Кузнецов Евгений Владимирович : другие произведения.

Ученик фэйери

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любительское продолжение "Большого Драконьего приключения", написанное почти с разрешения основного автора исходной вещи. А вообще - история о попаданстве не на Землю и не с Земли (действие происходит в мире фильма "Сердце дракона"), и о том, что бывает, если в шутку начать учить человека, а напороться при этом на сильного природного мага. Для тех, кто читал исходный текст: история Рэйберта, сына Рэя и Соль, внука Бертана и Санди/Сэсс. Повесть является частью несколько большей задумки, на данный момент написана почти целиком
  ВСТУПЛЕНИЕ.
  
  Сначала речь пойдет о том, что мало кто знает.
  
  ...- Скажи, ты слышал о моих Серых Лебедях?
  Голос Творца был тих и почти задумчив. Он явно присутствовал сейчас не только в плане их беседы, и это было заметно до такой степени, что его собеседник поспешил хоть чем-то привлечь внимание хозяина Облачной Цитадели к тому, что происходит не где-то в прошлом или будущем, а здесь и сейчас.
  - Ты хотел назвать мне цену моей свободы, - напомнил Джарэт.
  - А я и называю, - оживился Люитэн. - У меня есть предположение, что один из них вскоре родится вне сферы моего влияния, а ты приведешь мне его, причем Лебедем, а не человеком. Хватит с меня Александров Клайгелей.
  - Но...
  - Он был недостаточно осторожен. Там, куда ему удалось ускользнуть, мне его не достать, однако, как известно, для тебя, как и для дракона, Границы Между Мирами не существует. Дракон слишком велик и легко привлечет к себе лишнее внимание, а ты... ты достаточно ловок и... мастер не оставлять следов...
  
  Молодая девушка или, скорее, рано столкнувшаяся со взрослой жизнью девочка-подросток, не без некоторого ужаса смотрела на ребенка, лежавшего перед ней в невзрачной крестьянской колыбели. Сын короля, которому никогда не суждено быть принцем. А для нее - так и вовсе плод унижения и боли, реальное воплощение позора, в котором никто в деревне ее, конечно, не обвинял, но...
  - Да хоть бы гоблины забрали тебя прямо сейчас, - в сердцах сорвалось с губ Верлены старинное пожелание. Не то, чтобы она действительно верила в эти слова или надеялась на то, что так и будет, однако сама мысль о том, что не сегодня-завтра она должна будет появиться во дворе с этим младенцем на руках, мгновенно сгоняла с ее и без того изможденного лица последнюю краску.
  Откуда ей было знать о том, что волшебство еще не до конца покинуло их мир. Особенно тогда, когда сам Джарэт в существовании этого самого волшебства, как ни странно, кровно заинтересован. Поэтому, хотела того Верлена или нет, свет в ее крошечной клетушке померк, свеча нервно погасла, словно внезапно задутая нездешним порывистым ветром, а, когда нашлись-таки в кромешной темноте трут и кресало, сына короля Айнэна в его колыбели уже не было.
  
  Матовый отсвет, рожденный свечением нескольких шаров в бесконечном зеркальном коридоре, неторопливо погас. Молодой человек, сидевший в удобном деревянном кресле перед хитроумным прибором, поднялся и, не сбивая установившихся настроек, молча вышел из комнаты в шум и грохот заполнявшего коридоры Замка штурма.
  С мечом в руках он был фактической душой этого боя. И что с того, что с какого-то момента ему приходилось отступать? Жизни, забираемые им с собою, исчислялись десятками, и Чайка по самую рукоятку была умыта кровью, но коридор, ставший для Рэя последним рубежом жизни, кончался тупиком и яркой, как солнце, вспышкой, яростно сверкнувшей в тот момент, когда спина Принца коснулась холодного камня.
  Воины, подобравшиеся ближе всего, долго терли руками опаленные вспышкой лица, но, кто знает, заметили ли они то, что темное пятно на полу и торцевой стене коридора до странности напоминает то, что видели год назад на месте гибели леди Соль...
  
  Люитэн не ошибался, говоря, о том, что Джарэт мастер по не оставлению следов. Кое-кто из охранявших Замок после штурма даже видел то, как Король Гоблинов пересек четко обустроенные порядки Светлого заслона, и даже отметил то, как он прошел через них обратно. Но вот того, что в складках своего плаща Владеющий Магией Времени укрывает от посторонних глаз спящего ребенка, как пить дать, не заметил никто. А тихий щелчок пальцами без труда заставил их забыть и это.
  Рэй был мертв и никакими судьбами Джарэт не мог бы отвертеться от задания, которое повесил на него Люитэн, однако... Кто помешает ему ответить Творцу шуткой, которая сторицей окупит в глазах хозяина Лабиринта то унижение, которому его подвергли в далекой Облачной Цитадели? Он впишет в матрешку своих планов новую бриллиантовую грань, и, кто знает, не окажется ли его "маленькая месть" тем камнем преткновения, о который этот энергетический самодур сломает-таки зубы.
  
  
  ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА.
  
  Этот летний день выдался довольно пасмурным. И хотя, даже в лучшие годы, судьба не так уж часто баловала эти края погожими деньками, небо над деревней, пустошью и лесом угрюмо затянули плотные облака, не сулившие, правда, немедленного дождя, но не пропускавшие сквозь сероватую пелену и солнца.
  
  Пользуясь относительной сухостью, а - главное - столь необходимой сейчас прохладой, многие возились на своих огородах. Женщины, пропалывавшие ровные полосы грядок, то и дело пытались выпрямить затекшие спины и вытирали лоб тыльной стороной кисти. Работа была не из легких и Рэйчел, жена старосты и невестка недавно умершего одноглазого Гью, только рада была в очередной раз перевести дух, когда взгляд ее, случайно обращенный не во двор или к дому, а на зеленую пустошь деревенского выгона, отметил близ самой опушки леса крошечную фигурку ребенка, в гордом одиночестве идущего в сторону невысокого плетня деревенской ограды.
  
  Прикрыв по привычке глаза испачканной в земле ладонью, молодая женщина некоторое время удивленно смотрела вдаль, а затем спешно стала окликать мужа и товарок, стремясь как можно скорее привлечь их внимание к тому, что происходило за околицей.
  
