- Прошу прощения... Извините... Я такая неловкая... Ой!
Мода, в противоположность дипломатии, которая искусство возможного, есть искусство невозможного. Клирик полностью убедился в этой нехитрой истине на собственной шкуре. И ведь тренировался. В помещении, на ровном дощатом полу. А больше было негде: секретность. И идея-то была верная, а рассуждения логичными. Сопровождающая Дэффида в качестве средства психологической поддержки, Немайн не должна была смотреться девочкой-сорванцом. Двигаться предстояло плавно и неторопливо, и так же медлительно и основательно вести неизбежный ярмарочный торг. Бегать не надо, а скомпенсировать недостаток роста хотя б на несколько вершков - полезно. Во избежание путаницы. В Кер-Мирддине-то все привыкли, что кэдмановская сидха - едва ли не самый низкорослый образчик величественного народа холмов. А вот приезжим валлийцам и ирландцам рост Немайн навьёт другие образы. Ту же озёрную деву. Красивую, работящую и глупую.
И догадался же Клирик предложить для повышения роста туфли на платформе! В форме толстых деревянных подошв под обычную суконную обувку. Решили проблему - получили две. Подошвы были сделаны наспех, красотой не блистали, и неизящно торчали из-под оказавшегося вдруг слишком коротким подола. А благородным девицам пристойно показывать из-под одежд только носки туфель... В дополнение горя, из низенькой взрослой Немайн превратилась в высокую девочку. Несмотря на римский наряд. Зрительное удлинение голени работало ещё надёжнее, чем завышение талии - к высокому поясу люди уже привыкли. Пришлось снова подбирать сидхе одёжку с чужого плеча - по увеличившемуся росту. Немайн сняла пояс, и постаралась ходить мелкими шажками, чтобы не показывать, где у неё суставы. И как раз, когда начало получаться, Кейр заметил, что надобно, мол, и дальних иноземцев впечатлить. А раз Немайн способна говорить на латинском и греческом, как на родных - так и выдать её за константинопольскую римлянку. Известно же, что греков не переторгуешь.
Лучше бы молчал... Глэдис сразу поинтересовалась: а что носят в Константинополе? Никто не знал, допрашивать греков-мужчин было бессмысленно. Но женское любопытство помноженное на кельтскую любознательность - сила неостановимая. Один из слуг ромея показал Эйре (осьмушка золотого и немного кокетства) картину с изображением императорской семьи, которую хозяин за какой-то надобностью таскал с собой. Той хватило полуминуты рассматривания для того, чтобы сделать подробный доклад. Всё оказалось просто. За час паллу Немайн перешили в пелерину. В длинной тунике, одетой под более короткое платье, скрыв всякие формы, главная из которых - рука в лубке да на перевязи - под пелериной-пенулой, Немайн смотрелась добропорядочной и хрупкой. Разглядывая себя в зеркало, Клирик установил, что более всего напоминает институтку начала двадцатого века. Не хватало только шляпки. Тем более, уши всё время норовили выскочить, сразу придавая вид авантюрный, разбойничий и нагло-виноватый. Примерно как у совершенно домашнего, очень изящного, с изысканным строгим вкусом хорька, застанного хозяином в дотла перерезанном курятнике. Или у институтки, которую классная дама застала с гусаром под кроватью, початой бутылкой коньяку и томиком Кропоткина на столе. Спас шнурок - но и после этого Эйра покачала головой и вынесла вердикт: непохоже! Римлянки заматывали голову покрывалом. А сидхи, как все камбрийки, ходили простоволосыми. Даже в церковь. Скрывать волосы считалось таким же грехом, как раскрашивать лицо косметикой и гримом. В конце концов, сошлись на широкой ленте вокруг головы. Уши, по необходимости, под неё можно было спрятать - или оттенить ею.
Хорошо было, когда Немайн в первый ярмарочный день вышла к семье. На дощатом полу без толкучки. Все девочки хором сказали: "Хочу такое же". И решили заняться этим при первой возможности. А "мама" Глэдис только ахнула - и повесила нос. И так выше мужа на вершок, а если ещё добавить? Впрочем, она немедленно захотела пелерину с разрезами для рук. Заявила, что летом это совершенное излишество, а вот осенью-зимой, и подлиннее - выйдет гораздо удобнее и теплее плаща.
Последний штрих в образ византийки внёс Клирик, нацепив патрицианский перстень. Суровым видом мутноватых граней вполне гармонировавший с идеей наряда. Возможно, если бы не некоторое знакомство с историей, не рискнул бы. Но слово патриций вызывало у него ассоциации с римлянами, да ещё немного - с нобилитетом итальянских торговых городов. Сословием многочисленным, и не всегда богатым. Вот только не учёл, что даже в одном языке и одной стране за считанные столетия то же самое слово может получить несколько иной смысл.
Но среди торговых рядов... Маневрировала Немайн, как носорог. Завышенный центр тяжести бросал её в самых неожиданных направлениях. С весом шестидюймового снаряда при не до конца сросшихся переломах это были именно её проблемы! Пришлось опереться на локоть Дэффида, это было уместно и неожиданно приятно.
И вообще, приходилось признать - главную роль в веселье, что творилось на ярмарке, сыграл хозяин заезжего дома!
Ещё воспоминания сестёр о прошлых торжищах принесли Клирику понимание немудрёной структуры торговли, и на осознание - валлийцев грабят. Беспощадно. Единственно толковым Клирик признал содержимое трюмов византийских кораблей: шелк и специи. Товары дорогие, в Уэльсе не изготовимые в принципе, позволяющие забить судно на обратный путь отбеленным льняным полотном, самым дорогим из практичных камбрийских товаров. Заодно брали черный жемчуг - едва ли не по гроссу за солид. Обмен был хоть и в пользу хитрых греков, но всё таки взаимовыгоден. Мерсийцы привозили железо - но больше покупали, платя серебром. Другие торговые гости оказались сущим бедствием. Все - франки, вестготы, фризы, корнуолльцы и ирландцы ничего полезного не привезли. Вино, ладан, оливковое масло - всё то, без чего камбрийцы жили круглый год. Вывозили же сырую шерсть и сырой лён. За бесценок. Для производства полотна в Камбрии не хватало рук. И эту ситуацию Клирик вознамерился решительно изменить.
С чем и заглянул к Дэффиду на кухню. Тот возвышался над поварами и поварятами, вокруг вились облака пара и языки пламени, точились ароматы, яростно шипел стекающий в огонь жир. Ему как раз почтительно представили кастрюльку: "Специально для греков, которые римляне". Дэффид окунул туда руку.
- Вино вещь хорошая, - провозгласил он, хлопая повара по плечу, - особенно если в нём плавают телячьи почки! Но необходимо добавить дикого майорана. Тогда подойдёт! Глупые люди эти африканцы! Ценят требуху, а не мясо... В чём дело, доча?
Выслушал, не перебивая. Только хмыкал изредка. Потом подвёл итог:
- Правильно думаешь. Сущий разбой. Но причём тут иноземцы? Их дело всегда сторона! Дело не в них. И незанятых рук у клана полно. Жителям долин зимой нечего делать! Да и в холмах работы мало. И от лишнего солида на чёрный день хуторяне не откажутся. Или пол дощатый настелить, вместо земляного. Или быка-производителя прикупить... Хозяйство - такая вещь, что любые деньги сожрёт, и ещё попросит. Но у нас есть гильдия ткачей - с лекаревой Элейн во главе. Привилегия у них ещё с римских времён. Растерзают любого, кто вздумает делать ткань на продажу, не став мастером - точнее, мастерицей, работа-то женская. А для этого нужно три года ученичества. Работать на учительницу даром, и ещё за кормёжку приплачивать. Девочек в люди обычно и не отдают, так что гильдия - дело почти наследственное.
- А для себя ткать можно?
- Конечно.
- И каждая фермерская жена умеет?
- Даже озёрные девы, - сообщил Дэффид, - и у них, кстати, очень хорошо получается.
При этом оставался серьёзен и неулыбчив. Клирик с трудом подавил просьбу познакомить хотя бы с одной настоящей озёрной. Кивнул и вернулся за стойку. Зато твёрдо решил во время визита к мэтру Амвросию на процедуры - уже не болезненные, а приятные, поинтересоваться у Элейн, что будет делать гильдия, если получит много сырья. Столько, сколько мастера не обработают.
