Моя мнительность заразительна, как, впрочем, и я легко подвержен чужой. Навтыкаю болей в тело и почти уже готов к смерти: от рака, туберкулеза, СПИДа. Или невинный прыщик на губе приводит меня в отчаяние. Я определяю в длинной череде: стаканы, чашки, рюмки, девки, коих касались мои губы, и подрагиваю от ожидаемых последствий. Непререкаемый детерминистский ряд законченно выстраивается в грех, порок,- кару.
Наказание впереди, и я заранее обдумываю собственную смерть.
И еще: я ловко умею ловить в воздухе чужую боль и переживать ее как свою, - беда немногих.
Так-таки, сморщенный от невралгии, я наплел невнятицы о якобы резях, спазмах (неопределенно ткнул пальцем в район потрохов - здесь) полковому эскулапу и в тот же день был препровожден в госпиталь.
Первоначальный рай, как-то: бездумное лежание в чистой палате на чистых простынях, в чистом теле, с чистым Пушкиным в руках; осенне-свинцовое море за окном, пахнущее йодом и нутром арбуза вперемежку; дюны песчаные (условная реминисценция на пустыню); карманы больничных халатов, набитые кусками янтаря; прогулки по берегу моря во время шторма и после него так легко приоткрывающие истину; легкий флирт с обходительными медсестрами, чьи "белые одежды" едва прикрывали нижнюю часть туловища и иже с ним,- первоначальный рай сменился скукой, - вероятная участь задуманного людьми земного рая. Я устал.
Низенький, коренастый, обязательность кривых ног, с лепниной алкогольных похмелий на замшевом лице, подполковник медслужбы по кличке среди больных "Треска", полистал мою бумажно-медицинскую бухгалтерию, лупнул выцветшим, то ли голубым, то ли серым в недавнем прошлом глазом и запел ласково:
"Что? Надоело? Полежи еще недельку, а там посмотрим".
"Нет,- уверенно сказал я.- Я подохну здесь".
"Ну уж, так и подохнешь. Впрочем, дело хозяйское".
Подписав мне направление на выписку, он вздохнул глубоко и напутствовал:
"Будь здоров, капитан".
"Всегда готов,- ответил я бодро, с тем и разошлись.
Далее: полусонное топтание в электричке (низкое,732мм ртутного столба давление); старый немецкий вокзал, приспособленный на русский лад, и в ожидании поезда четыре часа с променадом - убить скуку-суку ради.
Далее: город в вечно серой кепке облаков; мелкий тихий дождь, из века в век буравящий Ютландский полуостров; темный грязный поток Переголя; разбойный клекот подвыпивших морячков в загаженных пивных забегаловках; изобилие военных, преимущественно морских, строгих и неприступных; бешеная влажность и развалины кафедрального собора с приткнутой сиротливо возле разгромленных стен могилкой немецкого философа - борца с метафизической слякотью, откровенного домоседа и мизогиниста.
Наконец-то купе: лукавая соседка- тараторка напротив и - монолог. Она есть правнучка последнего коменданта Петропавловской крепости, ее муж физик-ядерщик, она с отличием окончила финансовый институт, замечательно знает английский язык и хорошо устроилась в жизни. Потом доверительно, переходя на шепот, сообщила мне о неком журналисте, " друге семьи", который всю жизнь потратил на расследование злодеяний евреев в мире, написал об этом разоблачительную книгу и совсем недавно его труп, разъятый на части, нашли на кладбище. И что физики-ядерщики, в том числе и муж, разработали прибор, определяющий положительное или отрицательное биополе у человека. И вот, что интересно, опять переходя на полушепот и загадочный тон, сказала она. Если у представителей разных наций биополе притягивается или отталкивается, то у евреев, она сделала паузу, нет никакого биополя, они поглощают чужое. Ее сведения проверены, из компетентных источников.
"А вы разве сами не чувствуете?- спросила она, изобразив на лице крайнюю степень удивления. Потом она похвалила мое биополе, двусмысленно намекнув, что со мной она чувствует себя спокойно.
Фу, уморила, милочка.