  Зрелище было настолько непривычным и неожиданным, что никто из присутствовавших не смог удержаться возле домов. Не то, чтобы заблудившимся грибникам никогда не приходилось вот так выбираться к их незамысловатому жилью, или не спешили сюда за помощью с проходившей за лесом дороги, если у какого-то воза случайно ломалась ось или жену неизвестного поезжанина внезапно угораздивало начать рожать до того, как повозка докатит до человеческого жилья. Нет, все это раз от раза случалось, но никто и никогда не станет посылать в лес или за помощью ребенка, которому явно не исполнилось еще и трех-пяти лет. Это могло случиться только, если где-то приключилась беда, в которой некому будет удержать младенца от самостоятельного ухода невесть куда. Когда сгорает дом и погибают родные, когда - хоть и давно уже ничего такого в государстве Нового короля не случалось - лихие люди опять же перебивали всю родню, а мальца, укрывшегося у обочины, и не замечали.
  
  Что бы там ни было, а жили еще в воспоминаниях стариков истории о временах правления Трэйна. Да и о том, что им предшествовало - тоже. И, хотя известий о войне не было слышно на сто верст окрест и дыма пожарищ тоже вроде бы нигде не было видно, почему-то именно войной внезапно дохнуло с пустоши на тех, кто торопился сейчас навстречу мальчишке. Дохнуло и исчезло в привычной будничной суете. Забылось, растворилось в воздухе, растерялось и, не имея в своем районе никакого материального воплощения, никогда более не всплывало на свет.
  
  Подойдя ближе, люди разобрали, что невесть откуда взявшийся ребенок и вовсе не старше полутора-двух лет. Невысокий, черноволосый, одетый - в масть себе - без единого светлого пятна. С головы до ног перепачканный лесной глиной и сильно растертой сажей двух-трехдневной давности, с несколькими глубокими царапинами на не слишком-то светлокожем (даже сейчас видно) лице. Одежда его, когда-то сшитая не из самой дешевой ткани, тоже носила следы не слишком торного пути. Порванная в нескольких местах, затасканная по дальним оврагам, она тоже ничего не говорила о том, откуда взялся ее малолетний хозяин. В такую любящие родители из зажиточной семьи и маленького горожанина могли обрядить, т.к. люди знатные наверняка пришили бы на тунику что-либо, говорившее о гордом имени рода.
  
  Почесав в затылках, кое-кто из особо романтичных натур в какой-то момент подумал даже об эльфах (а что - бывали ведь случаи в старину!), но вслух свои идеи высказывать не осмелился - побоялся, что засмеют. И засмеяли бы, ведь даже дракон, с которым когда-то так дружен был нынешний король, как все знали, в своем роду был последним, а Дивный Народ... Да про него даже при короле Мэйдоке уже три сотни лет как не слышал никто. Так что человеческое это дите и точка.
  
  И хотя идея о чужеродности мальца умерла, так и не будучи высказанной, мало кто из крестьян подошел к пришельцу больше, чем на пяток шагов. Остановились полукругом, обсуждали что-то между собой, но чтобы подойти или рукой тронуть - ни-ни!
  
  Одна Верлена, тоже оставившая жаркий огонь очага при первых же признаках начавшейся в деревне суматохи, внезапно побледнев, стояла перед мальчонкой, как вкопанная, и никоим разом не принимала участия в общих пересудах. Высокая, худощавая, прямая, как жердь, она нервно сжимала сильными, натруженными работой пальцами край грубого женского плата и не могла понять, мерещатся ей тени подспудных мыслей, или она и вправду готова поверить в то, что, забрав когда-то ее нежеланного, но родного сына, Лес вернул-таки ей приемного. Нет, даже если учесть, что, по словам ученых людей (да и по сюжетам большинства сказок) время за пределами человеческого бытия с его гоблинами, эльфами, феями и тому подобным народцем, идет иначе и прошедшие ЗДЕСЬ годы не в счет, этот ребенок не мог быть сыном Айнэна. Прежде всего потому, что ни капли на него не похож. Ни на него, ни на его родню, ни на родню самой Верлены тоже.
  
  Однако, очнувшись после родов от тяжких воспоминаний, но так и не выйдя замуж, во взрослой жизни Верлена очень хотела иметь ребенка. Пусть даже того, нежеланного, потерянного ею так странно. Не избежав, кстати, и законных пересудов по этому поводу. Ибо в гоблинов никто в деревне, разумеется, не поверил, и, ни словом не осудив девять месяцев назад попавшую в беду девчонку за королевского нагулыша, за детоубийство или подкидывание младенца чужим людям, покарал сурово.
  
  Невесткой в дом к себе ее никто не взял, да и сторонним людям, если возможность выпадала, глаза на произошедшее каждый старался открыть. Не со зла, конечно, а только добра желая как будущему мужу, так и возможным сыновьям-дочерям. Кто знает, что такой девке после новых родов примерещится. Может снова в голове помутится, да и денет она законного младенца туда же, куда подевала нежеланного.
  
  Со временем конфликт поистерся, отношения с соседями наладились, но время прошло и нового сватовства Верлене ждать уже не приходилось. Теперь ее почти жалели, да что толку. Не сложилась жизнь, не заладилась. А теперь вот - шанс почти негаданный. Коли родня в окрестностях не сыщется, парнишку, конечно, в дом любой возьмет, но в остальных семьях таких мальцов и родных по лавкам бегает - не больно-то сосчитаешь, а у нее он будет единственным. Уж как-нибудь проживут, не так она и бедствует на своем-то огороде, в своем дому, на ткачестве да травах лечебных.
  
  Решив так, Верлена первой покрыла те несколько шагов, что отделяли найденыша от остальных людей из деревни, опустилась рядом с ним на колени, приобняла чуть пониже плеч и тихо спросила, не таясь, конечно, но просто потому, что громче сейчас от волнения не могла:
  
  - Ты откуда?
  
  Мальчишка вскинул на нее удивительно точно окрашенные серые глаза и молча указал исцарапанной ручонкой в сторону леса, из которого пришел.
  
  - А зовут как?
  
  - Рэйбелт, - ответил он по-детски неразборчиво.
  
  - Роберт? - переспросила Верлена, но на слабые возражения внимания обращать не стала, приняв странность произношения имени за детскую картавость или еще что-то в том же духе.
  
  - Мать-то жива? Отец жив?
  
  Тот потемнел глазами и, снова умолкнув, замотал черноволосой головой, столь непривычной в здешних местах, где волос обычно бывал русым, а то и еще светлее.
  