Обычно Бриана разминала руку Немайн в процедурной - но на этот раз снаружи донёсся шум, и мэтру Амвросию пришлось отвлечься. Четыре человека внесли на плаще пациента. Пятая придерживала окровавленную голову. Видимо, жена - поскольку ухитрялась пилить пострадавшего, пеняя ему на неосторожность, и уговаривая не шевелить головой. Иначе, мол, выпадет мозг.
Мэтр расплылся в оптимистической улыбке, как обычно перед неприятным пациентом.
- С лесов? - спросил.
- С конька.
Это был королевский проект: постоянные ярмарочные ряды и склады. Который вполне оправдался: те же римляне уже наняли один из павиллионов. Увы, строительство в средние века было занятием небезопасным. Хотя бы потому, что шлемов рабочие не носили. При всём высокородном гоноре. А человеческий череп куда менее прочен, чем большинство падающих сверху предметов. На этот раз, впрочем, вниз упал строитель - на сложенные штабелем брусья.
Сидха сразу оказалась забыта, и напрочь: прокаливая круглую пилу для трепанации, мэтр изобретательно поминал худшую половину её прежних родичей - особенно доставалось Гвину и гончим его Дикой охоты - попутно удивляясь, почему этот олух, несмотря на мешанину из мозгов и костей на затылке не только жив, не только в сознании и разговаривает, но и не чувствует особой боли.
- Немайн, подождёшь? Я отцу помогу. И - тут сейчас будет неприятно... Или тебе нравится кровища?
От Немайн-то можно и не такого ожидать. Клирик вздохнул. Вздыхать было всё ещё больно. Зато полезно.
- Под руками путаться не буду. Где можно подождать?
- У матери. Кстати, она тебе моего нового братика показывала?
Потенциальное зрелище Клирика не вдохновило. Лицезреть лысое, сморщенное, безмысленное существо - в чём приз? Ладно бы личинка была своя, был бы смысл убедиться, что здорова и может дожить до взрослого имаго, а чужая-то чем интересна? Но в этом мире он оказался девушкой, а девушкам свойственно проявлять интерес к чужим детям. Так эволюция повелела - чтобы лучше ухаживали за собственными. Лично у Клирика вид красивого здорового младенца вызывал примерно те же эмоции, что и вид ящика с отборным мучным червем. Ну не любил он биотехнологии! Впрочем, хороший деловой разговор стоил небольших неудобств.
В какой-то картинной галерее Клирику доводилось видеть изображение вяжущей Мадонны. С жены мэтра Амвросия можно было писать ткущую. Станок плясал и пел в её руках - колыбельную для младенца, ухитрившегося родиться в ту неделю, которую Немайн провалялась в постели. Сопящий свёрток висел на плече матери. Сидха тихонько поздоровалась. Шёпотом спросила, нельзя ли поговорить по делу.
- Сейчас, закреплю нити, - отозвалась голова ткачей, - не подержишь мою радость?
Радость... Прелесть! Сидха взяла перепеленатого младенца - как-то очень ловко, сдавленно ахнула "какой миленький!", и, пока Элейн суетилась да завязывала узелки, понесла над спящим такую ласковую и восторженную бессмыслицу, какую обычно слышат разве от матерей. Она даже не улыбалась ребёнку - просто растворялась в нём без остатка. Элейн даже немножечко приревновала - с гордостью. Вот, мол, какой у меня сынок изумительный.
- Ну вот, и хорошо. Пошли к маме...
Сидха вдруг сделала шаг назад, нежно и крепко прижав к себе ребёнка. С губ слетал колыбельный лепет, но лицо полыхало безмысленным гневом защищающей своё дитя матери. Элейн стало страшно. Но тут на глаза сидхи нахлынули огромные, океанские, слёзы, которые смыли ярость оставив печаль и отчаяние. Руки сидхи протянули ребёнка Элейн.
- Он же твой, - простонала Немайн, - твоя кровиночка... Держи, береги, прячь. Никому не отдавай. Даже мне. Даже мне!
Как только мать подхватила дитя, Немайн резко отшатнулась в дальний угол, прикрыв глаза. Потом принялась шмыгать носом и по-детски утирать слёзы кулаками.
Элейн поняла, отчего фэйри регулярно крадут детей. Только у сидхов хватало силы воли и сочувствия прекратить тетешканье, и оставить ребёнка родителям, а те же тилвит тег забирали младенчиков с собой. То ли по слабости, то ли по бессердечности.
Сидха в углу громко высморкалась. В огромный платок, пристёгнутый к поясу.
- Элейн, извини. Сама не знала, что на меня так накатит. Но теперь я, кажется, в порядке. Я говорила... неровно, но это не колдовство, не сглаз. У тебя правда очень красивый ребёнок, я чуть разум не потеряла. Да я за него сама глотку перегрызу... Веришь?
Матери так чуть не перегрызла... Клирик понемногу приходил в сознание. В голове крутился глупый образ: ёрш по сидховски - посмотреть на младенчика, заполировать пивом! Ну да сидхи после первого не закусывают... Немайн трясло, как с похмелья. Настолько, что Клирик наплевал на условности и сел на пол. Облицованный, шершавый, тёплый...
- Элейн, ты в состоянии беседовать о делах гильдии? Я не весьма. Но надо же как-то отвлечь себя. Скажи, куда денутся сырые шерсть и лён, а заодно и пряжа, которые не возьмёт гильдия?
- Иноземцы купят, - Элейн прижала к груди сына и за станок спряталась. Кулёк проснулся и захныкал. Немайн заткнула уши.
- И сделают ткань. Так какая разница - не разрешать своим продавать ткань, чтобы её делали чужие? Пусть нашу покупают!
- Мне, леди Немайн, нужно кормить семьи мастериц. А ещё у ткачих есть мужья, и отношения в семье очень часто зависят от того, кто сколько вносит в семейное хозяйство...
Клирик припомнил, что история по похищение быка из Куальгне, началась именно с того, что королева Медб оказалась на одного быка беднее, чем муж. А закончилась - разорением всех пятин Ирландии и гибелью половины богатырей. Пусть перетряски внутри диведских семей проходили бы более мирно, всё равно разрушение Уэльса в его планы не входило.
- Привилегию нарушать нельзя, - торопливо вставил он, - ни в слове, ни в букве. Но я, напротив, предлагаю её укрепить! Разреши мастерицам продавать полотно, сотканное фермерскими жёнами - оставив себе часть цены, разумеется! И твои мастерицы получат ещё одну статью дохода.
- А цена на полотно не упадёт?
Элейн понемногу снова превращалась из перепуганной за собственное дитя матери в мастера и гильдейского голову.
- Цена вырастет. Чужие-то ткачи без пряжи останутся. Придётся тем же франкам плыть к нам. Я бы согласилась взять всё ваше полотно по цене, скажем, на пятую часть превышающей цену прошлой ярмарки. Если бы мне было разрешено его продать.
- Не будет, - отрезала Элейн, - Твое полотно продам я. Оставив себе пятнадцатую часть цены. Если ты не шутишь.
- Не шучу. Но продашь тому покупателю и по той цене, которую укажу я... От своих маклеров я требую добуквенного соблюдения инструкций.
Час прекрасной ткачихи ещё не пробил: Немайн занималась скупкой сырья - полотно уже находилось под контролем. Немногие оставшиеся на рынке представительницы гильдии продолжали мелкорозничную торговлю - чтобы не вызвать взлета цен на лён-сырец и шерсть. Товар уже принадлежал Вилис-Кэдманам, ткачихи занимались только реализацией. Гильдия пошла на такой вариант охотно и единогласно, как только увидела в руках Немайн золото. Возможное упущение прибыли гильдию не интересовало: она работала скорее как профсоюз, чем как картель. Главной целью гильдии было прокормление, коммерческий риск не приветствовался, и был охотно уступлен сидхе - с которой торговаться бесполезно, а цена хорошая. Гильдия предпочла синицу в руках барсуку в амбаре.
У фермеров, растивших лён и шерсть, единой организации не было. Кланы, жившие поодаль от столицы, иные и из соседних королевств, прислали хорошо организованные обозы с охраной и доверенным приказчиком. С этими договориться было потруднее. Но Вилис-Кэдманы, обычно сваливавшиеся в столицу с окрестных холмов неорганизованной кучей, на этот раз поступили так же, и торговали по довольно низкой цене. Разницу между продажной ценой и тем, что предлагала Немайн, Дэффид обещал своим - скомпенсировать.
