь свербящее понимание тщеты и пустоты. Так пусть же будет хотя бы триумф собственной власти и наслаждение от удовольствия обладания ею!
   Страшненький сон. Вполне могла не проснуться. Даша только сейчас почувствовала страх. Сон был действительно страшный и очистительный. А главное - директивный. И ей надо следовать его урокам.
   В раздевалке при входе в театр она столкнулась с Оленькой и, чтобы не забыть, сразу отдала ей книжку. Подруга быстро потащила ее в гримерку, на ходу рассказывая о новом письме. После летних гастролей она находилась в интригующем положении - эпистолярном продолжении пляжного романа. Положение было тем интересно, что кроме, коротких редких писем, к нему ничего не налипло, хотя Оленька страстно мечтала о ребенке.
   Как в плохом кино, из дирекции принесли фотографии тех самых летних гастролей, где все были похожи на обугленные головешки. После репетиции на собрании директор пообещал большие премии по итогам турне.
   - Хороши итоги. Мужик-то тю-тю! - невесело пошутила Оленька.
   Внезапно Даша поняла, что должна вернуться туда, где была счастлива. Вариант с родным городом она отмела сразу. Нет. Туда возвращаться не стоило ни при каких обстоятельствах. Она была счастлива в Москве.
   А хорошо бы в Москву... В храм зайти, свечки поставить.
   Чем больше она думала о сне, тем сильнее хотелось поехать в столицу. Режиссер не сделал ни одного замечания по ее сцене и перешел к репетиции следующей. Она спустилась в зал и погрузилась в размышления о способах осуществления поездки в Москву. В конце концов, Даша довела себя по предельного нервного напряжения. В таком состоянии у нее всегда подскакивало давление и болело сердце. Валидол не помог. Репетицию прекратили, и ей вызвали "скорую".
   Молоденький доктор водил холодным стетоскопом по груди и что-то шептал медсестре. Потом ему не понравился дашин язык. Даша хотела объяснить, что у нее была... Но вместо голоса она услышала сип и здорово струхнула. Врач странно посмотрел на нее и вышел, а медсестра принялась заполнять формуляры. Через некоторое время доктор вернулся с директором. Директор присел на краешек стула. Он сидел в неудобной позе и напряженно сопел. Все молчали. От этой непонятной тишины Даша испугалась еще больше, ей показалось, что она умирает.
   - Вы не волнуйтесь, - доктор отводил глаза, - это довольно часто бывает... у женщин. - Медсестра глумливо ухмыльнулась. - Вам надо подлечиться. Покой, горный воздух, море, или поезжайте в среднюю полосу. Надо просто сменить обстановку. На недельку-другую. А пока попейте что-нибудь общеукрепляющее. От нервов, - он кивнул и вышел вслед за медсестрой.
   Даша не замечала, что слезы сами собой катятся по щекам. Ей отчего-то было стыдно и непонятно, как простые слова могут быть так обидны? Директор неловко погладил ее по голове. От этого простого и нечаянного жеста она зарыдала в голос. Женские слезы даже в театре - слезы. Может быть, именно в театре они - слезы.
   - Поезжай куда-нибудь недельки на две. А хочешь, - на месяц! Правда, можно и на месяц, - директор был добрым человеком. Часто этой добротой пользовались не лучшим образом, но актеры любили его за незлобливость характера и умелое хозяйствование. Он был управленцем старой закалки, а потому не понимал и опасался всяких нововведений. Чехарда с оплатой больничных листов вынуждала его отпускать захворавших в краткосрочные отпуска по соглашению. Само соглашение заключалось в следующем: заболевшему предлагалось провести некоторое время дома с сохранением содержания и без всяких формальностей. Вызывать или не вызывать врача каждый решал сам, но никто не извлекал из этого пользу, не хитрил. Да и невозможно было хитрить, - все знали болячки друг друга и в трудные времена старались помогать. Каждый работник театра мог быть уверен, - его в таком состоянии никто не побеспокоит, если он об этом попросит. - Может быть, стоит съездить на курорт подлечиться.
   Даша часто заморгала и вывернула пустой карман кофты.
   - А ты не волнуйся, мы на бархате сэкономили. Ты недельку полежи дома, а я похлопочу о дальнейшем.
   - Владимир Сергеевич, миленький, - Даша хлюпнула носом, - я бы в Москву съездила, по врачам походила.
   - Ну и ладно. Недельку все равно полежи дома, а я завтра загляну к тебе - покалякаем. Ущучила?
   - Ущучила, - Даша с удовольствием произнесла самое популярное слово в театре. С легкой руки Владимира Сергеевича - заядлого рыбака - вот уже лет десять им выражалось любое согласие.
   Домой ее отвезли на машине "скорой помощи". Доктор оставил несколько таблеток, а сестричка сделала успокоительный укол. Когда они уехали, Даша заварила айвовые листья, - они хорошо снижали давление, - и присела к телевизору. Ей еще не верилось в произошедшее. Видимо, смутная мысль о поездке в Москву возникла раньше, когда в душе еще только формировалось желание перемен. Даша просто не смогла зафиксировать эту мысль. Ну и что? Все получилось, как нельзя лучше, правда, маленькая неловкость осталась.
   - Все пользуются, чем я хуже?
   Однако успокоиться не вышло, - все равно немного знобило, и она, обжигаясь, пила несладкий кипяток. Но тепло почему-то не приходило, хотя холод был другим - не таким, как на кладбище. Вспомнилась недавняя обида на доктора, - он ведь так и не сказал, что с ней? Да еще его помощница гадко ухмылялась. Подступили слезы, и Даша испугалась, что сейчас начнется истерика, после которой придет опустошение и сознание собственной никчемности. Больше самого страшного страха она боялась именно таких истерик. Если сейчас она не сорвется, то можно будет что-то исправить, выкарабкаться...
   Днем принесли билет на поезд до Москвы, деньги на поездку и обратный билет, а также записку от директора. Она не верила своему счастью - ее отпускали на целый месяц!
   - Миленький, дорогой Владимир Сергеевич!
   Даша едва стерпела, чтобы не выгнать на репетицию Валю - глупенькую травестюшечку. Странным образом, сейчас не волновало даже то, кого введут в спектакль вместо нее. Не просто не волновало, - она и думать об этом не желала. Одной ролью больше, одной меньше - какая разница? Валя что-то лепетала своим писклявым кукольным голоском, а Даша изо всех сил сдерживала рвущийся изнутри смех.
   - Дашка, ты, пожалуйста, следи за режимом, вот витамины, - Валя выразительно хлопала ресницами. - Но, если хочешь знать мое мнение, (Даша, естественно, не сходила с ума от нетерпения, но Валю лучше было не перебивать, тогда она могла уложиться в положенные полчаса для посещения больной), так тебе давно надо подумать, прости, о хорошем мужике. Все наши беды оттого, что их или слишком много, или слишком мало. Не знаю, какой у твоего КПД, но лучше гони его подальше. В этом деле самое главное - качество! - она грустно поджала губы.
   Тут, конечно, Даша могла и поспорить - качество качеством, а главнее все-таки само наличие (это так, разумеется, в виде замечания). Но Валю интересовал вовсе не КПД, а сама персона. Не говорить же ей, что персоны нет. Во-первых, при любых обстоятельствах лучше держать форс, чем его не держать, а во-вторых... Даше не пришлось формулировать "во-вторых", потому что Валя уже натягивала беретку.
   Щелкнули часы. Когда-то в лучшие времена они отбивали каждую четверть, а теперь издавали нечто нечленораздельное и обидное для нормального механизма. "Обещаю, ребята, почистить вас!" - Даша сейчас готова была на любые соглашения - впереди маячила Москва. Теперь можно спокойно подумать о... но в мыслях царил полный хаос, получалось что-то грубое, неточное. Голова немного кружилась, и пришлось прилечь на диван.
   Из квартиры за стеной доносилось бормотание телевизора. Она уткнулась в любимую дочкину подушку. Незаметно накатилась дрема...
   Гулким стуком колес старый поезд убаюкивает утомленных пассажиров. В вагоне всю дорогу что-то стучит и тренькает. На остановках Даша боится выходить - можно и отстать. А вначале она долго бежала к составу, боясь перепутать пути, - рельсы пересеклись на желтой выжженной палящим солнцем земле, - поди разберись? Народ бестолково метался по шпалам.
   В купе вместе с ней двое незнакомых мужчин, но странно незнакомых. С одной стороны она их совершенно не знает, с другой - уверена, что связана с ними каким-то общим делом. За окном проносятся темные уральские дубравы. Показалась станция. Сонные старушки протягивают кулечки с кедровыми орешками, но все почему-то покупают соленые огурцы и дымящуюся картошку, запорошенную обугленным жаренным луком.
   Впереди виднеется темный лес, в самой его чаще находится место, до которого непременно надо добраться до заката.. Мужчины шагают чуть впереди Даши по узкой тропинке, которая вьется в высокой траве, а может быть, это вовсе и не трава, а кукуруза.
   Она ясно отдавала себе отчет, что это сон, потому что держала под руку... мужа. Да, во сне у нее есть муж, что тут странного? Только что его не было, и вот он - рядом. В зарослях много подвязанных разными ленточками огуречных лиан - одинаково облезлых, видимо, от солнца и дождей. Даша оторвала два огурца и оглянулась. Следом кто-то невидимый ухал тяжелыми сапогами по дороге. Впереди показался поворот к огороженным домам. Она воровато сунула мужу в руку огурцы с нелепыми раздутыми носами.
   У края огорода расположился дом, похожий на тот, в котором она выросла. И не похож вовсе, а точно - он и есть - дом ее детства! В глубине двора растет несколько плодовых деревьев. Даша лихо перелезает через забор вместе с теми самыми мужчинами из поезда. Муж куда-то запропастился, но никто искать его и не собирается.
   Она угостила мужчин сочными черносливами, спелой черешней и чуть подвялыми вишнями. Потом они вместе принялись собирать фундук и грецкие орехи. И не было никаких сомнений в том, что все это может плодоносить одновременно. Поодаль, у соседнего забора зеленеет неспелая айва. Рядом с ней скрючились низкорослые кустарники необычного, похожего на барбарис, винограда. Даша оторвала от коричневой лозы гранатовую кисть, сжала ее в руке и протянула мужчинам.
   Калитку распахнул сосед дядя Саша ("А говорили, что он умер"? - успела подумать Даша) и укоризненно посмотрел на это безобразие. Но она уже подбежала к другому кусту с иссиня-черным спелым виноградом. Его Даша тоже сорвала, но, чтобы скрыть воровство, принялась раскачивать заросли то ли лука, то ли огурцов, то ли каких-то цветов...
   Любопытно, проснувшись, Даша ясно помнила все ощущения и вкусы - вишня, черешня, слива, орехи и виноград ощущались на языке с отчетливой определенностью. Главное, - она была уверена, что ей обязательно нужно доехать наяву до того места в глухом лесу.
   Одно только было непонятно - что за муж? Кто он такой? В жизни этот персонаж напрочь отсутствовал, как явление. Во сне же она ясно видела и лицо, и фигуру, но вспомнить определеннее не выходило. Однако, получалось, - и это она знала наверняка, - он был ее настоящим мужем. И еще - сон приобрел зримую реальность, она могла его "прокручивать" снова и снова. Он стал как бы воспоминанием прошедшего события, как будто оно было на самом деле.
   - Попала ты, Дашка, в какую-то сонную круговерть, - что ни видение, то полная авантюра! Ай да Морфей!
   Собирая чемодан, она размышляла вслух о странных снах и решила, что это все неспроста. Если считать сон комбинацией дневной жизни, чему учили авторитеты, - а она привыкла верить людям серьезным и ученым, - то в этих снах была закодирована важная информация. И ее необходимо было извлечь из морфейского плена. Сонников в доме никогда не было, и поэтому Даша решила использовать прием Шерлока Холмса - метод дедукции. Вычленяя события, она пришла к выводу, что имеет дело с прямыми аналогиями. И, не мудрствуя лукаво, вывела следующие суждения: если снится мужчина - значит, он встретится, если позвала дорога - надо ехать.
   Все сходилось. Сон на кладбище, потом болезнь (Даша отбросила угрызения совести по поводу мнимости болезни для чистоты умозаключения), которая помогла директору принять выгодное - для нее - решение. Второй сон подтвердил, что решение было принято верное, - и вот он, билет. Даша внимательно изучила все цифры на плотном бумажном прямоугольнике - ничего мнимого, сплошная явь. Пока все укладывалось в выбранную систему. Конечно, Даша, как и всякий нормальный человек, в жизнь простую и понятную уже не верила. Но почему бы не изобразить чертеж, и попробовать построить по нему что-то необходимое для себя? Безусловно, архитектор она доморощенный, но как легко сейчас на душе! Лепота, да и только!
   - В Москву, в Москву, - пела она тихонько, повторяя, как молитву слова из "Трех сестер", - в Москву...
   Даша любила пыльную неухоженную столицу. Любила и суету, и сумасбродство ее обитателей. Любила даже своих соседей по коммуналке, хотя уж в это не поверил бы никто. Но сейчас Даша в это верила, - не переубеждать же себя? Она наверняка знала, что к двери ее московской комнаты в многонаселенной коммунальной квартире прислонена чья-нибудь коляска или другой ненужный хлам, который недосуг выбросить. Скорее всего, хмурые жильцы ее приезду не обрадуются, - лишний народ - лишние проблемы, но сейчас не хотелось думать о плохом. Только о хорошем. Иногда это не просто позволительно, а и полезно. Для здоровья.
   Она скакала по телеканалам в поисках погоды. Ей стало смешно, - проснулся интерес к сводками гидрометеоцентра. Эта особенность давно отличала столичных жителей. Видимо, одно только намерение ехать активизировало московские заморочки. Наконец, телевизор отчитался. Далее последовала решительная инспекция полки со шляпами, что привело к неутешительному выводу - эти шляпы в столицу вывозить нельзя. То есть, носить их можно, но только в этом городе, где в шляпах, кажется, только она одна и ходила, но для Москвы...
   "Ладно, обойдусь", - решила Даша, и стала подбирать шарфик к белому беретику, если не модно, то хотя бы стильно. У края она приколола прелестную брошку, сделанную из старой треугольной клипсы. Точно такие же разноцветные треугольнички прихотливо рассыпались по шарфику, - так что с проблемой головного убора головной боли она избежала.
   Простое черное пальто нравилось Даше своим безразличием к моде - элегантность его строгих линий вне моды. Ботиночки были одни, но с этим уже ничего поделать нельзя. Вид они, правда, имели пристойный, но пик популярности этой модели лет пять, как закончился. Впрочем, выбора все равно не было. И Даша решила, что обувь она присмотрит в Москве, если останутся деньги. А вот в этом, - в том, что деньги у нее останутся, - она сильно сомневалась.
   И все-таки! И все-таки, дорога - это хорошо, это - прекрасно! Даша любила вокзалы, ее не тяготила кочевая актерская жизнь. Поезда, гудки, невнятные объявления, толпа на перроне - все это возвращало ее в юность. Поехать куда-нибудь - значило уехать от чего-то, теперь... решено, - она поедет к чему-то! К чему-то, что обещали сны, что обязательно должно было случиться и переменить весь ход жизни, перевернуть все ее существование, начать новый отсчет времени.
   Итак, в Москву!
   Хорошо путешествовать в поездах. Ехать далеко и долго. Да еще, если попутчики веселые и интересные, - хоть на край света можно отправиться. Даша любила поговорить, а в самолете то на взлете душу выворачивает, то на посадке желудок выдает полный отказ. Весь полет приходится мужественно сосать кислые конфетки и пить противную минералку - какие уж тут разговоры. А разговоры ей сейчас были необходимы. Она чувствовала, как постепенно к ней возвращается жажда жизни. В поезде и историй наслушаешься, и сама наболтаешься, и знакомых, если повезет, можно завести. Иногда бывает, ничего интересного не случается: соседи могут пить-жевать целый день и выяснять отношения, или просто попадутся чрезмерные сони. Обычно, если в первые часы не разговорились - так до конца поездки будет молчанка. Даша давно обратила внимание на то, как много в поездах бывает одиноких людей, которых никто не провожает и не встречает, особенно, женщин. Таких нелегко вызвать на общение. Некоторых одиночество делает недоверчивыми и озлобленными, а Даша любила попутчиков искренних и добрых.
   Думая о предстоящей дороге, она отобрала из дочкиных игрушек те, которые были поновее для соседских ребятишек. Даша всегда привозила им маленькие подарки - и малышне удовольствие, и ей приятно. Игрушки были не тяжелые, но места занимали много. Утром она съездила на могилку и прислонила к памятнику розового пупса.
   - Вот, ты так его хотела, Катенька, прости, что так поздно. Здравствуй, родная. Я в Москву уезжаю. Насколько? Не знаю еще. Поехали со мной? Я тебе все покажу. Тебе Москва обязательно понравится. Зайца я оставлю дома - на хозяйстве.
   Она стала перечислять игрушки, которые решила отвезти в Москву. Из-за памятника вышла облезлая кошка и стала тереться об ее ноги.
   - Ты, правда, не обижаешься на меня? - Даша была уверена, что дочка выслала к ней кошку специально, но проверить это не мешало бы. - Хочешь, я заберу с собой твоего зайца?
   Кошка громко заурчала и повалилась на бок, подставляя свой светлый живот. Даша нагнулась и погрузила руки в теплую спутанную шерсть.
   - Ну и договорились, А еще я тебе привезу... - Она запнулась, не понимая, что именно можно теперь привезти из Москвы Катьке? - Ты мне сама скажешь? Во сне? Скажешь?
   Из-за памятника раздался зазывный - почти мартовский - вопль самца. Кошка мгновенно вскочила на лапы и ответила ему коротким гортанным криком.
   - Я поняла. Я тебя буду ждать. - Даша поцеловала высокий лобик на фотографии и, не оглядываясь, направилась к выходу.
   В тамбур она влетела за минуту до отправления поезда, нагруженная свертками с игрушками. Ее место было в середине вагона, но когда дошла до купе, то чуть не заплакала, - три мужика, а тут еще и четвертый вошел. Удовольствие, прямо сказать, - ни сесть, ни лечь спокойно. Даша уже собралась молча покориться судьбе, - не все же будет сказка сказываться.
   - Вы одна, дамочка? - с верней полки на нее смотрели черные игривые глаза. Даша привычно набрала воздух и только раскрыла рот...
   - Милая красавица, вы не согласитесь поменяться, а то у нас компания нарушается?
   Рот сам собой захлопнулся.
   - Вам все равно, а мы тут...
   Даша не успела ничего ответить, как верхний пассажир скатился кубарем и поволок ее пакеты, рассказывая на ходу про свою команду. Даша вяло подумала: "Может, это шанс?" Один из них вполне мог быть предназначен для нее. Целых три мужчины в собственном купе и один приходящий - приличный выбор. Но тут же поняла, что ведет себя, как гоголевская героиня. Кроме того, сон - тот самый далекий, который приснился ей еще при живой дочке, не мог ошибаться, - ее мужчина сам окажется перед ней.
   На нижней полке спала женщина, верхняя пустовала, но на вешалке висела куртка и галстук. До полуночи оставался час, и Даша не стала дожидаться хозяина вещей. Она быстро переоделась и легла спать. Дневная суматоха ее утомила, да и сердце немного побаливало. Познакомиться можно будет и утром. Перед глазами возникло нестерпимое южное море - тихое гастрольное море, и постепенно равномерный стук колес перешел в шорох прибоя. Она плавно погружалась в сон. Кто-то вошел в купе и пробасил: "Лихо!" Но глаза уже прочно закрылись, только вяло выплыло: "Утром..."
   - ... или ненавидеть, - разбудил Дашу негромкий женский голос. В купе было темно. В свете фонарей мелькало лицо с красивыми правильными чертами. Нос с маленькой горбинкой придавал хозяйке горделивый вид. Мужчину рядом Даша рассмотреть не могла. Они странно сидели - рядом и в тоже время напротив друг друга. Даша подумала, что можно и познакомиться, но разговор сидящих не оставил ей выбора, - пришлось притворяться спящей, хотя еще теплилась надежда, что сон не совсем оставил ее тело.
   - А ты совсем не предполагаешь, что у человека не только белое и черное, а есть и переливы, полутона. Что он сложен, неоднозначен, что...
   - Отдышись, вредно столько курить. Ты же не считаешь меня полной идиоткой? Думаешь "да" или "нет" - для меня все исчерпывают? Как же ты ошибаешься, - женщина нервно передернула плечами. - Мне очень интересен каждый человек, за исключением тех, кто не интересен. Но еще интересней не то, как он выглядит, где учится, сколько зарабатывает или что читает, а что он об этом думает. Что любит, что отрицает, кого защищает, к чему непримирим.
   Даша поняла, что эти двое ведут в ночи какой-то свой давний спор. Ей понравилась манера говорить женщины. Когда та повышала голос, жесты становились экономными, а когда говорила тихо - руки двигались беспокойно, словно не могли найти опору для удобной позы. Речь лилась плавно, так говорят о том, что хорошо и давно обдумано.
   - ... как все это соотносит с другими, за что может пойти на смерть. Да, представь себе, на смерть, - женщина запальчиво повторила фразу, словно боясь, что собеседник станет ее вышучивать. - Или не способен на такое. И тогда вопрос - почему?
   Даша не предполагала, что вот так - в полумраке - можно погрузится в максимализм бесшабашной юности, с ее "глубокими" философскими спорами о добре и зле, и обрадовалась тому, что ее снисходительную улыбку попутчики не видят.
   - Я - женщина. Вот ты улыбаешься, а напрасно. В отношениях с мужчиной мне важно знать, любит ли он меня или нет? Я не знаю, что такое любовь, но я знаю, без чего ее нет.
   - Ну-ка, ну-ка! - мужчина попробовал перевести разговор в русло шутливой ссоры влюбленных.
   - Я не представляю любовь без страсти, когда невыносима даже мысль, что любимый далеко. А еще без ненависти и понимания. Да-да, без ненависти, без понимания, - женщина не приняла шутливого тона.
   - А уважение? - он все еще пытался сойти с тропы войны.
   - Уважение? - собеседница шумно набрала воздух. - Без него тоже. Если ты любишь меня без уважения - мне неприятно, но понять я это могу. Но вот, если ты уважаешь меня без любви - мне это не нужно.
   Даша чуть было не вмешалась в спор. Конечно, женщина права. Только ее правда хороша в семнадцать лет, а, впрочем... Даша плохо помнила, что было правдой в ее семнадцать лет. Но спор продолжался, и ей оставалось быть только невольной свидетельницей.
   - Ты сторонник тихой жизни, без стрессов и волнений... Но не надо думать, что это и есть счастье. Я была однажды счастлива, - голос женщины стал низким и хриплым. - Я парила, упивалась, не понимала зла. И знаешь, страшно, до физической боли боялась это чувство потерять.
   - Была, значит, потеря.
   Мужчина сказал это ожесточено. Даше показалось, - он понял, что счастье его собеседницы было связано не с ним.
   - Потеряла, ты прав. Но я потеряла то, что имела, и потому у меня осталась память об этом. А ты не приобрел и малого из того, что мог бы, и потому ничего об этом не знаешь. Мне жаль тебя. Ты - здоровый, красивый. Тебя любят женщины, но хоть одну из них ты сделал счастливой хотя бы на миг?
   - Ни одна не жаловалась.
   - Уходили, не жалуясь.
   Даша физически почувствовала горькую усмешку говорившей.
   - Значит, они умнее меня.
   Повисла долгая пауза. Женщина сидела неподвижно, а мужчина суетливо разминал сигарету. Даше было его жалко. Ей был знаком этот мужской тип. Он был из тех молодых людей, которые никак не могут определить себе цену. А когда, наконец, ее объявляют, то наступает денежная реформа.
   - Женщине нужна стена, опора, твердая почва под ногами. Если он - ее защита, тогда она простит все - кухню, стирку, газету, футбол и вечное нытье!
   Вдруг Даша поняла, что этот спор они ведут впервые. И вообще, такого разговора у них никогда не было. И не могло быть. Женщина высказывала то, что у нее наболело за долгие часы раздумий в одиночестве. Даша почему-то была уверена что она - любовница, которой не обещана семья. Таких женщин используют, как дополнительное удобство - бесплатное и необременительное.
   Скорее всего, это так и было. Иначе - мужчина вел бы себя иначе. Он просто не ожидал подобного. Оттого ему и нечего сейчас сказать, - он не знает, как себя вести. Даше показалось, что она присутствует при разрыве отношений, но мужчина об этом еще не догадывался.
   - Ты не можешь любить, тогда что же ты защищаешь? Вот тебе твое белое и черное! - женщина решительно пресекла его попытку вставить хоть слово. - Хочешь все объяснить разумом? Подольше пожить, чтобы сердце не износилось? Ты настолько весь из полутонов и неопределенностей, что стал совсем серым. Все краски в тебе слились в одну.
   - Не надо упрощать...
   - Не надо! Действительно. Не надо усложнять простое! Уже столько теорий вывели из яичной скорлупы, что, может быть, хватит? Я хочу любить, страдать, терять голову! Я хочу прожить свою жизнь - возраст за возрастом - каждое мгновение! И сполна прожить! Без оглядки - что скажут, где отразится.
   Колеса затарахтели на стыке, и спорщики замолчали на некоторое время. Даша даже начала погружаться в полузабытье, но женщина продолжила с прежним напором.
   - Мне надоели разговоры о браках на уважении и расчете. Я тут даже тебя поддержу, знаю много добротных браков - прочных семей без семейного тепла. А я так не хочу! Я - собственница. Хороший, добрый, здоровый, обеспеченный человек, но мне-то что с этого? Я хочу любить не за то, что он такой и такой, а потому что - это он. И он единственный мне нужен! Я не могу без этого, я - подыхаю!
   Мужчина опустил голову. Его руки безвольно лежали на коленях.
   - Грешный, порочный, непонятный, но мой. Если он еще при этом и красив, и здоров, и прочая, - так тем лучше. И пусть это будет лишь миг, за который всю жизнь я буду расплачиваться, буду жалеть, что сделала это. Пусть! Но моего восторга не отнимут ни люди, ни время, ни обстоятельства. Все, что есть во мне лучшего, будет в этом миге! Пусть только он придет. Я благословлю время его прихода. Ты вот сердце опасаешься тратить, смерти боишься. Чего тебе бояться? Ты же не живешь. Как ты можешь бояться потерять то, чего не имеешь?
   Мужчина быстро затараторил, захлебывался словами, ссылался на прошлые отношения. Но Даше была не интересна фабула их жизни - ей был занятен сюжет их поступков. Говорят, от любви до ненависти - один шаг. Главное, что он - незаметен. Даше сострадала этой незнакомой ей женщине. Ей была близка и ее печаль, и ее правда, и ее отчаяние. Она запрокинула голову, готовая разрыдаться в голос, но потом повернулась, и, заполненные влагой глаза, выпустили две слезы - себя не оплачешь.
   - Красиво пожить хочешь? А потом трава не расти? О последствиях подумай! - мужчина уже не сдерживался.
   - Демагог, ты хлипкий. Я не ханжа. Да, хочу красиво пожить, если ты только это понял. Каждый понимает, сколько может, что увидел, то и пою - акын доморощенный! Не противно? Мещанство-мещанство. Сколько лет от тебя это слышу. Красивая жизнь - мещанство? Нет! Я хочу хорошей квартиры. А в ней - красивой и удобной мебели. Хочу быть хорошо одетой, шить у хорошего портного (даже, если это - я сама), покупать в хороших магазинах, не считать мелочь до зарплаты, не экономить на цветах - от тебя же не дождешься! Хочу много хороших книг и плохих тоже. Я буду лежать на диване, слушать музыку и читать хорошие книги. Плохие - я тоже буду читать. Ведь это можно понять только тогда, когда прочитаешь. Плохие книги учат искать хорошие. Хочу читать сложные книги - по ним я учусь думать, мыслить. Слава Богу, что теперь не нужно бегать за дефицитом и стоять в очередях. Раньше на это я тратила полжизни. Мы все на это тратили много времени и нервов. Это тебе и таким, как ты, папочки все доставали, а мы все сами крутились. Это ужасно противно. Я всегда хотела быть выше этого, только раньше у меня редко получалось. Легко называть это мещанством. Ты так всегда говорил, когда хотел кого-то унизить. Иметь нормальные условия жизни, а то, чего я хочу - не сверхъестественные вещи, не "лунные камни" взбесившейся от сытости миллионерши. Комфорт в жизни - это мещанство? Думать так, говорить так - мещанство. И, заметь, кричат об этом, как правило, или те, кто все это имеет, или те, кто очень хочет, но не может себе позволить. Попробовал бы добиться чего-нибудь в жизни сам, без папиных связей и денег, собственной головой и руками? Залипает?
   Даша хорошо понимала то, о чем говорила женщина. Она сама полжизни простояла в очередях. Там прошли лучшие годы многих людей. Очереди были своеобразным символом существования - в них узнавали новости, знакомились, занимали новые очереди. Вещи, книги, украшения, одежда, - все было проблемой. Сегодня, когда магазинные полки ломятся от товаров, в это трудно поверить. Так же трудно, как и убедить американцев, что они тоже когда-то поголовно были бедными.
   В детстве часто что-то совсем пропадало из употребления, - ткани, спички, табак, соль, сахар. Люди метались в поисках самого необходимого. И тогда уже было не до искусства и философии. Это - удел спокойных и обеспеченных людей, для всех остальных предназначался лубок. Он мог быть чуть лучше или чуть хуже, но это был лубок, - эстрада, кино, разрешенные выставки, жесткая цензура журналов.
   Как понятна эта обида - книги были самой большой дашиной проблемой. Она не любила ходить в библиотеки. Ее копчик не выдерживал многочасового сидения. Книга хороша тихим вечером, на диване, с яблоком в зубах. Теперь не нужно было унижаться перед продавцами - любой развал предлагал книги на все вкусы и случаи жизни. Просто, сегодня Даше это было не по карману. Но лучше накопить и купить, чем искать "блатного", который мог бы "достать". Ее поколение "надоставалось" до конца жизни.
   В дороссийской жизни (все мы жили в Советском Союзе) "достать" - составляло основу. Необходимо было иметь везде своих людей: в магазинах, в билетных кассах, поликлиниках, институтах... Хочешь купить, учиться, вырвать зуб, поехать к морю?.. Доставай, обещай одним, задабривай других, переплачивай третьим и готовь подарки каждому, потому что по этому кругу придется вертеться много раз. Хорошо, что это в прошлом. Задумавшись о своем, Даша пропустила новую тему. Ночные собеседники, похоже, решили пройтись по всей вертикали жизненных проблем.
   - Боюсь предателей. Они трусы, лжецы. Просто трус - это еще можно понять. Все чего-то боимся, и совсем необязательно это скрывать. Хотя трудно быть мужественными, ведь мужество - это содеянное вопреки слабой природе человека. И только тогда человек звучит гордо, когда он смог переступить свой страх. Предатель с перепуга загубит и на ровном месте. А совесть проснется? - так чтобы ее усыпить, - он еще раз перешагнет. Потом пойдет и пойдет шагать, и ничем его не остановишь. Ведь к себе, к свой чистоте дороги назад нет. Только церковники убеждают: согрешил, - покайся, покаялся - прощен. Все просто, будто бы ничего и не было. Нет, было! И память осталась, и обиженные. К себе нет возврата. Ведь от себя идешь по прямой. Во вчера не вернуться - ложь и суета прожитых дней не дадут. Знаешь, я всегда боялась верить, боялась, что предадут.
   - И предавали?
   - И предавали. И даже часто. А знаешь почему?
   - Догадываюсь. Ты же ждала плохого. И соответственно получала, - мужчина вздохнул и тихо закончил, - во имя справедливости или собственных интересов.
   - Хорошо, хоть что-то понимаешь.
   Даше показалось, что женщина за своей обидой ничего уже не видит, а может, так накипело, что она уже не хочет ничего замечать. Ее приятель теперь представлял довольно жалкое зрелище, - он уже был повержен, но женщина его не собиралась жалеть. Даша поняла, что она его добьет. Она сознательно шла на разрыв, этот разговор - был лишь поводом. Вероятно, ночная попутчица давно уже все про себя решила.
   - Главное - я верила. Каждому новому человеку верила и ждала хорошего. Получала плохое, но все равно верила. Я отдавала им себя. Если они не стали от этого богаче, - я не преувеличиваю своей роли, дело в принципе, - мне жаль их. Я не стала беднее. Я отдам столько, сколько смогу, и даже больше. И я не иссякну. Знаешь, почему? Мне это нравится. Да, я не прочь и получить, но это другая опера. Я не боюсь себя растратить, - было бы на кого? И еще потому, что я - женщина, а женщина всегда найдет, чем поделиться. Я думала, после всей слякоти и грязи, что выпала на мою долю, я возненавижу людей. А я только больше стала ценить добро.
   - Можешь произнести громко и пафосно: "Возлюбила добро и милосердие человеческое!"
   Мужчина, кажется, начал контратаку, но она отмахнулась от него, как от мухи.
   - Я ни в чем не виню тебя. Просто больше с тобой не поеду. Что мне до твоих казино и ночных клубов? Выйду на остановке и сяду на встречный поезд. Домой поеду. Я привыкла смотреть в глаза. Ненавижу бегающий взгляд. Мне надо уважать человека, чтобы делить с ним общение. А что можно делить с предателем?..
   - Постой. Выслушай меня. Ты думаешь, я не женюсь на тебе, потому что дорожу своей свободой? Нет, нет же! Просто ты никогда не намекала, что тебя не устраивает такое положение. Я думал, тебе... - он не выпускал ее руку и судорожно пытался найти слова, способные ее остановить. - Ну, нас же ждут. Обещали приехать, а появлюсь я один, деньги ведь заплатил... - он еще что-то бормотал, а потом вдруг замолчал, беспомощно теребя ее руку.
   Женщина осторожно высвободилась. Она была спокойна. Молча собрала свои вещи, переобулась, натянула шапочку с помпоном. "Смешная шапочка", - подумала Даша. Он попытался поднять чемодан, когда она неловко наклонилась.
   - Не надо, - это было сказано тихо, но твердо. - Не надо провожать. Незачем. Лишнее. Хочешь, я скажу тебе на прощание?.. - Она резко выпрямилась. - Женщина не должна намекать на свое положение - это должен сделать мужчина. Тебе мое положение было не нужно. Никогда. Теперь оно не нужно и мне. Помнишь, Маугли так долго говорили, что он - человек, что, в конце концов, он и сам это понял.
   Дверь купе мягко захлопнулась. До ближайшей станции поезд ехал долго. Даша почувствовала облегчение, словно она сама была на месте ночной незнакомки, и все сказанное женщиной, - были ее собственные слова. Она словно освободилась от тягостного груза личных проблем и ушла в новую жизнь. Это купе не было случайностью. Ее сюда привели сны, а потому притворяться спящей уже не имело смысла. Даша включила свет и раскрыла журнал. Мужчина все повторял: "Да как же?.. Как же... один... засмеют... ведь только поговорили..." Ему было около сорока - симпатичный, рослый, явно успешный.
   - Вы проснулись? - он заметил, что Даша сидит, и неловко заерзал. - Владислав Михайлович...
   Даша кивнула - охота знакомиться у нее пропала.
   Перед глазами снова возникло нестерпимое южное небо...
  
  
   21 глава
   Chercherz la femme
  
   Голова раскалывалась. Павел с отвращением нашел початую бутылку пива и жадно опустошил ее. Мысли разбегались. Они лениво цеплялись в сознании за нетвердые слова, но те их тут же отпускали. "Эх вы, предатели", - Павел вяло попенял мыслям, - "приходите однажды, а уходите навсегда".
   Однако, надо было срочно приводить себя в рабочее состояние. С утра начинался съемочный цикл. За пять дней предстояло отснять семь программ. Поганец-продюсер и тут оказался поганцем, - выстроил невозможный график. Это значило, что Павел будет работать по 8 часов на площадке, да еще неизвестно сколько - в монтажной. Сволочь! Бывают же такие негодяи.
   Впрочем, сейчас ему надо было не ругаться, а решить, что переделывать в своем сценарии? Если дали неделю срока, то другого времени не предвидится. Перемонтировать пилот он, конечно, не успеет, но текст надо сделать. Драйв им нужен! "Придумай что-нибудь поизящнее!" Всем им, гадам, манеры спокойно не дают спать.
   Он достал прежний вариант и листочки с заготовками. Несколько неиспользованных идей показались очень привлекательными. Но надо было решить принципиально проблему: попробовать сделать еще один вариант или написать новый - второй - сценарий? Павел включил видеомагнитофон, и снова замелькали на экране давние съемки. Он внимательно всматривался в документальные кадры и почувствовал чуть раньше, чем понял, как остро хочется рассказать про тоже самое, но иначе. Рука сама собой принялась набрасывать еще один вариант с теми же фигурантами и расставлять их по рубрикам. Общий замысел еще не просматривался, но он знал, что в подобном деле, главное - первое движение навстречу мысли, а там посмотрим, - два всегда лучше, чем один. Барабан машинки заглотил наживку, и белый лист стал покрываться ровными рядами черных букв.
  

СЦЕНАРИЙ ПРОГРАММЫ

Chercherz la femme

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ

2 вариант

   Компьютерная заставка
   Chercherz la femme
   ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ
   Видео
   Уличная съемка
   Текст
   Chercherz la femme - так звучит фраза "ищите женщину" на французском - языке бывшей знати и забытого шарма. Что значила эта фраза для того, кто когда-то произнес ее впервые? То ли то, что достаточно найти женщину, чтобы иметь ключ к поведению мужчины? Может, это признание женоненавистника, который все свои несчастья связывал с женщиной? Или слишком удачная шутка образованной дамы? Теперь уже не важно, что это было. Ведь довольно продолжительное время - как минимум два-три века - люди делятся на тех, кто "ищет женщину" и на тех, кто думает, где ее найти?
   В цивилизованных странах на крупные руководящие должности никогда не назначаются неженатые мужчины. Парадокс? Нет. Разумный эгоизм общества, - ибо отсутствие критики снизу чревато непредсказуемыми потрясениями разной степени тяжести. Хотя наличие жены тоже не является стопроцентной гарантией достойного поведения и принятия правильного решения в сегодняшней действительности.
   Видео
   Депутат. Женщины мешают государственным деятелям управлять государством. Я готов отправить свою жену для этих целей в монастырь. Там должны быть кельи и для жены президента, и премьера.
   Видео
   Съемка церемонии бракосочетания
   Текст
   Сурово звучит речь не мальчика, но мужа. И это заставляет нас внимательнее отнестись к самой проблеме семьи. Точнее не столько семьи, сколько к роли супруги государственного мужа.
   Какая жена откажет себе в удовольствии оказать влияние на принятие мужем важного решения? Ведь даже просмотр телевизора в иных семьях больше похож на обсуждение боевой стратегии, чем на свободное времяпрепровождение. Что уж говорить о политике.
   Интересно, вмешиваются ли государственные жены в государственные дела?
   Видео
   Интервью с женами политиков
   Отбивка
   ИСТОРИЯ
   Видео
   Кремлевская панорама
   Текст
   Сложно сказать, чего больше в словах этих дам - лукавства или истины. Несомненно - одно. Бывают редкие женщины. Из-за них мужчины становятся героями. Они умеют вдохновлять на дерзания и подвиги. Рядом с умной женщиной простой князь, если повезет, может стать самодержцем.
   Видео
   Платок царевны Софьи Палеолог
   Книги, старинные изображения
   Софьи, Ивана III, боярских хором,
   древнего Кремля.
   Текст
   Брак племянницы Византийского императора Софьи Палеолог с московским князем Иваном был делом политическим. Гречанка по отцу и итальянка по матери Софья воспитывалась в Риме. Ее брак мог способствовать проникновению католичества в Россию и породнить Москву с последней Византийской династией. Католичество на Руси не прижилось, зато с Софьей в Кремль вошло обаяние и блеск царственной роскоши, шарм и элегантность утонченной женщины. Эта молодая гордая царевна в чужой стране смогла изменить то, что более 300 лет унижало и разоряло Россию. Она возмутилась. Царевна не могла смириться с тем, что государство платить дань Золотой Одре. Она смогла убедить супруга "не слушаться рабов" и завоевать с оружием в руках свободу для отечества. Мы сегодня сказали бы, что она заставила мужа показать, кто в доме-государстве хозяин. Софья сделала князя Ивана самодержцем Иваном III. У него изменился даже язык переписки. С тех пор князь стал причислять себя к царственному древу Византийских правителей. А Россия навсегда перестала платить дать Орде.
   Отбивка
   ЕСЛИ БЫ Я
   Видео
   Уличная съемка
   Если бы ваш муж был президентом, стали бы вы вмешиваться в государственные дела?
   Ответы женщин на улицах Москвы.
   Отбивка
   РЕЙТИНГ
   Текст
   Социологическая служба программы "ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ" провела небольшой опрос. 100 мужчин на вопрос "хотят ли они быть президентом?" ответили - да, если жена не будет против, и только 15 женщин затруднились с ответом на вопрос "знают ли они, что сегодня красавицей может стать каждая?"
   Отбивка
   КАК В СКАЗКЕ
   Видео
   Академия красоты и здоровья.
   Хирург-косметолог за компьютером
   На мониторе лицо девочки 5 лет. До операции - большое родимое пятно. После - пятна нет.
   - Родимое пятно - вопрос восприятия. Для одних - пикантное отличие, для других - может стать жизненной трагедией. Нет пятна - нет трагедии. Все дело в том, что понимать под красотой?
   Отбивка
   КУДА ПОДАТЬСЯ
   Видео
   Съемка демонстрации одежды
   Сегодняшними умами владеют не только жены политиков, хотя это само по себе уже явление времени. Все больше внимания привлекают большие и маленькие звездочки, вспыхивающие на блестящем паркете модных подиумов. Немного печально оттого, что для многих молоденьких девочек и подающих надежды юношей идеалом становится манекенщица - вешалка для ношения одежды. Это особый образ жизни, когда человеку необходимо быть в центре восхищения, хотя бы и по поводу чужих достижений. Кроме того, именно усредненные стандарты бесчисленных "барби" и есть для многих молодых следование идеалам красоты.
   Видео
   Интервью о модельном бизнесе
   Видео
   Уличная весенняя съемка
   Текст
   "Красота - страшная сила", - утверждала незабвенная Фаина Георгиевна Раневская в александровской "Весне". Но что же делает красоту силой, и в чем она - красота?
   Видео
   Султан Брунея: "Женщина - самым прекрасный цветок, который выхаживает мужчина в своем саду. Он должен быть хрупким - тогда его надо оберегать; он должен быть таинственным - тогда его надо разгадать; он должен быть красивым - тогда за него надо сражаться".
   Феллини: "Без женщины нет искусства, это самая лучшая из невозможных моделей действительности. Она умудряется быть прекрасной всегда, в горе она - античная плакальщица, в радости - может быть разнузданной гетерой. Она притворяется всю жизнь, и мы - мужчины - не можем ее раскусить, только наблюдать и восторгаться".
   Уличный певец: "Я всегда смотрю в глаза. Любую женщину они делают красавицей. Только не всякая это понимает. А я пою о них и для них, - кто еще может плакать, слушая песни, про чужую любовь?"
   Видео
   Уличная съемка. Цветы. Улыбки
   Текст
   Как в этой жизни, где отсутствуют минимальные представления о добре, чести, совести, женщине оставаться женщиной? В прошлом путь ее - дорога великомученицы, прошедшей извилистой тропой греха, но не имеющей даже мысли о надежде жития. Это душа обнаженного человека, который, в силу отсутствия собственных интересов, бросается спасать чужие судьбы. Путь - всепрощения. Теперь изменились условия существования. Сегодняшняя женщина начинает обретать подлинную свободу. И в этом нет яростного феминизма. Выбор профессии, материальные возможности, технические достижения помогают женщине быть такой, какой она может, и выглядеть так, как ей этого хочется.
   Видео
   Академия красоты и здоровья
   Хирург-косметолог за компьютером
   моделирует лицо для пластической операции
   Если в женщине есть изюминка, то любые дефекты можно убрать. Сегодня у женщины есть возможность попытаться выглядеть так, как представляется ей в идеале.
   Текст
   Программа "Ищите женщину" постарается сообщать вам о ходе дальнейших поисков в этой замечательной истории - "Cherchez la femme".
   Финальные титры
  
   Павел устало разогнул спину, встал из-за стола и подошел к балкону. На город снова опустилась ночь. Даже собачников не было видно. Будильник остановился. "Часы остановились в полночь", - пропел он дурным голосом и громко рассмеялся. Пришлось набирать 100, чтобы узнать "точное время 4 часа 58 минут". Будильник громко тренькнул и вернулся к жизни, промахнув несколько часов. Прекрасная ночь!
   Просмотрев оба варианта программы, Павел так и не решил, какой из них - удачнее? Первый вариант был поэтичен. Второй - чуть суховат. Стилистика получилась разной. Но качеством текстов он остался доволен. В обоих вариантах сюжетная линия четко просматривалась, и внутренняя логика была безупречной. Мягкая манера подачи материала исключала всякую возможность агрессии. Выбрать лучший - оказалось затруднительно. В конце концов, выбирать предстояло не ему.
   Понятно, что два сюжета - о Софье и о косметической хирургии - станут основными. Царица была блистательной идеологической находкой, а хозяйка салона вполне тянула на главного спонсора. Под видом консультанта ее можно протаскивать, как "джинсу" - скрытую рекламу. Павел полистал записную книжку и, не найдя телефона, огорчился, - надо будет перелистать визитницу и найти ее координаты, впрочем, сегодня это могло подождать.
   Невписанный хронометраж не беспокоил, когда дойдет, - если дойдет, до монтажа, - он все уточнит. Волновало другое, - у него нет времени на обдумывание решения, кого приглашать ведущим? Он перебирал в памяти знакомые лица. Наверно, лучше, если передачу с таким названием будет вести не женщина, а мужчина. Сложность состояла в том, что, как правило, в процессе работы ведущие выживали создателей и сами становились хозяевами проектов. Он критически посмотрелся в зеркало.
   Нет, одно дело придумать, поставить и совсем другое - сидеть в кадре. Хотя... он никогда не пробовал, - вдруг, получится? С другой стороны, позволительно было обойтись и без ведущего. Авторский текст можно сделать закадровым и заранее исключить войну амбиций автор-ведущий. Но этот сложный и принципиальный вопрос Павел решил отложить. Скоро начнет светать. Впрочем, уже начало.
   Он вытянулся блаженно на так и не застеленной кровати и только успел почему-то подумать: "Я не почистил зубы вчера вечером, сегодня утром и сегодня вечером..." И закрыл глаза...
   ... в его комнате сидела незнакомка из сна...
  
  
   22 глава
   Немое кино
  
   ... он поцеловал ее, вдохнув карамельный запах, и распахнул окно.
   - Следующая станция "Чистые пруды", - Даша вздрогнула от голоса диктора и с изумлением поняла, что задремала в метро. Однако огорчило ее не то, что она заснула, едва встретилась с Москвой, а сам прерванный сон. Он вернулся, и снова остался неузнанным. Успокаивал сам факт возвращения. Жизнь! Она шумно втянула пахнущий резиной воздух подземки.
   Московское метро - нежнейшая любовь приезжих - встретило гулом и гамом. Даше всегда нравилось наблюдать за тем, как по утрам этот монстр глотал тысячи людей, а по вечерам - выплевывал обратно. Она немного забыла ласковое ощущение "братского" локтя у своего ребра. Но надо быстро вспоминать и приспосабливаться, иначе сойдешь с ума, предполагая, что весь мир ополчился против тебя.
   - Ах, милое метро, здравствуй, - она наклонилась за упавшим свертком, - так ее никто не мог заподозрить в чрезмерной чувствительности. Метро было ее божеством - настоящим мистическим божеством. Приезжая в Москву, Даша обязательно кланялась подземному городу где-нибудь в центре зала - там часто назначают встречи. Вот и она встречалась с Москвой в середине ближайшей станции метро.
   Этот город всякий раз удивлял своей способностью, изменяясь, оставаться собой. Поначалу она не любила первопрестольную. В середине восьмидесятых улицы были грязными, магазины - пустыми, люди - бедными. Пугали расстояния и разобщенность. Она никак не могла понять, как можно жить и годами не знать соседей по лестничной клетке?
   - Следующая станция - "Проспект Вернадского".
   Даша подскочила, надо же было так обрадоваться встрече с городом, что забыть о пересадке и поехать в другом направлении! Но тут же она сама себя осадила. Какая беда? Ведь торопится незачем. Она вышла к кинотеатру "Звездный". Многочисленные киоски и яркое солнце почти ослепили ее. Пришлось прислониться к холодной витрине лбом и заглянуть в спасительную темноту за ней. В этой расплывчатой темноте ей почудилось знакомое лицо. Черты лица были смутными, она изо всех сил напрягла зрение... и вспомнила.
   С этим парнем ее познакомила Ася - самая оборотистая девушка на их курсе, когда Даша приехала в Москву на очередную актерскую биржу. Ася, по обыкновению, с ходу "взяла быка за рога": "Его "запустили", не будешь дурой и поведешь себя правильно, - станешь новой Орловой. Хватит ошиваться в провинции". Парень был... кажется... Точно, в то лето был какой-то фестиваль, а он - молодой кинорежиссер.
   - Как же его звали? - Даша нахмурила лоб. - Кажется, Павел. А, может, не Павел, - как давно это было... - Он даже стал ухаживать - немного церемонно и непривычно, называл ее по имени-отчеству. Рукам волю не давал. Кавалером был, одним словом. Эти древние воспоминания вызвали подобие улыбки. Как всегда - мимо. И он тоже прошмыгнул мимо ее жизни. Не он первый - не он последний, - улыбнулась Даша своим воспоминаниям и отпрянула от витрины.
   Хорошие были времена, чтобы про них не говорили сейчас. Она снова вошла в метро и попробовала восстановить свои впечатления. Режиссер был в возрасте среднего гения - между тридцатью и сорока - и, кажется, не женат. Он очень понравился ей тогда - тонкое нервное лицо потомственного интеллигента, говорил искренно и печально о пустых годах и глупых иллюзиях, пригласил на свой фильм.
   Даша вспомнила, что собиралась тогда, как на первое свидание, - выбирала блузу, гладила юбку, долго колдовала с украшениями. Потом шла, гордо неся пушистую, пахнущую дорогим шампунем, голову. Редкое чувство сопровождало ее - она себе нравилась. На прохожих смотреть не хотелось, боялась натолкнуться на хмурый взгляд - он мог все разрушить.
   Ей нужен был он. Только он.
   И Даша истово несла себя к нему. Она не могла бы ответить себе на простой вопрос, что ей нужно от этого незнакомого человека - он сам или открывшиеся смутные возможности? В отличии от практичной Аси, она не умела "пользоваться" людьми. Скорее всего это была смесь и женского увлечения приятным мужчиной, и человеческого любопытства... да, и профессионального интереса начинающей актрисы.
   У входа в кинотеатр стояла толпа - продавали билеты на какой-то американский фильм (да, было такое в нашей недавней истории - очереди в кино). Из-за этой галдящей киноорды Даша испугалась, что не найдет его. Но он нашел ее сам. Его фильм показывали в малом зале. Он сказал что-то невнятное про свои дела, что посадит-устроит и побежит - некогда. Добавил дежурное "хорошо выглядите". Она улыбнулась и поняла, что пришла зря. Он не заметил косметику, новую прическу и еще нечто, о чем она догадывалась, но сформулировать не смогла бы. Они зашли в темный зал, он усадил ее, по-джентельменски посидел рядом на "киножурнале" и... ушел.
   Она осталась.
   Смотрела его фильм.
   Смеялась.
   Сюжет фильма не раз мог бы вызвать у нее слезы. Даша и заплакала бы, но на глазах была тушь. Да и не в сюжете дело - она ведь не в кино шла! - так стоило ли распускаться? Несколько раз боковым зрением она видела, что он маячил в проходе, но проверять это не стала. Ведь было сказано, что "некогда". "Не хочу сегодня смотреть" - законное право художника. Она и не оспаривала. Но дело было вовсе не в художнике - в мужчине.
   Он выполнил ее желание ("я с удовольствием посмотрю ваш фильм") - минимальное и необременительное - пригласил и усадил. И она тоже старалась, чтобы он понял - желание таковым и было. Ложь заключалась в том, что Даша рассчитывала на большее. Ей хотелось, чтобы он это хотя бы почувствовал. Но, как говорится, - это ваши проблемы.
   Фильм закончился. Все встали, и она отправилась домой. Злила бессмысленность этого похода в кино. Ей словно бы пообещали дорогой подарок и забыли. У закрытых дверей кинотеатра не хотелось верить, что это - все. Она шла медленно, надеясь на то, что еще не все, словно ее должны были догнать, и прокручивала в памяти весь день. Свое напряженное ожидание. Всю дорогу к нему. Трогательное, забытое теперь, жгучее желание понравиться. Она не обращала внимания куда идет, по каким улицам? Нечего не хотелось замечать вокруг.
   Губы тихонько перебирали какие-то слова про весь тот день. Представилось вдруг, как это можно было бы прочитать на радио, - печальный голос, шелестящая музыка, легкий шум улицы. Нет, лучше на телевидении.
   Просто.
   При неярком свете.
   Сидя в мягком уютном кресле.
   Платье...
   Глупости, костюм, интерьер - не важны.
   Крупный план.
   Глаза.
   У нее красивые глаза, правда, об этом кроме нее никто не знает. Ресницы, образовав длинные тени, будут редко опускаться, давая зрителю возможность вглядываться в ее всепонимающие глаза. Они будут чуть мерцать влажным блеском. Голос немного задрожит, словно отпевая другую женщину. Но все почувствуют, именно почувствуют, что рассказ этот - о себе.
   Даша вспомнила, что ясно видела, как моргают ее веки. Камера не скрывала и легкую патину морщинок, и обозначившиеся тяжелые складки на лбу, и мягкие пушистые волосы, и нежный разрез губ. Расслабленная поза, небрежно выбившаяся прядь у виска, нервные движения пальцев... Почему ее никогда не приглашали в кино? Наверно, он тогда подумал, что ей только этого и нужно. Может, так и было? Сегодня Даша уже не могла ответить определенно. Но тогда иронически думать о себе не хотелось.
   Она вернулась к собственному сюжету.
   Вот он идет следом, она оборачивается у своего дома и видит его. Та далекая Даша удивляется, и тогда разговор может быть долгим, ни к чему не обязывающим - обо всем и ни о чем. Но это разговор без возможности продолжения.
   Есть другой вариант - обрадоваться. Здесь можно будет позволить себе рискованный шаг - пригласить его домой на чашку чая. Или... А что, или? Удивиться? Обрадоваться? Не заметить...
   Не заметить - хороший вариант. Скользнуть рассеянным взглядом и не узнать, не выделить из толпы. Но он-то это должен был обязательно разглядеть! И после... Рискованный шаг, рискованный вариант, предполагающий слишком много совпадений. Так не бывает.
   На перекрестке она стояла в полной нерешительности, - идти дальше или сесть в троллейбус? Вечер был теплый, да и вообще, не очень-то хотелось бороться за место в переполненном транспорте. Там, в фильме, была смешная сцена штурма троллейбуса в час пик. Фильм, по правде, был так себе, но эта сцена получилась замечательно.
   Даша - нынешняя - впервые подумала о давнем знакомом, как о профессионале. Ничего особенного. Имя не сделал и уже, вероятно, не сделает, - годы не те, куража нет, злости. Богатая фантазия и одни разговоры об одном и том же. Интересно, он родился в Москве или приехал откуда-то? Если приехал, то зачем? Если есть амбиции, то лучше быть первым "в", чем одним "из", - тогда она еще подумала, как красиво это звучит! Неужели сама изобрела? Но... но там был какой-то новый поворот.
   Чашка чая?
   Нет, другое...
   Не заметила.
   И новый вариант. Он тоже не заметил. Нет, такой вариант совсем не подходил - он был полностью бесперспективен. Лучше, если он тоже удивится. Правда, предпочтительнее, чтобы обрадовался. Тогда они могли бы вместе немного погулять, поболтать. Толпа будет толкать их друг к другу и разъединять. Он коснется ее как бы ненароком, например, вынет запутавшийся листик из волос. И сделает это чуть медленнее, чем необходимо. А потом они могли бы... Да какое там могли бы! Просто, элементарно - продрогли. И чашка горячего кофе - ах, его же нет - тогда чая... Чая будет более чем... А там?..
   Она уже подходила к дому. Внутреннее чувство никак не могло решить, - идет ли он следом или нет?
   Вот подъезд.
   Дверь.
   Ручка. Она тогда подумала: "Ручка крупным планом".
   Нет, Даша тогда не обернулась.
   - Она вошла в дом и не обернулась, - еще один крупный план, - слезы в прекрасных глазах. Влага печально мерцает, но не покидает своего приюта. Глаза от этого, как линзы, увеличиваются. Горечь неслучившегося не требовала пояснений, но тихий, ставший бестелесным голос продолжал: "Она не обернулась".
   Для зрителя в этом "не обернулась" должна была бы читаться и ее боязнь не увидеть, и надежда, что он есть, и есть еще что-то, что словами определялось с большой приблизительностью.
   - Она не обернулась, - шептала тогда Даша.
   Замечательный финал для фильма - "не обернулась". Что же еще тут объяснять, да и зачем? Лифт вознес ее на шестой этаж. Пустая комната встретила тишиной одиночества. В этой тишине не было ни напряженности, ни ожидания. Эта комната никого не ждала. Ей - комнате - было неплохо с редко появляющейся хозяйкой - одинокой и аккуратной. Привычной. Она - хозяйка - правда, иногда взбрыкивала и строила воздушные замки из собственных иллюзий. И тогда они ссорились - жилище и Даша. Потом замки рассыпались, равновесие восстанавливалось, и комната принимала в свое нутро опустошенную душу маленькой одинокой женщины.
   Даша вспомнила, что тогда долго не зажигала свет. А потом тупо смотрела в зеркало. Там мерцали действительно прекрасные глаза, чуть подернутые тенью слез. Только тенью, ибо над собой не выплачешься. Прелестные глаза, и, как всегда, этого никто не видел. Меньше всего Даша думала, что он мог испугаться ее впечатлений - утруждают ли мужчины себя подобными мелочами? Про маленькую Катьку он тогда вряд ли знал, а, впрочем...
   Хорошо она тогда сочиняла, с чувством.
   Молодость...
   - Она вошла, не обернувшись. Сзади была только ночь - чего на нее смотреть? Сегодня Даша могла вспоминать об этом с легкой улыбкой усталой женщины не первой молодости. Но странное дело, на станцию "Проспект Вернадского" она приехала впервые после того давнего случая и, кажется, это не было простой случайностью. Теперь придется пересаживаться на встречный поезд.
   - Вот тебе и ноченька, Дарья. Та - уехала, а ты - проворонила. Душ надо поскорее принять, по Арбату погулять, и все забыть.
   Что же все-таки тогда произошло? Она снова погрузилась в воспоминания. Больше он не звонил. Наверно, боялся, что Даша попросит его о съемках в новом фильме? А, может, не понравилась, и он опасался возможной постели? Чушь! Кто из режиссеров этого опасается? Но он мог быть, как это там?.. Нетрадиционной ориентации... Тогда это не пришло на ум. Ну и что за печаль? Теперь-то какая разница? Никакой.
   Но интересно, где теперь этот режиссер? Кино сегодня снимают избранные. Столько же и зрителей это кино смотрит. У всех - видики. Наверное, уехал, как и многие, в Америку или в Израиль. Или занимается сейчас бизнесом. Банковским, например. У них, у режиссеров, хорошо получается с банковским бизнесом...
  