  - Ко мне пойдешь? - Верлена едва выдохнула эти слова, с неимоверным напряжением ожидая ответа. Однако, на ее счастье, найденыш кивнул и это позволило ей взять его на руки и, в пол голоса с ним разговаривая, (в одиночестве) унести малыша с пустоши. К теплу не по летнему ярко горящего очага под пристальный пригляд резного домашнего дракона.
  
  УЧЕНИК ФЭЙЕРИ
  
  Затерянные на много лет не расчищаемой пустоши развалины Гойдхилла обильно поливало лучами яркое солнце. Стояла поздняя весна - почти лето, и верткие бронзовые ящерицы то и дело вылезали на старые бревна построек, чтобы хорошенько погреться после былых холодов. Их быстрые движения и бестолковая на первый взгляд суета с долгими замираниями в состоянии подлинного блаженства казались чем-то вроде ритуального танца. Еще бы! Ведь в глубине старинных развалин круглого деревянного замка усилиями брата Гилберта до сих пор бережно сохранялся средних размеров зал, являвшийся Святилищем Драконов. Древний культ вернулся в эти места, и ящерицы казались стражами старой святыни, как гласило предание, лишь века на полтора не успевшей застать легендарные времена короля Артура. Утверждали также, что замок выстроил кто-то из потомков его доблестных рыцарей, но... кто знает, как все оно было на самом деле.
  
  Внезапно одна из ящерок проворно вскарабкалась на темное сукно сумки, оставленной возле плохо поддающегося гниению огромного дубового бревна. Ощущение прикосновения теплой шерсти было незнакомым, и любопытная рептилия решила, во что бы то ни стало, осмотреть неведомую поверхность. Она замерла на мгновение, несколько раз потрогала воздух тонким раздвоенным язычком, схватила неосторожного жука, ползущего рядом, и осторожно двинулась туда, где крышка сумки образовывала уютную тень, а тонкое обоняние жительницы развалин уловило почему-то смешанный запах нескольких видов трав.
  
  Однако удовлетворить интерес великого исследователя ей не удалось. Внезапная тень накрыла теплую ткань сумки, земля завибрировала от мягкого прикосновения человеческих ног. К заинтересовавшему бронзовотелое существо предмету явно возвращался его хозяин, и ящерица в тревоге поспешила ретироваться обратно в траву. Кто их знает этих гигантов - раздавят, и имя позабудут спросить.
  
  ...Владельцем сумки оказался мальчишка-подросток. Последние полтора часа он провел в окрестностях развалин. Лазил среди полуобвалившихся бревен, наблюдал за хитроумными "танцами" ящериц и какое-то время пробыл в святилище, но дольше всего просидел возле старой могилы, на надгробной плите которой лишь недавно были вырезаны имена.
  
  Во времена Трэйна и Айнэна могила была заброшенной. За появление возле нее можно было поплатиться жизнью ведь земля здешняя скрывала останки тех, кто правил бы этой страной, если бы пришельцы с севера не уничтожили их всех до последнего. Выжила только Эйслин, будущая королева... Жена Трэйна и мать Айнэна. Но и ее могила теперь тоже находилась рядом с телами родных. Королева Кара и брат Гилберт ухаживали за захоронениями, но больше здесь почти никто не бывал. Лишь весной и в середине лета женщины из замка или окрестных деревень приносили букеты полевых цветов.
  
  ***
  
  Он не знал, что время от времени приводит его сюда. Поклонение могилам считалась делом женщин, мужчины имели дело лишь с захоронениями родных, а эти люди были для него чужими. А поклоняться им... Он не видел в этом ни малейшего смысла. Просто приходил и подолгу сидел возле надгробий, думая о чем-то, что не достигало сознания. Ветер шумел листвою над его головой, птицы переговаривались о чем-то в ветвях, а он просиживал здесь часами, иногда даже засыпал, положив голову на колени. Искал и не находил ответа на мысли, которых вроде как и не было. И молчал об этих приходах, ни разу не оказавшись никем замеченным.
  
  Сегодня он собирал травы. Ушел из дома еще до рассвета, пока лежит на полях благодатная роса. Бродил среди деревьев едва ли не до полудня, потом сидел здесь, пытаясь просушить на солнце изрядно промокшую кожаную обувь, и теперь собирался возвращаться домой вдоль извилистого лесного ручья, неторопливо журчащего в недалекой лощине. Дорога была знакомой, торопиться не приходилось, так что времени поистине было вдоволь - мать редко ждала его к обеду, если дело касалось не будничной крестьянской работы, а таких вот почти что праздных прогулок.
  
  Говорили, что когда-то он из этого самого леса и появился. Вышел, невесть откуда взявшись, на опушку, да и остался в доме одной из крестьянок, которую с тех пор в угоду окружающим именовал матушкой. Родных его, конечно, даже искали, да не просто так, а силами самого короля, но... Концов так и не наши, поиски со временем прекратили и о произошедшем почти перестали упоминать.
  
  Ну, живет себе мальчишка и пускай его. Бегает время от времени в замок - так ведь король его там, пускай и не сам, а привечает. Книжки всякие позволяет смотреть, с братом Гилбертом разговаривать, к оружию руку примерять. Кто его знает, как дальше окажется - человек своей судьбе не провидец, а уж чужая душа для него и вовсе потемки. Выбьется парень в рыцари или учиться куда поедет - ученым человеком станет... Тоже польза! Авось деревню свою не до конца забудет. Кара-то вон - даром, что королевой стала - своих никогда не чурается. Ни тех, с кем выросла вместе, ни тех, кто мужу ее королевский престол добыл. Каждого по имени помнит, каждому, если что, помочь старается... Глядишь - и этот будет таким же, хотя... это еще с какой стороны посмотреть.
  
  Странный у него характер. Вроде и не неслух, и от работы ни от какой не бегает, и с матушкой почтителен (не то, что некоторые), и старшим не грубит, хотя и не тихоня. Но иной раз взбрыкнет - только диву на него даешься! За "приблуду" там или за "подменыша", так и вовсе сверстнику голову разбить может.
  
  Да и бьет как-то странно. Без предупреждения. Не на возню, как у мальчишек принято за грудки хватать, а по настоящему - на взрослый манер. Так, чтобы второго удара уже не понадобилось: под-дых, по ребрам или в лицо. Даром, что по молодости лет силушки пока не хватает, а то и вовсе, не ровен час, до смерти кого зашибет. Да и глянет порой - тоже мало не покажется: душа в пятки и у взрослых уходит, да только не все в том признаются.
  