Пока клан Дэффида поддерживал цены низкими, остальные выжидали лучшей цены - и попадали в руки Немайн. Сидха давала хорошую цену... Не хуже прошлых лет. Легенды оставляли два варианта на выбор: либо это лучшая цена рынка, либо всё равно больше не возьмешь. Так что очень скоро весь лён и вся шерсть рынка принадлежали Вилис-Кэдманам и перебирались в откупленное для складирования место. Когда перестало влезать - Дэффид стал выкупать торговые и складские места, все равно уже не нужные прежним владельцам сырья. Скоро цена Немайн - "я сидха, я не торгуюсь" - стала казаться всем наилучшим вариантом - не только для льна и шерсти. Хозяин заезжего дома не потирал руки только потому, что этот хищный жест не годился для демонстрации спокойной деловой озабоченности. Идея, выросшая из осторожной мысли о полезности собственной сидхи на большом торгу, приносила барыши. Которые ограничивала только сидха!
- Отец, нельзя брать так дёшево. Да, по глазам видно, что согласится. Но - нельзя! Иначе на следующий год не приедет. Надо оставить ему небольшую прибыль. И показать, что в следующем году будет не меньше. И вообще - грех...
Клирик немного переигрывал. Но ведь работало! В конце концов Дэффид махнул рукой и предоставил сидхе самой называть цены. А сам принялся громко ворчать в усы, что валлийская Бригита пустит его по миру, и что святых на ярмарку брать опасно... Особенно хорошо это действовало на ирландцев: живая сидха, да ещё умеющая проводить "прыжок лосося". А если кто-то из торговцев начинал жаловаться на дорогой овёс и нехватку денег...
- Возьми у меня задаток в счет будущего года. Я и на тот год буду покупать лён. Если согласишься мне продать по той же цене, что и в этом году... Заём не хочешь? Отдашь меньше, чем возьмешь. Льном, не золотом. Или тебе удобнее шерстью? Шерсть не золото, на овцах отрастает. Если не будет каких напастей... Чтобы без обмана, составим договор на бумаге. Неграмотный? Епископ Теодор тебе подтвердит, что я написала именно то, о чём мы договоримся. Кстати, не хочешь ли охранную грамоту от фэйри?
Охранные грамоты расходились хорошо, покрывая риск от контрактов на следующий год. К полудню у Немайн болели от писанины руки, а Дэффид раздулся от выпитого при обмытиях крупных сделок пива - но дело было сделано, первый после падения Рима корнер, монополия, основанная на скупке рынка, стал неизбежен, как наступление следующего дня. Но Клирику снять пенки с сырья показалось мало. Нужен был рынок сбыта для готовой продукции. А потому он не стал ждать, пока византийцы придут к печальным для себя выводам, а нанес им визит первым. Пока у них дела шли хорошо: розданное Немайн золото бойко уходило в их руки. Но это была только половина от прибыли рейса...
Новость достигла Михаила Сикамба с утра первого дня торга. Ошеломленный приказчик с трудом выискивая слова, сообщил, что на рынке видели ту, с которой достопочтенный Михаил желал поговорить. Ту, но не совсем ту. Потому, что она как бы не она. Но она. Похожа, да и нет другой-то. Или есть? У бойкого малого случилось такое косноязычие, что понятных подробностей выжать не удалось. И купец решил немного отложить выяснение - золото шло потоком. Но - не забыл. Такое забудешь. Даже поддельный перстень с такой геммой был проблемой императорского уровня. По новеллам Юстиниана носителя и изготовителя следовало немедленно изъять и доставить в столицу для разбирательства. Хотелось бы знать, как. А настоящий... Михаил поёжился. Ну за что человеку дана голова? Ел бы чем-нибудь другим, глядишь, и не отвлекался бы на глупые мысли. Тем более, обед был достоин тщательной дегустации, той самой, которой так и не научились у настоящих римлян константинопольские греки. Как можно думать даже и о сохранности жизни, когда изысканное блюдо вместе с духмяным паром испускает вкус? Нет, древние знали, что в мире на котором месте. Михаил для того и выбрался во внутреннюю часть павиллиона -перекусить без помех. Похоже, оправившаяся Гвен превзошла отца по всем статьям. То, что ему принесли в судках в качестве обеда, оказалось достойно внимания самого Лукулла! Увы, главным соусом оказался не рыбный ликвамен, а суетные мысли.
Старый, завербованный ещё предшественником Михаила, агент, врать не мог. Да его распирало от радости, что в кои-то веки пригодился! Ошибаться... Своё дело ювелир понимал. Собственно, и осведомителем заделался после того, как был схвачен за ваяющую фальшивые драгоценности руку. А у неподдельных камней такого размера путь один - через сокровищницу царей, да через эргастерии Меры. Ещё можно заподозрить работу мастера по арабскому заказу. Перса или римлянина - неважно. Но арабы до последнего времени предпочитали саблю тонким интригам...
Купец не заметил, как остался один на один с десертом. Крайне странным. Горячая чёрная жидкость не напоминала ни один из известных напитков. Это означало, что на этот раз Гвен придумала что-то новенькое. Чашек почему-то было три. Запах показался Михаилу приятным. И он как раз решился попробовать - когда священнодействие обеда было окончательно разрушено торопливыми шагами, запахи размёл взмах заменявшего дверь полога...
- Михаил, выгляни, - лица на компаньоне не было, - я не знаю как себя вести! Я вообще схожу с ума! Ты помнишь трактирщика и его дочь, рыжую? Они явились. И её видели слуги... Да что слуги! Есть же иноземные купцы. Её, считай вся Ойкумена видела!
- И что? - Михаил поставил чашку на укрытый льняной скатертью стол. Шик торгующего с Уэльсом человека.
- Выйди к ним и разберись сам! Я в панике... Ну почему это случилось именно со мной?!
Сикамб потряс головой. Не помогло. Но... На столе стояли три чашки с чёрным напитком.
- Пригласи её, - сказал, - и отца приёмного - тоже. И займи других клиентов...
А не подслушивай. Но - компаньона вымело. Глухие, торопливо вежливые фразы сквозь щель под неплотно прикрытой дверью. Частые тяжёлые шаги.
Михаил, хоть жил и не в Италии, был истинным римским гражданином. Рождённым на восьмом веку империи. Инстинкт согнул его в поясном поклоне. Лишь когда тело распрямилось, разум отметил то, что чутьё подсказало и так: наряд неожиданно прибавившей в росте гостьи, незамысловатый и монашески скромный, соответствует самым строгим понятиям о достоинстве. Ни шитья, ни драгоценностей. Простая белая - и светло-серая - ткань. Что только подчеркивает изысканную форму одеяния и винную каплю рубина на среднем пальце правой руки. А на голове, вместо покрывала - полоса льняной ткани. Белая на красном. Красном, как свежая кровь.
Худшие опасения сбылись, и именно исходя из них приходилось строить будущую игру. На головы - в роли малозначащей фишки.
Странно, но разговор завели о торговле. И с первых слов Сикамба хлестнул по ушам вкрадчивый, распевный выговор. Ему доводилось слышать это произношение. В те годы, когда ходил в столицу империи.
- Как видите, приличные дамы в Камбрии есть, - рыжая улыбалась одними губами, - ваш комит ошибался. А вы, между прочим, обещали рассказать о событиях последнего года. Что на рубежах с магометанами? Заключён ли мир?
- В Сирии происходят какие-то стычки, - пожал плечами Михаил, - а мира с язычниками быть не может. Но это-то как раз старо и не интересно. После падения узурпатора Валентина новых мятежей не было. Так что базилевс Констант спокойно правит, и все мы молимся за него. Но в Африке первое слово принадлежит теперь экзарху Григорию. Который, однако, остается всего лишь экзархом, и на власть над империей не покушается, так что в столице его терпят. Ах, да, Констант помолвлен! Возможно, когда мы вернемся в Африку, у нас будет императрица...
Дэффид не мог взять в толк, отчего купец так тушуется. Мелет языком не по делу. Дело-то просто. Раз мира с язычниками нет, значит, льна из Египта в империи тоже нет. Значит, лён должен вырасти в цене. Полотно можно продать задорого. Раз мира нет, значит нужна одежда для воинов - тут лучше льняной нет, нужно оружие. Флоту нужны канаты - тоже лён. Вывод - пусть берёт хоть всё, что есть, но дороже, чем в прошлом году. На треть.