  
   23 глава
   Отрыжка Фрейдом
  
   C банковским бизнесом у режиссеров получалось. У некоторых. У единиц.
   Павел к ним не относился. Иногда он вспоминал тот свой единственный фильм. По стране картина прошла незаметно - крутили ее в малых залах или по киноклубам - с четвертой категорией на большее рассчитывать не приходилось. По молодости Павел куражился: "Зеркало" Тарковского тиражировали по той же категории", но...
   Но больше большое кино снимать не привелось. До сих пор его кидало в дрожь при воспоминаниях от просмотра покалеченной картины. Разочарование - слишком интеллигентное слово для определения сути тех переживаний. Впервые тогда он почувствовал, что сердце не просто анатомическая подробность человека, а его собственная индивидуальная боль. Когда он вынужденно выполнил все замечания приемной комиссии Госкино. Ирина, снявшаяся в главной роли, долго рыдала на плече: "Выбрось меня совсем, Павлуша, это нельзя так оставлять!". Но он больше ничего не изменил. На студийном просмотре смеялись в тех местах, в которых он, наоборот, предполагал разжалобить зрителей. И совсем не плакали.
   Оставались, правда, иллюзии молодости и надежды таланта. Но ни те, ни другие не выжили. Перестройка в пашиной жизни случилась не ко времени. В Советском Союзе у него еще был шанс поработать на периферийной студии. А новой России нужно было только американское кино, - когда-то его хотели и ждали, зато теперь Голливуда было так много, что попахивало блевотиной.
   Сегодня Павел ясно отдавал себе отчет в том, что все подобные рассуждения - правда. Вернее, часть правды. Вся правда включала в себя еще и то, что в театре называют страхом сцены. Он, действительно, панически боялся самого съемочного процесса. Только это была правда внутреннего потребления - исключительно для самого себя.
   Он помнил, что кинопроцесс - жестокая реальность, основанная на производстве иллюзорной действительности. И во имя этой желанной иллюзии режиссеры годами оббивали пороги студий и вытаптывали проплешины на паркетах в высоких кабинетах разных начальников. Надо было понравиться, заинтересовать собой и материалом. А нынче...
   Из-за чего копья ломать? Из-за сомнительного удовольствия на два-три года превратиться в буйно помешанного? Для испытаний на предмет "что чувствует индивидуум между молотом и наковальней" можно выбрать деятельность и поспокойнее. А потом... нагляделся он на всяких "глухих" и "чужих". Какие-то ненормальные на это деньги еще давали. И, что еще омерзительнее, - дают. Только на это и дают. И будут давать, словно, намеренно где-то принято решение перекрыть кислород чистому и настоящему российскому кино. Царствуй американский монстр-недоумок! Или примитивный клерк с единственной извилиной, обремененной страстью к обогащению любой ценой. Если теперь таким "у нас дорога", - у него другой маршрут.
   Павел ощутил на языке вкус кислого желудочного сока - не вовремя проснулась язва. Если придется ходить по кабинетам - надо выглядеть, как огурчик. Противно засосало под ложечкой. Чертыхнувшись, он вспомнил, что вчера весь день не притронулся к еде. Вот желудок и бастует! Выпив мензурку облепихового масла, Павел прилег. Он забылся всего на час. Можно было еще раз попробовать. Будильник зазвенит только в восемь. День предстоял трудный и хлопотный, - съемки примитивной рекламы очередных "чайников для чайников". А еще нужно было выкроить время для долгого забега с опаздыванием на встречи, разговорами на ходу о главном - о собственном проекте. От бессмысленной суеты к вечеру еще и голова разболится. И почему он не может все это послать подальше и вообще не начинать этот день? Он ведь изобрел замечательную передачу! Лучше над этим подумать и поработать.
   Сон не приходил.
   Сладкий желанный сон не приходил.
   Хорошо бы купить новую кровать! Обязательно без пружин. А лучше - диван. На нем можно ворочаться сколько угодно и не просыпаться от скрипа и металлических неудобств.
   - Где ты, сон? Мне вставать чуть свет. А, собственно, почему надо вставать чуть свет? Кому это так уж необходимо? - от таких простых вопросов у Павла забегали мурашки по спине. Изнутри выползла злость. Один делает вид, что занимается творчеством, другой философствует, третий ищет способ отбояриться от собственных детей. - И я им должен! Должен? Задолжал на всю жизнь. Должен тратить время, устраивать чью-то карьеру, гробить свое здоровье. Они уже все на "Мерседесах", а я... - Павлу стало ужасно жалко себя. - Все, больше никого к деньгам не подпущу! Мой проект - мои и бабки!
   До чего же эта кровать его не любит. И вроде бы она должна мучиться вместе с хозяином, ан, нет, все - наоборот.
   - Парадокс. Кому из партнеров должно быть неудобней, - тому, кто сверху, или тому, кто снизу? - уже засыпая, Павел поморщился от очередной отрыжки. Нечего сказать, праведные мысли под утро. - Ладно, кровать, отдыхай. За твою нелюбовь я найду способ поквитаться...
   ... они продолжали спорить по дороге из бара в студию. Павел в который раз выслушал аргументы оператора. Зачем было вообще поднимать этот вопрос, если всем давно ясно, что съемка на улицах дешевле? Только кто бы к их аргументам прислушивался?
   В студии - помпезнее. Можно приглашать потенциальных клиентов - посмотрите, как мы работаем - быстро, качественно и недорого. За наш счет недорого.
   - Что воду в ступе толочь? Кончай, ребята.
   - Я, Павлуша, давно забыл, как это делать. Нехорошо так о друзьях, - Семен маниакально переводил любой разговор на одну и ту же дорогую ему тему.
   - Ты еще молодой, все образуется, - Людочка с момента прихода в группу положила глаз на симпатичного оператора, - надо просто больше отдыхать, высыпаться.
   Лучше бы она этого не говорила, потому что постель для Семена была поводом для долгоиграющей философской дискуссии.
   - Видишь ли, милая...
   Павел даже не заметил, когда перестал слышать их голоса. Он терпимо относился к людям, с которыми работал, но они ему не нравились. Каждый хвастался своими достижениями. А какие достижения у телевизионщиков? Новая халтура. Когда-то можно было гордо сказать: "Я в такой-то программе". Теперь модно сообщать: "Взяли в чей-то проект". Так вот пафосно - проект. Создатели хреновы!
   В центре павильона на железном стуле восседал продюсер в немыслимом расписном галстуке и качал ножкой. Его увидели как-то все разом. Стал слышен треск остывающих софитов. Этого приезда ожидали только через два дня, потому и стали снимать по-быстрому, чтобы не успел напакостить.
   - Молодые люди, - начал он ласково, - я жду вас уже больше 40 минут.
   - Мы зарплату ждем 5 месяцев, - робко попытался кто-то возмутиться сзади.
   - Лично вы можете ее больше не ждать, я вас не задерживаю.
   Павел заметил, что никто не обернулся. Как обычно, все должны были утереться и извиниться, но случилось непредвиденное. Людочка медленно подошла к сидящей гадине и плюнула в самодовольную рожу. Потом она взяла блестящий галстук, купленный за гроши на рождественской распродаже во вшивом провинциальном американском городишке на тысячу жителей, но носимый здесь, как последний писк последней моды, и размазала плевок по багровым щекам. Никто даже не пискнул.
   И тут Павел сорвался с места, столкнул поганца и залез на стул. Мышцы напряглись, как струна, руки в локтях сжались, и медленным толчком тело оторвалось от поверхности. Так же медленно Павел начал подниматься вверх. Внизу все остались стоять с разинутыми ртами.
   Жизнь словно остановилась. И, как сказочная ведьма на помеле, Павел вылетел из телецентра. Внизу переливалась вечерняя Москва. Но воздух был такой же сухой, как в студии. На горизонте поднималось солнце. Впереди заблестела река, и Павел полетел быстрее. "Как у Булгакова", - мелькнула шальная мысль.
   Река оказалась узкой, берега ощетинились высокими заборами. За ними угадывалась незримая жизнь. Вода была гладкой и чистой, и Павел легко и свободно вошел в нее с высоты. Какое же это совершенно невыразимое удовольствие, - взлетать в воздух, а после снова погружаться в воду! Движения плавные, размеренные. Телу удивительно приятно, а на душе легко и бестревожно...
   - Я на верном пути, - только и успел подумать Павел после этого сна и тотчас провалился в другой...
   ... мама чистила картошку на кухне в их старой квартире. Белая гладкая стена знакомой до боли кухни. По ней от раковины вверх к потолку тянулись нити паутины. А около крана - большой темный кокон зеленого цвета, из которого все время выбирались новые и новые пауки. Мама всегда была необыкновенной чистюлей. Можно сказать, что чистота была ее бзиком. И вот она сидит, чистит картошку и не видит, что у нее на кухне поселилось такое безобразие.
   Павел с недоумением наблюдает за перемещениями противных тварей. Слышно, как капает вода из незавернутого крана. Пауков убивать нельзя - так в детстве учила мама. Но вот из отверстия показался просто огромадный зверюга с большим крестом на спине. Павел испугался, как маленький мальчик, и дрожащей рукой стал указывать на стену. Мама подошла поближе. Следом за пауком из отверстия вывалилось липкое зеленое яйцо. Они присели и стали рассматривать это яйцо...
   - Дави его! - Павел проснулся от своего истошного крика. Ладони были влажными, и все тело тоже вспотело, как при падении высокой температуры. - Нет, нет, давить не стоит, нельзя давить. - Павел закрыл глаза, чтобы правильно поступить во сне, но увидел только плавающие цветные шарики в темноте. - Что же это такое, кровать мне мстит? - он нервно пошевелился. - Глупости, это же... Это перед новой работой, - всплыла догадка.
   Он должен послать подальше поганца, искупаться в чистой воде и... Но как быть с пауками и зеленым яйцом? Не понятно, вполне может быть язва... Разберемся, - отмахнулся он и посмотрел на часы. Надо было собираться. Он встал, поел, аккуратно сложил сценарии и заявку в папку.
   В последнее время с ним что-то происходило. Что-то странное, непонятное. И рождение программы, и продолжающийся сон с незнакомкой, и последние два - явно имели какой-то смысл. Сны, на которые он раньше никогда не обращал внимания, стали активно вторгаться в его жизнь, требовали чего-то, что смутно выступало из тени будущего. Это совсем не было похоже на обычные ночные видения. В них было заключено что-то значимое. Он чувствовал это кожей. До приезда поганца оставалось два дня. Те же два дня, что и во сне.
   В Останкино вовсю кипели страсти. По площадке носились ассистенты. Реквизит подготовили, костюмы отгладили, пленку закупили. Осталось только направить свет, и можно было снимать. Через час должны были собраться актеры, и осветители отпустили всех пообедать. Ребята были в долгах, но никто не пошел в дешевую столовую. Все отправились в бар. Это было дорого, невкусно, но приходилось держать форс.
   Престиж.
   Прежде всего - престиж.
   Все во имя его, треклятого.
   В нижних барах собирались все тусовки - это была призрачная возможность перескочить в какой-нибудь другой "проект". Раскланивались направо и налево таким же приклеенным улыбкам, как и свои собственные. Сидели часами, потягивая опостылевший мутный кофе - совершенного среднего рода. Курили до одури. Сизые дымы бессмысленных надежд замкнутого на самом себе мира проникали в сознание сидящих, отравляя едким призрачным успехом избранных. Зависть химерам!
   Павел скосил глаза на то место, где прошлой ночью его спиной вытирали пол, передернул плечами от омерзения и, взяв опостылевшую курицу, примостился в углу. Слева под табличкой "не курить" смолили четверо кавказцев. Унылый процесс разделки тощей куриной ноги одноразовыми пластмассовыми приборами выводил из себя. Павел любил похрустеть хрящиком и разгрызть косточку в поиске коричневого мозга. Но в баре так себя вести было нельзя. Этикет, паралик его расшиби! Тут свои законы, - не есть хлеб от бутерброда, переплачивать за спиртное и гасить окурки в чашке с кофе. А еще изо всех сил изображать значение и влиятельность собственной персоны.
   - Павел Андреевич, можно к вам?
   Людочка была премиленькой девушкой. Он испытывал к ней почти отцовское сострадание, - при отсутствии конкретной работы ее гоняли все, кому не лень. Люда приходила раньше всех и уходила последней. Добрая и безотказная, она выполняла любые поручения. Не злилась и всегда улыбалась, хотя у нее на руках была больная мать. Как она умудрялась жить - не понимал никто?
   - Садись, кроха. Кстати, слушай, ты в снах разбираешься?
   - Нет, я их боюсь.
   - Жалко, мне бы сейчас не помешало поговорить со знающим человеком.
   - А у нас Галя этим занимается.
   - Какая Галя?
   - Галя, редактор. Она еще психоанализ изучает. Я ее попрошу вам помочь.
   Павел терпеть не мог редакторшу. Галя была любовницей продюсера и не скрывала своего особого статуса в группе.
   - Я к вам с просьбой, - Людочка сильно покраснела, - можно?
   - Давай.
   - Мне нужны деньги.
   - Всем нужны, Людочка.
   - Мне очень нужны. - Девушка сдавленно вздохнула. - Маме обещали сделать операцию за 1200 долларов. Я их уже заработала, но зарплату ведь не отдают. А мне платить через неделю.
   Павел увидел, как задрожали ее губы. Еще он заметил, что в ее стаканчике был пустой кипяток из самовара, а в пакетике от фисташек - мелкие черные сухарики.
   - Так вот какая у тебя диета. Ну и сука же наш заморский гад!
   - Павел Андреевич, не надо, - Людочка испуганно положила ладошку на его руку. - Он нам денег не отдаст, я это уже поняла.
   - Тогда давно можно было найти настоящую работу. Чего же ты тут делаешь?
   - Уже пробовала. Языков я не знаю, а в постель не хочу.
   - Но, но...
   - Мама очень болеет. Давно болеет. 6 лет. Учиться дорого.
   - А на что ты живешь?
   - Иногда ночные монтажи бывают - мне техники доверяют звуковую аппаратуру. Я много умею, просто никак не могу попасть на постоянное место с хорошей оплатой. У меня пропуск до конца года. Если я уйду, кто мне его продлит? Без пропуска в на телецентр не войдешь. А мы тут рядом живем. Когда меня посылают курьером, я могу заскочить домой к маме.
   - Деточка ты моя, - у Павла непроизвольно сжались кулаки.
   - Мне уже 18 лет, Павел Андреевич.
   - Да, совсем большая. А родные вам помогают?
   - Мы одни с мамой. Больше никого нет... Я не люблю просить, просто, больше мне не к кому обратиться.
   - У меня нет таких денег, - от неловкости и бессилия он засуетился. - Ты только не опускай голову, надо подумать, - Людочка тяжело вздохнула. - Знаешь, я найду тебе эту сумму, - губы сами собой сложились в тонкую полоску. - Но придется собирать по частям.
   - Нет, всю сумму не надо. У меня есть 380 долларов.
   - Ты сама-то как живешь?
   - А мне много не надо. 8 стаканов воды и три пакета сухарей.
   - А мама?
   - Маме нужны фрукты. Я покупаю ей яблоки и тру, а сама потом вылизываю терку, - девушка виновато улыбнулась. - Павел Андреевич, мне деньги нужны к середине следующей недели. Вы, правда, можете помочь?
   - Могу, Людочка.
   - Спасибо вам, - она неловко клюнула Павла в щеку и побежала в павильон. Он так и не притронулся к еде. Не смог. Людочке можно было предложить курицу... Она гордая девочка, хотя... такая малость не могла ее оскорбить. Он подошел с тарелкой к барменше и попросил завернуть запеченую ногу в фольгу.
   - Затариваешься? - Семен выдохнул сигаретным дымом. - Хорошо бы все успеть за день? А как здорово было бы снимать на улице! А? Никому не надо платить лишних денег. Монтируй потом себе на здоровье. Как, ну чего молчишь?
   Павел неопределенно пожал плечами.
   - Да нам надо не торопиться снять очередную лабуду, а добиться выплаты денег! - с пол-оборота завелся шофер Коля.
   Они продолжали спорить по дороге из бара в студию. Павел выслушал - в который раз - аргументы оператора. Зачем вообще поднимать этот вопрос, если и так всем давно ясно, что съемка на улицах дешевле? Только кто бы к их аргументам прислушивался? В студии - помпезнее.
   - Что воду в ступе толочь? Кончай, ребята.
   - Я, Павлуша, давно забыл, как это делать, нехорошо так о друзьях.
   Семен перешел на близкую душе тему, и Павел с тоской приготовился послал себя за пределы Останкино.
   - Ты еще молодой, все образуется, - раздался сбоку голос Людочки.
   - Видишь ли, милая...
   Павел перестал слышать, о чем они говорят. На него нашел какой-то ступор. Это был его сон! Слово в слово. "Нет, не надо! Дальше не надо!" Язва заныла от предчувствия неизбежного. Он затравленно оглянулся. В центре павильона на высоком стуле сидел поганец!?
   Господ-и-и-и!!!
   - Молодые люди, - голос был приторно ласковым, - я жду вас уже больше 40 минут.
   Павел еле дотерпел до конца этой фразы и заорал, что было мочи: "Мы обедали в баре, а теперь можем работать! Есть идея - реализовать ваше предложение и снимать на улице. Прямо с завтрашнего утра".
   Сейчас во что бы то ни стало нужно было переключить все внимание на поганца. Пошел вон, сон! Только бы актеры не выползли из гримерки.
   - Осади-осади, Паша. Я только с самолета. Поеду по делам, а завтра поговорим, - он протянул по-барски два пальца.
   Павел облапил руку так, что поганцу пришлось стечь с насеста, расправить ладонь и не изображать милость императора.
   - Я там привез подарки. Всем!
   Поганец произнес это со значительной ухмылкой, мол, дароносец я!
   - К чаю.
   Охранники вытащили две коробки конфет и бутылку коньяка. Когда начальство удалилось, девушки изучили подачку. Конфеты оказались просроченным белесым израильским шоколадом, а коньяк - поддельной греческой "Метаксой". Широта души одесского разлива была знакома всей группе.
   - Люда, выброси эту гадость.
   Павел широким жестом сгреб все обратно в пакет и подмигнул девушке. Он был уверен, что надо припрятать заморское дерьмо, - ей ведь предстояло чем-то благодарить больничный персонал.
   За три часа они сняли большую половину запланированного. Павел торопился отснять, как можно больше материала, чтобы успеть ночью его смонтировать. Съемки, в которых участвовали любовницы руководства, быстренько перенесли на утро. Девицы были несносными - только морды и ноги. Пустые глаза и развязные манеры выдавали их с головой. Этих шлюх презирали все, но руководство настаивало на их тиражировании. Наверно, в кровати они были хороши, но ходили по площадке, как коровы, и шепелявили на весь алфавит. Вот завтра пусть сами с ними и мучаются - повозят саночки!
   В перерыве Людочка подвела Галю и благодарно пожала Павлу руку - за конфеты и коньяк. Галя держала в одной холеной ладони чашку с горячим чаем, а в другой - длинный засахаренный сухарик. Это сразу расслабило Павла. Только что самая бедная девушка группы ела сухарик, а теперь - и небедная тоже обмакивала его в горячий чай.
   - Павел Андреевич, Галя может вам рассказать о снах.
   Людочка не стала присаживаться. Галя кивнула головой и посмотрела в его глаза без всякого смущения и удивления. "Сучка блудливая, а хороша, однако", - не мог не отметить Павел. От недавнего напряжения в руках еще ощущался тремор, но расслабление уже начало окутывать спасительным безразличием. К тому же он преодолел сон. Так что теперь можно его и исследовать. Сюжет про паучьи приключения показался самым приемлемым для первого анализа. Незнакомку и поганца можно было оставить на потом, если беседа окажется полезной.
   Галя немного подумала.
   - Паук, - это либо упущенное дело, либо друг. Вы его не убили, значит, получите какие-то хорошие вести. Он ползает у вас по стене - это успех в сокровенном, - она почесала переносье. - Но паутина - интриги и западня.
   - Так это все к добру или нет?
   - По Фрейду, паук к тому же и мужчина. Там ведь было еще яйцо и мать, - Галя хихикнула, - должна вам посоветовать заняться собой. Мне кажется, что у вас проблемы с сексом. Яйцо очень сексуальный символ. Психоаналитики рекомендуют...
   Галя не успела договорить, потому что Павел взорвался, мгновенно вспомнив жирные губы в красном соусе и вид омерзительного поцелуя на дне рождения сына.
   - Вы с ума посходили с этими психоаналитиками! Если мне снится бутылка, так это вагина, а ручка - без вариантов - член. Дался он вам! А еще говорят, что мужик каждые шесть минут в час об этом думает. Тогда у вас вообще перерывов не бывает! Дожили. Болезнь одних - бизнес других. И сопернику, который может лишить прибылей, горло перегрызете под вопли о радении для человечества. Волнует только собственная польза. Не спорю, наверное, психи-аналитики кому-то помогают. Допускаю, что многим. Как анальгин - вредно, а пьем. Но псих условий жизни не изменит. Вот вы молоды. Опыта жизненного... - Павел оглянулся на притихший бар и сбавил тон. - Я имею в виду настоящий опыт, а не... Извините, не хотел обидеть. Но вы считаете, что ваши знания, ум, честолюбие, возможный профессионализм дозволяют вмешиваться в чужую жизнь?
   Галя ничего не ответила. Но это его не смутило.
   - А что вы знаете о жизни, кроме фрейдовских выводов? С ними легко загнать меня в угол собственных - ваших - выводов. Но они отразят лишь меру понимания вами моих проблем. Субъективную меру. А уж внушить, что это я сам пришел к такому решению - дело техники. Только вы ни за что не станете отвечать: ни за выводы, вами сделанные, ни за последствия, мною полученные. Полегчало - ваша заслуга, стало хуже - неверно понял или неправильно действовал. Хороший спорт вы себе нашли - сплошные острые ощущения... чужих несчастных людей. Безнравственно это, красавица!
   Павел на минуту смолк. Он отстраненно смотрел на хорошенький нахмуренный лобик, злые глаза и дергающуюся верхнюю губу - проняло тебя, сучка поганская.
   - Повидал я вашего брата. Вылезли из подполья - благоденствуете. Народ убогий обираете. И мы идем к вам, как кролики к удавам. А куда деваться? Куда деваться от сомнений, от неуверенности. К кому податься с нашим одиночеством и стыдом? Вот и выходит - куда не плюнь - притеснение и обман. И все занято сильными, ловкими, наглыми. На работе задвигают, дома - помыкают, да и друзья сами рады найти свободные уши - им тоже жаловаться кому-то надо...
   А у психа ты - главный. Твои заикания - предмет его исследования. Тем более, что вывод всегда один - ты прав. Это они - все вокруг - плохие. И родили неправильно, и воспитывать не умели, а уж учили... не тому и не так... Весь остаток дней ты - собственность психа. Это, Галочка, наркотик, как курево или водка. Вы все правильно рассчитали. Ведь человек всегда один, он, по-прежнему, никому не нужен. Только психу, с его неутоленным честолюбием, - оно-то и переделывает мир по придуманному рецепту согласно теории психоанализа. На любое твое несогласие - готовые ответы, - в этом разгадка смысла, ибо "таковы законы природы".
   Мать вашу! Да откуда вы знаете, что именно это - законы природы? Обиженный жизнью Фрейд, возвел свои домыслы в канон. И весь век глумливо ему поклоняется. Очень удобно - взять и обкарнать человека до животного!
   Галя сидела напротив и казалась парализованной. Еще никто не говорил с ней так яростно и болезненно. Это не было похоже на развлечение. Надо было брать ситуацию на абордаж и включать профессиональные умения, а то этот неврастеник решит, что он победил. Она знала из теории, что всякое возможно, но сейчас нужно было быстро найти какую-нибудь нейтральную тему и отвлечь Павла. Ни в коем случае нельзя было упускать инициативу из рук. Что-то с самого начала разговора пошло не так. Она не смогла задавить его вопросами, заставить выворачивать душу. Он должен был почувствовать себя повязанным, а вышло так, что он ее обвинил. Причем, во всем.
   - Павел Андреевич, не надо так волноваться. Мы ведь сейчас говорим о вас, а не о законах природы, к которым, вы тоже, кстати, имеете отношение.
   Галя все говорила правильно, только она ошиблась в одном, - собеседнику нельзя было давать слово, его надо было забалтывать, загонять в угол. От отсутствия профессионального опыта она поняла это слишком поздно, потому что он опять пошел в атаку.
   - Да если на то пошло, так природа здесь не причем. Ибо в ней и вовсе нет никакого смысла. - Павел быстро взял себя в руки.
   - Как это? - опешила Галя.
   - Очень просто. Вообще, естество бессмысленно. Вы еще молоды, потому хотите найти смысл существования. Нет его. Ни в чем. Вам противно соглашаться, что весь смысл - в производстве себе подобных. Мы живем, чтобы понять, - зачем мы живем? Рождаемся, чтобы умереть и, если повезет, - остаться в памяти. Не нравится?
   - Чушь!!! - Галя закричала на весь бар так же, как еще недавно орал он.
   - Лапушка, - Павел примиряюще прижал ее руку к столу. - Уголь тысячелетия копит тепло и сгорает за один миг в печи, а я даже не то, что забываю, я и не вспоминаю, что он меня согрел. Смысл мы себе придумываем, чтобы оправдать существование. Мы не можем объяснить свое появление, оттого нагружаемся вселенской значимостью.
   - Так вы договоритесь до того, что человек - животное, - Галя высвободила руку и оглянулась по сторонам.
   - А это так и есть. Но, может, вы хотели бы быть углем?
   - Ну, это уже схоластика, - она рассердилась.
   - Вовсе нет, это - казуистика. Еще одну загадку разгадаем, еще одной тайной станет меньше. Только меньше ли? Свято место... Тысячи новых встанут. Это все догонялки, как расширяющаяся вселенная, - насколько понял, настолько и догнал. Догнал, а под рукой - мираж, мыльный пузырь, лопнет - не заметишь. И опять бежишь к вам, чтобы в угол поставили. Ручка, значит, есть желание, и надо его утолить, вставить, попросту говоря. Простите меня, милая.
   - Вы, вы... - Галя была не просто возмущена, оскорблена, - вы...
   - Жаль, мне тебя, ты тоже надеешься, что это тебя спасет. А спасаться придется в одиночку. Страшно только разочароваться в последней надежде. С этим не всякая головка, даже такая умная, справится. Может так поехать, что кости потом считать - запутаешься.
   Павел даже не заметил, что стал обращаться к ней на "ты".
   - Как же вы такой умный живете?
   - Плохо, Галочка, плохо, хорошая.
   - От ума, что ли?
   - От него, от него негодного. Все беды наши - только от него.
   - Да, я в курсе про Грибоедова, - она гневно поджала губы.
   - А ты - злая. Не надо. Кончай путаться. Смотри реально. Ручка? Так это чтобы, ну, написать "Спартак - чемпион", подрисовать усы Менделееву в учебнике химии и перечеркивать, в конце концов, всякие глупости. А бутылка - это бутылка, а не бабье нутро. Не стоит муху выдувать в слона, - и пупок надорвешь, и муху изуродуешь.
   - Хочешь, я скажу, что о тебе все говорят? - она тоже перешла на "ты".
   - Я не любопытен, - Павел тяжко вздохнул, - а про себя и так все знаю.
   - С тобой трудно говорить, ты все время смотришь в сторону.
   - В эту? - Павел ткнул пальцем в ее короткую юбочку. - Так у тебя коленки красивые, сама, наверно, знаешь. А вообще, молодой я очень верил словам. Теперь у меня свои способы общения. Глаза часто лгут, и слова не всегда выражают мысль. Вот я и изобрел свои приметы для понимания.
   - Поделишься?
   - Я тебя с психами убедил? - он заговорщицки подмигнул Гале.
   - Я выслушала твою точку зрения, - она не приняла его посыла.
   - Смотри, как смешно, - выслушать точку зрения. Все перепутали, все намешали, а хотим быть правильно поняты.
   - Я бы желала закончить.
   - У тебя губы сочные.
   Галя замолчала с открытым ртом.
   - Зубки блестят. А что тебе чаще снится - ручка или бутылка?
   - Ручка, - она ответила автоматически и тотчас поняла, что он ее поймал. - Да кто ты такой!? - от холодной ярости у нее даже пропал голос.
   - А мне стала сниться женщина.
   - Понятно, почему вы беситесь. Она ведь только снится.
   Павел с удивлением заметил, что Галя уже пришла в себя, и только подергивание век выдавало ее недавнее возмущение. И снова - "вы". Ну и выдержка - позавидовать!
   - Да, только снится. А лица не помню.
   - Хотите сухарик?
   Галя вызывающе смотрела в глаза. Так предлагают совсем не сухарик.
   - Я почти отец тебе.
   - Такой умный, а запутался, - она не заметила его ответа. - Сколько же у вас проблем? А на самом деле она - только одна.
   Тонкие пальцы утопили сухарик в остывшем чае. Галя медленно поболтала им в стакане, потом вынула, и ногтем стала соскребать чаинки. Павел заворожено смотрел на кровавый ноготь, похожий на ястребиный клюв...
   - Я сейчас принесу горячий чай.
   - Бессмысленно.
   - ?
   - Он тоже остынет.
   - Почему?
   - Я не пью горячий чай. А, впрочем, вам же надо проветриться?
   Галя посмотрела прямо в душу. И он почувствовал себя не раздетым, нет, - прозрачным. Она все видела и понимала. Причем, это выглядело естественно и просто. Так, мама в детстве всегда знала, где болит, и целовала это место. Боль отпустила. Он легко вздохнул.
   - Прости, я на тебя наорал. Пойдем вечером куда-нибудь?
   - Зачем? У меня все вечера заняты.
   - А, если я тебя всю жизнь искал?
   - Вижу, поседел весь, пообносился.
   - У меня, знаешь...
   - Я все знаю, - Галя устало повела плечами, казалось, она внимательно смотрит в чашку. - Мне деньги не нужны. И машины, и шмотки - все есть.
   - Возьми еще меня, я буду предан, как вся моя жизнь.
   - Предан - кому или предан - кем?
   - Я запутался, - Павел недоуменно пожал плечами, - Почему ты не смотришь в глаза?
   - У меня тоже есть своя система общения. Я не перешла на "ты".
   - Так давай перейдем, - он не стал напоминать, что она уже говорила ему "ты".
   - Павел Андреевич, у вас очень непростые сны. Я, вероятно, некомпетентна, придется вам искать другую отгадайку.
   - Галя, я не знал, что ты такая.
   - Ну вот и чудненько, теперь - знаете.
   - Не понимаю, зачем тебе поганец?
   - Это хорошо, что не понимаете. Творцам и не надо понимать. Какие заботы могут быть у красивых девушек? А поганец? А кто - не поганец?
   - Но ведь ты не... - он не мог выдавить: "Шлюха".
   - Я никому не обязана. У меня есть контракт, я его выполняю. Больше никого ничего не должно интересовать.
   - Ты молодая и умная...
   - Я скоро закончу учебу. Про психов вы все верно понимаете. Я не обижаюсь. Просто никто не рискует так говорить. Принято считать, что на фрейдовском психоанализе базируется все искусство ХХ века. Это - своеобразная панацея. Я тоже думаю, что настоящее преступление перед культурой - сводить все проявления человека к пресловутой сексуальности. Как в средние века живем - про телесный низ кричим на всех перекрестках.
   Он хотел ей возразить, но тонкая холодная рука неожиданно цепко сжала его пальцы.
   - Только знаете, Павел Андреевич, я должна вас разочаровать. Вы думаете, рекламщикам нравятся женские прокладки? Это - простой заработок для одних, и сверхдоходы для других. И всем так удобно. А если почти 100 лет психоанализ считается честным хлебом, почему лично мне нужно от него отказываться? Это не считается преступлением. Ведь без спроса нет и предложения. Как только я смогу купить квартиру - свою собственную - я начну зарабатывать не телом.
   - У тебя светлая головка.
   - Крашеная она, Павел Андреевич, хотите, можем с вами начать работать?
   - Я не плачу женщинам, - Павлу после всех "шпилек" неожиданно захотелось ее унизить.
   - А мы будем общаться бесплатно, пока я не дипломированный специалист. - Галя не заметила оскорбления. - Может, не все так однозначно в теории, как вы думаете? Может, вам станет интересно?
   - Галя, а ты не боишься, что мы будем не только общаться.
   - А вы?
   Вот тебе - и поговорили! В ее глазах не было ни малейшей иронии, подковырки, но и не было никакого женского кокетства. Еще до того, как он оценил ее вопрос, внутреннее чувство подсказало, что ему сейчас совсем не до работы. Хотя и в постель с Галей он тоже не хотел. Сейчас не хотел. Но отпускать девушку просто так было бы глупо.
   - У меня нет твоего номера телефона, а мой... - он полез в карман за бумажником, где лежали визитки.
   - Я знаю ваш номер, - тонкие бровки лукаво изогнулись.
   - Через неделю мы закончим снимать, потом разбежимся на месяц, Галя, я...
   - Я позвоню вечером, - сухарик окончательно утонул, и Галя поставила чашку на табурет.
   Павел смотрел ей вслед, - медлительная походка сытой рыси, прямая спина лощеной самки. Он неотрывно наблюдал за тем, как она подошла к актерам, о чем-то спорила, перебирала бумажки, но на него - не оглянулась. Павел воровато взял ее чашку и выпил холодный чай, а потом долго жевал сухарик вместе с чаинками. И ему казалось, что он чувствует запах карамели. Карамели из сна.
   Это она! Это - его незнакомка...
  
  
   24 глава
   Возвращение
  
   Соседей дома не было. "Нормальные люди днем работают", - произнесла вслух Даша и принялась оттаскивать коляску с прохудившимися кастрюлями от своей двери. В комнате пахло сыростью и застарелым отсутствием человека. Окно угрожающе завибрировало, но вынуждено было уступить, - холодный воздух ударил в лицо и принес собачий лай. "Боже, и здесь тоже!" - Даша выглянула во двор, пытаясь отыскать автора гнусных звуков.
   Судя по голосу, псина должна быть огромной, но перед окном на открытой площадке пребывала маленькая собачонка с рыжими подпалинами. Она была грязна, как черт, и лежала, подставив свое щуплое тельце жалкому осеннему солнцу. Псина являла собой худобу в чистом виде, - ее состояние вполне подходило под последнюю стадию отощания. Драный бок заскоруз в крови, одно ухо висело. Спокойно отлежаться ей мешали, видимо, целые полчища блох. Валялось это чучелко около высохшего дерева, жмурясь от солнца и расчесывая свою немощную плоть. Легким порывом ветра мимо пронесло кусок газеты, - собачку от страха словно сдуло. И она присела неподалеку, приходя в себя. Тощие ребра ходили ходуном.
   Даша тяжело вздохнула: "Все равно всем котятам молока не нальешь", - говорила в таких случаях ее подруга Оленька. Интересно, если бы каждый попробовал налить молоко одному бездомному четвероногому, может, молока хватило бы на всех? Одни пьют литрами, другие - смотрят голодными глазами. Но есть один непреложный закон, - в тот момент, когда человека раздирает стремление справедливости и дележки по потребностям, на горизонте начинает маячить революционная ситуация. "О, Господи, мне что, больше не о чем думать?" - Даша тряхнула головой, но от окна ей помешало отойти новое обстоятельство.
   Лениво и гордо с двух сторон к площадке подходили еще две собаки. Борзая была молодым, вернее, борзым кобельком. Он, надо сказать прямо, жизнь знал мало, но, будучи хорошей фамилии, твердо надеялся, что все вокруг - для него. Колли, наоборот, был как Карлсон, - мужчина в полном расцвете сил, уверенный в своей неотразимости. Он не опускался до кокетства, и, несомненно, чуть-чуть устал от жизни. Это бывает с некоторыми, когда век переваливает на вторую половину. Но усталость его была так же породиста и эстетична, как и вышколенная поступь.
   Собаки высокомерно не замечали унизительной атрибутики - поводков и намордников - они были выше этих мелочей. Хозяйки приветливо раскланялись и сняли намордники с любимых барбосов. Собаки степенно обошли друг друга. Скорее всего, они часто встречались на этом пятачке двора и считали его своим. Колли снисходительно принимал знаки внимания молодого товарища.
   И в этот момент драная собачонка сделала то, что потом долгое время Даша будет с удовольствием вспоминать, и что в ее пересказах получит название "пособия по поведению женщины в мужском обществе". Сучка подняла хвост, громко тявкнула и медленно пошла на породу. Псы мгновенно приняли стойку и, натянув поводки, бросились навстречу. Хозяйки не сразу сообразили, чем вызвана перемена в поведении любимых носителей благополучия. А когда поняли, то было уже поздно.
   Кобели усилено изучали запахи тщедушного тела. Даша подозревала, что на познание этого предмета в спокойном состоянии могла бы уйти уйма времени. Но у возбужденных собак уймы не было - только короткий период растерянности хозяек. Те находились в легком недоумении. С их точки зрения на собачонку обращать внимания не стоило вовсе. Но питомцы не разделяли этих взглядов. Когда особь мужского пола находится в стадии возбуждения, то любая встречная женщина - ЖЕНЩИНА.
   И эта женщина поскуливала от предвкушения удовольствия и меняла дислокацию, увлекая за собой распалившихся кавалеров. И им всем было совершенно наплевать на собственные размеры. Но так длилось недолго. Дама все-таки оказалась животиной разумной. Разница в габаритах была настолько не в ее пользу, что она решила лишь утолиться мужским вниманием. Сучье тщеславие было ублаготворено, и она сменила тактику. Теперь собачонка агрессивно рычала и не подпускала к себе. Кобели не успели разобраться в причинах смены настроения предполагаемой партнерши и продолжали миролюбиво предлагать свои услуги. Понимая, что с двумя ухажерами ей не справиться, сучка стала отдавать предпочтение солидному колли.
   Она рассудила верно: молодой воспримет это как коварство, и, сам того не понимая, переведет их мирную встречу на тропу войны. Так и получилось. Спустя несколько мгновений бывшие товарищи рвали друг друга на куски. И хозяйки оказались бессильны, - что-либо сделать в этой ситуации было невозможно. Мощные тела сшибались в яростной борьбе то ли за даму, то ли уже просто потому, что когда-то все равно надо было выяснить "кто в доме хозяин". Страшный рык отпугивал прохожих, женщины визжали и пытались ухватить свои выставочные экземпляры за поводки, а собачонка...
   А собачонка отбежала на безопасное расстояние и надзирала за организованной ею сварой. Она не стала задерживаться, тем более, что солнцем можно было попользоваться и в более безопасных местах.
   Минут двадцать двор оглашали разнообразные крики людей и собак. В конце концов, кто-то сжалился над собственницами дорогостоящих братьев меньших и вынес из подъезда ведро воды. Неожиданный холодный душ мгновенно прекратил борьбу на дворовом ринге, и здоровенные кобели унижено побрели к хозяйкам. Возбужденные женщины пытались успокоить своих питомцев, а те отчаянно вертели головами. Однако, предмет их конфликта бесследно исчез.
   - Так себя должна вести настоящая баба! - восторженно воскликнул древний дедок, который наблюдал за происшествием с дальней скамейки. - Стравила и пошла налево. Сука - она всегда сука!
   Даша сползла на стул, хохоча во весь голос. Ай, да собачка! Вот это женщина! Женщина всегда останется женщиной, несмотря на подпалины, рваные уши и возраст: "Вот тебе, матушка, и цель для подражания, - пора становиться настоящей женщиной. Повадки необходимо менять. Важны не мужчины, а твой взгляд на них".
   Впрочем, взгляд этот в данный момент был не актуален, - быт наступал. В комнате скопилась годовая пыль. Каждый шаг поднимал туманное облачко с пола. Полная уборка Дашу удручала. Вытирать пыль, мыть полы и сметать паутину из углов - занятие малохудожественное и антипривлекательное. Но жить под угрозой грязевой атаки не хотелось. Пришлось быстро разобрать чемодан, сложив вещи в шкаф, переодеться и вооружиться тряпкой.
   Через три часа воздух в комнате сравнялся по количеству выхлопных газов с улицей, и от этого жилище приобрело натуральный московский колорит. Полчаса в ванной избавили Дашу от последних ароматов провинции, а бесхозный соседский фен помог непослушным локонам создать вполне приличную прическу. Соли, сахара, варенья и заварки было достаточно, а все остальное можно было купить после прогулки. Даша проверила счета, подготовила квитанции для оплаты коммунальных услуг, включила холодильник и разложила на кухонных столах подарки соседским детишкам.
   Теперь можно отправляться на прогулку. Она решила, что не будет специально выбирать маршрут, просто отправится туда, куда поведут ноги. Площадка, на которой разыгралась собачья драма, вблизи оказалась значительно меньших размеров, чем помнила Даша. Еще два года назад ее окружали клумбы с маргаритками и густыми кустами сирени и бульденежа. В старых обжитых районах было полно сирени, а Даша любила ее неброскую красоту и пряный запах настоящей весны. Нынче заросли заметно поредели, а вместо клумб выстроились "ракушки".
   Это было не единственное изменение, которое бросалось в глаза. Раньше во дворах хозяйничали "войнушки" и "классики", а заодно - лавочные бабсоветы у подъездов. Теперь большая часть тротуара скрывалась под рядами разноцветных автомобилей. Даша удивленно разглядывала их незнакомые силуэты. Она никогда не могла отличить "москвича" от "жигулей". А в этом разнообразии просто потерялась, но потом успокоила себя: "Мне на них не кататься". Мимо со свистом пронеслась ватага на роликовых коньках. От неожиданности Даша чуть не столкнулась с двумя молоденькими мамашами, которые чинно прогуливались с колясками.
   Даже здесь - в рабочем районе Рязанского проспекта на окраине Москвы - чувствовались перемены. И дело было не только в количестве красивых машин. Изменилось движение на дороге - в тихом переулке пришлось ждать, чтобы перейти на противоположный тротуар. Везде стояли киоски с разнообразными товарами, судя по расписанию, они работали круглосуточно, но предусмотрительная Даша все равно перепроверила это у продавцов. Как замечательно! Не надо тащить продукты из центра, все можно купить рядом с домом в любое время, - такая неприятная проблема и какое блистательное разрешение.
   Ухоженные клумбы, обилие вывесок, магазины и лавчонки, офисы, чистые дома, - Даша не узнавала улицу, на которой прошли ее самые лучшие годы. Конечно, годы - это преувеличение, несколько студенческих лет. Совершенно не отдавая себе отчета, она двигалась в сторону кусковского парка. И заметила это, когда оказалась у маленького озерца с песчаными берегами. Она прибавила шагу и вскоре оказалась у большого дворцового пруда. Острова с большим раскидистым дубом не было.
   - Ой! - Даша беспомощно развела руками. - Как же так, куда подевался остров?
   Но исчез не только остров, не было ни лодочной станции, ни пляжных зонтиков. Одинаковые киоски предлагали еду и сувениры, можно было заказать мороженое или пиццу, - место старой доброй пивнушки со стойкой было окультурено и занято. Сам дворец с прилегающими постройками скрылся за высокой чугунной решеткой. Даша почувствовала, как кто-то цепкой лапкой сжал сердце. Она присела на скамеечку и зажмурилась. Ей очень хотелось открыть глаза и снова увидеть прелестный маленький остров, обрамленный густым кустарником, заросший канал с зеленеющей водой, пьяненьких мужичков, отдыхающих на лодках... Но, когда она все-таки подняла веки, в воде отражался только дворец - подкрашенный и парадный.
   Грустно встречаться с прошлым. Сейчас ей было так же больно, как несколько лет назад, когда она вышла из метро "Арбатская" и не увидела ни зеленой палатки "пончиковой", ни смешного фонтанчика с резвящимися ангелочками. Их задавило огромное безликое знание генштаба, - белый каменный монстр нависал над когда-то уютной площадью. Зачем нужен был еще один генштаб? Неужели высшие армейские чины расплодились в таких количествах, что уже не помещались в питерском здании на Дворцовой площади? И все для чего? Сначала жирные генералы лишили жизни мраморных малышей с крылышками, потом спланировали Тбилиси и Вильнюс, Приднестровье и Карабах, Абхазию и Чечню. Где еще решались бы судьбы тысяч беззащитных мальчишек, которых они заставили стать убийцами и инвалидами? Где бы можно было запланировать создание целой армии матерей? Несчастные женщины до сих пор блуждают по полям сражений и вымаливают любые сведения о погибших сыновьях.
   Эти преступники, - Даша понимала, что никак иначе не может относиться к обитателям, спрятавшимся за каменными стенами генштаба, - не просто хорошо устроились. В "горячие" точки закачивались огромные деньги, с которых в их липких лапах оставались барыши и проценты, - на них возводились дворцы, скупались машины, фирмы, любовницы и чиновники. Но самое страшное их преступление было в том, что, прогнав 18-летних мальчишек через кровь, они подготовили чудовищную почву для девальвации человеческой жизни.
   О какой офицерской чести можно было говорить, глядя в скользкие рыла этих надутых упырей? Генерала разоблачали на всех заборах - "Паша-мерседес", а он... подавал в суд, мотивируя "защитой чести и достоинства", а не стрелялся от позора, как всегда поступали настоящие русские офицеры. Да и что таким защищать?.. Их честь - в сумме банковского вклада и этажах виллы.
   - А у меня вклада нет. Никакого. Весь мой вклад - воспоминания.
   Даша грустно улыбнулась. И вдруг поняла, что это и есть самое настоящее богатство. Его нельзя ни отнять, ни подарить, оно не продается и не изменяется.
   В этом самом парке она бродила часами без всякой цели до боли в ногах под руку с любимым. На дальней поляне они воровато рвали пламенные маки и пили дешевое вино, после которого кружилась голова и мир казался расплывчатым. Потом бегали босиком по стриженой траве под укоризненными взглядами прогуливающихся и танцевали на песочных дорожках, вслушиваясь в бормотание чужого транзистора. В июле брали лодку и уплывали к острову. Проводили там весь день, - играли в подкидного дурака, жевали нехитрую снедь, целовались, загорали.
   В то замечательное лето Даша была счастлива. Теперь она это отчетливо понимала. Была полная свобода. Она любила и была любима. И ничего не хотела соединять.
   - Молодость, моя шальная молодость, отпусти меня. Я давно не жду принца и не верю в чудеса - красивые и трогательные, - Даша резко подняла голову. - Ишь, обманщица! А зачем ты сюда приехала? Поманил принц из сна, и прикатила. Нечего изображать - все про тебя давно известно, - она гневно ударила себя кулаком по коленке. - Цаца!
   Постепенно возмущение улеглось, и она даже посмеялась, - не успела приехать в Москву, как тут же начала ссориться с собой. Да, все уже выглядит по-другому. Но ведь в жизни нет ничего неизменного. Расположение планет, погода, явления природы, времена года... Даже и человек - он преображается каждое мгновенье, - перестраивается организм, скачет температура, изменяется давление, перерождаются клетки, трансформируется сознание... А уж как меняются чувства!
   Странные идеи... Военные, природа... "Что со мной? - она мысленно задала себе вопрос и так же мысленно на него ответила, - Подвожу итоги". Как ни странно, это простое объяснение повергло ее в возбужденное состояние. Чтобы хоть как-то совладать с собой, она принялась глубоко дышать, стараясь расслабить мышцы. Наверное, все правильно. Не случайно судьба привела ее в это место. Рядом - густой парк, как лесная чаща в недавнем сне. Только огурцы негде воровать. Надо как-то договориться со своим будущим, подвести черту под прошлым, понять ошибки, простить обиды.
   Больше тридцати лет знакома она с этим миром. Должна бы стать, если не умнее, то мудрее. Почему, по-прежнему, ее мучают вопросы из беспокойной юности? Правда, то­гда, ну, когда солнце было ярче и вода чище, сомнения не посещали. И сопливый максимализм был уверен в своей правоте по любому поводу. Но... но и ныне...
   - И ныне, - Даша запрокинула голову и залюбовалась причудливыми облаками, - я заложница тикающих мгновений.
   Бегущие минуты.
   Пролетающие часы.
   Уходящие годы.
   Куда? Зачем? Как?
   Куда ушел вот этот миг радости?
   Зачем и к кому отправился?
   И, любопытно, как он ушел, - ногами, поездом, Святым Духом? У него ни запаха, ни вкуса. Никто не знает его вес, объем, цвет, звук.
   А вдруг у него все же есть что-то - у этого мига?
   Я обладаю редкостным математическим кретинизмом, и разницу между синусом и косинусом еще в школе не могла понять. Мне все равно, чем синхрофазотрон отличается от валентности и черной дыры, которую однажды в поезде случайный старичок-пассажир после долгих размышлений назвал эрогенной зоной. Вот и мне так же, - хоть горшком назови.
   Похоже, и физики, и математики - как и все остальные смертные - пользуются понятием "время", не зная на самом деле, что это такое? И только у художника нет проблемы, - "что есть время?" У него другая забота - как его выразить? Он хочет быть точнее и определеннее. Он торопится. Жизнь короткая. Время стремительно убегает, и чтобы не отстать, его необходимо хоть на миг обогнать. Наверно, поэтому кажется, что художники рождаются не ко времени.
   Одна эпоха распинает смутьяна, а другая - опускается на колени и возносит молитвы Христу, третья - хоронит церковного органиста, а четвертая - воскрешает Баха, пятая смеется над безумцем, а шестая - объявляет его гениальным Ван Гогом, седьмая - освистывает музыкальную какофонию, восьмая - объявляет Чайковского величайшим мелодистом... Все познается в сравнении - это знает каждый приходящий на землю, но только один додумался до теории относительности.
   И все-таки у непонятного неуловимого времени обнаружили искривление и плотность, - Даша тихонечко рассмеялась, представив рядом с собой знающего человека. Она нисколько не сомневалась, что у него - в ответ на ее "философствование" должно было появиться непреодолимое желание... как это по-русски... - она рассмеялась в полный голос. - Не стоит осуждать меня за то, что обращаюсь к материи мне недоступной.
   - Вам бы о ситце рассуждать, дамочка, - продолжила она воображаемый диалог.
   - Да, конечно, с моей стороны слишком нагло касаться недоступных физических величин. Но что делать с "физической жизнью"? Ведь, как говаривал Феликс Кривин, "там, где действует физическая сила, физические законы бездействуют".
   Облака сплелись сначала в причудливую витиеватую дугу, а потом замкнулись неровным эллипсом. Даша почувствовала... Кто же назвал это "легким дыханием" - Чехов или Бунин?
   А пока она лениво пыталась уточнить, - ее время непонятно и необъяснимо топало себе через увядающий кусковский парк прямиком в прошлое. И осталась от него лишь память. Самая непонятная и загадочная величина.
   Могучая.
   Бесстрашная.
   Беспощадная.
   А она - память - что такое она?
   Умницы - не чета Даше - исписали много бессловесной бумаги в наивной надежде дать памяти точное определение. Она не знала, интересны ли ей эти определения, но в жизни старалась их избегать, потому что понимала простое правило, - явление всегда больше определения. Ей не нравилось, когда вынужденный лаконизм определения лишал явление не только глубины и объема, но часто и самого смысла.
   И все-таки... Люди склонны к определениям, - в них проявляются аналитические способности, ум, и выливается излишняя желчь. Даша могла привести множество примеров того, как определения могли недалекого представить оригинальным, надменного - умным, наивного - мудрым, а простоватого - расчетливым. Серцевед-психолог наверняка бы посмеялся: "Дашка! У тебя на все найдется ответ!" Но он ошибся бы, - она в очередной раз запутывала сама себя к собственному же удовольствию.
   Лихая штука - жизнь!
   Чего? Почему?
   И никто не может ответить.
   Удалые молодцы загоняют в угол проникновенными вопросами обладателей известных физиономий. И безразличная публика с вялым любопытством наблюдает прилюдные раздевания. Но душу переполняет тихое отчаяние: в 16 лет мы выходили на дорогу поиска, надеясь, что в 30 нас ждет открытие смысла жизни. Но мы так ни к чему и не приближаемся... И снова собираемся в дорогу. Мы еще почти молоды. Да, уже заметны первые морщины, и блистают седины и лысины. Уже не так резво догоняем автобус - норовим пересесть за руль...
   Как мечтала Даша в 16 лет скорее добраться до 30-летия. Ей казалось, что в этом возрасте жизнь становится ясной - вперед и назад. Горькое заблуждение! За малым исключением прошедшие годы - бег на месте. Да еще и с барьерами. О, эти барьеры! Благословенные и проклинаемые! Но - свои. Для кого-то ступенька - шаг, - прошел и не заметил, а для кого-то - годы жизни и злость остающегося в вечных аутсайдерах.
   Легкий ветерок вывел Дашу из состояния оцепенения. Она оглянулась по сторонам. Странно, такой хороший день, может быть, последний теплый день осени, а никого в парке не было видно - ни старушек с мопсиками, ни мамашек с колясками. Лишь далекий гул машин напоминал, что где-то идет жизнь. "Какое глупое выражение - идет жизнь", - подумала она, - "а жизнь никуда не идет, стоит себе и на мир суетливый взирает. Только мы все куда-то торопимся, летим". Словно кто-то услышал эти ее слова, и перед лицом проплыл листочек бумаги. Даша проследила за ним глазами. Он покружился немного и упал к ее ногам, завлекая ярко-красным текстом обычной рекламной листовки. "Вот и суета за мной пришла. Надо двигаться". Она нехотя поднялась, машинально сунула в карман плотную бумажку и бодрым шагом пошла из парка.
   - Да. Молодость, молодость - невероятная плотность чувств и событий. Потом от нее остается только плотность времени...
  
  
   25 глава
   Вина
  
   - Галя! Галя-Галя! - На все лады выпевал Павел.
   Он летел в своих стареньких "жигулях", как на крыльях. Все работало превосходно: руль был послушен, как примерный ученик, мотор урчал, радио шепелявило, справа и слева все двигались, соблюдая правила, и не было даже намека на пробки. Все хорошо, когда все хорошо!
   - Галя-я! Галочка - палочка-выручалочка!
   Неужели?
   Так не бывает!
   Нет, так бывает!
   Так должно быть!
   И так будет!
   Всегда!
   Попытка представить, как будут разворачиваться события дальше, была прервана самым подлым образом, - тормознул гаишник. Посреди пустой улицы и без всяких видимых причин. Машина, видите ли, грязная. Да знал бы он, что она и родилась такой - грязной! И вообще ей подобное состояние не только к лицу, но и полезно. Павел страшно разозлился, потому что платить штраф за грязный автомобиль после недавнего дождя было верхом нелепости. Кроме всего прочего, грязь выполняла возвышенную миссию - утилитарно скрывала ржавчину. А он, естественно, предпочитал благородную московскую грязь банальной безденежной ржавчине. Но разве можно такое объяснить толстокожему менту.
   Весь кайф порушил, гад! Оставшуюся дорогу Павел уже ни о чем не мечтал. Дома поставил чайник и включил телек - привычный наркотик. Крутили жуткую американскую мелодраму из голливудской жизни. Павел чертыхнулся от совпадения, но не стал переключать. Вдруг что-то кольнуло в боку. Потом еще раз. Он нашел валидол и прилег на диван. Что-то в последнее время стало часто прихватывать сердце. Чего ты все время суетишься, носишься, словно вчера исполнилось семнадцать лет?
   И вдруг... обрушилось, оглушило, придавило!.. Пришла ВИНА.
   Наверное, она долго - годами - стояла в сторонке и ждала, когда же он, наконец, обратит на нее внимание. Теперь все встало на свои места. С пронзительной простотой и заурядностью. У него был шанс! Точно был. И никто его не лишал этого шанса. Он сам - Павел - от него отвернулся. Как говорится, "незнание законов не освобождает от ответственности". Вот ее пришествие! Как же все незатейливо в этой жизни, если быть честным с судьбой! И молодость - не отговорка. Павел почувствовал, что ему не хватает воздуха...
   ... Мальчик принес сценарий. Павел долго отнекивался, но молодой человек оказался настырным, и чтобы поскорее отвязаться, Павел демонстративно сел читать. По лицу парнишки даже невооруженным глазом без специфических обследований было видно, что оно принадлежит или сумасшедшему, или гению. Оно обладало уникальной богатейшей мимикой - такой природа редко одаривала даже великих актеров - и умными пронзительными глазами. Подобные лица - открытая книга. На них любая - самая потаенная мысль - переставала быть секретом для внимательного наблюдателя.
   Сценарий был странный, по-своему завораживающий - про мальчишку, который придумал себе старшего брата. Читать было легко, но что-то возникало помимо слов - грустное и страшное. От каждой прочитанной страницы бросало в жар, - столько вмещали ровные бесстрастные буквы тоски и обреченного понимания своей непохожести на других. Странностей, пугающих и самого пищущего.
   Павлу показалось, что у него повысилась температура от этого безжалостного и холодного анализа чужих страданий. Чтобы делать из подобного кино, надо самому быть таким же холодным и безжалостным, или страдать от несовершенства мира еще острее. В сероватых листочках, лежащих на коленях, заключена была колоссальная сила - мина замедленного действия, по мощи равная самому смертоносному оружию.
   И Павел сломался к концу чтения сценария. Он, конечно же, много и долго говорил парню про особенности литературы для кино, стилистические огрехи, отсутствие четкой конфликтной линии, примитивность некоторых сюжетных поворотов, отсутствие жизненного опыта и незнание элементарных законов киносъемочного процесса... Он не мог остановиться и говорил-говорил, увлекаясь от самого себя, заводясь собственным красноречием, потому что боялся, - стоило ему замолчать, и пришлось бы сказать главное.
   А он не знал. И даже не имел ни малейшего представления, что с этим можно было делать? Он уже привык читать бесконечные истории про то, как "Вера любит Петю, а Петя в свою очередь любит собственную замечательную работу, жену и прочая...". В потрепанной папке этого странного молодого человека не было ни одного знакомого штампа, не было привычного - белое-черное.
   Сквозь ряды неровных строк проступало зрелище полостной операции с промыванием всего брюха. И, вопреки ожиданиям о неизбежности рвотных позывов от подобного лицезрения потрохов, внутри не оказалось дерьма. Просто в этом организме все было настолько нестандартным, что обычное функционирование шло плохо, трудно. Органы работали на пределе своих возможностей. Их нельзя было отладить, - кто-то изготовил их из заведомо разных несоединимых материалов, как вещество и антивещество. Им было противопоказано даже находиться рядом. Что уж говорить о совместной работе...
   Однако, несмотря на явную даровитость автора, у Павла не возникло ни малейшего желания копаться в этой чужой невыносимой боли. Ему хватало собственной. Она - ближе к телу. И потом, его жизненным кредо всегда было желание избегать - по возможности - излишних проблем. А что с этим сумасшедшим гением проблемы покатятся, как снежный ком, можно было не сомневаться.
   Но природная деликатность не позволяла сказать определенное и решительное "нет", и оттого он был вынужден выбрасывать из себя критические протуберанцы все новых и новых сентенций по поводу... и рассуждать о значении детали в... А также подчеркивать высокий смысл, роль и миссию воспитательного значения кино в жизни...
   Мальчишка сидел напротив, не шелохнувшись. Он просидел на кривом табурете безмолвно часа два, пока Павел читал, а затем еще час, слушая, как с ленивым вдохновением безразлично распинали его душу, сжимая раскаленными щипцами то, к чему было больно прикоснуться даже взглядом. Это была его Голгофа. Сведенные на коленях пальцы, белое в испарине лицо, по которому словно мгновенные молнии, били нервные всплески, выдавали внутреннее напряжение.
   Павлу хотелось только одного - скорее выпроводить этого человека, избавиться от него и забыть навсегда все с ним связанное. Но от отсутствия опыта в подобных вещах, когда процесс "отшивания" делается легко, хладнокровно и без всякого душевного трепета - "это нам не подходит", - у него это растянулось в бесконечную жвачку из ничего не значащих, - "понимаете - по законам - логики и здравого смысла - надо много работать над формой и содержанием..."
   Мальчишка медленно взял папку, также медленно поднялся, вежливо низко поклонился и беззвучно пошел к выходу. Он не обернулся, чтобы попрощаться или что-то сказать, а тихо притворил за собой дверь...
   Теперь, спустя много лет, Павлу вспомнилось давнее чувство физического облегчения оттого, что избавление наступило - раздражающий человек удалился. Вспомнил он и свою тогдашнюю обиду. Подумаешь, какая цаца? Талант недорезанный, гордо покинувший недостойных его людей...
   Господи! А ведь он был, действительно, талантлив! И дорезал-таки его именно он - Павел. От неумения разглядеть настоящее. От нежелания видеть его в ком-то ином, от шор на глазах, которые пропускают только знакомые цвета и очертания, а все, что выходит за эти рамки, кажется абсурдом, абракадаброй, как красные кроны по весне.
   А на Кавказе растут деревья с темно-бордовыми листьями. Они необычно смотрятся на улицах - пятнами октябрьского увядания на сочном майском буйстве цветущей белой пены и изумрудной зелени. Эта странная мысль вызвала к памяти далекий пыльный город, куда отправили его с первым и единственным фильмом...
   - Тот мальчик тоже был из какой-то забытой стороны, - додумалось некстати. - Да, ошибки молодости...
   Как легко можно разрешить чужие сомнения: "Мой вам дружеский совет - бросьте! Это не ваше дело. Здесь полно профессионалов. И не стоит верить тому, кто скажет, что написанное вами - хорошо. Поверьте, это беспомощно и не интересно. Обычное самокопание юности. Я понимаю, что говорю жестокие вещи, но такова реальность".
   А ему повезло. Не нашлось идиота, который бы сказал Павлу такие слова. А уж он-то их был достоин. Как оказалось.
   Время.
   Оно все рассудило.
   Его не обманешь.
   И он благополучно должен был дойти сам до этого... А тому мальчику ведь можно было помочь. Надо было просто иметь зоркое сердце. Но даже мысли такой поблизости тогда не оказалось...
   Легко нам с ушедшими. Шекспир, Достоевский, Матисс, Феллини... Какие там могут быть сомнения - нравится-не нравится? Это - классика. Там все - смысл, гармония, совершенство, как не оспаривает это твое собственное чувство прекрасного. И даже, если беспристрастно разбирать и анализировать, то найдется масса нестыковок, нелепостей, бездарных просчетов и явного отсутствия владения профессией, которые прячутся за штучками-дрючками авторской манеры. Однако никого-никого этим не пронять. Посмеются над эдаким чудачеством или отнесут к неутоленным амбициям, которые ищут в чужом - гениальном - глазу соринку. Классика уже просеяна решетом времени и не подвластна критике - дозволяется лишь почтительное и подобострастное поклонение.
   А молодого можно загнать в угол грамматическими правилами и математическим способами. Тем паче, что способов для этого - неисчислимая прорва, к коей и прибегать не обязательно, довольно простых распространенных приемов: рукописи не рецензируются и не возвращаются, нам не подходит, надо переделать, сократите все до названия, позвоните позже, еще позже, совсем не звоните...
   У молодых - мудреная головоломка, они обязаны играть на чужом поле, где действуют чужие законы и правят чужие фигуры, которым вынуждены вверяться и матереть - по мере проползания извилистой тропой успеха - начинающие. К дебютантам подходят с линейкой эвклидовой логики, хотя материал часто требует высот геометрии Лобачевского. Вершителям близок мир ньютоновской школьной физики, но когда их вынуждают разбираться в теории относительности...
   ...то они понимают столько, сколько понимают...
   Ничего!
   Бедные новички!
   Вон!
   Пошли вон!
   С вашими новыми формами и революционно-культурными преобразованиями. Искусство? Экие, вы прыткие! Тут сами и так еле пробились, втиснулись в узкую щель. Мест мало - все избранные разобрали! Ох, как бы не забыть щель ту - едва заметную - замазать, чтобы другим неповадно было. Нам себя самих хватает. Так обрушим все "нельзя" на слабую зеленую поросль!..
   Павел сидел, низко опустив голову. Он теперь с ясной отчетливостью понимал, что тогда растоптал человека, достойного внимания. Мог. Мог! Но не стал напрягаться. Такому надо было посвящать жизнь. "Талантам надо помогать..." А бездарности, согласно тому же стихотворению Львова, и без того сами пробиваются. Но каким же подлинным великодушием собственного таланта и отсутствием ненависти к чужим дарованиям необходимо обладать, чтобы честно понимать, что для личных амбиций нет никакого повода.
   - Если бы я тогда помог, может быть, у меня теперь...
   Он никак не мог додумать эту шальную горькую мысль. Все мечтаемое, сказанное и содеянное имеет последствия. За все хорошее и плохое непременно последует обязательная расплата.
   Что стало с тем мальчишкой? Спился? Женился? Или тыкается, по-прежнему, в сытые безразличные морды пристроившихся негодяев? А если... Даже подумать страшно... Высокие этажи, спешащие поезда, крепкие веревки, россыпь таблеток... Только не худой конец!
   Павел бухнулся на колени и неумело стал молиться, чтобы мальчишке хватило мужества сдюжить во имя своего таланта. Да, конечно, трудно заставить себя делать то, к чему расположено сердце, в чем чувствуешь призвание, если со всех сторон плюют в душу, ехидно похохатывают и выталкивают за дверь. Но талант должен смириться с этим. Он должен понимать, его боль - больнее самой болезненной боли, его страдания - строительный материал для радости неизвестного потомка, который случайно подойдет к величественному - сотворенному в муках и радости произведению.
   И не надо этого стесняться. "Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом", - Александр Васильевич Суворов знал, что говорил. Ибо даже алмаз в породе выглядит обыкновенным булыжником. И требуется острый глаз геолога, чтобы его разглядеть, а после - мастерство ювелира, чтобы засверкали бриллиантовые грани, и только тогда можно предполагать чью-то любовь...
   А на всех талантливых подобного не напасешься. Внимательные профессионалы, специализирующиеся на поиске и огранке талантов, сами - штучные единицы. Да и не всякому алмазу суждено попасть на стол к своему ювелиру. Но опускать руки - совсем последнее дело. Надо искать, ждать и надеяться!
   "Бороться и искать, найти и не сдаваться!" - вспомнилась строчка из чьих-то стихов, кажется, из Блейка. Павел любил этот девиз всех дерзких, рискнувших ходить поперек при всеобщем движении вдоль.
   - Господи, помоги ему! Если он жив, и смирился с неизбежным, - пробуди в нем искру и упование! Пусть он истово надеется на то, что помощь и понимание непременно придут к нему. Рано или поздно... Нет, поздно никогда не бывает. Если, действительно, ждешь, то развязка происходит вовремя. Именно тогда, когда сходится все, - твои желания, возможности других и общественные ожидания. Художник и зритель встречаются в тот момент, когда оба готовы к этой встрече. Сие событие - акт взаимного творчества.
   "Она все-таки вертится", - крикнул в толпу Галилей. И в ней должен был быть хоть один человек, который думал так же, иначе мы никогда бы не узнали, что Земля вращается вокруг Солнца, а не покоится на трех китах.
   Павел бессильно заплакал. Он так давно этого не делал, что даже испугался, когда тело стало сотрясаться от идущего изнутри движения. Он позавидовал женщинам, у которых слезы бывают обильными и скорыми. И приносят хотя бы временное облегчения. Внутри остался плотный болезненный комок - накопленная многолетняя обида. Растопить бы ее и вылить, - но для этого потребовалась бы многочасовая истерика... Павел неловко всхлипнул и повел озябшими плечами. Он казался сейчас себе слабым маленьким ребенком, который зовет маму, а она все не идет и не идет...
   Должно что-то случиться, что-то произойти, иначе он никогда не вернется к себе. Не вернется и не найдет то место на главной своей дороге, с которого давно уже случайно - по незнанию или от самонадеянности - свернул не в ту сторону.
   - Помоги мне, Господи! - беззвучно шевелились губы. Воздух странно уплотнился, и свет стал удаляться. Павел медленно осел на пол и забылся долгим мучительным сном...
   ... медленно и тяжело застучали башмаки по булыжной мостовой. Узкая дорога круто ушла вверх, а потом резко изменила наклон, и ему пришлось передвигаться еще медленнее, потому что путь стал почти отвесным. Кто-то шел следом.
   - Не надо оборачиваться, пусть себе идет, - он еле сдержал себя, чтобы не побежать, только сердце бешено стучало, и ладони стали совершенно мокрыми. Не то, чтобы страшно, а... - Обернусь быстро и дальше пойду.
   Голова почти не поворачивается, только слегка наклоняется, - сзади настигает страшный старец - то ли священник, то ли монах - не разобрать из-за паники.
   - Чего бегу? - зубы начинают выбивать мелкую дробь. - Нет, я просто прибавляю шаг, мне надо торопиться.
   Но гулкие шаги - совсем рядом. И вот широкий двор. Быстрее к высокому раскидистому дереву.
   - Кто-нибудь! Спасите меня! Пожалуйста! Эй, выйдите же, кто-нибудь!
   Старец совсем рядом. Но люди уже выходят, окружают, показывают пальцами.
   - Я - вот он! Вы, вы... Научите меня жить! Что вам стоит? Научите меня жить!
   Старец внимательно смотрит прямо в глаза. Женщина в цветастом платке подходит к дереву и начинает собирать с листьев белую пыль. Все дерево опутано белесым налетом - то ли паутина, то ли пух. Она набирает полную ладонь, сминает и протягивает прямо в лицо.
   - Ешь!
   Вокруг все жуют, кроме Старца. Липкая масса вызывает омерзение, но рука послушно подносит комок ко рту. В первое мгновение подступила тошнота, но вскоре прошла...
   - Приснится же такая гадость! - по телу пробежала дрожь и остановилась тупой болью под ложечкой. - Язвочка моя, ненаглядная, я сейчас, сейчас!
   Но Павел не успел, - сильная изжога обожгла сонное сознание, и во рту тотчас же появилось ощущение прокисшего чесночного соуса. Сначала он долго чистил зубы, а потом открыл аптечку - ничего. Все закончилось. Молока тоже не было, хорошо, что остались бананы - не лечение, так хотя бы - затычка. Желудок стал понемногу успокаиваться.
   - Интересно, что бы сказала Галя? Дурацкий сон. А если не дурацкий? Он же - мой. Он специально предназначен для меня.
   Сон стоял перед глазами - четкий и пугающий.
   - Значит, чтобы понять, как мне жить, я должен съесть то, что едят все? Съесть или пройти? Ответил бы старец после этого на вопрос, как мне жить? Может, и не стал бы. Может, и нет на это ответа. А что, если это только такой ритуал, - на трудные важные вопросы не отвечать, а затыкать рот жвачкой...
   - Не дождетесь! - Павел резко крикнул и рубанул в воздухе кулаком. - Я понял - ни в коем случае нельзя довольствоваться общим! Все это общепринятое-общеизвестное - тупик, гниль, болото! Надо выбираться самому! Заплутать легче легкого. Перед ошибкой - все дети. Все боимся. Я должен искать свою дорогу и не задавать глупых вопросов, на которые мне все равно никто не ответит.
   Еще он подумал, что хорошо было бы выпить водки, но вспомнил, что в холодильнике только его любимая обезьянья радость - бананы: "Ну и ладно, - пойдем в новую жизнь с трезвой головой!" Он очистил еще один банан и обратил внимание на телевизор. Тот изо всех своих цветных сил раздевал одну красотку за другой, - какая ни какая, а тоже - дорога.
   Павел с отвращением отвернулся от экрана. Как же после всех этих задниц и сосков можно восхищаться телом любимой женщины? Ведь встретит же он ее когда-нибудь - любимую женщину? Единственную. Лишь для него предназначенную.
   - Господи! Какая огромная планета, а найти нужного человека... Хорошо, если где-то близко она, а как на другом полушарии или еще страшнее - в другом времени? Тогда - все! Ничего не будет хорошего в его жизни.
   Внутри крепло убеждение, даже крамольная мысль, - неспроста придумалась передача. Не от банального похмельного синдрома. Он бы не смог написать так, словно имел дело со словами выстраданными и выношенными, как собственный ребенок. Этот его младенец! И роды будут его, если все совпадет... Должно совпасть! Ведь мысль пришла той хмельной угарной ночью именно к нему. И женщина та - из сна - тоже к нему пришла. И старец? Ничего не бывает случайно. И все это как-то между собой связано. "Ищите..." Вдруг она совсем близко, и он даже знает ее, просто, не видит? Павел аж взмок от напряжения. Рядом, рядом...
   В доме? Нет, он давно здесь живет. Не малолетки же? Если на работе, то он пропал - на телецентре тысячи женщин, запросто несколько лет уйдет на один погляд. Задача... Галя или не Галя? По телу прокатила нервная судорога - хороша идейка, а с какой, извините, ляжки ее кусать?
   Павел силился вспомнить лицо ночной незнакомки. И вот, когда, казалось, что туман рассеялся и черты прояснились, на экране крупным планом недозрелая гетера корявым движением попыталась изящно сбросить лифчик. Он передернул плечами и нажал на пульт. Долой сиськи-письки! Хватит таращиться, как больные извращенцы изгаляются по поводу "а где найти нам эту дырку!". Жены им не позволяют, так они издеваются над актрисами, заставляя всех мужиков верить, что этим сучкам, чем хуже - тем лучше!
   - Милые женщины, простите нас - недоумков обиженных. Нам привычнее так и удобнее. Нам хочется думать, что вы только о том и мечтаете, как затащить нас в койку. Ну, что нам делать, если любую встреченную даму мы мысленно раздеваем, и только потом приходят все остальные... мысли? И то не к каждому. Некоторые так и остаются - с голой бабой в голове.
   И чтобы она не говорила, они мечутся взглядом туда-сюда вдоль ее позвоночника, но с другой стороны. Зацепятся за пупок, - вроде как думу думают, - и снова возвращают взгляд на любимые места. А женщина ошибочно полагает, что он ее в уме раздевает. И дважды ошибается. Первый раз из-за того, что он уже давно ее раздел, а второй - потому, что там - в его уме - ничего больше и нет. Хотя к чести некоторых, все-таки придется согласиться, - на данный момент.
   Насколько же вы мудрее нас и терпеливее. Как же достает у вас доброты кротко прощать мужскую агрессию? Думаю, вы догадываетесь, что наша злость идет от неумения любить просто и искренно, как вы. В любой из вас - божий дар, а мы просто близорукие самоуверенные снобы-самодуры...
  
  
   26 глава
   Не все золото, что блестит
  
   Слоняясь по Москве, как отпущенный на свободу ребенок, Даша не уставала удивляться. Изобилие буквально давило на глаза с огромных вывесок, зазывало в дорогие магазины, подмигивало из доступных киосков. И, хотя цены были запредельные по ее кошельку, это не становилось поводом для злости и зависти. А чему было завидовать? Здесь жили в бешеном ритме. Темп ему задавали мчашиеся машины. Их стало так много, что Даша никак не могла понять, куда же подевались автобусы?
   Ей стало жаль безлошадных москвичей, - ведь понятно же, что среди подобной демонстрации благополучия неловко чувствовать несоответствие своих возможностей новым реалиям. Большой город требовал неимоверного напряжения сил, чтобы держаться на плаву, ведь жизнь во всеобщей уравниловке стремительно отошла в прошлое. Первые дни Даша даже радовалась, что она живет вдалеке от этой столичной суеты, где все на продажу и все напоказ. Где личное, подлинное стараются прятать подальше от завистливых людских глаз и скорой на руку молвы, где чужое благополучие - повод для скандалов и газетной травли. "У нас в провинции, слава Богу, тихо".
   Проходя мимо газетных киосков, Даша с изумлением изучала новые, покупать их было слишком накладно, а полистать - давали охотно. Ее приводила в полный восторг расположенность продавцов. В дорогие магазины, правда, она не заходила, но в демократических торговых точках всегда готовы были услужить, хотя и не вооруженным глазом было видно, что она ничего не купит.
   - А вы просто посмотрите. Обратите внимание, какая бумага - у нас тоже научились. Вот сравните: это печаталось в Финляндии, это - в Чехии, а это - в Питере! - в голосе киоскера сквозила не показная гордость. И она тоже заражалась этой гордостью. - Я вижу, вы дамочка интеллигентная, не обижайтесь только, возьмите, - дядечка протянул ей запаянный в целлофан толстый глянцевый журнал, - да вы на цену не глядите, он прошлогодний, мне его все равно списывать, а вам в удовольствие.
   Даша несказанно удивилась, - ее гордость нежданный подарок нисколечко не задел.
   - Такой красавице лучше цветы дарить, - киоскер виновато улыбнулся. - А у вас все будет хорошо, поверьте старому холостяку, - он церемонно поцеловал ей руку.
   - Я пойду? - Даша не знала, как правильно себя вести в подобной ситуации.
   - Конечно. И приходите еще. Я вам обязательно что-нибудь подберу.
   Без всякой цели и определенного плана Даша бродила по любимым улицам, а когда устала, - присела отдохнуть на бывшем Гоголевском бульваре Он нравился ей больше всех московских бульваров. Наверно потому, что левая и правая стороны его были разной высоты, что давало возможность заглядывать в окна на нижнем ярусе и представлять, какие там живут люди. Сейчас за окнами в большинстве своем располагались офисы и конторы, но это не меняло сути: налево - третий этаж, направо - основание фундамента. Такой вот милый градостроительный казус. Придется учить новые-старые названия переименованных улиц, чтобы ориентироваться в хорошеющей и молодеющей Москве.
   Даша вскрыла маникюрной пилочкой упаковку журнала и надолго погрузилась в глянцевую лавину рекламы. Она была разная - и бесстыдно откровенная, и подчеркнуто неброская, что наоборот, делало ее еще выигрышнее. Простота смотрелась очень дорого. Так же, как и в кино: в черно-белом изображении частенько бывало больше цвета и оттенков, чем на совершенной кодаковской пленке, которая лишь отражала буйство красок в руках бездарностей, но не становилась цветом - таков всеобщий диктат агрессии примитива и всеоплатности.
   - А чего я злюсь, это же чужое?
   Но легкая волна желчи уже сделала свое гадкое дело, - рука сама закрыла журнал. Инородный вызывающий достаток неприятно поразил Дашу. Ей всегда казалось, что она лояльна к посторонним успехам, оказалось... - "Ничего не оказалось", - она резко отложила журнал в сторону и принялась перелистывать бесплатные газеты - их раздавали на всех углах.
   Ее наперебой приглашали учиться многочисленные академии, институты, колледжи и курсы. Кто-то недорого продавал Шопенгауэра 1891 года издания в отличном состоянии, другой, наоборот, дорого был согласен расстаться с Брокгаузом и заодно с Эфроном. Пивные этикетки меняли на марки космической тематики, использованные телефонные карты - на такие же календарики. За медали и ордена вполне можно было и поторговаться, судя по количеству предложений. Кто-то искал постоянных поставщиков и скупал полтинники и рубли двадцатых годов в любом состоянии и количестве, не боясь подписываться под полным адресом. Рядом с ним, такой же смельчак заявлял, что собирает любые валютные банкноты - боны, чеки, векселя, акции, облигации, бывшие ценные бумаги - и меняет их на открытки, фантики и другие подобные атрибуты, Что называется, меняю "зайчиков" на "гривны" по последнему курсу центробанка на 1 апреля. Книгами по оккультизму были заполнены целые подборки. Состоятельным людям обещали подобрать монеты СССР по годам. Даша не могла скрыть улыбки. Лихо! Какой-то гениальный трюкач из обесценившихся денег наловчился наваривать самые настоящие на чьей-то глупости. С жиру все это.
   Даша откинулась на спинку сиденьям и засмотрелась на снующих в бронзовых листьях воробьев. Осень в Москве доживала последние деньки. Скоро зарядят дожди, а потом и зима вползет на бульвар тихой сапой. Она и так слишком задержалась. Впрочем, зима-зимой, а надо принимать какое-то решение, - не девочка уже, чтобы просто так гулять по столице. Возвращаться в свой маленький городок не хотелось. И дело было вовсе не в том, что Москва предлагала огромные возможности. Даша почувствовала, даже не так, - она уже была почти уверена, что для нового этапа ее жизни, надо постараться отрезать и тот город, и тот театр, и...
   Как ни больно, но могилка дочки уже не казалась ей якорем, который удерживает на плаву жизни. Скорее она становилась оградой, запертой снаружи. Мертвому телу все равно, ему цветы не нужны, а память... Она всегда в дашиной душе. Москва и ее город. У нее здесь своя маленькая норка - комната в большой коммунальной квартире. По сегодняшним временам - бесценный старт. Наличности было немного. Из того, что Даша получила в театре и от сердобольных подружек скоро и вовсе ничего не останется. Необходимо было что-то срочно предпринимать. Она сладко потянулась и зашагала к метро.
   Дома быстро расправилась с яичницей и прикинула возможный план действий: завтра накупить газет, прозвонить бывших однокурсников на предмет вакансий, посетить в Союз театральных деятелей - может, актерская биржа еще существует. Кроме того, на кухне соседи показали ей большую коробку, в которую сваливали всю рекламу из почтовых ящиков. С этого, пожалуй, и можно было начать поиски работы. Даша подтащила забитую бумажками коробку к телефону
   - Добрый день. Я звоню по вашему объявлению о вакансиях... Да... высшее... есть... европейская... английского не знаю... актриса... за тридцать... ну, чуть больше... девушка...
   Даша подняла голову и увидела свое изображение в коридорном зеркале - красное потное лицо с испуганным выражением. Почему девушка на том конце провода бросила трубку? Может, что-то со связью? Даша снова набрала тот же номер. Реакция "девушки" на этот раз была еще непонятней. Та перед тем, как оборвать разговор, произнесла такие слова, которые Даша слышала однажды, когда театр с выездным спектаклем посетил колонию строго режима.
   Следующие звонки привели ее просто в катастрофическое состояние. Девушки, - отвечали на звонки женские голоса, - интересовались пропиской, знанием иностранных языков, типом внешности, возрастом, образованием и нынешним положением. Причем, полный список вопросов практически не использовался. Разговор, как правило, прекращался либо после того, как она называла свою профессию или ГИТИС, либо после уточнения возраста. Везде нужны были девушки европейской внешности со знанием языков до 30 лет. Исключение допускало плюс-минус два года и английский со словарем. Наличие образования было не обязательно, но знание компьютера приветствовалось.
   Требовались диспетчеры на домашнем телефоне, бухгалтера с опытом, рекламщики с собственной клиентской базой, водители с личными автомобилями и секретарши без некоторых комплексов, но с некоторыми обязанностями. До обсуждения материальной стороны дело не дошло ни разу, а большинство звонков прерывалось после первого вопроса. Их было всего два - возраст и профессия. У актрисы после тридцати можно было больше ничего не спрашивать. После непрерывного часового прозвона Даша поняла, что с ее провинциальной медлительностью можно было рассчитывать на место продавца газет, швеи-надомницы, агента маленькой страховой кампании или кассира - с последующим обучением - в супермаркете.
   За этими невеселыми размышлениями ее застала Таисия Степановна - пенсионерка. Она посоветовала плюнуть на все объявления и составить план действий. Они разделили лист бумаги на две части. Слева было определено место плюсов - все знания и умения, справа - приблизительная стоимость каждого. Кроме того, был составлен список возможных профессий, которым можно было бы в короткий срок обучиться. Оставалось еще обзвонить знакомых, - на этот вариант у Таисии Степановны был самый большой расчет.
   Около часа они еще поколдовали с цифрами, - надо было определить дашину "потребительскую корзину". Расклад получался неутешительный, - московская жизнь требовала совсем иных цифр, таких, которые Даше показались заоблачными. Было от чего приуныть. При этом раскладе даже не стоило и думать ни о каком лечении, а Даша надеялась хотя бы сделать диагностику в хорошей клинике. В конце концов, можно было устроиться уборщицей в поликлинику, вахтершей где-нибудь в спальном районе, или пойти гардеробщицей в театр вместе с Таисией Степановной.
   Даша заметно приуныла, но в этот момент вспомнила о листочке, который подобрала в парке. Внутренний голос подсказывал, что листочек не случайно прилетел к ней сам, и если ничего не бывает из ничего, то ... Она вытащила бумажку и не поверила своим глазам.
   "Спешите к нам!
   Лучшее московское шоу приглашает артистов, певцов и танцовщиков!
   Все лучшее - лучшим!
   Для вас - лучшие специалисты и достойная оплата!
   Наши условия - полная самоотдача!
   Даша, как во сне набрала номер телефона, указанный в листовке и ответила на несколько вопросов автоответчика. С таким общением она столкнулась впервые и потому не сразу поняла, что разговаривала с автоответчиком, который только спрашивает. Не успела она положить трубку, как телефон зазвонил. Приятный женский голос сообщил ей, что кастинг - Даша постеснялась спросить, что это такое, - состоится завтра утром, и надо захватить с собой спортивную одежду и обувь.
   Она готова была поверить в чудо! Стоило только... Даша зажала рот, боясь по актерскому суеверию проболтаться. Завтра будет завтра. Ее смутила спортивная одежда, но, порывшись в шифоньере с большим темным зеркалом, она обнаружила старый - еще институтский - набор из рейтуз, футболки и кедов. Вид у них был, безусловно, затрапезный, но Даша решила на это внимания не обращать. Случайностей не бывает, листовка попала по адресу. А если это так, то какая разница, в чем быть одетой? Остаток дня, позабыв про еду, она занималась гимнастикой и приводила в порядок кожу. Забытое удовольствие от косметических масок и массажа ввело ее в состояние эйфории, когда любое желание имело все шансы на исполнение.
   Утром на кастинге, который оказался обычными смотринами, Дашу попросили спеть романс. Она смутилась, когда приятный мужчина поинтересовался ее репертуарным листом. Никаких других документов, кроме паспорта, с собой не было, и пришлось рассказать о сыгранном за последнее время в своем театре. Врать про главные роли она не стала, хотя момент был вполне подходящий.
   - Идеально! - довольным высоким тенором прокричал кто-то из темноты зрительного зала. - Принесите ей костюм.
   Под сценические софиты на сцену выкатился маленький толстый человечек и тем же тенором ошарашил Дашу.
   - Через три дня роль должна быть готова. Мы работает шесть дней в неделю с перерывом в понедельник.
   Он протянул ей руку. Даша подумала, что с ней хотят познакомиться. Но колобок ухватился за пальцы и энергично притянул ее в своему уху.
   - Триста долларов чистоганом, десять процентов за переработку и бонус. В бухгалтерии получите деньги на проезд и талоны на питание.
   После этого он выпустил дашину руку, отчего она резко выпрямилась, как отпущенная пружина.
   - Оформляйтесь в пятой комнате. И срочно - в костюмерную для подгонки костюма. Вечером прошу быть на репетиции без опозданий.
   Ошеломленная Даша даже не поинтересовалась, на какую роль ее приняли. Ее голова, не привычная к московским темпам и ценам, медленно переваривала информацию и, путаясь, переводила доллары в рубли. Получались какие-то фантастические цифры! От неожиданности у нее подкосились ноги, и она прислонилась к странной конструкции за кулисами.
   - На ловца и зверь бежит, - раздался шепот.
   Даша плохо ориентировалась в катакомбах чужого театра и прищурилась в поиске говорившего. Но он сам вышел из тени и галантно поклонился, целуя ее безвольную руку.
   - Главный бес!
   Даша засмеялась, - бесу на вид было лет 60 - никак не меньше.
   - Напрасно хохочете, сударыня. Вы, между прочим, моя пассия.
   Внезапно глухо ухнуло сердце. Она задержала дыхание и заставила себя успокоиться. Дома пришлось накапать валерьянки, - ноющая боль не проходила. Даша убеждала себя в том, что и хорошие события могут вызывать отрицательную реакцию организма. Но времени на раскачку не было. Роль была небольшая. Учить немного, правда, завтра предстояла работа с концертмейстером - три сольных номера, дуэт и несколько ансамблевых песен.
   Во всей этой нереальной истории смущало два обстоятельства, - большие деньги и роль ведьмы. Даше было странно, что на роль ведьмы претенденток, кроме нее, не было. А деньги, - она вытащила узкий конверт, - доллары были настоящими. Она проверила их в обменном пункте. Там же половину обратила в рубли.
   С Таисией Степановной они устроили маленькие посиделки.
   - Смотри, Дашка, какая судьба у тебя умная. Не успела про работу подумать, а она к тебе сама и прибежала.
   Даша и сама изумлялась. Ей еще не верилось, что все так быстро и хорошо устроилось. Вот тебе и сон! З00 - зарплата, 3 - количество сольных номеров. А 3000? Наверное, это... Она так и не смогла придумать соответствие этой цифре и решила, что жизнь сама покажет.
   - Давно надо было в Москву перебираться. Чего ты в своей провинции забыла? - соседка хлопнула себя по губам, но было уже поздно. - Прости, я...
   - Ее уже не вернешь, - Даша горько улыбнулась.
   - Давай помянем, рабу Божию Катерину, - Таисия Семеновна неловко завозилась на стуле. - Может, ей там лучше?
   Они молча выпили, потом Даша показывала фотографии. Странно, раньше она это не замечала, но Катька почти на всех снимках не улыбалась.
   - Какая она... раздумчивая, - Таисия Степановна хотела сказать другое. Ей, много чего повидавшей в этой жизни, девочка на фотографиях показалась совершенно неживой. Она выглядела маленькой старушечкой с совершенно безжизненным взглядом. Даша тоже с каким-то необъяснимым страхом смотрела на знакомые снимки и не узнавала их, - неужели она никогда раньше не замечала...
   - А кого ты подрядилась изображать? - Попробовала разрядить тягостную обстановку Таисия Степановна.
   - Ведьму.
   - В сказку, никак, позвали?
   - Нет, для взрослых. Мюзикл. Плесни, танцы и ужасы разные.
   - Ты с ней разговариваешь? - Таисия Степановна еще раз посмотрела на фотографии Катьки.
   - Почему вы спрашиваете?
   - Ты бы посоветовалась. У нас днями злодея в больницу отвезли.
   - Какого злодея?
   - Да артист у нас есть. Хороший, верующий. А играет нехристя. Он дочку убивает на сцене. Так не поверишь, второй раз в больницу попадает.
   Даша бросила взгляд на Таисию Степановну и заметила, что та немного отодвинулась и смотрит с опаской.
   - Не бойтесь, это случайность. Я, знаете, столько нечисти переиграла, - и бабу-ягу, и русалку и кикимор разных. Нацепишь маску - и вперед! Это все предрассудки.
   - Не скажи, девонька. Это не игрушки. После каково было?
   - После?
   Даша задумалась. Злодеи обычно концентрировались на школьных каникулах. А когда играешь по три спектакля в день - не до деления на злых и добрых. Устаешь так, что из всех желаний одно и остается - выспаться. После недельного "гона" все отлеживались - и друзья, и враги рода человеческого. Хотя злодеям, наверное, доставалось больше, - детки "гадов" не любили.
   Уходя, Таисия Степановна еще раз сосредоточенно перебрала фотографии и посоветовала рассказать о новой работе дочке.
   - Я своему, - соседка перекрестилась, вспоминая мужа, - все рассказываю. - Оно как-то легче. Эх, - смахнула она пьяную слезу, - пропадает бабье. И хорошее бабье. Умные, хозяйственные, практичные, ласковые... Милые вы мои, горестные. Дай вам Бог радости.
   Даша убрала со стола остатки еды, и разложила дочкины фотографии. Ей действительно хотелось поговорить с Катей, но ничего не получилось. Она просто расплакалась и забылась тяжелым сном. А утром, уходя на первую репетицию, забыла пожелать себе хорошей работы, новых интересных встреч и хороших впечатлений.
   Репетиция началась без всяких раскачек и подготовок. Девиз "время-деньги" - работал каждый миг. За четыре часа Даша вымоталась так, как после трех "утренников". Не успели закончиться танцевальные занятия, как тут же всех разобрали концертмейстеры. Через 40 минут Даше показалось, что ее горло увеличилось в объеме как минимум вдвое. Она была потрясена теми звуками, которые, оказывается, была способна издавать.
   Во время перерыва у всех собрали талоны и предупредили, что курить в театре запрещено. Если поймают, - на первый раз предупредят, на второй - вычтут штраф, а третий - последний. И без выходного пособия. Еще на сегодня был намечен просмотр спектакля первой группой. Даша даже не знала, что существует такая система, оказывается, она попала в идущий проект, который одновременно должен работать на разных площадках. В студенческие годы она что-то слышала о потогонных западных спектаклях, в которых играли несколько актерских составов - для выезда, для гастролей, для базовых показов. Вот в такой теперь попала и она. Ее группу готовили для базовой сцены, хотя предупредили, что возможна и ротация. Всего групп оказалось пять. Сегодня вечером первая группа должна была смотреть спектакль. Кстати, всех еще перед репетицией предупредили, чтобы старались выполнять все четко и точно - никаких импровизаций и вольностей.
   Милая девушка в белоснежном переднике вынесла большой поднос с пакетами. Внутри оказались бутерброды, фрукты и вода. Ели молча, стараясь не смотреть друг на друга. Ребятишки, озираясь на Дашу, шептались про то, что в театре большая текучка кадров - "старики быстро выдыхаются", и есть хороший шанс много заработать. После перерыва помреж раздал разлинованные листы бумаги, и все под диктовку начали расписывать мизансцены - когда, кто, куда, с кем.
   - А на этих словах я бы лучше перешел к постели! - пошутил смешной рыжий паренек.
   Все громко рассмеялись.
   - В следующий раз вы закроете дверь с другой стороны, молодой человек, - Глаза за стеклами очков у помрежа холодно сверкнули.
   Больше никто репетицию не прерывал. Даше очень не понравилась атмосфера. Это было совсем не похоже на театр, где в любую минуту на репетиции могло произойти все - и гениальная сцена, и шутливый розыгрыш, и скандал... что угодно! Но солдатская дисциплина? Это как-то не укладывалось в ее голове. Впрочем, тот, кто все это затеял, платил большие деньги... Может, зря обрадовалась? Преждевременно? Ведь, уезжая, она была почти уверена, что с театром придется распрощаться.
   Урок по пластике вел знакомый педагог. Она с удовольствием занималась у него еще в институте. Номера были разработаны виртуозно. Они должны были заставлять исполнителей находиться в постоянном напряжении, - акробатические экзерсисы, фехтовальные эпизоды, пластическая работа с предметами, - было отчего возрадоваться актерской душе? После этого занятия Даша воспряла духом. Потом была индивидуальная работа. С помрежем, который оказался совсем не солдафоном, - "поймите, с мальками приходится быть строгими", - она быстро прошла роль.
   Постепенно у нее стало складываться впечатление от спектакля. Судя по первому дню, вполне можно было предположить, что работают в нем настоящие профессионалы. Постановщик давал возможность актерам наслаждаться пребыванием на сцене, не сковывал их сложностью и недостижимостью режиссерских задач. Был небольшой простор для проявления и темперамента, и чувственности, и характерности. Правда, музыкально-танцевальная стихия не оставляла шанса хоть на минуту покоя. Но Даша опытным глазом отметила небольшие эпизоды, где можно было расслабиться, впрочем, она решила не загадывать, - сцена покажет. А вот что ей совсем не понравилось, так это настойчивое повторение обязательного выполнения некоторых акцентов - "подавать" песню, "продавать" позу.
   Вечером на спектакле с ней случилась истерика, которую никто не заметил только потому, что она постаралась ее не выпустить из себя. На сцене была какая-то жуткая смесь из Босха, Данте, Гоголя, Булгакова, Ефремова, Кинга и Хичкока. Сам сюжет она не поняла, - внятности никакой. Это было запутанное путешествие Поэта по всяким кругам ада-рая. Живности и нечисти всякой было предостаточно - сказочные фигуры, мифологические герои, пираты, бандиты, банкиры... Сам Поэт был больше похож на сексуального маньяка, чем на ищущего вдохновения художника. Трудно было бы найти духовность в персонаже, который каждые 10 минут повторял мизансцену полового акта с шайкой таких же, как он, негодяев.
   Для чего был устроен кастинг, где все старались показать лучшее, на что они были способны? Какое там соответствие внутренних и внешних данных? Проживание? А зачем? Если актрису потрясающей красоты, обладающей всеми качествами трагической героини - лицом античной статуи, низким грудным голосом, четко фиксированной пластикой, огромными выразительными глазами, - постоянно тискают, насилуют, требуют радостно обнажаться и принимать вульгарные позы?
   Сомнительность "художественного" поиска вызвала в Даше бурю эмоций. Если бы она находилась не в темноте зрительного зала, а в репетиционном классе, то... А что бы она сделала? Да и что она теперь может сделать? Контракт подписан, деньги... Да... Вот тебе, Дашенька, и Юрьев день.
   Через неделю она в костюме старой ведьмы, - одна радость, что ее никто не раздевал и не насиловал на сцене, - кувыркалась и проказничала по два часа каждое представление. Без антракта играть было тяжело, да и буфет все время возмущался, но хозяева опасались, что зрители могут уходить после первого акта. Артисты по этому поводу шутили: "После такой цены на билеты и идиоту спектакль шедевром покажется, и другим порекомендует, чтобы в дураках не ходить".
   Даша с содроганием вспоминала свой первый выход на эту сцену, - ноги ватные, софиты слепили так, что, казалось, плавился копчик, булькающий голос с натугой прорывался сквозь шумное судорожное дыхание.
   Какое там лицедейство? Мистический дар! Ха-ха! Когда-то давно в свой первый сезон она познакомилась с одной старой больной актрисой. Та ей часто рассказывала про свою жизнь. С восторгом вспоминала времена молодости, когда офицеры пили шампанское из ее туфельки и заполняли этим игривым напитком ванну. "Дашенька, купание в шампанском - райское наслаждение!" Даша тогда старалась сдерживать улыбку, - старушка давно согнулась пополам, может, от тех самых ванн с шампанским. А еще говорила, что всегда боялась играть старух, казалось, что так она могла приблизить старость.
   А вдруг это правда? И часы, прожитые на сцене, вычитаются из собственной жизни - минутами, днями, месяцами, годами... Мистика? Но все равно...
   Нет! Не может быть!
   Актерство - это чудо!
   А чудо непременно - дар Божий!
   И надо утром отправить в бывший театр телеграмму с просьбой об увольнении...
  