  В замке его считали понятливым. Науки (чтение, письмо) давались ему без труда, рассказами о былых временах он готов был заслушиваться с утра до вечера. Интересовался и чертежами. Теми, по которым при Айнэне нынешний замок строили, теми, что для восстановления Гойдхилла предназначались, или техники какой - от военных машин до устройства обычной мельницы.
  
  Близ замка как раз ветряк собирались построить, а так как в этих местах до сих пор только речными да конными баловались, то чертежи пришлось из других мест выписывать. Вот их-то он и смотрел. Не далее, как позавчера, едва только мать с огорода отпустила. Однако пояснений каких-либо от Гилберта (у которого хранились те чертежи) он не добился, а мастер, который должен был ту мельницу строить, куда-то уехал, поэтому новенькие пергаменты разбирать пришлось самому. Кое-что, конечно, так и осталось непонятным, но общие принципы он уяснил и пообещал себе обязательно найти возможность самому побывать на строительстве этого деревянного монстра. Своими глазами посмотреть, помочь в чем, если позволят, а там, глядишь, чему и подучиться.
  
  Учиться он любил, наверное, больше всего на свете. Новые знания впитывались в него, как в губку, и никогда больше не выветривались из памяти. И плевать ему было, касались ли они трав или болезней, истории или давешних чертежей. Вот только крестьянские заботы никак его не задевали. Работать по хозяйству он умел, и действительно никогда от обязанностей своих не отлынивал, но запоминать время сева или еще какой ерунды, укладывать в голове, что с чем сажать и что какое растение любит, было выше его сил, и память в этом направлении никак не желала работать.
  
  К счастью, на данный момент тягомотная возня в огороде как раз временно закончилась, пашня, заботливо выверенная на недалекой луговине, уже начинала зеленеть, и почти до окончания месяца забот по дому у него не было никаких. Ну, разве что там дров наколоть, воды или хвороста из реки-леса принести. Будет время и с мазями-отварами посидеть, и в лес сходить, и в замок или на мельницу-новостройку съездить. Жаль, весной охотиться нельзя, ну, да это и до осени потерпеть может - никуда никакое зверье до той поры не денется.
  
  ***
  
  Спугнув вышедшего на водопой оленя, мальчишка проворно спустился к знакомому ручью, прошел вдоль него примерно с четверть мили и на крошечной прогалине у поваленного на склон лощины бревна, сам остановился напиться, да и корешки кое-какие, из поутру собранных, водой промочить, чтоб до деревни, чего доброго, окончательно не засохли.
  
  Берег ручья густо зарос по-весеннему мягкой осокой, а у очередной звериной тропы, спускавшейся сюда из основного тисового леса, как будто специально лежала удобная коряга - как раз впору опуститься на колено, чтобы и до воды дотянуться, и одежду не замочить. Что он незамедлительно и сделал, не забыв вытащить из сумки и собранные корешки.
  Пил долго, т.к. солнце с самого утра действительно палило нещадно, да и ладоням приятно было ощущать долгожданную свежесть воды. Без жадности, но с тем ни с чем не сравнимым удовольствием, с которым пьет речную воду человек, который знает, что в данную минуту некому за ним наблюдать, однако жажду при этом утоляет вовсе не смертельную, а такую, какую порою даже приятно бывает перетерпеть. Закончив, обернулся к тропе, по которой собирался было подниматься из лещинника в верховой лес, и невольно замер едва ли не на середине движения, почти инстинктивно чуть не схватившись за висящий на поясе добротный охотничий нож.
  
  Дело в том, что на том самом бревне, мимо которого ему пришлось бы пройти, поднимаясь по склону, сидело существо, к роду человеческому относящееся примерно как речка к печке. То есть похожее, конечно, (в случае речки и печки - исключительно по звучанию), но...
  
  На вид - вроде юноша лет восемнадцати. Высокий, худощавый, светловолосый. Лицом... поприятней многих. С длинными прямыми прядями, по-простому откинутыми на спину и не скрепленными ничем - даже полоской кожи, чтоб в глаза не лезли. Одетый в светлую рубашку, замшевые штаны цвета старой оленьей кожи и такую же узкую безрукавку на шнуровке. Длинную или короткую - и не разберешь, когда никогда прежде такой не видел. Рядом - дорожная сумка на длинном ремне вышитая тонкими "нитями" более светлой кожи, из открытого "зева" которой едва виднеется кончик отделанной серебром флейты. Менестрель что ли?
  
  Но нет, будь он по специализации кем угодно, человеком он точно не был. Поза, поворот и наклон головы, идеально прямая спина, что-то неуловимое в движении светлых глаз. Все в нем говорило о том, что случилось, наконец, то, чего на памяти людской не происходило уже много-много лет. Житель лесов пожелал встречи с человеком, а вот зачем ему это понадобилось, узнать мальчишке еще предстояло. Тем более что он в жизни поверить бы не смог в то, что незнакомец подошел к нему так близко и шагов его абсолютно не было слышно в густом подлеске орешника. Хотя, если пришелец - действительно фейери, то это, конечно, многое объясняет.
  
  - Привет, - улыбнулся юноша, спокойно, хотя и чуть насмешливо, глядя на собеседника.
  
  - Только колдовать не вздумай, - ляпнул мальчишка первое, что пришло в голову.
  
  - А что - неужели испугаешься?
  
  - Нет, - буркнул тот, - но, думаю, что это вряд ли приведет меня в восторг.
  
  - Не любишь фокусов? - незамедлительно последовал новый вопрос.
  
  - Фокусов или колдовства? - ловко парировал тот, и незнакомец почему-то счел за благо ему поверить.
  
  С этого момента начало разговору можно было считать положенным, и мальчишка медленно отошел от ручья, идя, разумеется, в сторону пришельца. Первоначальная реакция его быстро сменилась любопытством.
  
  - Покажись, - коротко произнес он, тихо подозревая, что облик юноши не более чем простая обманка. Что-то в нем нет-нет да и не вязалось с обычным в этих местах представлением о Дивном Народе. Встретившийся с чужаком и сам пока не мог понять, что именно, но насчет обманки уверен был точно.
  
  - Представишься - покажусь, - ехидной усмешкой донеслось с недалекого уже бревна. - Тебя как зовут?
  