Дерг, дерг, нервный дерг, дверь зашелестела по рельсам и утомительно стукнув о преграду, нырнула в приготовленный для нее альков. Два свежих раскормленных мальчика- прапорщика настороженно оценивали вероятный лимит моего служебного рвения. После ознакомительных с пространством процедур, неуклюжих манипуляций с чемоданами, оба исчезли, соблазнив меня покурить за компанию. В тамбуре дымило, я насчитал уже четверых при форме, все на одно лицо, как китайцы для непосвященного.
Из отрывков косноязычного разговора с матерщиной я понял, что намечается попойка по поводу окончания чего- то там. Финиш пирушек по поводу, молодых здоровых парней, которых два года держали на голодном пайке удовольствий, сцены были на моей памяти не из приятных: питие в свинство, выяснение взаимных казарменных обид, взаимное согласие, что взводный был все-таки "сука", наглое цепляние всех "бесхозных баб", попытки завалить "у койку" и "трахнуть" проводницу "ничего телка" и под занавес блевотина в тамбуре или туалете.
Чуя в себе неистребимый армейский зуд к инструктажу, я выступил вперед с банальными сентенциями: мол, пейте и знайте меру, блюдите честь мундира, уважайте слабый пол, и закончил опять-таки традиционным "смотрите, чтобы все было в порядке". После убедительных уверений "что вы, товарищ капитан, все будет отлично", два моих попутчика исчезли, предварительно захватив "тару", соседка по купе сникла в слове, а я задремал в сидячем положении, и снился мне подполковник Треска - бледный, белый, в белом халате и с "беленьким" под мышкой, а глаза его ( странно, из всех персонажей моих сновидений ни один не оставил содержание своих глаз) излучали белый свет.
2.
Примерно чрез час дверь в купе открылась уверенной рукой. Хмельные соратники осмелели, присели, и речь повели образную и бессвязную, по всей видимости, с целью поведать о своем существовании в мире и бытии. Из обихода исчезло слово "товарищ" и я остался голым капитаном и совсем возмутительно звучало фамильярное "кэп". Однако, может быть, от лени я проглотил волюнтаризм. Маски, натянутые мундиром на лица слезли и моему взору предстали: один повыше, крупный костяк, височные кости вздуты, теменные вдавлены, отчего голова напоминала грушу; ржавые усики, а глазки сальнотрудолюбивые, кои встречались мне досель у деятельных и оттого до тошноты скучных человечьих особей; другой - обкатанный, скользкий, зловредный тип с претензией на интеллигентность: "видите ли", "полагаю", "извините меня, но...", "кстати" и т. д..- лексические лакуны, заполняемые также матом по мере надобности. Правнучка коменданта поджалась в уголок и испуганно молчала во все время откровений "поддатых прапоров". Непроизвольно выяснилось: голова-груша, мой земляк, с историческим именем - Аларих и прозаической будничной фамилией - Старовойтов.
При отсутствии хворосту для пламени и отчасти воспринимая мое недовольство, парочка удалилась с принесением извинений.
3.
Проснулся я ночью от криков, доносившихся из прохода, в которых слышалась та истеричная и злобная нота, предвестник крупной драки.
Во гневе натянув китель, я открыл дверь купе и увидел пестро разодранную картину: мой земляк Аларих, голова - груша, в разорванной белой рубахе, буквой "Г" стоял в напряжении между двух своих сотрапезников с закрученными назад руками. Рядом суетился второй сопутчик по купе, выбрасывая в пространство оскорбления в адрес своего недавнего друга. Увидя меня, ругатель, захлебываясь от волнения, потащил меня за руку в соседнее купе. Там на нижней полке лежал раскрытый чемодан. Вещи извлекаемые из него: два морских кортика, золотая цепочка, французский одеколон - были, как я понял украдены Аларихом у своих товарищей.
"Вы понимаете товарищ капитан,- кричал разоблачитель,- вместе жили бок о бок в казарме, и он у нас воровал.
"Как не понимать,- задумался я. Грех был тяжким и наказуемым. Воришки в строгих мужских коллективах почти всегда излавливались, были жестоко биты и презираемы. Иные из них заканчивали жизнь самоубийством, однако были такие, что продолжали подворовывать до глубоких седин и высокого офицерского чина, но и последние, пойманные на месте преступления, чаще всего с позором выгонялись из армии.