  
   27 глава
   Вкус карамели
  
   Галя неспешно разворачивала шоколадный батончик.
   - Помогаете кондитерской промышленности сильно развитых цивилизаций?
   Павел протянул руку к шелестящей фольге и удивился "Аленке".
   - Я привыкла потреблять натуральное масло какао, а "райское наслаждение" предлагаю всем попробовать один раз. Этого вполне достаточно, чтобы навсегда понять, - Эдем - в противоположной стороне.
   - Какой патриотизм! Или это новая мода? - Удивился Павел.
   - Моду я воспринимаю исключительно комбинацией верхней одежды. А патриотизм... Я этого никогда и не скрывала, просто каждый видит столько, сколько позволяют очки.
   - Я ждал-ждал, а девушка все не звонит и не звонит, хотя обещала. Прости... - он выразительно наклонился, - ...те, что-то я злой сегодня, - и галантно поцеловал ее руку. - Не выспался.
   - Опять сны? - Павел кивнул головой. - Рассказывай... - она улыбнулась в ответ, - ...те.
   - У нас через час съемка.
   Галя посмотрела на часы, перелистала аккуратную кожаную книжицу еженедельника и снова улыбнулась ему.
   - У меня сегодня вечер свободный. Если мальчик боится ночных кошмаров, - брови выразительно поползли вверх, - девочка может его успокоить. Только она не пьет шампанское.
   - А у меня вообще ничего нет! - Выпалил ошарашенный Павел.
   - Тогда - "ты!" - Галя звонко рассмеялась. - Уговорил!
   Он заворожено смотрел на ее белые ровные зубы, пухлые губы и наморщенный носик и никак не мог уразуметь, - почему такая умная и красивая девушка...
   - Зачем тебе поганец? - выпалил он вслух, рискуя нарваться на резкий отпор... "слово - не воробей"
   Галя мгновенно стала серьезной, но совсем не злой, что еще больше удивило Павла.
   - Видишь ли. Судя по всему, тебя это очень интересует. Я могла бы наплевать на детское любопытство, но отвечу. Честно отвечу. Он не требует постели, если эта часть занимает тебя нестерпимо.
   Павел шумно вдохнул полной грудью.
   - Оказался патриотом? Неприятно? Не кипятись, - она предупредительно накрыла его ладонь своей ухоженной рукой. - Конечно, в первое время приходилось уступать, - ее глаза потемнели. - Не без взаимного удовольствия, надо сказать. - Павел дернул рукой, но она сильно придавила ее к столу. - Видишь ли, мои папа и мама замечательные люди, но они живут далеко от Москвы и... Думаю, продолжать эту часть истории не стоит. С детства я очень люблю молоко, - один стакан утром, другой - вечером.
   - Заработать на молоко... - в запальчивости он приблизился прямо к ее глазам.
   - Мне необходим минимум жизненного пространства, - Галя легко отодвинула его от себя. - Взрослый, а такой несмышленый. Я, конечно, утрирую, но про молоко - правда. Понимаешь, приходится не только за чужую квартиру платить, но на свою - копить. А потом... Не я его нашла.
   - В агентстве сосватали?
   - Нет, - она улыбнулась. Мы как-то с девчонками вечером - от нечего делать - звонили по объявлениям. Развернули газету и набирали подряд все номера. Дурачились, менялись, продавали, покупали... А потом я позвонила... Там смешной текст был... помню дословно: "Бизнесмен приглашает девушку с европейской внешностью от 20 лет с высшим или неполным высшим образованием на должность жены. Требования высокие. Гарантия солидной зарплаты". Кроме этого были еще обещаны дополнительные выплаты при условии обучения с целью повышения квалификации.
   - Это еще как?
   - Вот! Как можно было пропустить такое объявление? Никакого интима не требовалось, - по телефону, разумеется, об этом никто и не стал бы говорить. Но все остальное оказалось правдой. Поганец потыркался по разным кабинетам и понял, что без бабы не обойтись. И улыбнуться надо, и подмигнуть, и коленку ненароком открытой оставить... Его коленка только в балете кому-нибудь на безрыбье... Ну, не мне тебе об этом говорить. А жена у него в Штатах, да и таскать ее через океан, чтобы она зубы всякому скалила, - нерентабельно. Потом, когда платишь, можно и требовать. Жена взбрыкнет и пошлет, а за зарплату девушка будет стараться. Подружки - хиханьки-хаханьки, а я на встречу пришла. Познакомились. Он мне договор в зубы, - "обеспечение рабочей одеждой, питанием, проживанием на первое время до истечения испытательного срока..."
   - Какого срока?
   - Испытательного. Ну, он должен привыкнуть, оценить, удовлетвориться...
   - Удовлетворился?
   - А вот эту гадливую улыбочку можно убрать, - Галя с серьезным видом открыла ежедневник. - Два месяца он гонял меня по педагогам, - дикция, речь, пластика, танец, этикет, английский язык.
   - Прямо дипломатическая академия.
   - Похоже. Кроме того, я чувствовала себя... членом отряда космонавтов. Занятия с психологом мы посещали вместе.
   - Уж не оттуда ли...
   - Оттуда. Он сам предложил, оказывается, педагог ему посоветовал меня дальше учить, - обнаружил способности, - и, предупреждая следующий вопрос Павла, она сказала, - он мне помог в институт поступить. И платит за обучение. Много платит. Московскую регистрацию купил. Содержанием я довольна. Недавно отказалась от квартплаты. Мне в его конуре неудобно. Так что, он, конечно, поганец, но со мной ведет себя честно.
   - А-а-а, - Павел не был готов к такой информации. То, что рассказала Галя, выворачивало ситуацию с поганцем наизнанку. С такой стороны его никто в группе не знал.
   - А постель у нас была. В первое время. Да и нужна она была больше мне. От таких нагрузок у меня голова "поехала". Ему это, кстати, психолог посоветовал. В договоре такой пункт отсутствовал.
   - Отдельно платил?
   - Предлагал, я не взяла.
   - И... что же...
   - Павлик, - Галя придвинулась поближе. - Я не хочу менять статус "жены на договоре" на просто жену. С ним.
   Павел тупо молчал. Тогда Галя помахала ладонью у него перед носом.
   - Эй! Ты здесь?
   - У меня тоже голова...
   - Оно бывает с непривычки, - она отломила дольку "Аленки" и положила ему в рот. - Вечером пропылесось свой дворец, купи ликер и виноград. Все остальное я привезу сама. А теперь, диктуй адрес.
   Павел, как во сне, объяснял ей удобный маршрут от метро до его дома. Так же, словно во сне, он провел и съемку. В перерыве успел позвонить жене, и попытался одолжить у нее 420 долларов для Людочки. Как ни странно, Ирина, узнав, что деньги нужны для операции больной женщины, даже не стала интересоваться подробностями, - сразу предложила встретиться.
   Вот тебе и сон! И в рот положили, и проживали, только заглотить осталось!
   Настроение у Павла взлетело до самых высоких высот.
   В постели Галя была... высший класс! Таких высот ему еще не доводилось достигать. И он с ходу позвал ее замуж. Последним, как и первым, аргументом-катализатором скорого решения, стал запах ее духов - запах легкой карамели. Запах - не вкус, он в этот момент он отреагировал просто на карамель.
   Галя легко поднялась с кровати, куда он ее отволок, едва закрылась дверь, и, накинув, мужскую сорочку отправилась на кухню. Он поплелся следом и удивленно наблюдал, как лихо она управлялась с продуктами. Ее руки летали от стола к плите, разбрызгивали воду в раковине, перебирали овощи... Она колдовала, он очарованно взирал и даже забыл, что несколько минут назад предложил ей свои руку и сердце.
   - Давай с тобой договоримся не совершать ошибок.
   - Каких?
   - Первая ошибка. Твоя. Нормальный мужик должен сначала полюбить и только потом себя предлагать.
   - А твоя ошибка?
   - А я ее не совершила. Я не хочу выходить замуж, не любя. Мне муж-стена не нужен.
   - И ты знаешь, что такое любовь?
   - Момент.
   Галя вытерла руки и вышла из кухни. Павел недоуменно поплелся следом. Она достала из сумочки тетрадь - с лекциями! - и открыла ее на середине.
   - C8H11N.
   - Это еще что за абракадабра?
   - Это не абракадабра, а химическая формула любовного чувства. Ее открыл Герхард Кромбах.
   - Немчура, небось.
   - Австрийский физиолог.
   - Вечно эти немцы все в цифры обращают.
   - Не самая плохая позиция.
   - Но при чем здесь любовь?
   - Мне сложно объяснить все, но кое-что я вполне могу растолковать. Видишь ли, я мечтаю встретить человека, который бы совпадал с моими максимальными ожиданиями.
   - Тогда тебе предстоит помереть синим чулком.
   - Почему ты в меня не веришь? Или не понравилось? - она стрельнула глазами в сторону спальни.
   - Еще как понравилось! - искренно заверил ее Павел. - Но тебе ведь нужен идеал, правильно я понял?
   - Нет, не правильно. Идеал - это математическая формула, а я говорила о максимальном совпадении с ожиданиями.
   - А в чем разница? - развел руками Павел.
   - Во-первых, я хочу выйти из порочного круга беспокойства по поводу замужества вообще. Это, как правило, способно довести до нервного или физического заболевания. Во-вторых, постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы исключить даже намек на манипулирование мной. Я не кукла, и дергать за ниточки даже любимому человеку не позволю. Сегодня - у меня фигура топ-модели, а завтра - могу стать пивной бочкой. Но никто, понимаешь, никто не имеет права указывать мне, как жить, - ни муж, ни продавцы в магазинах, ни рекламщики, которые пытаются всучить мне очередную дрянь, придуманную чьей-то шальной головой и решившей, что я - удачный потребитель. В-третьих, меня очень привлекает мера во всем - в достатке, в еде, в развлечениях, в сексе. В-четвертых, сегодня мне нравится не смешивать любовь и секс. Поверь, пришлось повидать дурочек, которые в порыве страсти постеснялись намекнуть на презерватив. Две из них - покойницы. В-пятых, мне бы не хотелось сообщать мужчине о том, что я желаю выйти за него замуж, вместо того, чтобы признаться - "я тебя люблю". При удачном раскладе я постараюсь построить равноправные и чувственные отношения. Надеюсь, мне хватит и возраста, и обаяния, и ума, чтобы любовь стала реальностью.
   - Все-все! Сдаюсь! Не обижайся, но это так... похоже... на цинизм.
   - Я заметила, что хорошо обеспеченным и карьерным мужчинам нравятся циничные женщины.
   - А ты себя видишь замужем именно за таким мужчиной? - Павла неприятно поразила ее прямота.
   - На моей первой службе, где поручались задания между курьерством и секретарством, однажды произошла знаковая сцена. Начальник, которого все боялись, остановился перед моим столом. Огромная стокилограммовая гора нависла надо мной. Я могу сравнить свое тогдашнее состояние с шоком. У меня даже не хватило сил посмотреть наверх. А он стоял и орал на меня. И вот в тот момент, когда у меня потерялась всякая связь между языком и мозгами, молнией пронеслось, - хуже увольнения он мне ничего не сделает. И тогда я встала и оказалась выше него. Это так меня поразило, что страх мгновенно улетучился. Плечи мои расправились, в голосе появилась уверенность и неспешность. Я, медленно подбирая слова, попросила его сначала давать четкие указания, а потом спокойно, не повышая голоса, выявлять их неверное выполнение. Такой тишины я больше никогда не слышала. Но на следующий день мне повысили оклад, а начальник с тех пор обращался исключительно по имени-отчеству и не только ко мне.
   - Я так не понял, зачем тебе такой - в собственной постели.
   - А в постели такие, как правило, очень изобретательны. Им рутины и стрессов хватает на работе, а я смогу создать в доме противоположную атмосферу. Если повезет найти исключение.
   - Еще и исключение?
   Павел постарался спрятать сарказм, но у него это плохо получилось. Однако Галя сделала вид, что не поняла этого.
   - Видишь ли, сегодня ученые ломают головы над расшифровкой универсального кода вселенной.
   - Интересно, а какое это к тебе имеет отношение? - Павел начинал уставать от непонятного разговора, а ведь так хорошо все начиналось.
   - Я хочу найти универсальный код обычного человеческого счастья.
   - Ты уверена в том, что он должен быть универсальным? - он чуть не расхохотался. Надо же такая умница, а туда же - изобретать "вечный двигатель".
   - У счастья?
   - У счастья.
   - Уверена. Ради счастья и создавалась вселенная. Не важно кем, просто, что еще остается, кроме счастья, вечным?
  
  
   28 глава
   Опознавательные знаки
  
   Даша старалась не попадаться на глаза Таисии Степановне. Ее проницательность пугала, да и не до соседских посиделок теперь было Даше. Она страшно уставала. Даже ребята выматывались так, что не понимали - снятся ли им сны или нет? А они были, в отличие от Даши, молодыми и здоровыми. После спектакля она проваливалась в какую-то липкую тяжелую мглу, из которой старалась выдраться утром.
   Солнце не имело никакого влияния на старинное зеркало. Оно на солнце не обращало никакого внимания, - отражать не желало и зловеще мерцало потемневшей амальгамой. Даша с опаской присела к столику. Рука дрожала, и грим ложился на лицо неверными кривыми мазками. Подправить их или растушевать не получалось, - краска въедалась в кожу, и приходилось накладывать все новые и новые слои, чтобы хоть как-то сгладить резкость тона.
   - Даша, помоги!
   В дверь без стука протиснулся Рыжик, - так все называли рыжего танцовщика еще со времен кастинга. На нем красовалась маска 2-го вурдалака. Она была самой мерзкой из всех масок, которые появлялись в спектакле.
   - Я ее даже не закреплял, а снять не могу.
   Парнишка дергал маску за край. Даша осторожно попробовала ее снять, но под рукой была не теплая личина из папье-маше, а жесткая пластмассовая корка. Она... приросла к коже?
   - Больно, Даша, что ты сделала?
   От уха по белой шее стекала тоненькая струйка крови и капельками пропитывала голубые джинсы...
   Она в ужасе открыла глаза. За окном нависли темные тучи. "Снег пойдет, - мелькнула мысль, и тут же Даша зажмурилась от резкой головной боли, - давление".
   Весь день до вечернего спектакля ее преследовали видения из ночного кошмара, где маски прирастали к лицам и превращали людей в монстров. Голова болела так, что ее хотелось засунуть в холодную воду. Лекарства не подействовали. В мрачном расположении духа Даша вышла из дома.
   Перед спектаклем в гримерку заглянул Рыжик и пожаловался на странное воспаление. У него вся спина покрылась розоватой пупырчатой сыпью и болела от малейшего движения.
   - Как играть - не знаю?
   Даша посочувствовала ему, - танцоры выходили на сцену в обтягивающих телесных трико и много валялись по полу. Грим ложился плохо, она слишком увлеклась темными оттенками, а переделывать времени уже не оставалось. Из зеркала на нее смотрела зловещая рожа.
   Это была совсем не та ведьма, в которую Даша должна была превратиться! На один миг в глубине изображения возникло видение ночного кошмара с прилипшей маской. Даша неловко отшатнулась и опрокинулась вместе со стулом. На грохот прибежали актеры из соседних гримерок.
   - Ты чего, старуха? С бодуна сегодня?
   Молоденькая певичка накинулась так, словно Даша упала на нее, а не на пол. Другие девушки тут же поддержали подружку. Их истеричные крики привлекли и мужскую часть шоу. Даша беспомощно лежала на полу, а над ней бесновались артисты. Никто уже не обращал внимания на распростертую фигуру на полу. Брыгзая слюной друг на друга, исполнители выясняли отношения.
   Вдруг Рыжик выхватил из клубка тел певичку и бросил ее на столик. Он рвал на ней цветастый лиф и задирал юбку.
   - Все по местам! - в проеме с глазами белыми от негодования стоял помреж. - Вмиг гримерка опустела. Он помог Даше подняться. - Вас не затоптали? - она смогла только покачать головой, - А то в прошлом составе...
   На спектакле Рыжика должны были убивать на приеме у вампиров в одной из самых эффектных сцен - финале постановки. Танцовщик разбегался по длинной диагонали, отталкивался от невидимого трамплина и зависал на несколько мгновений, пронзенный стрелой. Потом, под улюлюканье свары он падал с высоты на авансцену, при этом голова должна была свешиваться в оркестровую яму. Трюк был чрезвычайно сложным. На одной репетиции страховочные канаты перетянули лонжу, и парень рухнул с двухметровой высоты. Всякий раз у Даши замирало сердце, когда Рыжик начинал разбег.
   Сегодня, после безобразной сцены в гримерке, она уже не сомневалась, что произойдет самое худшее. Плохие предчувствия подтверждал и ночной сон с приросшей маской. Маской ужаса. Как ни странно, но сцена прошла нормально. Осветители убрали свет на сцене, и полном мраке начал опускаться тяжелый занавес. Публика в темном зрительном зале привычно взревела. А за занавесом... а за занавесом поднимали Рыжика, который в падении сломал обе ноги.
   - Падать надо уметь. Снова придется проводить кастинг, - зашипел над ухом помреж.
   Даша похолодела, - из их набора за полтора месяца выбыли по разным причинам почти все. Оставалось трое. Теперь без Рыжика - двое. Она и молоденькая певичка. И происходящее уже совсем перестало быть похожим на искусство, которое требовало жертв.
   Для того, чтобы теперь уйти из этого шоу и остаться адекватными человеком, придется либо выплатить огромную неустойку, - что было нереально, - либо дотерпеть до конца срока: "После трех месяцев работы при продлении контракта сумма удваивается". Какая же она была дура! Она думала, что три месяца - это испытательный срок! Теперь бы не заиграться до сумасшествия?
   Весь вечер Даше вспоминались актерские байки про роли. Досужая память выискивала страшные, когда актер настолько сливался с ролью, что, в конце концов, переставал быть самим собой. В институте любили к месту и не к месту приводить статистику, - считалось, что самый большой процент самоубийств фиксируется в творческой среде. Очень любили повторять, что каждый третий артист - шизофреник, так приходилось расплачиваться за удовольствие прилюдно проживать чужие жизни. Даша никогда в это не верила и считала полнейшей чушью, выдумкой не в меру впечатлительных неудачников, которые таким образом дистанцировались от успеха счастливчиков.
   Ведь решила же она перед поездкой в Москву покончить с театром! Кто ее толкнул снова в эту реку? Даша безотчетно перебирала неулыбчивые фотографии дочки. Она не знала, что хочет рассмотреть в этих нечетких любительских снимках? Вернее, кажется, уже знала, только не могла себе признаться. Она так радовалась и найденной работе, и большой оплате, что даже в последнее время и не вспоминала о Катьке. "Прости меня, доченька!" - слезы закапали на край стола, и Даша противным внутренним зрением отметила про себя, что это очень красиво - легкие брызги по полировке...
   ...вода растеклась по узорчатому паркету танцкласса. В центре лежала огромная рыбина и смотрела человеческими глазами на Катьку, которая от страха так стиснула розового пупса, что побелели пальцы. Ребята, пришедшие на кастинг, общими усилиями подняли рыбину и уложили ее на стол - большой, как в швейном ателье.
   Рыба похожа на акулу, только голова у нее заканчивается ртом, как у обычной рыбы, а не находится под подбородком. Кожа совершенно темная и гладкая, без чешуи. Даша поначалу опасалась к ней прикасаться, но потом принялась намечать белым фломастером линию, как выкройку на ткани. Ребята стали вращать рыбину так, чтобы выкраивать было удобно. При этом ее голова и туловище при повороте на другую сторону свешивались и провисали. С непривычки Даше тяжело и она позвала дочку помочь поддержать. Но Катька даже не посмотрела в ее сторону, и тогда Даша стала браниться, не помогло - заорала на молчащую дочку.
   Все то время, пока Даша разделывала рыбину, ей приходилось бороться с чувством жалости к ней. А большая рыбе молча, как и дочка, смотрела на нее и не умирала. Вот и все внутренности вынуты, а она лежит уже на полу и смотрит на Дашу, извиваясь от боли.
   От страха Даша забилась в угол рядом с Катькой, этого показалось недостаточно, и тогда она взобралась на стул и поджала ноги. Ей казалось, что рыбина может отомстить. Вдруг в голове ясно и отчетливо кто-то медленным высоким голосом приказал: "Посмотри в глаза"! Даша заставила себя сделать это и с ужасом поняла, что погубила разумное существо. Какая-то сила смела ее со стула и направила к рыбине. Катька предупредительно вскрикнула: "Мама, не бросай меня!" Но Даша уже подошла к рыбине и не удивилась тому, что та поднялась во весь рост и оказалась размером с Дашу.
   - Прости меня, рыбина, пожалуйста, прости. Почему ты не имеешь опознавательных знаков? Каких-нибудь колец, маячков или татуировок?
   Рыбина протянула плавник с выжженным номером на ребре. Даша горько зарыдала, прикрывая глаза руками.
   - Что же мне теперь делать?
   Рыбина взглянула на Дашу повлажневшими глазами.
   - Ты тоже плачешь? - Даша порывисто приникла к холодному скользкому телу. Рыбина склонила зубастую голову ей на плечо и обняла плавниками...
   В окно укоризненно заглядывала луна. Даша проснулась оттого, что подушка под щекой намокла. Ее охватил странный стыд - смесь угрызений совести, страха, сожаления, и мгновенно возник вопрос - к чему? Катька была рядом и даже пыталась ее предупредить. О чем? Остаток ночи прошел в размышлениях о странном сне.
   Утром вся улица побелела. Пришла зима. Она началась в понедельник. Надо было заставить себя выйти из дома, пойти погулять, проветриться, заглянуть в магазины. Если нет выбора, то стоит заняться собственной реабилитацией, а то и правда, в желтый дом можно попасть. На воздух - к людям!
   Легкий морозец взбодрил. Дыхание превращалось в пар. Мальчишки визжали от восторга и смачно хрустели первыми снежками. Навстречу бежала стайка девчушек, пальтишки - нараспашку, мороженое - в зубах! Для русского человека зима - желанное время года. Да и мороженое в холод вкуснее, чем в липкую жару. Мы - люди не сезонные, нам во всем необходим экстрим! И чем нелепее, опаснее - тем душе милее. Сердце отпустило, и Даша радостно вертела головой по сторонам...
   И чуть не врезалась в столб. Так не может быть? Столько лет? Письмо... Мужчина скользнул по ней безразличным взглядом и проследовал дальше. Слава Богу, кажется, не узнал. Она перевела дух и оттолкнулась от столба.
   - Даша? - неуверенный голос прозвучал у самого уха.
   Она обернулась и встретилась с ним взглядом. Узнал.
   - Ты... Вы Даша?
   Владимир Николаевич ждал и боялся услышать ее ответ. Она это видела, но чем дольше не отвечала, тем меньше он нуждался в ответе.
   - Вот и встретились. Странно, в толпе. А я вас почти не узнал...
   Он сильно изменился, потолстел, почти облысел, стал приторно-сладким, как липкая дешевая ириска. Как не вовремя. Вот тебе и подышала первым морозным воздухом понедельничного безделья, поглазела на витрины, а заодно и просто пошаталась по улицам.
   - Что же вы молчите, Даша?
   Какая встреча. Когда-то она мечтала о ней, а теперь... Мгновенной картинкой в памяти высветлилось уничтожение неотправленного письма. Даша удивилась своему ощущению - легкое раздражение. А впрочем... Она была фаталисткой. Рано или поздно...
   Они шли по Арбату. Под ногами хлюпал мокрый снег, как тогда. Он пытался взять ее под руку, как тогда - она его; что-то быстро-быстро лопотал, она молчала, как тогда - он. Эта встреча стала ненужной. Нелепой. "Зачем?" - мысленно спрашивала она, сама не зная кого, - "зачем?" Его глаза за стеклами очков пытались поймать ее взгляд. Она это заметила и опять подумала: "Зачем?"
   Было много горя от тебя.
   Пришло счастье не с тобой.
   Беду со мной не делил, слез не вытирал, тоску не разгонял, из одиночества не вытаскивал. Когда было плохо, не приходил. Когда звала - молчал. Боялся? Что изменилось с тех пор?
   Она огляделась. Арбат. Арбат стал другим. Тогда еще ходил троллейбус. Все было в другой жизни. Сегодня - бойкие ресторанчики, дорогие магазины, праздничная хорошо одетая толпа... Они вышли на площадь.
   - Ты помнишь, около "Художественного" продавали пончики с сахарной пудрой, а у метро был смешной фонтанчик с амурчиками? Ну, же, вспомни?
   Он противно заглядывал в лицо. Она кивнула - помню. Да что же изменилось с тех пор? Он не стал добрей, она - моложе. Их свела когда-то случайность. Она же и исправила свою ошибку. И нечего сейчас мучиться, выясняя, кто виноват?
   Никто.
   Молодость была.
   Они ничего друг другу не обещали. Зря случилась эта встреча. Ей нечего сегодня сказать. Прогулка, похоже, сорвалась. Даша не была ни самой красивой, ни самой умной, но жизнь научила ее мудрости и признательности. Ничего не проходит даром, - ни хорошее, ни плохое. И она была благодарна сейчас этому человеку за то, что он был в ее жизни. И еще за то, что она любила и умирала когда-то без него. И как хорошо, что тогда это все ему не потребовалось.
   Зима тогда была морозная. Ночами им нравилось забираться на крышу 16-этажного дома и там - в тишине и неприступности - целоваться. Потом ночами Даша раскладывала пасьянс - придет-не придет, а он спокойно принимал экзамены, гонял нерадивых студентов на пересдачи. Она кидалась на каждый телефонный звонок - напрасно.
   Узнав печаль, человек ценит радость. Только в сравнении с плохим, понимаешь хорошее. Прошлое то отдалялось, то приближалось вплотную. Она поняла, что ей не за что прощать его. Нет вины. Когда-то много хотелось сказать, убедить, объяснить, отомстить... Отомстить, - куда теперь от этого денешься? - отомстить. Каким все стало мелким, лишним. Жалко его. Но помочь?.. Ушло время. И хорошо, что они не были рядом, и ее судьба сложилась без него. Она вдруг с ужасом подумала, что было бы, приди он тогда? Что было бы с ней?
   Он рассказывал обо всем. О погоде, о работе, неприятностях. Говорил про неудачный брак, недобрым словом поминал жену, детей... Она молчала. Говорить было нечего. Жизнь прошла. Что теперь сводить счеты?
   Рядом шагал посторонний человек. Совершенно чужой. И вовсе не хотелось искать в нем хорошее. Вдруг пришло - его и не было в ее жизни. Был предавший. Он это сделал, как все делают. Ничего особенного. Обычное рядовое предательство. Да, ее история была будничной, как неудачный понедельник. Просто полоса невезения. Какие уж тут претензии?
   Владимир Николаевич неудобно болтался сбоку. Она не слушала, не спорила, не обвиняла и не брала его под руку. Он никак не мог понять - почему? Может, придумывает, как его наказать?
   А ей хотелось поскорее оказаться дома и принять горячий душ, закутаться в зеленый старенький плед. И, дождавшись ночи, задернуть шторы, забраться с ногами в любимое кресло и слушать тишину. Редкие машины будут изредка нарушать покой сонной улицы, шаги запоздалых прохожих напомнят прежних друзей. Неспешно станут наползать друг на друга сюжеты из собственной жизни, Катька...
   - В конце концов, не со стулом я разговариваю?
   Даша смотрела в его глаза, и все ее существо молчало. Встреча ничего не меняла. Да и что она могла изменить, эта встреча? Одиночество лучше.
   - Тебя ждут дома. Уже поздно.
   Он все никак не мог решиться уйти. Но его болтовня уже перестала мешать. Скорее наоборот. Даша подумала, что она сейчас похожа на какого-то героя Чехова. Кто? Кто же это был? А! Ионыч! Довольная улыбка проявилась на лице...
   - Как же мне теперь жить?
   Он, видимо, уже несколько раз задавал этот вопрос.
   - Как жил, - она ответила, не думая.
   - Ты меня совсем не слушаешь. Не так я представлял себе эту встречу.
   Странно, Даша была уверена, что он о ней и думать забыл, но говорить об этом не стала.
   - Ну, не отворачивайся, пожалуйста.
   Он раскраснелся, стекла очков запотели, но он этого не замечал. Ему отчаянно нужна была ее реакция, упреки, хотя бы самые большие... Он никак не решался сказать главное.
   - Не уходи, только не уходи. Я... Я...
   И он опять о чем-то заговорил. Рядом шел жалкий мужчина, который побоялся когда-то назвать ее своей, боялся узнать, что она родила дочку. Его дочку. Даша не испытывала ни малейшего удовлетворения от того, что теперь он раскаивается в этом. Просто еще раз убедилась, - судьба всегда права. Только ей нечем было облегчить его память.
   А любовь, действительно, дается человеку в награду за муки, за постижение жизни, за работу над собой. Но, если она приходит случайно, только потому, что пришло время, - ее не ценят и не понимают, а, значит, и не берегут. И тогда любовь уходит. А человек обижается, сетует, что он одинок, никому не нужен, завидует другим - им повезло. Мы сами виноваты в своих бедах и одиночестве. Не стоит винить обстоятельства, жизнь, людей...
   Она шла по мокрому асфальту и разговаривала сама с собой.
   - Я еще молода, молода, молода... Всего-то...
   На нее с любопытством оборачивались прохожие.
   - Зима. Боже мой, зима. И как незаметно, - она громко рассмеялась и перестала обходить лужицы с первым льдом...
   И еще она поняла, что надо по-доброму расстаться с прошлой любовью. Это был подарок, дорогой подарок. Не важно, что по этому поводу и тогда, да и теперь думал подаривший. Она была счастлива. Она получила свою порцию женской радости.
   Боже мой! Как прекрасно это было, - он любил ее! Она было нужна ему! Он просто боялся ее холодности. Все произошло случайно на студенческой конференции в гостиничном номере с головокружительной быстротой. Они смеялись взаимной непонятливости - давно могли бы быть счастливы!
   Губы его оказались мягкими, руки нежными, а тело - гибким и сильным. Весь мир сосредоточился в темноте его близоруких глаз. И сам он стал таким большим и таким микроскопическим одновременно. Сколько же времени они потеряли, глупые, как дети? И все - пустое! Ведь такой восторг в награду! Спасибо, судьба! Выдержала их, как драгоценное марочное вино - в пыли и холоде подземелья - во имя света! Нестерпимо яркого. Обжигающе слепящего. Ничего-ничего, кроме него она не желала видеть.
   Ничего.
   Как-нибудь потом.
   Быть может.
   После.
   Непостижимо движение колеса твоего, судьба.
   Но жребий стоил жертв.
   За все ее сумасбродства, за все его чудаковатости, за общую сумбурность - огневое воцарение сердца с именем Владимир Николаевич.
   Сначала он был любимым педагогом, а потом стал - просто любимым. У него была очень благополучная семья. Красивая и умная жена, прелестные сыновья, отличная работа. Любил носить разноцветные шейные платки вместо галстука. Перед лекцией вынимал старинные часы на серебряной цепочке и часто машинально открывал и закрывал крышку, не глядя на циферблат.
   Он был самым молодым кандидатом наук в институте, и от студентов его отделяли всего восемь лет. Его чопорное - "судари и сударыни" - действовало безотказно. Все девчонки на курсе были в него влюблены. Гладкие пухлые губы Владимира Николаевича говорили мягким вкрадчивым голосом. Каждое его слово было продумано. Движения медлительны и плавны.
   Иногда в нем просыпался бурный темперамент. И тогда речь его становилась резкой, а движения - порывистыми. Все ждали этих вспышек. В аудитории воцарялась атмосфера вдохновенного творчества. Никто не записывал лекции, потому что нельзя было зафиксировать торжество мгновенной мысли, - факты потом разыскивали по учебникам. Студенты словно под гипнозом следили за артикуляцией изящного рта, восторгаясь каждым словом.
   Она влюбилась сначала именно в эти губы, страдала издали и полагала, что это никому не заметно. Жена Владимира Николаевича была беременна третьим ребенком. И он иногда жаловался, что она плохо себя чувствует. Потом ее положили в больницу. Лекции стали куцыми и неинтересными.
   Пристальный и заинтересованный взгляд отмечал несвежие сорочки и грязные ботинки. Как-то, стоя рядом в буфете, он посетовал, что не знает, как делать свекольный салат. Оказалось, что он натер свежую свеклу, а потом попробовал: "Понимаете, это совсем нельзя есть!" Даша не стала смеяться, а просто объяснила, что сначала нужно было свеклу отварить, а потом уже готовить салат.
   - Дашенька, не службу, а в дружбу, выручите меня. Я уже столько продуктов перепортил.
   Страдание было так неподдельно, что Даша согласилась. Двухнедельное отсутствие жены было заметно и невооруженным глазом. Коврик перед дверью скрутился трубочкой от грязи, обувь была разбросана по всей прихожей.
   - Как же здесь ходят ваши сыновья?
   - Наши сыновья ходят у бабушки, я бессилен управляться с ними. Знаете, только соберу в кучу, вздохну, а они уже расползлись, как тараканы.
   Даша рассмеялась.
   - Только давайте сначала наведем порядок.
   Даша, внимательно осмотрела фронт работ. Было явно, что для Владимира Николаевича уже вся посильная домашняя работа давно стала непосильной.
   - Дашенька, я вам могу чем-нибудь помочь?
   - Можете, если не будете мешать.
   Любимый педагог с видимым удовольствием принял условие и, оставив за ней поле брани, с чувством выполненного долга удалился на диван.
   Она собрала грязную одежду и засунула ее в стиральную машину, потом скребла засохшую посуду. Момент, когда в чайнике проявилось ее отражение, стал сигналом к смене помещения. Даша поставила на плиту кастрюлю со свеклой и занялась подоконниками. Цветы удалось спасти, залив сухую растрескавшуюся землю подслащенной водой. Валяющиеся книги были сложены в кабинете на столе, пишущая машинка заперта в футляр. "Пыль стерта с лица квартиры!" - хотелось кричать Даше, хотя паласы пришлось мести веником, а полы мыть без швабры. Когда все было закончено, она тихонько постучала в спальню.
   Владимир Николаевич не отвечал. Она приоткрыла дверь, - учитель сидел на ковре у кровати и спал. Видимо, сон сморил его при попытке снять носки. Зрелище было настолько комичным, что Даша не удержалась и громко рассмеялась. Он сразу проснулся и без всякого смущения стал хохотать вместе с нею. Даша прогнала соню на кухню и принялась приводить в порядок комнату: сменила постельное белье, разложила вещи в шкафу и протерла бюро. Ворс на ковре был слишком густой, чтобы с ним мог справиться веник. Даша пристроила хозяина к пылесосу и вернулась на кухню. Довольный Владимир Николаевич не только управился с ковром, но и развесил на балконе первую партию белья.
   - Даша, я еще раз запустил, можно?
   Даша не имела своей стиральной машины, и потому решила, что если она все равно стирает, то можно... А потом...
   А потом она измучилась ожиданием знаков внимания от него - ласки, нежности.
   Он старался не общаться с ней в институте. Когда же незаметно дотрагивался, то в ее голове сразу выстраивался целый ряд из вариантов в поисках ответа на вопрос: "Что бы это значило?" И всегда оказывалось, что это был тот самый 101-й вариант, который не был предусмотрен этим рядом, и на самом деле к ней не имел никакого отношения.
   Так бывало всегда. В 101-м случае из 100. Если верить всем этим россказням о судьбе, то тогда совсем станет горько (кстати, почему на свадьбах кричат "Горько?" - наверное, чтобы потом без претензий?). И выход будет лишь один - залить одну горечь другой. Но обмен всегда оказывается неравноценным. От подобной компенсации - прямая дорога к алкоголизму и наркомании. К убийству своей души чем угодно, лишь бы затуманить голову и избавиться от мысли о несоразмерности долга всему.
   Он не был ей безразличен. Но того желания - безумного желания, от которого сосало под ложечкой и колени становились ватными - уже не стало. Воображение не набрасывало рискованных картин. И она поняла, - в который уже раз, - судьба была права! Она не дала ей вчера того, что сегодня и так оказалось не нужно. А с судьбой она давно перестала спорить. И только иногда ночью или в поезде что-то придумывала себе, так правда, никогда до конца не достроив хрупкие здания воздушных замков.
   Туманные, нереальные мечты долго обжигали сердце, царапали несбыточностью. Но проходило время, и потихоньку стиралась яркость образа. Он постепенно становился маленькой саднящей точкой где-то в глубине. Мысль изредка воскрешала из этой точки человека. Но он получался какой-то неопределенный, расплывчатый. И игра заканчивалась сама собой. Опять проходило время, - и все повторялось. Детали могли быть другими, но, по-прежнему, судьба сурово охраняла интересы чести. Грех допускался только в мыслях. И, поскольку, он был лишен конкретики тела, то даже в мыслях его не удавалось совершить. Все кончалось замыслом.
   Даша вздохнула полной грудью. Душа звонко запела, очистившись на морозном воздухе, - зависеть можно только от себя! Только от себя - сошлось, как ответ в простой задачке. Это стоило назвать обретением первой свободы. Свободы позы и передвижения в пространстве. Потом начнется крутая отвесная дорога на ледяную вершину. Трудная дорога. Не всем по силам. Многие срываются, редко, кто продолжает путь, доходят - единицы. Но Даша теперь была уверена в том, что эта самая малая часть состоит из таких, как она. Веруйте и обрящете!
   Талые лужицы затрудняли движение, и она боролась с желанием перепрыгивать их, как в детстве. Немного зимы, - и весна придет. Скоро уже. Она на подходе! Даша громко рассмеялась и перестала обходить лужи.
  
  
   29 глава
   Клубная жизнь
  
   Она чувствовала себя среди этой галдящей странной публики, как рыба в воде. Павел едва успевал лавировать среди столиков. Галя же скользила по блестящему паркету с ловкостью пантеры. Изредка она останавливала свое победное шествие и загадочно улыбалась. От этой улыбки он терялся, цепенел и злился. Весь ее вид кричал о публичности. Она - в своем полуоткрытом платье, которое больше обнажало и почти ничего не скрывало, - как бы предлагала всем - любуйтесь, желайте, сражайтесь, и победитель получит достойный приз - снять остатки одежды, скрывающей манящее тело.
   На тело, действительно, со всех сторон слетались диковатого вида мотыльки - с красными вздернутыми чубами, полосками ткани, держащихся на худосочных торсах километровыми цепями. Галя снисходительно наклоняла безупречную головку, демонстрируя полнейшее внимание к собеседникам. Но, как только на горизонте показывалась шкафообразная скучная физиономия "в полном расцвете сил", она вся подбиралась и отработанными движениями модели на отдыхе подкрадывалась поближе. Павел не выдержал очередного "карлсона" и пересек ее траекторию.
   - Ты похожа на охотника.
   - Неужели так заметно? - Галя всполошилась не на шутку. - Теряю квалификацию, - она потрепала его по щеке, больно ткнув когтистым ногтем. - Это ты виноват, - его покоробил откровенно фривольный намек. - Расслабься, дорогой, я не собираюсь устраивать здесь будуар.
   - Как ты можешь? Посмотри на эти лица - тоска, скука, порок. Чем они здесь все занимаются?
   - Случаются.
   - Здесь есть кабинеты? - у Павла в голове мгновенно пронеслись порнографические кадры. - Это дорогой притон? Ты меня привела сюда... для чего? Зачем?
   - Пашенька, пойдем-ка к окну, - она подтолкнула его к стене, прижала между драпированных гардин и поднесла бокал к губам. - Остудись, выпей шампанского, успокойся. И не мешай мне работать.
   Павел ожидал чего угодно, но сказанное так не вязалось с ее обещаниями "прошвырнуться и поклубиться в одном уютном местечке", что он не смог даже ничего сказать.
   - Видишь ли, сегодня очень высокие цены на хорошее жилье.
   - Я должен буду уйти отсюда один?
   Он почувствовал себя жестоко обманутым. На этом празднике жизни ей был необходим всего лишь сопровождающий? Его использовали в качестве таксиста? Как глупо и нелепо он сейчас выглядит - в дурацком смокинге, взятом напрокат и бабочке, которую она купила ему, словно... альфонсу.
   - Паша, спокойно, не надо делать глупостей. Я обещаю тебе, что через час, самое большее, два, - она нервно посмотрела на крошечные часики, - мы отсюда уйдем. Вернемся в твою уютную берлогу и заляжем до утра с полным плезиром. Только сейчас мне помоги.
   - В чем? В чем я должен тебе помочь? - теперь он еще меньше понимал, чем минуту назад.
   - Видишь того типа? - она легко кивнула, указывая на тяжеловесного папашку. - Да не так явно. Он сам всего боится.
   - Кто это?
   - Понятия не имею. Но он ищет здесь "штирлица".
   - Тихонова?
   - Нет, серого антиквара.
   - Это ты?
   - У меня порода не та, - Галя откровенно рассмеялась. - Да и на тусовки "штирлицы" не ходят.
   - Ничего не понимаю.
   - Ладно, придется на ультракоротких. Тот мешок, - она скосила глазами на папашку, - ищет Айвазовского. Да, да, того самого.
   - Он же весь в музеях?
   - Не весь. Он иногда и на свободе гуляет. Так вот, чтобы он не гулял на свободе сам по себе, работает много "народников". - Заметив недоуменный взгляд Павла, Галя чуть не упала духом. - Ты в каком городе живешь? Пашенька, нельзя ничего не знать. "Народник" - это оборотистый крестьянин. Он возделывает благородную ниву черного антикварного рынка, - ищет картины, безделушки, камушки, поставляет их перекупщикам. Иногда такому дилеру удается на дачах "бывших" обнаружить немало интересного. Знаешь, сколько еще всякой контрибуции хранится по чердакам? Правда, иногда встречаются и старушки с революционной закалкой. Они памятью не торгуют - торгуются. Здесь любят рассказывать байку про Социальщика. Вертлявый малый, лихо работает, - получил свое прозвище по специализации. Однажды за неспешной беседой ему удалось выменять у одинокой бабульки левитановский пейзаж на новый электрочайник. Это класс! Уметь надо! - Галя даже не скрывала явной зависти "лихачу". - Потом это все сбывается "серым кардиналам".
   - А "штирлицы"?
   - Они тоже - "серые кардиналы", только старой закалки и очень высокой квалификации. Этим конспираторам светиться не к чему. Сидят себя тихо в музеях или лекции читают в институтах. В дом к ним попасть практически нереально. Знаешь, как поганец старался? Все подметки стер. Но он - нувориш. На такого только "серый кардинал" клюнет.
   - Ты...
   - Правильно, я свожу клиента и заказчика. За комиссионные, разумеется.
   - Что на кону?
   - Айвазовский.
   - Выгодно?
   - Считай сам. Длина - почти 3 метра, ширина - полтора. Складываем сантиметры и умножаем на зеленую тысячу.
   Павел попробовал выполнить в уме эту "сложную" арифметическую задачку для первого класса средней школы и только беспомощно развел руками.
   - С непривычки. Потом как семечки идет.
   - 450 тысяч.
   - 450 тысяч долларов? - от потрясения Павел опрокинул бокал с шампанским на гардины.
   - Кажется, никто не видел, - Галя быстро оттолкнула его от окна. - Нельзя быть таким впечатлительным, - деньги же не твои. И не настаивай, про свои проценты я отчитаюсь только личному духовнику на том свете.
   - Бедный маринист, знал бы он, что его картины будут продавать по тысяче долларов за квадратный сантиметр?
   - И заметь, без всяких отчислений по налогам.
   - Это я как раз понимаю. Ладно, мне уже становится здесь интересно.
   Павел новым взглядом окинул тусовщиков закрытого клуба. В этот момент модные "светские персоны" как раз начали "клубиться" в направлении зала со столиками, лакеями и свечами. Живой ручеек неспешно перетек в шикарный полутемный интерьер. На высокой эстраде трудился джазовый ансамбль, белоснежные скатерти зазывно бросались в глаза обилием омаров.
   Галя направилась в угол, где расположился нужный ей "карлсон".
   - А ты с ним знакома?
   - Нет. Это и есть моя работа.
   - Интересно. Вот так - за здорово живешь! - он тебе выложит, что страстно желает расстаться с полмиллионом долларов?
   - Если ты мне мешать не будешь, то и тебе перепадет что-нибудь.
   - Не нуждаюсь.
   - Глупец, лучше самому заработать на свой проект, чем искать подъемные у доброхотов.
   - Откуда ты знаешь про мой проект?
   - Останкино - большая сквозная дыра. Короче. Ситуация мне пока не ясна, поэтому изображай из себя некурящего и молчи. Когда я пну тебя под столом, пожалуйста, найди предлог помелькать в сторонке минут пять.
   Она присела, закинула ногу на ногу, как бы ненароком обнажив стройное бедро, с ленцой пригубила вино, рассеянно поблуждала взглядом по эстраде. Весь ее вид говорил о том, в это заведение она попала впервые, клубные джазмены ей нравятся, и вообще, все здесь доставляет огромное удовольствие, - девушка просто испытывает настоящую радость от приятного вечернего отдыха. Галя раскачивала носком дорогой туфельки, следуя прихотливому ритму композиции, в которой от всей души резвился саксофонист. Потом глаза ее поискали официанта и, не найдя того, обратились на Павла.
   - А это тоже входит в стоимость? - она ткнула пальчиком в ближайшую розетку с икрой.
   - Не знаю, - совершенно искренне ответил Павел.
   - Вечно с тобой так. Сначала делаешь, а потом - думаешь.
   - Не ссорьтесь, молодые люди. Они потом вычтут из вашей клубной карточки. - "Карлсон" снисходительно улыбнулся.
   - А, так это не пригласительный был? - Галя вынула из сумочки клубную карточку и повертела ее. - Ну, конечно, вот! Тут все записано, - она изобразила недоумение. - Спасибо вам. Большое, - благодарный взгляд на "карлсона" и наивная улыбка. - Дядя дал, у него вечер занят, - не пропадать же добру?
   Ее смех стал похож на детские колокольчики. Если бы Павел видел Галю впервые, то непременно решил бы, что перед ним шаловливая милашка, только что окончившая школу, - глупенькая и наивная.
   - А чем занимается ваш дядя? - шкаф заинтересованно повернул голову.
   - Чем занимается - не знаю, - беспечно ответила ему Галя, - но он постоянно ругается с папой и во всем берет мою сторону.
   На последних словах она победоносно взглянула на Павла. Ему ничего не оставалось, как пожать плечами. Шкаф добродушно улыбнулся и охотно вступил в разговор.
   - А к своим детям как ваш дядя относится?
   - Я у них одна - на двоих. Когда они начинают обсуждать мое будущее, то перестают быть родными братьями и делаются просто какими-то... Вот! Домострой мне устраивают. Да еще и его, - Галя обиженно наклонилась к Павлу, - приставляют.
   - Я их понимаю, - "карлсон" одобрительно покачал головой.
   - И напрасно! - Галя запальчиво развернулась в его сторону. - Я взрослая, и сама теперь могу за себя отвечать. Они меня все время с сосунками знакомят, а мне с ними не интересно. Они же только в Интернете сильны, даже книжек не читают. Вот вы, Чехова, например, любите?
   - Люблю, - мужчина от неожиданности откинулся на спинку стула.
   - Вот! - она победоносно посмотрела на Павла. - Вы любите. А этим соплякам лишь бы игрушка сетевая была - в войнушку поиграть. Я одному попробовала рассказать... Помните рассказ про кучера и лошадь.
   - А... помню. Там извозчик рассказывал лошади...
   - Про тоску. Они даже не знают, что такое тоска? У них только скука бывает.
   Павел уже потерял нить происходящего. Одна надежда была, что Галина знает, что делает, и сама выберется из этого лабиринта, и его заодно вытащит. Погруженный в свои мысли, он не понял, что Галя наступила на ногу.
   - Я хочу, чтобы со мной разговаривали. Мне же все любопытно. А ни у кого времени нет. Только деньгами от меня откупаются. Вот вы. Чем вы занимаетесь?
   В ее глазах было столько неподдельного интереса, что клиент "поплыл".
   - Ну... у меня разные... Вообще-то, основной мой бизнес - недвижимость.
   - Замечательно! - Галя тут же сделала стойку. - Вот вы мне можете объяснить, что такое вторичное жилье? А то родичи все уши прожужжали отселением во вторичное жилье.
   Галя еще раз незаметно пнула Павла под столом. От этого он пришел в себя и вспомнил то, о чем она просила.
   - Простите. Я вас оставлю на несколько минут.
   Подходящий предлог на ходу не подвернулся, и Павел не стал ничего придумывать, а просто направился к выходу. Галя проследила за ним взглядом и наклонилась с заговорщицким видом к "карлсону".
   - У вас сигареты не будет?
   - Гоняют? - он понимающе улыбнулся и вынул серебряный портсигар.
   - Проходу не дают.
   - Вас, действительно, интересует недвижимость? - недоверие еще плескалось в его глазах.
   - Только мне нужно знать все до малейших подробностей, - Галя развеяла его последние сомнения, подвинувшись вместе со стулом и раскрыв ежедневник.
   - Это, - он хитро хмыкнул, - долгий разговор.
   - Тогда давайте, встретимся в другой обстановке, - Галя сделали вид, что не поняла его намека, убрала ежедневник и показала на эстраду, - где будет не так шумно, и вы мне все спокойно расскажете. Ой, - она как бы спохватилась, - меня Милой зовут, а вас?
   - Константин... Костя. Можно, просто Костя.
   - Как хорошо. Терпеть не могу отчества. Всем мужчинам кажется, что с отчеством они становятся интереснее. Глупости. Я думаю, что любой мужчина после 30 интересен. Особенно для молодой девушки. Правда? - Она не дала ему ответить и быстро погасила сигарету в пепельнице. - Если что, - это вы курили, договорились?
   Костя достал визитку и вписал в нее номер своего сотового телефона.
   - Через день я уеду в командировку.
   - Я завтра не могу, как не везет! - Галя не смогла скрыть своего разочарования.
   - Но через неделю, - Костя ласково похлопал по ее руке, - я буду ждать вашего звонка.
   - Ой, как хорошо! - она радостно захлопала в ладоши, но вдруг краем глаза увидела возвращающегося Павла и огорчилась. - А я не могу вам дать своего номера...
   Костя тоже заметил Павла и напрягся.
   - Как хорошо, что мы... - Галя подмигнула Косте и, не дав сесть Павлу, заявила, - пойдем домой, я устала.
   - Спасибо за приятный вечер, - Костя поднялся и поцеловал протянутую узкую ладонь с кровавыми ногтями.
   - До свиданья, - Галя взяла Павла под руку, и они залавировали между столиками.
   - Здесь полегче надо, - она сбавила темп. - Клиент пошел нервный, несдержанный, - можно и на летальный исход ненароком нарваться.
   - Жалко, я пожрать надеялся вкусно.
   - Ты чего? У меня карточка поддельная, с ней только войти можно. Но... сейчас мы в другое место отправимся.
   - Снова клубиться?
   - Не-а. Там тихо, слава Богу.
   - А мне показалось, что тебе джаз нравится.
   - Да я его терпеть не могу. Какофония на инструментах, - зло бросила она. -Лебедь, рак да щука! И все в разные стороны. Тоже мне, некоммерческое искусство. Безликое, раздрызганное, хаотичное. Я хочу чистой и ясной мелодии, чтобы наслаждаться, волноваться или отдыхать душой. А в джазе только насильничают и музыку корежат.
   - Не ругайся. Как улов? - поинтересовался он с сарказмом.
   - В сетях, - он укоризненно покачал головой. - Нечего меня упрекать. Занятие - не хуже других. На звонках сексуально озабоченных школьников в кризисном центре столько не заработаешь. Кстати, о телефоне доверия, могу много чего порассказать для твоей программы, я там одно время ночами дежурила. Да, чуть не забыла, нам надо прикупить тортик и пару носков.
   - Интересное сочетание.
   - Тортик в гости, носки - тебе, - Павел еще и не успел возмутиться. - Мне нравятся серые мужские носки. Они меня заводят. Отнесись к этому, как к необидному подарку, ладно? Обещаешь, что не станешь сердиться?
   Павел промычал что-то неопределенное. Не слишком приятно было сознавать, что женщина хочет поменять твои носки. Когда-то - еще до свадьбы - Ирина ему сказала, что семья распадается, если жене перестают нравиться носки мужа. Тогда - у него носками все кончилось, а здесь, получается то же самое, и, не начавшись, толком?
   Он не успел, как следует, додумать эту мысль и огорчиться по-настоящему. Они завернули в кондитерскую, а потом по дороге зашли в магазин. На витрине лежали носки любых расцветок, но - ни цен, ни размеров. Продавщицы занимались сами с собой, обсуждая что-то животрепещущее, и на просьбу о помощи никак не отреагировали. Галя гневно вывела Павла на улицу.
   - Они скоро разорятся!
   - Не злись, зачем ты им плохое желаешь?
   - Ничего подобного. Если эти "менеджеры по-русски" не способны помочь выбрать простые носки и лениво смотрят на покупателей, - магазин обречен. Это я тебе, как будущий психоаналитик, обещаю.
   Она никак не могла успокоиться, и все возмущалась и возмущалась. Даже темный подъезд старого облезлого дома не остудил ее пыла. Дверь было не заперта, но Галя все равно нажала на звонок. В светлом проеме тотчас показался красивый седой цыган. Павел подумал, что стоял за дверью и ждал их.
   - Заходи дорогая, - он смотрел только на Галю, - Что-то давно тебя не было. - Сильные пальцы с коротко стрижеными ногтями энергично сжали ладонь Павла. - Все в делах неправедных? Просто так заглянула или приспичило?
   - И не говори Василий. Приспичило. Совсем выдохлась, - она протянула ему тортик. - Я тебя не знакомлю с Павлом.
   Василий кивнул головой и, пропустив их в квартиру, накинул цепочку на дверь.
   - Знакомить будешь с мужем, - добрая улыбка обнажила морщины. - Потом, когда приручится. А пока подлатаю тебя, - он повернулся к Павлу. - Заходи, дорогой, располагайся, я чай заварю.
   Павел с изумлением рассматривал странную квартиру. Он не смог заметить даже наличие плинтуса, - так все было заставлено книжными полками с большими альбомами и журналами, скульптурами, картинами, пустыми подрамниками и ведрами с глиной. Еще больше удивили зеркала. Они заполняли все свободное от картин пространство, и Павел, отворачиваясь от одного, тут же натыкался на другое свое отражение, пока не заметил Галю, которая колдовала над темной фигурой. Она поглаживала руками по шершавым плечам женской обнаженной скульптуры. Ее лицо смутно напоминало лицо самой Гали.
   - Похожа?
   Она мгновенно побросала одежду на пол и кокетливо присела рядом. Павел совершенно смутился. В этот момент в комнату вошел хозяин с подносом, на котором дымился чайник.
   - А, уже готова? Молодец, - он подал ей руку и помог подняться, потом обернулся к Павлу. - Пей, дорогой, чай, пока он горячий.
   Павел, широко раскрыв глаза, наблюдал за тем, как цыган укладывал Галю вниз головой на высокий узкий стол массажиста. Потом он быстро принялся тереть ладони друг об друга, разогревая их. Павел почувствовал себя обманутым лишним. Почему Галя не предупредила его о том, что они идут к массажисту? Пока он соображал, как стоит поступить, цыган стал наносить на обнаженное галино тело розоватую краску.
   - А это зачем? - Только и смог спросить у хозяина Павел.
   - Лечу. Болит душа - болит и тело. Лечу тело - успокаивается душа.
   - А краски зачем? - Глупее ситуацию было трудно придумать. Зима, ночь за окном, а тут... боди-артом занимаются.
   - Ты скульптуру видел? - цыган кивнул в угол. - Она сама лепила, чтобы отдавать ей свои проблемы.
   - Скульптуре? - Павел еле сдержаться, чтобы не расхохотаться.
   - А чего ты удивляешься? Это... ну... Пигмалион, только наоборот, как у Оскара Уайльда. Когда человек работает с фигурой, он ей передает часть самого себя. Это не магия, это вопрос веры. Если ты поверишь, что она будет страдать вместо тебя, - она будет страдать.
   - И стареть? - Павел уже перевел дух и мог себе позволить иронию
   - Почему бы нет? Хочешь сам попробовать? - Василий указал ему на ведро с глиной.
   - Нет, - Павел покачал головой, - мне еще болеть не в тягость.
   - Смотри, не опоздай.
   Цыган отвернулся от Павла, потеряв интерес, и углубился в работу. Спина постепенно стала покрываться красками, и через некоторое время уже можно было рассмотреть растущую из левой пятки березку. Потом Галя встала, и художник продолжил картину уже на ее животе. Павел заворожено следил за его руками, которые бережно - без кистей - наносили краски.
   Березка, перегнувшись через плечи, спустилась на грудь тонкими ветками с сережками и яркими молодыми листочками. В многочисленных зеркалах отразилось окутанное голубым воздушным облаком гибкое деревце. Павел даже забыл, что березка нанесена на женское тело, - так хороша была эта живая картина.
   - Теперь любуйся!
   Цыган вытер цветастой тряпкой руки и разлил по чашкам чай. Остывшая жидкость не понравилась. Он отодвинул поднос, достал водку и молча плеснул себе и Павлу. Так же молча, они пили водку, закусывали шоколадным тортом и любовались Галей. Галей совершенно нереальной, неземной красоты, - прежней и незнакомой.
   Она тоже внимательно всматривалась в зеркала. Всматривалась в свои мерцающие отражения серьезно, без улыбки. Ее движения были свободными и раскованными. Казалось, что она не нарисованное дерево, а настоящее. Гибкое, послушное ветру, и в тоже время сильное и живое.
   Постепенно ее мысли сосредоточились на красочном слое. Она перестала ощущать тело, но физически чувствовала, как ветер сдувает с нее шелуху буден. Как опадает ненужным чехлом раздражение и обида. Солнце заиграло в ее листьях, и горячий сок побежал, устремился к веткам. По ее лицу текли светлые слезы и оставляли мокрые полоски на цветном фоне.
   - Плачь, Галя! Плачь громче! - подбодрил ее Василий.
   И Галя разрыдалась, выбрасывая вперед руки, и закружилась в каком-то странном древнем танце. Если бы только она могла рассказать о старинном хороводе, внутри которого сейчас находилась, то вряд ли ей хватило бы слов.
   Давняя - из седой старины - память бросила ее в глухой дремучий лес. Надвигавшаяся ночь пугала одиночеством. Высокие сосны окружали ее, а страшные грозные елки не выпускали из своей чащи. Березка высматривала в небе птиц, ища у них подмоги. Но птицы летали где-то в степных просторах, и ей оставалось самой бороться за жизнь.
   Вокруг были только темные деревья, уходящие ввысь, и колючая негостеприимная малина. Березку оглушила лесная тишина, страх, вечерний холод и прелый запах прошлогодних листьев. Но вот они зашуршали, и тонкий ствол согрело теплое дыхание оленихи. Мягкие губы захватили молодую кору, но шершавый язык только обжег дрожащие белые полоски. Олениха махнула белым хвостиком, приглашая за собой - к воле. И березка нагнулась, чтобы проскользнуть сквозь недобрые елки. Замелькало редколесье, стали слышны птицы.
   Галя вышла к старенькому покосившемуся домику на окраине города. На крылечке стояла мама и протягивала ей большой глиняный кувшин. Галя, захлебываясь, пила студеную колодезную воду, и ее зубы сводило от холода...
   Василий поднял Галю, упавшую на пол, перенес ее на диван, и накрыл большим верблюжьим пледом. Потом до утра он рассказывал Павлу, как по-разному люди реагируют на такое освобождение от своих болей и страхов. Как рыдают, смеются, катаются по полу, могут ругаться последними словами, петь странные песни. И просветляться.
   - Душе красота нужна не меньше любви или Бога. Хотя, по-моему, это одно и тоже.
   Павел слушал ровный спокойный голос пожилого цыгана и проникался его стран­ной правдой. Для этого стихийного пантеиста душа была связью прошлого с будущим, живого с неживым, тела с духом. Особая духовная нить - непрерывная и невидимая.
   - Точно так же, - Павел заворожено следил за пояснениями цыгана, - как претензии спортсмена определяются волей, мастерством и мнением судей, что выражается в призовых местах - доступной глазу оценке... Понятно?
   - Не-а...
   - Ну и не надо. Ты просто слушай. Так и душа заключается в биооболочку в видимом - прожи­той жизни. А каждая мысль в этом нашем существовании имеет материальную, но невидимую глазу форму - мыслеформу. И необходимо опасаться посылать плохие мысли, - вернутся бумеран­гом в виде болезней и несчастий, ибо мы сами строим свою судьбу из подручного материала. Желания и возможности лишь в малой степени оперируют материаль­ными предметами. И нам только кажется, что мы строим дом, чистим картошку, смотрит телевизор, целуемся... Хотя больше ничего и не происходит.
   - Глаз твой глаз! - Крепкие руки развернули голову Павла к зеркальной стене. - Попробуй, выйди за пределы спортивных эмоций - догнать и пе­регнать! - и посмотри на мир настоящий, подлинный, где видимость - лишь одно из состояний. Интуиция и прозрение - не самый плохой способ познания мира. И каждый человек может надеяться, что сумеет когда-нибудь ответить на все свои главные вопросы. Мир булгаковской мистики - мир подлинный. Он возможен во времена страшного духовного напряже­ния колоссальных людских масс, пришедших в движение в результате исторических катаклизмов.
   Павел перестал ощущать себя в пространстве комнаты. Зеркала исчезли, и он остался совершенно один в темной бесконечности.
   Этого не может быть, потому что не может быть.
   Хотя реальность "не может быть" была гениально доказана лентой Мёбиуса.
   "В действительности все совершенно иначе, чем на самом деле", - грустно за­метил однажды самый знаменитый летчик - Антуан де Сент-Экзюпери. Только, к сожалению, это вовсе не шутка.
   Ведь, если моя жизнь - дефис между рождением и смертью, я буду стре­миться к улучшению материального положения, всеми силами увеличивая благосос­тояние: зарплата, дом, доходы от вложений, путешествия, удовольствия... И меня нельзя упрекнуть. Ни в чем. Какая уж духовность, - пожить бы вволю успеть?
   Духовное творчество разрушает эгоцентризм. Но в обществе потребления оно все равно делается фетишем, который потребляет истеблишмент. Становится пре­стижно посещать салоны, концертные залы, театральные премьеры, концептуаль­ные акции. Создается гигантская лицемерная ярмарка тщеславий: я славлю вас, вы - славите меня. И все довольны.
   Догматизм правит миром.
   Делай, как я.
   Думай, как я.
   Веруй, как я!
   Церковь, защищая свои догматы, объявляет всякое любопытство в свой адрес ересью. Она стремится заменить абсолютную веру и столкнуть ее с разумом. Од­нако, религия без доказательств мертва. Ибо личности нельзя запретить думать. И сомневаться.
   Это - великий путь познания. И человек давно уже шагает по этой колее. Мысль трудно усыпить запретами и красными флажками. Мы не волки, - обойдем.
   На дороге к самому себе ни церковь, ни наука, ни творчество, - не помеха. Все лишнее или отработанное ляжет в фундамент строительства собственного духа. Я - как часть Вселенной - и Вселенная - как общность Я - не допустят однобокого флюса. Мир нельзя открыть одним ключом творчества или науки, или религии. Этим можно только посеять смуту в душах, вражду в сердцах и угрызения совести в на­циональном сознании.
   О, мир!
   Как ты велик.
   И как Я - огромно.
   Спасибо тебе за то, что существую в нем!
   И душа моя вечна!
   И все страдания мои не бесцельны, ибо ведут к любви и пониманию.
   Себя надо строить.
   Свой разум завоевывать, потребности обуздать поначалу, а там и к мыслям можно приступить
   Все, что хочет исправить один человек в другом, ведет к противоречиям. Доста­точно вспомнить любой век, - все войны начинались с благими целями, и религиоз­ные и захватнические. И жрецы веры это, как правило, благословляли. С их благо­честивого согласия вырезались города и страдали народы, виновные лишь в инове­рии, "...самое примечательное проявление гуманизма, если видеть мир глазами Власти", - так жестко подвел итог христианского переустройства мира в 1949 году Николай Бердяев.
   Церковь пытается оккупировать любовь и милосердие, заявляя свой приоритет. Еще вспоминается любовь партии к народу. Какой-то от всего этого гнилостный запах идет.
   А подлинная душа растворяется в...
  
  
   30 глава
   Времена года, или
   Как войти в чужую ночь?
  
   В Москве хозяйничала зима. На утренней репетиции объявили о недельных гастролях. Администрация, видимо, решила, что обстановку необходимо разрядить и поменять выездной состав. Группа воодушевилась. Вечером спектакль прошел без привычных уже проблем, - накладок не произошло, и никто не выяснял отношения. Через день в самолете Даша впервые за много дней смогла заснуть без сновидений.
   В этот город можно было попасть только случайно. Прилететь на гастроли и обосноваться в номере на десятом этаже с видом на реку. Потом в суете обживаться на новой сцене. После спектакля Даша поднялась на свой этаж. Впереди у нее был целый день, - отоспаться, побегать по магазинам, посмотреть новые места.
   Она раскрыла окно в раннюю южную весну, и ее тут же обволокло ароматом цветущих абрикосовых деревьев. Господи! Да это же было в детстве! Запах этот, состояние приподнятости и ожидания перемен. Тогда вера в обещания юности была истовей, хотя надежда на благополучную судьбу нуждалась в определениях и уточнениях. Теперь, когда Даша выросла и стала бояться дорог и машин (это только в детстве автомобиль - друг), стало ясно, что лень так бесконечна, а случай так избирателен, редок и ненадежен.
   Она удивилась, что совсем забыла, как начинается весна? Не сводки погоды и календарь, но запахи, чувства, память... Куда-то пропал слух. Даша подошла выглянула из окна и задохнулась от нереальной картины: черная южная ночь, абрикосовый дурман, мерцающий огнями большой спящий город, темная вода, пустое оглохшее небо и привычное одиночество луны, ввинченной в это голое небо. Она долго смотрела на нее, не моргая, и вспоминала серебряную дорожку и волчьи песни. Недоверие к лунной печали постепенно растаяло, тем более, что и луна скрылась за облаками, оставив после себя яркую, но такую же одинокую звезду.
   Стало обидно оттого, что она никогда не узнает имя этой звезды. А ведь ясно, что от нее зависели судьбы и счастье, события и надежды неисчислимых поколений. Но для Даши существовал только ее блеск - мифическое подтверждение космического статуса. Она долго смотрел вверх. Какие-то мысли возникали, что-то забытое, важное пробивалось сквозь пелену памяти, разрывая панцирь показного благоденствия.
   Даша остро ощутила в этот миг свое женское начало, которому было трудно понять то, что нельзя почувствовать. Она давно избегала самого чувства. Жизнь заставляла следовать ее законам, и удобства ради Даша им следовала. Следовала долго. Сомнения в том, что это законы - изредка посещали ее, и, надо сказать, сомневалась она основательно. Только не знала, как относиться к феномену человека? Что такое человек? Она часто спрашивала себя об этом и не находила ответа. И, хотя в данном положении находилось все человечество, которое уже отчаялось постичь самое себя, - каждый в меру выпитого с удовольствием рассуждал на эту тему.
   Теперь она понимала, что в человеке ее меньше всего интересовала новая информация, для нее это не имело никакого значения. Что могло изменить знание количества лейкоцитов, особенностей строения хромосомов или молекулы ДНК? Найти информацию сегодня легче, чем вчера. Но в человеке надо искать другое, и это не было записано ни в каких формулах. Способность понять, почувствовать - самая дорогая. Только это стоило ценить и любить. Главное, чтобы не было ненависти. Даша бежала от ненависти. А ее было много вокруг. Жить хотелось, - ненависть мешала. Мешала всем, и Даша не исключение. Она повторяла путь, которым шли многие, - сначала бежала к человеку, теперь продиралась к себе...
   А звезда смотрела из своего невообразимого простора на ее земное бытие бесстрастно и величественно, как когда-то луна. "Неужели жизнь вся моя - суета?" - Мелькнула горькая мысль. Чужой холодный блеск укорял. От долгого неестественного положения заныла шея, но уйти от окна оказалось невозможно.
   Внизу на перекрестке всю ночь перемигивались светофоры. Даша подумала, что к ним можно относиться, как к живым, ведь они ближе к людям, чем звезды. Может быть, просто так было удобнее думать? Светофоры - были представителями города. Они - для человека. Дашины светофоры были ласковыми. Наверное, они себя представляли призванными выводить заблудшие души из потемок. Мигая, приглашали выйти из гостиницы и разделить бесконечность с ними и со звездой. Стать частицей этой ночи. Желтый менял зеленый, потом загорался красный, и все начиналось сначала.
   - Выйти! Выйди к нам! Посмотри, какая ночь! - зазывали разноцветные глаза.
   Но выходить она не стала, почувствовала, что этого делать не следует. Такая ночь - совершенство. И она - чужая. Да и умеет ли Даша ходить бесшумно по чужим улицам?
   Звезда постепенно растворялась в безграничности уходящей ночи. Возвращался слух. В просыпающемся городе закаркали одиночные вороны. В глубине зашевелился ленивый вопрос: "А что же чайки?" Наверное, сначала просыпались вороны, и уже потом они будили чаек. На западе все было синим, только полоска огней отделяла небо от воды. На востоке нежно-розовое сияние уже отражалось в спокойной глади реки. Хрипло пробовали голоса воробьи, просыпались собачники и автомобили.
   Зачинался день. Утро умывалось поливальными машинами. Город потягивался редкими пробежками автобусов, сонно раскачивался "усами" троллейбусов, лениво шевелился начинающими зеленеть кронами деревьев.
   Ноги ощутили холод. Даше захотелось прижаться к батарее и плотнее запахнуть одеяло. Но одеваться не следовало, - это тоже входило в ритуал уходящей ночи. Исчезая навсегда, она оставляла после себя дрожь утренней прохлады. Теперь можно было лечь спать.
   Даша пожелала себе доброты и счастья. С этой ночью она была рядом и засыпала, оставляя начинающийся день в одиночестве. "Спокойной ночи! - мысли тоже вяло успокаивались. - Как же хочется пожелать и в собственной жизни такую ночь, когда станет понятно, что ее не показывают, а дарят. И тогда она сама без посредников возьмет к себе"...
   В Москве по-прежнему хозяйничала зима. И чужая весна отодвинулась, превратилась в призрачный мираж. Удивительные ощущения, пережитые на рассвете в ласковом южном городе, казались нереальными и даже раздражали своей романтичностью. Все, отчего она хотела убежать, снова возвратилось...
   Даша чувствовала, что растворяется в природе. Тело перестало ощущаться. Туманный густой воздух клубился вокруг и дурманил запахом сладковатой прели. Из глубины этого вязкого марева едва слышался голос.
   - Состояние мытарства предстоит испытать каждой душе, пока на небесных весах в загробном мире будет взвешиваться прожитая жизнь. Для праведных душ этот экзамен закончится на сороковой день. Остальным придется уповать на близких, которые еще могут их отмолить, иначе - маяться до Страшного суда. Ведь душа не может сама измениться. Но любые муки конечны. И никакие чувства не длятся вечно. Надо разрешить себе любые. Запретных нет. Молись каждый день своему эгоизму.
   Морока, морока, зайди с любого бока, с севера, с юга, с запада с востока. Заморочь голову, отведи глаза четыре раза. Сделай так, чтобы раба Дарья видела и не видала, слышала и не слыхала, моим речам внимала и ни черта б не понимала. Смотри, раба, на закат каждый лень. Научись растворять в нем зло. Встречай закат, и вместе с ним разжигай добро, наполняй им душу. Перестать жить воспоминаниями. Они начинают править тобой. Что прошло - то прошло, отпусти. Пусть в душе сначала воцарится пустота. Потом постепенно она станет заполняться новой жизнью. Попробуй. Надо понять, что заполнить ее в твоих силах. Выбери то, что тебе больше нравится и следуй этому. Можно испытать одержимость идеей - технической или художественной, влюбиться или поселить в душе Бога. Главное - победи своих драконов. Не сопротивляйся утру, - дай дорогу страсти!..
   Даша шла по малолюдным из-за мороза улицам и злилась. Она не понимала себя. Не понимала своего похода в магический салон. Хотя, нет, конечно, понимала. Просто, устала от постоянного морального и физического напряжения. Спектакль, казалось, выпивал ее душу. Он присутствовал во всем. Проходя мимо витрин, Даша натыкалась на маски, они мерещились за каждым окном. Обычные манекены при взгляде на них, начинали меняться, извиваться, обрастать новыми личинами. Даша чувствовала, что находится на той узкой грани, за которой маячит пропасть. Она считала дни до окончания договора.
   Некоторые исполнители мучались от всяких сыпей и воспалений. Все старались скрыть возникающие проблемы со здоровьем, но никуда нельзя было спрятать частые нервные срывы за кулисами, истерики и скандалы. Еще вчера нормальные девчонки стали вести себя, как разнузданные мартовские кошки. Парни все время норовили "выяснить отношения".
   Она от отчаяния вошла в первый, попавшийся на пути, салон. Реклама обещала избавление от всего и всех. И Даша открыла дверь. Запахи и мистический сумрак пригвоздили ее. Дальнейшее она осознавала смутно, но от морозного холода стала приходить в себя и ужаснулась содеянному. Мало ей было бесовства на сцене, - она его еще и в мятущуюся душу впустила! Даша судорожно стала искать глазами церковь. Ей было все равно, - сгодился бы и полуразрушенный в строительных лесах храм. Ноги сами несли ее по незнакомым переулкам, - просто постоять рядом с намолеными стенами.
   Невероятно, как много человек не знает и не понимает. Чем больше рассуждений на эту тему, тем трагичней выводы. Трагично и смешно становится, когда попадаешь в руки какой-нибудь Гюзель, которая обещает исправить прошлое и застолбить будущее. А на деле оказывается, что дамочке просто надоело мыть подъезды и, начитавшись доступных пособий, новоявленная "потомственная" лекарка предложит за немалую мзду излечить страждущих. Ей любая карма нипочем! Хвори от одного вида колец, которыми увешаны ее персты, сбегут "туда, не зная куда" на ПМЖ - постоянное место жительства.
   Вот и готова машина времени. А физики-перестраховщики что-то там лепечут о времени, которое вспять не ходит. У них, видите ли, прошлое необратимо. Законники. А лекарка-то запросто туда сгоняет, ладошкой помашет, - и будь здоров, не кашляй! - согласно оплате за услуги! Чем больше заплатил, тем дольше - не кашляй.
   Фантастика, да и только! Неужели Он спокойно к этому относится? Конечно, можно быть уверенным, что Ему до нас - мелюзги - и дела нет, вот еще - каждым дураком заниматься? Церковники убеждают, что болезнь - кара божия. А лекарка - она богоборец получается! Не страшится вмешиваться в божий промысел. Или кара не для всех? Исповедался или индульгенцию подороже купил и - свободен?
   - Ах ты, Гюзель предприимчивая... Не все же церкви на наших страхах зарабатывать? Пора и делиться. Он велел.
   Даша прислонилась к облезлой кладке старой церковной стены и закрыла глаза.
   - Бог состоит из множества человеческих душ. А человек лишь часть этого безмерного и неохватного - Бог. Наша жизнь без Него невозможна, но и Его без нас нет. Он состоит из бесчисленного множества нас. Мы - единое целое. Поэтому, когда мы говорим о наказании, - это наше собственное наказание. Так целое наказывает часть. И часть взыскует к целому. Наше существование нерасторжимо во времени и пространстве.
   Целое - огромное высоко-организованное Вече.
   Это и есть - Любовь, Вечность, Бессмертие.
   Я - это земля, воздух, вода.
   Я - это они.
   Они - это я.
   И все это - Бог.
  