  - Роберт, - привычно ответил тот и, словно в ответ на его слова, внешность фейери как будто заволокло легким туманом, а всего через мгновение под свисающей, подобно зеленому навесу, веткой орешника появилась высокая стройная девушка, облик которой теперь уже действительно был обликом той, кем она являлась на самом деле.
  
  Не изменив толком сложения и цвета волос, она преобразилась в изящнейшее, и в то же время крайне естественное существо, очертания которого ничуть не скрывали тончайшие ткани зеленого с чуть более темной вышивкой платья. Легкая юбка его была разделена четырьмя разрезами заметно выше колен, и лишь от плеч до середины бедра тело прикрывало более плотное одеяние, сильно приталенное и отороченное по краю настоящей золотой тесьмой. На ногах девушки красовались мягкие остроносые мокасины (от разрывов в пути защищенные разве что магией), а длинные волосы были привычно убраны в высокий хвост, чуть прижатый близ основания двумя тонкими косичками, собиравшими свежевымытые пряди у висков. И что самое удивительное - несмотря на откровенную сказочность и необычность внешности (вплоть до знаменитых заостренных кончиков ушей) во внешности ее не было ничего хрупкого или чрезмерно утонченного. Это был облик не изнеженной инфантильности, а существа, вполне способного и оленя на бегу подстрелить, и у костра в дождливом лесу прекрасно выспаться. Вон и длинный лук с колчаном в руках и у бедра появились...
  
  - Ну что - доволен? Или еще что показать, чтобы ты разговаривать со мной начал?
  
  - Хватит, - признался мальчишка. - Лучше имя свое назови. А то неудобно как-то, особенно, если тебе разговор со мной нужен... Я, конечно, могу и "эй ты!" попробовать, но тебе не понравится.
  
  Фейери невольно усмехнулась:
  
  - Рискуешь грубить Древним? - и, не увидев реакции на угрозу, смягчилась. - Хорошо, если хочешь, зови меня Лисенком.
  
  ***
  
  - Подожди, мне надо подзарядиться, - внезапно остановившись на замшелой тропе, заявила Лисенок. - Здесь неподалеку есть источник. Пойдем?
  
  Роберт неопределенно пожал плечами. Ему, в общем-то, было все равно, куда идти, а с Лисенком, по крайней мере, было интересно. Не походила эта прогулка на обычные его походы в одиночку. Так почему бы и не сходить? Тоже ведь приключение.
  И вместе они повернули на небольшую полянку, заботливо укрытую от посторонних глаз небольшой дубравой. Трава на ней была удивительно сочной и покрывала все вокруг настолько плотным ковром, что казалась мягкой подушкой из светлого бархата, а чуть с краю от центра поляны рос еще один дуб. Не тысячелетний великан, конечно, но тоже удивительно раскидистый, как и любое дерево, растущее на относительном приволье. Сразу видно - место явно благодатное. Может вода сюда хорошо поступает, может еще что...
  
  За этим "еще чем-то", как выяснилось, и пришла сюда Лисенок. Побродив немного с полу прикрытыми глазами возле одинокого дуба, она мягко опустилась на траву, сняла с пояса какой-то амулет и бережно положила его рядом с собой, по-прежнему продолжая держать в руках тончайшую, но, видимо, чрезвычайно прочную цепочку. В какой-то момент амулет в ее руках тихонько засветился, свечение его постепенно перетекло на фейери, окружило ее чем-то вроде тончайшего ореола, и из неопределенно-светлого стало зеленовато-желтым, а затем, внезапно вспыхнув напоследок, пропало, как будто его никогда и не было.
  
  Роберт невольно смотрел на происходящее во все глаза.
  
  - Что это? - удивленно выдохнул он через пару минут.
  
  - Энергия, - буднично отозвалась Лисенок. - Основа жизни любого Волшебного существа.
  
  - Ты... это ешь?
  
  - Ну, - рассмеялась Лисенок, - можно сказать и так. В общем, если мне ее не хватает, я стараюсь как можно быстрее ее найти. Иначе будет плохо. Если найти не удастся, могу и умереть... Хотя, постой, ты что - что-то ВИДЕЛ?
  
  - Н-ну, да... Сначала бесцветное, потом... Зеленое с желтым. А что?
  
  - Вообще-то не должен бы. Лови!
  
  В сторону Роберта стремительно полетел импровизированный "снежок", на скорую руку слепленный его новой знакомой. Мальчишка машинально двинул рукой, не столько ловя брошенный энергетический мячик, сколько пытаясь заслонить ладонью лицо, и пестрый комок с куда большей скоростью умчался в сторону дуба, ударился о его морщинистую кору и исчез, очевидно, вернувшись обратно в источник.
  
  - Здорово! - глаза Лисенка светились едва ли не большим восторгом, чем глаза ее спутника. - Здесь есть еще источники. Найдешь?
  
  Роберт невольно огляделся по сторонам. Ничего нового глазами он не увидел, а затем вспомнил, что сама Лисенок зрением при этом не пользовалась. Скорее, пускала в ход что-то вроде внутреннего чутья. Попробовав ей подражать, он не столько почуял что-то, сколько его почувствовал. Тихие толчки в толще земли, чем-то сильно похожие на ток крови в жилах. Чем глубже, тем менее заметные, но в нескольких местах выступающие на поверхность, подобно человеческому пульсу или сонной артерии.
  
  Проследив одну такую жилу подобно волку, напавшему на свежий след, он неуверенно подошел к очередному "пульсу". Присел рядом с ним на корточки и осторожно коснулся пальцами, желая получше изучить эту штуку, прежде чем спрашивать у Лисенка, что теперь делать. Ведь у него никаких соответствующих амулетов не было. Однако, едва только пальцы Роберта коснулись источника и слегка надавили на бившееся в нем подобие жизни, кончики их как будто прорвали тонкую пленку у кромки воды и погрузились во что-то вроде крошечного лесного ключа. Невидимое, но хорошо осязаемое подобие воды переливалось под пальцами, подобно настоящей подземной влаге и спрашивать, что именно стоит с ней делать, Роберту уже не понадобилось. Просто держать руку в струях "воды" и с интересом чувствовать, как она не только холодит прикосновением кожу, но и сама собой проникает внутрь, постепенно заполняя собой едва ли не все его существо.
  