Потратив минуту на обдумывание ситуации, я сказал: "Хорошо, только обойдитесь без крови и без шума. Наказанию подлежит".
Получив санкцию, обворованный кинулся в тамбур заканчивать спонтанный самосуд, а я остался в глубоком расстройстве, ибо нечто раскололось внутри на две части и, разрывая душу безумно спорило. Как то я забыл, что, кроме меня самого, во мне присутствует другой оценщик виденного и пережитого. Моя совесть затрепетала. "Убьют, еще, чего доброго, парня",- подумал я и открыл дверь в тамбур. Избиваемый исчез. Три вершителя правосудия нервно курили, встретив меня разноречивыми показаниями. По одной версии вор сам спрыгнул с поезда, по другой выпал, по третьей его - выкинули, по четвертой....
Я с досадой махнул рукой, прошел в купе, сел у окна и погрузился в душевные глубины, где осел толстым слоем горький осадок, как говорят военные,- неправильно принятого решения. Привычным путем, призвав в защитники разум-демагога, я принялся за мучительное занятие - ломать в себе щемящий голос совести. Моя мысль, не отличаясь сложностью и не имея под собой почвы, потыкалась тупым в нравственные законы и издохла совсем, осталась одна совесть. А вдруг он разбился насмерть или лежит с переломанным хребтом там, на рельсах? Мой земляк, Аларих, голова-груша.
Соседка, подняв голову, осведомилась о причинах шума за пределами купе и по отработанной ею методике вверглась в словоизвержение:
" Ужас, какой! Разве можно так пить? Мой муж, - я уже говорила вам - он физик-ядерщик, до встречи со мной очень много пил, но как женился - ни гу-гу под моим строгим контролем. Чуть что, я ему скандал с истерикой при длительном половом воздержании - очень здорово действует. Не будь нас, женщин, вы бы, мужики, давно - того свихнулись. У меня никак не укладывается в голове. Понимаю, рюмку, две для веселья - но литрами, ведрами до скотского состояния. Да вот венгры такого свинства, как у нас в России не имеют. Они знают толк в жизни и себя уважают. Один мой родственник, очень светлая голова, самым натуральным образом спился. Я понимаю, наследственность, родители- алкоголики, но нет же. Мать, отец - приличные люди, и сын окончил университет, аспирантуру, и вот, после тридцати, его понесло на рифы. Беспробудно, знаете, не просыхая, и допился до белой горячки, до чертей. Видела я его - больной, сломленный человек, алкоголик, и компанию себе нашел такую же..."
Фу, уморила. Взглядом на часы я наметил в повествовании абзац, пригашая очередную тему для одностороннего обсуждения, уже намеченную в глазах правнучки коменданта. Время вышло ( авиационный термин).
Пожелав ей добра, счастья с физиком-ядерщиком, счастливого пути, успехов в работе и крепкого здорового потомства, получив взамен кокетливую улыбку "и вам того же", я подхватил портфель и удалился.
Поезд стоял на станции три минуты. Сырое прохладное утро освежило мою непроспавшуюся голову. Перрон был чист, вокзал был пусть, и мрачный месяц в эскорте обнаженных звезд разглядывал меня сквозь дырку в плотной пелене слоисто-дождевых облаков. В ожидании автобуса я бесцельно наворачивал круги вокруг вокзала. На шпалах вдали, я увидел белое пятно, которое по мере приближения явило собой оскандалившегося прапорщика.
" Эй, - закричал я - иди сюда. Понурая фигурка остановилась, застыла на минуту и ловко юркнула и юрко шмыгнула между привокзальных сооружений, растворяясь в темноте, чтобы потом предстать передо мной в новом качестве, в ином сочетании кожи, плоти и запахов.
4.
И вот встретились. Он выступал в новой для него роли - завсклада вещевого склада летного обмундирования. Его облик был изменен должностью и ее значительностью; ржавые в прошлом усенки перекрасились в спело-пшеничный цвет, а деформированность головы-груши удачно маскировалась пучком волос по отрогам черепа; его сальнотрудолюбивые глазки приобрели тот оттенок наглости, объединяющий хамоватую торговку, мелкого класса чиновника и мельчайшего типа младших сержантских слоев блюстителя порядка, впервые вкусивших на зубок властишки над людьми.