  
   31 глава
   Картина жизни
  
   Галя переходила от полотна к полотну и потихоньку зверела. Все эти черные пятна и квадраты, все эти "вибрации мысли художника", выраженные в бесконечных "напряжениях духовной атмосферы", "мыслеформах", привели ее в состояние еле сдерживаемого гнева.
   - Чушь собачья! - разгорячилась она. - Так малевать и я могу.
   - Так могут все, только не у всех это покупают и считают произведениями искусства.
   - До какой же дури может дойти человек? Удалось заморочить голову одному денежному идиоту. А тот, чтобы не прослыть полным козлом, впарил потом эту мазню миру. Неужели никто не видит, что король - голый? - Галя никак не могла успокоиться.
   - Думаю, что видят. Только, кто же им позволит заикнуться об этом, если уже заплачены миллионы?
   - Им хорошо. Они смогли поиздеваться над другими, оставаясь самими собой. А мы теперь вынуждены подлаживаться под чужие вкусы, чтобы не прослыть неучами. Такая вот философия.
   - Я согласен с тобой, - Павел обнял Галю за плечи. - Какое же это счастье, - быть самим собой!
   - Только заметь, эту роскошь себе могут позволить лишь москвичи.
   - Почему же? - опешил Павел.
   - Да потому, что у вас есть все. И вы привыкли жировать. Попробовали бы покрутиться в провинции?
   - Знаешь, ты мне напоминаешь белого, который упрекает негра в расизме.
   - Вот еще? - разозлилась Галя.
   - Интересно, кому это выгодно, внушать всей стране, что Москва - враг? Этот город - не русское гетто, здесь начинается будущее. И твое в том числе. И он открыт для новых идей.
   - Он заманивает перспективами.
   - Любой большой город, тем более столица, заманивает перспективами. И это хорошо, это правильно.
   - Хороши правила! Для москвичей одни, для приезжих - другие.
   - На море отдыхающие ведут себя примерно так же, только уровень претензий несколько сглажен. Пошли отсюда, - Павел окинул взглядом громоздящиеся "художественные ценности", - пока не перегрызлись.
   Вид полотен, на которых пестрели бесконечные точки, запятые, неумело разрисованные приблизительные человеческие фигуры, вызывал странную агрессию. Галя и на улице размахивала руками и продолжала громко возмущаться. А Павел внутренне радовался тому, что ее неразвитый художественный вкус полностью совпадал с его ощущениями. И тут изощренное знание истории мировой культуры могло и посторониться.
   Чтобы отвлечь Галю, он принялся рассказывать о своей новой программе. Она постепенно отвлеклась от художественных переживаний и живо включилась в обсуждение технических проблем продвижения проекта. По ее мнению, Павел поступал неправильно. Надо было сначала составить подробный план, наметить очередность действий и последовательно выполнять все пункты. Тогда и неожиданностей было бы меньше, и зависимость от обстоятельств не вырастала бы в неразрешимые ситуации.
   Павел соглашался, но соглашался вяло, по инерции.
   - Тебе надо научиться концентрироваться на чувстве внутренней свободы от конечного результата. Твоя зависимость видна на километр.
   - Но мне же действительно необходим конечный результат!
   - А ты этого не показывай. От тебя пахнет напряженностью, кому нужен такой партнер?
   Павел вынужден был согласиться, что его мысли постоянно заняты только проектом.
   - Странный ты, хочешь помочь другим найти женщину, а сам ищешь только приключения на свою голову. Надо сказать себе, что эта передача должна существовать, и заняться чем-то другим.
   - Как другим? Каким другим?
   - Мной, например. Тебе, вообще, надо изменить прежнюю закономерность, связанную с бессознательным страхом провала. Ты уже заранее готов уступить. Все твои проблемы от внутреннего ощущения вины. Давай сходим в церковь. Поставим свечки всем святым. Ты искренне попросишь прощения у всех, кого сможешь вспомнить и сам всех простишь. У тебя за плечами - полжизни черновиков. Надо, наконец, научиться жить набело. Не обещаю, что сразу станешь счастливым, тем более, что мы - женщины - счастливых не любим. Нас медом не корми - дай пожалеть... - Гале очень хотелось произнести "убогого", но она пощадила самолюбие Павла. - Знаешь, если бы я встретила настоящую любовь, - на любой Эверест бы полезла!
   Павел слушал ее правильные слова и начинал потихоньку сатанеть. Ему сейчас совсем не нужны были ее психологические советы. "Ты лучше помоги мне материально", - хотелось заорать, но он только молча кивал головой и угрюмо смотрел под ноги. Он и без нее знал, что надо научиться любить себя, принимать со всеми недостатками, отбросить зацикленность на собственных неудачах. Для этого не нужно было быть психоаналитиком, - обычный способ умного человека жить, не завидуя другим. Вся проблема была в том, как именно "возлюбить" себя? Что необходимо было изменить, а, главное, как это практически сделать?
   Галя что-то горячо говорила про выбранную цель, про формирование успешного поведения, про внушение обязательной победы, а ему хотелось просто плыть по течению и не делать резких движений. Тем более, что он знал немало случаев, когда профессионалы от психиатрии внушали несчастным больным собственные установки и ложные воспоминания. Чужая правда - ложная правда. Он физически ощущал усталые измотанные нервы, как натянутые расстроенные струны, - звуки издают, а согласия нет. Не к месту вспомнилась оговорка жены: "Когда денег было меньше, я умела ценить радость".
   На язык предательски вползла горечь изжоги. "Стоит только подумать про деньги, как организм начинает бунтовать", - невесело подумал он. Внезапно его пронзила странная мысль о том, что предсказуемость - не самое хорошее достижение человечества. Обязательно должна быть неудовлетворенность настоящим, иначе будущее приобретет унылые краски. И, к тому же, исчезает перспектива, - линия горизонта становится транспортной артерией. Скука.
   Дома Павел никак не мог согреться, Он пил горячий чай и только обжигался, а желанное тепло не приходило. Он закутался в одеяло, свернулся на диване и включил "Новости". Через несколько минут он почувствовал, что замерз еще больше от всех этих дилеров, менеджеров и драйверов. "Но деньги все равно должны быть! - он прислушался к себе. Мысль о деньгах, как ни странно, запустила внутренние резервы, и тепло стало распространяться по телу. - Обязательно должны. И в больших количествах, настолько больших, чтобы о них не думать. Надо научиться из своих поражений сотворять победы, хотя русский человек всю свою многострадальную историю всегда поступает наоборот"...
   Тусклое солнце испуганно затаилось между простыми рамами, на которые Павел смотрел, не отрываясь. Ирина крепко вцепилась в его за руку и еле сдерживала слезы. Они медленно переходили от картины к картине и останавливались, потрясенные простотой и мощью маленьких живописных полотен посмертной выставки художника Петра Белова. Театральные эскизы и станковая живопись - обычный набор для любого сценографического вернисажа. Вся разница была в том, что было в этой станковой живописи. С каждой картины на зрителя смотрела история собственного духа художника, равная истории государства. Автор выстрадал свои создания, и смог на уровне высокой образности выразить трагедию времени через себя. Потрясала именно соразмерность глобальной человеческой катастрофы с художественным решением.
   Три года с 1985 по 1988 он писал историю. И делал это от лица художника. Он понимал ее соотношением красок и сюжетов, но как соединение обыденного и невероятного. Болезненные видения Босха уступили место предельно конкретным и знакомым вещам: коробке папирос, сохнущему белью, полынье, удостоверению личности, курительной трубке, песочным часам... Только масштабы этих - таких знакомых, простых и мирных вещей - Белов сравнил с масштабом человеческих судеб.
   И тогда... выстраивалась длинная людская очередь вдоль колючей проволоки, и очередь эта была на вход в надорванную пачку папирос. Такой вот "Беломорканал". Никакой охраны или конвоя - люди добровольно вливаются в коробку с перевернутой надписью "Минздрав предупреждает, что курение опасно для вашего здоровья". И куда-то в ненаписанное небо с коричневой земли глядится карта того самого канала на папиросной коробке, который предстоит построить этим людям. Такой взгляд художника на недавнее прошлое мог бы выглядеть чрезвычайно забавным и оригинальным, если бы не было так страшно.
   На длинных веревках - белые простыни - "Небо Москвы". Прямо над крышами домов, среди которых и высотки, и хрущобы, полощется выстиранное белье. Во всех этих домах не осталось грязного белья, в нем нельзя покопаться: все кипельное, все - на виду. Только совершенно нет неба - лишь одинаковые выстиранные простыни. Дома - разные, а вид один - полное единообразие, словно оттертая память.
   На следующей картине - замершая река, а в ней - "Проталина. Булгаков". В верхнем углу - кусочек чернеющей опушки леса. Пустынное белое безмолвие. Никого и ничего. А напротив - в левом углу - вымоина. В ней несколько клочков бумаги: листок с текстом, чей-то лоб на фото и портрет темноволосого мужчины с легким прищуром. Он смотрит почти на тебя, но взгляд поймать не получается. Еще немного и лед затянет проталину, и этот взгляд - сам в себя, и кокетливую бабочку-галстук, и морщинки на лбу, и V главу...
   А вот на картоне стоит человек. У него в руках фотография и большая малярная кисть, рядом - ведра с разноцветными красками. Мужчина стоит на портрете "Великого Ленина". Он почти готов, осталось записать правое ухо и скулу. А Ленин, как живой, - смотрит, чуть нахмурясь, прямо в грядущее. И поймать его взгляд нельзя. Вроде бы и на тебя глядит Ильич, а присмотришься - мимо, нет тебе места в его думках о будущем. Все правильно, вождь мыслил глобально, что ему до таких частностей, как отдельная человеческая судьба, - тьфу! - для мировой революции и господства неутоленной жажды власти.
   Эта власть возвела повсюду высокие стены - где "железный занавес", где банальный кирпич. А его можно замазать цементом, чтоб уж наверняка, с гарантией. Охота? - круши головой. Из одной такой стены выламывается седой человек - "Пастернак". Выступающая щетина подчеркивает острые черные глаза. И опять нельзя поймать взгляд, в нем понимание и надежда. А рука указывает на ведро с раствором, мастерок и газету "Правда" с фотографией Хрущева - всю в цементных кляксах. Подлинное величие нельзя замуровать. Правда "Правды" в том, что никакая кирпичная кладка и никакой цемент не в состоянии спрятать от людей величие поэзии.
   Нельзя было не заметить, что у Белова к стене особое отношение. Даже, собственно, не к самой стене, а к пониманию стены, как явления. Человек прислоняется к стене, когда ищет опору, не случайно женщины любят повторять нехитрое правило спокойной жизни - "жить, как за каменной стеной". Для художника в определенных жизненных обстоятельствах стена могла стать Голгофой, эшафотом, некрологом.
   Так, рядом с тюремной парашей стоит немолодой человек. Голый. Худой. Его тело - изможденное и какое-то бестелесное - заканчивается на уровне груди, там, где рядом на стене остались следы пуль - две облупившиеся дырочки. Дальше, то есть выше, тело продлено фотографией на удостоверении - горделивое лицо и кокетливая бабочка - принадлежность к художественному цеху. Жуткий контраст - благополучия и ужаса. И, чтобы уж совсем исключить ошибку, художник заполняет само удостоверение N 2 - "Тов. Народный артист РСФСР Мейерхольд Вс. Эм. Работает в ГосТИМ в должности главн. реж. От 26 года. Действительно по 2 февраля 1940 года". Для тех, кому дорого имя создателя биомеханики, этот год - год, когда оборвалась жизнь художника - великого режиссера, замученного в застенках НКВД.
   На печати Белов поставил свою подпись, но... из 1986 года. Что хотел сказать этим автор, кроме удачно найденного места для автографа? Было полное ощущение того, что для него это, кроме обозначения дистанции, еще и определение своей собственной вины перед "Мейерхольдом", перед Мастером. Не прямой, но личной, человеческой.
   Вины за невозможность спасти и сохранить.
   Вины исторической, которую не может не чувствовать человек талантливый и совестливый.
   Вины, когда нельзя спрятаться - "не я это совершал - не мне отвечать". Может быть, именно поэтому, взгляд режиссера направлен прямо на смотрящего - зрителя. На Павла, на Ирину, на каждого, кто находился в зале. Это общая вина. И беда. И ответственность.
   Ответственность за себя.
   За свою семью.
   За свой род.
   За свою страну.
   За свою историю.
   За свою цивилизацию.
   Все это я - Павел. Все это имеет непосредственное ко мне отношение - я живу на этой Земле! А значит, несу ответственность за ее прошлое и будущее. Это мои проблемы. Я убежден, что каждый человек должен осознавать, что он несет ответственность за любое плохое - мысль ли это, слово или поступок. Не только за свое, но - за все.
   Холодно. В России всегда суровые зимы. Теперь, правда, они скорее странные, бывает, что снега выпадает мало и держится он недолго - мирное время. А в суровые годины зима хозяйничает с полной стервозностью. По снежному полю идут танки. А на них темным плотным потоком - люди с редкими винтовками и пулеметами. Танки разрезают этот людской поток, как трактор лесосеку. Но поток уплотняется с другой стороны... умелой рукой. В руке - курительная трубка - печально знаменитого хозяина, поодаль - обгоревшая спичка. Спичка лежит на людях. Их рассмотреть нельзя, а остаток выструганной палочки - вот он, почти танк по размерам. Крепкие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями выглядывают из рукава темно-зеленого френча с простой медной пуговицей у верхней кромки картины.
   Внимательно глядя на эту пуговицу, понимаешь, что все происходит на огромном столе, на котором большая холеная рука играет в войну. Там, где она "прошла" по полю, остались лежать тела солдат, на белом - красные пятна. На руке тоже - то ли кровь, то ли блики солнца. И подталкивает энергичный игрок безымянное солдатское поголовье на вражеские танки. И нет выбора - или под танк, или под руку. Игрушечная война с настоящей кровью - собственный кукольный настольный театр с живыми людьми. Замечательное развлечение для "отца народов" в "41-м году".
   Потом снег растает, и наступит весна. И на том поле вырастут "Одуванчики". Много-много. На желто-зеленом - белые пушистые головки до горизонта. А в каждом шарике - портрет. И тень от высоких хромовых сапог. Жизнь человека, что седой одуванчик - смешной аэродром невесомых зонтиков. Хочешь - дунь, хочешь - топчи. Твоя власть - ты и Хозяин.
   И вокруг тоже твое: играй, где пожелаешь, - на столе, на земле, на чужой жизни... Хозяин всего. Даже времени. Хотя оно - ничье, да только смотря для кого? Для усача, который пристально смотрит, как из узкой талии "Песочных часов" падает очередная - еще живая - голова, время - его собственное, потому что, пока голова долетит до дня, она станет черепом. Каждый миг - чья-то жизнь, их уже целая кучка набралась в прозрачной колбе. Как символ власти бесстрастного и беспощадного обладателя усов...
   Черный фон подавляет, особенно неприятно, что на одном зрачке - том, который ближе в часам (хотя само лицо не "помещается" в рамку картины), горит яркий блик, словно вспышка фотокамеры. Все фиксирует, ничего не забывает коварный грузин.
   Художник тоже ничего не забыл. Тем более перед собственным уходом... Из светлой дымки церковного кладбища "проступают" силуэты "Родителей": мать с робкой улыбкой и отец - раскинув руки. Чуть отойдешь, и растворится поминальный портрет, и увидишь старые покосившиеся кресты на бесчисленных могилах...
   Иной крест из полосок старых "Известий" со Сталиным и "Указом о награждении" орденами и медалями остался на старом оконном стекле - военная примета. Там, в "Сумерках. Портрет брата" проявляется синей бестелесной памятью - тенью дорогого лица перед горящей свечой, старыми очками с круглыми металлическими дужками и давним письмом из 42 года: "Дорогой мой, сынуля, как живешь, как питаешься. Напиши..." Наверное, он теперь уже сам рассказал матери, какую кашу ел солдатом на той последней, как все надеялись, войне...
   Она давно закончилась по официальным сводкам, только существует великий закон живых - война считается законченной тогда, когда похоронен последний ее солдат. Как же так получается, мы снова воевали и скорее всего навеки вечные зачехлить оружие нам никогда не удастся, а та война все бередит, все что-то открывает, и солдатушки-ребятушки так и лежат там, где их достала пуля, а не на пути похоронной бригады, чтобы...
   Чтобы обозначить последнее место, куда могли бы еще прийти сыновья на поклон - передать последний привет от недождавшихся женщин. Простите их - безвестные защитники, они ходили плакать на другие могилы и до последнего вздоха надеялись, что их дорогие мальчики вернуться... Сначала искали по газетным строкам, - только газетам было не до людей, - потом они искали между строк...
   Времена менялись, а газеты, по-прежнему, не замечали человека, даже если он был совсем рядом. Три бумаги на столе: газета, на ней - личный листок по учету кадров, а сверху - раскрытый паспорт с фотографией. И чей-то палец с силой сжимает тюбик краски. От этого давления выливается чернильная струя и грязной кляксой заливает паспорт Белова, родившегося 17 октября 1929 года в Москве; русского, закончившего Школу-студию МХАТ и Московский Гос. институт им. Сурикова, художника-постановщика, который слабо владеет румынским языком, о чем и написал собственноручно...
   От внимательного зрителя не ускользнули еще две подробности: подпись в углу личного листка кадровой анкеты - "ИБС: острый Инфаркт миокарда, тер. Киселева" и дата на газете "Правда" - 7 ноября 1986 года, пятница. Все документ, и все - образ. Образ почти оборванной жизни, которую мчится спасать машина "скорой помощи", увозя в чернильную даль ночного города хозяина документов.
   А потом настанет утро, и придет другое время. И снова обрадуются люди - "Грачи прилетели". Они уже, по-хозяйски, расхаживают на льдине - плывут по весенней воде. А льдина уносит остатки рыбацкого пиршества: вскрытую банку хека, сигаретные бычки, спичечные коробки, пустую бутылку водки, сухари, рваный рубль, смятую "Правду" с нестареющим Брежневым - еще одна "правда". Освобождающаяся вода отражает перевернутые куранты на башне. Начинается новое время. Из темной глубины возникают Тарковский, Ахматова, Мандельштам, Николай II... Они поднимаются со дна к поверхности. Только уже ничего не увидят и не скажут - глаза закрыты, и рты плотно сжаты, лишь у Высоцкого рвется гневный крик - нигде нет ему покоя...
   Наступает время памяти... и по безымянному, от которого осталась только бирка с N 61287 на ноге. А внизу - огромная бесконечная звездная бездна в картине "Без названия".
   Белов поминал всех безвинно убиенных, сгинувших по лагерям и тюрьмам, загубленным водкой да нуждой, избоявшихся и изверившихся. Художник поставил им на снежном кладбище высокую свечу. Огонь ее - словно церковный купол с крестом - поднимается в высокое серое небо - "Вечный покой. Свеча".
   И на "Переяславле-Залесском. Плещеево озеро" озаряется тремя свечами-куполами, освещая путь одинокой лодки, и перекликается с факелом на другом берегу. А на приютившемся в темной воде острове темнеет на фоне ночного неба церковь "Покрова Нерли", и горит яркой свечой-памятью купол ее...
   На все это глядят, объятые ужасом, страдающие глаза женщины-жизни - "Глаза жены". Ее волосы - лес: березки, осины, орешник - густая непролазная чаща.
   Не пускает.
   Тропинки прячет.
   Дремучая беспросветная жизнь.
   Что может в такой жизни отдельный человек?
   Все или ничего. Он может просуществовать тихо и незаметно или подпаливать судьбу с разных сторон, чтобы чертям тошно было от одного понимания, что потом он заявится к ним в ад; или быть ни то ни се - громко чего-то желать и тихо ничего не делать... Мы повязаны общей судьбой планеты. Нас сделали предки, мы творим потомков. Таково условие существования человека.
   Как бы подтверждая это, у стены - все той же стены - замер сам художник в очках и белой рубашке. По виду - простой заурядный человек с внимательными глазами. А на стене висят карманные часы на длинной цепочке и отсчитывают прикнопленные на уровне головы мгновения-фотографии: малыш в кресле, детсадовский сорванец, школьник, студент, улыбающийся довольный молодой человек с приколотой в углу карточкой на документы, вот и сам - в полный рост, а следом... - фото в гробу... "Вся жизнь. Автопортрет".
   Такая вот автобиография.
   Коротко и бесстрашно. Бесстрашно, потому что прозрел будущее. Потому что повинился и рассказал о прошлом. О своем прошлом, которое история страны. По-разному можно жить. Итог у всех...
   ... на столе остались ключи, деньги, документы. Собственная рука с браслетом часов - время вышло - вертикально держит стопку белых листов. По чистому полю бумаги - следы и одинокая удаляющаяся фигура мужчины. "Без названия. (Уход)".
   Я держу свою жизнь.
   И свою судьбу.
   И свое после...
   Человек успел выполнить важную, самую главную задачу своей жизни - за неполные три последних года рассказал с помощью своего дара и искусства живописца о Родине и о себе.
   Успел рассказать.
   Честно.
   Горько.
   На грани образа и плаката.
   Исключая всяческое позерство, интеллигентский пафос и богемный эпатаж.
   И в этом образе, как на памятнике, выбит лик времени.
   От себя и через себя.
   Павел проснулся в слезах: "Господи! Почему усталость в 40 лет ощущается страшнее, чем в 60? Может, после 40 человеку трудно воспринимать что-то новое, наступает пресыщенность информацией и душевными муками?" Он долго смотрел в одну точку, не в силах перевести взгляд. В голове вертелась только одна мысль, и не мысль даже, а надежда на то, что там Петра Алексеевича Белова признали Мастером и даровали покой...
  
  
   32 глава
   Коробка памяти
  
   Даша перебирала старые бумаги, - давно уже надо было навести порядок в документах. На глаза ей попался простенький буклет давней выставки, на которую она попала случайно в один из приездов в Москву. Это выставка на долгие годы стала одним из самых сильных художественных впечатлений. Она бережно развернула буклет.
   Работал в Москве обычный сценограф - театральный художник. Ничего особенного в его жизни не происходило - оформлял спектакли в разных столичных театрах. Что-то получалось лучше, что-то хуже. Имя заработал негромкое, но достойное. Критика его вниманием не баловала, хотя коллеги уважали за профессионализм и безотказность. Потом инфаркт, после которого художник прожил немного - ровно столько, чтобы написать эти картины.
   И вот в апреле 1988 года в старом здании Дома актера на Тверской Даша попала на открытие выставки его работ. Она перелистывала пожелтевшие страницы буклета и заново переживала свое потрясение от увиденного. Душа наполнялась гордостью и горечью. Мучительно захотелось невозможного...
   ... вернуться назад - к истокам. В то спасительное время, когда человек не выделялся из природы, ощущал себя ее частью и не осознавал отдельности, инаковости, своего одиночества. Когда мысли и чувства были равны, и люди делали то, о чем думали. Когда земля была колыбелью, а не средой, которую надо покорять и заставлять работать на себя, но...
   Но в детство можно вернуться только двумя дорогами, - или лишиться рассудка, или впав в старческий маразм. И тогда разорванные веками связи восстанавливались. И человек мог слиться с природой. Но в тот же самый миг он переставал бы быть человеком. Потому что людьми нас делает восстание против отведенной роли, неосознанное или сознательное соперничество с Богом. Это трагическое противоречие ведет к разладу с самим собой и рождает новую мысль, научное открытие или великое искусство.
   Но настоящее творчество подвластно каждому человеку. Оно парит высоко над всем - великое, непостижимое и бессмертное - любовь. Она во всем. Во вне и внутри. И человек к ней приспособлен больше, чем все его окружение. Он научился мимикрировать. Наше естество выстрадало кусочек горькой радости трудной работой. Любовь, как награда, - мечта каждого. Всем хочется праздника, манны небесной. Но вечное бессмертие - удел не самой любви, но ее бесконечной муки. Стоит понять свою единичность, как мгновенно приходится признать невозможность жизни в настоящем счастье.
   Задумавшись, она не сразу поняла, что изменилось в комнате. Голос... Она вздрогнула и резко повернула голову к экрану телевизора. "Я... я... люблю этот голос. Я узнаю его в любой толпе. Я, действительно, узнаю его в любой толпе", - девчоночья любовь, восхищение, тайные надежды, ожидание чего-то необыкновенного... Все, что можно было сказать, сказали. Все, о чем можно было написать, написали. Комплименты раздавали, в любви объяснялись, неудачи - деликатно старались обходить. Черно-белые кадры старого фильма замелькали с ураганной скоростью.
   Даша рванула на себя створку шкафа и вытащила коробку с вырезками, фотографиями, пластинками. Вот "Идиот", вот - "Царь Федор Иоаннович". Было или не было это в ее жизни? Она вспоминала, как перечитывала все эти статьи, слушала записи, проигрывала спектакли в своем воображении, но что-то уходило. Это "что-то" было связано с пластикой, выражением глаз. А как бывало восхитительно следить за ним, смотреть в глаза, слышать голос, наблюдать его молчание и понимать, что часто его герой говорит одно, а думает о другом.
   Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Актер номер один. Кумир. Любимец публики. Он ценил время, осознавая его неповторимость. Может быть, потому часто в его ролях было так много детского, непосредственного, - он искал дорогу к своим персонажам в истоках - в их и своем детстве. И еще... "Актер - самая добрая профессия на земле. Актер бескорыстен, ибо несет добро и ничего больше". Неужели с этим можно было прожить? Даша всматривалась в кадры из фильмов и убеждалась, что добро он числил своей главной темой в искусстве. Это были не только слова. Это была выстраданная истина.
   Он сыграл доброго, беззащитного и одновременно сильного своей добротой Мышкина, когда Даша еще не родилась. Но изящные жесты тонких холеных рук, небрежные, ленивые интонации, чуть скептическую речь, какой-то излом, усложненность в "9 днях одного года" она могла наблюдать, когда смотрела этот фильм. И всякий раз удивлялась скрываемой добротой и детской непосредственностью. Сцену с флейтой из "Гамлета" она могла смотреть часами, точно так же, как и комичную борьбу Деточкина с ворами из "Берегись автомобиля".
   В каждой роли он был по-человечески жаден в своем любопытстве к людям, их душам и мыслям. В лучших своих фильмах и спектаклях Смоктуновский давал возможность следить за постижением духа. Его тянуло к характерности, к бытовой конкретизации, к той неопределенной определенности, когда вроде бы с персонажем и все ясно, и в то же время он - нечеткий, неоднозначный. Хотя бывали роли, когда играть было нечего. Когда нельзя было спрятаться за драматургом, париком, гримом, необычностью обстоятельств. Тогда он растягивал себя, как одеяло, на безликий персонаж. Таких героев у него было много, слишком много. Но кроме виртуозной техники, внешней детализации зритель скучал - не за что было зацепиться.
   Часто артиста нельзя было отделить от персонажа, и тогда цепляла острая жалость, как звенящая нота тишины, к человеку, живущему чужой - не своей - жизнью, как бы не пряталось это за ерничанием или шутовством. Он тонко чувствовал природу хорошего и плохого, добра и зла, и очень любил играть на грани, на острие ножа, делая образы объемными и драматичными. Он умел, может быть единственный из актеров, быть злым, ироничным, циничным, смешливым, серьезным, надменным и восхитительно обаятельным одновременно. В нем сочеталось всемогущество и нелепость.
   Голос его - негромкий, щемящий, странно ломающийся - создавал полифонию художественного мира автора. Он мог сорваться в крик - резко, надрывно, мог быть почти невесомым, сладостным. А памяти всплыло: "Ненасытная наша любовь". Даша снова услышала, как он произнес эти слова - печально, замедленно и удивленно - и увидела высокую траву, босоногую прелестную девчонку, робкого юношу... и их молодую жаркую радость от упоения друг другом.
   Даша горько улыбнулась, глядя на подборку последних фотографий. Казалось, возможности актера безграничны. Но он слишком много сыграл людей без будущего. Со снимков смотрел смертельно уставший, словно преодолевший длительный марафон, человек. Мелькали фильмы, лица, блистательные эпизоды, но пропало ощущение чуда, откровения. Смоктуновский доиграл своего ребенка до конца. Он, по-прежнему, был безукоризненен в филигранной отделанности ролей, но внутренне холоден и спокоен.
   Любимый артист. Ее взлелеянная мечта. Он прожил великую жизнь - от Моцарта до Сальери. Он взлетел к высотам Мышкина и Гамлета. И подробно и мучительно погружался в мрак и мерзость Иудушки Головлева и современных мафиози. Для него человек не начинался Богом и не заканчивался Дьяволом. Каждый миг его воцарения на подмостках или экране был мгновением, в котором сосредоточенно все, как в цепочке ДНК.
   Эта тугая сжатая пружина, мгновенно распрямляясь, разила бесповоротно, когда он произносил мучительную и мучимую его истину - просто, искренне. Мог посмотреть своими трагичными бездонными глазами в самое сердце зрителя, а через секунду - озорно подмигнуть. Он шептал там, где любой другой артист бы кричал. Никогда нельзя было заранее догадаться о его реакции.
   Это был трагический шут с окровавленной временем душой.
   Даша попыталась вспомнить, когда появилось это неприятное и пугающее предчувствие, - великий, гениальный актер, но... виден потолок. Талант его перестал был безмерен. Он стал похож на странную комнату, - стены могли как угодно расширяться, пол уходил на любую глубину, а вверх уже было не взлететь - тяжело. Когда уходит беспокойство, не очень-то разбежишься для полета ввысь, в небеса. Туда, где воспаряет человек мыслями и чувствами. Но он все-таки там полетал!
   "А я?" - Даша почувствовала на щеках тихие слезы и неловко, словно за ней кто-то наблюдал, стала собирать коробку. В театре надо жить на пределе чувств и возможностей. И, проживая всякий раз жизнь другого человека, открывать тайны человеческого духа. Даже в злом персонаже есть душа. Но, когда ты просто изображаешь зло, чтобы напугать зрителей в темноте зала, - надо уходить, такое зрелище не имеет ничего общего с театром. Для жизни такое существование - на разрыв души - может оказаться погибельным.
   Снова она оказывается перед выбором. Как же это страшно - "выгрызать" судьбу из окружающей действительности. Актерство. Вот она - мечта. Ощерилась всеми клыками и поглядывает из-за угла, - чего бы еще от нее потребовать? Мало Даша заплатила за мечту? Родители, дочка... Где предел? И стоит ли самая красивая, свободолюбивая и великая мечта того, чтобы растрачивать на нее боль сердца, жар души? Бросать ей под ноги светлые надежды, чистоту помыслов, честолюбие, право на обычное счастье? Поливать себя грязью, надевать маску лицемерия, которая становится кожей? Так ведь недалеко и до того, что начнешь верить в эту шахматно-шашечную жизнь зеркала сцены настолько, что, выйдя из театра, продолжишь игру, превращая добродетели в пороки, а пороки в добродетели.
   "Надо уходить из спектакля. Надо уходить, пока он не разрушил душу окончательно", - Даша устроилась в кресле и попробовала оценить свое сегодняшнее состояние. Как ни крути, а спектакль принес ей достаток и уверенность в жизни. От подобных достижений так просто не отказываются. Тем более, что у нее был и свой маленький успех - даже появились поклонники. Зло и добро как бы поменялись местами. Спектакль нес в себе разрушение ее души, но одновременно давал возможность не думать о копейках в кошельке.
   Зло и добро стали конкретны, но лицо у них было одно. Лицо театра. Так-то вот! Не бывает добра вообще, как не бывает зла вообще. В ее случае для определения приходилось менять лишь точку зрения. Даше стало противно оттого, что ее прошлые представления о человеке оказались упрощенными. Оценки сузились, - в Москве о человеке судили и оценивали исключительно по поступкам, - что разрушил, что построил, и каков позитивный результат у содеянного? Но, действуя, люди часто ошибаются. Не совершает ошибок - бездействующий.
   Даша с ужасом поняла, что нет такой большой мечты или цели, к которой можно было бы дойти, не замарав ручек. Стерильность кожи - еще не признак чистоты. Так стоит ли мечта того, чтобы бросаться жизнью? А если не это? Что там - другое? Быт? Безразличие?
   - Ты постой здесь. Я сперва все узнаю. Лыковы встречают не каждого.
   Педагог прислонил ее к высокой сосне и пошел по протоптанной дорожке к невысокому срубу. Даша огляделась по сторонам. Лес гасил ветер, и он обиженно подвывал где-то в высоких кронах. Холода не чувствовалось, хотя от мороза похрустывал наст. Звуки не достигали ушей, казалось, жизнь и время замерли в глухой тайге. Лыковы... Знакомая фамилия... Не те ли это Лыковы, которые ушли в тайгу от людей и прожили одни целый век? Прямо перед ней оказался молодой парень. Даша мгновенно прониклась в нему доверием. Он был похож на человека, к которому приходят за советом и помощью. Улыбнулся тихой непроявленной улыбкой и медленно отошел.
   Даша робко открыла дверь низкого скита. В маленькой комнатенке было светло от чисто побеленных стен. Две рядом стоящие кровати застелены простыми солдатскими одеялами такими старыми, что даже не осталось узора. Маленькое окошко выходило на другой дом - чуть больше и выше. Даша подумала о том, что Лыковым надо привезти книг. В такой глуши книги для людей представляют настоящую ценность. Она стала вспоминать свою библиотеку - в двойных экземплярах были сочинения Чехова и Гоголя, да и одиночных книг можно было набрать с дюжину. Даша решила посетить большой дом, узнать про книги, а заодно посмотреть, почему так долго не возвращается Владимир Николаевич?
   В большом доме были такие же белые стены, только очень высокие. В одной комнате - совсем пустой - близко к полу расположилась заслонка печи. Сама печь или остыла, или ее никто не разжигал. Лыковы - молодой и старый - разговаривали с педагогом и выжидательно замолчали, когда вошла Даша. Она смутилась и стала путано расспрашивать о возможной посылке книг. Старый Лыков ничего не ответил, а молодой сказал, что почта к ним не приходит, да и сами они ее услугами не пользуются.
   Совсем недалеко прямо перед окнами в полукилометре от дома она заметила огромный огороженный замок-дворец - явно чья-то личная собственность. Еще дальше виднелись высоковольтные опоры и строительные вагончики. Похоже, Лыковых со всех сторон обложила цивилизация, затворничество заканчивалось. Даша не успела спросить об этом, потому что старый Лыков, наклонив голову и не глядя на нее, добавил что-то про тигров, живущих в округе. Сказав это, он повернулся к педагогу, и они склонились над какой-то пожелтевшей картой.
   Даша осталась у дверей. Ей не предложили ни присесть, ни остаться. Острое чувство ненужности усилилось из-за наступившей темноты. Даша постаралась неслышно выскользнуть из негостеприимного дома. На улице она почему-то оказалась в блузе без рукавов. Сразу стало холодно. Она обхватила себя руками и поспешила к маленькому дому. Открыв дверь, она стала шарить ладонью по стене в поисках выключателя, потом вспомнила, что у таежных отшельников нет электричества. Не глядя назад, спиной ей почудилось присутствие молодого Лыкова. Она не стала оборачиваться и тихо прислонила дверь. Огонек на маленькой свече качнулся к подоконнику. За окном в светлой лунной ночи ярко вспыхнули несколько звезд, и сразу же принялись перемигиваться с далекими огнями.
   Она стала вспоминать давние рассказы отца о солдатском быте. Их надо вспомнить хорошенько, потому что, скорее всего ее не позовут погреться, и придется укрываться одеялом особым - походным способом - так, чтобы и ноги, и голова оказались укутанными. Не обида, а недоумение и чувство одиночества нахлынули на Дашу. Она безрадостно стала убеждать себя, что все так и должно быть, и что это и есть - счастье.
   В окно ударил порыв ветра, Даша открыла глаза, - прямо перед ней висел календарь. Завтра был выходной. Она снова взглянула на дату, что-то показалось знакомым. От напряжения свело мышцы на шее. Перед мысленным взором отчетливо возникли скромные гвоздики. Конечно же! Завтра день рождения ИРЭ! Ирэна Эммануиловна была прелестнейшим созданием. Никто в институте не знал ее возраста, казалось, у нее его и не было. Даже самые почтенные педагоги говорили о ней - "божий одуванчик", а они ее знали лет 30-40. ИРЭ носила обязательную сеточку на седых волосах, белые блузки с атласными бантами и туфли на каблуках. Она постоянно красила губы терракотовой помадой, пользовалась рассыпчатой пудрой "Рашель" фабрики "Свобода" и полировала ноготки на своих маленьких сухоньких ручках.
   Она казалась случайным осколком старой Москвы, - слишком вежлива, неизменно предупредительна, подчеркнуто доброжелательна. Как ни странно, над ней даже не пытались подшучивать. Таких старушек, скорее всего, уже почти не осталось. Да и ИРЭ доживала свой долгий век в большой коммуналке на Остоженке. Она занимала узкую сырую от постоянной темноты комнату - бывшую бельевую - в квартире, которая когда-то принадлежала ее мужу - известному архитектору. Пьяные соседи частенько "радовались" за нее: "Пожила барынькой - хватит, теперь мы развернемся!" И "разворачивались" со всей пролетарской выдумкой на долгие похмельные бдения с криком, лишь отдаленно похожим на пение, да битьем бутылок и себе подобных.
   Но Ирэна Эммануиловна всегда была доброжелательной и спокойной. На уроки этикета, которые она вела, просачивались студенты со всех отделений. Там царила атмосфера раскованности и любви, они были отдушиной, окном в незнакомый и манящий мир прекрасных манер и забытых отношений.
   Невольная улыбка тронула дашины губы, а руки сами собой потянулись к лимонному солнышку на груди - топазу, который ей подарила Ирэна Эммануиловна, чтобы роды прошли удачно: "Пусть этот камень поможет вам найти свое счастье". Как она узнала о будущем ребенке, Даша не понимала? Тем более, что получила подарок еще до того, как узнала о своей беременности. Надо будет пойти на кладбище. Как хорошо, что она вспомнила про ИРЭ! Теплая волна нежности мягко обволокла тело. Даша уютно завернулась в плед и снова открыла коробку. Раньше, всегда, когда заболевала душа, она доставала лучшее "лекарство" - эту коробку с фотографиями. Ей нравилось смотреть на старые полированные улыбки - они были свидетелями ее тайной ночной жизни. Днем Дашей управлял поток суетных обязательств. Но, когда успокаивались соседи, и немытые звезды заступали на свою вахту, начиналось время блаженной и недолгой тишины. Это случалось редко, но именно тогда на старых снимках оживало прошлое.
   При всех потугах на естественность фотографии оставляли ощущение неуверенности и призрачности настоящего. Теперь трудно определить, таков ли человек, или старается быть таковым, или пытается разрушить это впечатление? Жестокость запечатленного мига исключает участие фиксатора. И только потому фотографии в дашиной коробке - видимость объективности, ибо лишь субъективность художника могла бы превратить миг взгляда в жизнь духа. Лишь чувства, которые посещают автора во время работы над образом модели, помогут копии, оставшейся на плоскости, не потерять сути оригинала. Подобные вещи Даша видела на выставках - ее же картонки делали подмастерья. У Даши, как модели, к ним обычно бывали претензии, но она молчала - всегда могли указать на зеркало, а с ним не поспоришь.
   Давно надо было бы сменить эту старую коробку, слишком просто она выглядела, хотя там хранилось самое главное в ее жизни - глянцевая память. В доме никогда не было настоящего фотоальбома, где можно было красиво разместить остановленные мгновения жизни в какой-то понятной логике. Разве может быть логика, в коробке, приспособленной под временное хранилище воспоминаний? Фото перемешаны, в их расположении нет никакой последовательности и смысла. Хотя, наверное, собственную жизнь и нельзя вспомнить по точно выверенной хронологии. Память не всегда связана с событиями.
   Вот смешная кроха с большим бантом обнимает овчарку. Пес снисходительно позирует, глядя свысока на девчушку.
   А здесь ей 16 лет. Первое посещение Питера. Все желания крупными буквами во взгляде... Просто и безыскусно. Интересно, до чего можно быть наивной? Вероятно, вопрос не для ночи, а для дневного лукавого собеседника.
   Вот он - чудо город! Санкт-Петербург.
   Высокие набережные.
   Гулкие коридоры.
   Бесконечные лестницы.
   Усталые атланты.
   Ажурная вязь фасадов.
   Пугающая темная вода каналов.
   Дворцы.
   Позвоночники мостов.
   Шпили и... альбомы.
   Замирая сердцем в розово-голубой юности первого свидания с царственным градом Петровым, Даша разглядывала великолепные альбомы для фотографий - большие, с роскошными металлическими пряжками, пергаментными прокладками, толстыми листами с уголками и блестящим Медным всадником на бархатной обложке. Чудо стоило 20 рублей. В каждый свой приезд она хотела купить только альбом, но откладывала напоследок - берегла желание. В этом городе Даша любила все, - дома, улицы, людей, небо, музейные коллекции, театры, концертные залы, парки, пригороды, плохую погоду... Но мечтала всегда лишь об альбоме. Такая вот бархатная мечта!
   Смешной пузырь с большим животом. В нем - дочь. На стене афиша последнего спектакля, сыгранного уже в другом городе, который... из которого она сбежала...
   - Этот город... он... - Даша громко расплакалась и швырнула коробку, - фотографии веером разлетелись по полу. На овчарку с фотографии упал луч света, от этого ее шерсть таинственно заблестела. - Как же я тебя ненавижу... - Она много могла бы сказать городу, в котором потеряла ребенка, но больше всего хотелось забыть и вычеркнуть его из жизни. Когда-то мать хранила ее детcкие вещи. Даша выросла, а они - остались. Так и город. Только его нельзя сложить в чемодан и запрятать на антресоли. Он продолжает быть для кого-то другого теплой распашонкой и неудобными ползунками.
   Тот последний несыгранный спектакль остался мучительной занозой. Найдется ли когда-нибудь хирург, который обнаружит ее и вытащит из дашиной измученной плоти?..
   ... в ее комнате приятный полумрак. Пахнет жасмином и зелеными яблоками. Мужчина сидит на краешке кровати и листает женский журнал. Она входит в прозрачной ночной сорочке и подает ему высокий стакан с оранжевым соком. Он медленно пьет, а она, как завороженная, смотрит на острый кадык, который ходит лифтом по его шее. Над левой бровью Даша заметила небольшой шрам - он смешно изгибался и превращался в крышечку домика. Мужчина выпил ровно половину и протянул стакан ей. И вот уже она медленно глотает холодный напиток, а он ласково держит ее за локоть. Они стоят рядом, касаясь друг друга. Даша почувствовала, как температура в комнате подскочила на несколько градусов.
   Ей хотелось поторопить его, иначе они будут обливаться потом, но она не решалась. Он осторожно поставил пустой стакан на туалетный столик, и она заметила, что теперь все происходит уже в ее московской комнате.
   - Подожди, я сам, - он задержал ее руки, - не спеша разделся сам, а потом снял с нее ночную рубашку...
   На фоне ночного окна вяло шевелились ветки высокой липы...
  
  
   З3 глава
   Рубикон
  
   ... тень липы причудливо извивается на стене в приятном полумраке. Пахнет жасмином и зелеными яблоками. Павел сидит на краешке кровати и листает дамский журнал. Входит женщина в прозрачной ночной сорочке и подает ему высокий стакан с оранжевым соком. Он медленно пьет, а она, как завороженная, смотрит на его горло. Павел выпил ровно половину и протянул стакан ей. Вот уже она медленно глотает холодный напиток, а он ласково придерживает ее за локоть. Под пальцами перекатывается мягкий комочек родинки.
   - Надо будет рассмотреть при свете, - успевает подумать Павел.
   Они стоят рядом, касаясь друг друга. Атмосфера вокруг накаляется до предела - температура в комнате подскочила на несколько градусов. Он каким-то шестым чувством угадал, что женщине хотелось поторопить его, иначе они будут обливаться потом, но она не решалась. Тогда он осторожно поставил пустой стакан на туалетный столик, и только тогда заметил, что теперь все происходит уже в другой комнате.
   - Подожди, я сам, - несмотря на жар, ее руки были холодными, Павел задержал их и согрел своим дыханием, потом, не спеша, разделся сам и снял с нее ночную рубашку. И в этот момент он увидел все как бы со стороны: на фоне ночного окна вяло шевелятся ветки высокой липы; в лунном свете два стоящих рядом обнаженных силуэта сливаются в один; а потом осталась только липа за окном... - Фестивальное кино! - не ко времени пришла мысль...
   Павел не хотел открывать глаза. Он надеялся на продолжение сна. Даже не столько продолжение его волновало, - хотелось увидеть лицо ночной незнакомки.
   - Это совершенно несправедливо, - подарить столько..
   От попытки найти точное слово лоб собрался в мелкое плиссе. Удовольствие - банально, удовлетворение - пошло, услада - по-барски, наслаждение - ничего не объясняет, утоление - можно подумать, что он алкал? Нет, ничего не подходило к определению тихой и нежной радости, которая заполнила все его существо. Но лица он снова не разглядел.
   Сон легко прокручивался, как на монтажном столе. Он видел беспокойную суету листьев на шевелящихся ветках липы. Можно было разглядеть даже фонарь - таких было полно в старых московских дворах.
   - Стоп! А ну-ка, еще раз! - Он "отмотал" память.
   На полу бликовал кусок глянцевого картона. Павел приблизился к нему - на черно-белом снимке смешная кроха с большим бантом обнимала овчарку. Пес снисходительно позировал, глядя свысока на девчушку.
   Павел вспотел и чуть не закричал от напряжения. Так он испугался впервые! От макушки до кончиков пальцев на ногах с пронзительной ясностью пришло понимание поворота жизни.
   Поворот.
   Рубикон.
   Он не смог глубоко вздохнуть - грудь заныла от внезапной боли.
   Стало очевидно, что он сможет теперь изменить не только эту картинку!
   Сон - не фильм. Сон - какая-то невероятная, фантастическая реальность. Подарок судьбы! Теперь это без всяких сомнений можно было утверждать, ибо для искушения он слишком немолод и бит. "А хочу ли я этого?" - он малодушно уже готов был открыть глаза, но мощная волна прошла горячей судорогой вдоль тела, и предателькая осторожность вынуждена была спрятаться.
   - Нет! Я хочу. Я хочу этого! Не знаю, что принесет мне этот странный сон и ночная незнакомка, но хочу этого больше всего в своей жизни! - Он вспомнил, как в юности, с друзьями изводили друг друга поисками смысла жизни и ответами на вопрос о самом главном желании. - Где ты цветик-семицветик?
   Наверно, сейчас это выглядит смешно. Все эти детские мечты о великом призвании и месте на земле. А вдруг все это - правда? И надо обязательно оставить свой след. И сделать что-то такое, после чего будет не стыдно спрятаться навсегда за короткой черточкой между двумя датами.
   А если, на самом деле, главное - найти свою половину? Адаму даровали Еву из ребра. Павел - сотворит из сна. Милая моя, как тебя зовут? Ну почему я не могу увидеть твое лицо? Как же мне узнать тебя?
   Он с усилием сжал кулаки и снова приблизился к фотографии. Теряя сознание от неимоверного напряжения, ему удалось перевернуть карточку и прочитать на обороте: "Дашенька. 2 года 8 месяцев".
   Павел мгновенно провалился в бездонную черноту.
   Туда, где нет места солнечному утру, куда не долетают звуки пробуждающегося города - гудки машин, телефонная трескотня, беспокойство будильника, нетерпеливая возня домашних собак. Там - в потемках сознания - идет своя неспешная жизнь в ожидании верного знака. По взмаху белого платочка, войска должны будут вступить в основное сражение.
   Сражение за любовь.
   Сражение за душу.
   Сражение за жизнь.
   Господи! Помоги полководцу! Пусть трижды он проверит все стратегические расчеты. Ни в коем случае нельзя ошибиться! На кону - цель! Там, за высокой горкой у края алой зари мечта построила дворец счастья. И в высокой светлице, как в материнской горнице, ждет победителя девица. Самая добрая и самая нежная. Самая желанная и родная. Надо обязательно победить!
   - Дашенька! - тихо простонал Павел, приходя в себя. - Даша... - Он открыл глаза и улыбнулся яркому солнцу, - Здравствуй, день-денечек! Здравствуй, милый! Что нам теперь с тобой делать? Как станем искать Дашеньку? - тело легко и пружинисто двигалось по комнате. Пыльные завалявшиеся гантели замелькали в воздухе со сверхзвуковой скоростью. - Раз, два, три, четыре, пять - я иду тебя искать!
   После холодного душа ужасно захотелось есть. На сковородке зашипели яйца. Он переворачивал их до тех пор, пока они не стали темно-коричневыми, а потом с аппетитом проглотил с большим куском черного хлеба. Язва при этом так растерялась, что вынуждена была просто заткнуться и помалкивать себе в желудочный сок.
  
  
   34 глава
   Весна
  
   Даша! Даша! - в дверь громко стучала Таисия Степановна.
   Даша попробовала схитрить и не открывать - нет ее дома и все, но не тут-то было. Таисия Степановна могла поднять на ноги и паралитика. Пришлось встать и открыть дверь.
   - Быстро накинь халат и айда на кухню.
   Грязное кухонное окно было облеплено соседями. Они хохотали и обнимались. Подобное единодушие Даша наблюдала впервые.
   - Посторонись, бабоньки, дайте ночной пташке полюбоваться.
   Мощной рукой Таисия приткнула Дашу к подоконнику и нагнула ее голову. От неудобного положения, да еще не совсем проснувшись, Даша ничего интересного за окном не заметила.
   - Ты на деревья смотри, на деревья.
   На голых ветках болтались от ветра разноцветные тряпицы. Даша присмотрелась и тоже не удержалась.
   - Это же... это же...
   - Трусы, Дашка, самые обыкновенные трусы.
   - Не скажи, Степановна. Трусы настоящие, фирменные. Такое добро - и за окно. Безобразие. Куда только муж ее смотрит?
   - Так она их и выбрасывает, что муж не заметил. Если он на Светке такое белье увидит, - придушит. Как пить дать - придушит и даже разбираться не станет.
   Соседки наперебой принялись рассказывать о Светке, которая живет прямо над ними. Только там была нормальная - не коммунальная квартира. Светкин муж - охранник в банке - часто дежурил ночами. Пока он стерег финансовый покой, в его собственных покоях хозяйничал мелкий клерк из того же банка. Светке он таскал шмотки, особенно любил белье. Да не простое, а такое, какое и не всякая стриптизерша наденет. Что уж там Светка в этом белье вытворяла, - соседкам приходилось лишь догадываться. Только избавлялась она от белья самым простым способом, - выбрасывала в окно. Зимой оно падало на заснеженные деревья. А снег стаял, и у трусов ничего не осталось, как гордо реять среди голых веток, изо всех своих бесстыжих сил, изображая свободу тела, совести и всех остальных институтов.
   После такого пробуждения Даша чувствовала себя на редкость бодрой и веселой. К метро она шла, не спеша, в виду собственного выходного. В вагоне рядом с ней сцепились две дамочки. Они яростно выясняли, кто из них старше и должен уступить место. Даша постаралась отодвинуться от скандального места. Как странно, - в любой другой ситуации, они бы стали доказывать, что еще молоды, и, как минимум, обиделись бы на вопрос о возрасте. А за сидячее место готовы были не только глаза друг другу выцарапать, но и разгласить государственную тайну в лице собственных паспортов. "Это чужие люди, они мне - никто. Да и нервы надо лечить. Совсем распоясались", - она подумала об этом совершенно отстраненно.
   Московская весна, словно одурев от стремительного бега, зажгла шалое солнце. Птицы так очумели от тепла, что орали во все клювы, распеваясь перед новым сезоном. Снег еще лежал, а нетерпеливые бледно-желтые оладушки мать-и-мачехи уже жарились в щедрых лучах умытого светила. Автобус долго ехал к кладбищу. Люди сначала сидели молча, а потом дружно принялись обсуждать раннюю весну и проблемы, которое она может с собой принести - поздние заморозки, ледоход и обильные паводки. Скорбные лица разглаживались и появлялись улыбки.
   Глубокие проталины уже вовсю боролись со льдом. Папоротник расправлял свой веер, поднимая его из талой воды. "Если так и дольше пойдет, - удивилась Даша, - не успеешь оглянуться, как в догонялки заиграют коротенькие лаковые лютики и синие колокольца перелесков". В большом пруду любопытные мальки толкались на узкой полоске между берегом и не растаявшим льдом, производя многочисленные расходящиеся круги. Всем интересно, какая она - весна?
   И только старинная усадьба на высоком берегу не хорохорилась. Что ей весна? Еще одна весна. Полуразрушенный двухэтажный дом притаился в глубине старой аллеи высоких туй. Заложенные кирпичом проемы окон и дверей, осыпающийся резной балкончик, разбитые вазы бордюра, веранда с проваленным полом, ветхие каменные столбы в размер кареты, - бывший въезд, бывшие покои. Оставшиеся в прошлом любовные томления под соловьиный пересвист, веселые балы на навощенном паркете, тайные прогулки по парку. И все те же надежды на лучшую жизнь. Нашу жизнь. От всего этого осталось только... кладбище. Свято место...
   Не велико оказалось расстояние от выходного полонеза до прощального похоронного марша. Около цветочных рядов Даша долго выбирала букет. Сначала она попыталась вспомнить, сколько надо покупать цветов, но продавщицы и так знали, что должно быть четное число. Ей стало непривычно от разнообразия. Весна только начиналась, а в вазонах вызывающе алели тюльпаны. Не к месту вспомнился анекдот про погоду: "Что хотят, то и творят, - никакого порядка!".
   - Вам с бантиком или нет?
   Даша не сразу поняла, о чем ее спросили.
   - Ты чего? Не на свадьбу, - рядом молодой продавщицей засуетилась соседка, и укоризненно, покачала головой.
   Могилку Ирэны Эммануиловны пришлось искать долго. За столько лет все изменилось, многих примет, по которым она раньше ориентировалась, не стало. На старых кладбищах иногда пропадают захоронения. Если долго никто не следит за памятником, место стараются продать другим. По обе стороны от дорожки за высокими оградами высились монументальные памятники. Выбитые даты пугающе объединяли погребенных хозяев, - редко кто из них перешагивал порог сорокалетия...
   Вот и знакомый железный крест - простой, с облупленной краской. ИРЭ улыбалась ей со старой фотографии своей неизменно сдержанной улыбкой. Как хорошо, что есть к кому прийти. Москва в этот момент вдруг стала Даше родным городом. Раньше она никогда так не думала. Ведь город становится родным, не только тогда, когда в нем твой дом и работа, но и когда есть дорогая могилка, на которой изредка можно поплакать.
   - Милая, дорогая, незабвенная...
   Даша долго сидела, понурив голову. Потом ее словно бы прорвало, и она стала быстро, взахлеб рассказывать о своей нерадостной жизни, о потерях и обидах. Она не боялась, что ее кто-нибудь услышит, лишь бы любимая Ирэна Эммануиловна выслушала.
   Наглые воробьи бесстрашно кружились вокруг Даши. Оказывается кладбище - это не только юдоль печали, успокоение всех мятущихся, место, созданное для неспешных философских размышлений о тщете человеческих усилий, но и птичья кормушка. Даша достала сухарик, но разломить его не успела, - еще более наглая, чем воробьи, ворона "оторвала подметки на лету", и, тяжело набирая высоту, полетела к пруду под возмущенные крики меньших собратьев. "Полетела размачивать", - подумала Даша.
   - Не может быть! Дашка, ты?
   На Дашу смотрели черные, как угольки, глаза красавицы Аси.
   - Вот так встреча! Кто бы сказал - не поверила бы.
   Удивленную Дашу стиснули порывистые объятия.
   - Ну, рассказывай. Где ты? Что ты?
   Даша не успела открыть рот, как Ася забросала ее подробностями - кто с кем, где и как? Она всплакнули, помянули, как в лучшие институтские годы, чинно выпив водку из одноразовых стаканчиков.
   - А помнишь? - кричала Ася.
   - А ты помнишь? - вторила ей Даша.
   Они, смеясь, показывали друг другу женские походки, которым их учила ИРЭ, - девушка перед свиданием, девушка после свидания, дамочка на рынке, кухарка в прихожей, разочарованная княгиня, дама полусвета в меланхолии, гневная императрица... Ирэна Эммануиловна, если бы могла, присоединилась бы к ним. Она была живой, заводной и смешливой старушкой без всякой фанаберии и позы интеллигентов в первом поколении. Ей никогда не могло прийти в голову агрессивно доказывать превосходство "высокого вкуса" над привычками обыкновенных граждан, привитых не бонами, а воспитательницами детских садов.
   Подруга "забила" Дашу своим задором и потребовала обязательного присутствия на праздновании очередного - "не будем уточнять какого?" - дня рождения курса. Они всегда старались отмечать это первого апреля. Никаких событий в этот день во время учебы в институте не происходило, просто, на первом курсе Ася ввела дату в ранг праздника своим волевым решением. Под нее напором Даша даже не пыталась ничего рассказывать о себе, - Асю мог остановить только встречный ураган.
   Даша улыбалась, радуясь нежданной радости, и мысленно поблагодарила Ирэну Эммануиловну за замечательный весенний день. Она чувствовала в себе огромные силы. Внутри рождалась уверенность в хороших переменах, и она пристально смотрела по сторонам, словно бы, опасалась пропустить незаметные намеки на изменения. В голове вертелся анекдот про актеров, рассказанный Асей на прощание: "В театре играют "Антония и Клеопатру". Действие приближается к трагической развязке, - скоро Цезаря должны убить, а по трансляции орет бодрый помреж: "Передайте Цезарю: как только умрет, пусть сразу позвонит домой, - у него сын родился!"
   Музыкантов в подземном переходе обступила небольшая группа прохожих. Гитара сначала сдерживалась, но голос растопил ее страстью, и она принялась рыдать, словно предчувствуя свое дальнейшее гибельное молчание. Так поют перед долгой разлукой или вечным покоем.
   Господи! Голос с беспредельной нежностью обнимал звуки струнных. Он то отлетал от них, уходя на головокружительную высоту, то осторожно пел рядом, то опускался вниз и заклинал беду - подождать. От этой музыки некуда было деваться, она властно брала закрытые сердца, разрывая оболочки одежды и тел.
   Казалось, ей мало было мелодии и ритма, - ей нужны было только голенькие души. Она не заглядывала в распахнутые глаза. У нее не было боли и обиды, - лишь вечная и непреходящая печаль. И удивление перед несовершенством прекрасного одинокого мира, в котором у человека - только надежда на счастье и мучительный поиск радости. Эту музыку хотелось выключить и забыться. Она была невыносима и требовала сделать что-то немедленно и определенно.
   И Даша смалодушничала. Судорожно смахнув слезу, она понуро оторвала ноги от грязного пола перехода и побрела в мгновенно ставший муторным вечер, унося с собой чужую боль и свои чаяния без всякой надежды. У нее была собственная жизнь, полная нелепостей, - там не осталось места безоглядным чувствам. Там все улыбаются, там все в порядке, там приклеенные улыбки и лживые друзья. Там - жизнь. И там смерть. Она почувствовала в своей руке горячую ладошку дочери.
   - Прости меня, Катька, это я пела. Я мечтала, во сне видела - я многое бы отдала за такое пение, но мой рот замкнут, и я изо всех сил удерживаю невозмутимость на лице. Я боюсь музыки, родная, - она без ключей отмыкает во мне все. И я становлюсь беспомощной.
   Даша брела по залитому подземным светом мрамору, низко опустив голову. День отлетел, как воровитая ворона, и уступил место привычной глухой ночи, где радость и восторг были неуместны и не дозволены.
  
  
   35 глава
   Еще есть время
  
   Павел понимал, что ему во что бы то ни стало нужно выправить спину. У идеи, как у жизни, должен быть крепкий хребет, поэтому он с энтузиазмом шел на встречу. Сама мысль о рекламе, обычно омерзительная сразу, в этом случае была приятна. Еще бы! У него появилась возможность из первых рук узнать все про свою несчастную спину. И потом, он все еще наивно полагал, что медицина должна служить своеобразным табу для рекламных подтасовок, хотя... Хотя, навязчиво расхваленные средства "от" и "для", давно вывели область интимного на передовые рубежи. Запор гордо прохаживался под ручку с поносом, а перхоть лениво посыпала собой гигиенические прокладки.
   Он даже подумал, что в идеале можно было снять целый рекламный сериал, в котором серьезно и неспешно специалисты рассуждали бы не только о новых лекарствах и старых болезнях, но и поговорили бы о предрассудках и заблуждениях, о компетентности и безграмотности, с которыми сталкивается каждый занедуживший, если бы... Если бы это было прибыльным для производителей. На худой конец... Э, нет! От этого худого конца Павел решительно отказался, - если именно в нем - Павле - будут заинтересованы деньги. Он знал, чем подобное обязательно заканчивалось, - сначала в него все бешено повлюбляются, потом только же яростно - возненавидят.
   На всякий случай он поглядел программы с медицинской тематикой и ужаснулся - все было куплено и продано. Кукла с прикленной улыбкой "барби", отштампованной в Корее, через каждые две минуты верещала: "Это просто героизм! Давайте поаплодируем доктору!" И унылая публика хлопала в ладоши сперва доктору, а потом "человеку необычной профессии - гробовых дел мастеру". Павел ущипнул себя за нос, - такое и специально не придумаешь! Пикантность состояла в том, что несчастный "профессионал" лишился детородного органа и решительно не представлял себе жизни без всеобщего обсуждения своей беды. Потерю пришили, но сама ситуация, - прямо, - "не рой яму другому!" "Это может случиться с каждым", - напоследок пообещала улыбчивая шоуменша. Да! Он невольно проверил молнию, - сработал-таки "серый пиар".
   Постепенно картинка прояснилась, - все канала прикармливали медицинские программы, а те в свою очередь занимались беззастенчивой "джинсой" - скрытой рекламой препаратов, методик и медицинских учреждений. Так завоевывался рынок - ролики, ток-шоу, проплаченная аналитика. Проклятые "реперные точки" делались так, что должны были обязательно продолбить самое крепкое темечко. Страждущий помощи и побежденный рекламой будет загнан в угол по самую плешь и отправится в ту самую клинику, которая так зазывно себя нахваливала. Он сядет в кресло тех самых стоматологов, офтальмологов, гинекологов и т. д. и т. п., которые без стыда и совести пели про себя, что "они самые лучшие, новейшие, современнейшие".
   Впору было обращаться к закону о защите прав потребителей, - в рекламе отсутствовали сравнения, аналоги, аналитические материалы, противопоказания. Это было полным забвением профессиональной этики, абсолютной профанацией медицинского просвещения, - чистой воды реклама. Клятва Гиппократа на экран не попадала, - ей прописали отдых в поликлинических очередях, и на кладбищах.
   На двери кабинета, в который вошел Павел, гордо красовалась табличка "Продюсерский центр". Медицинская тематика перекочевала в область "может быть", через четверть часа Павел вышел довольный и, напевая "пиф-паф, ой-е-ей!", направился прямиком в бар. Галя с независимым видом привычно топила сухарик в остывшем чае.
   - Какие мы сегодня бодрые.
   Павел виновато заглянул в ее внимательные глаза - он боялся начинать разговор. Телевидение давно должно было приучить его к легким связям, однако, что-то не срабатывало, и всякий раз, когда приходилось обрывать отношения, он мучился и не знал, как себя вести.
   - Галя...
   - О-о-о... Не такие уж мы и бодрые. Голова?
   Павел неопределенно пожал плечами, по-прежнему, не зная, с чего начинать?
   - Жена?
   Он осознавал нелепость положения. С Галей все складывалось отлично. Она была умна, ненавязчива, обязательств не требовала и ни на чем не настаивала. Совместная работа их сближала, отношения были идеальными и для нее, и для него. Любопытно, пока странный сон "спал", он даже был уверен, что женщина из сна - Галя. В это хотелось верить, но теперь... Что теперь ему делать? Плюнуть на этот сон, или искать неведомую Дашу? Хорошо, если ее можно найти... Кстати, сколько же должно совпасть разных случайных обстоятельств, чтобы он встретил эту Дашу? Она должна подходить ему по возрасту, то есть, не быть ни дочерью, ни матерью, обязана была говорить по-русски, ведь никакого другого языка Павел не знал. Но самое главное - она должна жить в одно с ним время, хотя... Нет, вряд ли ему стал бы снится сон с женщиной прошлого или будущего. Впрочем, как там говорилось в детской загадке - "наука умеет много гитик"?
   Галя выжидательно молчала. Чутье ее не подвело, - с Павлом что-то случилось. Она вначале относилась с легкой иронией к их отношениям. Забавен был сам факт приручения почти противника. Это было похоже на вызов профессионалу. Потом она почувствовала расположение к этому странному человеку, и никак не могла понять, почему Павел не в состоянии развернуться? У него для этого было все, - и опыт, и знания, и талант. Именно талант, Галя в этом не сомневалась. Только ли дело было в чудовищной рефлексии и странной немужской неуверенности в собственных силах. Что еще тормозило его? Как это можно было преодолеть? Чем помочь? Она терялась в догадках. Павел не подходил ни под одно классическое описание известное ей из психоанализа. Конечно, ей хватало ума не искать полных аналогий, но хоть какие-то совпадения должны быть, а их не было.
   Павел путано пытался рассказать про сон, жену, про свои сомнения, а Галя поняла, что он чувствует свою вину перед сыном. Значит, мечется между ею и бывшей женой, а сын - посередине. Ужасно неприятно. Она и не собиралась никого уводить из семьи, если он этого не понял...
   - Павлуша, давай, дорогой, устроим себе парламентские каникулы.
   - У тебя кто-то есть? - Павел с радостью ухватился за возможность избежать выяснения отношений.
   - Я предпочитаю отдыхать "от", а не "с".
   - Галя, милая, я должен...
   - Ничего, - она накрыла его руку своей ладонью. - Ты мне ничего не должен. И я тебе - ничего не должна. Покувыркались - и будет. Нам было слишком хорошо, чтобы накручивать сюда психологию. Будем беззаботней. Мне на сегодня семья не нужна. А тебе...
   - Мне плохо, - он даже не представлял, что это можно так легко произнести. - Плохо. И я не знаю, в чем дело? Вот смотри, - он вынул из папки несколько заполненных листов. - Я подписал договор на два рекламных ролика. Если они понравятся заказчику, они обещали пробить наверху мою программу.
   - Тебе не кажется, что чем дальше, тем больше появляется этих "если"?
   - Я устал, Галя. Я устал ждать. Сколько месяцев водят за нос? Мне так и не сказали ничего. У них лежат два варианта программы. Не понимаю, ведь бюджет моей "женщины" - невелик, огромных затрат не нужно. Необходима аренда оборудования и оплата техперсонала. Если программу определят в сетку вещания - спонсоры сами придут. Я не понимаю, чего они тянут?
   - Ты, правда, не понимаешь, или прикидываешься?
   - Хотел бы.
   Это можно было расценить, как кокетство, но Галя видела, что Павлу не до шуток. Она уже обратила внимание, что люди, давно работающие на телевидении, иногда бывают - как бы поделикатнее определить - неадекватны окружающей действительности. Некоторые раздуваются от сознания своей исключительности, у других собственная значимость начинает заполнять все допустимые объемы, третьи - преувеличивают размеры своего влияния на людей до степеней опасных, а иногда и уголовно наказуемых. Когда водораздел проходит не по определению "зарплата", а по понятию "доход", - возникают непреодолимые противоречия между общим, частным и личным. Настолько непреодолимые, что человеку, заведенному на сугубо профессиональное дело, лучше обходить места, где деньги делаются из воздуха. Иначе психике грозят необратимые изменения.
   Галя принялась спокойно объяснять Павлу систему делания денег на телевидении. Благодаря поганцу, она стала хорошо разбираться в телевизионной политике. Ей было жаль настоящих профи, которые могли часами не выползать из студий и аппаратных. Но они на самом деле были лишь винтиками в огромной - и теперь уже поворотливой - машине телевизионного оболванивания.
   Тем, кто держал в руках штурвал, грошовые программы были не нужны. Ну и что с того, что Павел придумал хорошую передачу? С нее никто не мог ничего "поиметь". Бюджет таких небольших программ был так ничтожно мал, что интереса не представлял ни для производства, ни для финансирования. Нужны были бессмысленные игры, политические игрища, сплетни и физиологические подробности. Павел же был неспособен сделать безграмотную непристойность с душком. К тому же, вполне вероятно, что его заявку просто потеряли.
   От слов ее стало так тошно, что он еле сдерживал рвотные позывы. Странно, он провел в Останкино большую часть своей жизни, а эта залетная птаха, которая изредка появлялась на съемках, да и то предпочитала проводить время в баре, лучше него разбиралась во всем, что происходило в бесконечных коридорах телецентра. Почему?
   - А сверху все виднее. Вы же с утра до вечера колготитесь под башней. А мне от нее ничего не нужно. Я не собираюсь гробить жизнь в этой многокилометровой зоне умеренного приема телевизионного сигнала.
   - Но... - Павел даже обиделся, - телевидение сегодня - главный инструмент мира!
   - Побойся Бога, Павлуша. Я хочу прожить настоящую жизнь. С женскими радостями, человеческими потерями, личностными приобретениями. Ваш ящик мне необходим не больше, чем вечер в дискотеке. Не надо переоценивать достижений чужой технической мысли, а то на собственные чувства времени не останется. Знаешь, в психоаналитический практике есть такое понятие - "синдром ложной памяти". Психотерапевты иногда грешат этим во время метода "восстановления памяти". Так они злоупотребляют влиянием на пациентов и уверяют их в собственных предположениях о несуществующих проблемах. Когда человек в беде, склонен к истерии, находится в состоянии депрессии, у него нарушена психика и эмоциональная сфера, - он становится беспомощен и легко гипнотизируем. Его не сложно убедить в чем угодно, смешав реальность с выдумкой, и внушив воспоминания о событиях, которые кажутся правдоподобными. Да ты и сам все знаешь.
   Галя смотрела на него и изо всех сил старалась не поддаваться щемящему чувству жалости к этому большому и обиженному ребенку. Она не стала ничего говорить о том, что с возрастом человек начинает сторониться высокопарной напыщенности. Убавляется фантазии. Желание хорошо жить обязывает много работать, а думы о будущем заставляют искать счастье не в работе и кошельке, а в объятиях любимых. А там и семья, и дети, и снова фантазии. Жизнь - вечная шутка в хищных салочках мечты.
   И никто не хочет, если честно признаться, быть таким, как все. Каждому видится, что он - особенный, необычный. И только усталое повторение, - хватит, будь таким, как все, - принуждает читать по утрам газету и смотреть вечерние новости по телевизору... Пусть у каждого останутся его фетиши. Телевидение - тоже фетиш, просто в разряде необычного. И поза и потуги его стремятся к всемирному величию так напористо и агрессивно, что становится страшно за нестойкие души. Всего этого не стоило говорить Павлу. Ему же надо было чем-то жить? Гале стало грустно оттого, что она ощущала себя по сравнению с ним матерью, хотя была почти вдвое моложе.
   Домой Павел вернулся в скверном расположении духа. Не хотелось, ни есть, ни пить. Он плюхнулся в кресло и включил телевизор. Первые несколько минут мелькания на экране воспринимались назойливыми мухами, но постепенно глаза присмотрелись и даже что-то выделяли из разноцветных картинок. Неясная мысль вытолкнула его с теплого места и направила к машинке. Пальцы сами собой забарабанили по клавишам раскадровку рекламного ролика для страховой компании.