  Занятый внезапно захлестнувшими его ощущениями, он и не заметил, насколько внимательно наблюдала за ним Лисенок. Весьма своеобразно относясь к людям вообще, она никак не ожидала встретить Могущественного в месте, где по ее сведениям о чем-то подобном забыли давно и прочно. Не будь он человеком, она, пожалуй, изрядно помогла бы ему, может быть стала бы даже другом, но застарелая неприязнь к роду людскому и присущий ее народу изрядно сволочной характер, упорно толкали фейери на злую, в общем-то, шутку. Она покажет ему кое-что (все равно необходимо занять чем-то изрядный кусок времени), а затем оставит, и пускай этот краткоживущий выбирается из неприятностей как хочет. А ей? Ей пока что просто будет интересно...
  
  - Судя по тому, что я вижу, у тебя получилось, - как ни в чем не бывало, заметила она. - А так сможешь?
  
  И на ее ладони медленно набух небольшой двухцветный шар.
  
  На этот раз Роберту подражание ей далось непросто. Этот фокус явно требовал сознательного управления энергией и без хотя бы минимальных навыков в этом вопросе, добиться желаемого без труда у него не получилось. Однако когда искомый шар на его руке, наконец, появился, изумление мальчишки имело скорее неприятный оттенок. Его шар был черным. Черным, как ночь, и не гладким, а скорее лохматым - топорщил во все стороны что-то вроде длинных лучей-иголок. Не агрессивных, конечно, но... Лучащуюся тьму он до сих пор представить себе не пытался.
  
  - Ты, наверное, из Черных, - спокойно предположила Лисенок, когда он от неожиданности искренне поделился с ней своими соображениями.
  
  - Из каких?!
  
  - Из Черных. На моей родине все живые существа от рождения наделены каким-то цветом. Белые, красные, двух или трехцветные, как я, например. Каждый цвет напрямую соотноситься с чертами характера, хотя... Слушай, парень - не бери все это в голову! Станешь вникать в подробности, честное слово - мозги сломаешь.
  
  К этому времени они давно уже удобно расположились на траве напротив друг друга. Почувствовав, что от всех этих экспериментов он изрядно устал, Роберт привычно откинулся на спину и, заложив руки за голову, некоторое время просто смотрел на проплывавшие над ним облака. Он успел-таки заметить то, что Лисенок вроде как не увидела цвета его шара, и теперь выбрал время для того, чтобы осторожно это обдумать. Фейери же, элегантно привалившись к морщинистому стволу дуба, не менее осторожно размышляла совсем о другом.
  
  Теперь она куда более внимательно взглянула на своего неожиданного ученика, и в душе ее невольно зародились сомнения на тему того, стоит ли ей шутить с ним так, как она собиралась.
  
  Если она хоть что-нибудь правильно понимала в краткоживущих, на вид мальчишке было не более 12-13 лет. Для своего возраста он был не слишком высок. Худощав, жилист, явно ловок в движениях и относительно силен. Чертами лица не очень-то походил на крестьянина, а чуть смугловатой кожей - на местного жителя. Да еще эти волосы... Прямые, черные, как смоль, не слишком коротко подстриженные и с довольно сильно отпущенной челкой.
  
  Одет?.. Одет, как раз, по-здешнему. Прямая двухцветная рубаха из тонкой шерсти, короткий широкий плащ с "воротником", сколотый простейшей фибулой. Однако затаились где-то на периферии сознания мысли о том, что что-то здесь кажется смутно знакомым. Слышанным случайно и из третьих уст, и потому несущественным прежде, но сейчас почему-то явно набирающим пугающую остроту.
  
  - Подожди, - внезапно коснулся ее ушей его заинтересованный голос. - Ты сказала на твоей родине? А разве ты не из Полых холмов?
  
  - Нет, - возразила Лисенок. - Я из Волшебной страны, ее еще называют Страной Вечного Лета. А что?
  
  - А здесь что делаешь?
  
  - Не делаю, а делала, - поправила мальчишку собеседница, делая сознательное ударение на последний слог обоих слов. - Искала родных. Они жили здесь пару столетий назад, а теперь ваши Полые холмы закрыты, и я не знаю, куда они могли уйти. Придется возвращаться, только ждать для этого надо до самой осени.
  
  - То есть как?
  
  - В сентябре откроются Врата. А по-другому без дракона мне отсюда не уйти. Я же не гоблин...
  
  - Поясни.
  
  "Говорит, как приказывает, - мысленно выругалась Лисенок. - И почему, собственно, я ему все рассказываю? Нанималась что ли?" Однако побороть искушение (или власть мальчишки) собеседница так и не смогла.
  
  - Дело в том, - пояснила она, - что из всех волшебных существ (да и людей, между прочим, тоже) Граница Между Мирами, которая разделяет мою родину и несколько других земель, подобных той, где мы сейчас находимся, проницаема лишь для драконов, которым на нее, в общем-то, плевать как раз с высоты птичьего полета. Говорят, они ее почти не замечают. Вот и мотаются туда-сюда почем зря. Гоблины же давно проделали в ней что-то вроде каналов - червоточин в дереве, выеденных личинками под корой. Им, недомеркам, видите ли, претит сама мысль о том, что они не могут куда-то проникнуть. Выслушивают, вынюхивают, детей нередко воруют... Так вот для нас, фейери, такие червоточины существуют не всегда, а время от времени. Никто их не делал, но мы первыми их разведали и частично теперь пользуемся. По такому коридору я пришла сюда, по нему же собираюсь вернуться обратно. Только откроются Врата не раньше осени, так что времени у нас с тобой, можно сказать, навалом.
  
  ***
  
  Так они и разговаривали еще не менее полутора или двух часов. Лисенок рассказывала о Волшебной Стране и некоторых законах, которые ей управляют, но при попытке собеседника расспросить подробнее, пояснила, что ее сказка далека от основных политических разборок и о них она почти ничего не знает. Так, только самые общие вещи, которые все равно достигают твоих ушей, даже, если ты знать про них ничего не желаешь.
  
  Потом была долгая дорога до деревни, во время которой уже Роберт рассказывал о себе. О травничестве, о замке, о взаимоотношениях со сверстниками. О том, что у матушки он приемыш и понятия не имеет, откуда взялся на самом деле. "Гоблины, наверное, принесли," - привычно усмехнулся он старой деревенской шутке. Махнул на прощание рукой и, как ни в чем не бывало, зашагал туда, где под вечер уже вовсю курились дымогоны деревенских срубов, на всю округу разнося долгожданную весть о том, что тем, кто припозднился на выгоне, в лесу или в поле, пора отдавать земли вне околицы тем, кто правил этой землей задолго до того, как на ней появился первый человек.
  