Римлянин сопротивлялся настолько вяло, что Дэффид признал: перестарался. Старики говорили верно: сидхи достаточно. Похоже, Немайн таки чувствует цену. Стоило маскарад городить? Вот как Михаил заворожённо смотрит. А с другой стороны: кофе выпит, по рукам ударили, задаток взяли. Может, в империи лён взлетел так, что ему и эти цены счастьем кажутся? Пора и честь знать.
Земляной пол византийской конторы оказался предательски ровным. За порогом пришлось снова привыкать к выбоинам и колеям на грунтовой улице предместья. Именно в этот момент раздался голос Тристана.
- Леди сидха! Ээй! Пришли франки! Здоровенный халк! А на халке - несколько священников. Кажется, даже епископ есть. Сейчас они беседуют с братом Марком... И мама просила передать вот это...
Сидха повернулась чуть резче, чем следовало. Высокая подошва свернулась набок, Немайн начала валиться набок, как корабль без балласта. К счастью, рядом был устойчивый, как скала, Дэффид, подхватил, не дав упасть. А вот повязку о сильное плечо сидха перекособочила. Уши обрадовано выскочили на волю.
Римлянин застыл статуей. Из головы рыжей торчали... Рога? Демонические уши? Звериные? Чудовище отрылось на ярмарке, среди честного христианского люда - и никто не тычет пальцами, не кричит "демон!". Не бежит в ужасе. Горожане продолжают вежливо здороваться, хуторяне и ирландцы пялятся с настороженным интересом, подбежавший мальчишка извиняется перед "леди Немайн" и протягивает навощенную табличку с посланием...
Михаил осознал - камбрийцы знали об уродстве рыжей! Находили неопасным. Знакомым. Понятным. А прибавить возвышенную латынь, каменеющее при греческой речи лицо, отрезанные волосы, странный, утончённо нечеловеческий облик. Неподдельный акцент дворцовых гинекеев. Попытку продать перстень. Настоящий. Конечно, настоящий. Печать, положенную чиновникам первого класса. И выше.
Заговорщица? Да. Самозванка? Как бы не так!
Михаил константинопольских царей вживе не видел. Зато потратился - сдуру! - на портрет императорской семьи. Хотел повесить в карфагенской конторе, подчеркнуть столичные связи. Было это шесть... Нет, уже семь лет назад. Четыре года назад картину пришлось снять. И уже четыре года он возил её с собой. Надеясь продать варварам - единственный не слишком опасный способ от неё избавиться. В конце концов, продавать и покупать вещи - естественное для торговца занятие.
Портрет выполнен в классическом ранневизантийском стиле - в иконописном. Выглядит, как окно в странный мир с обратной перспективой, где далекое больше близкого. Возносится в небо Святая София, на её фоне стоят бесплотные фигуры с удивительно живыми лицами. Император Ираклий с женой Мартиной, его коронованные дети. Среди которых - нынешний базилевс. Из-за которого картину нельзя сжечь, изрубить, выбросить. Вдруг доложат об унижении и уничтожении изображения императора. Помнится, при императоре Маврикии некто на золотой пяткой наступил. У императора было плохое настроение, и бедолагу посадили на кол. Хотя обычно хватало "предания мечу". Надеяться, что оскорбление величества - а то и попытку колдовства, не заметят, не следовало. У состоятельного человека всегда есть слуги, слуги замечают всё - а премия доносчику платится из имущества пойманного злоумышленника. В самом лучшем случае сначала ожидал шантаж, а в конце, по разорении - застенок и плаха.
В довершение бед художник не был бездарью! Угадал если не истину - то приближение к ней, что делало портрет ещё более опасным.
Император Ираклий не выглядел - изможденное лицо воина, уставшего от битв. Видно - император более всего мечтает об окончании церемонии, и об огромном своем кресле. Толковый врач, наверное, по одним складкам на лбу диагноз поставит. А ведь сквозь драпировки пробивается расплывшаяся от водянки фигура и неестественная, болезненная поза. Император смотрит на семью, гордо и обеспокоенно. Надломленный борьбой, истомленный болезнями, умирающий царь делает последний смотр своим наследникам. Смотрит прямо перед собой? Или чуть-чуть косится на жену? Мартину-Анастасию. Его позор. Его счастье. Опору спине и посох в руках, до последнего вздоха... Походная жена, сдуру награжденная венцом. Злая мачеха старшему сыну. Та, что каждый год приносила царю по ребенку. Часто - мертвому. Господне наказание за кровосмесительный брак. Но в Анатолии, под персидскими саблями, они об этом не думали. Положение казалось безнадёжным, да что там - страна и вправду была обречена. Племянница императора сбежала из гинекея на войну за честной смертью, а получила бесчестную жизнь. Но вышло, как вышло... Рядом с императрицей - родные сыновья, слабые духом и телом, но добрые и верные соправители отца.
Подальше от мачехи, поближе к отцу - старший сын. Единственный выживший от первого брака. Перенаселенная столица жестока даже к детям и внукам императоров. Констант не один - с женой и десятилетним сыном. Решительный, умный, злой. Именно такой царь нужен воюющей стране. Вот только на свете не зажился. Официальная версия: мачеха отравила.
Но как объяснить, что мачеха и братья сами короновали того, кто их свергнет? Десятилетний внук Ираклия организовал заговор не сам, нашлись амбициозные доброжелатели. После чего - убийства, отрезанные носы и языки, оскопления... Когда кровавый вихрь успокоился, на престоле сидел этот мальчишка - чуть повзрослевший внешне, и обзаведшийся пронизывающим взглядом опытного убийцы.
Впереди, маленькие и важные, закутанные в жесткие покровы с ног до головы - багрянородные базилиссы, коронованные дочери Ираклия. Сейчас они должны уже вырасти - если выжили. Огромные глаза на половину лица. Потому, что дети? Особенность художественной манеры? Или - правда?
Мог ли всесильный племянник пощадить полуродных теток? Решить, что кровосмесительное отродье - так сестер теперь приказано называть - не сможет претендовать на трон? Тем более, что их тела и без того несли печать противоестественного происхождения. Так говорили... У младшей, Августы, именно серые глаза... А какого цвета волосы, под покрывалами не видно. И - отец их короновал. Так что диадема может охватывать лоб рыжей девчонки по праву. И перед Сикамбом не самозванка, а беглая царица? Колебавшаяся между спокойной жизнью в изгнании и пурпуром. Решившаяся напомнить империи о своем существовании? Если это и самозванка... То откуда острые уши и масть красного дерева у благородной гречанки? Михаил решился:
- Прошу меня простить, но я хотел бы обсудить некоторые несущественные детали с благородной госпожой. Если мой уважаемый друг согласится наблюдать нашу беседу...
Но не слушать. Дэффид и Немайн переглянулись. Немайн пожала плечами. Дэффид кивнул. Сикамб засуетился.
- Быть может, великолепная, - императорский титул, да на людях, он из себя не вытолкнул, - согласится совместить разговор с партией в шахматы?
И с поклоном отвел полог, отделявший часть павиллиона, предназначенную для важных переговоров. Переговоры - дело двоих.
Сикамб утратил способность удивляться, когда собеседница присела за шахматный столик, переломив ноги не в том месте, где у всех людей колени. И выбрала черную сторону, хотя как гость и как претендент на несравнимо более высокое положение должна была выбрать белых. Что ж. Купец устроился напротив и двинул вперед фигурку из слоновой кости.
Доска византийских шахмат оказалась круглой, фигуры стояли немного по-иному. Хорошо, ходили так же, как у валлийцев. Клирику опять пришлось приноравливаться. Впрочем, главным был не выигрыш партии, а разговор.
- Итак, ты хотел разговора? Говори. Кстати, ты говорил о Сирии, а что происходит в Африке? - Немайн двинула черную пешку навстречу белой. И никаких прыжков через клетку и взятий на проходе. Старые шахматы обманчиво медлительны, как всё в средневековой жизни.
- Что происходит? Война. Слухи ходят, имперский флот отбил у неверных Александрию. Другие говорят, что арабы взяли Триполи, - Михаил ожидал других вопросов. Впрочем, для царей разговор о войне сродни разговору о погоде.