В ужасе (кому доверили столь ответственное дело) я тотчас покинул склад и атаковал кабинет начальника вещевой службы части.
Выслушав меня внимательно, не моргнув глазом, этот ражий, аллигаторских кровей, с подпорченной сидением в кабинетах координацией движений детина, в майорском чине выдал прекрасную аттестацию своему подопечному, а звучало примерно так: Аларих Александрович Старовойтов, старший прапорщик денежно-вещевой части N1234, зарекомендовал себя со всех сторон отлично, любезен народу своей приветливостью, обходительностью, услужливостью, так что жалоб и нареканий в его адрес не поступало, и, стремглав затянув в плотоядный рот сигарету, пустив синеватый дымок, продолжал: " И вообще, он прекрасный семьянин, двое детей, спортсмен и самое важное не пьет в отличии от многих. И вам бы прежде, чем очернять человека, следовало осведомиться, проверить настоящее положение дел, а не так " с маху, с плюху", Аларих Александрович - уважаемый в нашем коллективе работник".
Подшпаренный, я вылетел в коридорную прохладу и еще долго плевался от избытка слюны и раздраженного состояния печени. Лукавые конторщики одной конторы, объединенные общей задачей хищения и расхищения, обдирания и обирания ближних и, следовательно, солидарных, испытывают потребность во взаимовыручке, взаимопомощи, взаимодействии, взаимодавстве, взаимности...- чего не скажешь.... Впрочем, какое мне дело до чужих мух. И я углубился в свою нелегкую армейскую жизнь.
5.
Прошло пять лет моей службы. К тому времени в стране поспели события, круто изменившие судьбы целому поколению.
Зачатая (кстати, отец - аноним, только догадываются), похотливая, легкомысленная публика-народ, чудесно, без кровопролития и сильных болей разрешившись очередным бременем, породила удава, в отместку полагаю, за все то же эфемерное стремление к земному раю (так жить нельзя).
Удав, будучи голодным, принялся за свое основное занятие - есть. Сожрав, что неудобно и бесхозно лежало, он открыл пасть для жертвоприношений, и авиационный полк, в котором я служил, был скушан в одночасье. Выплюнутые из рядов армии офицеры ( в том числе и я) подтерли собой задницу удава и расположились в приготовленные для них заранее ниши для малоимущих и чуть- чуть голодных.
Не зная как и, в сущности не умея куда-либо приткнуться, я кидался из стороны в сторону, предлагая на продажу свои руки и горб, ибо голова была настроена на другую волну и с трудом ориентировалась в этом на скорую руку сляпанном мире взаимных интересов. Работал дворником, сторожем, комплексным рабочим, выгружал вагоны с углем - и все надеялся, надеялся, надеялся... опасное и скользкое слово "надежда".
В небольшом, тысяч на двадцать, городишке Псковской области, попивая пиво в баре с универсальной вывеской "Сладостная мечта", а на местном наречии "чипок", - я нос к носу столкнулся с одним из своих бывших сослуживцев.
После обоюдных приветствий мы с грустью помянули дела былые, помянули погибших и погибающих товарищей и так, между прочим, болтали о том о сем. Он считал, что в царившем ныне хаосе нашел удобное место с приличной по его меркам зарплатой.
"Пошли к нам, - говорил он, смакуя пивную кружку. - В бригаде у нас, ты их знаешь, два майора, три капитана и два прапорщика - все "летуны", люди свои.
"А чем вы занимаетесь?- спросил его я.
"Знаешь, дел на три копейки. Физическая зарядка и всегда на свежем воздухе. Где насыпь ровняем, где шпалы, рельсы меняем, где колею промеряем, - зарифмовал он без всякого злого умысла.
"А генералов у вас в бригаде нет?"
" Вот чего нет, того нет. Кстати, ты зря смеешься, все сейчас зыбко, а железная дорога дело надежное".