  Лисенок в деревню идти отказалась. Сослалась на несовершенство своего иллюзорного облика и нелюбовь к краткоживущей братии. Да Роберт не очень-то и настаивал. Понимал, что у лесного костерка духу леса куда уютней, чем под соломенной кровлей. Просто договорился, что, если что, они найдут друг друга и вне сферы влияния людей. А как? Так на то Роберт и собирался учиться у фейери некоторым из ее фокусов, чтобы при случае на деле их применять. И облегчать ему задачу Лисенок отнюдь не собиралась...
  
  Дома его ждал сытный ужин, приведение в порядок котла и мисок и долгая возня с тем, что удалось собрать за день. Что-то отсортировать, что-то подсушить, что-то связать пучками и подвесить под комель соломенной крыши, а что-то так и вовсе сразу же сунуть в кипящий котелок, чтобы начать готовить отвары, которые уже завтра ему или Верлене предстояло отнести замковому аптекарю. Работа была привычной, Верлена весь вечер, тихонько напевая, стучала ткацким станком, и часть времени Роберт употребил просто на то, чтобы сидеть и смотреть на огонь. Низкая скамеечка у очага весьма этому способствовала. И дым лишний раз в глаза не лезет, и поставить ее можно везде, где нравится - лишь бы ходить не мешала.
  
  Насколько он себя помнил, тихо потрескивающий танец ярких языков пламени всегда завораживал его взгляд. Не так, конечно, чтобы оторваться было невозможно и не до картинок, какие, говорят, время от времени можно увидеть в отсветах огня, но... До надежно согревающего глубины души чувства покоя, которое он почему-то ценил не меньше, чем тягу к знаниям или дневные приключения.
  
  - Шел бы ты ложиться, сынок, - ласково склонилась к нему Верлена, уже погасившая освещавшие станок лучины и заметившая, наконец, что приемыш давно уже откровенно клюет носом.
  
  С трудом разлепив действительно всерьез слипающиеся веки, Роберт послушно стянул плащ и, бормоча что-то невразумительное, устало доплелся до угнездившейся в углу лежанки, крытой некрашеной льняной простыней и тяжелой овечьей шкурой, заменявшей ему одеяло. Сон сморил его мгновенно, но странные происшествия сегодняшнего дня еще не один час давали о себе знать сновидениями, каких он до сих пор никогда не видел.
  
  ***
  
  Лес вокруг выглядел волшебным.
  
  От изумрудного коврика травы до нефритового арабеска зеленого свода весь он полнился мягким солнечным светом. Не резким (какой бывает в поле в полуденную июньскую жару), а радостно-светлым, в меру скрашенным вкраплениями сочной листвы, выбившейся из общего ряда, и потому как будто искрящейся между землей и небом совершенно самостоятельно. Огромные стволы отливали медью и серебром и взвивались порою на такую высоту, что глазам больно было смотреть на то, как играл в кронах этих великанов вольный ветер окрестных равнин. Нежный подлесок мягко прошивали золотые солнечные нити. Лучи их, словно паутинки, свивали воедино его, танцующую на свободе листву, величественные древесные кроны и невообразимо высокое летнее небо. Почти невидимое отсюда, но все равно, нет-нет, да и угадывавшееся за живым пологом ветвей.
  
  Несколько изящных деревянных мостиков легкими иволгами взлетали над берегами двух-трех звонких ручьев, игриво извивавшихся меж небольшими холмиками, не менее десятка которых можно было свободно охватить взглядом, даже не поворачивая головы. Ручьи были мелкими и почти прозрачными на вид, но в тех крошечных омутках, что время от времени темнели более глубокой водой, поблескивала чешуей ходящая в них рыба. Форель, плотва или что-то еще более редкое и загадочное, а то и вовсе сказочное, что казалось более чем вероятным.
  
  В окружавшей эту идиллию на первый взгляд нетронутой лесной глуши, диковинное кружево обработанного дерева смотрелось несколько необычно. Однако ничего похожего на неестественность, не угадывалось ни в одном из чутко просчитанных изгибов. Невесть кем сотканная вязь дивных сооружений прочувствована была идеально, а вычурные перила мостов украшали гирлянды живых цветов и - время от времени - неброская резьба. Она же, но куда более сложная, сплошь покрывала и винтовые лесенки, время от времени поднимавшиеся вокруг деревьев-колонн к висячим переходам, тоже увитым цветами, и ведущим, очевидно, от одного скрытого в ветвях домика к другому.
  
  ...Там, где не было подлеска, пестрели цветы. Неброские, лесные, но настолько точно сочетавшиеся с общей картиной, что порою начинало казаться, что прекраснее их и быть не может. Понятное дело, никто их здесь не сажал, однако не искуснее ли сама природа любого королевского садовника. Они были здесь к месту, и именно это и придавало им законное очарование.
  
  Помимо цветов, деревьев и ярких солнечных лучей лес этот украшали удивительные фонарики. Поблескивая тут и там, они ничуть не походили на отсветы живого огня за цветными стеклами защит. Скорее они напоминали мерцание огромных светлячков, разноцветных и светящихся как будто бы под управлением искусного музыканта. Свечение их было неярким и скорее напоминало перемигивание звезд, играющих в свои игры на ночном небосводе. Они отчетливо принадлежали сказке, и с непривычки от этого вполне могла закружиться голова, но смотреть на их беззвучную симфонию хотелось не менее сильно, чем на появление над землей восходящего солнца или весенний танец журавлей.
  
  В отдалении, сплошь заросший плющом, диким виноградом и цветущей глицинией, красовался тонкобашенный дворец. Сооруженный из светлого серого камня, он не достигал порой и четверти высоты гигантских стволов, но, приглядевшись, нетрудно было заметить, что потрудились здесь и искусные руки, и добрый, понимающий толк в пропорциях глаз.
  
  И хотя плюща здесь было куда больше, чем камня, а в высоких окнах почти не отражался солнечный свет, воплощенная сказка этого леса, казалось, сама создавала неслышимую мелодию здешних ветров, в такт которой двигалось все: от шелеста листвы до мерцания фонариков-светлячков. Ибо дворец был душой этого места. Его точеные башни задавали тон, его почти физически ощутимое дыхание руководило пространством, его окна, казалось, бросали невидимые отблески на воды ручьев и мерцание фонарей, но все это не подавляло сказку, а скорее наоборот - поднимало ее на неслыханную высоту, оставляя в душе ощущение танца. Кружило голову не хуже вина, наполняло дух ощущением счастья и воплощало несбыточное небытие в невероятную реальность...
  