- И правы скорее они? - память, совсем не абсолютная в вещах до Уэльса, развернула карту из школьного учебника: рост Арабского Халифата. На ней северная Африка пала перед знаменем с полумесяцем легко и оптом. От Египта до Марокко.
- Я не видел своими глазами.
Сикамб напряженно пытался совместить кусочки мозаики по-другому. Не получалось! И не мог он предположить, что Клирик тщетно пытается вспомнить хоть что-то из византийской истории. Наконец, решает, зацепиться за рассказ о помолвке императора.
- Император Констант, храни его Бог, здоров?
Безразличный голос. Ни истины, ни игры. А говорит о своём племяннике - а заодно убийце всей семьи. И собственном палаче. Кто бы ни стоял за плечом, подписывал приговоры Констант. Оглашал перед мятущимися толпами - Констант. После падения фигур, маячивших за спиной - ничего не отменил и не смягчил. Самозванка не забыла бы изобразить чувства. Та, что сидит напротив - не озаботилась скрыть их отсутствие.
Михаил припомнил, как плакали от счастья люди на улицах, когда дядя императора, экзарх Африки Григорий, хоть и перестал отправлять в столицу налоги, не посмел надеть диадему, оставшись лишь самовольничающим чиновником. В империи было тихо. Впервые за долгие годы - и ненадолго! Ненадолго, раз диадема не на одной голове. А какая грызня шла за место царского тестя! Через месяцок - когда слухи об валлийской базилиссе достигнут столицы, царский тесть вырвет себе все волосы на голове и на заднице! Но семья великолепной Фаусты не будет просто кусать локти от волнения. Она займется тем, что стало семейным делом. Даже без ведома императора. Даже - вопреки его приказу. Если Констант вдруг сойдет с ума.
- А старая?
И снова - ни тени чувства. При словах о матери. Каменное лицо? Каменное сердце? А если напомнить ей о собственных злоключениях?
- Мартина, говорят, умерла, - пожал плечами купец, - ссылка есть ссылка. После славы, богатства, власти - нищета и скука. Такое губит быстрей и вернее яда.
- Иногда, - Клирику припомнился один из восточных императоров, которого ссылка и отрезание носа только разозлили. Нос отрезали, чтобы урод не претендовал на трон. Болгарской орде, с которой безносый вернулся в столицу, на подобные тонкости было плевать... Правда, этот герой еще не родился, - А подчас делает решительней и злей. Ей нос отрезали?
- Нет, язык. Носы - сыновьям. Одного оскопили - точнее пытались оскопить, он умер. От раны. Другому отрубили голову. Судьба дочерей мне неизвестна. Но это было четыре года назад.
- А я не знала, - голос продолжал ровным. А огромные уши мелко дрогнули. От отвращения? От гнева? Ромей задумался. Не знала? Сослана в другое место? Потом осторожно заметил, двигая ладью:
- Обычно у людей за границами империи на такое известие одна реакция: "Лучше смерть!" Но... Ты понимаешь!
- А что тут понимать? У изуродованных есть время подумать о душе и спастись. А победители не несут греха за убийства. Но я, видимо, слишком камбрийка: если бы подобное сделали со мной, я думала бы не о душе, а о мести.
Всё-таки старинные шахматы проще. Фигуры и ходят недалеко, и по силе недалеко ушли от пешек, потому вариантов приходится рассчитывать меньше. Почти шашки.
- Именно этот гнев сушит и убивает, подобно яду. - купец вздохнул, хотя дела на доске обстояли блестяще, - и не всегда только тех, кто ему подвержен. Камбрия хорошая страна - во многом лучше империи.
- Хорошая страна, - эхом отозвалась Немайн. Купец сделал зевок. Подставил под удар коня. Нарочно?
- Тебе и правда нравится вечный туман по утрам?
- Я вижу сквозь него. Но страна - в первую очередь люди. Мне нравятся эти люди.
Кровосмесительное отродье! О людях вспомнила! Напялив диадему! Впрочем, императоры мыслят иначе, нежели простые люди. Совесть при помазании отмирает, что ли?
- Не вижу этого. Ты ведь понимаешь, что сюда придет флот империи?
- С чего бы? Здешние дела слишком мелки и далеки.
- Потому, что ты покинула остров, базилисса Августина.
Уши дернулись. Как просто следить за её эмоциями!
Клирик изначально избрал роль сидхи. Смирился с тем, что оказался древней и матёрой. Зато место в клане отвоевал сам. И вот нате - ещё одна история с самозванством. Сущность, что ли, шутит? Хорошо, раздумывая над ходом в игре, можно продумать и ход в беседе.
- Ты ошибаешься. Я не Августина, и не базилисса. Меня зовут Немайн. На греческий это имя обычно переводят по смыслу: Афина. По значению тоже можно: Паника. Я не покидала никаких островов. На свет я появилась на этом острове.
И поправила пелерину, на секунду высунув узкую руку наружу. Точно, как дочь и сестра императоров на картине. Михаил понял - рыжая зачем-то сводит его с ума. Иначе отчего голосом опровергает, а жестами подтверждает высокое происхождение? И задал прямой, невизантийский, вопрос:
- Если так, зачем ты диадему нацепила?
- Какую диадему?
- Ту, что у тебя на голове!
Клирик осторожно снял с головы повязку. Она не превратилась в корону. Не заблестела самоцветами и жемчугом. Белая ткань - и только.
Клирик - и его новообретенная родня - историю происхождения королевских да императорских регалий не знали. Возможно, от ошибки спас бы мэтр Амвросий. Мог знать и епископ Теодор. Сам таскал на голове корону, а потом митру, произошедшую от простой головной повязки. Лента, охватывающая лоб. Головной убор, доступный каждому. Особо любимый ремесленниками. Что она означает для римлянина? Да ничего, кроме двух случаев. Когда она пурпурная. Или белая. Пурпурную ленту носили римские цезари. Белую - греческие цари. Именно она - а не ювелирное изделие - изначально и называлась диадемой. Пурпурной лентой, оторванной от знамени легиона, короновался в свое время Юлиан Отступник. Белую ленту носил Александр Великий. И Константин, тоже Великий. Римлянка, тем более жительница основанного им города, это должна была знать. И помнить законы, тяжко карающие за посягательство на царские регалии.
Всего три года прошло, как полководец, нацепивший пурпурную повязку дабы обозначить принятие верховного командования в бою, был казнен, невзирая на одержанную победу!
- Так зачем ты одела диадему? - переспросил Михаил.
И получил прямой, полный и ничего не объясняющий ответ. Такие в другом времени другого мира считались английскими:
- Чтобы уши не торчали.
- А голова у тебя не торчит? Или во рту тесно? Ты хоть понимаешь, что я теперь, поговорив с тобой, стал мертвецом? Что по возвращении меня немедленно возьмут к допросу?
Михаила прорвало, но он не кричал, а шипел, как змея.
- Кто возьмет, Михаил? Кто?
- А то ты не знаешь, кто? Не насмехайся над бедным негоциатором, багрянородная.
Клирик задумался. Влезать в борьбу за престол империи не хотелось. Но купец был один. И если он больше не приплывет... Или приплывет с командой убийц?
- Король франков носит корону, - сказал он наконец, - Как и любой мелкий правитель на этих островах. Любой епископ носит митру. У меня, у Немайн верх Дэффид, тоже есть обязательства и власть. Не царские. Не епископские. Свои. Собственные. Почему моя диадема должна волновать императора в Константинополе?
- Потому, что ты похожа на его тетку. Если позволишь, я покажу тебе одну картину.
Реакция гостьи на портрет оказалась странной. Сикамб отнюдь не ожидал, что базилисса пустит слезу. Но её интерес оказался очень отстранённым.
- Бедные девочки, - сказала она, - они еще живы? И как там, на острове?
- Я полагал, и подозреваю до сих пор, что одну из них вижу перед собой. Кроме диадемы, есть же и кольцо с камеей. Я охотно убедил бы моих людей, что это не так. А как на острове... Известно. Трава. Козы. Хижина или пещера. Часто - голод.
Уши взмахнули.
- Ты считаешь, что я - это она? - палец ткнул в изображение сероглазой, - Но она ребенок.
- Прошло семь лет.
- А зачем ты таскаешь эту картину с собой?
Купец рассказал о мытарствах с портретом. И заметил, что, на худой конец, мог бы забыть опасную вещь на чужбине.