Щегольнув импортной сигаретой, импортной зажигалкой, отхлебнув отечественного пива, он внемую указал пальцем в пространство за моей спиной, вынудив меня неудобно развернуться на 180 градусов. Там за окном прирулила возле исполкомовского крыльца белая новая "Тойота" - большая редкость для наших мест.
"Знаешь, чья сия вещь? - и в ответ на мои горизонтальные перемещения головы продолжал:
"Помнишь прапорщика на летном складе?
"Как же, как же Аларих Старовойтов - старый знакомый. Очень даже помню, хорошо помню".
"Так вот. Он теперь важное и значительное в городе лицо. На его совести два магазина, несколько торговых ларьков, керамзитовый завод и еще много, много неучтенного.С мэром за ручку и под ручку, друг семьи. Новатор. Долго скрытые, утаиваемые при старом режиме способности выплыли наружу. В кулуарах, говорят, спер и увез в лимитрофы* распиленный самолет, но официально чист, как слеза ребенка. Человек умеет делать деньги. Славная поросль с заведомой гнильцой. Мы, так сказать, подпорчены "совковостью" и определены к вымиранию".
"Стой! - перебил я не в меру разболтавшегося товарища.- Подожди секунду, я мигом, - и выскочил на проезжую часть дороги, чтобы воочию наблюдать удивительные метаморфозы, вычуры человеческого бытия над самим человечьим.
Мой земляк, голова-груша, Аларих Александрович Старовойтов, уважаемый складской деятель, а ныне почетный гражданин города, - человек недели, месяца, года, века царственно восходил в исполкомовские апартаменты. Он был вальяжен, барствен, при галстуке и белой, ослепительно белой, недавно приобретенной коже хорошо питающегося человека. Дефекты головы были убраны, прибраны и запакованы, дефекты души... а, впрочем, кто в наш глупый век наблюдают за ними; усы он сбрил за ненадобностью.
"Привет, Аларих! - крикнул я шкодливо. - Не узнал, старый воряга? (гибрид из двух слов: ворюга и бродяга).
О, здесь наметился огромный разрыв, контраст: взметнувшийся ввысь американский небоскреб и разваленная русская хижина- изба; я - маленькая козявка в обносках времен моего офицерского благополучия, и он - владелец, спаситель, новый сорт людей, способных вывести Россию из кризиса, опора и надежда страны.
"Ура!- продолжал кричать я, вспомнив свою первомайскую молодость. - Да здравствуют Аларихи, достойные продолжатели..." И тут мне не дали проявить восторг, мне заткнули глотку уголовного типа телохранители нувориша совместно с сотрудниками городской милиции.
Нет, я не сошел с ума, я был просто-напросто пьян....
На этом все. Пути наши с Аларихом разошлись и похоже навсегда. Ныне он проживает в столице за непроходимым забором охраны и неустанно, неутомимо богатеет.
Его дети учатся в дорогих, престижных учебных заведениях Европы. У него новейшая (третья по счету) красавица жена. Его лучезарным образом (крепкого, экономически грамотного промышленника-предпринимателя занимаются не только личный парикмахер, личный модельер и личный стилист, но и его собственные газеты, журналы и радиостанции.
И мне, сейчас, все чаще кажется, что тот давний случай в поезде, всего лишь мой нелепый сон; что, может быть, судьба на самом деле свела меня с великим человеком и встречами с ним я должен гордиться всю оставшуюся жизнь.
Я по правде говоря, устал, захирел, живя впроголодь на свою офицерскую пенсию по сумме равную стоимости шнурков на итальянских полуботинках Алариха.
Иной раз, видя Алариха в телевизионных программах я радостно и восторженно кричу: "Смотрите, смотрите Аларих. Мы вместе когда-то служили в армии".
Но иногда, в более светлые состояния моей души, моего ума, мне думается, что новая промышленно-финансовая династия Аларихов- это очередной российский подвох или чума, поразившая нашу бедную родину, и как всякая зловещая эпидемия, пока не найдено от нее прививок, унеся за собой огромное количество человеческих жизней - она в конце концов, пройдет.
И засияет еще на нашем небосклоне солнце, и будет еще на нашей улице праздник.