Страховая компания ЧАСЫ

30 секунд

   Крупный план
   На фоне синего неба - большие песочные часы с пересыпающимся песком.
   Текст.
   У нас только одна жизнь.
   Средний план
   Красивая девушка идет по бульвару, поднимает руку, смотрит на часы.
   Крупный план
   Циферблат часов.
   Неторопливое движение секундной стрелки.
   Текст
   Она успеет на свидание.
   Крупный план
   Циферблат часов. Темп секундной стрелки ускоряется, она пропадает. С большой скоростью часовая и секундная стрелки начинают наматывать круги.
   Отъезд на средний план
   Немолодой импозантный мужчина смотрит сначала на часы, а потом в камеру - на зрителей.
   Текст
   Эти стрелки перестанут торопиться, если вы воспользуетесь услугами страховой компании Часы.
   Крупный план
   Логотип компании.
   Крупный план
   Логотип плавно переходит в большие песочные часы с пересыпающимся песком.
   Текст
   У вас еще есть время!
   Крупный план
   Часы превращаются в логотип. Добавляются номера телефонов.
   Текст на предыдущем кадре
   Долгосрочные контракты с организациями на целевое медицинское страхование.
  
   Павел перечитал текст и остался доволен собой. Сначала он боялся, что ничего интересного придумать не сможет и придется отказываться от шаткого шанса на производство своей программы. Правда, ему нужно было написать еще один сценарий, хотя, можно обойтись такой же раскадровкой. Но с этим теперь можно было не спешить, потому что заказ должен быть готов через неделю. Он прилег на диван и попробовал расслабиться. Из головы никак не уходил разговор с Галей. Может быть, она права и ему надо заниматься чем-то другим? Конечно, телевидение он не бросит, - на горизонте ничего другого все равно не просматривалось. А если попробовать не сиюминутные программы, пусть даже и интересные... Кино? Нет, кино исключено. Хватит. Ему нужна обратная связь, это особое состояние своей причастности к судьбам незнакомых людей, для которых телевизионщики давно стали привычными гостями в каждом доме.
   Он никогда не хотел, чтобы его программы были простым слепком жизни, набором фактов и событий. Ему претило хитрое имитаторство, когда мнимое вытесняло подлинное. Сколько раз после съемок, монтажа и озвучания он переступал через естественное отвращение при виде получившегося материала и не знал, куда деваться от подступающей ярости? И тогда он снова раз за разом "гонял" запись, мысленно перемонтировал, вставляя новые "мостики" между эпизодами, и снова разбивал их на фрагменты. В монтажной смеялись: "Опять Павлуша "засматривает" материал".
   А он злился, потому что чувствовал кожей, что ничего нельзя с экрана заявлять "в лоб". Нельзя простым профессиональным движением соединять несоединимое, - рассыпающуюся на глазах еще вчера стройную гармонию, из которой ушла мысль, и остались только дубли. В заколдованном круге одних и тех же движений обнаруживать, что в необходимом куске либо плохой звук, либо дергается изображение, либо совершенно теряется смысл. Чем? Чем руководствоваться в такой кутерьме? Посторонними советами, логикой, интуицией, установленными кем-то законами, указаниями начальства? Как перестать занимается всякой ерундой?
   Господи! Как же трудно человеку продираться к себе самому через препятствия времени. Он шумно втянул воздух и попробовал расслабиться. Да, жизнь совсем не такая, какой ее хотелось бы видеть. В ней много грязи, пошлости.
   А какие праздники раньше были! Веселились улицами, домами, пели песни, дурачились. И эти общие песни объединяли людей в радости, хоть не надолго, но объединяли, а теперь... Бежим непрерывно и безостановочно - вперед и все вперед - и не замечаем что везде - рядом, позади и вокруг - люди.
   Он должен сам себя сделать, заработать, выстроить. Никто не поможет. Павел прикрыл ставшие тяжелыми веки, - только бы не заглянуть в пропасть, которая разверзлась перед ним. Он понимал, что на этом краю рано или поздно оказывается каждый, только от этого знания легче не становилось. Надо было найти выход. Единственный выход перед пропастью - построить мост. Обязательно построить мост, если хочешь остаться человеком. Мост от одного к другому, от другого - к третьему... чтобы быть людьми. Вдруг с холодной ясностью Павел понял, что думает о кино. О Кино с большой буквы.
   Тяжелая голова давила на костяшки пальцев. Павел изо всех сил сдерживал рыдания. Как же хотелось ему сейчас быть капитаном большого белого корабля! Хотелось преодолевать бури и штормы, и чтобы встречали его корабль в гаванях разные, но обязательно хорошие лоцманы. А дома его ждала любимая. Даша. И тогда он с легкостью преодолеет любой рубикон судьбы.
  
  
   36 глава
   Последняя заноза
  
   - Милая позолоти ручку, расскажу, что есть, что будет, чем сердце успокоится.
   Даша крепко сжала сумочку и попробовала протиснуться в толпе обступивших ее цыганок.
   - Да ты не бойся. Я весь твой страх выгоню. Остановись, красивая.
   Даша ничего не успела сделать, а толстая старая цыганка уже деловито рассматривала ее ладонь. Лицо ее быстро менялось, веселая улыбка во весь рот золотых зубов сменилась хмурой тенью.
   - Что это ты, девонька, весна на дворе, а у тебя камень под сердцем. Ледяной камень. Ой, и страх у тебя страшенный! - цыганка отшатнулась и выпустила дашину руку. - Иди-ка ты, девонька, по своим делам.
   Она отвернулась от Даши и пошла прочь. Сама не своя Даша догнала ее, схватила за подол и истерично принялась уговаривать погадать. Цыганка попыталась отцепить пальцы от своей юбки, но Даша держалась крепко. Товарки, которые отошли было, снова вернулись и угрожающе нависли над Дашей. Старуха зыркнула на них огненным глазом и что-то гневно крикнула. Цыганки злобно затараторили, но отошли. Старуха подняла дашину руку близко к своим глазам, смачно плюнула в середину ладони и стала осторожно растирать по глубоким линиям. После этого она взяла другую, сложила их ладонями вместе и накрыла своими руками.
   Что было дальше, Даша помнила смутно, только из души потянулась чернота. Перед ее глазами цыганка быстро-быстро вертела большую деревянную бобину и словно бы наматывала на ее невидимую нить. Дышать становилось все легче, и в тело возвращалась давно забытая молодая энергия. Вдруг что-то больно кольнуло под сердцем, и Даша испугано схватилась за грудь. Цыганка пристально впилась в нее своими пугающими бездонными глазами.
   - Это оставить?
   Даша не поняла, о чем спросила старуха, но отчего отчаянно завертела головой.
   - Уберу, и ее уберу, девонька, не бойся.
   От сердца оторвалась какая-то присоска, и Даша вскрикнула от острой мгновенной боли. Глаза заволокло слезами, но плечи уже сами собой расправились, и дыхание стало ровным и свободным.
   - А теперь иди. Иди в церковь и поплачь, прости себя и ни о чем не жалей.
   Старуха повернула ее и легонько оттолкнула от себя. Даша медленно пошла к распахнутым воротам церкви, тотчас забыв про цыганку. В сумрачном храме она нашла икону Николая-угодника и долго стояла перед ней в полузабытьи, шепча горячими сухими губами молитвы. Когда горячий воск потек на пальцы, она очнулась и заметила, что с безымянного пальца пропал серебряный перстенек со старой зеленой бирюзой - родительский подарок на окончание школы. Она никогда не снимала его.
   Даша выбежала из церкви. Через квартал у метро она увидела цыганок и со всех ног понеслась к ним. Толстая старуха, которая гадала, пыталась раскурить трубку грошовой зажигалкой.
   - Тетенька, пожалуйста, верните мне кольцо.
   Даша просительно протянула ей стодолларовую купюру. Цыганка недобро посмотрела на деньги и захохотала резким нутряным смехом.
   - Я уже все у тебя взяла. А кольцо тебе не нужно. Если сняла с руки и отдала - значит, не так дорого, как говоришь, через него не любовь была - баловство или простая интрижка. Оно - последняя заноза. Ты же сама захотела ее вынуть. Забыла?
   Даша изумленно смотрела на блестящие золотые зубы и ничего не понимала. Цыганка угрожающе приблизилась. В нос ударил терпкий запах дешевого вина и давно немытого большого тела.
   - Мне чужого не надо. Забери свои деньги, а то на цыган нарвешься, - она добродушно хохотнула, - они просто так заберут. За мою работу ты уже заплатила. Спи спокойно, твоя печать - теперь моя. А ты ищи свою судьбу. У тебя на груди звезда - не прячь ее. Она - путеводная.
   Даша непроизвольно дотронулась до кулона, спрятанного на груди под пальто. Он был на месте. Цыганка доверительно наклонилась к дашиному уху и жарко зашептала.
   - Это заговоренная вещь, от чистого человека. Такая цыганам не нужна, она только твоя. От нее пойдет новая жизнь. А этого, - она показала на перстенек с бирюзой, - не жалей. Гнилой был, злой. Зря носила. Все беды от него были. Уходи, и больше не гадай. Не те цыгане нынче. Обманут. Напейся до чертиков и обо всем забудь.
   Цыганка стиснула дашину руку с деньгами и прижала к ее груди. Даша долго еще стояла и смотрела на удалявшихся крикливых женщин в цветастых юбках. Потом она, словно во сне, раскрыла ладонь со смятой стололларовой купюрой и переложила ее в кошелек. Домой приплелась поздним вечером. Не раздеваясь, достала из пакета бутылку водки, хлеб и колбасу. Она с трудом помнила, где ходила, по каким улица и переулкам. Ей хотелось согреться, но никак не получалось. Горячий кофе, выпитый на бульваре, только обжег язык. Пальцы заледенели и плохо слушались. Она не стала включать свет присела к столу. В окнах напротив светились окна. Люди возвращались с работы, и начиналась обычная вечерняя жизнь - с ужином, проверкой уроков, телефонным трепом и супружескими упреками.
   Она никак не могла понять, что произошло? Ведь день начинался так замечательно - солнцем! Даша горько усмехнулась и отвинтила пробку бутылки. Ее никогда особенно не тянуло "залить жар", но сегодня с пронзительной отчетливостью стало понятно, что мужики совсем не дураки. Когда они не могут понять, на каком свете находятся, - прикладываются к горькой. А там, глядишь, - и земля возвращается на круги своя. И все становится по-прежнему: север - на севере, японцы - на тесных островах, а птицы улетают в жаркие страны. Слава богу, мир на месте! За окном раскачивался фонарь, и в его неверном свете можно было рассмотреть в глубине комнаты стол, маленькое зеркало и женщину с бутылкой водки.
   - Я не человек.
   - Я актриса!
   - Сегодня мне удалось одним махом решить почти все проблемы. Целый день отмечаю этот праздник.
   Когда-то Даша хотела пройти дорогой Золушки. Безусловно, правильнее говорить - Замарашки. Но Золушка звучала элегантнее. Это была то ли мечта, то ли цель - теперь в том уже и разобраться. Театр казался самой удобной декорацией для подобной истории. Нельзя сказать, что она бредила сценой. Была несколько раз в театрах, - честно сказать, очень нечувствительные посещения...
   Напротив у дамы упал бокал. Только это не дама, а Даша в зеркале. И не бокал - стакан разбился. Кажется, это было... было похоже...уже было?...
   - Сильно, однако, я наклюкалась, - она придвинула зеркало поближе. - Всем хороша дама напротив, но я все напортила. Так накачаться! Если бы не знать, что в этом загаженном мухами зеркале - моя жизнь, все могло бы быть замечательно.
   Отражение набросило на плечи застиранный старый пододеяльник. Даша уронила голову на стол и заплакала.
   Неясные пейзажи проносились за заиндевевшем окном. Не понятно, машина или поезд? Впрочем, сейчас важнее было рассмотреть, что там - за окном? Мелькали высокие деревья, низенькие домики с красивыми черепичными крышами. Черепица разная - бордовая, терракотовая, розовая. Потом показались желтые домики с остроконечными блестящими крышами, похожие на хижины из страны Оз с огороженными приусадебными участками.
   Дашу пригласили в большой странный дом. С мороза она ничего не могла разобрать. Старик и старуха помогли ей снять пальто и ввели в светлую комнату. Там было полно незнакомых людей, и никто не понимал Дашу. Старик что-то пошептал старухе и вышел, а Даша громко поинтересовалась, где вымыть руки? И показала - грязные. Старуха отвела ее к раковине. От ледяной воды с маленьким напором стало холодно.
   Даша уже поняла, что никто из присутствующих не знает русского языка, и стала пользоваться жестами. Потом ее пригласили на улицу - полюбоваться добротными домами. Закутанные женщины гуляли с детьми и чему-то весело смеялись. Один мальчонка по самый нос запакован в меховой комбинезон, другой - вышагивал в вышитой курточке, но на ножках - легонькие ботиночки и из-под штанишек выглядывали простые чулочки.
   Дашу пригласили к большому столу. Таких столов несколько, и они стоят параллельно друг другу, заставленные разнообразной едой. Похожие друг на друга люди весело переговаривались, и никто не обращал внимания на Дашу. Очень захотелось есть. Напротив присел мощный мужчина. Он что-то сказал человеку рядом. По-русски. Даша радостно заметила, что у него хорошее произношение. Он согласно кивнул ей головой и улыбнулся.
   - Где я?
   - В Швеции.
   - В Швеции?
   - В Швеции или в Норвегии. Это неважно. Посмотри, за этими столами сидит вся наша деревня.
   Даша облегченно вздохнула, поначалу ей показалось, что это - огромная семья, и она никогда не поймет - кто есть кто? Мужчина протянул ей поднос с тортом и помог отрезать кусок - черный слоистый треугольник с шоколадным верхом. Рядом лежат чужие вещи - кошелек, кожаная папка, блестящие ключики и плитка шоколада. Даша быстро съела шоколад.
   Перед столами выстраиваются дети, учителя их выранивают, чтобы была ровная линейка, и репетируют текст. Мужчина объясняет, что они готовятся к торжественной встрече с Дашей, и что придется держать ответную речь. Даша смущается, но только совсем немного. Конечно же, она не против, только... только сначала надо дойти до туалета.
   На двери с женской фигурой висит большой замок - идет ремонт. Тогда она забирает подарки и направляется к дому. В спальне - большой комнате с несколькими кроватями - туалета нет, но в углу стоит зеленый горшок. Даша сняла крышку - он наполовину заполнен мочой и какашками. Она оглянулась и быстро присела, но горшка не хватило, и по полу расползлась большая лужа. Даша испугалась, что же теперь делать? В комнате ничего нет, разве только... Она взяла подушку и стала вытирать лужу...
   Рука шарит по столу и задевает бутылку. Бутылка с грохотом падает на пол. От этого шума Даша проснулась и бессмысленно уставилась на водочную лужу, в которой отражается уличный фонарь. Босые ноги окончательно озябли. Даша подняла бутылку, встала и попыталась найти тапочки. Потом махнула рукой и - босая - побежала в туалет. Вернувшись, сбросила на пол пальто и накинула плед. При ярком свете комната выглядела не ах! На столе из посуды только чашка с остывшим чаем.
   - Зачем сожрала шоколадку? Ведь давала же зарок - на ночь не есть! - вспомнился сон.
   Старенький плед медленно поволочился за хозяйкой. Пыльную рюмку из шкафа мыть не хотелось - холода было предостаточно и так. Даша вылила остаток водки и выпила залпом. Горькая муть мгновенно ударила в голову. Ну, и отлично. Для поддержания тепла Даша глотнула еще и включила телевизор. Мерзкий напиток уже стал руководить ее действиями.
   На экране милые красивые женщины смачно обсуждали свои проблемы.
   - Понимаете, когда мы переехали в новую квартиру, я перестала получать удовольствие от секса. Нам с супругом теперь постоянно не хватает остроты ощущений в виде мамы за стенкой.
   - А я, как дура, рассказала своему мужу о прошлых связях. Так теперь он старается при каждом удобном случае упрекнуть меня в неверности.
   - Я вынуждена была сделать несколько пластических операций по настоятельным просьбам супруга. Он меня постоянно щиплет, не может спокойно усидеть рядом, - начинает толкаться. А недавно до того дотолкался, что на "скорой" увезли в больницу, - повредил силиконовый имплантант.
   - Помогите мне. Не знаю, что выбрать. Муж - хорошо зарабатывает, а любовник замечательно делает все остальное.
   - И мой муж совсем перестал меня замечать. Он так устает на работе, что мысль о выполнении супружеского долга приходит в его голову раз в три месяца, но кроме мысли не приходит ничего. О любовнике я могу только мечтать, - из дома меня выпускают только в салон красоты.
   - А я завела себе любовника на деньги мужа - не терпеть же?
   - Меня продали в рабство, и десять лет я работала на опиумных плантациях Таиланда. Ребенка отняли, и я ничего не знаю о нем...
   - Мой муж - инвалид, но партнер он - виртуозный. Я никогда не испытывала такого удовольствия со здоровым мужчиной! Он старается, чтобы мне было хорошо, чувства мои уважает. Все женщинам советую выходить замуж за инвалидов - они потрясающие любовники!
   - А я дождалась лета, когда все бабы в отделе съехали на море или дачу, и нацепила рискованный сарафан. Оставшиеся мужики тут же заметили мои коленки и...
   - Не знаю, что происходит с сыном? Мы с мужем все делали по науке, - ничего от него не скрывали, вместе смотрели фильмы, читали детскую сексуальную энциклопедию. А теперь он требует, чтобы я при нем раздевалась, и занимается онанизмом везде - дома, в машине, в садике.
   - У меня друг немец. Очень несчастный человек. Ему еще в школе объяснили все про женскую анатомию. Он говорит, что не может любить, потому что чувствует себя кастрированным. Для него женщина - не ангел, а карта эрогенных зон.
   - У меня западный муж. Нет, он не иностранец. Просто, мы живем каждый на своей территории. Захотелось близости - приезжаем в гости.
   - А пожениться и нарожать детей не пробовали?
   - Фу, какая отсталость. Это же не модно! Мы должны быть свободными и самостоятельными.
   - После такого нельзя оставаться трезвой - надо срочно напиться. - Даша с остервенением выключила телевизор.
  
  
   37 глава
   Переходный возраст
  
   - Мне понравилась ваша программа. У нее есть шарм, легкость. Пожалуй, мы могли бы ее профинансировать. Только надо будет обговорить заранее блоки с информацией о женских партиях. Еще потребуется время на отчеты руководства или сюжеты о проблемах, движениях, программах, борьбе женщин за равные права с мужчинами. А пока попробуйте утеплить и очеловечить то, что уже есть.
   Павел с отвращением тер в туалете руку, пытаясь отмыть потное рукопожатие необъятной партийки. В злоключениях, которые ему пришлось пережить, показывая свою несчастную передачу потенциальным покупателям, ему только оголтелого феминизма не хватало.
   Он заскочил в лифт и чуть не задохнулся от густого и навязчивого запаха парфюма, смешанного с потом. И вдруг, а вероятно, не вдруг, просто накопилось, пришло понимание абсурдности желания, наконец-то, состояться. Слава, компании, известность, узнаваемость... А для чего? Чтобы сказать печально, - устал от внимания? Что в этом внимании чужих и усталости себя? Суета.
   Мир делится на душу, близких и суету. Близкие мешают, душа злобится, а суета безраздельно начинает владеть миром. Она вездесуща и всеядна. Она не брезгует никем, но отпускает лишь немногих. Цепко держит ожесточенные души в узде кошмарного прошлого, беспросветного настоящего и никакого будущего. Призрак коммунизма уже не угрожает, и оттого суета стала еще наглее и беспардоннее.
   Беспардонная суета настоящего.
   Абсурдность желаний.
   Надежды поиск, или поиск надежды...
   Искать негде и нечего.
   Павел лавировал в плотном потоке машин и злился на себя. Нет, права Галя, надо бросать все к чертовой матери и заниматься собой. Иначе его растащат на клипы, рекламные ролики и программы для всяких сомнительных партий. Господи, всего-то и хотелось, сделать передачу "Ищите женщину". О женской красоте, загадочности, притягательности. Рассказать немного про разные истории, помочь найти привлекательность в каждой женщине. И вот уже это связано с его судьбой канатами, крепость которых превосходит любые сверхпоказатели, но видимость их подчас сомнительна для окружающих.
   И все-таки...
   И все-таки так приятно заблуждаться относительно того, что каждому воздается по...
   ... всем покупателям по шапке,
   ... дадим каждому пассажиру по мягкому месту...
   ... выделим...
   Мудрость народа - мудрость стариков, помноженная на мечты детей. И без всякой надежды на будущее. Завтра - в сизой дымке чужих и своих кошмаров. И дымка эта плотная, как серая больничная вата. И запах у нее - процедурного кабинета.
   Как это глупо, - всю жизнь бояться мнимой и настоящей боли. Считать существование насилием над радостью. И, преодолев страх боли, каждый раз после стольких усилий падать в ужас следующего дня, где нет надежды. Ждать ото всюду ударов и напастей. И огорчаться, когда выясняется, что ты - обычная спортивная груша. Твоя реакция не идет ни в какое сравнение с реакцией груши. Ей ведь решительно все равно, чью морду разбивать.
   А груша эта может и маятником Фуко, - тем самым, висевшим когда-то в Исакиевском соборе, - и ты задираешь голову, с трепетом думая о бренности жизни и о тщете любых усилий. Но это может быть и безъязыкий колокол, который мечется из стороны в сторону в безмолвной муке тишины. Может, тот самый, наказанный вырыванием языка за то, что звонил по убиенному царевичу Димитрию. Удивительная у нас страна! В ней можно осудить и наказать даже литую чугунную болванку, - вырвали язык, отсекли ухо и волоком протащили через всю Россию к месту тобольской ссылки. Чем люди лучше колокола? С ними еще проще.
   Как же страшно жить.
   Молча.
   Слепо.
   Не слыша.
   Весь этот многозвучный и разноцветный мир превращается в постоянное напоминание о потерях. Кладовая памяти жадно копит все. В этом смысле, наверное, у всех память похожа на помойку, но мы почему-то не торопимся сжигать свой мусор. Он состоит из собственных заблуждений. Что может быть дороже? Мы миримся с этим. Вот только бы жизнь наша не стала ошибкой. Павел был согласен на бесчисленное количество заблуждений в обмен на единственное признание осмысленности бытия.
   Собственного.
   Просто с него легче вести отсчет. С каждым мгновением, в котором трагически ощущается действительность, хотелось бы понять самое себя и стать спокойней. Перестать хныкать и осознать хрупкость жизни.
   Любой.
   Своей меньше всего.
   Как здорово - восхититься собственной выносливостью, после можно страдать от надломленности слабых.
   Как это понятно, - сражаться с настоящим во имя завтрашнего благополучия.
   Вперед, борцы!
   Павел въехал во двор, перегороженный "ракушками". Да, долго он здесь не появлялся. "Мне бы - "покой и воля", - он достал сумку с водкой и закуской. - Покой, для того, чтобы понять человеческую сущность, и воля, - чтобы почувствовать связь со вселенной".
   За столом дым стоял такой, что повесить можно было с десяток топорищ.
   - Хочу быть свободным! Да что там хочу, - всегда хотел. Наверное, это самое манкое, что греет душу и сердце.
   - О чем ты, Федя? Какая свобода?
   - Вовчик, побойся Бога! Свобода! Самая обыкновенная свобода. Ты не прикидывайся, что не понимаешь.
   - Да нет, понимаю. Самое грустное, что понимаю. Только нет ее, Федя. Нет свободы. И никогда не было. Ни у кого. О! Пашка! Проходи. Горючее принес? Молодец. Вали к нам.
   Павел открыл форточку и подсел к Федору. С последней встречи федоровская шевелюра уменьшилась ровно наполовину. Лицо обрюзгло и поплыло. Неужели они все когда-то были мальчишками? Таскали одноклассниц за косы и подглядывали за ними в школьной раздевалке? С ума сойти! Что делает время? Вот тебе и 1 апреля - смех, да и только! Федя вяло шевельнулся и протянул нетвердую ладонь. Рукопожатие для него чуть не закончилось конфузом, если бы Вовка вовремя не подхватил, Федя обязательно бы свалился с табуретки.
   - Чего он, Пашка? А звери? А птицы? - он медленно подбирал слова, выдавливая их из себя заплетающимся языком. - Ты... ты помнишь... "Буревестник" у Горького или это у Пушкина? как там... "лучше раз напиться живой крови". А то жрем все жизнь мертвечину.
   - Романтик ты и идеалист. Правда, Паша? Я-то в этом убедился окончательно, - Вовка отвинтил голову очередной бутылке. - В дорогу пора собираться. А мы... - он обречено махнул рукой. - Глупцы молодые, верующие в свободу... Посмотри на баб вокруг. Мы же с ними ничего не можем сделать! Тоже мне, буревестник! Ты свою в койку часто тащишь?
   Федя изумленно вытаращил на него глаза, казалось, что он даже протрезвел.
   - А чего?
   - Да ничего!
   - Владимир, я не первый раз замужем.
   - Ты ничего не перепутал?
   - За 15 лет чего только ни было, - Федя был явно не в состоянии продолжать беседу. - Ей и на кухне хорошо.
   - Если так и дальше пойдет, - Вовка опрокинул стопарик и хрустнул огурцом, - то они точно начнут нас клонировать. Вот скажи мне, Пашка, ты там в телеке работаешь, как долго мы - мужики - сможем оставаться мужиками?
   - Да, - икнул Федя, - скажи.
   Пока Павел обдумывал ответ, Вовка уточнил задачу.
   - Мне же баба не нужна. Я и так все про нее знаю, - от краски для волос до нижнего белья. Она сама и показывает. Полуголая, между прочим. А мне уже и все равно. И расшнуровывать ее, потея от натуги, не надо, сама раздевается, да еще прокладки свои показывает. Но это же ее интимная жизнь. Это меня унижает. Я не желаю подглядывать за интимной жизнью!
   - А ты думаешь, - Павел начал злиться, - за время нашей цивилизации у тебя осталась интимная жизнь? А прокладки, это, в конце концов, удобно, - тебе любая женщина скажет. Ты же не обижаешься из-за рекламы сигарет или пива? Чем это отличается от прокладок?
   - Тайной, Пашенька, тайной.
   - Да ладно тебе, какие тайны в сорок лет, Вов? Не то тебя гложет.
   - А что, так заметно?
   - Мне заметно.
   Пить Павлу совсем расхотелось. Теперь бы попробовать свалить от старых друганов побыстрее, но так, чтобы они не обиделись. Вовка слил остатки водки в стакан и придвинул к себе очередную бутылку.
   - Ты Димку помнишь, ну, на год младше нас был, такой вечно прыщавый. Объявился тут недавно. В клинч он попал, - на бобах остался. Я ему денег в долг дал, на работу устроил. Выкручусь, говорит, в кабак завалимся! Выкрутился. Что ты думаешь, в кабак позвал? Ни боже мой. Деньги и то отдал со скрипом, когда я совсем озверел и к стенке его припер. Гад! Как тебе это?
   Павел сочувственно покачал головой и вспомнил, что и сам частенько оказывается в подобных ситуациях. Сделаешь, бывало, человеку добро, а он сожрет его и над тобой еще посмеется. Не успеешь оглянуться, как попадаешь в замкнутый круг халявы. Сначала ты просишь закурить, потом у тебя прикуривают, и все задаром, все по-дружески. А друзья-то, глядь - разбежались все. Это немчура какой-нибудь денежку сразу за сигаретку отдаст. А нам благодарность нужна, ты - мне, я - тебе. Честное слово, с проститутками проще и справедливее получается. Зачесалось - заплатил. И друзьями можно остаться.
   - Вот-вот! И сказать нечего. Ох, Пашка, устал я от жизни такой. А сколько еще предстоит? Утомишься. Про мужиков говорят, что они в России живут недолго. А чего нам долго задерживаться тут? Не на блины, чай, позвали. Попробовать надо успеть все, а лямку тянуть - дураки вывелись. Тут недавно передачу одну смотрел - твои гады делают. Там за стеклом спаривались. Удавиться! Дожили. Мальки без царя в голове готовы заниматься, чем угодно, лишь бы не работать. И то сказать, чего ждать от этого поколения? Ему ведь не семья нужна, а новые тачки, заморочки, жевательная резинка или глоток дурацкого кофе. Это вы, телевизионщики, - он постучал пальцем по столу, - их к такой жизни приучаете. К одиночеству. Эх! - Вовка покрутил головой в поисках новой бутылки, но у стены выстроилась только опустошенная батарея. - Все равно любви нет, так чего же терпеть?
   - Вовчара, ты так договоришься.
   - А... - Вовка приткнул к стою последнюю бутылку. - Я тут из командировки вернулся, - он размазал пьяную слезу по щеке. - Как в анекдоте, - застал свою с любовником. А тот, - нет бы в окно сигануть или в шкаф забиться, - мне и говорит, что знать про меня не знал и не догадывался. Сам недавно рога приобрел, - так что ситуация у нас общая. Ну, выпили мы с ним, за жизнь покалякали, проблему нашу скорбную обсудили, баб своих пожалели. Ведь не от хорошей жизни все это...
   Павел ехал домой и жалел, что не напился у друзей по маковку. На душе было муторно, лихачи со свистом проносились мимо, заливая грязью его старую лошадку. Самое противное время в году - слякоть весенняя - ни себе, ни людям. На солнце - уже весна, а в тени... А в тени самая настоящая мужицкая осень. С ее проклятыми "со щитом" или "на щите". Вон, мальки на джипах резвятся, а он заплату на заплату ставит. Сороковник разменял, а толку? Лермонтов уже давно скормил собой червей, Александру Сергеевичу памятник соорудили, Тициан прогремел над Италией, Дарвин нарыл золотую жилу, у Ньютона шишка от яблока затянулась, Толстой уже выиграл свою войну по всему миру. Кого он еще забыл? Чехова? Моцарта? Хотя, Коперник только к 80-ти поставил землю на место. А Бах дожил до глубокой старости обычным органистом и лишь через 100 лет по случайной прихоти истории вернулся великим композитором.
   Руки-ноги целы, голова варит, кошелек не пуст. Чего ему надо, чего не хватает? Денег? Баб? Славы? Вроде бы все у него есть для нормальной жизни, и ничего нет, чтобы чувствовать себя нормально. Оглянешься, - либо без шеи останешься, либо самому ее свернуть захочется. Так же гадко, как когда-то в 16 лет. Опять позади постылое существование, а впереди - полнейшая неизвестность. Как же пройти эти гадкие мучительные годы?
   Перед аркой, ведущей к подъезду, его остановил патруль. Молоденькие менты переминались с ноги на ногу и опасливо заглядывали в угол. Там нагло развалился медведь. Здоровенный зверина оглушительно храпел, раскинув лапы. Мужики нервно вызванивали специалистов по диким животным и жались поближе к машине. Павел представил себе, как он героически бросается на медведя и спасает доблестных милиционеров от верной смерти, но тут же предательская режиссерская мысль загнала романтический героизм за Можай и поставила все на место. Да, дурацкий день должен был и закончиться по-дурацки.
   Менты тем временем предположили, что мишка сбежал из зоопарка или цирка, и притомился. Они осмелели, вытащили брезент и подступили к зверю с палками. Скорее всего медведь был цирковым, потому что разразился таким отборным матом, от которого самый изощренный зек залез бы в испуге под нары.
   Вот тебе и 1 апреля! Павел хохотал так, что не сдержался, и как маленький карапуз, обмочил штаны. Менты поволокли лже-зверя к машине. Шкура распахнулась, из нее вывалился тщедушный маленький мужичонка и принялся вяло отбиваться от стражей порядка, мгновенно ставших сильными и смелыми.
   Дома Павел, едва раздевшись, присел к столу. Оставалось сочинить еще рекламный клип. Он решил сразу сделать раскадровку и не терять времени на сценарий.
  

Автомобильный сервис-центр ЛИДЕР-М

30 сек

  
   Общий план
   Детская комната. На горшочках сидят мальчик и девочка. Девочка играет с голой куклой, а мальчик с машинкой.
   Крупный план
   Девочка откладывает куклу и серьезно говорит: "Очень скверно, когда даме нечего надеть.
   Крупный план
   Мальчик подвигает машинкой куклу и рассудительно спрашивает: "Разве это проблема?"
   Крупный план
   Девочка возмущена: "А какие еще бывают проблемы?"
   Крупный план
   Мальчик основательно ставит машинку на ладонь: "Самая большая проблема - раздетый автомобиль".
   Крупный план
   Девочка фыркает: "Подумаешь..."
   Крупный план
   Мальчик в камеру: "Подумайте!"
   Средний план
   На игрушечные колеса (анимация или компьютерная графика) сверху начинают падать детали "оперения". Автомобиль собирается из этих деталей, как кубики, - большой сверкающий настоящий.
   Средний план
   Мальчик в костюме с бабочкой открывает дверь автомобиля перед девочкой в кружевном платьице.
   Крупный план
   Мальчик: "Я не волшебник. Подумайте и звоните. Это все автомобильный сервис-центр ЛИДЕР-М. Хотите оптом, хотите в розницу - мы обеспечим вам любой сервис!
   Стоп-кадр
   Лотип, адрес и телефон и пр.
  
   Павел устало потянулся и сладко зевнул. А все-таки день удался! Зима закончилась. Бог даст, и в его жизни. В конце концов, не могут же после весны с ее обещаниями сразу наступить холода? Шалишь, брат, лето впереди. Тепло. Светло, ярко и сытно! Так оно и будет!
   Обязательная программа выполнена до конца, аж шишки зудят. Впереди ждет произвольная. А там, глядишь, и до показательной - рукой подать. Он с удовольствием вытянул ноги и мгновенно заснул.
  
  
   38 глава
   Пересечение
  
   Фашисты устроили эксперимент. Они соединили русских девушек и своих парней в пары. Даша полюбила своего немца. Он не просто немец - это мужчина из сна. Он тоже любит Дашу и старается быть нежным и добрым. Но всем известно, что назначен час Х, когда он должен будет сам ее убить. Откуда это знание - непонятно? Но совершенно точно, что оно - верное.
   В их комнате много книг, которые они вместе читают. У дашиной кровати лежат две стопки вырезок. Ей хочется их изучить - там много интересного. Она смотрю на них, а думает про час Х, наверное, она всегда боялась, что он наступит. Но когда любишь - в плохое не веришь. Просто, наверное, Даша жила столько, сколько могла, сколько было отпущено времени. И радовалась, что у нее есть это светлое чувство.
   И вот всем объявили, что ожидаемый со страхом день настал. Даша не может заснуть, перебирает вырезки и думает, что надо успеть их все изучить. И только потом соображает - зачем? Ведь закончится ночь, наступит день, и он ее убьет. Зачем читать? К чему теперь ей эти знания?
   Он спит рядом. Тихо сопит. Даша наклоняется к нему и умоляет дать ей возможность прожить весь день до вечера. А он бормочет спросонья, что это невозможно, он ничего не может сделать - закон есть закон. Таков порядок. И тогда она спокойно опускается рядом с ним и умирает сама.
   Даша проснулась в холодном поту и тут же закрыла глаза, приказав сну продолжаться иначе.
   А... Павел взмолился: "Пожалуйста, не надо так. Господи, сделай что-нибудь, только пусть она живет!"
   Павел оделся, поцеловал ее и ушел. Все это время у женщины было много возможностей убежать, - их никто не запирал, не было никакой охраны. Фашисты все точно рассчитали, - если русская женщина полюбит, то не станет заботиться о своей жизни.
   И она не ушла. Павел не знал, на что она надеялась, но не ушла.
   А когда он утром отправился на службу, то совершенно точно знал, что придется вернуться днем и убить ее. Она это тоже знала, но не захотела, чтобы он мучился. Она была уверена в том, что он никогда сам себе не простит того, что должен покончить с ней. Может быть, она его идеализировала, но в любом случае не хотела, чтобы он брал на себя этот грех, придуманный его начальством.
   Павел нашел ее на полу у раскрытого окна. Она была в глубокой коме после инфаркта. Ему показалось, что ей не захотелось умирать от страха, и она предпочла погибнуть от любви. Он выхаживал ее в больнице. Сидел на краешке кровати, смотрел на нее, опутанную проводами и капельницами, и говорил-говорил-говорил...
   О ней, и об их отношениях, прочитанных книгах и планах, происходящем сейчас и о любви, о том, каким он был идиотом, что потерял ее. В общем, Павел произносил те самые слова, которые каждая женщина мечтает услышать еще при жизни или хотя бы надеется, что ее любимый так думает, но не умеет произнести вслух или стесняется своей сентиментальности.
   Павел все говорил и говорил. Он боялся замолчать. Ему казалось, что она живет, пока он говорит. Как странно, все, что было в его жизни до этой русской женщины, теперь представлялось таким ненастоящим, таким искусственным. Как же он будет без нее? Он целовал ледяные пальцы, которые без устали шинковали его любимую капусту и вязали теплые свитера, гладил безжизненные, сразу потускневшие волосы и умолял простить его и вернуться.
   Луна с холодным любопытством заглядывала в окна спящих жителей большого шумного города и бесстрастно наблюдала, как они корчатся от ее снов.
   Даша все слышала. Она жалела его, но возвращаться не было никакого желания. Когда женщина любит и отдает себя всю, не подсчитывая выгод и не раздумывая, а ее предают, отдавая предпочтение каким бы то ни было законам, правилам, интересам, приказам, - значит, всегда в момент выбора ее опять предадут. Обязательно найдутся такие обстоятельства, которые будут объяснять и оправдывать...
   Он забрал ее домой, покинул службу, читал ей стихи, рассказывал о том, какая погода за окном, протирал влажным полотенцем ее неподвижное тело. Оно стало маленьким, худеньким. И так продолжалось долго до того момента, когда он однажды вынужден был признаться, что денег больше нет, и ему не на что вылечить Дашу. А без нее он не будет жить.
   Нет, это он говорил с того самого момента, когда она оказалась в больнице. Но теперь это были не просто слова. Это была правда. Он решил, что ляжет рядом, и они тихо умрут вместе. Он не останется жить без нее, почувствовав ее боль и ощутив ее отчаяние и ужас той ночи. У Даши из глаза медленно поползла слеза.
   Когда человек не хочет - это желание, его можно пережить, забыть, изменить. Когда он не может - это уже выбор. Назад не вернешься. Человек стал другим. Решительным. Смелым. Сильным. И то, что для других будет выглядеть мужеством или безрассудством, для него отныне естественно, как дыхание. Нормальная физиологическая потребность, без которой нельзя жить.
   Она его простила. Она вернется. Она станет жить. Но любить уже не сможет.
   Дашу потревожил будильник, и она была ему благодарна, даже рада, - все осталось в зыбкой недосказанности и неоднозначности... Она открыла глаза. Страшненький сон, однако. Рука потянулась к соннику на тумбочке.
   Любовь к спящему - к счастью, сам любишь - большая награда.
   Мука - избавление.
   Слезы - к неожиданной радости.
   Страх - к избавлению, страх смерти - предвестник заболевания сердца.
   Опасность - успех.
   Одиночество или покинутость - к примирению.
   Несчастье - счастье.
   Смерть - новое знакомство для женщины, завершение дел.
   Больным - себя видеть - к здоровью.
   Умирать - сам или кто-то - счастливое событие, известие, спокойная полоса в жизни.
   Она снова и снова перечитывала значения символов из сонника - такие бодрые и обещающие, но ощущение печали и тяжести не покидало ее.
   А Павел проснулся сам, как только понял, что она выжила. Он снова закрыл глаза, но сон уже сбежал в ночь, и некого было убеждать, что он заслужит любовь, вымолит ее, выстрадает.
   Отрастают волосы и ногти, заживают раны, но вырезанные органы не могут функционировать. Свет изнутри рождает сам человек. И это связано с бесконечным доверием, искренностью и открытостью. Иногда, спасая нас, люди удаляют этот свет, - как хирурги, скальпелем, - своими поступками. Они иссекают место его рождения. Потом швы зарубцовываются, но чудо больше не возвращается. И ты привыкаешь жить без любви.
  
  
   39 глава
   Посиделки
  
   - Настоящей бабе никак нельзя без двух хахалей.
   - Пупок не лопнет?
   - У нас пупки что надо! Российской выделки. А без парочки мужиков - не жизнь.
   - Мужа мало? Зачем тебе столько?
   - Один - для дела. Другой - для тела. Я смотрю, Дашка, ты совсем от жизни отстала в своей провинции. Не дрефь, мы это поправим, а то такое бабье - и пропадает!
   Ася была в халате. На голове громоздилось нечно среднее между чалмой и паранджой.
   - Ты на меня внимания не обращай - перья почищу после готовки.
   На кухне она тут же пристроила Дашу к миксеру. Сама успевала одновременно что-то пробовать в кастрюльке, быстро шинковать капусту и сворачивать замысловатые пирожки. Даша любовалась быстрыми и ловкими руками давней подруги.
   - А помнишь, как Мишка приклеил твой диван?
   - Не мой - папин. Если бы ты знала, как мне тогда влетело! - Кухня заполнилась громкими колокольцами асиного смеха. - Вот подожди. Мишка заявится, - я его заставлю признаться в том давнем преступлении, посмотрим, какое он себе выберет наказание?
   - Известно какое, - зацелует. У него на тебя всегда были неприличные виды.
   - А ты знаешь, что он теперь большая шишка?
   - На ровном месте?
   - И место шишковатое. Придет - расскажет, если не надуется. Его иногда, как индюка, распирает от собственной значимости. Ты-то собираешься уходить из своей богадельни?
   - Я, Асенька, не знаю к какому попу пойти, чтобы грех отмолить. Неделя осталась, а уже и дышать нечем.
   - По попам не шляйся - пустое. Они сами грешные, - ни писания не знают, ни законов не блюдут, так, одна видимость. И почему это мы должны оправдываться за свою профессию? Потому что попы однажды решили, что актеры грешным делом занимаются? Не грешнее трона, на который они себя возвели, причем, заметь, самозахватом, как хитрые крестьяне, себе пашню лакомую отрезали. Подумаешь наместники Бога на земле? Да кто их на то место поставил? Такие же, как я! Не перед ними мне каяться, и не в монастырь топать. Я - актриса, а не фанатичка. Была актрисой... Хотя, это уже не вытравить.
   - Я бы хотела, чтобы ты посмотрела...
   - И не зови, - не пойду. Я и к себе на спектакли никого не приглашала. Мне эти постные физии - "ах, еще сыро-сыро, но разыграется" - ниже геморроя. Зачем? Или дружить, или критиковать. А потом, много ли от нас с тобой в театре зависело? Актеры... Повязаны со всех сторон. Ты хоть наизнанку вывернись, а если спектакль - барахло, тебя никто и не заметит. Я одно время - еще в театре - рецензии собирала. А потом бросила это грязное дело. Все заказное. И ругают, и хвалят... Глупости одни. Такой беспредел? Если назовут правильно спектакль, то либо автора забудут, либо режиссера. Или напишут лишь про одного исполнителя, а в конце - "и др". А я - не "др.". Мне сейчас много рекламы подвалило. Вот заработаю, отвалю от хозяев, - свое дело открою. Пойдешь ко мне?
   - Я?
   - Да. Найдем пьесу приличную, режиссера позовем порядочного, чтобы матом не ругался и руки не распускал, по стране покатаемся. Как тебе?
   - Не знаю, я...
   - Ты пока в голову не бери. Отдохни после своей бесовщины, а потом - за славой в погоню!
   - Какая слава, Аська?
   - Вот еще. Слава ей не нужна! Ты зачем в актрисы тогда пошла? Нет. Надо сильно возмутиться и заставить судьбу на себя пахать. Нечего ей прохлаждаться! Мне надоело все время подстраиваться под чьи-то "нравится - не нравится". Хватит, пораспоряжались нами. Если бы еще с толком, а то... Куда не плюнь - в полную бездарность попадешь. Режиссеры! На них бы в поле пахать! Но нет, как это ручки белые замарать? Они - единожды един - про искусство "думу думают большую на колхозном на дворе", печалятся, формы новые изобретают. Да и форма-то одна - как бы меня раздеть и душу мою вывернуть поговнистее.
   - Асенька, но ведь если не хочешь, никто тебя не может заставить обнажаться.
   - Вот ты из дерьма своего уйти завтра можешь?
   - У меня контракт.
   - Тогда молчи в тину и не квакай. Надоело мне быть у судьбы в заложницах.
   - Говорят, она на звездах расписана...
   - На звездах. Но не на моем же лбу? И почему другим решать, что моя судьба, а что - нет? Мое это расписание. Надо только научиться вовремя шмыгнуть за кулисы, пока еще публика не разошлась. Этот пресловутый хеппи-энд не только на сцене нужен, он мне и в жизни пригодится. Погоди, сейчас Вадик придет, он тебе это лучше объяснит.
   Вадик вплыл на кухню, словно стоял за дверью и ждал своей реплики.
   - Дашка! Негодяйка! Сколько уже в Москве ошиваешься, а найти тебя только на кладбище можно? И не оправдывайся, никаких оправданий не принимаю. Уехала, все побросала. Я вот, на Аське по твоей милости должен был жениться. Представляешь, сколько натерпелся за эти годы? И все из-за тебя!
   Вадик добродушно прижал Дашу к своей широкой груди. И Даше стало так легко, словно она никуда и не уезжала, а по-прежнему, учится в театральном институте, бегает по спектаклям, сидит в библиотеке, любит... Ася неизящным движением бедра подтолкнула мужа к соковыжималке и указала на гору очищенных яблок и моркови.
   - Работай, лодырит!
   - Вот так всегда, Дашка. Только я добрые намерения собираюсь расправить, как она меня по крылам, по крылам!
   - Ты мне Икара не изображай, а то картошку чистить заставлю.
   - Садистка, я же молчать не умею. Хотите последний анекдот? Дашка, у меня вчера премьера была, позвал Костю, помнишь, карлика на режиссерском? Ну, мялся он после в гримерке, мялся, мне надоело, спрашиваю: "Как? Только честно". Он опять - ни гребет, ни копает. Тряхнул его основательно: "Если честно, то полная дичь". Мы два года репетировали, а он - "полная дичь", ишак карабадский! Я же его всерьез спрашивал!
   - А он тебе правду и сказал, - Ася погладила мужа по лысеющему затылку.
   - Да знаешь, мне... эта правда... В матку! Ты, Дашка, плюнь на всех умников и люби себя до опупения. Люби себя и живи для себя!
   - Я тебе научу! - Ася отвесила Вадику шутливый подзатыльник.
   - Вот так оно обычно и бывает, стоит только мне к философии приблизиться, как жена меня мордой об... соковыжималку. Но, ты, послушай все же умного человека. Возьми и реши однажды, что у тебя никаких ни перед кем долгов не осталось и живи свободно. Бог с ним, со светлым будущим. До него - никто не дотащится. Блаженствуй сегодня.
   Требовательный звонок в дверь прервал его прекраснодушный монолог. Аська в ужасе помчалась в ванную менять чалму на прическу. Вадик решительно взял Дашу под локоток: "Пока моя половина будет приобретать человеческий вид, тебе придется изображать хозяйку дома". Однокурсники тут же решили, что Дашу вызвали специально на 1 апреля и забыли приготовленные розыгрыши. Почти все пришли после спектаклей, и потому сразу бросились к столу. Когда появилась Ася, спаслись только лимоны и горчица.
   - Опять все сожрали, живоглоты?
   Она изобразила предельное негодование, но надолго его не хватило. Собравшимся за столом было известно, что от асиного стола можно было оторваться только тогда, когда останется чистая скатерть. Бормочущий в углу телевизор выдал очередную порцию "мыла".
   - Нет, вы только посмотрите, они там что, совсем офонарели? Или нас за дурней держат? Сколько можно кормить латиносами?
   - Вон-вон... Чертовня! Может, мы зря по Станиславскому жизнью духа мучаемся? Вот ребятки, учитесь, - глазки растаращили, оператор их еще широкоугольником растянул на крупняке, - и никакой режиссуры не надо. Класс!
   - И что обидно, так это столпы наши - фонари. Им всем все до лампочки. Пучатся про трагичность мира, а получаются гомики с фашизмом, порнушка с коммунизмом, церковники с садизмом, да мораль с властью. Вот и вся их нравственная опора, - творцы, Господи!
   - Не мешайте, дайте модельку послушать.
   - Эти вешалки еще и рассуждать умеют?
   - А ты думаешь, только мы одни роли повторяем без запинки?
   - Нет, как вам это? "В сексе ради карьеры нет ничего стыдного". Она ведь серьезно считает себя личностью.
   - Если бы ты имела ее миллионы, то тоже так бы считала.
   - А я и без миллионов...
   - Без миллионов ты - творческая личность, а она - просто... Знаете, что обидно? Я вот больше ничего не умею. Всю жизнь мечтал заниматься театром. Мне без сцены - скука смертная. Подхожу к кулисам - и возбуждаюсь. Что с этим может сравниться?
   - А жена?
   - Ты глупости-то не говори. Я про театр, а ты... Жена... Какая жена с театром сравнится? Нетушки. Где еще такие конфликты, такое перемывание костей, такие сплетни?
   - А я не знаю, зачем на сцену выхожу? Устала страшно. Да и восторгов поубавилось. Чувствую, что постепенно разрушаюсь. Одно время в церковь ходила, все роли отмаливала. Слушайте, мы уже... столько лет прошло... ребята, скажите честно, стоит наша профессия реанимации или психушки?
   - Нормальный наркотик. Почти безвредный. Все кривляются и рядятся, а мы еще и деньги за это получаем.
   - Если это деньги, я - китайский император, - Виталик не на шутку рассердился.
   - Ты - малюсенький китайский император, - Ася поставила танцевальную музыку и принялась выталкивать гостей из-за стола. - Кстати, Мишка, ты зачем приклеил диван?
   - Я пошутил, - Мишка опешил и не сразу сообразил, что его "взяли на понт". - Твоя работа? - он грозно навис над Дашей.
   - Не пытай ее! Сколько веревочке не виться...
   Мишка отмахнулся от Аси и поволок Дашу в смежную комнату. Там он прикнопил ее к своему животу и вальяжно повел в томном танго.
   - Помнишь, Дашка, как мы с псенком гуляли? Как это обзывали?
   - Зука, кажется.
   - Вот-вот, Зука.
   - Она жалась к моим ногам, потому что ты орал на нее...
   - "Гуляй, сука, гуляй!" Ты где сейчас?
   - Не хочу про это, ладно?
   - Как скажешь. Ты возьми мою визитку, я, конечно, теперь тот еще жлоб, но... Если закрыть глаза и представить, что этих лет нет, я бы за тобой...
   - Не знала, а то...
   - А то, что бы? Позвала?
   - Поздно уже.
   - Для меня в самый раз. Ты не спеши, может, это наш билет?
   - В один конец?
   - Да он у всех один, пора уже и подумать.
   Мишка вынул визитную карточку, намеренно медленным движением пропихнул ее Даше за лиф и впился губами ей в рот. От неожиданности Даше не хватило воздуха так же, как в юности. Мишка ухмыльнулся, довольный произведенным эффектом.
   - Как девочка, Дашка, прямо, как девочка.
   Даша поняла, что имела в виду Ася, когда говорила про индюка. Мишка и впрямь был индюком - самовлюбленным, высокомерным и неоправданно уверенным в себе. Она всегда боялась непредсказуемых людей, - от них никогда не знаешь, чего ждать. Но подобная предсказуемость была... противной. Конечно, здорово, когда жизнь имитирует театр, но не такой же степени? Мишка стал похож на самый обыкновенный заштатный спектакль. Шли репетиции - была жизнь, пришла премьера - начался процесс медленного умирания, в мишкином случае - заматерения. А ведь он не был бездарем. Как жаль, что весь его веселый задорный кураж двигал только пустую кабинетную карьеру. Не пустую, конечно, денежную. Только для актерской души, деньги - не жар огня. Такие на дровишки не годятся - не горят. От них не пламя - дым сплошной, хотя и комфортабельный.
   - Даш, а вас хорошо покупают? - Даша и не заметила Толика. Она вообще не видела, как он вошел в дом. Просочился тихой сапой.
   - Кажется хорошо, нам не говорят, да мне...
   - А платят сносно?
   - В общем, сносно, в этом смысле мы ничем от холодильников или стиральных машин не отличаемся. Продукт, обыкновенный продукт, только с некоторыми особенностями.
   - Касса диктует?
   - К сожалению
   - А ты надеялась, что искусство будет?
   - Хотелось бы.
   - Да закончилось оно давно, одни цифры остались.
   - Жалко.
   - А как ты думаешь, когда стали печатать Пушкина, а то, что было до него, отправили на помойку, потому что устарело, - не жалко было?
   - Не знаю, я об этом не думала.
   - А ты подумай. Сцена перестала быть святым местом. Это уже не та любовь, которой требуется посвящать всю жизнь. Ты заметила, что сегодня все чаще спектакли делают без антракта.
   - Да, заметила, наверное, время такое.
   - Какое там время? Просто режиссеры не уверены, что после антракта публика в зал вернется, хотя налицо явный конфликт с буфетом.
   Даша затравленно стала высматривать Асю. Она уже устала от обилия встреч, разговоров, порастеряла опыт бездумных простых посиделок. Уйти по-английски не удалось. У дверей ее поймала Ася и всучила пригласительный на художественную выставку. Пока они обсуждали место встречи, Толик уже оделся.
   - Ну и ладненько. Толян, проводишь?
   - Если бы ты знала, Дашка, в какой я полной заднице...
   Он сказал это, едва за ними закрылась дверь. От неожиданности Даша не знала, что ответить, когда-то самому красивому парню на курсе. Она помнила, что все девчонки были в него влюблены.
   - Ты спросишь, почему?
   - Почему? - она охотно подхватила подсказку. - Ты всегда был удачлив.
   - Я и теперь удачлив. Только, знаешь, свет мой Дарья, когда все дается легко, - куража нет.
   - А тебе еще хочется куражиться? - искренне удивилась она.
   - Давно в старухи определилась? - он остановился и внимательно посмотрел на нее.
   - Я героинь играю...
   - Дура! Ты всегда была дурой, Дарья. Мне поиграть охота, нервы подергать за чеку...
   - Устал от баб? Заездили тебя они?
   - Это мягко сказано.
   - Остановиться не пробовал? - Даша даже испугалась от его агрессии.
   - Ты видела мужика, который добровольно сходит с дистанции? Прости, Дашка, - он взял ее за плечи, - а ты вообще-то мужиков видишь? Ну, я в том смысле, что смотришь на нас?
   - Как был ты похабником, - она освободила плечи, - так и остался.
   - А то пошли? Аська сказала, что ты одна живешь.
   - А еще, что она говорила?
   - Что процветает в своем рекламном бизнесе.
   - Не знала, что...
   - Процветает-процветает, можешь мне поверить. Так сейчас такие бабки заколачивают - впору прииски покупать! Ну, это... Таки-таки, мы идем к тебе?
   - Не боишься?
   - Что откажешь?
   - Что соглашусь?
   - Я теперь только кастрации боюсь, да гомиков. которые сбиваются в стаи и никому проходу не дают.
   Всю дорогу он донимал ее масштабами разрушения культуры телевидением. Он считал его новым сатаной. Даша и без него устала от зомбирования и оболванивания и с тоской ждала, что он устанет и отстанет от нее. Но Толик обрушивал все новые и новые обвинения.
   - Телевидение перестало быть искусством. Это - поле нечестной конкуренции, очень богатый бизнес и дьявольское искушение. Подумаешь, новые мессии, властители дум! Да кто их вспомнит, когда на их место придут другие, - более наглые и беспринципные, которые не только души повыворачивают, но и трусы поснимают для рейтинга.
   Даша сначала кивала головой, давая понять, что участвует в разговоре, но потом сообразила, что Толику это не нужно. Он токовал сам перед собой, а она ему была нужна только, как повод. Мелькнуло подозрение, что у него было намерение довести ее не только до дома. Ну и пусть, убеждала она себя. В конце концов, и о здоровье надо побеспокоиться.
   От частого упоминания за вечер миссии художника ее мысли тоже потекли в этом направлении. А ведь, действительно, почему притягивает искусство? Только ли слава? Ведь она не о славе думала, когда поступала в театральный. Нет, конечно, известности хотелось, но манила возможность прожить много других жизней, рассказать людям о важном. О том, что забывается в суете будней, - о вечном, о любви.
   Наверное, художниками становятся от отчаяния. От ощущения дикого и бесприютного одиночества, от потребности поделиться своими мыслями и образами с окружающим миром. Если бы рядом оказался человек, которому можно было бы без утайки, опасения и стыда распахнуть свою душу, так чтобы в ней не осталось ни единого темного места, и были доступны все самые тайные закоулки, - искусство бы никогда не родилось.
   Она вспомнила странные пронзительные стихи, которые однажды услышала от Ролана Быкова. Он однажды выступал у них на курсе:
   "О боль моя - моя подруга!
   Она понятна и проста,
   Она читается с листа..."
   Сколько ушло гигантов, которые жили, играли... Они должны были быть вечными. Но недоиграли... оказались смертными. Жили трудно, небанально, на разрыв аорты. А нынешние... Занимаются публичным стриптизом - с жаром обсуждают свою личную жизнь, лишь бы были свободные уши. Раздеваются прилюдно, да еще на места срамные указывают, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, что места эти имеются. То ли баня, то ли кабинет гинеколога, а не искусство. Такой вот он финал столетия. Да, в конце ХХ века и тысячелетия человеку приходится отвечать на вопросы, которые уже нельзя отложить на потом.
   Потом наступило.
   Невозможно болтаться в подвешенном состоянии на стыке тысячелетий.
   "Как я живу?" - Даша понимала, что ответ на этот вопрос может быть либо очень простым, односложным, либо потребуется много времени и душевных сил, чтобы хотя бы приблизиться к возможности ответа.
   Мне отмерена одна жизнь, или я - лишь часть бесконечной цепи воплощений?
   Если для меня мир - единственная уникальная возможность подышать свежим земным воздухом, то тогда - взятки гладки. Надо успеть купить, научиться, приобрести, достичь, захватить, покорить... потреблять. Окружающее становится манящей витриной материального благосостояния.
   Престиж - вот фетиш одноразовой жизни тела! А тело - это эгоцентрика. Ему живется несладко, - религия загоняет его в прокрустово ложе морально-нравственных запретов, наука стремится объявить его разум вне всяческих канонов...
   - Слушай, у тебя курить можно? - Толик озирался в поисках пепельницы.
   Даша молча протянула ему чашку из-под кофе.
   Во что верить?
   Что выбрать?
   Что делать?
   Так-то, брат Чернышевский. И никто не виноват.
   На чем остановиться? На догматах церкви, которые требуют безропотного подчинения, или на безграничных перспективах науки, которой правит неистребимое детское любопытство раскурочить все, чтобы посмотреть - что же там внутри?..
   Попробуй тут не сделайся циником или неврастеником? Интересно, чья злая воля поставила нас на это лезвие? Больно же!
   Чем старше становится человечество, тем неуютней ему на этой благодатной планете. Не хватает согласия. Согласия между пророками и учениками, большими сообществами и маленькими странами, национальностями и религиями, правителями и обществом, человеком и природой, политикой и законом, государством и личностью, городами и селами, начальниками и подчиненными, мужчинами и женщинами, отцами и детьми, между соседями... внутри себя.
   Для согласия с самим собой нужна малость - обретение покоя. А покой возвращает в тот же круг - согласие души и разума.
   Кто поможет?
   Кто укажет спасительную дорогу?
   - Ты не против, если я "новости" посмотрю? - Толик не дожидаясь ее согласия, включил телевизор.
   "Религия отвечает на запросы сердца - отсюда ее магическая сила; наука - на запросы разума - отсюда ее неодолимая мощь. Но прошло уже много времени с тех пор, как эти две силы перестали понимать друг друга. Религия без доказательств и наука без надежды стоят друг против друга, бессильные победить одна другую. Отсюда глубокая раздвоенность и скрытая вражда - и не только между государством и церковью, но и внутри самой науки, в лоне всех церквей, а также в глубине совести всех мыслящих людей. Ибо, каковы бы мы ни были, к какой бы философской или социальной школе мы не принадлежали, мы несем в своей душе эти два враждебных мира, с виду непримиримые, хотя они возникли из одинаково присущих человеку, никогда не умирающих потребностей: потребности его разума и потребности его сердца". - Ученый муж размахивал толстым фолиантом и обещал, что мы еще не раз вспомним какого-то Шюре.
   Что изменилось с тех пор? Даша Грустно вздохнула. Ныне эти противоречия стали еще агрессивнее. Да, аутодафе перешло в разряд истории, хотя трудно представить что-то более чудовищное, кроме... вырвавшегося на свободу атома.
   На этом беспределе душа оказалась заманчивым сырьевым придатком для новых идеологов, мало чем отличающихся от адептов бывшего "краткого курса" истории. Только новые знают еще меньше старых, но они деловиты, энергичны и жаждут власти. Мишка-мишка, где твой умишко?
   Развелось спасателей... Много нас, тех, которые "учились понемного чему-нибудь и как-нибудь". Поэтому нас легко заворожить цифрами, датами, именами да цитатами. Энерго-био-гео-психо... - мало ли на какие мудренные названия покупается беспокойное малообразованное сознание. Очень хочется верить. Мы жаждем истин... из чужих уст.
   Нет бы, самим дойти до донышка, до неделимой частицы, до начала.
   Нет!
   Мы предпочитаем путешествовать во времени и пространстве с мошенниками разного калибра - от лозоходцев до астрологов. Нам без разницы: под землей или во вселенной, все одно - не увидим, но покров тайного знания приятно щекочет нервы.
   Приобщаемся.
   Измеряем поля, тычем любопытным пальцем в чакры, подставляем беспомощное тело под липкие руки "народных целителей". А их уже столько, что и народа не видно.
   - Спите-спите...
   Что нам "в том страшном сне приснится"? И не забыть бы, что на каждого Гамлета предусмотрено по призраку.
   Дерзайте, ленивые учиться! Получайте на блюдечке с голубой каемочкой и отбитым краем чужую мудрость. Однако помните - платить все равно придется. Сначала за обман, потом - за лень. Редко на этом поборы заканчиваются. А в активе - здоровье, карьера, благополучие близких, - очень даже солидный куш, есть еще что отдавать!
   Божья кара! Хорошо быть атеистом, только и ему перед смертью, ох, как страшно будет. Никто про то не знает определенно. Никто. Все - из области предположений. Не своих. До нас уже постарались - упростили существование доверчивым лежебокам.
   Лишь не стоит забывать, что черновики хороши в школе. И отметки тоже. Жизнь - непрерывная цепь решений. Выбрал - ответствуй! Ошибся - ответствуй! Для кого-то обмишурить Создателя - доблесть; кому-то надуть ближнего - спорт; но ведь есть и те немногие, что болеют от малейшей лжи. Физически. И страдают от морального груза чужой неправды, насилую собственную душу сожалениями. Их единицы. Но они есть. Рядом с ними неудобно, неуютно. Да и им самим непросто рядом с нами.
   Только кто сказал, что даже простейшие организмы просты? В них идут могучие невидимые изменения: биологические, химические, физические. Каково человеку? Разумному. Пропади пропадом его разум!
   Вот тебе на! А собиралась петь осанну! Довел разум отдельно взятого человека... Ночь за окном. Утро вечера мудренее! Ты, разум, не думай, я тебя уважаю. Люблю. Только, если начистоту, подвохов твоих опасаюсь. Уж больно ты непредсказуем.
   - Даш, я тут... - Толик привалился к стене, - позиционируюсь у тебя, а то глаза слипаются. Ты как? Спать не собираешься?
   - Мне еще в душ...
   Даше пришлось долго ждать, когда из старого крана польется горячая вода.
   Хорошо было Канту считать, что "истинная религиозная вера есть вера разума; этика образует основу религии, а отнюдь не вытекает из нее, как это принято думать. Религия есть понимание всякого долга как божественной заповеди. Ни больше, но и не меньше.
   Только из меня рвется смех, когда я смотрю на трансляции из соборов, где в качестве богомольцев - знаковые лица политиков, деятелей культуры, поп-идолов... Они явно теснят толпу, и вокруг - все больше соболя-гороностаи, а не хламиды. И, стоя в первых почетных рядах (к Богу, что ли поближе?), они натурально осеняют себя крестным знамением, не забывая зорко поглядывать - попали ли в камеру, снимает ли их оператор?
   Простым старушкам стоять рядом с избранными молящимися не положено. По статусу. Богу - богово... Да субординация превыше всего.
   Высшим иерархам церкви тоже, как и всем смертным, нужны сильные покровители, хотя божатся они простыми прихожанами. Только, что с него - с простого - взять?.. Разве что пятачок "на храм", да свечку ему заломить подороже. А покровители, небось, забесплатно ставят. За это они - сильные - табачком церкви разрешат приторговывать. Опять же и водочкой - не без того... Иерархам тоже жить надо, одежку золотить, кадила менять... Власть деньги любит. И церковная тоже. Она в этом ничем от светской жизни не отличается - кто платит, тот и ...
   Сильного, да с мощной великой и золочеными буковками за это на стенку повесят - дескать, помог болезный, поделился с Богом награбленным, да наворованным, да присвоенным, - виси теперь всем на радость или на зависть. В века! Слава тебе! Вечная!
   Только слава у нас... сами знаем... Да и золото то... на буковках... Все тлен. И место опять же... Стой пока храм Христа Спасителя... до следующего покушения на святые камни. У нас это скоро, был бы почин...
   Где-то за стенкой рыдал саксофон. Даша тихонько скользнула под одеяло. Толик недовольно подвинулся и громко засопел.
   А помнится, хорошо было плавать в бассейне "Москва" под ясным солнышком в морозное утро... - приятные воспоминая выхвали улыбку. - Пускали туда всех - и бедных, и богатых...Снежок опять же... Ныне - только молиться. А, если спина болит поклоны класть, и врач бассейн прописывает... Вот и кумекаем тогда, боль в спине - отчего? Застудил или неверно понял божественные заповеди? Так, наверное, ниже кланяться надо было. Еще ниже...
   Очень не помешало бы жить вот так - просто! Да только думать научилась, к сожалению...
   Спокойной ночи!
   Если живешь один раз - все равно - спокойной ночи!
   Ежели по плану: в том веке, в следующем... - все равно и тебе - спокойной ночи! Только завидно больно. Тебе легко жить неспешно. Чего торопиться? Можно выучить парочку мертвых языков и читать Экклезиаста в подлиннике (а мне это зачем?); сутками медитировать; не вставая, размышлять на диване о целесообразности мира; обойти пешком земной шар...
   Вам некуда спешить. Вы не можете опоздать... Торопиться необходимо другим.
   Как же мне все-таки быть? Что выбрать? Кто я? Одноразовая моя собственная жизнь или долгоиграющая... А то спать очень хочется... Глаза так и слипаются.
   Ладно, утром напрягусь - никуда не убежит - "пан или пропал"...
   Спокойной ночи-и-и-и...
   Толик судорожно вздохнул во сне и прижался к дашиной спине.
  
  
   40 глава
   Школа насилия
  
   Павел предпринял еще один заход с пилотом. Снова ему пообещали "протоптать улицу наверх". И снова намекнули на проценты. Каждый норовил оторвать кусок от еще не испеченного пирога. Пока, суть да дело, он решил все-таки добить идею с женской партией. Но при ближайшем рассмотрении, оказалось все это обычной пустышкой. Так бывает, когда богатенький "буратинка" дает бездумное согласие и направляет к подчиненным. А те, зная наперед, что шеф просто никому не говорит "нет", отсылают просителя еще ниже по служебной лестнице. И так до тех пор, пока или последний стрелочник объяснит, что "тут много вас таких ходит, а потом трусы пропадают", или самому надоест с протянутой рукой бродить по коридорам. Он уже много раз проходил это - "нет свободных денег, можем частично по безналичному расчету оплатить только аренду оборудования, хотите совет?"
   Потом пришлось съездить еще в одно место. Леха - быший однокурсник - познакомил Павла с "братком". Дело было верное, во всяком случае, месяц назад таким казалось.
   - А ты у него кто?
   - Спичрайтер.
   - Он слова такие знает?
   - Он знает 6 слов, но их можно употреблять только в его норе. Так что, он пыхтит и речи мои учит. Ему без меня - никуда.
   - А куда он собрался?
   - А он без мыла в "Думу" собрался. Так что ему без культуры - пробка с затычкой.
   - Так ты все время речи пишешь?
   - Если бы. Мне еще приходится с ними на природу ездить, да дни рождения снимать для истории.
   Видно, день такой у Павла вышел, не в коня. Другана Леху поперли "братки". Шеф неожиданно попал в неконтролируемую ситуацию, а слов нужных под рукой не оказалось. И пришлось ему выпутываться своими силами. Видно такое он лопотал!.. Потом пришлось немеряно отваливать телевизионщикам, чтобы кассеты с записями изъять. Другана, слава Богу, просто выгнали, а могли и шлепнуть, как шкалик осушить.
   Самое гадкое было в том, что опять надо ремонтировать машину. Он бы с радостью поехал в какой-нибудь другой сервис, но потащился в тот самый "Лидер-М", вроде бы текст показать. Однако хозяйка все просекла сразу, - тертая бабенка, от такой ничего не скроешь.
   - Слушай, Пашка, тебе не надоело клепать этот хлам? Смени жестянку?
   - Не хочу, - он еле сдержался, чтобы не нахамить. - Она мне дорога, как ошибка молодости.
   Хозяйка посмеялась и захлопнула дверь.
   - Иди сюда.
   Она грубо потянула его на себя. Павел онемел от неожиданности. Всякого в жизни навидался. Искренне жалел девчонок, которые вынуждены были подкладываться ради хлеба или карьеры. Но чтобы его, здоровенного мужика, вот так, среди бела дня размазали по стенке...
   Хозяйка, не глядя, потянулась к сейфу.
   - Ролик мне твой не нужен. Приглянулся, захотелось надкусить. Ты не в претензии?
   Павел промычал что-то нечленораздельное.
   - Ну и ладненько. От меня никто недовольным не уходил. Ты, как, сам отползешь, или мне тебя домой доставить?
   Пока Павел соображал, что бы ей ответить, она уже отслюнявливала доллары, даже не заботясь об одежде.
   - Сколько обычно за такую байду платят? Только не задирай, проверю. Две штуки хватит?
   Он почувствовал, как что-то ухнуло под сердцем и противно забилось у горла. Она помогла ему натянуть брюки и чикнула молнией.
   - Жене скажи, что у тебя ширинка расходится. Пусть замок сменит.
   Смех ее отдавался в ушах, когда он нетвердыми ногами громыхал по железным ступеням. Слесари понимающе улыбались и гадливо хихикали. Павла трясло. Когда на очередном светофоре рука чуть не вырвала коробку передач, он стал высматривать место для парковки. Потом отъехал за угол и остановился. Дрожь в руках не унималась, а в таком состоянии машину вести было опасно. Вот он и дожил. Попользовались, как дешевой девкой. Хотя нет, недешевой. Не всякая проститутка может заработать две тысячи долларов за 15 минут. Он нервно рассмеялся, оказывается, и женщина может изнасиловать мужчину. Долго еще сидел он, опустив голову на руль, и все повторял Окуджаву: "На Россию одна моя мама, только что она может одна?"
   На работе его ждал еще один сюрприз. Поганец расплатился золотом. Тем самым, которое они же и рекламировали. Вместо 500 долларов Павлу выдали уродливое кольцо с сапфиром. В ломбарде его оценили в 150 и заверили, что камень искусственный. Так его в этот злополучный день поимели четырежды.
   Хорошо вчера посидели, отметили 1 апреля! Чтоб его! Что-то с юмором в последнее время происходит, не к добру. Может, и правда, плюнуть, бросить этот пилот. Ну, найдет он "женщину", а к ней еше ведущего, а там...
   - Ира! Пожалуйста, ничего не спрашивай, приезжай.
   На том конце провода пугающе молчали.
   - Ира, Ирочка, милая...
   - Что случилось, Паша?
   - Мне плохо, мне очень плохо...
   Ира приехала через час. Он уже был не в состоянии даже выйти из коридора. Как ввалился в квартиру, так и сел у калошницы в куртке. Она помогла раздеться и уложила в постель. Он глотал валокордин и громко стучал зубами по стакану. Нервная дрожь била все тело.
   - Господи! Да кто ж тебя так?
   Ирина крепко прижала его к себе, и Павел не выдержал, расплакался, как ребенок, и, захлебываясь, стал рассказываться. Он сбивался, сморкался в халат, икал от холода, и ужасно боялся, что она сейчас уйдет. Ему так нужна была ее жалость и теплота. Она гладила его по голове и сама плакала.
   - Павлуша, тебе надо найти нормальную женщину.
   - Да я теперь... Где ее найти? На улице?
   - Лучше на улице.
   - Нет, пожалуй, мне лучше ограничиться историей.
   - Так ты никогда не женишься.
   - Ну и что?
   - Я не "скорая помощь".
   - Прости, - он уткнулся в ее упругую грудь, - прости меня, идиота.
   - Честно говоря, мне тебя не просто жалко, а очень жалко, хотя, не знаю... Может, вовсе не монстр эта баба? Просто срубила денег, или мужик ей сервис подарил. Понимаешь, привыкли вы, - ты просто слушай меня и не перебивай, - нами пользоваться. А когда сами попадаетесь, - "караул" кричите! Ты отнесись к случившемуся, как к аттракциону. Может, дамочке разрядка для снятия стресса потребовалась? Особый вид тренажера. Но играла она честно?
   - Да она меня просто к стенке поставила!
   - Паш, насколько я тебя знаю, тебя просто поставить нельзя.
   - Я деньги на "женщину" искал! - Павел от отчаяния заорал.
   - Но ты же деньги искал, а не любовь?
   - Я?
   - Да, ты. Сколько она заплатила?
   - Две тысячи.
   - Пашенька, - Ирина отодвинулась от него и посмотрела с интересом, - что изменилось с нашей последней встречи? У тебя гейша завелась?
   - Ка-а-кая гейша? При чем здесь гейша?
   - Давай, без обид. Ты даже в лучшие годы, столько не стоил.
   От такого оскорбления Павел открыл было рот... и засмеялся... Он так долго смеялся, что свело челюсть. Ирина приткнула одеяло и прилегла рядом. Он засопел мгновенно. Она долго смотрела на его лицо. Лицо большого обиженного мальчишки - постаревшего и седеющего.
   - Ангел-спаситель! Защити раба Божьего Павла и избави его от хворей телесных и душевных. Проведи руками своими по телу его, наложи персты твои на раны его. Смахни крылами своими печали с чела его. Осени его знамением крестным. Ангел-спаситель! Не остави его в скорби и в радости. Научи смирению. Помоги жить праведно и научи любить себя и других, как Господь любит нас. Спаси и помилуй его, Ангел-спаситель.
   Павел не слышал этой тихой молитвы. И, хотя тело его согрелось, душа испытывала настоящий арктический холод.
   Он стоял на большой спичечной коробке. Она была полой внутри и медленно дрейфовала в океане. До ближайшего острова - метров 300. Но вода спокойная без течения, и весел нет. Павел понимал, что до острова можно добраться вплавь, но в ледяной воде долго не продержишься. А даже, если он и доплывет, то выбравшись на голый остров, все равно замерзнет в любом случае.
   Вдруг прямо перед коробкой вздыбился метра на четыре черный страшный хвост. Павел с пронзительной ясностью понял, что сейчас он накроет собой хрупкую коробку и Павла вместе с ней. Он еще не успел по-настоящему испугаться, а хвост ушел в глубину, и всколыхнулась, забурлила вода. Впереди тоже образовалось какое-то сплетение огромных хвостов. От отчаяния Павел качнул ногами коробку, как качели, и она, словно маленький плотик, сама направилась к острову, почти вплотную к хвостам. Скорость была приличная, хотя течение, по-прежнему, отсутствовало. Коробка плавно огибала остров, а Павел прикидывал, за какой выступ ему удобнее всего зацепиться? Может, лучше причалить с другой стороны?
  