- Зачем забыть? Я куплю. В Камбрии не скоро такое нарисуют. Повешу над кроватью. Чтобы смотреть по утрам, и не стремиться к высшей власти. Что же касается твоих опасений, полагаю, тебе станет легче, если я напишу письмо экзарху Африки. Надеюсь, гонцов, приносящих дурные вести, в империи не казнят? Григорий ваш кто, африканец или грек?
- Армянин... - Сикамб растерялся окончательно. Чтобы самозванка делала вид, будто не знает троюродного брата? А заодно и двоюродного дядю? Из-за странного брака императора Ираклия и степени родства в его династии были странными. Но - идея насчёт письма ему понравилась. Мол, мер принимать не осмелился, вошёл в контакт с объектом, жду решения великолепного.
- Тем хуже, армянского я не знаю. Ему писать по-гречески или по-латински?
И потянулась к висящим на поясе пеналу с перьями и чернильнице. Михаил немедленно предложил свой письменный прибор. Читать странный, хотя и разборчивый почерк базилиссы вверх ногами труда для него не составило.
"Сиятельнейшему и превосходнейшему мужу, экзарху консульской Африки, патрикию Георгию, Немайн верх Дэффид Вилис-Кэдман, та, что владеет всем льном и шерстью Камбрии, шлет пожелания долгой жизни и великой славы! Узнав о священной борьбе, которую преславный патрикий ведет во имя Христово с язычниками-магометанами от посетивших британскую Камбрию торговых людей, я была крайне удивлена характером вывозимых от нас грузов. Это в основном предметы роскоши: тонкая льняная ткань, отбеленная, и черный жемчуг. Имея некоторый опыт в делах военных, пусть и не идущий ни в малейшее сравнение с твоим, а также согласно отзывам сведущих в снабжении армии людей, я всегда полагала, что воюющей стране нужны грубое сукно и лён, и острое железо. За исключением пищи и людей, но, поскольку в такой населенной и плодородной провинции, как консульская Африка, хлеба и рекрутов должно быть в избытке, я в первую очередь обратила внимание на положение с военными припасами. Разумеется, один дромон за один рейс не в состоянии перевезти достаточное количество одежды, и оружия, но регулярно ходящий гребной флот мог бы обеспечить твоих солдат не хуже, чем мануфактуры Константинополя. И значительно дешевле. Дромон в состоянии ходить от Карфагена до Кер-Мирддина за две недели, и на обратный путь затратит не более. Если исключить время на торговлю - а при заранее согласованном оптовом обмене товаром по заранее условленным ценам оно будет незначительным, один рейс будет длиться месяц, и принесет пятую часть мириады литр груза \около 200т\, а за навигацию, которая здесь продолжается с апреля по октябрь - одну целую и две пятых доли мириады литр груза. Это сотни тысяч мечей или наконечников копий. Это пять тысяч комплектов полного вооружения. Всего на одном корабле! Прошу дать мне заказ в эту навигацию, и тогда к следующей в устье реки Туи твои корабли будет ждать оговоренный груз. Оплату я готова принять шелком государственных мануфактур, который здесь ценится превыше золота, и который позволит мне ещё более расширить производство военных припасов для твоей непобедимой армии, но подойдут и простые товары, например, хлеб, а также золото и серебро.
С нетерпением жду твоего ответа - я хочу знать, сколько сукна и оружия тебе понадобится, и сколько ты сможешь оплатить. Мои работники - добрые христиане, и рвутся помочь правому делу, но и им свойственна забота о пище земной.
Пребывающая в восхищении великим героем Рима и всего христианского мира, Немайн."
Раньше, чем она завершила письмо, Сикамб разразился громким шипением.
- Ты не камбрийка! Ты армянка! Ты несчастная проклятая багрянородная! Откуда ты знаешь о шелковых эргастериях императора? И о том, что треть из них - в Карфагене? Им запрещено продавать ткань на сторону! Которая гораздо красивее - и ценнее - тех обческов, что я привез в этом году!
Немайн отняла ладони от ушей. Тряхнула головой.
- Не так громогласно, уважаемый. Тем более, что ты желал тайной беседы. Видишь мои уши? Во сколько раз больше твоих? Во столько же раз громче я слышу любые звуки. Поэтому - тише. Теперь о письме. Патрикию понравится?
- Человеку, стоящему у нынешнего царя костью в горле? О да! Вот увидишь, он соберет весь шёлк Африки, навалит на мои несчастные плечи, и отправит сюда! И совсем не из-за арабов. Из-за того, что без помощи Константинополя он не может увеличить свою армию. Благословенную армию, прикрывающую Карфаген! А помощи он не получит. Потому что её нет. Откуда, если империя не выиграла ни одного сражения за пятнадцать лет? Но если бы была, он тоже не получил бы поддержки. Ведь если он дойдет до Александрии - а он дойдет, если дать ему еще одно такое же войско, как то, что у него сейчас, долго ли усидит на престоле царь Констант?
- Значит, вместо флота, прибывшего за моей головой, мне стоит ожидать шелкового флота?
- Вполне. Вот только откуда ты возьмешь свой товар?
- Сделаю. Не сама, конечно. Но - найму людей, зимой им делать особо нечего. Даже если мечи да брони получатся золотыми - шёлк высших сортов у варваров до сих пор появлялся только контрабандой. Так что цену мы возьмём выше золотой. Ну что, успокоился за свою голову? Вернемся к торгу? Как ты относишься к тому, чтобы продать мне весь свой груз оптом?
Названная цена Михаилу не понравилась. С рейса он имел пятьдесят процентов прибыли. Немайн обжимала их до сорока двух. Восемь процентов - законная, хоть и презренная, доля посредника. Впрочем, базилиссе, доившей коз на острове и наливавшей пиво здесь, назвавшей отцом камбрийца-полуварвара, да ещё и трактирщика... Ниже содержателей гостиниц в ремесленном сословии Византии стоят разве мясники да булочники. Какого заработка ей стесняться? Разве торговли собой, да ростовщичества.
- Ты знаешь, что я единственный римлянин, который заплывает так далеко на север?
- Знаю и ценю. Иначе раздела бы, как завтра оберу остальных. Я ведь скупила весь лён. И всю шерсть.
- Не весь. Он бы подорожал.
- Весь. На рынке только мои приказчики. Которым оставлено немного товара, и велено не торговать оптом. Во-первых, свой народ дороговизной обижать нехорошо. Во-вторых, это поддержало низкую цену, пока я скупала товар у остальных.
- Это же противозаконно!
- Не здесь. Хочешь - вынесем на ярмарочный суд. И в любом случае, твой рейс не окупится - без моего беленого льна. А я предлагаю фиксированную цену. Я вообще никогда не торгуюсь. Не веришь - поспрашивай. Но эта цена - первого дня ярмарки, учти. Завтра услышишь цифры повыше. С учетом стоимости хранения. Но если ты продашь мне весь груз сейчас и по моей цене, через месяц ты будешь здесь с новым грузом. Который я куплю. И немедленно продам тебе следующий груз. До зимы обернешься еще два или три раза. И потом - с падением Египта цена на лён в империи должна расти, как колосья в июне. Я не права?
Купец только рукой махнул. Он был согласен на всё. Раз влез в политику, пошли другие барыши с убытками. На такие ставки Сикамб играть не стал бы. Будь его воля. Но тростинка в диадеме не оставила выбора. Стоит доставить письмо, и их головы пойдут в комплекте. Друг с другом и с головой заносчивого патрикия Григория, который может приходиться ей кузеном и дядей. А может и нет! И именно из этого следовало извлекать теперь прибыль, а не из самой торговли.
Прежде, чем девушка, похожая на базилиссу, вышла, Михаил сделал последний ход.
- Великолепная, а ты не заверишь письмо своей печатью?
- Нет, - отрезала сероглазая, - хватит и чернил.
Когда за ней упал полог, купец взглянул на шахматный столик. Положение белых - которыми он играл - было безнадёжно. Разговор завершился в двух ходах от мата. Кулак, уснащённый перстнями, грохнул по столику, фигуры подпрыгнули, брызнули в стороны. Всё-таки она - базилисса Августина-Ираклия! Настоящая багрянородная, что бы ни плела насчет рождения на Оловянных островах. Ну разве могут здешние варвары так играть в шахматы? И - настоящая армянка, как и её отец. А где пройдет армянин, там греку с евреем и делать нечего!
Вечер прошёл в суете. А ранним утром тяжело гружёный дромон, несмотря на утренний туман, тихо выскользнул по течению, управляясь одним рулём, и ушёл в сторону моря. На берегу сморкалась в подвешенный на поясе платок непризнанная сама собой императрица. Утренняя сырость сделала свое дело. В сопровождении трёх дюжин ополченцев своего клана доставившая груз. За грузчиков сошли гребцы, не впервой. А что устали - не беда, до моря донесёт течение, а там, если повезёт, задует попутный ветер. Если нет - то гребцам быть на веслах, и комиту Валентину придётся отвлечься от пасмурных мыслей и заняться обеспечением работы двигателя в двести человеческих сил.
Дромон Клирику понравился. Корабль был красив тем тонким обаянием на грани уродства, которое отличает любую предельную технику, а дромон и был венцом развития галер. Позже его заново изобретут венецианцы... но это будет уже не то. Последышам, сосуществующим с парусными линкорами и прячущимся по шхерам да лиманам, не затмить самоуверенности сильнейшего корабля мира. Который может опасаться только нескольких таких же. И пусть он всего в два раза длиннее норманнского шнаккара - какая разница? Он лучший!
Сразу после проводов валлийцам предстояла другая работа: громоздить тюки со льном и шерстью в подобие древнеегипетской пирамиды. Готовиться к утреннему открытию торгов. У подножия мягкой горы за её сооружением следили двое.
- А это не слишком? - сомневался Дэффид.
- Ты же сам меня учил: сидхи по мелочам не торгуют! Пусть все поймут это. Сразу.
- Я не про то. Я про торговлю с Африкой. Даже если экзарх не заплатит шёлком - оружие всегда пристроим. Но где мы возьмем столько ремесленников? Боюсь, наш клан один не справится.
- Наймем. Научим. Римской армии всегда было нужно количество, а не качество. Хороший зимний заработок, не находишь?
- Нахожу. И вообще - ты прекрасно справилась, для сидхи-транжиры. Но нанимать работников - не дело. Своих полно. Надо оповестить все кланы. Присмотреть холм для собрания... После Лугнасада, как урожай соберём, будет в самый раз. Привыкай, настоящие дела делаются именно так.
- Ясно, - Немайн попробовала влезть на вершину мягкой горы. Хотя бы для того, чтобы скрыться от целеустремлённо шагающего в её сторону сияющего сэра Кэррадока. Не получилось. Один из тюков выскочил из-под ног, сидха спиной вперед покатилась вниз. Рыцарь ринулся на помощь - но Немайн закончила полет на руках у Дэффида. Тот даже не крякнул, хотя сидха оказалась на изумление тяжёлой.
- Осторожнее, егоза, - сказал трактирщик, - я уже привык, что у меня два раза по три дочери. Хорошее число для сказок и песен. В самый раз по моему ремеслу. Давай ты устроишься ближе к подножию? И тебе удобней, и мне спокойнее. Сэр Кэррадок, добрый день. Ты что-то хотел сказать?
Сэр хотел, да не Дэффиду.
- Я ходил к епископу. Даже к двум - к Теодору, и к тому, который только что приплыл.
- Сглаз сняли?
- Сняли, - неуверенно согласился рыцарь, - Но тут целая история... И я хотел бы рассказать её полностью.
- Тогда вечером и под пиво? - предложила Немайн, - Сейчас мы с Дэффидом заняты. Торговля, добрый сэр.
Блеск Кэррадока потускнел, стал не металлический, матовый, но улыбаться до ушей рыцарь не прекратил. Так и откланялся: мечтательно-туманный. Как только удалился за пределы видимости, Дэффид опустил сидху на землю. Та подпрыгнула пару раз, чтобы пелерина легла идеально ровно, и вернулась к делу.
- О холме. У меня есть один на примете. Большой. Около устья Туи. Миль на восемь ниже Кер-Мирддина по течению. Со стороны реки такие желтоватые скалы, южнее хороший, пологий берег. Кругом лес. Вяз, бук, дуб... Я его под монастырь присмотрела... Ну, теперь под замок.
- Не годится.
- А чем он плох?
- Так это сидховский холм... К которому в Лугнасад подойти нельзя. Вопит на нём страшно так кто-то. Самые храбрые воины ужасаются и бросаются в бегство. А лошади вообще с ума сходят.
Немайн прищурилась. Не как обычно, от солнца, а совсем до щёлок.
- Сидховский, говоришь? Надо сходить, посмотреть ещё разок. Внимательнее. С хозяевами поговорить. Вдруг да согласятся продать. Может, выйдет дешевле, чем брать лен от короля.
Клирику такой вариант очень понравился. Погулять по холму, истребить "привидение", издающее звук. Наврать тысячу бочек чертей. И получить собственный кусок земли, за который не потребуют ни денег, ни службы! Сидх - штука вне королевской власти. Маленький, но независимый. Этакий Ватикан. Но - холм ждал. А купцы уже собирались. Пришлось снова карабкаться на тюки со льном.
На этот раз Немайн не торопилась, и устроилась вблизи от вершины. Как на троне. Подлокотниками, подставкой для ног, валиком для головы служили тюки со льном. И поддерживали их тюки со льном. Со всем льном королевства Дивед, попавшим на июльскую ярмарку! Да и из некоторых соседних королевств. Иноземные купцы вырыли себе яму. Привыкли скупать обычный для камбрийцев товар по низким внутренним ценам. Но если у императрицы франков всего две льняные простыни, сколько же в самом деле стоит сырье?
Они привыкли торговаться с продавцом. Но как торговаться с той, у которой весь товар? Теперь они стояли, слушали, и возмущались. Немайн сидела на пирамиде, голова горделиво откинута назад. Как будто и не интересно слушать, как Элейн выбивает из иноземцев золотую пыль.
- Я не торгуюсь, - сказала Элейн, - потому как хозяйка товара предлагает разумную цену. На ткани. Пряжу, лён-сырец и шерсть - не продаёт. Приезжайте весной - за тканями.
- Нет в Диведе столько ткачих!
- Это моя проблема, не так ли? И это товар леди Немайн.
- Ну и пусть сидит на своем товаре!
Толпа качнулась к византийскому ряду. Но греки за ночь оставили позицию, незаметно сдав её бравым ребятам клана Вилис-Кэдманов. Так цены на шёлк выросли ровно настолько же. И если, подождав месяц, можно было надеяться взять лён на ярмарках в других городах Камбрии, то шелк и специи ближе шестисот миль купить было негде. Негоциатор Сикамб не лгал, когда говорил, что он единственный византиец, заплывающий так далеко на север.
Сказалось и несовершенство парусных судов того времени. Плыть в Испанию - не меньше двух недель. При крайнем везении. А при невезении - и все пять. Приходилось сравнивать риск с новыми ценами.
Из двух зол выбрали третье - обратились в суд. Специальный, ярмарочный. Король в экономику, по традиции, не лез. Решались торговые споры - по неписаному обычаю, по церковному закону, да по волению судей. Заседавших непрерывно на возвышении вроде эшафота. Процедура оказалась простой: истцы покричали о своей обиде, и представитель короля в суде, сэр Эдгар, временный комендант, ставший постоянным, немедленно послал стражу за ответчиками. Пришлось Немайн слезть со своего трона, и - аккуратными семенящими шажочками, глядя под ноги - явиться пред очи высокого присутствия. Вместе с Дэффидом и Элейн.
Епископ Теодор, для разнообразия, выглядел именно епископом. В бело-золотых ризах и высокой митре он сошёл бы и за Папу Римкого. Собственно, он и был сам себе и Папа, и патриарх - и только Соборы были ему указка. Больше никому ирландские епископы не подчинялись. Итак, Теодор разоделся, как для рождественской службы, вид имел торжественный, важный, и слегка рассеянный. Причиной послужил переписанный Эйлет экземпляр валлийского Евангелия от Луки, преподнесённый ему поутру. В результате главный судья занялся скрупулезнейшим вывериванием текста, и мирские обязанности практически игнорировал, превратившись из представителя церкви в кивателя головой. Второй судья, сэр Эдгар, предвкушал пополнение гарнизона выздоровевшей сидхой, и рисовал в голове тактические схемы: применение силы Немайн с башни, со стен, из под прикрытия щитоносцев... Его можно было понять - не каждому поколению генералов доводится приветствовать новый род войск! Будучи человеком справедливым, мог судить и не в пользу сидхи. В случае явного и четко доказанного нарушения писаных законов. Которыми в городе служило старое римское наставление по крепостной службе. Толковая вещь, твердить которую после набега в ополчении заставляли каждого и каждую, включая больных и увечных. В наставлении много слов было посвящено снабжению, кое-что - делёжке добычи, и ничего - регулированию рынка.