  
   41 глава
   Искусство ХХ века
  
   Даша спустилась в метро. За полгода в Москве она успела привыкнуть к его новому облику. Реклама больше не раздражала, хотя огромное количество коробейников всех мастей иногда приводило в оторопь. Но, как правило, ее оторопь совпадала с милицейской. И тогда метро на некоторое время очищалось, чтобы, спустя несколько дней, снова заполниться разноголосой и разноцветной толпой негоциантов. Неудобства подземной коммерции компенсировались бытовым комфортом. По дороге, не слишком выбиваясь из ритма, можно было перекусить, заказать очки, приобрести разные мелочи - от таблеток до украшений, послушать музыку и подать на бедность, если в кошельке оказались лишние деньги.
   Весна властно вторгалась повсюду. Эскалаторы в обе стороны везли несколько целующихся парочек, ничего вокруг не замечающих. Со времен ее московский юности, на них никто уже не шикал и не намекал на попрание нравственных устоев социалистического общества. На них смотрели завистливо, - не повезло, или снисходительно - веселитесь, мы тоже молодыми были, или злобно - это только цветочки. Даша наблюдала за влюбленными украдкой, чужое счастье заразительно, его ничего не стоит спугнуть недобрым глазом.
   В вагоне она очередной раз позавидовала кроссвордистам, - их умению отрешаться. Азартно читали свои бесконечные детективы чуть усталые мужчины. Дамы, не захватившие женские романы, исподлобья изучали друг друга на вкус, достаток и смелость. Гости столицы с необъятными сумками и напряженными взглядами колоритно разнообразили подземную публику.
   Теперь Даша любила метро за стабильную предсказуемость, четкость работы служб, уверенность в расписании, за братские локти под ребрами, сопение над ухом, чих за плечами и кашель в нос. Метро было демократично, оно принимало в свое нутро всех, - и солидных чиновников, решивших вспомнить свою молодость; и экзотичных бомжей, привлеченных теплом, и громкоголосых иностранцев, с удивлением разглядывающих блек подземных дворцов, и навороченных бизнесменов, опаздывающих на встречи из-за пробок на улицах, и сонных усталых теток, и нахальных студентов, и попрошаек всех мастей, и особ со стойким шлейфом недорогого парфюма.
   Подземное время отличалось от наземного. Его пульсом были поезда. Они давали ощущение непрерывности жизни, повторяющейся к каждым приходящим составом. Кто-то неспешно выбирал пустой вагон, а другой, не разбирая, втискивался в ближайший. На лавочках ждали друга те, кому было, кого ждать. Толстые служительницы в стеклянных будках с надписью "дежурный справок не дает" в ответ на доброе приветствие и улыбку давали не только справку, но и могли на бумажке нарисовать маршрут. Для московского метро все пассажиры были одинаково равноценны. Под электрическим светом места хватало каждому, даже в напряженные часы пик. Даша прощала торопыг, которые, не извинившись, отдавливали ей ноги. Ей нравилось отгадывать достоинства, профессии, недостатки и привязанности едущих рядом с ней. Иногда она даже пропускала свою станцию из-за этого увлечения.
   У входа в галерею толпился народ. Даша неприятно удивилась, заметив, как хорошо одетые люди, обсуждающие наукообразную тему выставки, бросали на тротуар банки от пива и конфетные обертки. Это очень напоминало публику, которая не стеснялась громко разговаривать по мобильнику на спектаклях, и хозяев выгуливаемых собак, которые не считали необходимым убирать дерьмо за своими любимцами. При этом все изображали из себя жутких интеллигентов. Толерантность к антисанитарии и бескультурью иногда бесила, но постепенно Даша начинала с этим смиряться и только старалась сама не опускаться до пещерного уровня.
   Ася опаздывала, и пришлось пристроиться к входящим. Даша переходила от полотна к полотну, со всех сторон неслись обрывки разговоров про "живое чувство божественного", "ощущение Творца", "разлитый пантеизм", а Даша видела вариации одной и той же бездарной мазни. Кроме того, ей всерьез предлагали восхищаться наклеенными на холстину окурками и огрызками. Несколько ошарашенных милых лиц в недоумении озирались по сторонам. Они не знали, как себя надо вести, - то ли смеяться, то ли восторгаться, то ли шушукаться, то ли плеваться, - от вида разнообразного художественного "добра".
   Огромная пестрая барахолка, как цветистый цыганский платок, мелькала перед глазами, еле прикрывая голое - на самом деле - тело сиюминутного художественного рынка, с его салонностью, актуальностью, претенциозностью, замшелостью и пресыщенностью живописной попсы. И над всем этим несовместимым многообразием, где традиционное классическое соседствовало с модным китчем, царил азартный дух молодой и жадной коммерции.
   Даше хотелось громко кричать про короля, который голый, но она не решилась. И от этой своей нерешительности обозлилась и насупилась. Неужели "Черный квадрат" Малевича, действительно закончил историю живописи? Она любила Левитана и Ренуара. Такое искусство ей было близко и дорого. Новое пугало и раздражало. Она понимала, что данное направление изначально было нацелено на другое - на вызов, отрицание, эпатаж. Те, кто им занимался, совсем не собирались ублажать глаза и радовать души. Любое искусство жило во времени между каноном и авангардом. И меньше всего Даше хотелось настаивать на застывших догмах, но...
   Но самый невероятный случай - осознание собственного дарования. Во-первых, это исключительно редкостное явление - настоящий талант. Хотя сегодня при обилии школ, направлений, -измов и прочей подобной белиберды, мимикрия бездарности под какой-нибудь авангардистский уклон - обычное дело. Попробуй, заикнись, что "мастер" рисовать не умеет, сумасшедшая толпа поклонников тут же поставит к стенке - "он так видит современную действительность!" А то, что в этой "его действительности" у женщины четыре груди и восемь глаз - все в районе пупка, или у мелодии три ноты - и те в одном аккорде, или вместо хождения на носках танцовщица семенит на пятках, или рожа рифмуется с жопой, - так и что?
   Это же так ново! Так неожиданно! Так талантливо! Высокое искусство примитива доступно не каждому! "Мне - недоступно! Более того - принципиально недоступно". - Даша постаралась унять возникшую дрожь. Она считала, что в ХХ веке, после Леонардо, Джотто, Рафаэля, Рубенса, малых голландцев, Моне, Рокотова, Иванова, Куинджи стыдно возвращаться к манере наскальной живописи в стиле песен акына - "что вижу, то и пою".
   Сегодня очень легко прослыть талантливым! Надо лишь погромче заорать и грязнее всех выругаться! Только обязательно оригинально, не так, как принято, а особенно, по-своему. Чтобы вывести шарлатанов от искусства на чистую воду, достаточно пристального взгляда. И тогда станет ясно, что нет никакой мантии искусства и даже флера его на заляпанных убогих полотнах. Да только мальчиков Андерсен на всех не припас, - практически невозможно. Мы живем в конце века, где точно выполненная вещь ценится только в магазине. Там мы будем придираться к каждой строчке, забракуем малейшую шероховатость и небрежность в изготовлении изделия.
   А в музее и галерее станем пялиться на шестиметровых красных уродов под названием "Танец" и "Музыка" или восхищенно цокать языком перед какой-нибудь "Импровизацией N..." и пересчитывать ее разноцветные точки-тире, убеждая себя, что в их комбинации заключена тайна мироздания. Еще вернее особо посвященные станут искать эту тайну в пресловутых черных и красных квадратах: "Ах, вы видите, как он - художник - видит!". А Даше было интересно, что он при этом думал про этих "посвященных", - сам-то уж точно, идиотом себя не считал.
   И словно не было веков титанического совершенствования мастерства подлинных творцов, когда живописец стремился к предельной точности при изображении модели, которое - совершенствование - и только оно приводило создателей произведений искусства на вершину признания таланта. Какое там совершенствование? Сегодняшний любитель (почитатель, покупатель, продавец, исследователь, последователь - бесконечный список) ценит не предмет, а его изнанку, не модель, а ее стоптанные башмаки, не анатомические подробности фигуры, а ее уродливые отклонения. И вся эта вершина авангардного искусства - с синими бюстами и красными рыбками, с кружочками и квадратиками, с отпечатками пьяных задниц завсегдатаев парижских салонов и следов от ладоней тех, для кого кисть слишком тонка, - поднимается на аукционах до высот стоимости трудоемкой и реальной живописи. Есть еще фломастерная мазня наших предков по Дарвину - настоящих краснозадых приматов, которая выставляется на всеобщее обозрение и всерьез обсуждается на предмет творчества. Поистине - "импровизация N..."
   Сумасшедший век!
   Вывихнутый век!
   Век торжества точной науки и всесилия поделок сбесившегося стада возомнивших себя творцами! Вам бы в поле, господа, - трактора ржавеют!
   Горько сознавать, что искусство утратило естественные берега. Оно стало настолько доступно, что сообразительные особи обоего пола предпочитают дурачить не слишком почтенную публику вывертами своих изысков или изысками своих вывертов, что, на самом деле, - одно и то же. И им это легко сходит с рук, - ведь сегодняшний художник и его потребитель в массе своей из тех, кто, как верно заметил еще классик "все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь". Потому над сочетанием красного с еще более красным глубокомысленно "задумываются" расплодившиеся, как поганки после дождя, такие же, как и сами "художники", их критики любых мастей, вместо того, чтобы заняться настоящим производительным трудом. Всем. Только ведь там придется работать. А тут - "главное - задуматься", как говорил персонаж одной из комедий Александрова.
   Заканчивается ХХ век.
   Век приблизительного искусства.
   Приблизительно в смысле боязни настоящего, - лжи перед собой и вечностью, дутых колоссов, всеобщей повальной иллюзии культуры, беззастенчивой некомпетентности и наглых профанов. Может быть, новый - ХХI век - поразит человека еще больше.
   Странная у Даши получилась картина. Научная мысль, усложняясь, совершенствует до невероятных технологических высот материальную жизнь, а искусство скатывается к примитиву и пошлости в таких же пропорциональных - только это обратная пропорция - количествах. Совершенные приборы, и "простота" культуры, которая хуже воровства.
   Слишком легко можно прикинуться художником. Критерий утерян. Никому не нужна старательность и тщательность, - все стремятся жить быстро, не обременяя себя ненужными знаниями и умениями. В мутной толпе неучей легко ловить рыбку самозванным пророкам. К тому же, подлинное произведение искусства требует времени и душеных усилий. А наша жизнь, несмотря на увеличение демографического прожиточного минимума и доступности мировых сокровищниц культуры, все равно сводится к простому - "хорошо пожить", чтобы "не было стыдно за бесцельно прожитые годы".
   В соседнем зале она наткнулась на несколько портретов, выполненных в обычной реалистической манере. И здесь ей стало совсем плохо. Когда-то давно ей попалась статья об энергетике разных картин. Теперь Даша это ощутила на себе в полной мере. Не всякое чувство ей хотелось разделять с художником. От некоторых идей, мыслей и образов веяло чернотой, агрессией и мертвечиной. Наверное, именно это лежало в основе странных и варварских нападениях на некоторые картины - "Иван Грозный убивает своего сына" Репина, "Даная" Рембранта. Она нисколько не удивилась, если бы выяснилось, что когда-то могли быть предотвращены нападения на "Девятый вал" Айвазовского и "Черный квадрат" Малевича.
   Она перешла в следующий зал и ошеломленно остановилась. Со всех стен на нее надвигались Христы с плащаниц, вопрошающие святые, купола на церквях, убогие хаты и беспросветные лица селян. А ведь каких-нибудь 10 лет назад на этих стенах бодренькие трактора бороздили те же самые просторы. Улыбчивые сталевары перемигивались с сосредоточенными фрезеровщиками. И сияло солнце социализма. Видимо, слишком ярко сияло, - выгорело все. В сегодняшних залах было серо и сумрачно.
   Наступил полный реализм!
   Что же они делают? Даша хотела бы заглянуть каждому, выставленному живописцу в глаза. Если они считали себя художниками, которым свыше дан дар гармонии, то они не имели никакого права предавать его. Это великий дар - переносить на полотно вечное совершенство природы. Зачем они его дьяволизировали? Неужели мало существующих бесов?
   Впрочем, бесы, скорее всего, появились после рождения человека. До этого совращать было некого и некуда, а, следовательно, и совратители отсутствовали. Но как только появилось одно существо, способное оценить красоту и восхититься ею, тотчас возникло другое существо, которое продемонстрировало изнанку. "Вот тебе! - брызгало оно болотной слюной. - Смотри! На помете растет твоя красота! И каждую зиму помирает. Не до гармонии ей - в смертных муках корчится".
   Точно! Бесы существуют только в нашей душе. Даша остановилась, пригвожденная к паркету этой догадкой. И, действительно, природа созидательна, зачем ей бесы? Они ей не нужны. Мы сами их придумали, чтобы прогнать скуку и пугать друг друга.
   Перед глазами до слез зароились суетливые мушки. Дашина потерянность от увиденного была так велика, что захотелось уйти быстрее подальше от этого искусства на свежий воздух. Правда, свежесть его была та еще, - "ценители" тоже выскакивали глотнуть кислороду, а заодно и выпустить никотин. Даша тоскливо пыталась осмыслить увиденное, но ее собственное чувство гармонии никак не могло продраться сквозь строй уверенных в себе мазил. Людей, которые, не стесняясь, называли себя художниками, - бесцеремонных и наглых в своем праве возводить на трон искусства собственный меркантильный интерес.
   - Дашка! Ты здесь? Уже сыта?
   - По горло! - еле выдавила из себя Даша.
   - Э, девонька! Тебя в художественное плавание одну отпускать нельзя, - захлебнешься этим дерьмом. Но, что делать, надо быть в курсе, а то сочтут несовременной. Это новый стиль жизни, подруга, привыкай.
   - Да не хочу я к этому привыкать!
   - Ладно, не бузи. Сейчас поднимем настроение. Сначала завалимся в салон, наворотим что-нибудь на башке, а потом в клуб. Меня знакомые мальчики позвали...
   - Я к мальчикам не пойду.
   - Да они тебя и не ждут.
   - Тогда, зачем мне куда-то тащиться, на ночь глядя.
   - Не куда-то, а на мужской стриптиз. О! Глазоньки-то заблестели. Это тебе не на авангард пялиться. Тут - и смыл, и форма, и содержание.
   - Какая ты все-таки пошлячка, Аська.
   - Глупая ты, Дашка. Придумали какие-то идиоты, что попугай в клетке, герань на окне за занавеской, веселенькие рюшечки и обнаженное тело - пошло. Пошлость - это бездарность. А все остальное - радует глаз, ублажает ухо, и дает наслаждение... Да ты и сама знаешь, не девочка, чай, давно перестала под столом ползать. Пошли, развеемся.
   - Аська, ну, ладно, я - понятно, а ты? Тебе-то чего недостает?
   - Ты попробуй лямку в браке с десяток лет потаскай, - тогда и вопросов дурацких поубавится. Ты, что думаешь, если я из его ребра, так ничего больше и не нужно? Попробуй изо дня в день, как попка, повторять, что его достижения - моя мечта, и дома не выходить из образа милой пташки-промокашки! Это я только поначалу умную из себя изображала, пока не поняла, что мужиков пугают башковитые бабы. Они в ступор впадают от наших амбиций. Потому я теперь такая глупая, что нравлюсь даже сама себе... только дома. Видела бы ты, как я мужиков на работе строю! Знаешь, как иногда актерская профессия помогает? Но... что мне со своим вулканом делать?
   - Ась, мне всегда казалось, что ты не слишком увлекалась чтением.
   - Я им и сейчас не увлекаюсь.
   - А как же можно быть этим...
   - В пиаре...
   - Пиаре?
   - По-русски - паблик рилейшенз.
   - А по-английски, что это будет?
   - Не забивай себе голову ерундой. Важно, что в пиаре ценится умение не читать, а писать, а еще больше - говорить. А уж красиво говорить...
   Даша расхохоталась, вспомнив, как Аська сдавала экзамены, - надевала блузку с большим вырезом - время года погоды не делало - и с невинным видом наклонялась к преподавателю. Тому ничего не оставалось, как быстро заполнить зачетку - ему еще 25 дурней предстояло выслушать после шока от вида ее бюста.
   - Аська, наверное, это интересно, заниматься рекламой, но я ее просто ненавижу.
   - В нашем деле важны эмоции, а их знак - дело второстепенное. Ты вот рекламу ненавидишь, а в афиши заглядываешь.
   - Это же афиши!
   - Это, Дашенька, реклама, как бы тебе ни было неприятно. И телевизионная программа - тоже реклама.
   - Вот изобрели вас на нашу голову.
   - Милая моя подруженька, а как тебе кажется, когда изобрели рекламу?
   - Ну... в нашем веке, может быть.
   - Не может. Между прочим, есть два факта, довольно курьезных, которые говорят о древности моего дела. Одна древнегреческая гетера, кажется, из Афин дефилировала по городу в сандалиях, на которых было вырезано - "следуй за мной". Жрицы любви, вообще, явились родоначальницами многих отличных вещей. Говорят, при раскопках Помпеи обнаружили много глиняных табличек с женскими изображениями и адресами. Кроме того, я сама читала у Геродота...
   - Ты читала Геродота? - Даша была потрясена.
   - Не усложняй, как-то перед экзаменом по древней литературе случайно открыла страницу хрестоматии и запомнила навек, что, Геродот упоминал некую Родопис - известную в его время гетеру, которая построила на доходы от своего бизнеса, отгадай, что?
   - Больницу?
   - Мимо.
   - Театр?
   - Зачем? Тогда, если помнишь, играли только мужики.
   - Ну, не храм же?
   - Храм, это, конечно, слишком. Нет, не храм. Пирамиду в Египте.
   - В рекламных целях?
   - Про цели у Геродота ничего не сказано. Но, согласись, с точки зрения пропаганды профессии и образа жизни, - безупречное вложение средств. На века.
   - Неужели можно так зарабатывать? У тебя получается?
   - Так? Нет. Тело не то. Понимаешь, Дашка, я ведь занимаюсь воздухом, - делаю ничего из ничего и зарабатываю неплохие деньги на полной безответственности. Думаешь, мне важно, чтобы ты покупала рекламируемую дребедень?
   - А иначе, зачем ты работаешь в рекламе?
   - Смешная ты. Рекламу волнует не конкретный покупатель, хотя основные барыши - от него. Рекламу заботит производитель и власть. Мне важен тот, кто принимает решение. Тебя же - потребителя - я поставлю в любую позицию, но... только после того, как получу реальный заказ.
   - Ася, - Даша была потрясена, - но тогда получается, что...
   - Правильно, я и знать ничего про этого потребителя не хочу, и не знаю. Все равно он и так мой, если хотя бы час в день смотрит телевизор. Хватит о грустном, нечего перегружаться неординарностью. Я сегодня настроилась "на добро", мужик в командировку отвалил - оторвемся по полной программе. Даша еле сдержала возглас удивления, когда Ася сняла с себя пальто. На ней было малюсенькое платьице.
   - Дашка, закрой рот, это стрейч. Могла бы и ты одеться приличнее, у тебя же шея есть! Зачем ее прятать? Брюки нацепила от подбородка до пупа земли, нашла, что скрывать? Ты на меня посмотри, - разве такие ноги можно показывать? - Ася бросила правой большой batman, и, если бы не швейцар, то левая бы - не устояла.
   После мазни пачкунов ночной клуб выглядел стильной галереей - приглушенные тона стен, нежные пастельные гравюры, правда, на гравюрах были в основном одни и те же мотивы, но это и понятно - стриптиз-клуб. В зале было так накурено, что столики терялись в сизом дыму. Пока Ася делала заказ, Даша вертела головой по сторонам. Вокруг круглого помоста расположилось столиков двадцать. Мужчины отсутствовали, а женщины были разных возрастов. Несколько "быльзаковских старушек" явно годились Даше в старшие сестры, но большинство дам едва ли закончили институты.
   Девчонки попискивали от бритых затылков и крепких ягодиц накачанных молодцев. Парни извивались, как томные ягуары, и позволяли щупать бицепсы. Непристойные перемещения возбуждали толкающихся женщин.
   - Сегодня у нас радость! - Динамики напряглись от звенящего голоса. - Встречайте папочку!
   Дамочки, словно только этого и ждали, они взорвались громовым визгом и облепили подиум, как пчелы. На эстраду под грохот литавр вышел... аськин муж! Вадим, действительно выглядел сногсшибательно на фоне молодых недалеких атлантов, - седой, мускулистый, с легким налетом грусти в глаза и печатью усталого интеллектуализма на лице. Неприличные покачивания его бедер вызвали шквал аплодисментов. Девчонки потянулись к кошелькам, а он едва, приспустив узкие плавки, ловким движением засовывал купюры за резинку...
   В такси Ася больше не рассуждала о целях и задачах рекламы. Она просто выла белугой и размазывала дорогую косметику на холеной коже. Даша, как могла, пыталась ее утешить. Она бормотала что-то невнятное о компенсации, сублимации, замещении, пыталась убедить подругу, что стриптиз все же лучше онанизма и импотенции, Но какое-то внутреннее ощущение мешало ей до конца пожалеть подругу. Она чувствовала, что эта беда накрыла ее по заслугам. Вот тебе и "два хахаля, один - для дела, другой - для тела". Нельзя во имя собственного благополучия "иметь" других, обязательно когда-нибудь "поимеют" и тебя. Просто сегодня Ася получила счет и должна была его оплатить.
   - А ты права, Даша. Я ничего ему не скажу. В конце концов, стриптиз - не измена. И этот порок я прощу. Ему тоже нужно "выпускать пар". Да и 10 лет жизни жалко. А ведь я была права, Дашка, таких острых ощущений у меня еще не было. Но в следующий раз, я обещаю тебе сначала проверить клоаку и только потом тащить тебя развлекаться.
   Даша ничего не сказала ей - на сегодня она объелась искусством.
  
  
   42 глава
   Сделка в невесомости
  
   Впереди тащился непрошибаемый "тормоз". И зачем только такие олухи покупают машины? Ну, боишься быстрой езды, - вполне извинительная слабость. Но зачем тогда в левый ряд суешься? Чего ты там забыл? Да и на такой скорости не опаздывают. Павел терпеть не мог слалом на дороге, но выбор был невелик, - он выждал момент и пошел на обгон упорного "невъезжающего". Не успел он перестроиться, как попал в тиски между двумя чихающими грузовиками. В зеркале заднего вида торжествовала физиономия "тормоза", тот еще и издевательски помигал, чтобы было обиднее.
   Неожиданно обрушился дождь. Сплошной поток плотной пеленой навис над городом, и тут же дорогой овладела паника. Машины под началом неуверенных, малообъезженных водителей перестали реагировать и на повороты, и на торможение. Павел ощутил, как по спине пробежал противный холодок, - находиться на дороге рядом с абсолютно непредсказуемыми автомобилями становилось опасно, тем более, что и его малышка норовила сорваться в занос. "Спокойно, - приказал он себе, - плавно убери газ, оставь в покое тормоз и не трогай руль. Давай, девочка, выбираться". Через несколько секунд, которые показались Павлу часами, "девочка дала" и вспомнила, что она принадлежит к гордому роду отечественных парноколесных и по рождению должна презирать страх неопределенности.
   Павел, презрев свои же собственные водительские установки, начал перестроение через все полосы, подрезал парочку испуганных малолитражек и приткнулся у правой бровки рядом с остановкой. Мимо, обдавая его водой, потекла дорожная река. Машины торопились развезти своих хозяев по срочным, обычным или бессмысленным делам.
   Дождь попытался было остановить их всех и заставить отрешиться от суеты, но его попытка повернуть город к природе потерпела полное фиаско. Суета лишь посмеялась, - ее верные оруженосцы неслись во всех направлениях огромного деспотичного мегаполиса.
   Павел откинулся на сидении и закрыл глаза. Он не понимал, почему так поступил? Почему остановился? Почему не поехал на встречу? Никто не мешал ему выйти из машины, позвонить из ближайшего автомата и сообщить, что попал в пробку. Но какое-то внутреннее сопротивление мешало ему открыть дверь. Все тело было напряжено, как тетива лука. Сердце подсказывало, что он поступил правильно, - впереди могла быть авария. И от этого простого объяснения ему стало легко и спокойно. Дождь лупил по крыше бешенным африканским ритмом, а Павел вспомнил слова Гали: "Отключись от происходящего, сконцентрируйся на своем дыхании и представь, что на вдохе в тебя входит светлая чистая энергия здоровья и добра, а с выдохом уходит боль и неуверенность. Представь себя в месте, где тебе было хорошо, и постарайся мысленно войти туда".
   Он улыбнулся и попросил воображение перенести его в незаконченный сон. Он не сумел в нем снять фашистский китель, не успел вымолить любовь у незнакомой дорогой Даши. Если у него есть хоть малейший шанс, он должен спасти эту женщину, иначе... Он не знал, что будет иначе, но почему-то был абсолютно уверен, что ничего хорошего.
   От грохота закладывает уши. Он закрывает их ладонями, но звук делает лишь немного глуше.
   - Что ты имеешь против моей музыки?
   Маленький чертик непрерывно гримасничает перед его лицом и шарашит по барабанам.
   - Пожалуйста, перестань, я больше не выдержу.
   - А что ты мне дашь за это? - чертик на мгновенье поднял палочки.
   - Душу не получишь, и не надейся! - Павел сунул в пятачок два бордовых кукиша.
   - Ой, скажите, какие мы! - нечисть кокетливо повела костлявыми плечиками. - Очень нужна мне твоя душа - сплошная моль. Ты меня в космос запусти.
   - Зачем тебе космос? - от неожиданности Павел еле сдержался, чтобы не рассмеяться. - Покаяться решил? Его там не нашли.
   - Во-первых, вы дурни, не там искали. А во-вторых, хочу в невесомости побарахтаться.
   - Самому слабо?
   - А мне надоело все делать самому!
   - Ну да, "по-щучьему велению"...
   - Я ведь и в литавры могу! - чертушка не на шутку оскорбился.
   - Да ты, не серчай, я просто пошутил, - Павлу даже жалко стало малого.
   - Ты не просто, ты плохо пошутил. И я тебя буду обижать и унижать.
   - Прощения прошу. Только с невесомостью это ты лиха дал. Тебе в ЦУП надо. Там, говорят, скоро туристов в космос начнут оформлять. Миллионов 20 отстегнешь, - и кувыркайся до тошниловки.
   - Ты чего? 20 миллионов? - испугался нечистый. - Золотом?
   - А у тебя есть столько золота?
   - Не-а-а, - он раскрыл маленький ротик и показал одну единственную золотую фиксу, а потом сел рядом с барабанами и горько, как маленький ребенок, расплакался.
   - Ну, что ты, ну чего ты?
   Павел облапил щуплое тельце, которое неудержимо затряслось от плача. На куртку ручьем полились слезы.
   - Одна мечта была и та...
   Колючая шерстка смешно щекотала шею, а рожки уперлись в подбородок.
   - Ну, придумай что-нибудь, ты же большой...
   - А что если, - Павел неожиданно вспомнил Гоголя, - я тебя за хвост раскручу?
   - А добросишь? - слезы высохли мгновенно, только влажная щетина блестела.
   - Попытка не пытка...
   - Ты так не шути, не в раю, - мохнатый пальчик поковырялся сначала в пятачке, потом исследовал торчащее ушко. - А! - заблестел шалый глаз. - Давай попробуем. Только, если я не долечу, а попаду в другое место, что делать будем?
   Чертик пристроился у Павла на коленях, и скрестил худые ноги.
   - Тебе приспичило, ты и думай. А копыта где? - удивился Павел, увидев грязные босые ступни и мгновенно вспомнил свой сон, в котором он так же, как и чертик, мечтал полетать. - Да, любые желания наказуемы...
   - Не заслужил еще, - огрызнулся малец. - Ладно, я решил. Если ты меня не до космоса не добросишь, - получишь то место, куда я упаду.
   - Ты в любом случае свалишься на собственный хвост, а он мне без надобности.
   - Размечтался! Ладно, как там должно быть? "Поехали, и взмахнул рукой"?
   - "Поехали!" потом заорешь, в самом конце, - Павел поставил черта по стойке "смирно". - И лапами своими не маши - не Чумак. Слушай мою команду! Отвечай!
   - Слушаю! - черт взял по козырек.
   - К пустой голове не прикладываются, басурман! Вот нечисть безграмотная, учи тут тебя, - рассердился Павел.
   Чертик вытянулся в струнку и чиркнул босыми пятками.
   - Ключ на старт!
   - Есть ключ на старт!
   - Протяжка один!
   - Есть протяжка один!
   - Ключ на дренаж!
   - Есть ключ на дренаж.
   - Зажигание!
   - Есть зажигание!
   - Кедр. Я - Заря-1. Зажигание. Предварительная...
   - А где ключ?
   - Пошел!
   - "Поехали!"
   Павел с остервенением ухватил извивающийся хвост и завертелся волчком. Чертик с громким визгом оторвался от земли и вошел в своеобразный тодес. Павел отпустил руки, и темная фигурка, пролетев несколько метров, с грохотом впилилась во что-то металлическое. Когда Павел подбежал поближе, чертик сидел в большой сковородке и, жалобно поскуливая, потирал точку опоры. Павел не удержался и громко расхохотался.
   - Ах, ты, значит, так? Ты не смотри, что я маленький, я - ого-го! - коренастый! Так и быть, на огонь тебя бросать не буду, а вылизать - придется! - Он рассмеялся скрипучим гоготом, похожий на ослиный крик.
   Павел открыл глаза. Рядом с машиной стоял пони и плакал под дождем.
   - Вы не бойтесь, он смирный, только дождя боится.
   Девушка гладила пони по холке и предлагала морковку, но он продолжал кричать и мотать головой.
   - Совсем работать не хочет.
   - А много надо ему работать? - Павел вышел из машины и погладил животину по впалому боку.
   - А пропитание, а аренда, а ментам на лапу? Много набегает. Но он старый уже, боюсь, как бы не сдох, - девушка вздохнула. - Да еще всякий норовит переростка своего посадить. Теперешние пятилетние тонну весят, а ему каково? Идет, несчастный, прогибается аж. У него вся спинка в радикулите.
   Павел на прощание отдал пони баранку из заначки и закрыл машину.
   Дождь закончился так же неожиданно, как и начался. Последние остатки снега вместе с зимой окончательно стекали в канализационные решетки. Умытое солнце благодарно любовалось Москвой. После дождя и лица прохожих казались светлыми и радостными.
   Павел быстрым шагом направился к метро. После странного сна он не рискнул сесть за руль, нечего искушать судьбу, - береженого и Бог бережет.
   Разряженное под новогоднюю елку и размалеванное, как немытая палитра, бабье слонялось по павильону. Продюсер - плотный толстячок - явно нервничал.
   - У этой идиотки мобильник есть, почему она не звонит?
   - Может, батарейки сели?
   - У нее башка села, а не батарейки!
   Певичка "впорхнула", грохоча 15-сантиметровыми каблуками.
   - Ты же знаешь, дорогой, что я пробках - сама не своя.
   - Ты и без них...
   - Не шути, тузик, - она скорчила гримаску и залепила ему рот рукой в красной перчатке.
   - Ну, посмотрите на нее, правда, она на Асенкову похожа?
   Павел боролся с непреодолимым желанием развернуться на 180 градусов и удалиться по-английски. Как он ненавидел снимать музыкальные клипы!
   Самое противное было в том, что кровавые губы послушно артикулировали под чужой голос. Такие вот "маяукания" щедро оплачивали толстосумы. А пробиться через этот строй шельмоватых кошек тем, кто действительно мог издавать музыкальные звуки, в этом закулисьи было тяжело. На всех жаждущих богатеньких папочек, любовников, мужей и братьев не хватало. Оказывается, в России талантливых людей на единицу населения было больше, чем это мог себе позволить бюджет страны.
   Павла трясло от нелепости и кощунства происходящего. Он вынужден был снимать клип на старую и любимую еще его родителями "Записку" Клавдии Ивановны Шульженко. Бесчувственная и вульгарная кошка умела только выгибаться. Глаза ее время от времени выдавали поволоку, вместо затаенной грусти по несбывшемуся. Да и что она - дорогая подстилка - знала о печали? О тысячах обездоленных войной и режимом женщинах, у которых от любимых только и остались - записки.
   Кому и зачем понадобился этот эксперимент? Павел не знал и знать не желал. Одним он мог гордиться, - толстяка удалось убедить в том, что изображение должно напоминать кино: "Это будет неожиданный эффект". От показа певички отвертеться, конечно, не удалось, но свести ее пребывание на экране к минимуму он постарался.
   На неповторимый голос Шульженко в монтажной было наложено несколько кадров певички, слушающей старую пластинку на патефоне. Потом она сжигала истертый тетрадный листочек с ровными строчками над пепельницей, и шевелила легкий пепел кровавым накладным ногтем. А врезкой Павел дал пронзительную черно-белую съемку фронтовой хроники - медсестры, моющие руки после операции.
  
  
   43 глава
   Фестивальный марафон
  
   Даша легко отказалась от продления контракта и с чистой совестью покинула шоу-проект. По этому поводу они посидели с Асей в итальянском ресторанчике и попробовали набросать планы на будущее. Никаких ясных перспектив Даша перед собой не видела, ей хотелось только одного - отдохнуть. Она опасалась заводить разговор о семейной жизни подруги, но та сама обронила:
   - Я всегда знала, что потеряю. Потому никогда не позволяла себе хотеть. Очень страшно лишаться того, чего желаешь. Лучше не иметь - не придется сокрушаться о потерях. Знаешь, Дашка, впервые поняла, что желаю собственного мужа. Теперь из этого следует, что должна его потерять. У судьбы все расписано. Я все равно сыграю именно ту ноту, которая начертана в партитуре моей жизни, пусть даже ничего не понимаю в клавире. В конце концов, из двух хахалей остался тот, что для дела. На первое время - вполне достаточно. Так вот! Снисхождение возможно к слабому. А я... Я? Я не позволю себе быть слабой. Человек никому ничего не должен. Никому. Разве что Богу.
   Даша испытывала странное чувство. Она как будто бы уже слышала когда-то эти слова или сама их произносила, - на них словно стоял штемпель многолетней давности. Адресат давно уехал, - конверт должен вернуться нераспечатанным.
   - Я тут подумала девичник организовать, собрать всех наших баб...
   - А что, хорошая мысль, - Даша одобрительно улыбнулась, - надеремся, повоем по-дружески друг другу в пупок...
   - По-дружески, говоришь? Друзья - это как болезнь. Например, я болею гриппом, а они меня избегают. Потом я выздоравливаю и сначала забываю, чем я болела, а потом - как. Ушедшие друзья сродни покойникам, - они уходят из жизни навсегда.
   - Но ведь...
   - Никаких "но", Дашка. Они следовали своим желаниям, я тоже следую им же. Странное непонятное явление. Не знаю, как у тебя сложилось в провинции, а у меня в Москве довольно долгое время, когда я нечувствительно работала в театре, друзья старались стремительно пересечь черту, за которой кончалась дружба, и начиналось просто знакомство. Но стоило мне встать на ноги, и имя мое в рекламе и на телевидение приобрело какой-то вес, как просто знакомые стали резво пытаться перескочить через эту черту обратно. Вот... А я-то, грешным делом, думала, что им интересна. Помнишь, я тебя спрашивала о славе? Я тогда имела в виду и это в том числе. Учти на будущее.
   Они какое-то время молча потягивали коктейль через соломинки. Даша напряженно пыталась придумать свою линию поведения. Ей и подругу охота была утешить, и поговорить о расплатах, которые неизбежны в каждой судьбе, но больше всего хотелось рассказать о своей погибшей дочке...
   - Часы идут, часы идут... - Ася бессмысленно уставилась на циферблат.
   - Они у тебя, - Даша сверила ее часы со своими, - на 20 минут спешат.
   - Какие там 20 минут! - бросила в сердцах Ася. - Они у меня на пять часов отстают!
   - Надо подвести.
   - А мне что, утром вставать? Пусть идут себе куда хотят! Я тут тебе презент приготовила. Ты теперь - дама свободная, походи, присмотрись, может, что-нибудь и себе подберешь. Я к тебе тоже постараюсь присоединиться, - Ася достала глянцевую книжечку театрального фестиваля-марафона с громким названием "Новые формы - в новую жизнь!"
   Утром Дашу разбудил нахальный голубь, громыхающий своими лапищами по жестяному подоконнику. "Растопался, басурман, - лениво разлепились губы. Она сладко потянулась и до хруста выгнула спину, - Косточки мои, дамские, выпрямляйтесь, мысли мои бабские, напрягайтесь. То ли вам предстоит, то ли нам - потерять... Доля моя дурацкая, вставай, - голубь мира зовет! - Даша подошла к окну. - Чего, топотун, расшаркался?" - Голубь зыркнул блестящим глазом по стеклу и взмахнул крыльями - от греха подальше.
   Она готова была к новым переменам в жизни. "Надо пошире раскрыть глаза и внимательно осмотреться вокруг - наступает мое время?" - внезапная догадка полоснула по сердцу и отдалась сладкой истомой внизу живота. Мышцы мгновенно сделались молодыми и упругими. Диковинная легкость тела, от которой хотелось сотворить что-то необычное, взять, например, и, как голубь, полететь прочь от возможных неприятностей, требовала выхода. Даша поискала глазами - что бы такое изобразить? - и внезапно села на шпагат.
   Носок уперся в коробку с фотографиями. Даша подтянулась к ней и открыла. Солнце ласково забликовало на знакомых лицах. И Даша решила, что коробкой она займется вечером, когда придет усталая и голодная, расположится вольготно перед телевизором с душистым чаем и персиковым вареньем и позволит себе погрустить, занимаясь мемуаристикой. А пока предстояло заняться анализом гардероба. Из-за сумасшедшей занятости в театре она мало уделяла ему внимания. На просмотрах, наверняка, будут мелькать знакомые лица, - не хотелось оконфузиться. Даша внимательно оглядела себя в зеркале и осталась довольна. Для женщины ее лет - вид совершенно пристойный. Для актрисы... Для актрисы она, безусловно, выглядит бедновато даже - безыскусно. Впрочем, глупости все это, она же не на себя смотреть собирается. А кроме всего прочего, на таких спектаклях...
   Ася не объявлялась, и долгие разговоры не вела. В ее положении с театром было все в порядке, - только фестиваля и не хватало. Утешения она не искала. Даша попробовала было что-то рассказывать об увиденном, но Ася всякий раз откладывала обсуждение до личной встречи.
   Предвкушение удовольствия от разрекламированного фестиваля с каждым днем постепенно сходило на нет. Из вечера в вечер Даша таскалась - другого слова эти мероприятия не стоили - в театры. Спектакли были разными по стилям и направлениям, видимо, организаторов заботил показ полного спектра сегодняшних возможностей и поисков известных и новых мастеров. Открытий она почти не заметила. Очень удручал общий уровень, большинство спектаклей находились на грани - а некоторые и за гранью - любительства. Было неприятно, что почти все они выстраивалось на атмосфере истерики. В некоторых постановках режиссеры и исполнители только пробовали под ногами шаткую землю театра. Они уже выучили тексты и разобрались, что происходит между персонажами. Осталось понять - почему? Но больше ее, как актрису, конечно же, занимали мотивировки, по которым эти спектакли были внесены в фестивальную афишу. Ведь творческого в них еще ничего не возникло, и профессиональная критика, по ее мнению, была тут преждевременна, так как никаких задач, кроме банального выхода на сцену, у этих спектаклей не наблюдалось.
   Особенно раздражали постановки с сатирической направленностью. Долго не могла она заснуть после откровенно фальшивого зрелища с героями-масками. Особых задач не просматривалось, как она не напрягала воображение, все было просто и доступно: женщины - монстры, мужчины - идиоты, цель - текст, задача - текст не забыть. Как обидно было за на сцену, где не уважали людей (про зал можно было и не вспоминать!), - исполнители служили немудреным исходным материалом, когда использовался только внешний вид, причем карикатурный.
   Сильные чувства вызвала версия "жестокого театра". Жестокого по отношению к зрителю. Два часа сидения в скрюченном состоянии на якобы случайной трибуне заставили отнестись к постановке со всей строгостью и бескомпромиссностью, на которые было способно ее терпение. И терпение заметило все: неумение работать с артистами, полное забвение законов площадки, - большая часть сюжета происходила за сценой. Во время этого радиотеатра публика ерзала на занемевших копчиках и всматривалась в циферблаты.
   Юные девушки, брошенные постановщиком на произвол судьбы, изо всех сил пытались задержать внимание мужской части зала своими женскими достоинствами, так как в ином им было отказано. Исполнители мужских ролей мучительно решали для себя проблему возраста и, так и не решив, успокоились и отдались во власть текста. Публику "добили" музыкальным сопровождением, - сладкая мелодия громко и навязчиво рассказывала о душевных переживаниях героев то, что они сами рассказать о себе были не в состоянии.
   После следующего спектакля Даша ужаснулась, - увиденное очень напоминало расхожую фразу: "Раньше лечили тело, теперь - душу". Отчего артисты - профессиональные лицедеи - забыли, что они оказывают своим деянием сильное воздействие на людей? Драматург старался - предложил профилактику, режиссер - пытался определиться с терапией, почему же артисты предпочли хирургию, да еще и без наркоза? Они что, так любят кровь и муки? Или просто думать надоело?
   Потом Даша едва не опоздала на показ странного театра "фантастической реальности". Само название настраивало на предубежденность. Она была уверена, что реальность, в каком бы виде она не существовала, - это процесс, а не результат. Постановщик выбил у себя из под ног почву, заявив планку высоких претензий, а реализация справедливости подобных претензий - вещь безумно сложная. "Фантастическая реальность" предложила гоголевскую "Шинель", как "историю одного прозрения", - так определялся жанр в программке. "Безумство смелых" всегда вызывало у Даши уважение, если не душевный трепет.
   Трепет возник сразу же после открытия занавеса. Одинокая сцена с редкими деталями и стоящим черным диваном на небольшом подиуме под пологом-цилиндром тотчас приковала внимание. На диване лежало нечто, смутно напоминающее человека. Спектакль начался с конвульсий копошащихся масок бала. Весь день после "фантастической реальности" Дашу преследовали уже вполне конкретные конвульсии больной головы. Можно было горько смеяться, - доконало искусство! Измучившись, она поняла, что пока не разберется, что вызвало подобную реакцию, - бесполезно глотать обезболивающее.
   Хотя ничего особенного на сцене не происходило. После масочной суеты появилась мистическая старуха, от ее дуновения пробудился герой. И началось действие, в котором странным образом перемешались различные пласты. Они представляли собой некоторые срезы сознания главного персонажа - слуховой, подсознательный, зрительный... Параллельно внутри действия развивалось как бы несколько спектаклей. Самым доказательным из них стал музыкальный. И, если к подбору произведений можно было предъявлять претензии по части вкуса, то по части режиссерских акцентов они сомнений не вызывали. Они убеждали, более того, - настраивали на сочувствие к герою. Одна проблема - сам герой существовал вне музыкальной ткани, она была независима и самодостаточна. Следующий спектакль разыгрывался в воображении героя, - неясные сны и мечтания, - жизнь манекенов и обольстительных женщин. Эта жизнь пыталась приблизиться к персонажу, но постановщик развел их по разные стороны. Третий спектакль - молчаливая декорация - стал самым ужасным. В дашиной фантазии указатель "С-Петербург" воскрешал вещи безусловные и дорогие, а наличие дивана предполагало возможность иной насыщенной жизни.
   И, наконец, основной спектакль - монолог Акакия Акакиевича. Сложность этой акции состояла в опасности полуторачасовой истерики, где предполагалась сама история про то, как легко сломать маленького человека. Однако, режиссер предложил другой взгляд, - необычный и современный, даже злободневный, - быть маленьким человеком очень удобно! Чрезвычайно естественно сваливать все на собственную беззащитность. Постановщик доказывал, что смесь гордыни, честолюбия и раболепства, замешанные на холопском желании выслужиться и вознестись, - это ближайший путь к саморазрушению.
   Даша допускала, что при большом напряжении зрения и рассудка в спектакле можно было увидеть всеобщую жуткую "ярмарку тщеславия", где герою очень хочется вырвать билет удачи. Вся штука в том, что этот билет - всегда чужой. В этом Даша была уверена. Отчего же так раскалывалась голова?
   И тут возникло начало спектакля. Старуха разбудила... труп! Конечно же, это был труп! Как она сразу не догадалась? Вот в чем причина! Мертвеца заставили действовать. Зомби! А он мучительно все время пытался вспомнить себя человеком. Живым! Он кричал, надрывался, переходя из страсти в гнев. Полтора часа патологии, которую в иных случаях могли бы наблюдать очень узкие специалисты с медицинскими дипломами. Подобные зрелища выводили Дашу из себя, особенно когда она смотрела западные фильмы, скроенные по учебникам психопатологии, в которых на историю болезни навешивали сюжет, а мир поглощал это варево и убеждал себя в прорыве очередного откровения к подсознанию.
   Но вот герой окатывал себя натуральной холодной водой (Даша посочувствовала исполнителю в этот момент - она-то знала, какие сквозняки гуляют на любой сцене) и успокаивался. Зомби стал человеком. Он начал жить вне суеты и бытийных обстоятельств. И принял единственное верное решение - человеком быть плохо, зомби - не интересно, - надо не быть. Покойник - это свободно, выгодно, надежно. Покойник - это позиция. Герой возвратился в целлофан на диван. Сверху на него устремился поток света - коридор, ведущий - туда.
   Сильный спектакль. Яростный. Но дело ли театра, так делиться собственной болью, чтобы у зрителя раскалывалась голова? Впрочем, Даша не была уверена, права ли она? Ей было ближе зрелище чуть отстраненное, в котором настоящее всегда знало свое место. Место, где подлинное существует в изображении, и не более. Иначе - сознание не выдержит.
   Боль постепенно стала отпускать. Даша перевела дыхание. Она даже не заметила, что просидела в буфете еще один спектакль. Кулуарная снобистская публика разминала одеревеневшие ноги после авангардной комедии, которую Даша пропустила. "Знатоки" во всю изображали "утомленных искусством эстетов" и лениво перебрасывалась колкостями.
   - Усталость. Вы чувствуете усталость?
   - Что вы, он так интересно работает с художником.
   - Но ведь на сцене ничего нет!
   - Это самое неординарное оформление.
   - А пластика? Что вы думает по этому поводу?
   - Пластика заставляет медитировать. Это настоящий восток! Супер!
   Она слышала подобное после каждого просмотра, и была готова разорвать этим эстетам веки, чтобы они раскрыли глаза и воотчию убедились, что данные безобразия не имеет ничего общего с театром. Ретивые мальчики, корчат из себя гениев. Она уже поняла, что в Москве легко можно сойти за гения! Никто ничего не смыслит в велосипедах - где им в сытости колесо помнить? Заучили пять модных терминов и три цитаты из толстых фолиантов, известных всем по названиям, и - в тесные ряды интеллектуалов! Это у них называется образованностью. А умение запоминать факты выдается за энциклопедизм. Господи, неужели подобная безграмотность, бесстыдство и нарочитое отсутствие мастерства стало флагом современного театра?
   - Новые формы, - с тоской ныл в начале века Треплев. - Просто дурной характер, - Даша была готова подписаться под однозначным и суровым диагнозом Аркадиной. - Вот вам и конец века!
   Ее раздирал внутренний конфликт. Собственный профессионализм восставал против поверхностности и безответственности. Против болезненности в прямом смысле, - на то существовали медицинские учреждения, - зачем всякую грязь и патологию было тащить на сцену? Возмущало отсутствие любой логики - обычной, драматургической, художественной, символической. Единственная логика, которая заботила "новых" художников, была логика почесывания ногой собственного уха через спину впереди сидящего. Но даже и с таком случае, оказывалось, что требовалось чесать вовсе не ухо - пятку.
   Зачем все это? Что теперь ей делать в театре, после всей этой вампуки и бессмысленности? Наглая бездарность торжествует победу! Вон отсюда! Бежать! Куда?.. Даша вышла из театра и полной грудью глотнула свежий воздух, как раз вовремя - рядом стартовал навороченный джип.
   А это мне от жизни, чтобы мало не показалось после искусства! Она хотела засмеяться, но только неестественно булькнула горлом и часто заморгала. "Нет мне места среди этих довольных и сытых профи с замыленными глазами. Им спектакль важен лишь, как повод отметиться, - на афише зазывно красовалась морда индейца с красным флагом. - Нет, на сегодня достаточно!"
   В темной арке перед домом ее настиг крик.
   - Лежать!
   От неожиданности Даша привалилась к стене.
   - Кому сказал, лежать!
   Она беспомощно развела руками и сползла по стене на тротуар.
   - Стоять, сука!
   От обиды и страха слезы обильно побежала по лицу. Мучитель был где-то сзади, она боялась повернуть голову в его сторону, и безропотно поднялась на вялых ногах.
   - Лежать! Дрянь, вот я тебе!
   Голос был совсем близко, и Даша обречено плюхнулась в холодную лужу вниз лицом. В голове зацепилась только одна мысль: "Только бы грабитель не нашел кулон с топазом, подаренный Ирэной Эммануиловной".
   - Фу, Альма, фу! Не подходи в ней, нам с тобой только пьянчужек не хватало.
   Мимо лежащей в луже Даши, мелкой рысью пробежал коротконогий дядька с таксой на поводке и скрылся за углом.
  
  
   44 глава
   Фигаро, пошел...
  
   Он никак не мог отмыть руки от осклизлого мыла, а из глубины кто-то истошно вопил: "Куда подевался этот несносный обманщик?" Вслед за голосом появился и его хозяин, - розовощекий напудренный щеголь.
   - Где ты шляешься, бездельник?
   Ему не дали даже открыть рот в свое оправдание и тут же услали по неотложному делу. Целый день он вынужден был мотаться, выполняя одно поручение за другим. Сначала пришлось обойти поля, чтобы удостовериться в том, что чужой скот их не портит; потом послали выбрать на конюшню скакуна для вечерней прогулки, но конь хозяину не понадобился; тогда погнали на кухню - проверять свежесть фазанов. Он вертелся волчком, злясь на себя за то, что никак не может вспомнить самое главное, - кто он такой?
   - Фигаро! Иди сюда, Фигаро. Почему ты от меня убегаешь? - хорошенькая субретка догнала его и, подпрыгнув, впилась в его рот горячими губами.
   - Слава Создателю! - с него словно бы спал тяжелый непосильный груз и он радостно закружил девушку. - Я - Фигаро! Я - Фигаро!
   - Какой ты смешной, мой любимый.
   - Фигаро, негодник! Быстро на кладбище! Одна нога здесь, другая - там!
   - На кладбище?
   - Найди могилу викария и посчитай на ней розмарины, и чтоб быстро у меня!
   Фигаро понуро рассматривал захоронения и злился на себя, - он не спросил, на могиле какого именно викария надо было считать цветы. Слева и справа сорняки наступали на старые забытые плиты. Прямо перед ним оказался черный покосившийся крест с надписью: "За что?" Прямо под ней чья-то нетвердая рука нацарапала ответ: "За все!" Фигаро расхохотался и рухнул, как подкошенный, на теплый холм. Он постепенно успокаивался, глядя в высокое безоблачное небо. В душе мало-помалу восстанавливался покой. Какой смыл был в сумасшедшей суете на этой земле, если в итоге "за все" тебя наградят вот таким же черным крестом?
   Павел проснулся с грустной улыбкой и погрузился в полусонное размышление. Ему вяло хотелось разобраться с несправедливостью мира. Почему он позволял одному делать все, что приходит на ум, а другого наказывал даже за неверный взгляд? Отчего так происходило? Где искать правду?
   Он, конечно же, сознавал, что все попытки разобраться приносят только горечь и... понимание. За зло и несправедливость, совершенные сознательно, расплачиваться приходиться всем, но не сразу. Наказание обязательно последует, но никто не знает, где, когда и от кого? Словно судьба давала возможность одуматься, исправить или покаяться.
   Но зло, совершенное по неведению, из любопытства, в нарушение запретов, из-за невозможности сдержаться, от распирания "хочу", почему-то наказывалось немедленно, что называется, "не отходя от кассы". Бессмысленность и желание нарушить запрет, видимо, карались, дабы люди не смели преступать закон. За человека решили, что для хочу должно быть совершенно четкое дозволение на могу.
   Пионерам во все времена было нелегко, потому что для осуществления собственной воли им приходилось преодолевать законы, нормы, право, обязательства. Смелость, граничащая с безрассудством, для окружающих была сродни преступлению. Ребенок, сующий палец в огонь, наказывался болью ожога. Своевольничаешь? Получай!
   Кто-то невидимый с противным скрипучим голосом вмешался в приятный ход неспешных размышлений. Грань яви и сна стала совершенно прозрачной.
   - Съели запретное яблоко? Марш на землю - жить в трудах и страданиях! Нечего было любопытничать, ведь не от голода околевали. Прощению подлежит незнание и инстинкт, а своенравие должно быть наказано.
   - Но ведь человек не может иначе? Он всегда что-то изобретает, а, следовательно, нарушает.
   - И разрушает.
   - Не без того. Так ведь без разрушения нет и строительства?
   - А если внимательно посмотреть вокруг на горы мусора, которые остаются после вас?
   - Это называется культурный слой.
   - Да... По отдельности вы такие милые... Один, допустим, что-то придумал. Другой - сделал. Хорошо сделал. Это всем понравилось, и у него купили поделку. А потом стали производить еще и еще, например, автомобили. И вот уже миллионы урчащих домиков на колесах разъезжают по миру.
   - Отлично!
   - Не просто разъезжают.
   - Не понятно...
   - А чего тут не понять? Сегодня купил машину, через некоторое время решил сменить.
   - Хорошо бы до первой дожить.
   - Надо абстрагироваться - дело в принципе.
   - У кого-то принцип на двух машинах ездит, ну да ладно. Что плохого в том, что человек захотел сменить тачку?
   - Ничего. Кроме...
   - Кроме?
   - Кроме того, что первую необходимо куда-то деть.
   - В утиль или на свалку. В чем проблема?
   - Ваша милая земля, на которой обитают такие милые в сущности люди, постепенно становится планетарной свалкой. Вы не можете или не желаете уничтожать отходы. Природа от вас задыхается.
   - Вот-вот. Извечная русская морока. Свои проблемы решить не можем, зато с ума сходим от мировых! Медом не корми - дай порассуждать о вечном! Нам бы лучше обои сменить - пользы больше. И глазу приятнее.
   - Оно правильно. В общем.
   - Нет-нет. Это не разговор. Что же получается - перепроизводство неизбежно? То есть, мы нарушаем закон природы "брать только необходимое".
   - Хищник убивает для насыщения.
   - То же мне, глас земли. Послушать, так и машины, и бытовые приборы, и синтетические материалы, и любые механизмы - все вредное баловство?
   - А зачем вам это все?
   - Облегчаем быт.
   - Неужели необходимо пользоваться ядовитыми порошками для стирки, когда есть природные средства?
   - Собирать мыльнянку? Делать нечего, только время тратить. А мозги на что?
   - Про мозги мало что известно, а вот время на что?
   - Как это на что? Жить! Кто ты такой, умник? С таким мышлением не стоило из пещеры вылезать. Я призываю поостеречься и не торопиться в прекрасное доисторическое прошлое с натуральной пищей и вечным страхом быть задранными волками.
   - Что, без колбасы - и жить не в жизнь?
   - Выходит, в любом случае дорога одна - в тупик? Только с разных сторон. Вход в лабиринт под названием "цивилизация" есть, а выхода - нет.
   - Неужели так-таки и нет?
   - Не дай Бог, - проснулось сознание, и глаза окончательно открылись. Будильник нагло демонстрировал полдень, и Павел заторопился в Останкино. По дороге он притормозил у стойки уличной кафешки, чтобы позавтракать, и узнал, что снова заснул в одной стране, а проснулся - в другой. На всех перекрестках обсуждали смену правительства.
   В лифте он столкнулся с Семеновым. Тот, увидев Павла, протиснулся поближе и протянул руку. Павел опешил. Семенов никогда не здоровался первым, он, вообще, предпочитал не замечать ненужных ему людей. "Неужели решил дать деньги на программу? Вот он - выход из лабиринта!" - мелькнула шальная мысль.
   - Поговорить надо, Павлуша, не спешишь? Поднимемся ко мне.
   В кабинете рядом с портретом Ельцина в такой же размер висела лысая лупатая голова главного олигарха страны.
   - Не кривись, это вместо Ленина, - Семенов заметил косую ухмылку Павла, - да и отмазка. В нашем деле надо вовремя успеть повернуть избушку к лесу передом...
   - Чтобы задом было удобнее пользоваться? - Павел понимал, что ему лучше не касаться этой темы, но ничего с собой поделать не мог.
   - Все-таки, задом лучше, - подтерся и не видно. Короче, давай, ближе к телу. Есть работа. Не пыльная, прибыльная, но...
   - А... - Павел не успел открыть рот, чтобы спросить про "женщину".
   - А вот "а" говорить никому не надо, - Семенов стал жестким, злым и... страшным. - Знать будем мы с тобой и еще несколько исполнителей.
   У Павла похолодело в груди. Видимо, так должен был себя чувствовать человек, которому показали нечто важное, тайное и опасное. Тот еще не понял, что это было? Но уже осознал, что прикоснулся к государственной тайне. И выход теперь у него один - защищать ее, потому что живым иначе остаться нельзя.
   Информация, с которой он познакомился в кабинете, была способна взорвать мозг. Останавливала только цена. В свое время в институте он познакомился с технологией так называемого "25 кадра". Лишний кадр, в который закладывалась команда или установка, действующая на подсознание человека и заставляющая его после просмотра фильма приобретать соответствующий товар, - скрытая реклама. Но это было детской игрушкой в сравнении с тем, что предлагалось теперь, и для чего телевидение - было идеальным средством для проникновения в подсознание людей.
   Оказывается, зомбирование в масштабах целой страны - не выдумка фантастов, а апробированный метод. Для быстрого превращения одного из политиков во всеобщего любимца требовалась лишь дорогостоящая технология обработки изображения. Для создания положительного образа выбирался некий предмет, он переводился в картинку, которая разбивалась на 3 000 фрагментов. На пленке в каждый кадр добавлялся один из фрагментов. Заметить глазом его невозможно, но мозг его фиксировал - он у нас никакой дрянью не брезгует. Когда вставлялся последний фрагмент, - картинка сама собой собиралась в подсознании телезрителей. Цветная и яркая, она после этого сопровождала политика и вызывала необходимые ассоциации. Все! Потенциальный "электорат" - в кармане! Оставалось только правильно подобранным тоном произнести рекламный текст, что-то вроде - "Голосуй, а то проиграешь!".
   Теперь понадобилась обратная история - дискредитация. И Павла позвали потому, что Семенов прочитал пилот его программы и заикнулся, что нашел "спеца" по женщинам. Конечно, Семенов об этом сейчас ничего не сказал, но Павел и так догадался, что, если бы не "Ищите женщину", он бы теперь не любовался портретом серого кардинала страны. Задание предстояло непыльное, но трудоемкое - за неделю придумать отрицательный образ, который напугал бы женщин.
   - Почему только женщин?
   - Этого достаточно. Если бабе что-то не понравится, она мужику устроит такую головомойку, что у него не останется выбора.
   В машине Павел пересчитал деньги и похолодел. Он уже сегодня мог купить себе новую тачку и небольшую дачку в 50 километрах от Москвы. "Да за такие деньги..." - он пытался представить, что с ним могли сделать при невыполнении задания, и не мог. Понятно, что выйти из игры ему уже никто не позволит. Оставался один выход, - прикинуться непрофессионалом и при первом же требовании вернуть сумму. Вот тебе и чертушечка! Полетали, нечего сказать. От сиденья шел нестерпимый жар, и Павел не шутя подумал о том про обещанную раскаленную сковородку.
   Дома, мучаясь от головной боли, он перебрал все известные ему отрицательные образы и составил целый список, в котором мифологические персонажи соседствовали с оружием и природными явлениями. Медуза Горгона, Сатана, кинжал, Минотавр, пулемет, Циклоп, Леший, Зевс громовержец, саблезубый тигр, молния, Кощей бессмертный, смерть с косой, атомный взрыв, баба Яга. Он понимал, что для выполнения этого задания нужно было совсем простое решение. И он даже знал какое, - обыкновенная зеленая жаба. Никаких иллюзий по поводу срыва программы по дискредитации ставшего ненужным политика, - он даже не знал, какого? - у Павла не было. С ним или без него, эти манипуляции доведут до нужного результата - механизм уже запущен. Теперь надо было подумать о главном, - как выйти сухим из этого болота и остаться живым?
   На встречу с Семеновым он собирался тщательно, - все в его облике должно было говорить о тупости и радости. В конце концов, при удачном раскладе можно было самому проплатить программу, - денег хватит. "Не страдай, коняка, - он нежно похлопал машину по капоту, - мы еще с тобой покатаемся!". Павел ощущал себя спортсменом, который остро осознал время своего ухода. Он готов был признаться каждому, кто пожелал бы его сейчас выслушать, что хотел быть если не бессмертным, хотя бы долговечным. И не важно, что он кончился, иссяк, "исписался" - как говорили писатели. Зато копни поглубже - лопатой не возьмешь.
   Что-то в последнее время частенько стало пошаливать сердце. Конечно, до "скорой" дело не доходило, но Павел в такие мгновенья чувствовал, как тяжело ухало в груди и отдавало саднящей болью в спину. При этом он говорил, смеялся, даже мог одолеть четыре этажа вверх, но... Но мысль, что это все звоночки, приходила все чаще и чаще.
   Сердце, сердце, отчего же тебе "не хочется покоя?". Павел и сам не знал, что заставляет его срываться с места, веря сумасшедшим звонкам? Зовут! Нужен! На сборы пять минут! Когда было двадцать, он точно понимал, что призовые места - не удел двадцатилетних. В этом возрасте они были никто. Вот тридцать - самая молодость. Творческая! А в сорок - им все те же тридцать. И корифеи любят на их примере рассуждать о молодости в искусстве, о дерзости и поиске. При этом и близко стараясь не подпускать соперников к в своей вотчине. Этот - талант? А я кто же? Нет, дружочек, твое время еще не пришло. Трудись. Надо много трудится.
   Почти сорок. Да, приходится признать, что он проиграл в этой жизни. Попридержали его на старте. Чтобы не слишком резво пошел. Надо соблюдать политес. Вот и осталось лишь несколько хороших сцен из единственного фильма да бесконечное мелькание разорванных кадров рекламы. И смешное желание иметь своего зрителя. Доброго, может, чуть снисходительного. Казалось, что этот зритель ждет его - Павла - выхода. Еще немного... звонок... погаснет свет... замерцает экран... и зал встретится с внимательными глазами хороших людей. Все вместе они попробуют прожить достойную жизнь за полтора часа сеанса. В этой придуманной целлулоидной жизни над темнеющей рекой будут величаво летать свободные птицы. Шмели станут зависать у тяжелых головок лилового клевера, и невесомые бабочки замрут, отдыхая на высоком чертополохе, помахивая атласными лоскутками крылышек. Это для нас он - просто репейник.
   Павел знал, что постарается оставить на экране полуденную истому дурманящей разморенной земли. Снимет все медлительным, заторможенным движением камеры. Внимательно и подробно. Под сурдинку пустит невнятный перебор гитары, басовитое недовольство контрабаса и прерывистую жалобу флейты. Странный состав инструментов? Впрочем, в этом мире нет ничего, что не было бы нестранным. Вот, наверное, поэтому он и не снимает кино, чтобы не казаться нестранным. Надо, же внимательный зритель. Обхохочешься!
   Этот любимый ненаглядный зритель до сих пор, наверное, сидит в зале в ожидании чуда. Но чудес не бывает. Трудно прошибать лбом каменные стены. Голова - она для другого. Мастодонты ушли, завещав свои места, как пэрство в Англии, наследникам. Династические связи. Передается ли талант по наследству? Неизвестно. А вот театр или цирк - вполне.
   - Я - шут! Я - шут! - Павел внезапно ощутил прилив сил, кажется, в конце тоннеля забрезжило. - Я - просто обыкновенный шут!
   Если он сможет прикинуться дурачком... Если только у него получиться?.. С шутами была особая история, одна надежда теперь, что она - сработает. Их никогда не трогали. Шут был предназначен для развлечения. Он был необходим при любой власти, при любом режиме. Он плясал и Сталину, и Гитлеру, и Пиночету. И никто не догадывался, что у шута совсем другая миссия, чем та, которую видели все. Шут прятал свое искусство в лукавстве.
   - Я не могу проиграть эту партию. Не имею права! Начнем нашу комедию! - Он резко хлопнул дверью и направился к вертушке на входе в телецентр.
   Семенов внимательно изучал список. Павел изо всех сил держал на лице глупую улыбку и таращился на фигурки телевизионных "Тэфи", стоящих в шкафу. Потом, как бы тайком, он почтительно дотрагивался до них, лишь замечал взгляд Семенова. Тот самодовольно улыбался, наблюдая за этим. Написанное Павлом, по его мнению, было полнейшей чушью. Осталось только проверить степень его сообразительности.
   - Ну и как?
   - Я вот составил список, кажется, ничего не упустил, - Павел протянул Семенову смету расходов на программу "Ищите женщину". - Но ты мне слишком много отстегнул. Или это на... - Он поднял палец вверх, указывая на взятки начальству.
   Семенов пробежался глазами по цифрам и чуть не расхохотался, - этот идиот решил, что деньги ему заплатили за его дурацкую передачу!
   - Сколько там у тебя, в казино не спустил?
   - Да я и играть не умею, - Павел боялся поверить в удачу, доставая прожигающий его насквозь конверт.
   Семенов отсчитал купюры, сверяясь со сметой, и подвинул их к Павлу.
   - Молодец, хвалю. Я ведь ошибся, не тот конверт тебе дал.
   - Так и я это подумал, когда... Знаешь, так боялся, по телефону же не...
   - По телефону - не надо. Ладно, иди. Будет готова программа, - оставь у секретарши.
   У первой же церкви Павел запихнул конверт с деньгами в цель короба с надписью "на ремонт храма". Дрожащая рука не успела сжать рычаг коробки передач - на нее опустилась холодная мохнатая лапка.
   - На черный день оставил бы, - хитро подмигнул чертик и показал розовые копытца на ногах.
   - Да у меня и так вся жизнь - сплошные потемки! - опешил Павел и медленно перекрестился.
   - Ой, напугал! - захохотал рогатенький, выпустил злой дух и выпек из салона, погрозив напоследок тощим пальчиком.
   Оглушительная тишина отрезала Павла от улицы. Холодный липкий пот обильно стекал с лица, руки дрожать перестали, но глаза застилал туман. Спустя минуту он начал медленно рассеиваться, возвращая зрение. Звуки тоже стали проникать в салон. Павел рванул рычаг и, отъезжая, заметил, как к монаху в черной рясе подошел милиционер - один к одному - недавно окопыченный знакомец. "Куда дуля - туда и дым!" - вспомнил он детскую присказку и выжал газ.
  
  
   45 глава
   Концерт нетрадиционной музыки
  
   Голова кружилась от незнакомой речи. Нет, все говорили на русском языке. Но он был каким-то странным, похожим на тайный язык связи, как в детстве, когда специально ломались слова, - "клево", "чисто так", "клубиться", "голяк", "париться", "хай"! Сленг обступал во всех сторон. Профессиональные московские тусовщики пугали Дашу не только своим непереводимым языком, но и напускным снобизмом.
   Они небрежно, по-свойски, оттопыривали пальчики с зажженными сигаретами и, выпуская колечки терпкого дыма, выдавали на публику свои социальные позы, томно удлиняя и коверкая "великий и могучий". Позы могли быть разные, - политические, модельные, компьютерные, банковские, шоу-бизнесменские, космополитические. Суть была одна - выпендриться, выглядеть продвинутым. Для этого необходимо правильно есть, поправляться в фитнессах, "актуально" посещать кино и "радикально" делать покупки.
   Даша чувствовала себя инопланетянкой. Сначала ей казалось, что это обычная подростковая болезнь - выделиться из толпы. Но смешно было заниматься подобным в 30, 40 и 50 лет. Однако ж...
   - Ну, о чем теперь твои печали?
   - О лишнем весе.
   Рядом с ней пристроились две молодые женщины с пирожными. Обе с хорошими чуть полноватыми фигурами, одна - моложе, а другая - старше.
   - Так у тебя замечательная фигура. При чем здесь лишний вес?
   - Замечательная. Знаешь, во что она мне обходится? Трижды в неделю я по два часа изнуряю себя на шейпинге за немыслимые деньги.
   - Зачем?
   - А как прикажешь быть в форме?
   - А ты пирожные пробовала не есть?
   - Эти? - Дама откусила большой кусок от кремовой корзиночки. - Легко тебе говорить. Ты за свою жизнь их центнерами уговариваешь, и ничего. А я без мучного и сладкого - пропадаю.
   - Неужели вертеть задом, как в варварских плясках, лучше? Ты же нарушаешь эндокринные циклы.
   - Чего я нарушаю? - пирожное окончательно погибло за карминными губами, попав в жернова белых зубов.
   - Это... циклы такие в организме, эндокринные.
   - Вот еще, почему же я нарушаю?
   - По определению. Дикари плясали по особым поводам - праздники, опасность там... или что-то в этом роде, но всякий раз физическое напряжение вызывает возбуждение в организме, и гормоны табунами устремляются в кровь.
   - Ни фига себе? - дама от потрясения замерла с не зажженной сигаретой.
   - Вот тебе и фига.
   - Прямо табунами?
   - И со сверхзвуковой скоростью.
   - Тырдым сплошной! - сигарете пришлось умереть девственницей в урне. - И чего мне с ними делать?
   - Тебе - не знаю, а дикари оргии устраивают.
   - Фи, как грубо, - она с сожалением посмотрела в урну.
   - Так ведь - дикари.
   - Взятки гладки.
   - Только это единственный способ для них. А ты что делаешь после своего шейпинга?
   - На работу бегу.
   Женщина произнесла это с такой тоской, что Даша чуть не рассмеялась.
   - Все правильно.
   - Что, правильно?
   - Только надо быстро бежать. А то организм разрушишь.
   - Ничего не понимаю, - собеседница снова достала сигарету.
   - Я это заметила.
   - Так. Давай все начнем сначала.
   Даша тоже ничего не поняла и постаралась незаметно приблизиться. Разговор, ей начинал нравиться.
   - Можно еще раз. Твоя дорога ведет только в одно место - к гинекологу.
   - Можно не уточнять - уже привела, - вторую сигарету постигла участь первой. - А ты откуда это знаешь?
   - Ходила на шейпинг. Видишь ли, вся хитрость в том, что от таких тренировок девушки быстро беременеют.
   - Прямо от тренировок?!?
   Даша, признаться, тоже была потрясена.
   - Ну... Нет, конечно, не от тренировок, а после них. Если есть от кого, то - наверняка. Кому это надо - флаг в руки, а кому нет...
   - Вот это да! - третьей сигарете все-таки пришлось потерять свою девственность. - Сначала попрыгала, а потом - дрыгаешься?
   - Так получается.
   - Вот суки! - дама с ожесточением бросила дымящийся бычок в урну. - Почему же мне никто этого не объяснил?
   - Товар-деньги-товар!
   - Что?
   - Это нам еще в советской школе объясняли. Вы ведь теперь...а... - Она махнула рукой.
   - Шакалы африканские! - молодка была готова рвать и метать. - Да я их... на портянки порву, если от вони не угорю!
   - В мире, где все продается, правда стоит слишком дорого, чтобы ее можно было продавать по доступным ценам.
   - Да я... я... можно э... вопрос... нескромный...
   - Разве что нескромный.
   Женщина улыбнулась, и стали заметны морщинки у глаз, которые выдавали ее возраст.
   - Нет, мне это... важно. Да и нет у меня...
   - Чего уж там, рожай.
   - Ну, ты пила когда-нибудь гормональные таблетки?
   - Пила.
   - Они не опасны?
   - Я не врач.
   - Брось, не лайся.
   - Понимаешь, в мое время их доставать приходилось. Для нас тогда любое "made in не наше" хорошим было. Это теперь я знаю, что у нас 20 лет примитивную присыпку испытывали, прежде чем в серию запустить. А для остальных мы - подопытные кролики. Они еще и завлекают, - меня попользовали в одной такой иностранной фармакологической фирме, - "вас будут лечить последними новейшими препаратами!" И в глаза так ласково смотрели! Перед рекламой человек бессилен.
   Только потом расплачиваться придется. За новейшее лечение. Позднейшими мучениями. Так вот! Бесплатный сыр даже мыши уже не нюхают. Умные. Рефлекс Павлова усвоили. У зверей, говорят, хорошо закрепляется чужой опыт, - не чета людям. А у нас - навылет. Загадочная русская душа, - ничего не поделаешь.
   - Что же это получается? Прежде чем что-то положить в рот, я должна стать исследователем?
   - А ты не запихивай туда всякую гадость только потому, что обертка вкусно пахнет! Без зубов останешься!
   Зазвенел звонок, и женщины направились в зал, где уже были расставлены там-тамы. Даша двинулась было за ними, но неожиданно для себя, резко развернулась и пошла к выходу. Свое удовольствие от нетрадиционной музыки она уже получила.
   Дома, включив телевизор, она с ужасом до дрожи в руках наблюдала, как уважаемый ею человек - немолодой и настрадавшийся в советские времена, яростно защищавший демократические принципы новой России, - захлебываясь гневом, заслонял собственной грудью чеченских рабовладельцев. Он, брызгая слюной, доказывал их право на поруганное национальное достоинство. А на пленке 13-летняя девчонка показывала укороченную ножницами ладонь, и изможденный от побоев 18-летний пацан в солдатской форме кричал: "Мама, я больше не могу терпеть, я не собака!" И доблестный представитель попранного национального достоинства, смеясь, отстреливал ему пальцы. Потом у колодца тупой топор другого представителя униженного маленького, но гордого народа, вонзался в шею живого человека. И на белой простыне лежали отрезанные головы, как почерневшие арбузы.
   Почему все они - политики и журналисты, военные и банкиры - решили, что они сами себе указ, и присвоили право на правду? За всех за нас. Лживые и порочные, они даже не заметили, как стали братками, - эти разжиревшие на государственных харчах нувориши с бандитскими ухватками. Их сытые физиономии каждый день что-то вещали и предрекали с пафосом и апломбом безапелляционности - "не могу молчать!", хотя лучше бы поделились наворованным с нищими учителями.
   Тем более, что в далеких поселках в обледенелых квартирах у новых "буржуек" грелся забытый ими "электорат". Несчастные люди, как они еще умудрялись улыбаться? После всех этих гор трупов, тонн лжи и океанов крови - чужой крови. Как эти телевизионщики сами не задыхаются в этом дыму и смраде? Постепенно до нее дошло, что все это неспроста. Что это кому-то нужно. Нужно? Товар-деньги-товар, - вспомнила она разговор женщин перед концертом.
   Похоже, что эту войну кто-то заказал. И много на кон поставил. Тот, кому Россия стояла костью в горле. Мир для него нерентабелен. Его доходы - военная истерия. Тому, кто платит деньги и получает их, - весь этот кошмар выгоден. Война всегда кому-то на руку. Это как в театре. Много веков непреклонно царствовал автор - выдумщик историй. Ему на смену пришел режиссер. Он стал выбирать из автора близкое ему и продажное с точки зрения кассы. Один страдал и созидал, другой - побеждает и разрушает. Автор еще изо всех сил пытается остаться понятым и сопротивляется диктату режиссера, но его век закончился, наступила новая эра - эра толкователей. Это они - финансовые и информационные режиссеры истории - новые диктаторы. Что им подверстать жизнь под свои желания и размеры?
   - Господи! Помоги нам одуматься!
   Даша упала на колени перед окном, за которым зажигались первые летние звезды.
   - Господи Боже, Пресвятая Богородица. Божья Матерь-заступница, заступи нас, помилуй от болезни, от смерти, от пули, от огня, от врага, от всякой немочи. Спаси нас, Господи, ты есть Бог рода на свете. Спаси, не дай погибнуть нам. Во веки веков. Аминь.
  