Третье осталось свободным - ибо принадлежало голове гильдии ткачей, достопочтенной Элейн, оказавшейся ответчицей. На суд она явилась с младенцем, подвешенным через плечо. Сидха старательно смотрела в другую сторону.
- Прошу стороны изложить дело, - возласил епископ, оторвавшись от пухлой тетради. Пока он не нашёл в переводе огрехов. И это радовало. Конечно, именно Ирландия несла в этот век пламя веры окрестным народам, не Рим и не Константинополь. Но этот свёточ был запален лучиной из Уэльса. И уже поэтому валлийцы заслуживали права читать Библию и служить на родном языке...
Выборные от иноземных купцов немедленно обвинили сидху в скупке. Элейн пожала плечами. Для неё скупка означала гарантированный сбыт товара. Зато епископ Теодор обеспокоился, спросил, давно ли Немайн исповедовалась, и вообще - как саксонский угол соотносится с её проповедями против ростовщичества. Совершенно, по его скромному мнению, справедливыми. "Саксонским углом" успели окрестить корнер. Из-за английского термина, запущенного Немайн.
- Ростовщик торгует временем, которое создано Господом. Это грех. Я - торгую тканью, которая создана людьми. Привилегию гильдии не нарушаю, хлеб у ткачей не отбираю, наоборот, даю гарантию. Это не грех. Сырой же шерстью и сырым льном торговать не совсем хорошо. Не прямой грех, но сомнительно, ибо плоды тварей Господних и земли, а не человеческих рук. Лучше сделать из них ткани, и дать этим пищу и достаток людям той страны, земля которой родит это чудо.
- О тканях. Какую цену считает справедливой гильдия? - спросил сэр Эдгар.
- На прошлой ярмарке было на треть больше, но никто не жаловался, - заметил епископ, давайте посмотрим, что у нынешней цены внутри, и правда ли, что Немайн Шайло вздумала неправедно обогатиться. Во сколько оценили свой труд ткачи?
Спасибо Элейн - уж она-то знала, как ограничивают цены. Спасибо Дэффиду, который заставил всё пересчитать любимые валлийцами трижды три раза... Клирику оставалось набрать побольше воздуха - заживающий ушиб не забыл о себе напомнить - и начать разъяснять структуру цены.
- ... Таким образом, торговая надбавка составляет сто тридцать три тысячных всей цены, но одна пятнадцатая, или шестьдесят шесть тысячных идут в уплату гильдии за рализацию товара. В результате мой заработок составляет шестьдесят семь тысячных цены...
Средневековые обычаи крепко били по торговой надбавке. "Божескими" считались те, что не превышали восьми процентов. Исключая налог. А поскольку гильдейская привилегия ткачам была дарована римскими императорами, дополнительная плата за их услуги и получалась налогом. Имперским налогом, выданным в откуп. Обычное дело... Сидха замолчала. Ожидая поддержки - но епископ Теодор не успокоился.
- А пряжа?! - горестно возопил он, - Сие есть плод трудов человеческих, но ты не продаешь его заморским купцам ни по какой цене, ни по разумной, ни по безбожной!
- А она в большей степени продукт животных и растений, или человеческого труда?
- Сразу видно, что ты никогда не сиживала за веретеном, дочь моя.
- То есть я не права? - пряжу Клирик изначально отнес с "серой" зоне. Что ж, репутация ярмарочного суда Кер-Мирддина тоже неплохое достояние.
- Не совсем. В ней меньше труда, чем в ткани. Поэтому, если есть свободные руки, готовые кормиться ткачеством, продавать пряжу иноземцам и верно, грех. Но сейчас пряжи избыток, а потому - продай её этим людям по достойной цене. Не слишком высокой.
- Хорошо, преосвященный Теодор. По той, что купила, плюс плата за хранение.
Сэр Эдгар немедленно согласился, что плата за хранение обязательна. Уж он - то знал, какой геморрой охрана складов.
Этой победой - допустимым уровнем уступок - иноземцам пришлось удовлетвориться. Когда они, ободрёные успехом, попытались на тех же условиях отсудить сырые лён и шерсть, Немайн уперлась и обосновала высокую потребность в сырье византийским контрактом. Пришлось купцам развязывать мошну. Тем более, что стружку с них сняли тонкую. Торг был закончен, настало время подсластить сделки. Разумеется, в "Голове Грифона".
И, разумеется, центральной фигурой оказался сэр Кэррадок. Клирик ожидал помеси рыцарского романа с охотничьими байками - но ошибся. Рыцарь словно докладывал результаты разведки.
- Злые фэйри совсем распоясались, - вещал он, сквозь шапку пены разглядывая Немайн, - но благодаря твоей бумаге на моей стороне была сила светлых! Иначе не знаю, что бы со мной и было. По хуторам стоит плач и жалобы на воровство. Жестокие шутки фэйри шутили и прежде - но никогда не воровали такого количества вещей. Причём тащат буквально всё, что плохо лежит. Что лежит хорошо, перекладывают и тоже уносят. Слухи указывают на дубовую рощу, ту, в которой стоял камень друидов. Я ездил туда, и убедился, что слухи не врут. Видел красных курток: рыжие, посветлее нашей сидхи, ходят по двое или трое. На одну из пар напал - Бог отвёл их чары, и одного удалось поразить стрелой. Как он выл! Четыре стрелы я пустил мимо - вы знаете, как я стреляю! Впрочем, эти фэйри, и правда, ловкие и вёрткие, они смогли затеряться в чащобе. Из которой полетели стрелы. Било лучников пять или шесть, из-за деревьев - и я счёл за благо отступить. Одна из стрел застряла в луке седла, ещё одну поймал щитом. Вот они.
Кэррадок выложил на стол две стрелы. Поверх столкнулись лбы любопытствующих. Бронза!
- Силы зла не могут прикасаться к холодному железу, - задумчиво произнёс кто-то.
Выходило, что рыцарь не врёт. Повеяло мистикой, но Клирик припомнил ктулху фтхагн, случившийся в первую уэльскую ночь. Бронзовые наконечники... Кто-то переводит медь, только и всего! Интересно, зачем?
А приключения рыцаря обсуждали. Чётко, по деловому.
- Похоже на гвиллионов, только от гор далековато.
- Ноги у них человеческие были, не козьи?
- Вполне людские. Один, когда от меня драпал, подошву потерял.
- Может, хогмены озверели? Или это ребята Гвина? А, Немайн? Уж ты-то их знаешь!
Клирик изобразил раздумье.
- Золотое или серебряное шитьё на куртках было? Дружина Гвина - франты! Да и воровать не по их нраву. Вот запалить фермы - это да!
- Не подходят...
- И слава Богу. От этих-то ни железо, ни крест не спасут.
- Но чтобы хогмены - и ни с чего, без предупреждения?
- А что говорят патрули?
- Патрули с ними не связываются. Их дело: разбойники-люди. Разбойники-фэйри им не по зубам. Никто даже королю не жалуется - нет смысла!
- Значит - гвиллионы!
- Закончится ярмарка, займёмся! Если монахов не хватит, у нас теперь есть Немайн!
Вот так, и никак иначе. Пиво сидхи сразу стало горчить и перестало лезть внутрь. Пришлось отставить кружку. На войну не хотелось. Хотелось - жить. Остаток вечера Немайн мрачно пялилась в огонь. Клирик раз за разом напоминал себе - жизнь без приключений - это можно. Назваться озёрной, выйти замуж за крепкого фермера. Пасти овец, прясть да ткать, да мужу не перечить. Всем, кому такое не нравится, дорога в средние века одна. 'В огонь уходит полк друзья, в огонь уходит полк!' Ручное пламя в камине согласно трещало.
Кэррадок сидел, пока прочие посетители не разошлись.
- Спасибо, леди Немайн, - сказал на прощание, - что спасла меня.