  
   46 глава
   "Слова, слова, слова", или
   Приходите завтра...
  
   - Паша, ты, пожалуйста, больше мне не звони, - Галя легкими движениями прошлась вдоль позвоночника.
   - Галочка, я без тебя пропаду.
   - Ты и со мной пропадешь. Давай договоримся, сейчас я тебя подниму, а после ты пойдешь к массажисту.
   Павел готов был ей сейчас пообещать что угодно, хотя за ее руками хотелось отправиться на край света.
   - Хорошо, завтра.
   - Этим завтраком я уже пообедала.
   - Я ничего не понял, Галя, что ты сказала?
   - Попробую еще раз. Этот завтрак я уже выбросила, извольте - на ужин. Нечего изображать шнурок, прикидывающийся ботинком.
   Нежные пальцы с длинными ногтями чуть царапали шишку седьмого шейного позвонка, и его сердце заливала сладостная болезненная истома. Телевизор резко заорал, перебив фильм рекламой.
   - Интересно, а ты задумывался когда-нибудь, - Галя повертела его шеей, - почему этот ящик так притягивает человека? Отчего мы пялимся в него, как завороженные дикари на пламя костра? Вон, посмотри, очередного телеапостола шлепнули. Опять, небось, деньги не поделили.
   Она с негодованием принялась обличать всех скопом, - и политиков, и артистов, и телевизионщиков. А Павел подумал о том, как страшно, гадко, мерзко и расчетливо из случайных трагедий знающие люди умудряются сотворять подвиги. Погибает человек. Это - беда для семьи. Но при чем тут котурны?
   Смерти регалии безразличны. Ей все равно, чем занимался поплатившийся жизнью, - неконкретным обличительством, лоббированием корпоративных интересов или теневым бизнесом? Он либо случайно сунулся туда, где горячо, либо запутался и вляпался в сущую дурь. Сначала, как водится в таких случаях, его попугали, - о чем, естественно, общественность извещать не обязательно, - но он встал в позу народного любимца или совести нации, исходя из положения. Только деловым людям все равно, с какой фоткой они имеют бизнес. Незамедлительное убийство после этого - закономерный итог непомерных амбиций и акция устрашения для других. Но общественность вольна делать свои выводы, и вместо трезвого анализа она создает нового кумира, чтобы ему поклоняться.
   Неисповедимы пути Господни.
   В новостях диктор неистово перечислял боевые потери и советовал внимательно смотреть на экран. Павел никак не мог взять в толк, чего это они все так заводятся от крови? Вонять про смерть с таким восторгом, надрывая неокрепшие, но уже прокуренные связки, это что же за души надо было иметь?
   Убить? Да, тьфу! На раз! Нет, ребятушки, добром это не кончится.
   Неужели кровожадность - знамение времени? Мочить просто потому, что хозяева канала решили - плохой? А зачем коптить небо плохим? С этим вполне справляются хорошие. Что им сегодня после Чечни чужая кровь? Чужая жизнь? Смерть? Молодые, как санитары в морге, насмотревшись настоящих и сконструированных ужастиков, ко всему привыкли. Обыденная жизнь.
   Они еще не знают, что со смертью не играют. Она заигравшихся зорко высматривает: "Ты сегодня поори про меня, подрыгайся! Это я - потребитель. А ты, так - мышь в корм ненасытному удаву!"
   - Павел, а не кажется тебе, что ХХ век в лице финансистов культуры отлучил людей от серьезного искусства и приучил к облегченному чтиву и зрелищу, кичу и примитиву?
   Галя закончила массаж и принялась втирать крем в кожу.
   - А мне кажется, - Павел устроился поудобнее, чтобы видеть ее глаза, - что в ХХ веке произошло более страшное явление - люди перестали интересоваться друг другом. Отсюда и проблемы искусства. Зритель просто не готов к серьезному психологическому искусству, у него это отсутствует даже на уровне банального желания. Всем хочется простого ясного и понятного зрелища, в идеале - еще и лишенного тяжеловесной морали. Главное, чтобы добро побеждало зло, но обязательно в последний миг, чтобы можно было вволю насладиться разрушительной силой зла.
   - А классика?
   - Слава Богу, Галочка, она это переживет. Лишь бы нас любили.
   - Но нас никто не любит и никто не ждет.
   - А мы? Мы сами любим кого-нибудь? Вот посмотри, нам все Чечню показывают. Неужели ты думаешь, что такая Чечня от большой любви? А рынок? Не мы ли с тобой говорим о том, что его заполнили сплошные черные?
   - Но ведь они его заполнили! - Галя даже закричала от негодования. - И еще улыбаются!
   - Но ведь ты за прилавок не станешь? Не станешь. А улыбающиеся американцы тебе не противны?
   - А мне улыбающиеся люди априори приятны.
   - Странно, я только что... Ну да, белые не любят черных - это известно, черные не любят белых - это понятно. Но если приспичит, они объединяются против цыган или евреев. И тебе не важно, что на самом деле к тебе относятся диаметрально улыбке?
   - Я предпочту улыбку человека, который себе на уме... Понимаешь, когда хмурый плохо воспитанный человек пнет меня в спину кулаком, входя в метро, и смачно, но искренне матюгнется при этом, от моей улыбки тоже ничего не останется. По мне лучше воспитанное улыбчивое безразличие, чем искреннее хамство.
   - Я только не понимаю, почему тебя не устраивает контингент рыночных торговцев?
   Галя обиженно собралась и хлопнула дверью.
   Павел немного повалялся и заставил себя встать. Сегодня ему предстоял "последний и решительный" бой за программу "Ищите женщину". Короткие гудки уже порядком надоели, но он решил не раздражаться раньше времени.
   - Агентство МАРИТ, представьтесь, пожалуйста.
   От неожиданности Павел опустил трубку. "Странно, - он повертел визитную карточку, полученную в продюсерском центре, - секретарь на домашнем телефоне?" Но делать нечего, - пришлось представляться, долго объяснять причину звонка и унизительно договариваться о встрече с шефом. "Ничего, - утешал себя Павел, - мне только до тебя добраться! В самом деле, разве можно устоять перед моим проектом?" - горделиво подумал он вслух и принялся разбирать бумаги, чтобы приготовиться к разговору с предполагаемым спонсором.
   - Приходите завтра, шеф сегодня очень занят, нет, лучше я вас на послезавтра запишу.
   На самом деле он, конечно же, не хотел никакого спонсорства. То есть в том привычном виде - ты мне, я - тебе: бабки-реклама-бабки-реклама. Ему нужны были инвестиции, но долгосрочные проекты сегодня были такой же невозможностью, как снег летом - не та страна. Перелистав текст, он вдруг понял, что его мучило? Это что-то еще не приобрело внятного понятия, не обросло словами, но уже проступали зримые черты того айсберга, который скрывался за пилотным сценарием.
   На разных каналах было полно женских передач - рецепты, советы, шоу, короче, стряпня всякая, если не трепня. Не было целенаправленного понимания аудитории. Телевидение работало на среднего зрителя среднего возраста, пола и достатка. Программы для извращенцев, дураков и богатых он отмел сразу - об этом не то, что рассуждать, - думать было противно. Руки даже заныли, - интересно, а кто-нибудь в мире занимается целевым исследование аудитории? Не в рекламных целях или маркетинговых, хотя... он почесал затылок, это же... Впрочем, как ни назови... Вот, например, журналы для мужчин и женщин, программы для подростков или узких специалистов...
   Нет, не то... Если он найдет "женщину", - из этой одной передачи может вырасти грандиозная империя, в которую можно будет внедрять все! Новости? Пожалуйста! Политика? Пожалуйста! Искусство? Пожалуйста! И никакого ядреного феминизма. В этот угол он не позволит запихнуть такой материк. Любой "-изм" - настоящая кастрация всего остального. Ни за что!
   Павел внутренне напрягся. Разговор предстоял трудный и неприятный. Но Лелик из МАРИТа был последним их тех, кто мог дать деньги. Он появился неожиданно в конце коридора. Павел же приготовился к обстоятельному разговору в кабинете. На ходу перестраиваться... Лелик не шел, а надвигался на Павла, как неотвратимость, как неизбежность.
   - Это ты здесь побираешься? Ну, проходи.
   Лелик ввалился в кабинет и плюхнулся в кресло. Павлу сесть он не предложил.
   - Давай, пой! Только presto, а то я жрать хочу.
   Павел убедился, что все сказанное ему про Лелика, оказалось правдой. Это, действительно, был такой человек, при одном взгляде на которого, слово "идеал" сползало по стене фекальной жижей.
   Павел что-то невразумительно, больше по инерции, говорил о женском месте в истории любого события или явления. Лелик вертелся в кресле и распускал пузырь из жвачки. Потом он встал, залепил жвачкой глаз большой фаянсовой гориллы, которая стояла у него на столе, и подал Павлу два пальца.
   - Твою дребедень я читать не буду. Переделай все так, чтобы были вешалки с голыми задницами. Потом звони ему! - Лелик ткнул в гориллу пакетом Павла. Из пакета вывалились кассета пилота и сценарий.
   Павел вышел за дверь, шумно втянул воздух и зашелся в кашле. Его словно вывернуло от вида выгребной ямы. Воздух обжег совершенно сухую гортань. В туалете он умылся, и тупо тер руки, но этого было недостаточно, казалось, он все равно весь был пропитан смрадным духом...
   Иллюзии... Вот они... Были и - фук! Одно фу-фу и осталось. Мочилово им нужно, или ноги вразлет! А фигу вам! Сука! Сами вы - суки! И дела ваши - сучьи! И детей ваших мне не жалко, - все равно сучатами станут, если вовремя не захиппуют.
   - Снова-здорово? Не твоих ли рук дело, чертушка, знакомчик старый? Кажется, теперь и я понял, - "женщину" искать не надо. Ну, что ж, будем шелестеть ластами в другом направлении, - Павел спокойно полз на третьей скорости. - "Слова, слова, слова"... Слова? - А интересно, что там дальше было?
   Приехав домой, Павел достал шекспировкий томик, раскрыл "Гамлета" и погрузился с головой в чтение пьесы. Это сегодня, спустя 400 лет, все выглядело надмирный созданием гения. А на самом деле это был - с повторами, ошибками, неудачами - крик страдающего непонятого сердца в вечность. Жалоба, горечь, редкое счастье, разделенное с другом или женщиной. Кто вы, Вильям? Но ведь и Александр Сергеевич... Шекспир перекочевал на полку, и его сменил Пушкин.
   Павел словно бы впервые читал "Маленькие трагедии". Он не понимал, почему они назывались пьесами? И совсем не представлял, как их можно было играть в театре? Надо будет проверить, но рифма? Это же вечное преодоление невозможного барьера! Фраза закончилась, действие уже произошло, а строфа еще не завершена. Чувство, эмоция требуют стоп-кадра, актеру необходимо отыграть отношение, как бы чуть отодвинуться, но неумолимый ритм стиха гонит его вперед. Зажатый между рифмами актер становится беспомощен, - потянув за ниточку эмоции, он тут же разрушает канат, на котором крепится поэзия. Он в проигрыше в любом случае. Логика стиха превращает его в чтеца, пусть изощренного, но чтеца, и тогда логика эмоции, трансформирует поэзию в прозу.
   Зачем Пушкину понадобились Моцарт, Сальери, дон Гуан? Павел отложил книгу и попробовал поразмышлять. Если он прав, то русскому поэту это было надо, затем же самым, зачем до него Шекспиру нужен был Амлет, живописцам - сюжеты из библии... Им требовались безусловные носители страсти. Для Пушкина у страсти нет цвета, запаха, отличий добродетели или порока.
   Нажива, любовь, ненависть, смерть, страх, счастье... Все это исходит из одного единственного общего, смысл которого понимают все, в существовании чего никто не сомневается, но исток - исходный момент - покрыт непроницаемой тайной. И сколько покровов и покрывал с нее не сдирай - мрак не может развеяться.
   Это точно так же, как все понимают, что мир когда-то из чего-то произошел. Только хотелось бы взглянуть хоть одним глазочком на того, кто может просто или сложно ткнуть пальцем и ответственно заявить - здесь и тогда! Павел рассмеялся: "Религиозных фанатиков и сладкоречивых духовников попрошу не беспокоиться!"
   Пушкину тоже - во что бы то ни стало - необходимо было дойти до самой сути - до начала, до истока. Но всякий раз он находил ключ - чистый родниковый ключ... И потом уже бился над вопросом - почему он бьется именно в этом месте? Стерильная чистота и несомненная полезность самого ключа не становились для него аргументами, к сожалению.
   Он хотел поместить жизнь между ножницами наживы - денег-смерти-страха, замесить ее на настоящей горячей страсти и посмотреть - хватит ли сил у жизни выжить в этом гулком и плотном пространстве. Растащив злато и смерть по разные стороны, он принудил человека делать выбор.
   А человек оказался не готов к выбору. Пограничное состояние провоцирует его на подлость скорее, чем на подвиг. Но, если ему непременно хочется совершить подвиг, то этот самый подвиг будет иметь неприятный запах. Да что там, - откровенно смердящий запах. Возведение личной доблести в абсолют - такое же лицемерие, как и любое сознательное лицедейство.
   Пушкину нужны были Моцарт и Сальери, как носители известной истории. Александр Сергеевич пытался сам себе что-то доказать. И взял в чистом виде носителей таланта и способностей, претензий и возможностей, труда и вдохновения. Хотя наверняка знал (как минимум, по себе), что этого добра в чистом виде не бывает. Он столкнул "лед и пламень", черное и белое, тьму и свет... Результат? Тьма победила! Но свет? Свет остался. И только благодаря ему, мы различаем разнообразие мрака. Дрянь-то дрянь, но какая разная?!
   Ни Моцарт и Сальери, ни конкретная история или музыка... а пара антиподов, чтобы доказать себе простую вещь, - если я - гений, то все, что я делаю, - лишь баловство, неудачная шутка, неверный поступок, дерзновенная ошибка... Я гений - и не могу преступить... Все, что угодно, но я не преступаю. Хотя в жизни не раз это делал, и зло творил сознательно, нередко прикрываясь щитом страсти. Страсти к удовольствиям, деньгам, мотовству, женщинам, творчеству... жизни. Я - художник, я же не могу быть злодеем!?!
   И я это доказал! Себе!
   А знаковые фигуры - лишь условия для системы доказательства этой идеи. Но... и собственного прощения.
   Все самое интересное и самое важное в человеке никому не дано увидеть - оно внутри. Постичь логику прихотливого сознания совсем не просто. Творцу понять такого же легче - они ходят одними дорогами. Этот рентген высветит самые незаметные связи. У Пушкина страсть к женщине и предназначение сошлись на пятачке, окруженном холерой. Чума - не только рок, - а как в "Метели", - враждебный внешний мир. И единственный способ устоять - сохранить в себе свободного творца. Поэтому - гимн, поэтому - пир! Но художник - мудрец. Предательно он осознает кожей, - подползет лживый друг и отравит.
   Жизнь между полюсами - страшно занимательная штука, в которой ты - низкорослый индивидуум с экзотической внешностью, и всем интересно - умеешь ли ты чувствовать, как нормальный белый человек? Александр Сергеевич умеет! Только кровь у него движется со скоростью курьерского поезда - метаболизм другого века. Его чувства - на удавке видеоклипа - много, часто и быстро. Стробоскоп! Призрачное мелькание лиц, тел, запахов, надежд, обманов, упреков, обещаний и прощаний. Он давно знает ответ, а они только начинают понимать его вопрос. Каково жить такому? Как же он выкручивался из этого несовпадения ритмов?
   Павлу не на шутку стало жаль давно умершего поэта. Наверное, пока позволяла молодость, - выручали женщины. Но агрессия тела - слишком ненадежная и истончающаяся энергия. Возрастной фактор - временный стимул. А потом... семья, обязанности, пьедестал, который упорно и настойчиво сам себе должен соорудить...
   Заигрался.
   Устал.
   Надорвался.
   Неутомимая потребность достичь пределов мыслимых человеческих возможностей выхолащивает изнутри. Так, Тартини нужны были "дьявольские трели". Их же слышал и Паганини, который из средневекового хорала dies irae сотворил рубикон - китайскую стену физических возможностей скрипача. Это - вызов. Но кому? Богу вызов не бросают. Бог хоть и гневается - страшно, бесповоротно и катастрофически, - но не из-за мелких, бешеного темпа скрипичных пассажей или запальчивых фраз.
   А вот повергнутый - вездесущий и всемогущий...
   С ним-то как раз потягаться не стыдно. Он - величайший сверхчеловек! И любой творец себя к таковым причисляет или считает, если не кривляется или юродствует на тему "руки божьей". Он - достойный соперник! Да и человека знает лучше - пользуется его слабостями, страхами, страстями, играет на струнах самолюбия и сострадания, провоцирует острый интерес и, обещая... пустое место.
   А... Господь?.. Он не мелочится - либо милует, либо карает.
   А человек?
   А человек... устает бояться и... восстает.
   Самое страшное проявление подобного деяния - творчество.
   Самый большой соблазн и самый несмываемый грех.
   Пушкин всю жизнь, - Павел теперь был в этом уверен, - пытался ответить себе на вопрос - имеет ли он право? Любой творец начинает с неуверенности в собственном предназначении, а заканчивает той же неуверенностью, только уже собственным местом.
   Как бы не относится к своему предназначению, но без ответной реакции портится характер. Чем мощнее оружие, которым пользуешься, тем громче эхо взрыва, которое должно возвратиться обратно...
   Павел был убежден, что к моменту исторической дуэли Александр Сергеевич уже сформировался в потенциального самоубийцу. Он давно разрывался между своим природным естеством и вынужденным лицедейством. И всеобщее лицемерие - всего лишь следствие. Причина заключена в абсолютной, тотальной внутренней выжженности.
   Либо быть, как все, либо продолжать настаивать на том, что дорога против движения толпы, - самое приятное времяпрепровождение. Этакое переживание только в 17 лет заканчивается зудящими прыщами. В 36 - кровоточащие раны погребают самое тело, их допустившее.
   А потому - "Да здравствует чума!" Она - только болезнь. И тоже для чего-то нужна, раз однажды холера не взяла... И все-таки... "Пора, мой друг, пора..." Уходить надо тогда, когда еще жаль, и можно даже пококетничать по этому поводу. Хватит глупого телевидения! Фальстартов больше допускать нельзя!
  
  
   47 глава
   Дерево
  
   Выходя после вполне традиционного спектакля, на улице у служебного входа, Даша увидела, как качок, обвешанный золотыми цепями, ткнул известного актера в грудь программкой.
   - Подпиши, братан!
   Она было сжалась, словно от удара. Актер резко развернулся и с ходу отмел панибратство таким же неуважительным:
   - Перед девчонкой форс наводишь, или ребра чешутся?
   Смешно и жалко бугай принялся извиняться, буквально ужом извивался. Даша даже рот раскрыла от восхищения. Каждый ищет свою истину в доступном ему виде. Здорово! Она бы так не смогла.
   Дома, вооружившись телефоном, она предприняла очередную атаку на судьбу - в поисках работы. Выбор был велик, - ей предлагали заняться страхованием, распространением косметики, посуды. Но Даша уже твердо знала, что за большинством заманчивых предложений о работе скрываются банды, торгующие разным дерьмом. Ей сулили заманчивую перспективу управленческой должности: "Одни руководят, другие - управляют". Все было бы радужно, только требовалось - в зависимости от аппетитов и наглости - внести предварительный взнос. Правда, можно было еще заняться распространением различной литературы, но в таких местах, предписывалось почти религиозное послушание, - надо было разделять и идеологию.
   Ася почти силой вытащила ее на "променад": "Давай, прошвырнемся!" Они сели на теплоход у Киевского вокзала и подставили лица теплому летнему ветру. Ася немного пришла в себя после того, как застала мужа в стриптиз-клубе, но Даша все равно опасалась касаться этой темы. Но, похоже, настроение подруги с того достопамятного вечера стремительно катилось по наклонной вниз.
   - Я ненавижу людей и не хочу иметь с ними никаких дел. Даже видеть их - сил нет.
   - А как ты представляешь себе жизнь без людей?
   Даша искренне жалела Асю, и, что самое неприятное, она не просто понимала, но и разделяла ее гнев.
   - Не знаю, - огрызнулась Ася, - писать буду или музыку сочинять.
   - И сама себе станешь в голове ее играть?
   - У меня пианино есть.
   - А скрипки, тромбоны, контрабасы? Асенька, человек без людей не может, даже в монастыре его окружают люди.
   Даша неожиданно поняла, что убеждает не столько ее, сколько себя.
   - Тогда уйду в скит.
   - И у тебя хватит на это веры?
   - Попробую.
   - В скит уходят искать Бога, а не избавляться от злости.
   - А я буду избавляться от всех искушений скопом.
   Ася выругалась надрывно и грязно.
   - Асенька, милая, сейчас, глядя на тебя, твой ангел горько заплакал.
   От этих простых детских слов Ася разрыдалась. Она плакала бурно и долго. Ее красивое ухоженное лицо опухло от слез. Нос покраснел. Веки раздулись. Дыхание стало прерывистым и частым. Казалось, она никак не может вздохнуть полной грудью - с такой силой кипели в ней боль и обида.
   - В этой мудацкой стране мудацкие задачи должны решать мудацкие мудаки.
   - Зачем ты так, Аська?
   - Знаешь, мой стрекулист поссорился со мной по поводу поездки на дачу. Но он даже не смог скрыть радости, когда я отказалась и отдала ключи.
   - Ну и что?
   - Ты прикидываешься?
   - Нет.
   - Ну, прямо, как в анекдоте: "У нас нет тараканов. А этот? Этот - неправильный!" Высота над горизонтом гарантирует широту взгляда. Такая вот жизнь, Даша. Знаешь, я, наверное, скоро уйду из этой чертовой рекламы. Надоело размениваться на отапливание космоса. Начну свое дело, тебя привлеку. А пока предлагаю отдохнуть на моей даче. Поживи лето в свое удовольствие, может, и я к тебе загляну на недельку. Осенью продам. Вот у будет у нас с тобой - стартовый капитал.
   Ася достала пудреницу и принялась приводить лицо в порядок. Даша с любопытством разглядывала набережные. Надо же! Они были такие красивые, совсем, как в Питере. Как это она раньше не замечала? Какой же все-таки красивый город - Москва. Сильный, жизнестойкий. А она? Она сама?
   Господи! Что же такое это ее жизнь? Даша мучительно напряглась, пытаясь вспомнить время, про которое можно было бы сказать, - это была моя жизнь! Вроде бы живет она и не живет. Спит, ест, психует, работает, когда есть работа, снова спит, ест и так далее. Боится заболеть. Не умеет отдыхать.
   Как сквозь пальцы просочились годы. Все казалось, - завтра встретит рассвет, отправится в горы с другом, изучит грибы и начнет их собирать в лесу, - там так красиво, особенно тихой осенью. А еще, обязательно побывает на Камчатке, чтобы вылезти на снег после теплой ванны в серном источнике, и съездить к океану. Говорят, его шум можно услышать за два километра.
   А еще заведет друзей. Настоящих, как в кино. И всегда сможет на них положиться. Они будут откликаться по ее первому зову. И все вместе они будут купаться в маленький речке, пить пиво, играть в волейбол, потом отправятся на поиски древнего камня, чтобы загадать желание.
   Да... А пока... А пока Даша долго перелистывает записную книжку по праздникам, решая трудную задачу, - кому звонить и поздравлять, а кому - не звонить. Иногда она лихорадочно весь день набирает номера телефонов. Кого обманывает? Ведь никто не звонит... Но она должна иметь возможность хотя бы предположить, что пока говорит дежурные слова многочисленным "нужным" на всякий случай людям, ей не могут дозвониться друзья... Друзья, которых... нет.
   Дни ее падают, как сухие листья в конце августа. И остается она голой, как дерево по осени. Трава у подножья высохла, и нет никакой уверенности, что весной появятся почки. Она перестал ощущать жизнь. Сок жизни течет мимо, огибая ее. Все осталось в прошлом, даже то, чего никогда не было. И у ее несбывшегося нет завтра. Она вынуждена тянуть лямку серого однообразного сегодня.
   Время словно посмеялось над ней. Оно поместило Дашу вне себя. Годы ничего не меняют, она их не ощущает, разве что усталость и отсутствие острого желания жить, чувствовать, страдать, радоваться...
   Даша вспомнила старика, который шепеляво извинялся перед дворничихой за то, что "ему хотелось пожить еще немного". Отчего же у нее нет этого желания? Что должно случиться в ее жизни, чтобы она стала такой необходимой? Может, она становится ценной тогда, когда с пронзительной ясностью ощущается ее конечность? И тогда ужаснешься тому, что никогда не прочитаешь все книги на полке... Не будешь посещать филармонические концерты... Не научишься играть на гитаре... Не рискнешь пригласить на белый танец мужчину, хохочущего за соседнем столиком... Больше не станешь матерью... Не заорешь на трибуне в полный голос: "Судью - на мыло!"
   Мне скоро 40 лет, - подытожила Даша свои невеселые мысли. - Как же я дошла до того, чтобы волочить жизнь, как сползающий плащ?
   Выцветшие глаза устало смотрели на небо. Два облака лениво растаскивал ветер. Больше ничего интересного не происходило. Люди - давно разъехались.
   Пустота.
   Соки иссякли.
   Силы стали не нужны.
   Душа очерствела.
   Тело засохло.
   Глаза погасли, им не на кого смотреть. Раньше каждый взгляд был поиском участия. Время идет. Годы летят. А участие допускается только с одной стороны... Сколько не случившихся радостей, пустых надежд... Праздник для себя - пиршество печального одиночества невостребованной души. Грустный взгляд уже не ждет ответа. От кого? Зачем?
   Время идет.
   Годы летят.
   Опало все, как с дерева поздней осенью. И не позвал никто. Просто, как в большом лесу, что росло в глубине - никому не пригодилось. И тропинка будто бы была. Да пройтись охота не пришла.
   Росло.
   Цвело.
   Облетело.
   Время идет.
   Годы летят.
   Впереди - еще долгая-долгая жизнь - сухая и беспросветная - в никуда.
   Время идет... Говорят - оно лучший лекарь...
   Эх, ты, лекарь...
  
  
   48 глава
   Удивленное дитя русского театра
  
   На экране извивалась певичка, пытаясь испортить голос великой Шульженко. "Накося, выкуси! - Павел злорадно радовался, наблюдая ее потуги. - Тоже мне, Асенкова доморощенная. Асенкова, Асенкова... Что-то знакомое?" - Павел попробовал вспомнить, что скрывалось за этой фамилией. Кто была эта Асенкова? Дворянкой, чей-то фавориткой, дамой полусвета или... Но ничего не вспоминалось, и тогда он полез в книжный шкаф. Энциклопедия рассказал ему о том, что это была актриса императорской сцены, умершая от туберкулеза в 24 года. За гробом на кладбище шла толпа... в 10 000 человек?!? 10 000... Такого не могло быть в 1841 году? Это не укладывалось в сознании... Что-то тут... не так... Ничего себе, "нашел женщину?" За последние несколько месяцев он столько глянцевых журналов перелистал в поисках персон для своей передачи, столько душещипательных и спасительных историй прочел про свадьбы и разводы за океаном. В пору было решить, что мы находимся не в России, а в Америке, и все, что происходит в нашей стране, на самом деле совершается на окраине Голливуда. Какой-то странной жизнью мы живем - не своей.
   А тут... Такая история!
   В нашем сегодня - с наворотами бунта, официоза, религии, язычества, крови, неизвестности и безразличия - мы забыли о многом. О вере, об идеалах, о своей истории. Зачем заниматься прошлым? Какой смыл археологам перелопачивать тонны породы в надежде найти черепок древней вазы или кости ребенка, съеденного людоедами или принесенным в жертву сородичами? Наверное, на этот вопрос можно было ответить обстоятельно, с логичными выводами, доказательными примерами и неопровержимыми фактами. Но Павел не был специалистом, и потому его ответ был простым.
   Он понимал, что дитя живет быстро. Ребенок упоительно и радостно несется к зрелости. И в какой-то момент понимает, что вырос, ибо перестал помнить свое детство. Те чувства, желания, поступки. Может, только обиды и связывают его с минувшими нежными годами. И тогда он мучительно пытается вспомнить начало своей жизни, чтобы преодолеть кризис, и двигаться дальше. Археологи занимаются величайшим делом, - они помогают человечеству вспомнить свое детство, чтобы ощущать себя полноценными людьми. Павел чувствовал себя сейчас именно археологом. Ему не нравилось, что все вокруг с ухмылкой оглядываются на прошлое, с его былым величием и блистательными именами. А ведь многие из них были светом, который согревал усталые и изверившиеся души современников.
   Забытые имена...
   Асенкова.
   Варвара Николаевна Асенкова.
   Актриса, стоящая у истоков сегодняшнего повального увлечения мюзиклами и клипами. Символ русского водевиля. Прекрасная и юная. Самая пленительная легенда русского театра. Ее история - блистательная и трагичная одновременно - взаимосвязь роковых совпадений, взлетов и падений в глухие времена. Все было, и все повторяется, - правда, ложь, предательство, мужчины, женщины. Сегодня мы вспоминаем крайности и забываем процесс. Для нас важны победители, часто все равно - какой ценой. Но даже победители за все платят жизнью. В театре. Нет, к сожалению, других эквивалентов платы за удовольствие заниматься мечтой. Каждый, приходящий в театр, постигает это на собственном опыте. Талант и бездарность здесь в равном положении. Правда, таланту всегда много труднее, - он преодолевает не только внешние обстоятельства, но и собственное внутреннее сопротивление.
   Удивительные бывают мгновения в искусстве, когда невероятные совпадения, ничтожные случайности определяют выбор. Потом становится ясно, что это был миг, который помог родиться призванию, наметил линию судьбы. "Я пошла в театр, как замуж за нелюбимого, но богатого человека. Но на мне оправдалась пословица: стерпится - слюбится. Очень скоро я страстно полюбила театр". Асенкова сказала это замечательному актеру - партнеру и учителю - Ивану Ивановичу Сосницкому, в бенефис которого она дебютировала на александринской сцене. В год 300-летия в Санкт-Петербурга ей исполнится 185 лет.
   Чем глубже погружался Павел в биографию актрисы, тем яснее для него становилась необходимость поделиться своими розысками с другими. Но в рамках получасовой программы "Ищите женщину" делать этого совершенно не хотелось. Ему нужен был обстоятельный рассказ или... исследование!
   Конечно!
   Это должно было быть кино!
   Пронзительная история про невозможную любовь и судьбу. Без выпендрежа, мистификации, оригинальничания и зауми. Он понимал, что ждать объективности от критики, присягающей или блокбастерам или артхаусам, не придется. И никто не будет стараться понимать его собственные законы. Но ведь не для высоколобых щелкоперов станет он снимать свое кино? Им-то что? Они все равно не способны переживать, от таких - ни улыбки, ни слезы не дождешься.
   Нет. Он порадует прежде всего себя, Людочку с ее больной мамой, бывшую жену, тещу, и таких же, как она, простодушных зрителей, которые все еще надеются на счастье, даже в тайне от самих себя. Он сделает фильм об одном из самых красивых "звездных часов" отечественной сцены - по призванию и судьбе таланта. Об актрисе, которая осталась загадкой. Кто, знает, проживи она дольше, и открыли бы ее тайну? Но жизнь распорядилась иначе. Павел всем своим существом понимал, что судьба была к ней несправедлива. Но она - судьба - как могла оправдалась, подарив российской сцене это "удивленное дитя", одну из самых восхитительных театральных легенд, легенду о Варваре Николаевне Асенковой, пришедшей на подмостки в 18 и умершей через 6 лет.
   Ему понадобится... женщина, тоже актриса, лучше всего - немолодая, для которой Асенкова станет... Нет, нет так. Актриса будет находиться в центре истории, связанной с прошлым. Надо будет придумать параллельный сюжет, не имеющий прямых точек соприкосновения. Он должен будет пересечься либо в сознании зрителя, либо дать какой-то третий результат. Да, именно так, иначе, эти два поезда - сюжеты - промчатся просто порожняком.
   Его актриса будет как бы раскручивать время вспять, сравнивать сегодня и вчера, пытаться заглянуть в душу молодой женщины, которая были слишком хороша, чтобы возбуждать только эстетические чувства. Из 17 спектаклей в месяц 8 - премьеры. Как она учила роли, какие это были силы, нервы, здоровье, чтобы выдерживать такой непомерный темп? А ведь почта доставляла ей карикатуры, анонимки, пасквили, обвинения в любовных связях: не имеющие возможность претендовать на ее любовь - мстили, изощряясь в непристойностях.
   Многочисленные поклонники, не получая поддержки и поощрения, искали любого случая, чтобы обратить на себя внимание. Асенкова отклоняла все предложения о замужестве. Она сознательно решила проблему "семья-служба" в пользу театра. Карьера на сцене, помощь семье... Эта прелестная женщина не успела стать любимой. Не успела? Хороший ход, если поискать... Хотя, вполне, может оказаться, что актрисе судьбой не было отпущено счастья? Самого простого, примитивного, бабьего. Царить, блистать, пленять - сколько угодно. На сцене. А в жизни? А в жизни некоторые воздыхатели не решались поклониться ей при встрече в людном месте - актерка!
   Зависть и интриги преследовали ее на протяжении всех 6 лет сценической жизни. Асенкова была беззащитна перед дирекцией, перед публикой, перед своим талантом, наконец. Столп российской критики - неистовый Виссарион Белинский - не принял ее искусство. Он вообще не любил веселье, смех и водевиль, и высокомерно печалился: "...жаль, что она слишком утруждает мускулы своего прекрасного лица, усиливаясь дать ему то или другое выражение". Он отказывал ей в искренности - главном ее качестве. Каждый видит ровно столько, сколько желает видеть. Перед этим бессилен и простой зритель, и болезненный критик. Белинский не заметил, и даже смерть актрисы не избавила ее от обидного и совсем не мужского заключения: "Но идеалом всевозможного сценического совершенства была для публики Александринского театра покойная Асенкова, особенно восхищавшая ее в мужских ролях. Действительно, Асенкова играла всегда со смыслом, смело, бойко и с той уверенностью, которая скорее таланта ручается за успех, и которую дает привычка к сцене и постоянная благосклонность публики".
   Благосклонность публики - громадная составляющая актерской жизни. Коли ее нет - нет и актера. А может быть? У Павла даже зачесались ладони. Похоже, в Белинском говорил дух уязвленного мужского самолюбия, - болезненный мещанин, часто безденежный, взявший на себя роль указателя русской культуры... Асенкова вполне могла не удостоить его взгляда. Варвара Николаевна и императору не отвечала на монаршьи милости, - в противном случае ее жизнь была бы легче, свободнее и дольше. Она сумела выдержать жесткий прессинг, сохранить человеческое достоинство. И гордо пронесла через всю свою коротенькую жизнь понимание искусства и значение в нем женщины как личности.
   Она переиграла огромное количество водевильных девочек и мальчиков. В гусарском костюме и роскошных дамских туалетах она была обворожительна. Некоронованная королева - непревзойденная властительница водевиля, ребенок от гражданского брака. Непринужденная, шаловливая, умеющая самую глупую и пошлую пьесу одним своим присутствием на сцене поднимать на уровень искусства.
   Секрет ее обаяния... Где искать его? В водевиле? В ее молодости? Это и грациозность, и изящество, и манеры светской дамы, и легкость, и музыкальность. Но этими качествами обладали многие. Очарование? Красота? Шарм? Колдовские чары? В старину говорили - "ангел поцеловал".
   Асенкова принадлежала к тем счастливым людям, у которых сочетается красота, необыкновенная тонкость, изящество и внутренняя свобода. И все это соединялось в ней сердечностью, душевной благожелательностью к людям. Красота внешняя становилась красотой, которую творил зритель. Ее талант был щедр и богат. Она умела заставить себя работать при любом настроении и болезни. Каждый человек хочет прожить свою жизнь счастливо и ярко. Но не каждому дано оставить после себя след в памяти потомков. Хотя все мы рождаемся с мечтой. И уже от человека зависит, сможет ли он в своей маленькой мечте разглядеть большое дело, а главное, - достанет ли у него сил следовать этому в жизни.
   В изящном развлечении и ошеломляющем, приходящим с душевным потрясением, постижении сложной истины, Асенкова дарила зрителям радость, потому что понимала, это - самое прекрасное, что стоит дарить людям. Когда она царила на сцене, можно было ее любить или ненавидеть, вызывать, кричать "браво!" или свистеть и отпускать колкости. Но когда она умерла, очень многие почувствовали пустоту. Оказалось, что эта тоненькая - с низким волнующим голосом и огромными выразительными глазами - актриса жила в душах своих зрителей светлой надеждой и легкой улыбкой. Она не укладывалась ни в какие рамки. Не было на петербургской сцене актрисы, которая могла бы заменить ее в памяти восторженных поклонников.
   Она вошла в судьбы тех, кто остался жить после нее. Ушла та, чья улыбка согревала весь зрительный зал, чей взгляд волновал партер, чей облик был причиной крушений не одной карьеры и чьего расположения добивались слишком многие... Ушла, не доиграв, не допев, не домечтав, не дожив... Ушла в тот счастливый миг, когда понимаешь, что жизнь прекрасна. Надежды, желания, успех, друзья, сплетни, зависть... все это уже не играло никакой роли.
   В толпе, медленно провожавшей актрису, были завистники и враги. Они радовались, но что была их радость в сравнении с горем и утратой целого поколения зрителей.. Смерть пришла так несправедливо раною. Время уносило с собой то единственное, покоряющее "поэзией правды", родное, близкое, что потом назовут "загадкой ее обаяния", и которого будет так не хватать. За гробом шла огромная толпа - 10 000 человек! Кто-то провожал в последний путь "прекрасного ангела", небесное создание, кто-то - милого пажа и лихого ловеласа. Прощались с романтической Эсмеральдой и трагической Офелией, певшей:
   "... и в могилу опустили
   Со слезами, со слезами..."
   Павел до поздней ночи делал выписки и терзал печатную машинку. Ему казалось, что он куда-то опаздывает, и надо торопиться. Нет, та манящая женщина из сна приходила к нему не случайно. "Даша. Дашенька. Встречу ли я тебя?" Он почему-то теперь был уверен, что обязательно встретит, ведь нашел же... Конечно, кино, в котором одна актриса ищет другую... Вот муки предстоят какие! Где они - эти две невероятные актрисы? В таких ролях одним блистательным профессионализмом не обойтись.
   Но и сам по себе его фильм не сможет выжить, - рынок его просто выплюнет, значит... Значит, придется ходить по тому же кругу, - к кому-то в содержантки, то есть, в содержанты. А там... кто музыку заказывает, тот и девушку вальсирует. Это он уже проходил.
   Хорошо бы к государству на поклон отправиться? Только, где оно - государство? В каких коридорах министерства культуры или финансов его искать? Но Павел мог поручиться - с таким кино он вполне бы вышел из минуса на нули!
  
  
   49 глава
   Середина жизни
  
   Дачный городок на берегу Вороны затопила жара, - в полдень он вымирал. На реку ходила только ребятня. Им что солнце, что дождь, - все каникулы. Добрая половина отдыхающих снимала дачи. Соответственно, хозяйственные дела их не обременяли.
   - Значит так, Дашка, на все наплюй и разотри! - Аська сокрушительным ударом отфутболила ржавое ведро. - Я вызвала мастера, он тут окна посмотрит и вообще... - она неопределенно махнула рукой в сторону большого дома, - а ты, если захочешь, занимай сторожку - там уютнее. Только обещай мне не напрягаться по поводу сада-огорода. Я сама ничем здесь не занимаюсь и тебе не велю. Жри ягоды, полоскай в речке тело, - дашино тело было осмотрено критическим взглядом, - ладно, пусть будет девичье, главное - выполняй мои требования.
   Даша хотела что-то возразить, но подруга остановила властным жестом.
   - Требования мои простые, но предельно жесткие, - отдохнуть, загореть, и... - она загадочно улыбнулась, - не отказывать хорошим людям.
   Как и все однокурсники, Ася не стала моложе, но смех ее совсем не изменился, как был, так и остался громким и заливистым...
   Дни проводились в праздности и ленности, хотя поначалу Даша попробовала привести в порядок грядки с зеленью, однако, окончательно запуталась, - отличить на участке одичавшую петрушку от обыкновенного сорняка мог только опытный ботаник. Легкое чтиво, прогулки в лес, поджаривание кожи на песке. Полная необязательность: хочешь - знакомишься с соседями, хочешь - никого не замечаешь. Отдых. Аська больше не появлялась, но через месяц в самой в середине лета на дачу стали наведываться разные люди. Водопроводчик починил кран, мастера крышу выкрасили, потом появился высокий обгоревший очкарик, основательно исследовал окна и пообещал с завтрашнего утра начать работу.
   Вечером Даша завела будильник, чтобы не выглядеть распустехой, и со спокойной совестью собралась уткнуться в теплый бок соседского кота. Вот уже несколько дней, как он повадился ночевать у нее и замечательно заманивал в сон. Сначала его вполне устраивал коврик у дивана, потом он перебрался на покрывало. Ногам было неудобно, и Даша решила, что, когда дочитает журнал, то кота обязательно сгонит, а пока пусть себе спит. Долго спать ему не пришлось, - разбудил смех. Давно она так не смеялась. В статье описывался судебный процесс, на котором наследник Булгакова требовал запретить порнографический спектакль по "Мастеру и Маргарите" на том основании, что у него "не испросили согласия" на инсценировку произведения, и к тому же, грубо и пошло исказили авторский замысел. Наследник требовал возместить моральные издержки выплатой в размере 50 000 минимальных окладов в последнем законодательном исчислении или закрыть постаноку.
   "Дьяволиада" - Михаил Афанасьевич, как всегда, посмеялся, - была в том, что в суде выяснилось, что наследник инсценировку не читал, спектакля не видел и узнал о нем из и теленовостей. Известное российское - "не читали, но осуждаем". Кроме того, в ходе разбирательства оказалось, что по телевидению показали отрывок из "Фауста" Гете, а там, как известно, тоже есть своя Маргарита. На вопрос о том, какие именно персонажи были искажены в спектакле, озадаченный наследник не нашелся, что ответить. Тем более, что порнографию он понимал, как наличие обнаженных мужчин и женщин. На это режиссер засомневался, - читал ли сам наследник первоисточник? С подобной логикой ничего не оставалось, как признать роман "Мастер и Маргарита" - порнографическим произведением. Еще выяснилось, что наследник оказался ненастоящим, а только считающим себя таковым. Такой вот конфуз! Мало москвичам "квартирного вопроса" - им теперь и наследственные мешают!
   Отхохотавшись, Даша для успокоения принялась разгадывать кроссворд, но он попался какой-то вредный. Вроде бы все было понятно, но окончательно не сходилось. Она промучилась с полчаса и перевернула страницу. На нее уставились глазки канареечно-оранжевого попугая "Что такое счастье? - анализ ответов на женскую анкету". Даша улыбнулась - неужели это можно проанализировать? Счастье... Где-то в глубине - под сердцем - она почувствовала привычное жжение. Какое теперь у нее может быть счастье? После всего, что случилось? Но жжение прекратилось само собой и слезы, как ни странно, не подступили. Глаза пробежали по строчкам текста - полная глупость. "Вдруг, я еще смогу?" - она глубоко вздохнула и закрыла веки. Интересно, а можно ли разложить счастье на составляющие, например, как химическую смесь или детали одежды?
   Что же оно такое - это счастье?
   Вопрос из разряда детских. Но попробуй ответить на него. Непременно окажешься в тупике. Потому что понять это самое счастье, наверное, можно только с позиции времени. Вспоминая прошлое, обязательно отметишь, что вот тогда, именно в тот момент это замечательное состояние и посетило тебя. Как странно. Теперь, из сегодняшней данности это так видно, так понятно. А тогда?.. А тогда было тогда.
   Даша откинулась на диване и почувствовала, что расслабились мышцы. Сейчас ее мысли ничего не омрачало - ни память, ни боль... Видимо, счастье обладает таким необыкновенным даром, что даже только рассуждение о нем, способно лечить раны. Само по себе счастье умело быть разным. Никогда не догадаешься, в каком именно обличьи оно соблаговолит тебя посетить? Оно связано с разными ощущениями, - с любовью, творчеством, природой, вкусом, запахом, состоянием... Озаренный миг или воспоминание о нем тоже могут быть счастьем. Даже посторонний человек может стать причиной...
   Надо было встать и устроиться удобно, - от скрюченной позы затекли ноги. Да не мешало бы и будильник выключить, - пусть отдыхает. К подушке тихонько подкрадывался кот. Он старался не смотреть Даше в глаза и делал вид, что просто так мимо гулял и решил ее навестить. Вот уже он вольготно устраивался рядом, бесцеремонно наваливаясь ей на шею. Даша с сонной улыбкой уступила усатому наглецу. Через мгновенье его тело потяжелело, и над ухом раздалось довольное сопение. Она замерла. Кот во сне передернул лапками, будто куда-то торопился, и смешно пожевал губами, - видимо, сон для хвостатого был приятным. Постепенно, незаметно для себя, Даша тоже провалилась в дрему, позволяя коту заманить ее в сладкую грезу предрассветных сновидений.
   Утром, выйдя умываться в сад, Даша увидела на веранде за работой плотника, - по чертежам и рисункам он выпиливал наличники. По-хозяйски аккуратно обращался с инструментом, - раскладывал их по своим местам в небольшом фибровом чемоданчике. Ручки у всех его напильников и скребков были одинаково отполированы. Головой по сторонам мастер не вертел, на приветствие что-то буркнул неопределенное. Даша пожала плечами, - подумаешь.
   Праздные дачники от нечего делать собирали чернику. Она, как сумасшедшая, сама бросалась под ноги, едва переступали черту леса. Ходить по ковровым дорожкам из ягод было выше сил, - все милосердно таскали с собой лукошки. Вначале люди стеснялись неотмываемости. А потом все привыкли и уже мерялись, - на ком лесная краска держится дольше?
   Даша приспособила под лукошко старую кастрюлю. Приделала к ручкам красную проволоку, которую под большим секретом за томик ужастиков где-то стащил для нее соседский мальчишка. Сказать по правде, черника ей была совсем не нужна. Но как не поддаться всеобщему увлечению? Правда, сегодня Даша совершенно не собиралась в лес. Она хотела довязать свитер. Он был почти готов, осталась лишь половина левого рукава. Шерсти должно было хватить. И до вечера работу вполне можно было закончить. Но не могла же она просидеть день на пару с чужим человеком? Придется варить варенье.
   Даша надела сарафан с васильковыми цветами, ситцевую косыночку в мелкий розовый горошек и закрыла дверь своей комнаты. Кастрюля-лукошко стояла в углу веранды. Хочешь-не хочешь, надо было обойти мастера. Она нарочно громко топала, - пусть не думает, что она подкрадывается. Его секретные узоры ей ни к чему, дачно-промышленным шпионажем она не занимается. Очкарик покосился на нее, но головы не повернул. Она показала язык склоненной спине и ей же сказала, что уходит до вечера. Ответа не последовало, - Даша тоже решила больше не цепляться за политес. Хватит с него "доброго утра" и этого прощания. С чувством перевыполненного долга она подхватила красную ручку и сбежала со ступенек.
   Лес встретил тишиной и охладил подгоревшие плечи. На тропинке тяжело дышала жаба. Она была почти серая. Наверное, у жаб загар такого цвета. Даша немного опасалась попрыгунчиков. Но эту несчастную было жалко. Глаза у нее находились не просто на лбу, если бы Даша знала, где у нее уши, она сказала бы, - за ушами. Невдалеке - за малиновой полянкой - была большая лужа. Она не пересыхала, потому что там бил слабый ключик. Пить из него нельзя, а спасти перепончатую - в самый раз. Преодолев брезгливость, Даша подняла пучеглазую. Та даже не испугалась, а покорно и как-то обречено далась в руки. Тельце ее было совсем сухое. "Да ты погибаешь, малышка?" Даша положила жабу в кастрюлю и побежала к полянке. От расстройства она не сразу нашла нужное место, - тропинки были похожи одна на другую. Малинник она заметила, когда ветки поцарапали ноги.
   Жаба ушла под воду, и Даша испугалась, что помощь опоздала, и несчастному созданию уже ничем не пособить. Но жаба, словно прочитала ее мысли и высунула голову. Конечно, у нее не получилось настоящего полноценного кваканья. Но она уже подавала голос. "Больной скорее жив, чем мертв", - засмеялась довольная Даша и, помахав рукой спасенной, отправилась в малинник. Потом вернулась и осторожно помыла руки. "Я всегда мою руки перед едой, не обижайся", - подмигнула она жабе. Та уже стала почти зеленой, сидела на песочке у края воды и караулила большого комара, - жизнь продолжается! "Прощай, подружка, может, ты - царевна? Смотри, береги свою кожу, не отходи далеко от воды!"
   Даша наелась до отвала мелкой малины. Ей нравилась лесная малина. Она была с сильным запахом, и косточки, которые раздражали в садовой ягоде, у нее были незаметными. За малинником было любимое дашино место - маленькая ромашковая полянка. Это была даже и не полянка, просто, неровный кружок, заслоненный от солнца пятью высокими осинами.
   На расправленную косыночку заполз мураш. Он втащил сухое крылышко ночного мотылька и деловито поволок его поперек розового горохового поля. На середине он остановился и отправился назад. Даша поняла, что, если не указать правильной дороги, то муравей будет до вечера метаться на непонятном покрытии. Она подцепила листочком клевера малыша с парусом-крылом, опустила его подальше и легла на косынку. Ей стало ясно, как день, что ветер здесь в лесу совершенно отбился от рук, - серебристые листья висели безжизненно. Глядя на солнечные блики, Даша постепенно задремала...
   ... с высокого обрыва страшно смотреть вниз. Рядом медленно плывет облачко белого тумана. Клавесин начинает простую мелодию. У него никогда не разберешь, - радуется или печалится? Он выше всего, что может нарушить равновесие. Он позволяет играть быстрее или медленнее. Но и только. Чувства он не допустит. Попробуй заставить его кричать или рыдать, уговори пошептать, - клавесин ровен всегда и со всеми.
   Но вот туман растворился, и флейта робко попробовала звук. Клавесин бесстрастен, только споткнулся, словно попался маленький бугорок, - это скрипка о чем-то взволнованно спросила флейту, и та, захлебываясь форшлагами, быстро-быстро затараторила, перебив размеренную поступь ритма. Клавесин, попытался урезонить коллег, а заодно и попенять, что негоже перебивать. Напомнить бы им, как надо уважать старших! Но он вовремя вспомнил, что его собственная история много короче и, построив несколько аккордов, удовлетворился тем, что сбросил темп. Скрипка не заметила клавишных проблем - она успокаивала флейту. Услышав участие, та немного утихомирилась. Мелодия стала внятной. И скрипка пристроилась в октаву повторять ее.
   Даша... полетела! Все вокруг заливал солнечный свет, но, как часто бывало на полотнах Дали, нельзя понять - откуда шел этот свет? Внизу извивалась широкой лентой река. И она совсем не синяя и не голубая - черная. Если опуститься ниже, видны блики. Их особенно много вокруг проплешин спокойной воды. Берега пустынны, как в былинах, и заросли высокой травой.
   Скрипка и флейта неспешно воркуют. Даже клавесин угомонился. А на лугу цветов совсем мало, только трава торчит смешными кочками. И вообще, какое-то запустение вокруг. У ближнего дерева много старых кротовых ямок. Да и с самим деревом что-то не так. Ветки странно растопырены, словно стараются поймать нечто дорогое и невесомое.
   Да это - просто осень! И они пытаются удержать листву. Кому охота выглядеть неодетым? Вероятно, дерево, как и человек, стыдится обнажения. Лето прошло, а зима еще в пути, - как тут быть голому существу? Можно, конечно, делать вид, что все в порядке и идет своим путем. Да, было! Зеленые лоскутки прикрывали от солнца, заслоняли от дождя, кокетничали с ветром, забывая о своей несамостоятельности. Но с сильными лучше не заигрывать. Заиграешься и забудешь все наставления. Ну, и что, что осень? Некоторым удается провисеть до весны. Это только у человека пожухлая тряпица вызовет сожаление, - а дереву не так грустно от судорожного сухого болтания.
   Скоро наползут тучи, и холодным душем вытравят даже напоминание о лете. И уже будет все равно - голый-не голый, лишь бы ушло куда-нибудь ощущение промозглой ненужности и стылого хладного одиночества. Вот когда уже жизнь, кажется, погибла или спряталась глубоко под землей, в корявых слепых корнях, с неба полетят невесомые звездочки.
   Поначалу дереву будет все равно, да и снежинка - похолодней капли. Только капля не задерживается - падает, а резная крохотулька остается на ветке. Сперва неприятно - колется. Но рядом усаживается еще одна, а потом еще, еще... Они становятся мягкими, потому что их - много. Дерево перестает тревожиться. Зачем его украшать белоснежным пухом, можно ведь было просто убить? Нет, его словно обкалывают бесчисленными уколами новокаина, значит, впереди еще что-то припасено. А сейчас - спать. Спать и ждать.
   Именно об этом твердят дереву скрипка и флейта. Но оно не слышит. Они разговаривают на разных языках. Дерево живет мигом. У него есть только сегодня. Оно не помнит о вчерашнем закате. А, может быть, это не так? Иначе, зачем надрываются струны? Они уже целый оркестр за собой привели! Смешная эта скрипка, так завелась, что подначила и альты, и виолончели.
   Тени от берез не дотягиваются до середины реки. Небо голубеет внизу, отражаясь в воде. Странно, небо внизу, небо вверху, а Даша - посередине, с флейтами и гобоем. Какой-то мираж звуков. Они всюду. Хочется различить инструменты, но рука ощущает влажные колючие иголочки. Да это облака! Теперь окончательно непонятно, - где верх и низ? Где - дерево, а где - скрипка? По лицу стекает след от облака, или это обыкновенные слезы? Наверно, она оглохла в облаках, потому что звуки исчезли, и тело стало тяжелым и болезненным...
   Даша открыла глаза. Только что было дерево на лугу у реки. Нет, ничего, только розовый горох мокрый от слез. Часы остановились, и не понятно, столько сейчас времени? Музыка, на которой она летала во сне, осталась с тем деревом - на лугу. Последний извиняющийся аккорд клавесина охнул в глубине леса, - то ли показалось, то ли - отозвалось? Нелепо, но подушечки на пальцах левой руки немного болели, а ведь на скрипке она не играла больше двадцати лет. Стало прохладно.
   Нагнувшись, Даша замерла от изумления, - на косыночке лежал жесткий смычковый волос. Сон? Опять? Где-то в чаще ухнул филин, перепутав день с ночью. Ему тоже, наверное, что-то приснилось, улыбнулась она и махнула головой. Сон легонько стряхнулся, и его сероватая нить плавно опустилась в ромашки. Музыка кончилась. Все. Можно собирать чернику. Даша и не ожидала, что так проголодается. Она торопливо раскусывала сочную мякоть плотных шариков. И рот наполнялся терпкой сладостью. Черные бусинки подставляли свои матовые бочки, - казалось, они испытывали настоящую радость оттого, что кому-то оказались необходимы.
   - Хорошие вы мои! Спасибо вам, спасли, бедную, от голода, - желудок, благодарно, заурчал, как кот после миски молока. Даша присела на траву. - Как жалко, что я ничего не понимаю в запахах.
   Она пыталась различить, выделить из пряного духа разнотравья отдельные ароматы. Но даже клевер на лесной полянке имел другой оттенок, чем придорожная замарашка в городе. А фиолетово-голубой мышиный горошек совсем ничем не пах - только шевелил антеннами-усиками. Он, наверное, цеплялся ими за воздух, и поднимал себя вверх, как барон Мюнхгаузен. У желтого донника запах был неуловимо-тонкий, он кланялся во все стороны цветками, похожими на мотыльков.
   Мимо пролетел толстый шмель. Даша последовала за пузатеньким, полосатым, как у тигра, брюшком и попала в царство иван-чая. Жужжащее войско деловито высасывало нектар. Из пурпурно-лиловых лепестков торчали трудолюбивые пчелиные попки. Шмелик, как вертолет, зависал то над одним цветком, то над другим, пока не нашел свободное место. От медового запаха закружилась голова. Даше захотелось подойти поближе и рассмотреть длинный стебель с цветками, которые поднимались вверх, передавая эстафету жизни: внизу - поникшие головки, вверху - стрельчатые бутоны, а посередине - самое цветение.
   Жизнь - в середине. Шмелик угрожающе покружился у самого носа, и Даша его успокоила: "Мне просто понюхать, - она наклонила самый высокий стебель. - Теперь я тебя понимаю, прощай". - Не успел цветок вернуться на место, как мохнатое жужжание стало проверять, все ли в порядке? Даша пошла прочь от недружелюбного шмеля. На выходе из леса ее провожали щитки розовато-сиреневой душицы. Нежный аромат успокаивал, извиняясь за шмелиное негостеприимство. Трава под ногами резко выпрямлялась: это еще, что за новость, - по головам ходить? Даша рассмеялась и только сейчас заметила, что держит на красной проволоке полную гулкой пустоты кастрюльку.
   От неожиданности пустота больно заехала по коленке, - у самой тропки шевелилась горка земли. Сухие комочки скатывались с неровного конуса. Даша замерла, дожидаясь хозяина стройки. Но крот так и не появился. То ли почувствовал чужого, то ли свежий воздух не понравился ему своим запахом, то ли возникли другие неотложные дела. Так с ней уже было, в той - другой жизни или...
   В том... самом... дачном?.. накануне смерти Катьки...
   И точно так же, как тогда, солнце потускнело. Незнакомый зверек снова не оправдал ожиданий, словно, не выполнил каких-то обязательств. И по дороге на дачу Даша уже не обращала внимание на мошек, приставучих комаров и белые цветы на тоненьких ножках. Вот, крот обманул, и разноцветье вокруг полиняло.
   - Напоите, хозяюшка, - у калитки стоял угрюмый утренний работник.
   Она окинула взглядом его шишковатую голову, изуродованную коротким ежиком стрижки, и седые вески. Глаза были странными, - такие бывают или перед плачем, или после долгого смеха. Добрые и лучистые. Даша указала на веранду. Большой кувшин стоял на столе и был виден даже от калитки.
   - Не обижайтесь, не заметил, - он неспешно поднялся по ступенькам, выпил два стакана теплого компота и поморщился. - Жарко. Завтра мне ваша помощь не понадобится.
   Даша пожала плечами. Он тоже промолчал и перенес ящик с инструментами под стол.
   - Неласковая вы, хозяюшка.
   Не попрощавшись, он пошел прочь к калитке.
   - Грубиян, - прошептала Даша, глядя на уходящую спину.
   Раздражение рвалось наружу. Она никак не могла понять, что произошло? Чужой незнакомый мужик ни за что, ни про что обидел. Легко, походя. Слезы полились сами собой. Зачем он дожидался ее? Чтобы попросить воды? Чего им всем надо от нее? Она стала вспоминать день и разревелась еще пуще: шмель прогнал, крот - и тот обидел! А тут еще вечер разогнал духоту и сдал Дашу на милость комарам. А у них пощады проси-не проси - крови подавай!
   В поселке забурлила жизнь. Повыползали собаки с кошками и бабки с дедками, - крики, смех, магнитофоны... За домом заскрипела старая береза, - каким-то нахалам приглянулся гамак...
   - И пусть. Ничего не стану делать. Пойду спать, - самое разумное занятие, когда обида заливает сердце...
   ... диковиные птицы, сложной спиралью поднимаются в небо. Последняя птица оказывается толстой уткой. Она несет в клюве Дашу, как маленького Нильса из сказки про диких гусей. Внизу - странный город с высокими шпилями башен. Утка выпускает свою ношу, и Даша, захлебываясь в крике, падает с высоты и оказывается на большом дворе перед домом. У него вся стена состоит из дверей. Даша отряхивается и открывает ближнюю. За ней маленькая темная комната, - две кровати одна за другой, как в больнице, и стол у окна.
   Хозяин - мужчина неопределенного возраста - играет на скрипке. Рядом сидит котенок. Даше подают куриную ножку. Она присаживается на стул и с удовольствием обгладывает косточку. Котенок уставился на ее старый халат и лиловые чулочки. Потом хозяин достает ярко-розовый плащ и просит привести его в порядок. Даша берет плащ, раскладывает его то ли на кровати, то ли на гладильной доске. Закончив работу, она понимает, что гладила на постели, застланной обтрепанным одеялом.
   Вдруг кто-то вошел в комнату за ее спиной. Оказалось, - мужчина. Незнакомый или знакомый, но старым, давним знакомством. Он не узнает Дашу, она же пытается его вспомнить. Но так и не успевает, потому что стыдится, - ей неприятно, что она гладила на чужой кровати.
   Почему их кровати вместе? Почему хозяин так сдает жилье? Даша бочком выходит из комнаты и идет во двор. Босиком. Нет, в лиловых чулочках. По дороге она обгоняет молодую женщину, идущую к деревянной лестнице. Лестница заканчивается длинным коридором. В конце коридора - находится концертный зал. Когда глаза привыкают к темноте, Даша понимает, что никакой это ни концертный зал, а вовсе - доморощенный клуб. Ей машут руками со сцены. Оказывается, она участвует в постановке "Евгения Онегина". Дирижер - энтузиаст - тот самый мужчина неопределенного возраста из темной комнаты.
   Нигде не видно оркестра, но звуки его слышны. Почему же тогда играет расстроенное пианино? Опера идет с купюрами и странными добавлениями. Только что закончилась репетиция. Исполнители поздравляют друг друга, им кажется, что впереди их ждет успех.
   Вот начинается спектакль. Волнение такое, что хочется сбежать. Даша с ужасом понимает, что все забыла, - забыла свою партию, музыку оперы и даже сам сюжет. Одна надежда на то, что мелодия вывезет. Дирижер, кажется, понимает ее состояние и тычет палочкой в клавир, дескать, смотри в ноты! Перед глазами судорожно мелькают строчки - вот он - выход. Вперед!
   Публику не видно. В первое мгновенье ослепил свет, - но слышно, как шелестит фольга и фантики от конфет. Сцена заполняется странными предметами. Даша прислоняется к холодному заднику. Ею овладевает полная паника, ноты не спасли, - она ничего не вспомнила. Оркестр уже играет вступление. Музыка кажется привычной, и Даша вступает: "Вот полянка, с детства мне знакомая". Теперь хоть что-то становится понятным, - ей досталась партия Татьяны Лариной. Но радость эта недолгая, - на нее надвигается Ольга и обиженно поет то же самое. В паузе она, вытаращив глаза, шипит, что это ее ария. Даше ничего не остается, как незаметно голосом уйти на "нет", на самое возможное pianissimo, чтобы не мешать. Потом ее вытолкнули на авансцену для собственного номера. Но он напрочь вывалился из памяти. Остается только следовать тональности оркестра, - Даша спела что-то о земле.
   Стало совсем жутко, - не ее голос - сильное сопрано с меццовыми оттенками. Но надо продолжать, и получается монолог, похожий на песню юродивого из "Бориса Годунова". У публики - глаза с полтинники. Их удивляет даже не то, что Даша поет, а то - как. Закончился первый акт. Партнеры исчезли, и никто ничего не говорит ей, а она ужасно нервничает. Дирижер разбрасывает по сцене какие-то предметы для второго акта - встречи Нового года. И тут Даша замечает, что у нее пропала тоненькая книжечка клавира.
   Она обегает сцену, - нет ничего. Выходит в коридор, из него - в узкую комнату - это гостиничный номер. Две кровати у стен по обе стороны окна. "Опять кровати", - только и успевает подумать Даша. На одной сидит котенок, на другой - незнакомый мужчина из дома. У окна - мать и Катька. Между кроватями мало места, но в проходе лежит огромная рыжая кошка. Все о чем-то лениво говорят. Вдруг Даша понимает, что кошка - рысь. Но отчего-то ей совершенно не страшно. Даже забавно смотреть, как она играется с котенком. Все умиляются, но рысь начинает грызть малыша. Он истошно вопит. Его шерсть стала гладкой, как кожа, на ней появились раны, - вырванный клок обнажил беловатое тело, но крови нет. Отогнать рысь не получается, она огрызается, но котенка не бросает. Даша хватает металлический совок с ручкой и бьет им рысь. Та кидается на мать и Катьку. Свободная рука наталкивается на веник. Орудуя им и совком, она кричит, чтобы кто-нибудь помог. Мужчина на кровати что-то говорит, но ей важно, чтобы не испугались мать и Катька. Слева появляется женщина и кипой бумаги, - это клавир. На просьбу помочь избавиться от рыси, она спокойно гладит животное и уводит с собой. Даша подходит к котенку, он жалобно маяукает...
   Но это совсем не мяуканье? А жуткий кошачий визг! Он не прекращается. Никакой это не сон, а дачная кошачья свадьба. Даша скривилась, - от неудобной позы затекли руки. Кошки разбежались. На пустом небе торчит бляха луны. За окном - невнятный шепот крон и далекие гудки. Комары с усердием изучают женскую анатомию. Даша включила свет и устроила им варфоломеевское кровопускание-побоище. Настроение от этого заметно улучшилось. Она решила запомнить на будущее, когда тебе плохо - шлепни кого-нибудь! Комар для этого дела тоже годится. После, с чувством хорошо сделанной работы можно и подушку взбить.
   Утро постучалось негромкими ударами молоточка по стеклу. День обещал отсутствие новостей. Вчерашние неприятности не пережили ночи. Мягкая истома лениво потягивалась, нежась на перине. В стуке прослеживался какой-то полузабытый ритм. Во дворе уже работал вчерашний... Солнце ласково погладило лицо, - спи-спи-спи...
   ... из солнечного света выплыл огромный танц-класс. На желтом паркете лежала большая куча странной обуви. Не туфли, не тапочки - белые с атласными ленточками и тупыми пробковыми носками.
   - Пуанты. - Учитель указал на возвышение. Девчонки, как зачарованные, медленно подошли. Даша - самая маленькая - деловито, словно жук, перебирает тапочки, примеряя на ноги. Ее никто не учил. Но она верно выбрала пару, правильно надела и легко без посторонней помощи встала на носки. Учитель засмеялся, но зеркала показали, что позы даются ей без напряжения. Заныли мышцы, они вспомнили эти волшебные ощущения - церемонности и приподнятости. Танц-класс остался внизу, а она летела над маленьким далеким городом - зеленым от дымки памяти...
   Тук-тук... Танго? Конечно же! "Счастье мое"... У Даши перехватило дыхание. Кто же пел эти наивные трогательные слова? Козин? Виноградов? Лещенко?
   Счастье мое, мое счастье, мое...
   Счастье ли?
   Было ли?
   Да и что оно такое - счастье?
   Даша улыбнулась. А ведь и, правда, - что такое счастье? Кто угодно может оказаться в тупике. Любой! Любого спроси, - он в тупике!
   Мысли лениво потягивались в утренней дреме.
   Целую неделю на синем небе не появилось ни одного облака. Даже малюсенького. Августовское марево растворялось в чуть шелестящих кронах. Солнце, казалось, никогда не покидало зенита и бесцеремонно пробивалось через листву на крылечко. Старые вишни изнемогали от жары, и крупные темно-бордовые ягоды радовались каждому, в ком не пропало желание пополнить витаминный запас. Дерево вначале замирало, - чем ему было обласкать смельчака, не убоявшегося испачкаться намертво? И радостно вздрагивало листвой, когда руки наклоняли тяжелые ветки, - кушайте, пожалуйста, мы - темные, но сладкие и сочные! Земля под вишнями могла поспорить с лучшими черноземами, благодаря стараниям известного по физике закона земного тяготения, - ягоды сыпались непрерывно и источали сладковатый запах.
   Деревянные рейки, молоток угольники, пилочки, тонкий нож. Он делал из всего этого набора оконные наличники. Его покрасневшая кожа покрылась мелким бисером пота. От линз разлетались солнечные зайчики. Высокий, загоревший. С сильными руками, на которых играли рельефные мышцы, и суховатым телом. В старых спортивных штанах с пятном от голубой краски и в смешных женских тапочках. Пяткам не повезло, - большие ступни не помещались в клетчатое изношенное безобразие. Да и сами тапочки время от времени норовили сбежать. Но он, не спеша, продолжал свое занятие. Работа делалась им с удовольствием и старанием.
   Даша сидела на лавочке и смотрела, как он ловко управляется. Он смешно морщил лоб, и очки, такие же древние, как и тапочки, съезжали с носа. Он нетерпеливо их поправлял. А Даша переставала дышать, - на вид очки давно должны были развалиться, но веревочки отлично знали свое дело. Ветерок стоял на месте, от невозможной жары он тоже сомлел и изредка делал робкие попытки пристроиться к какой-нибудь глупой птице, - та размахивала крыльями, а он притворялся, что работает. На шевеление листьев, не говоря уже о ветках, ветру притворства уже не хватало.
   Мягкое движение вокруг еще больше и больше завораживало...
   Целый свет остался вне пределов скрипучего крылечка...
   Они были одни.
   Если долго вглядываться в одну точку, то появляется состояние странного взвешенного блаженства. Даша смотрела на него и думала: "Как замечательно все, что сейчас происходит!"
   За ее спиной осталось лето, солнечное марево, далекий смех детей на речке, плеск разгоряченных тел, одуревшие воробьи, у которых нет сил чирикать, падающая чернильная вкуснота, душистая стружка, сильное тело чужого человека, его улыбка, какие-то ничего не значащие слова...
   Приятное томное оцепенение и абсолютное понимание сиюминутного счастья...
   Молоток выстукивал танго и звал - выходи! Это парный танец. Ритм уже есть. Тащи мелодию и себя! Со смехом Даша оторвалась от скамейки. Та обиженно скрипнула, - подумаешь, день пришел!
   Сквозь листву солнце любопытно разглядывало разложенные на столе деревянные кружева. Он мурлыкал про счастье.
   - Я не помешал вам?
   Виноватая улыбка была так хороша, что Даша не нашлась, что ответить.
   - Можно, я посмотрю?
   - Конечно, - он с достоинством смахнул со стола стружки. Лимонные завитки упали на чернильные пятна растоптанных вишен. - Пожалуйста.
   Даша удивилась себе, обнаружив полное отсутствие вчерашнего раздражения. Он немолод, то есть, не юноша. Скорее, сорок, чем тридцать. Движения точные, ловкие, рассчитанные. Основательный мужчина. Было приятно наблюдать за его работой. Дерево в его руках становилось податливым маслом.
   Ветер поигрывал листвой.
   Счастье мое...
   Какой озаренный миг...
   Даша была посередине лета.
   В самом центре земли.
   На стремнине своей жизни.
   Ничего не было.
   Ничего нет.
   Ничего не будет.
   Но это ощущение - миг счастья посередине собственной жизни! - не забудется никогда.
   Это было все и ничего.
   Это был огромный космос и покой.
   Это была любовь.
   У счастья есть настоящее!
  
  
   50 глава
   Полный дефолт
  
   Дефолт разразился, как гром среди ясного неба. Единственным успокоением для Павла стало то, что эта напасть накрыла всех, и не надо было изображать белую ворону и пыжиться, что тебя не ничего касается. В коридорах Останкино было людно, как никогда. Словно тараканы, из кабинетов выползали невидимые доселе теневые начальники. Оказалось, что мало кто из них смог точно предугадать время "Х". Большинство играло до последнего, как в рулетку финансовых пирамид. Этих никому не было жаль, хотя, по сути, они не просто разорились, - вместе с утратой их денег, работу потеряли миллионы простых работяг по всей стране.
   Телевизионные мальчики и девочки жужжали в баре. На лицах застыл испуг и обида - за что их так? Только, понимаешь ли, они начали привыкать к хорошей жизни, почувствовали себя становым хребтом отечественной экономики, научились находить высокооплачиваемую работу, как правило, не по специальности. Они привыкли к загородным фитнесс-клубам, легко вписались в новый стиль жизни, нацеленный на постоянное потребление. Постепенно сменили фабрику "Большевичка" на более звонкие лейблы. Понастроили избушек в два и более этажей или приобрели элитное жилье в престижных районах. Обзавелись дорогими тачками. Сменили отдых в Турции, где специально для русских в меню про креветки писали "bez figny", на Таиланд, потому что научились немного калякать по-английски... Что теперь им делать? Отправляться на отдых в Сочи или самоубийственно пересаживаться в "жигули"?
   - Я не могу бессмысленно выполнять каждый день монотонную работу за копейки.
   Девушка за столиком трагически ломала длинную сигарету. Павел вдруг почувствовал странное облегчение и со злорадством подумал, что теперь в его присутствии станет меньше хвастовства о членстве в разных закрытых клубах, разговоров о рейтинге суши-баров и изливании любви к джазу и блюзу. Удачно, однако, общий дефолт совпал с его частным. Отличный повод отметить сорокалетие. Павел передернул плечами и вспомнил, что цифра 40 совсем не такая безобидная. С какой стороны ни посмотри - критическая. Поминальную молитву по покойнику читали в этот день, "сороковые ворота" завершали небесную сферу, которая граничила с миром ангелов по каббале, в день Сорока мучеников - весеннее равноденствие - предписывалось печь 40 колобов, а на 40-й от него день - по поверьям - гуляла всякая нечисть.
   Такой вот всеобщий дефолт настал - кризис переходного возраста. Он почувствовал странную радость. Она была сравнима с переживанием, которым поделился Руал Амундсен в 1911 году, когда первым покорил Южный полюс: "Пожалуй, никогда никто из людей не стоял, как я, на месте, диаметрально противоположном цели своих желаний... Северный полюс с детства притягивал меня, и вот теперь я очутился на Южном полюсе. Можно ли представить себе что-нибудь более противоположное!"
   Павел оглянулся по сторонам. За столиками галдели вчерашние "хозяева жизни". Сегодня они снизошли до народа и окунулись в его гущу. Хотя, на самом деле, они не были хозяевами, они им только прислуживали, но в собственных глазах, несомненно, приподнимались на несколько ступенек выше. Он с холодным любопытством прислушивался к их витиеватому "продвинутому" пустобрехству, к которому они привыкли от отсутствия настоящей душевной потребности говорить с удовольствием, а не для кошелька. Самым омерзительным было то, что они все еще позволяли себе ничем не прикрывать снисходительную позу касты успешных шоу-бизнесменов - "а это все для вас - быдло - хлебайте!"
   Эти новые "яппи" давно решили, чем кормить простого русского мужика. Сусальной позолотой, плохо приклеенной к грубо обструганной доске, вприкуску с водкой, конским гоготом, задранными юбками, небритыми мордами и взглядом в темное нечто. За эту лабуду для народа - "искусство - в массы!" - еще вчера "рубили" вполне реальные "бабки", позволявшие им жить сыто. Они запивали шампанское белым хлебушком с икорочкой поутру. Чем еще они могли заглушить икоту после ночных сожалений по поводу: "Вот чем приходится заниматься - продавать талант и избранность во имя грядущих гениальных творений!"
   - Так вам, негодяи! - мстительно думал он, забыв, что кроме них, ему никто работы не предлагал. Ему казалось, что дефолт выметет из этих стен новых модников, так же, как когда-то снесло шимми или твист. Может быть, это даже удачно? Он ведь все последнее время смутно ощущал дыхание перемен. Недовольство своими профессиональными достижениями и положением нестабильности, внутреннее беспокойство, неудержимое желание поломать сложившийся уклад жизни. Ему хотелось быстрых и радикальных изменений, результативного прыжка. Он всегда боялся риска, и ни за что не отважился бы сам на резкие повороты судьбы.
   Но сейчас он испытывал невероятный подъем, воспринимая само слово "дефолт", как трамплин. Если у пинка и мог быть тон, то это слово звучало именно тоном пинка. "Пусть служит для проверки себя и выполнения своего предназначения", - к месту вспомнились слова Чжуан-цзы.
   Зазвенела тонкая и чистая нота, предвестница мелодии перерождения. Напряглись мышцы, готовые к преодолению боли, усталости, безверия. Он почувствовал, что началось внутреннее изменение - невидимый духовный подъем, связанный с мобилизацией всех сил - моральных и физических. Впереди замаячила новая жизнь, полная неожиданностей, приключений и откровений. И он, кажется, был к ней готов и уверен, что больше никто не сможет его ни унизить, ни обидеть.
   Он наконец-то постиг, непонятную раньше притчу. Она была о Будде, к которому во время странствий пристал человек, старающийся оскорбить Учителя и поносящий его на все лады. Будда долго молчал, но потом обратил на него внимание.
   - Позволь задать тебе один вопрос? - спросил он у человека.
   - Какой? - ехидно полюбопытствовал тот.
   - Если кто-то предлагает тебе подарок, а ты отказываешься принять его, кому он будет принадлежать в таком случае?
   - Он будет принадлежать дарителю, - насмешливо ответил человек.
   - Правильно, - улыбнулся Будда, - поэтому, если я отказываюсь принять твои оскорбления, не принадлежат ли они тебе?
   Павел быстро поднялся и решительно направился к выходу. Больше никто не сможет ввергнуть его в пучину отчаяния. Отныне чужое пристрастное мнение должно стать для него пустым звуком, если оно направленно на разрушение его личности, его уважения к себе. "Ад - это другие". Это ты хорошо придумал, Жан-Поль Сартр, очень хорошо!
   Закончился кошмарный сон первого этапа бандитского капитализма, сон десятилетней вольницы. Вместе с радостью пришло опустошение. Как хотелось смахнуть это пережитый страх - "куда ночь - туда и сон". Прогнать! Забыть! А нужно ли? Когда-то Галина объясняла ему, что тяжелый страшный сон - благо. Ведь с его помощью можно было обнаружить проблему, которую днем не видно и не слышно. И только темная ночь позволяла организму, не отвлекаясь на несущественные и суетливые заботы дня, расслабиться и довериться самому себе. И тогда сознание сначала явит проблему, а потом и предложит способы ее разрешения. Правда, именно здесь таилось самое сложное - запомнить и расшифровать информацию.
   Умение читать сны - умение редкое, но каждому человеку доступное. Надо только хорошо ориентироваться в собственной жизни. И усвоить раз и навсегда то, что от проблем можно избавиться только одним способом, - изжить их. Ошибка Павла была в том, что он их переживал. Проблемы уходили в прошлое, а он все равно вспоминал их и тревожился так, словно они наваливались на него в данный момент.
   Теперь ему нужен был покой. Простой покой. Обычное скучное и предсказуемое существование. Чтобы отрешиться от неизвестности и познать себя. И тогда, в тот момент, когда станет ясно, что он познал себя и нет больше никаких тайн, ему откроется истина.
   - Истина? - Павел даже испугался. Все его существо отвергало само понятие истины. Ведь истина означало только одно, - за ней неизбежно следовала вечная печаль. Ему печаль была не нужна. Он хотел радости! Творчества! Любви!
   Любовь! Он прекрасно знал, что она может быть счастьем, а может быть и трагедией. Вообще-то, любовь всегда заканчивалась плохо, даже если переходила в добропорядочный брак. В его жизни она всегда меняла знак плюс на минус. И ему нередко хотелось послать все к такой-то бабушке из-за того, что вся его жизнь получалась в штакетнике из таких минусов.
   На экране телевизора растерянные хитрецы-менялы вместе с секретаршами с зарплатой директора среднего завода и выброшенные на улицу биржевые маклеры горько рыдали о погибшем "среднем классе", тыча себя в грудь. Только дворники смеялись: "А нам все равно убирать". Кажется, испытания Западом завершаются. Собственные ценности, как и продукты питания, оказались обывателю ближе и безопаснее. Новые установки и стереотипы постепенно оседают в массовом сознании. Теперь бы только дождаться, когда ими перестанут манипулировать сильные мира сего, - ведь отныне придется играть теми картами, которые сдашь себе сам.
   А если все, что произошло, - очередная уловка, лихо подстроенная буффонада для произведения ложного грохота? Неужели все, что пережито, было пошлым балаганом? Обидно знание того, что любой фокус - только трюк. Но в то же время, Павел с приязнью осознавал, что даже в его годы осталась тоска по чуду, - сказки умирали вместе с людьми.
   - Пашка, ты свободен?
   Серега, как всегда, объявился после полуночи и даже не извинился за поздний звонок, но обижаться на него было бессмысленно.
   - Как ветер.
   - Приезжай завтра к обеду. Я начинаю делать новое шоу с публикой. Попробуй откажись, - я уже тебя "забил" в постановщики!
   - А я уже собрался свадьбы снимать для хлеба насущного, если не удастся продаться телемагазинам.
   - Я тебя сам женю, только не подведи.
  
  
   51 глава
   Примирение
  
   Даша не понимала, что с ней? Она перестала ходить в лес и на речку. Книжки сами собой закрывались на второй странице, а ночи стали мучительно длинными. Конечно, она лукавила и прекрасно понимала, что происходит. Просто она так давно не чувствовала себя женщиной, что не сразу узнала приметы нарождающегося чувства. Гена, - именно так звали плотника, - неотступно преследовал ее. Вернее, это она сама по пятам ходила за ним. Утром ждала с большим куском белого деревенского хлеба с маслом и козьим молоком, а днем доставала из холодного погреба холодный компот из черники и малины.
   Гена держался достойно, но не высокомерно. Внимание городской дамочки явно льстило ему, но никакого нахальства он не допускал. Даша уже с тревогой подумывала о том, что и не допустит. Она все понимала про пристойности, семью и прочие условности. Но ведь никто никого ни у кого отбивать не собирался? Она малодушно убеждала себя, что желает лишь неспешных разговоров. Хотя, конечно, понимала, что взрослому мужику ее разговоры на природе... Очень не хотелось признаваться себе в том, что тело проснулось и требует к себе внимания.
   Даше не догадывалась, что Гена это понял еще раньше. Он заметил дашино томление задолго до ее собственного понимания. Мужчина он был видный, но по пустякам не разменивался, хотя летом возможностей было много. Бабье обычно липло к нему. Жене даже время от времени приходилось орудовать скалкой, чтобы отваживать самых неугомонных.
   - Да, ну их, не бери в голову. Почешется и успокоится, - говорил он обычно жене в таких случаях.
   - Так ведь им об тебя почесаться хочется? - взрывалась супруга.
   Гена после подобных бесед меланхолично брал работу где-нибудь подальше от дома и давал знать нетерпеливой. С Дашей, которая вначале высокомерно не оценила его достоинства, у него наготове была другая игра. Вначале ее надо было поманежить, прикинуться слепым. Потом, когда она будет близка к отчаянию, - наступит вторая фаза. Он начнет постреливать в нее редкими взглядами. Как только их огненный смыл дойдет до ее сознания, можно приступать к завершению операции.
   Тут важно не промахнуться с поводом, а то можно ненароком спугнуть. Даша не была похожа на других женщин, которые перебывали в его объятиях. Нет, конечно, ничего в ней не было такого, что у других отсутствовало. Тело, как тело. Но за голову он опасался. Разговоры она вела странные и на его привычные хохмы не реагировала. После размышлений Гена пришел к выводу, что стоит попробовать разработать кошачью линию, заметил, что привечает она приблудного кота.
   Он рассказал, как в детстве наблюдал за старшими ребятами, которые топили котят соседской кошки. Та бесстрашно бросалась в воду и вытаскивала их на берег, а мальчишки хватали мокрые дрожащие комочки - они даже не пищали - и снова бросали, стараясь зашвырнуть подальше. Кошка выбивалась из сил, но спасала своих детей. И тогда их всех сгребли - слепеньких еще - в панамку и стали завязывать узлом. Кошка накинулась на крайнего садиста - самого маленького и трусливого. Тот заорал, прижимая руками красные полосы на ногах, а она бросилась на нового обидчика и остервенело стала драть голые икры. Мальчишки испугались материнской ярости, сели на велосипеды и помчались к лесу, оглядываясь на бегущую следом кошку. Им казалось, что по пыльной дороге несется могучий черный тигр. До самого ужина они боялись возвращаться домой. Котят давно выбросили вместе с панамкой в малиновые заросли, потом долго катались в траве, стараясь отбить кошачий запах на тот случай, если все-таки кошка их поджидает.
   На дороге почти у самого леса валялась дохлая кошка с открытым ртом, в котором словно застрял последний крик отчаяния, и недоуменными распахнутыми глазами - за что? За что с ней так поступили? Кому помешали ее детки, которые и молока-то материнского не успели испить, и света белого не увидели. Сердце, видно, не выдержало. Она лежала, вытянувшись во всю длину, слово в последнем прыжке надеялась достать своих невинно замученных деток, а у живота подтекла небольшая лужица. Это было молоко, запорошенное серой придорожной пылью...
   Гена не смотрел на Дашу, но чувствовал, что слезы уже закапали. И тогда он добавил к своему рассказу немного ночной жути про то, как всей компании раскаявшихся садистов долго еще снилась обезумевшая кошка, а потом... А "потом" не понадобилось. Даша сама прижалась в его груди. Оставалось только улучшить минутку и направить ее сочувствие в сторону входной двери. Это тоже оказалось дело несложным, - хватило легкого намека. В постели Даша его приятно удивила. У него было полное впечатление, что в его руках оказался редкий экземпляр целомудренной женщины, которые давно повывелись в его родных местах.
   После приятного "кошачьего поминания" Гена призадумался. Даша ему понравилась, но он понимал, что так долго продолжаться не могло. Конечно, и она понимала, что ни на что претендовать не стоит. Но его-то интересовала любовница... А вот по этой части у нее явно не было перспектив. Пожалуй, научить можно... Только зачем ему такая головная боль? Да и мало ли что?
   Весь следующий день он работал, как оглашенный. Надо было успеть все доделать. Вечером он попросил водки и долго рассказывал, как заставил свою невесту пойти с ним в горы, чтобы проверить чувства. А потом с подробностями вспоминал о "прогулках" в ближайшей роще. У Даши было полное ощущение, что ее водят по мемориальной тропе чужой любви. Ночью ей стало плохо. Нет, сердце работало нормально, но унижение, которое она испытала, когда пьяный Гена бросил ее на кровать...
   Дачная жизнь сразу померкла. Соседский кот, оскорбленный тем, что она поменяла его на какого-то плотника, перестал появляться. Навалилась бессонница и депрессия. Даша начала есть себя поедом за "грязную страсть", хотя Гена не сделал ей ничего плохого, во всяком случае, не хотел, как казалось. Но она никак не могла отделаться от гадливого чувства, что об нее вытерли ноги. Чтобы избавиться от этого пришлось собрать вещи и срочно съехать с дачи.
   В Москве царила полная растерянность. Все вокруг в панике метались то продавая, то, наоборот, скупая, валюту. Даше эта суета была безразлична. С ее экономией сбережений должно было хватить надолго.
   В один из вечеров позвонила Ася и позвала на телевидение. Ее компания начинала производство семейной шоу-программы. Подруга не стала долго рассказывать о своей новой работе, а просто заказала пропуск в Останкино. Со стороны зрительской трибуны шоу показалось Даше любопытным. Было немного странно. Она не могла отделаться от ощущения того, что перед ней - зрелище, напоминающее примитивный театр. То, что на экране домашнего телевизора выглядело естественным раскованным поведением, на самом деле оказалось хорошо подготовленным и отрепетированным действом.
   - Вникала? Освоилась? - в перерыве Ася выхватила ее из зрительской массовки. - Я хочу, чтобы ты стала членом команды. Правила понятны? - Даша не успела ничего ответить. - Сейчас придет редактор. Слушай молча и делай все, что скажут. Про деньги поговорим потом, - она быстро представила Дашу подошедшей молодой женщине и растворилась в длинном коридоре.
   Редакторша объяснила правила игры. По сюжету в один из моментов должна появиться героиня со своей историей. Всякий раз текст придется учить ответственно, потому что от любой импровизации или отсебятины может "рухнуть" эпизод. Даша не успела задать вопрос о внешнем виде, как ей показали маску.
   - Вас никто не узнает по ней, а с голосом придется поработать.
   На площадке нестерпимо жарили прожектора, но ей запретили снимать маску. Она чувствовала себя ужасно, потому, что глаза заливал пот, а вытирать его было нельзя. Режиссер вежливо уточнил детали и сочувственно пожал руку. Что-то в нем показалось ей знакомым, но в суете съемки было не до воспоминаний. Съемочный цикл занял восемь дней. За это время успели снять 10 программ, что было перевыполнением плана. Участникам выдали конверты с гонораром и добавили премию.
   Даша радостно сообщила Асе, что ее гонорар за два дня составил месячный заработок в театре, когда она играла ведьму.
   - Все познается в сравнении. Ты понюхай, потрись в Останкино. Здесь теперь сосредоточены основные капиталы.
   - А я тут при чем?
   - А ты можешь оказаться в нужном месте в нужное время на раздаче. Много тебе не отслюнявят, но свое всегда можно получить.
   - Одно противно, я ведь актриса...
   - Это точно противно. Мы все - актрисы. Но прежде всего ты - женщина и должна думать о себе.
   Даша понимала подругу, но радость от больших денег, заработанных на лжи, быстро пропала. Профессионализм молча восставал против телевизионной вампуки с крокодиловыми слезами и африканскими страстями. А иначе и быть не могло? Все эти "жизненные" истории придумывались в тиши редакторских кабинетов и выполняли нужную функцию в теме, выбранной чьим-то извращенным умом, хотя на вид авторы идей производили впечатление вполне нормальных и даже интеллигентных людей. Или деньги, действительно, не пахнут? Но на таких шоу Даша насмотрелась и иного.
   В программы, подобные этим, рвались недалекие обыватели, которые всеми правдами и неправдами желали попасть на экран. Их оказалось много - простых граждан, а не приглашенных стриптизеров или нанятых артистов. Это были мужчины и женщины, которым захотелось прилюдно обсудить свою личную жизнь. Ошалевшие от свободы люди торопились поведать всей стране такие проблемы и подробности своей жизни, о которых пристойнее разговаривать один на один с врачом. И во всеуслышанье со счастливым блеском в глазах они делились такими интимными подробностями своей психологии и физиологии, что у Даши от смущения кожа покрывалась малиновыми пятнами.
   Им было все равно, что выворачивать - нижнее белье или душу? Порог брезгливости и стыда отсутствовал. Странно устроен человек. Сначала он исповедовался в церкви, донося на себя, потом ему взамен храма предложили партком, куда можно было подать кляузу на ближнего. Теперь один свет в окошке - телевизионный экран. И открылось сразу столько возможностей - и себя показать людям, и со стороны на себя же посмотреть в записи, и повторять этот свой подвиг бессчетное количество раз до полного восторга.
   Господи, уехать бы куда-нибудь на поезде и выйти на глухой станции с одним фонарем...
   Даша дворами вышла из Кривоарбатского переулка на Сивцев Вражек. Около дома Аксакова она улеглась у забора, свернувшись калачиком. Мимо шел то ли Толик, то ли Мишка. Оказалось - Мишка. Она заворочалась и позвала его. Мишка подмигнул и показал ей блок из 2-х банок майонеза. Оказывается, изобрели новый майонез, который не сворачивается в горячей еде. Даша хотела оторвать от блока одну банку для себя, но Мишка забрал все и ушел. Даша поднялась и, оставив сзади больницу, направилась к церкви. Во дворах своя жизнь. Люди отдыхали вечером после работы, - щелкали семечки на лавках, с неспешными разговорами играли в шахматы и шашки, ругались с соседями, следили за копающимися в песке детьми, - обычная жизнь обычных обывателей.
   В руках у Даши непонятным образом все-таки оказалась банка с майонезом. У самого края дороги в кустах акации около поваленного бревна два человека развели костер. Она присела на противоположный конец бревна и засмотрелась на огонь. Отчего-то сразу стали зябнуть руки, и Даша протянула их поближе к пламени. Ей молча подали миску с аппетитно пахнущим супом. Люди у костра оказались отцом и дочерью. Даша поставила на середину бревна банку с майонезом. И все молча приступили к трапезе. Горячая еда оказалась кстати, желудок тут же дал понять, что давно ждал чего-то подобного. Она даже зажмурилась от острого чувства удовольствия.
   - Я вот тоже никогда не мог ощутить удовольствия от еды, пока не ушел из дома.
   Мужчина сказал это тихо, не глядя на Дашу. Она просто улыбнулась в ответ. Он кивнул головой и зачерпнул своей ложкой густого белого майонеза. Девочка молчала, но глаза ее странно блестели то ли от огня, то ли от непонятного невысказанного вопроса. Мужчина стал рассказывать об их путешествиях-скитаниях. О том, что в Санкт-Петербурге люди добрее и щедрее, чем в Москве, о братстве бродяг-бомжей, которые вообще-то падки на молодые грудки девчонок-подростков, но его дочку не тронули. У Даши мелькнула догадка, что он, наверное, очень старается так думать. Девчонка молчала, не подтверждая и не опровергая эту догадку. За то немногое время, что Даша сидела у костра, мужчина рассказал об обычаях и своеобразном кодексе чести бродяжьего люда. Ей захотелось предложить им выступить на телевидении. Даже не вместе, а лучше одной дочери. Это будет история маленькой бродяжки. И возникнет сама собой, стоит только посадить девочку перед камерой.
   Но Даша слишком мало узнала о ней, к тому же так и не услышала ее голоса за весь разговор. Однако, странная уверенность в том, что это совсем неважно, овладела ее сознанием. Это казалось пустяком по сравнению с горящим глубоким взглядом зеленых глаз - слишком скорых для невинной девушки, расчетливых движений рук, медлительных поз уверенного в себе тела.
   Гарпия! Ее история будет называться "Гарпия". Даша успела лишь подумать, что надо будет, проснувшись, уточнить в словаре, кто же такая - гарпия? Внезапно она поняла, что записывает текст, первые строчки быстро побежали по бумаге.
   "Жало проснулось неожиданно. Внезапно она почувствовала какое-то непреодолимое желание. Необъяснимая сила развивалась внутри. И уже эта сила, а не она сама, руководила мыслями и поступками. Это было пугающе страшное, незнакомое ощущение. И она попробовала сбежать. Сбежать от него и от всех. Однажды, выйдя из дома, она как бы сбежала от себя, непонятным образом очутившись на вокзале. Замелькали вагоны, поезда, города.
   Ощущение жала перекраивало ее изнутри. Нарождающаяся женщина пугающе болела растущей грудью, неприятной растительностью под мышками и ураганным интересом к мужчинам. От жесткой полки затекла спина. Она боялась повернуться, чтобы не привлекать к себе внимание. На верхней - багажной - полке поезда пахло пылью. К этому примешивался еще запах старых лежалых одеял. Девчонка ехала на поезде - в неизвестность... "
   При чем тут был майонез? Даша не успела ответить себе на этот вопрос. Стемнело. Она уже оказалась в городе своего детства, на улице, где стоял ее дом. Из ярко освещенного магазина слышалась громкая музыка. На остановке люди спокойно ждали троллейбус. Даша побрела мимо магазина. За ним должен был стоять 5-этажный кирпичный дом - старое заводское общежитие. Но дома не оказалось, вернее на его месте шла стройка. Вверх уходили стропила, а по песку для удобства передвижения были проложены широкие доски. Фонари освещали стройку, и Даша пошла по доскам. Ей не было страшно, почему-то сумерки ее не напугали. Музыка из магазина и гул улицы стали далекими. Здесь была какая-то своя жизнь - непонятная и притягательная. Доски поскрипывали под ногами, но, может, это был песок.
   Даша обошла стройку и вышла к детскому садику. Оттуда тоже зазывно звучала музыка, но не такая, как в магазине. Звуки, доносившиеся из корпуса кухни, недвусмысленно указывали на бурную гулянку людей определенного сорта. Такие себе мало в чем отказывают. Даша поспешила удалиться подальше, хотя страха не ощущала. Другое старое 5-этажное общежитие тоже окружали стропила стройки. Пришлось пригнуться, потому что ей показалось, что деревянный навес слишком низок, и она обязательно стукнется макушкой. Звуки были где-то рядом и в то же время далеко. Происходящее очень напоминало начало крутого голливудского боевика или слезливой, с пафосной моралью победившего "американского народа" махровой мелодрамы. Невольная улыбка заставила Дашу глубоко вздохнуть, задать себе резонный вопрос: "Что же будет дальше?" и...
   Проснуться.
   - Господи! Да что же это такое? При чем здесь Гарпия?
   Она громко разрыдалась от внезапной и нежданной обиды.
   - Неужели так никто и не выйдет мне навстречу, никто не пожалеет за весь тот ужас жизни - с потемками, болью, потерями, отчаяньем? Почему так - со мной? Ведь никому никогда слова недоброго не сказала? Мысли гадкой себе не позволила? Всех хотела примирить, быть нужной. Почему меня не желают забрать ни луна, ни море, ни земля? За каким делом приперлась я в этот недобрый мир, если никто не звал и не ждал меня? Что еще напоследок приготовил ты мне, ХХ век? Какой еще сон? То крота подсылаешь, теперь гарпию какую-то придумал? Нет, шалишь! Не нужна? Тогда я хочу отсечь все мешающие мне связи, сбросить тяжесть с плеч и с открытой душой выйти на последнюю дорогу моей жизни, может, именно на ней меня ждет главная встреча - цель собственного творения? - Даша уткнулась лицом в розового дочкиного зайца. - Я хочу проснуться. - Она бессильно всхлипнула. - Окончательно проснуться...
   Проснуться, чтобы тут же провалиться в новый сон.
   От ледяной воды свело ноги. Она судорожно хватала ртом воздух, но тяжелая одежда тянула на дно. Кто-то страшный длинными щупальцами стал обвивать безвольное тело. Даша попыталась закричать, но вместо крика услышала детский плач. Она обернулась и увидела на берегу Катьку. Катька стояла на большом камне и размахивала руками. Сзади к ней кто-то подошел. Даша никак не могла рассмотреть, потому что человек встал против солнца.
   - Мама! Мамочка! Позови нас!
   Даша пыталась кричать, но ничего не получалось. От ужаса она не понимала, кого должна звать? И вот в тот самый момент, когда вода должна была сомкнуться над ее головой навсегда, из горла вырвался стон.
   - Мама! Катюша! Помогите!
   Мгновенно мощная сила вытолкнула ее из воды и осторожно поставила на берег. Даша увидела рядом с дочкой мать. Они протянули ей свои руки. Даша еще не успела ничего подумать, а Катька уже обняла ее за плечи и жарко зашептала на ухо.
   - Мамочка, все плохое закончилось. Пожалуйста, будь счастливой, уезжай в другое место, найди хорошего человека и роди мне братика. Мы с бабушкой станем приглядывать за ним.
   Даша повернула голову и натолкнулась на взгляд матери.
   - Мама и ты?..
   - Больше нечего делить, дочка. Прости меня. Не держи зла. Ты была хорошей матерью. И еще будешь, не пропусти свое время. Мы с внучкой будем на страже.
   - Мама... - у Даши перехватило дыхание.
   - Мы еще вернемся, наговоримся. Как глупо получилось, у нас на земле было столько возможностей... Ты меня внимательно послушай, дочка, Дарьюшка. Никогда не живи с нелюбимым мужчиной. От этого женщина перестает себя чувствовать женщиной, а страдают дети.
   - Бабушка, - Катька дернула мать за рукав, - нам пора.
   Даша бросилась к ним, обхватила руками и...
   Мать мягко отстранила ее.
   - Не надо целоваться, прости, нам нельзя...
  
  
   52 глава
   "Независимое телевидение"
  
   Олег свалился на голову так, как обычно падает кирпич, - долго выбирая свою жертву. Сначала он притащил стопку своих детективов про бандитов, которые оказываются порядочными людьми, и всякий раз спасают гибнущее человечество в последний миг перед глобальной катастрофой, а также бульварных историй в стиле Голливуда про русскую мафию в Америке. В институте он рьяно разрабатывал сельскохозяйственную тематику, потом свалил на Запад и ни с кем не поддерживал отношений. А теперь... сидел у Павла на кухне и нахально пожирал запасы из холодильника.
   - Люди должны каяться.
   - И художники?
   - Художники больше всех. Они обязаны жить в смирении, - Олег с аппетитом уничтожил большой кусок сала.
   - Любой творец - маленький Демиург, а это неизбежный вызов! - Павел готов был стукнуть по жующей роже.
   - Это кощунство. Уж не хочешь ли ты претендовать на место Бога?
   - Тогда ответь, чей промысел в великих произведениях?
   - Рукой художника водит Бог. Это его откровение.
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что твои вшивые пошлые детективы написаны Богом?
   - Ну... я... нет...
   - Я так и думал, значит, ты - не художник, - злорадно вывел Павел иезуитское доказательство.
   - Это еще почему?
   - По определению. Не надо лить на меня свой религиозный сироп. Я эти сопли ни видеть, ни слышать не могу. И в ловушку меня тоже не стоит загонять, - сам провалишься. Сбежал от трудностей, - не строй из себя праведника. Живи честно. Просто честно. Не стоит быть святее папы римского. Вера - свободный выбор, а религия - клетка. Я против насилия. Любого. Тем более - такого. Моя душа - моя вотчина. Не стоит ее возделывать без настоящей агротехники. Кувалда на меня не действует, - Павел вышел на балкон и затянулся сигаретой. Вот положение, хоть из дома убегай?
   Вера! Мы так долго шли к ней. Сохраняя надежду. Веруя в любовь. Клянясь духовностью. И вот сегодня, приняв очертания религии, она стучится в наши сердца. Веруйте в Господа! - звучит с экрана. Этот призыв бросается в глаза на каждом шагу - от газеты до забора. Посланцы веры бьются за наши души в парламентах и на митингах. Павел не знал, хорошо это или плохо, он боялся навязчивой агрессии. Ему не нравилось, когда пытались ставить знак равенства между верой, религией и церковью. И, по-настоящему, пугала трагическая ситуация, когда посланцы веры бодались с посланцами духовности. Духовности светской, имеющей отношение к искусству.
   Павел вспомнил, как недавно испугался откровения, за которым следовала Истина. Сейчас он ее не боялся и уже точно знал, что смысл жизни и ее главное желание состояло в познании самого себя. Потому что, познавая себя, открывая истину, он приближался к постижению Создателя. К откровению Бога.
   - Нет, ты все-таки объясни мне, - Олег, казалось, и не заметил временного отсутствия Павла, - почему вы не хотите возвращать перемещенные ценности?
   - Во-первых, - Павел чуть не взорвался на это "вы", - у нас нет закона о собственности того, что мы имеем.
   - Туманно.
   - Во-вторых, - и так считают многие, - это законная компенсация за фашистское разграбление во время войны.
   - Павлуша, надо быть поаккуратнее в выражениях.
   - Политкорректности захотелось? Ты у меня в доме, а не на 5-й авеню, - Павел почти "дошел". - Я стесняться не буду. Мне не перед кем стесняться. И я никому ничего не должен. Да и извиняться не собираюсь. Из моей страны поездами вывозили музейные ценности, потом мы отдали то, что отреставрировали. Снова должны? Всем? Всегда? За все? За всех? Купили, думаешь? А карман вам не оттянет? Мы за эту музыку уже все сплясали. Теперь ваша очередь - гопака ломать. Вот, погоди, скоро мы начнем лабухам заказывать. Только учти, если станешь от нас деньги получать, - то по закону потеряешь право на свободу. Мы вам покажем, - "разрушено, будет восстановлено"!
   - Ты чего, как с цепи сорвался?
   - Не как!
   Павел опрокинул стопку и не почувствовал привычной горечи водки, не взяла она его. Какая все-таки нелепая судьба? Он живет чьей-то другой жизнью. В голове "новости" перемешаны со скандалами на работе, последними биржевыми сводками, детективом на ночь и полемикой в газете по поводу очередного футбольного фиаско. Он все время чувствует усталость. Засыпает в ней, с ней же просыпается и целыми днями только и силится ее преодолеть. Говорит только о делах и любовницах.
   Он вдруг понял, что совсем забыл, когда в последний раз спорил о книгах, музыке, фильмах. Некогда думать! Некогда встречаться с друзьями! Да и где они - эти друзья, с которыми хочется обмениваться своими мыслями? Еще страшнее - где эти самые мысли?
   - Пашка, ты погляди, совокупляются!
   Павел с остервенением вырубил телевизор и потащил Олега к выходу.
   - У меня ангельское терпение, но у всего есть пределы.
   Сначала эти оголтелые телевизионщики "продвинутого" частного канала, ошалевшие от своей смелости и оппозиционности, визжали о своем праве на "свободу слова". С каких таких пирогов эти товарищи, быстро ставшие господами, приватизировали это право для всех, в собственность для себя, сделав личным достоянием?
   "Мы - первые, мы - лучшие, мы - единственные!" И не стыдно было кричать это тем, кого совсем недавно скупил поодиночке, а потом прикормил жилищными кредитами и бешеными гонорарами за "жареную" информацию "из горячих точек" бывший оборотистый фарцовщик и бездарный театральный режиссер? Но надо признать, - Павел чертыхнулся, - что постановочные таланты вне сцены оказались отменными. Умудриться из мелкого ростовщического бизнеса соорудить сперва банк, а потом на его маниловском песке, обеспеченном госкредитами, построить замок, так называемого, "независимого телевидения", это надо уметь! И ведь все купились! Никто до него не додумался орать, стуча себя в грудь: "Новости - наша профессия!"
   Да, у нас все начинают темные лошадки с сомнительной нравственностью. Вольно быть лучшими, если к твоим услугам лучшая техника, связь, открытый командировочный счет и гордые цифры, если не в гонорарных ведомостях, так в аккуратных конвертах без имени и адреса. Но, кроме дойной коровы под названием "новости", сетка телекомпании изобиловала американскими сериалами-мочиловками. Потом появились собственные поделки в том же духе, - в их названиях обязательно присутствовали говорящие слова - бандитский, разбитый, агент, кровь, мордобой, драки.
   И новости. В них другие герои, - гордые чечены, свихнувшиеся от пьянства политические репортеры, проплаченный плен собственных корреспондентов.
   Никто не желал видеть, что короли были голые. Они защищали свою высокую зарплату и разнузданную вседозволенность. Они совсем не были голодными. Наоборот, они очень сытые. И эту свою сытость бесстыдно готовы отстаивать чужими руками. Ведь головы этих рук не знают, что сделавшие новости профессией, борются только за себя, за собственное право быть неприкасаемыми.
   Ну и что, - говорят они, - мы брали деньги. Но у кого? У государственного монополиста. А у него этих денег... Подумаешь, миллион - туда, миллион - сюда. Прелестная логика! Воришку, укравшего кошелек в нашей стране всегда судили, а иногда - и расстреливали. А хозяина частной телекомпании за то, что прикарманил миллиарды, с благоговением принимают в американском конгрессе. А что? Демократия! Да и глупо было бы сажать такого? Он же на них похож, какой же вор и прощелыга! Тем более, что перед глазами и другой наш пример. Еще один сотоварищи - умные и хитрые - положили в карманы приватизационные доходы от промышленности огромной страны и глазом не моргнули.
   Глупо после этого удивляться странному поведению наемных работников, которые называют себя независимыми - от чего? - журналистами. Независимые - служат собственной идее, а не тявкают с хозяйского голоса. А потом эти "независимые" разгромили других "независимых" и посадили, исходя собственной слюной от климактерического маразма, за стекло ручных обезьянок, чтобы все смотрели, как они спариваются и денежки платили за погляд. Оказалось, что независимость выражается в политических пристрастиях и ставках на задранные юбки.
   Павел горько усмехнулся, как говорится: "Наросло с желудь, а разговоров"!!!
  
  
   53 глава
   Новая квартира
  
   Квартира на первом этаже большого шикарного дома тоже была шикарной. Эту квартиру Даше то ли приобрел кто-то, то ли я она сама себе купила. Сначала ей все понравилось. Она никак не могла сосчитать количество комнат в квартире, - их было явно больше двух. Большой холл на этаже, из него вход в квартиру. Просторная столовая с лилово-сиреневыми обоями и такими же гардинами. Налево вход в кухню. Даша подумала, что надо сделать заказ на плашки с розетками и прибить их в каждой комнате. В уме составлялся список приборов: утюг, ростер, тостер, лампы... Ясно, что розеток на плашках должно быть много. Из кухни - вход в темные комнаты. В узкой - какие-то грубые встроенные шкафы, прикрывающие оборудование. Возможно, это дополнительные туалетные или ванные комнаты?
   На входной стене в глубине небольшого холла расположена ниша лифта с кнопкой вызова и закрытой дверью. Даша возмутилась, - что это за дела? Какой ненормальный спланировал общий лифт в частную квартиру? Она судорожно пыталась придумать, как оградить себя от этого неудобства. Заметила, что лифтовая дверь снабжена дополнительной железной решеткой. Сначала она предположила, что придется заказывать другую решетку - тяжелую и сплошную, но потом сообразила, что можно пользоваться и этой. Она складывалась гармошкой, конечно, в такой шикарной величественной квартире это выглядело примитивно. Но, если прищелкивать ее внизу на щеколду и вместе с дверью запереть на амбарный замок с барабанчиком кода из вертящихся цифр, - вполне можно выдать за особенности нового стиля - деревенского старорусского. Надо будет посоветовать жильцам верхних этажей разместить на кабинах сообщение - "выход с разрешения хозяев квартиры".
   Даша проснулась и долго лежала с закрытыми глазами. Она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть остатки этого и предыдущего сновидения, в котором мать и дочка спасли ее от пучины. А ведь она, действительно, была на краю пучины. Почему так получается снова и снова в ее жизни? Только, кажется, выбралась на берег, а это опять - болото.
   Хотя, выбралась она в шикарное болото, судя по другому сну. Интересно, а этот сон к чему? Зачем такой лифт? Даша погрузилась в размышления о странностях сна, и через некоторое время пришла к выводу, что этот лифт был предназначен исключительно для жильцов дома. В нем могли перемещаться из квартиры в квартиру только те, кто покупал жилье сразу на нескольких этажах. В этот лифт нельзя было ни войти, ни выйти наружу. И из общих холлов в него никто не мог попасть.
   По самой квартире, словно она - общий холл, ходили разные люди: электрики, слесари, сантехники, служащие, уборщицы. Даша смущена этими хождениями, но понимает, что они работают. Чтобы не терять времени, она пытается представить себе, как использовать наличие темных помещений - как кладовые, складские или еще как-то? В комнате с компрессором - стиральная машина. Может быть, это кухня, хотя окно расположено очень высоко, но в ней есть ниша с сильной вытяжкой. В следующей комнате тоже грохочет какой-то агрегат, там же копошатся рабочие. Даша решила, что у них надо все разузнать, а также договориться, чтобы все это хозяйство они прикрыли изолирующими съемными коробами.
   В большой гостиной доминировал сиренево-лиловый цвет. Это скорее не комната, а парадная зала с наборным паркетом. Даше почему-то показалось, что в этой комнате она уже бывала. Совершенно точно сидела с гостями за большим кругло-квадратным столом. В центре потолка висит огромная люстра с лиловыми стеклянными шарами. Обои на Дашу произвели торжественное впечатление, хотя, присмотревшись, она заметила, что они приклеены небрежно и по углам отходят, как край покрывала. Пришлось незаметно запихнуть их в щели, - ладно, пока и так сойдет. На потолке тоже обои, но темнее. Скорее всего, с потолком придется повозиться.
   Понравились шторы - ни плотные, ни жидкие - полупрозрачные, перевязанные у самого подоконника. На окне посередине стекла протянуты деревенские занавески, как в поликлиниках, только из гипюра - смешно и трогательно. На белых широких подоконниках можно будет разводить цветы. Вблизи заметно, что окно сплошь замазано по всем швам замазкой. Другие - так же. Видно, что это обычные рамы, хоть и большие, но не стеклопакеты. Разочарование сильное.
   В голове все время вертятся варианты использования комнат и обстановки. В комнате остались чьи-то чужие вещи - хотя странно, ведь квартира в новом доме? - высокая железная кровать с периной и старый узкий темный шифоньер без зеркала. В ящиках обнаружились подушки, тряпки. Стена, на которой размещено окно, вся в пятнах от замазки или герметика, - вот тебе и новая квартира! Окно тоже все замазано. Но тут Даша заметила самое ужасное - окно в снегу и во льду. И вся комната покрыта наледью и испариной.
   Так вот почему квартиру эту продали? Она просто разорила прежних владельцев. Как ни латай, но жить в ней нельзя. Но неужели все так плохо и ничего не исправить?
   Окончательно проснувшись, Даша достала сонник и прочитала, что во сне отрицательные чувства означают свою противоположность.
   Капли - к деньгам.
   Зима не в сезон - опять-таки к улучшению денежных дел.
   Снег - означает свидание и богатство.
   Странные комнаты - успех и удача.
   Кровать - нежданный поворот дел.
   Лифт управляемый - денежные успехи.
   Кухня - прибыль.
   Ниши - любовные утехи.
   Окно - ожидание.
   Потолок - предупреждение.
   Яркие цвета - достижения вне зависимости от цвета.
   Людей интерпретировать сложно, они просто есть.
   Газеты - вести издалека.
   Кнопка лифта - либо год или время до осуществления события, невероятные денежные вести, поворот дел, число - как указание времени и изменений. Во сне - это личная кнопка.
   Одеяло - болезнь.
   Подушки - новые друзья.
   Пятна - новые возможности.
   Стена - опасное препятствие, нездоровье, замужество, разочарование. Белая стена (в подсобках) - надежда.
   Стол, стулья - дом, семейная жизнь, вести, друзья.
   Шкаф - наследство.
   Странные сны. Кажется, подводится черта под старой жизнью и начинается новая. Новая? Осталось немного - дождаться и проверить. Лучшие времена, действительно, должны прийти? И все будет так, как Даша считает нужным? Хотелось бы. Теперь она сильная и мудрая - эта жизнь для нее! Она ее любит! И Даша постарается прожить по самой высокой планке! Правильно и счастливо!
   - Даша, ты дома? - Таисия Степановна тихонько поскреблась в дверь.
   На пороге рядом с ней стояла молодая женщина в строгом костюме. То, что произошло после, было еще одним сном. На самом деле, так не бывает! Но подписанный договор не давал никакого повода для сомнений.
   Через неделю она должна была переехать в новую квартиру! У нее теперь будет собственная квартира! Кому-то понадобилась их коммуналка? Глупый прекрасный человек! Дай Бог тебе здоровья!
   На прощание Таисия Степановна принесла добротную самогонку: "Не могу пить всякую магазинную дрянь!" Они долго сидели, обнявшись, и вполголоса пели старые песни.
   - Эх, Дашка, жалко мне с тобой расставаться, - хорошая ты баба, только малохольная. Мужика бы тебе поядренее, да только где ж их таких взять? Перевелись все, - в голубые подались! Ух! Ненавижу я из всех лютой любовью!
   Переезд.
   Мужчина.
   Сын.
   Это были три пожелания Катьки.
   Одно - уже сбылось.
   "дорогая даша тчк поздравляем новой квартирой тчк безвременно оставленные владимир сергеевич зпт михалыч зпт оленька зпт вся труппа тчк обещай приехать гастроли тчк или сами нагрянем тчк"
   Читая эту телеграмму из далекого города, где ее помнили и, как оказалось, любили, Даша заплакала от радости, сидя на коробке с книгами. Рядом с ней пристроился серый в горох дочкин розовый заяц. За окном ярко горел факел Капотни. Даша подошла к окну и заворожено залюбовалась ярким пламенем. Наверное, так притягивал огонь первобытного человека. От сухого мороза и безветрия огонь гордо вздымался вверх. День пятился к закату под напором подступающей ночи. В чистое - без единого облака - небо дымила дальняя котельная, выдыхая черные клубы пара. Не решаясь подниматься вверх, он пугливо растекался в стороны, входя в вечернюю зарю.
   Даша никогда не наблюдала в Москве зимнюю вечернюю зарю. Да и как, скажите на милость, можно было ее увидеть из окна второго этажа пятиэтажки? А здесь на высоте птичьего полета ничто не загораживало необъятный горизонт.
   Сначала небо окрасилось в синий электрик, потом поголубело и добавило желто-оранжевый тон. На самом его краешке тонкой полосой полыхнул пурпур падающего солнца, и в тот же миг вспыхнули сияющей радугой огни города. Красный цвет стремительно исчезал под напором цивилизации и темноты. Горизонт поглощал опускающимся темным пологом. Светлая полоса замешкавшейся синевы медленно таяла, потихоньку растворяясь в густоте темно-синего величия. Но и оно вскоре пропало в черном бархате наступившей ночи.
   Это чудо! Настоящее чудо! Сколько лет она мечтала об этом? Только мечтала. Мыкалась по знакомым, друзьям, коммуналкам. Как бы Катька порадовалась! Теперь она на своей кухне, в ночной рубашке. Господи! Спасибо тебе за это счастье - собственную квартиру! Это - мой дом!
   Во всем мире люди покупают жилье и потом всю жизнь за него расплачиваются. Но живут нормально, по-человечески. Любят. Отдыхают. Гневаются. Выясняют отношения без свидетелей - чужих глаз и ушей. Это как-то дисциплинирует, подстегивает, провоцирует инициативу. А мы всю жизнь ждем, когда начнем жить? Школьницей, бегая на свидания, Даша думала: "Вот, закончу школу, поступлю в институт, и начнется настоящая жизнь".
   Закончила.
   Поступила.
   Лекции.
   Сессии.
   Экзамены.
   Рассвет - потом.
   Закат - потом.
   Дочка...
   Любовь - только настоящая.
   Глупости.
   Жизнь прошла.
   А она из одних глупостей.
   Даше на 17 этаже солнце улыбается первой. И закатом она любуется дольше всех. Каждый день. А они друг на друга не похожи. Ветер здоровается, - наглый такой, по утрам шарит по окнам. Сжалишься, впустишь его, а он - негодник - сразу под юбку норовит. Мужик - он всегда мужик. Зимой дятел прилетал. Нахальный. Долбил в стекло, пока ему в банке маргарин не выставила.
   Муха жила. С лета, видно, еще осталась. Лениво летала. На палец садилась, как ученый попугай. В чай сваливалась. Жалко ее. Вытащит Даша, под лампу положит - сохнет. К концу зимы в холодильник стала впиливаться - на лету засыпала. А потом и вовсе в банку с вареньем свалилась. Даша поздно домой вернулась, поискала, а потом сокрушалась, как по любимой собаке. Не смешно.
   Она перестала понимать, сколько ей лет? Могла юбку короткую нацепить, могла бантик завязать. Никто не орал, что сбежало молоко - пусть бегает сколько угодно! Печку почистит, а не пожелает - и не надо. Утром без надобности занимать очередь в ванную, чтобы умыться. Сколько душе угодно - столько и полоскалась Даша.
  
  
   54 глава
   Сон
  
   Луна снова таинственно опустила дорожку к самому берегу.
   - Не надо Даша, она пять обманет.
   - Но ты же рядом?
   Серебряный луч отразился в лимонном мраке кулона и завибрировал, словно просил прощение за прошлый обман.
   Павел пристально посмотрел на топаз. Он его рассматривал так, словно хотел запомнить навсегда.
   - А кольцо?
   - Кольцо осталось у цыганки.
   - Давай, попробуем.
   - Надо договориться.
   - О чем?
   - Мало ли, куда мы можем попасть?
   - Интересно, а ей можно заказать?
   Море зашелестело галькой и с шорохом подползло к дашиным ногам. Она нагнулась, выбрала плоский камешек и бросила его ребром. Он заплясал на волнах, как попрыгунчик.
   - Попробуй.
   - Пусть она подарит нам сына.
   - Знаешь, не нужны нам никакие дары от этой несчастной одинокой луны. Пусть она нас не разлучает. А сына мы и сами найдем. Давай, придумаем что-то родное, земное.
   Они зашли на пристани в маленький дощатый магазинчик. За прилавком спал сухонький старичок, на кассе умостился толстый старый кот.
   - Подайте, пожалуйста, мне банку с красными помидорами.
   - Лучше возьми с зелеными, они хрустят.
   Его руки прижимают ее ладони к банке.
   - И бутылку кагора, пожалуйста.
   На берегу он, пыхтя, стал проталкивать дашиными маникюрными ножницами пробку в бутылку, но не рассчитал и снес узкое горло, поранив руку.
   А Даше захотелось прижать его седеющую голову к своей груди и заслонить от всех забот, заставив забыться в ее ласке.
   Она прижала кожу на указательном пальце, чтобы остановить кровь.
   Павлу стало спокойно. Все тревоги ушли. Это не было похоже на пылкую юношескую страсть - он почувствовал понимание и полное слияние. И еще ее материнскую нежность. Ему стало тепло и уютно.
  
  
   55 глава
   Бесценный дар
  
   Очередная серия съемок пришлась на начало июня. Шалый дух гулял по останкинским коридорам легким тополиным пухом. Павел нетерпеливо носился по лестницам, заглядывал в лица проходящих женщин и впивался глазами в шейные украшения. Теперь он знал, как выглядит его Даша. Он кожей чувствовал близость встречи и боялся пропустить ее. Он хотел быстрого узнавания, взахлеб. А остальное - потом. Все будет потом, - подсчет бюджета, общий быт, болезни, кухня... Нестерпимо было желание проверить обещания сна. Павел хотел попробовать сложить половинки, и, если не врут люди, отблагодарить судьбу, постаравшись быть счастливым.
   Женщины мелькали, соединялись, расходились, снова попадали в "объектив" его зрения. Кто?
   - Пашка! Привет! Ты чего смотришь сквозь кофточку? Знаешь, где самое интересное!
   - О! Прости. Привет. Не узнал.
   - Я бы сказала, - не заметил. Опять чего-нибудь на ходу сочиняешь? Позвонил бы.
   - У тебя телефон не изменился?
   - Что ты? Я пять раз замуж сходила, 10 раз возвращалась обратно, но телефон - святое. Держи.
   - Солидная визитка, с агентством работаешь?
   - А, это только видимость. Какое агентство? Понты одни. Они делают вид, что мной занимаются, я делаю вид, что верю им. Звони, Буду ждать. Пока.
   Павел с энтузиазмом поскакал дальше. Размышляя о предстоящей встрече, он настраивал себя на принятие решения. Он основательно все продумал и решил согласиться. От всеобщего безумия, которое устроили людям СМИ, полнейшего отчаяния, бессилия перед обстоятельствами истории, полученное предложение выглядело ноевым ковчегом. Да, наверное, и по сути оно было таковым. Посреди всеобщей растерянности ему предлагали снимать не манекенщиц в турецкой коже и "лучших" греческих мехах, где ниток было больше меха, и не "российское" золото 585 пробы с микроскопическими бриллиантами современной огранки в 57 ребер. И как только эта блестящая пыль выдерживала подобное гранение? Все эти миражи остались другим режиссерам, ему...
   Ему предстояло сотворить собственный мир, и заставить других поверить в его реальность. Как интересно получается в жизни! Не спеша, из-за невзрачного поворота вдруг выходит случай. Оказывается, он поджидал, когда ты выйдешь ему на встречу? И тогда все сходится: твои желания и чьи-то возможности во взаимном интересе.
   Два месяца съемок водного путешествия из Санкт-Петербурга до Соловков с возвратом в Москву. А после... По контракту они займутся его фильмом об Асенковой. Никогда не знаешь, где найдешь, тем более, когда уверен, что все уже потерял.
   Ребятки случайно покатались и влюбились в собственную страну! Им не нужны были понты в виде крупных букв "мы представляем", они купили этот бизнес, и честно хотели на нем зарабатывать. Для Павла такая ситуация была идеальной. Ты нам хорошо, мы тебе - приятно. Он не стал уточнять, откуда парнишки про него пронюхали? Главное, чтобы никто не отказался от своих слов.
   Ночью он ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. Перед глазами все стоял и не желал исчезать давний ужас - премьера первого и единственного его фильма. Молчание зрителей, среди которых сидели родные и друзья. Гулкое фойе, в котором он отмахал несколько километров, пока шел сеанс. Заставить себя войти в зал он не смог. Минут за пять до конца картины его увел к себе директор кинотеатра. Павел пил чай и не чувствовал, что вливает в себя кипяток.
   - Я - мигом, - директор поспешил к выходу, чтобы привести знакомых. Так бывало всегда на премьерах, - смех, поздравления, небольшой фуршет для своих. Из приглашенных Павлом, собралось человек десять - мама, родители жены, несколько родственников. Друзья... не пришли. Они были в зале, Павел сам вручал им при входе пригласительные билеты...Спустя некоторое время этот фильм стал тестом, лакмусовой бумажкой, которая за него делала выбор: друг - не друг.
   - Вы все скажете мне. И обо мне. Потом! Когда меня не станет, - он застонал во сне. - А я так ждал ваших слов! Так нуждался в них. Я изводил себя сомнениями, предположениями. Все гадал, что же так не понравилось, что вы даже не нашли в себе сил подойти и по-дружески, понимающе похлопать меня по плечу?
   Господи! Как же вытравить из души эту обиду? Павел судорожно заплакал и проснулся. Он не стал вытирать глаза. Слез было мало, зато они были какими-то исключительно едучими. Всего несколько слов! Для него те, кому он верил безоговорочно и кого поддерживал в любых, даже в идиотских начинаниях, - для него самого не нашлось нескольких слов или простого сочувствия.
   Это было выше "их эстетических мерок"? Хотя нет, один - самый близкий собутыльник - через неделю на чьей-то другой премьере, доверительно дыхнув дешевым портвейном, посоветовал не "брать в голову и плюнуть на все! Ты брось это грязное дело - кино. Лучше не влезай - не твое. Дерьмо - оно и есть дерьмо. Сделал, - отмойся и займись делом. А кто тебе скажет, что это не так, - брось с меня камень!" После такого "дружеского" напутствия он икнул и, не прощаясь, поскакал на фуршет - халявную водку и колбасу. Больше Павел наивно не полагал, что они были друзьями.
   - Слабак я хлипкий! Надо было сцепить зубы и переть дальше по выбранному пути! И не ждать ни одобрения, ни участия, ни похвалы. Надо было пробиваться через Госкино, обхаживать директора киностудии, надо было... Напиться, что ли? - он спустил босые ноги на холодный пол. - Пшик остался, один голый бессмысленный пшик...
   Нет, из этого пшика уже выросло понимание, что людей похожих на него, много. Он себе сейчас не льстил, он в этом был уверен. Теперь лозунгом его было не пронять, любой девиз - экстрема. Он теперь научится лелеять свою куколку. В каждом человеке, - Павел уже не сомневался в этом, - оставалась его куколка - ребенок. С возрастом он выучился во всем сонме звуков различать два голоса - дитя и старика. Они для него звучали в унисон, - "старый, как малый", беспомощность и мудрость.
   Он знал, что теперь будет работать так, чтобы его сыну было интересно смотреть на папины работы, и чтобы мама и папа - где-то там - могли бы гордиться им. Он будет следовать естественным эмоциям. Когда смеются в жизни дети? Когда им, действительно, смешно, в то время, как взрослые часто бывали либо снисходительными, либо заискивающими.
   Павел успокоился. Рубеж своего сорокалетия он отметил грандиозным открытием, кардинальным кордоном. За ним - все, что случилось в его жизни, перед ним - перспектива самопознания. Он усвоил главное, - ему может быть интересен только один человек. Не важно, как он выглядит - в момент счастливого мига или в пору тяжелых раздумий? Это могло показаться эгоистичным, но теперь Павлу был интересен человек, похожий на него самого. И в этом он видел проявление широко альтруизма.
   Вся огромная Вселенная сосредоточилась для него на таинственной территории собственной души. И эта душа искала ответы на извечные и наивные вопросы. Вопросы, которые своим мамам и папам, дедушкам и бабушкам задавали вертлявые, сопливые и простодушные потомки. А взрослые сердито отмахивались от них или отделывались ничего не значащим - "вырастешь - сам поймешь".
   Умным во что бы то ни стало хотелось отыскать начало Вселенной. Они вынуждены были мириться с тем, что понимают принципиальную невозможность познания мира.
   Мудрые - пытались понять, чем все закончится? И потому, им было еще хуже. Они была наверняка уверены в том, что, если есть начало, то обязателен и финал, а следовательно, когда-нибудь непознаваемая ныне Вселенная, станет принципиально полностью познаваема. А вот что за этим последует? У мудрецов было всего два выхода, - или умереть от осознания этого знания, или жить, превозмогая его.
   Павел не желал быть ни умным, ни мудрым. Он хотел быть счастливым. Теперь для него стало ясно, что счастье - почти невозможная вещь, которую дано было познать лишь немногим великим глупцам. Ни один умник не мог бы согласиться с тем, что подлинное счастье - в растительном существовании.
   Он понимал, что живет среди людей, и каждый миг своего существования творит некий мираж. Иллюзию жизни совсем не обязательно было буквально передавать через фантомы. Его целью - режиссера - было заставить других поверить в реальность художественных миражей.
   Павел, наконец, осознал свой настоящий дар.
   Дар - способность, которую даруют человеку небеса.
   И этот дар - бесценен!
   Он дается ни за что - впрок и даром!
   И пользоваться им надо - тоже даром - для себя.
   Другим его тоже надо дарить - отдавать безвозмездно.
   Это не работа, которую должны обязательно оплачивать звонкой монетой.
   И Павел должен рассказать о том, как корчится в предсмертных муках уходящий век. Не важно, о чем он будет рассказывать, - это все равно будет кончина ХХ века, увиденная глазами художника. И он не станет скакать по словам. Он погрузится в их смысл и постарается передать зрителям весь их эмоционально-чувственный спектр. Он расскажет о Со-Бытии.
  
  
   56 глава
   Из Москвы в Москву
  
   Ася провожала Дашу и, не скрываясь, плакала.
   - Дашка, родная, постарайся продержаться. Мне кажется, что эти ребятки - настоящие. Они так рассказывали!.. Присмотрись, нам с ними, если все сложится, долго работать предстоит. Думаю, что тебе понравится этот проект. Отдохнешь и заработаешь заодно. А я пока займусь учредительскими документами. После съемок мы сразу с тобой начнем наше дело. То, о чем мечтали еще в институте, скоро станет реальностью. Я тебе обещаю, больше никакой ерунды мы в нашу жизнь не допустим. Мы построим свой театр. Не тот, который торчит себе одинокий посредине площади, - Настоящий Театр. Соберем подлинных творцов. Я еще не знаю, чем их привлечь - жалованием, квартирами? Запахом святого искусства? Хотя все давно уверены, что он выветрился сквозняками закулисья. Мы не станем обращаться в бюро по трудоустройству и бросать "SOS". На такие "помогите" на пыльных сценах появляются лишь темные личности - однодневные мотыльки, успевающие за свою короткую "жизнь и искусстве" попортить немало крови. Я не хочу, чтобы по другую сторону, ничего не заглушающего занавеса, почетный гость - зритель - слышал все, что думают о мире и человеке эти прощелыги.
   Даша смотрела на удаляющиеся шпили и набережные сверкающего под закатным солнцем Санкт-Петербурга и благодарно думала об асином предложении. Как это было замечательно, что они вместе возвращались в театр! Они ни за что не станут заниматься высокотехнологичным сценическим камланием и поисками того, что находится за изнанкой стула, когда декорация встает в позу "нового слова в искусстве", а зрительный зал принимает ответное положение "избранной элитарной публики" театрального "государства голых королей". Даша мечтательно погрузилась в далекую и прекрасную страну воспоминаний и идеальных желаний.
   И все-таки, странная штука театр! Если с тонущего корабля бежали крысы, то тонущий театр после всех разбежавшихся "крыс" кренился, черпал воду и грязь, но все равно выплывал! Он цеплялся за жизнь мертвой хваткой. Уходили все. Но актер почему-то всегда оставался. Бездомный и безденежный, зависимый и обиженный - он оставался на тонущем корабле и латал дары, чтобы плыть дальше. Удивительно, откуда только брались силы и вдохновение у этих вечных и неприкаянных тружеников прекрасного и жестокого искусства?
   На теплоходе у Даши было довольно свободного времени, чтобы самой полюбоваться красотами русского севера - глубоких и чистых рек, лесистых берегов, с редко встречающимся жильем.
   - Ну, что, немчура? - седой ветеран пристроился рядом со стайкой пожилых немцев, путешествующих по социальным путевкам. - И вы это все хотели заграбастать?
   Он спрашивал таких же стариков, явно прошедших войну, с шалой и злой усмешкой. А немецкие ветераны согласно кивали головами и удивленно цокали языками, не подозревая об издевке простого русского солдата, который прополз в собственной крови за победой от Волги до Берлина, - израненного и потерявшего в боях всех своих друзей-погодков. Они восторженно смотрели на проплывающие одинокие часовни, покосившиеся избы, чистую прозрачную воду, наглых обленившихся чаек, стада коров на пустынных островах, попрошаек на пристанях, простоту и величие старинных русских городов. Праздные немецкие туристы-пенсионеры никак не могли понять, что же это за страна такая - Россия? Они вот плывут по маршруту, который на карте занимает меньше 10 сантиметров, а жильем не пахнет!?
   Даша радовалась тому, что ее пригласили поработать на теплоходе радиодиктором во время путешествия и записи фильма о русских северных реках. Для нее все было внове, - и восстановленные монастыри, и церкви, и бескрайние просторы... и неспешная провинциальная жизнь. Работы было немного, и она часто и подолгу стояла на корме, провожая проплывающие пейзажи.
   Солнце спряталось за тучи, но его присутствие ощущалось во всем: в теплом ветре, что покачивал макушки берез, в блестящей ряби воды, которая покрывала реку, в бликующих "зайчиках" у берега. Вот тучи выстроились в длинную цепь и провеяли золотые лучи. Солнце распустило их огромным - в полнеба - веером, образуя природный световой занавес. Перед Дашей развернулась грандиозная театральная сцена, - колыхание луговой травы, цветочная радуга, перешептывание высоких деревьев, громкий хор цикад, доносящийся до теплохода, и абсолютное отсутствие людей по берегам.
   Над водой кружили ошеломленные чайки. А может, и не ошеломлены они, а просто криком привлекают пассажиров. Пообедали? - подумайте и о меньших братьях. Возмущенное наглым и иждивенческим поведением чаек солнце обиженно пряталось за тучу, забирая своих блестящих "зайчиков". И словно только этого и ждал, ветер дунул изо всех сил, срывая головные уборы с отдыхающих на верхней палубе.
   - Это для чаек, - задумчиво произнес, глядя на упавшую в воду роскошную шляпку с вуалью, похмельный старичок, потом пожевал губами и добавил. - Если не потонет.
   Хозяйка обиженно наморщила лоб, но промолчала, наблюдая, как лысый толстяк, спавший в шезлонге, пытается спасти свои вещи. Когда он засыпал, панама, давно потерявшая цвет и форму, закрывала его лицо, а шлепанцы валялись под шезлонгом. Но ветер сдул панаму, и она спокойно принялась барражировать над палубой. Толстяк, охая, потопал за ней, а шлепанцы заскользили к противоположному борту. Тут еще и рубашка, на которой он спал, раздулась, словно линялый пузырь из штапеля, и медленно - под всеобщий хохот - принялась подниматься. Толстяк замер в растерянности, не понимая, за чем бежать в первую очередь?
   - Держи! Улетит! - подначивали праздные отдыхающие.
   Панама, извернувшись, врезалась в затылок и разрешила таким образом одну проблему. От этого толстяк как бы опомнился и подбежал к рубашке, которая поднялась на опасную высоту. А уже после он догнал шлепанцы, и без единой улыбки покинул палубу.
   Солнце хитро выглянуло на миг из-за тучи: "Понравился мой театр?" И спряталось снова, осиротив поблекшую сразу реку. В полной тишине, если не считать тихого гула работающих машин, заволновались разом потемневшие берега. "Какая же ты огромная и величественная, страна моя!" - Даша почувствовала, как на глаза наворачиваются счастливые слезы.
   Бесконечная зеленая гряда леса по берегам постепенно переходила в такую же бесконечную гладь Белого озера. Лишь седые гребешки волн вспенивали ее темное зеркало. Судно начинало поскрипывать и дребезжать. Озеро словно бы пугало: "Это я только на карте меньше ногтя мизинца, а ты попробуй, рассмотри мои берега, - никакого бинокля не хватит!" Ноготь ногтем, а плыли они весь день, сопровождаемые вездесущими чайками. По одному борту изредка стреляло лучами солнце, по другому - у самого горизонта над темно-синей полосой были виден ливень, который широкими потоками низвергался из пугающих черных туч.
   Даша зачитывала по громкой связи тексты о местах, мимо которых проплывал теплоход, и не переставала изумляться неброской красоте своей земли - перепаханной снарядами и пулями, залитой солдатской кровью, удобренной обещаниями правителей всех мастей, сгибающейся под тяжестью злобы и ненависти, но такой невыразимой прекрасной и мужественной. Как настоящая русская женщина она все могла стерпеть - беду и любые испытания, чтобы дождаться своего часа и расцвести на радость людям.
   Близость перемен ощущалась всей кожей. И Даша была уверена, что ей навстречу уже вышел он - главный человек ее жизни. Человек, которому будет дано умение переносить искусственные миры придуманной реальности в действительность подлинного искусства. Он не испугается сопротивления чужой воли - множества желаний и возможностей других людей.
   Луна вышла из облаков странной картинкой - сначала она приняла вид маленького шарика, потом - их стало уже двое. Затем шарики превратились в неровные прямоугольником... И вот уже небо грозило земле уродливым крестом.
   Павел во все глаза смотрел на это странное и пугающее знамение. Не успел страх превратиться в ужас, как ветер разогал облака и оставил в одиночестве полную луну.
   - Смешно, правда? А я уже успела придумать, куда спрячусь от инопланетян.
   Даша доверчиво повернула голову к стоящему рядом мужчине. Этот наклон головы... И голос - теплый, глубокий, чувственный... Что-то показалось ему смутно знакомым. Да и лицо странным образом напоминало нечно неясное или позабытое. Она скользнула по нему взглядом, и у него остановилось сердце, не может быть?!?
   - Вы здесь... - он не успел задать свой вопрос.
   - Я диктором работаю, - сразу ответила Даша.
   - А... - непонятное беспокойство вызвало дрожь во всем теле. - Нравится?
   - Очень!
   Павел с удивлением заметил, как расширились глаза женщины, и с изумлением подумал, что за такие глаза мог бы полюбить. Хотя человек всегда любит ни за что, а потому что. Наверное, эта женщина кого-то любит, если может так смотреть! И счастлива. Он тоже хотел счастья всем своим сердцем. Огромности чувств, удачливости обстоятельств, безмерности доверия и понимания. Он понимал, что в жизни редко бывает все хорошо. Так редко, что люди в такое и верить боятся, чаще всего прячут это в себе и вышучивают у других.
   Он знал, что готов рисковать, ошибаться, но побеждать. При всей своей щепетильности и максимализме, он желал любить и быть любимым ее меньше, чем работать. Именно, работать с такой страстью, чтобы никаким другим мыслям не было хода в его сознание. Он надеялся, что вскоре вокруг него соберется кампания замечательных людей - профессионалов, которые ничем себя не запятнали ни человечески, ни творчески, - не заигрывали с властью и бесами. И им всем больше не придется продаваться масс-культуре.
   На реку опустилась ночь. Несколько звезд сиротливо перемигивались, да щербатая луна манила неверной светлой лентой. Далекие огоньки бакенов лениво указывали путь. Последний посетитель покинул бар. Усталые музыканты расходились по каютам. Ударник пожаловался бармену на сволочную жизнь, и они присели в уголке и принялись распивать без закуски бутылку водки на двоих. Пианист вышел на палубу к Даше и Павлу и поежился от пустынного вида без берегов. Ему показалось, что озеро Белое - серое опасное море.
   - Где вы, девы морские? - горестно прошептал он сам себе, покачиваясь на неверных ногах.
   И словно отвечая, лунная дорожка передвинулась поближе.
   - Здесь? - удивился подвыпивший музыкант. - Так-таки и здесь?
   Недоверчивое его сопение больше походило на обиду. Но дорожка прилепилась к борту и упорно следовала за судном.
   - Как же, как же! Так я тебе и поверил! Брешешь, небось, как все бабы?
   Он махнул рукой и перешел к другому борту. Дорожка сделала то же самое. Он вернулся на место и заговорщицки подмигнул луне. Тут же рядом пристроилась дорожка.
   - Ну и дела, - он покрутил пальцем у виска, - ты чего, а?
   Пианист подвинулся поближе к улыбающимся Павлу и Даше. В темной воде мелькнула чья-то голова.
   - Господи, утопленник! - от страха он забыл, как правильно кладут крест, и судорожно тыкал щепотью по всему телу. - Фу, ты страх какой! - он осторожно перегнулся через перила, но, вопреки ожиданиям, голова плыла рядом с бортом теплохода. - Сгинь! Сгинь!
   Он рухнул на подогнувшиеся колени и прикрыл ладонями лицо. Хмель вылетел из головы со скоростью пули. Павел сощурился и разглядел у борта вылинявший от воды и солнца футбольный мяч. Он хотел было успокоить музыканта, но тот подскочил на ноги и неловко побежал вниз - к каютам.
   - Сейчас будет техническая остановка, давайте погуляем на пристани?
   Они зашли в маленький дощатый магазинчик. Даша с удивлением огляделась вокруг. Если бы она не была уверена том, что была здесь впервые, то... Ленивый кот, дядька-продавец...
   - Какие красавцы! - Павел указывал на батарею их разных маринадов. - Вам чего больше хочется?
   - Подайте, пожалуйста, мне вон ту банку с помидорами.
   - Лучше возьмите зеленые, они хрустят...
   Павел с нескрываемым восторгом, граничащих с ужасом, сжал дашины ладони на холодном стекле банки. Они смотрели друг на друга во все глаза и медленно заливались багровой краской. Банка, как в замедленной съемке, летела вниз. Осколки разлетелись по полу и заблестели на сочной мякоти алых томатов.
   - Ах ты, Господи! Да что у вас за руки такие, дырявые? Теперь платите, а то я милицию позову, - запричитал окончательно проснувшийся продавец.
   - А во сне этого не было... - хором, боясь своей ошибки, прошептали они одновременно. Даша заметила шрам на его пальце и домик над бровью, а он удивленно разглядывал мерцающее топазовое сердечко на ее груди.
   - А колечко с бирюзой? - как во сне спросил Павел.
   - У цыганки осталось, - уже ничему не удивляясь, ответила Даша.
   Глаза ее расширились,- сомнений больше не осталось.
   Время - пришло.
   Ее время.
   Их время!
   В каюте у Даши они пили обжигающий кофе, закусывали парочкой перезрелых пузатых огурцов (они ей тоже что-то напоминали) и мечтали вслух о новом искусстве. Даша говорила о театре, в котором будет властвовать человеческий талант. Павел рассказывал об открывающихся возможностях кинематографа, которые представлялись ему беспредельными. Он с восторгом вслух мечтал о том, как дождется новых технологий, которые изменят все представления, и позволят записывать и воспроизводить сны. И не только свои, но и чужие.
   Даша смотрела на Павла и пыталась представить, что она почувствует в его руках? Какой будет его нежность? Как вообще выглядит нежность любимого и любящего, когда не надо убеждать себя, что все любят так, как умеют. Она совершенно точно знала, что закончилась страшная пора в ее жизни, и больше ей не надо представлять себе, как могло бы быть хорошо? Теперь... теперь уже она об этом не думала.
   - Дашенька, мы заставим работать гены нашей амбициозности! У нас все получится! Мы расскажем людям про мир, который нам дорог!
   Павел читал ей наброски сценария, потом схватил любительскую камеру и посадил перед стеной. Весь ее жизненный опыт, актерское мастерство, женскую боль и надежду вобрал в себя экран, на котором мелькали кадры торопливой любительской съемки. Там было все - и ее глаза, и затаенная радость, и все то, чего еще в "Немом кино", давно хотелось Даше отдать зрителям. Она ясно поняла, что судьба успела подарить ей главную роль в жизни.
   Дверь открылась и мужчина вошел в комнату к женщине...
   Теперь сон проявил лица.
   Павел боялся сделать что-то не так. Ему хотелось быть внимательным и нежным. Он все время представлял, как бы это делала женщина? Весь его предыдущий мужской опыт не шел ни в какое сравнение с данным моментом. Он был даже лишним... Павел боялся быть слишком изощренным или просвещенным.
   Перед ним была взрослая женщина, но выглядела она, как испуганная напряженная девчонка перед первой своей постелью. Видимо, когда встречаются двое, слишком напряженно жаждущие друг друга, неловкость и стыд - совершенно юношеские - непременно встанут между ними краской стыда и смущения.
   Ничего не получилось. Потом они долго не могли заснуть, глядя на далекие яркие звезды, - нервное напряжение было слишком велико...
  
   Это небо - оно такое огромное и бездонное. Сколько глаз яростно и бессильно искало в его высоте помощь и справедливость. Сколько губ посылало ему проклятия и молило о пощаде. Дождь, снег, ветер в разные времена из погодных проявлений становились символическим знамениями. Как смириться с простой арифметикой смены времен года? Иногда в бессонную и тоскливую ночь, когда капли дождя кого-то оплакивают, а тучи всхлипывают громовыми раскатами, кажется, что небеса рыдают, провожая молодость человечества.
   Уже понятно, что детские игры закончились, и агрессией юности с ее безумием и безжалостностью земля сыта по горло. Но надежда на мудрость слишком слаба.
   Мудрость беспомощна. Лишена тела. Силы.
   А молодые тела еще горячи, и их владельцы сходят с ума в поисках удовольствий.
   Закайфовать, забалдеть, забыться, - и подальше от безумия эпохи смуты и перемен. Заработать, а лучше - наворовать, отнять, изъять, вложить в недвижимость, ввинтиться в чужую реальную жизнь. И забыть о себе. Культ зеленых портретов, настоящих бриллиантов и бесстыдной ночной жизни становится единственной целью. Мечты и надежды надежно изгнаны. Перед бронированной дверью сытого сегодня слишком сиротливо и неуютно сумеречному вчера.
   Бедное-бедное время. Тебя, говорят физики, не существует. И все-таки, бедное-бедное время. Вчерашние лозунговые идеалы затоптаны ураганной поступью сегодняшнего лощеного хама с гарвардскими замашками одесских космополитов, вседозволенностью кавказских "князей" из кизяковых аулов и пофигизмом российских стадных граждан.
   Алчное, клыкастое и хорошо вооруженное "сегодня" затаптывает "вчера". Но вечером, за каждым окном зажигается свет. Может быть, хрупкое "завтра" не совсем растворилось в нестойком тумане надежд.
  
   Потом, спустя много счастливых ночей, Даша будет смотреть на звезды за окном своей новой квартиры, прислушиваясь к шумному дыханию Павла, и вспоминать крота, который так и не утащил ее в свое подземелье, неудачную роль Сони, учителя, Кешу, Гену, Асю, лунную дорожку, которая все-таки выполнила свои обещания... потом ей будут представляться удачные роды, кормление ребенка грудью, прогулки с коляской... - обычное материнское беспокойство.
   - Спасибо вам, дорогие мои Катька и мама... все так и...
   Тихие слезы медленно будут скатываться по ее лицу и неслышно впитываться в подушку.
   А Павлу будет сниться, что они принесли дочь - непременно дочь, похожую на мать, - из роддома, и он не подпускает Дашу ночью к дочери, чтобы та не привыкала к запаху молока...
   Ох, пинается, хулиганье!
   Впереди долгая жизнь.
   Новое тысячелетие.
   Новый век!
   И ее дитя будет счастливым в этом ином - XXI веке!
   Самое страшное кончилось.
   - А войны? А конфликты, катастрофы?
   Даша теперь наверняка знала, что все войны и катастрофы начинались в голове. Если в душе покой и благодать - у природы нет повода гневаться. Когда человеку хорошо, он на чужой каравай не засматривался, - злу негде пристроиться рядом с ним. Злоба питается завистью.
   Я не злюсь, ты не злишься, они... - нечего делить!
   Нужно?
   Заработаем!
   У меня дома - мир!
   Когда во всех домах - мир - войне не бывать!
   - Кабы все так думали?
   Уж не лукавая ли это Луна спросила? Нет, она только заглядывала в окна и навевала спящим счастливые сны. Это просто старый маленький страх остался.
   - А ты за всех не переживай. Ты только за себя в ответе. За собственной тенью надо следить, чтобы грязь с нее не капала и других не марала. Я ничего не боюсь, - ни боли, ни страха. Во мне - новая жизнь начинается, и я - сильная. Я очень сильная. И смелая. Я все могу. Люди мне не помешают, и сатана не попутает. Бог поможет? Спасибо. Но я и сама не пропаду. Со мной рядом - любимый! Мы столько всего умеем. Утром березку посадили. Вон она - внизу. Дом у нас есть. И ребенка воспитаем. В любви и покое.
   И никто нам не помешает!
  
   оглавление
   1. Сон
   2. Ищите женщину
   3. День проклятья
   4. Жена
   5. Не подарок
   6. Зима
   7. Вечность
   8. Круг творения
   9. Укрощение желаний
   10. Когда наступает вечер, или очередь за счастьем
   11. Внутри себя, или история истории
   12. Благолепие
   13. День рождения сына
   14. Закат
   15. "Я - Божественное выражение жизни"
   16. Лунная тоска
   17. Кто деньги дает, тот...
   18. Как стать Клеопатрой
   19. Пойти туда...
   20. "В Москву! В Москву!"
   21. Chercherz la femme
   22. Немое кино
   23. Отрыжка Фрейдом
   24. Возвращение
   25. Вина
   26. Не все золото, что блестит
   27. Вкус карамели
   28. Опознавательные знаки
   29. Клубная жизнь
   30. Времена года, или Как войти в чужую ночь
   31. Картина жизни
   32. Коробка памяти
   33. Рубикон
   34. Весна
   35. Еще есть время
   36. Последняя заноза
   37. Переходный возраст
   38. Пересечение
   39. Посиделки
   40. Школа насилия
   41. Искусство ХХ века
   42. Сделка в невесомости
   43. Фестивальный марафон
   44. Фигаро, пошел...
   45. Концерт нетрадиционной музыки
   46. "Слова, слова, слова", или приходите завтра...
   47. Дерево
   48. Удивленное дитя русского театра
   49. Середина жизни
   50. Полный дефолт
   51. Примирение
   52. "Независимое телевидение"
   53. Новая квартира
   54. Сон
   55. Бесценный дар
   56. Из Москвы в Москву
  
   май 2002 года
   Символов с пробелами 952 234
   23, 8 печатных листа
  

Зарегистрировано в РАО

N 4206 от 14.06.2000

  
  
  
  
  
   Кузнецова Елена Юрьевна
   125430, Москва
   ул. Митинская, 44, кв. 145
   тел., fax - 752-2011
   8-903-978-05-48
   www. e-kuznecova.msk.ru
   e-mail ekyznetsova@mail.ru
   ekuznecova@list.ru
   kyznetsovaelena@yandex.ru
  
  
  
  
  
   449
  
  
   (с) Кузнецова Е.Ю.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"