  ***
  
  Менее чем за месяц, прошедший со дня встречи с Лисенком, Роберт облазил окрестные леса с планомерностью волка, изучающего только что обретенную охотничью территорию. Он едва ли не в деталях изучил всю их скудную энергетическую сеть, основные "гнезда" источников и простейшую закономерность движения интересующих его потоков. Мозг работал так, как будто ему наконец-то дали пищу для размышлений, равную имеющемуся потенциалу и крестьянский приемыш, хотя и не без труда, но довольно бегло разгадывал предлагаемые ему головоломки.
  
  И хотя Лисенок осознавала, что действия мальчишки покуда куда менее остры, чем задаваемые им вопросы, раз за разом она подспудно угадывала под его манерой действовать отнюдь не самую безыскусную руку. Скрытая за простым мальчишеским интересом, им самим никогда пока еще не осознаваемая, доступная ему сила постепенно набирала искони привычные ей обороты, как набирает их превосходно спланированный и безупречно исполненный механизм, вся сложность раскрутки которого состоит в том, что с момента создания его просто ни разу не заставляли работать.
  
  Встречаясь лишь время от времени и почти никогда не назначая друг другу времени новой встречи, они держались так, как будто никто из них ничего другому не должен. Не наставница и ученик, а два свободных существа, проводящие в обществе друг друга имеющееся у них время. У фейери не было никаких оснований доводить себя до привязанности к человеку, а мальчишка, казалось, попросту не нуждался в дружбе. Ему с Лисенком было интересно. И ничуть не более того.
  
  Он спрашивал, но никогда ни о чем не просил. А она отвечала, но не исполняла просьб, лишь иногда идя на поводу у его воли, которую он время от времени удосуживался облачить в слова. В той самой своей манере, которую она отметила у него еще в первый раз. Может и не приказ, но уж отнюдь и не просьба...
  
  Уж сколько раз она зарекалась рано или поздно отбить ему пальцы за такие дела, но, сколько не тщилась, не могла уловить момент, когда это действительно будет к месту.
  И если с Лисенком Роберт занимался с редкостью необычайной, то самостоятельно набивал руку так, что потом не менее получаса валялся в пряной лесной траве или у прозрачной воды ручьев, не в силах ни головы поднять, ни рукой махнуть. Смотрел сквозь траву и деревья на наредкость улыбчивое в этом году небо, и, в кои-то веки, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
  
  Ему нравилась эта пьянящая душу усталость, в которой не было ничего от последствий монотонного крестьянского труда, но зато за тридевять земель разило недоступным для окружавших его людей Могуществом. Отдалявшим его от общества, но роднившим с миром. И если первое ощущение не вызывало у него ни малейшего проблеска тоски, то второе манило так, словно именно оно на самом деле и составляло всю основу его существования.
  
  От обитателей деревень и замка происходящее он, разумеется, скрывал, но делал это скорее не из страха перед сожжением за колдовство (в их местах этого все равно отродясь не случалось), а просто потому, что хотел иметь за душой что-то похожее на тайну. В деревне все было на виду, а здесь, в лесу, он ни от кого не зависел и ни на кого не должен был оглядываться. Он был СВОБОДЕН, и за одно это готов был отдать судьбе все, что имел. А так как имел он очень немного, а ценил из этого немногого еще меньше, то... Спор можно было даже не начинать.
  
  Ибо жизнь в список рассматриваемого не входила. Она просто была чем-то само собой разумеющимся и с понятием свободы стояла в столь сложно переплетенной паре, что разговор о разделении того и другого, Роберт считал просто бессмысленным. Он жил и желал быть свободным, и делать при этом то, что ему нравилось, то, что заставляло работать мозг, выматывало силы и позволяло ощутить чувство победы. А будет ли это победа над собой, над предложенной головоломкой или над переполнявшей мир вокруг него энергией - неважно.
  
  Попробовав поговорить на эту тему с Лисенком, он нарвался лишь на то, что в ответ на его доморощенную философию, фейери только презрительно фыркнула и вскинула вверх и без того острый подбородок.
  
  - Свобода, жизнь, победа и успех, - со знанием дела заметила она, - затертая до дыр формула жизни любого мужчины. И человек он, фейери или, духи его знают, кто еще - значения не имеет. Придумай что-нибудь поновее. Тогда и поговорим.
  
  Подобное пренебрежение к предложенной им логике и слабой попытке хоть как-то приоткрыть для кого другого свою душу довольно больно задели его самолюбие. Он замолчал и через некоторое время не без некоторого усилия покинул прогалину, в прохладной глубине которой они сидели, уйдя от этого места довольно далеко и решив, пока не остынет, позаниматься с очередной частью новой науки самостоятельно.
  
  ...Простенькие шары, легко проступающие в ладони, один за другим срывались в стремительный полет. Жизнь их была недолгой, но точка, в которой они врезались в старый морщинистый ствол, каждый раз была строго одной и той же. И легкость движений никак на этом не сказывалась.
  
  Каплю энергии скатить в опущенную ладонь на уровне бедра. Бросить шар. Отдохнуть, пока черный комок не исчезнет в древесной коре, и опять набрать полную горсть, сформировать шар и метнуть туда же, куда полтора мгновения назад улетел предыдущий. Четко, быстро, плавно, без малейших усилий, почти не думая и уж тем более не целясь. Как действует воин, рука которого давно привыкла к мечу, или лучник, который и доли мгновения не потратит на то, чтобы смотреть, откуда и какую ему надо вынуть стрелу. Почти монотонно, почти доводя до автоматизма, управляя энергией с помощью рук, а не воли и разума. Может случиться так, что думать в этот момент ему придется совсем о другом, так что тело пускай привыкает.
  
  Однако обида, нанесенная фейери, не забывалась. Мысли и в самом деле лезли в голову какие-то совсем другие. Даже фигура Лисенка в какой-то момент за спиной примерещилась, наполовину скрытая не слишком разросшимся ореховым кустом.
  
  - Сэйт! - тихо и почти зло выдохнул мальчишка и, развернувшись, непроизвольно скользнул рукой в сторону куста. Энергия с ладони рванулась наподобие бича, жалкие ветки коротко затрещали и, как подрубленные, осыпались вниз, оставляя на месте зеленеющей кроны только размочаленные зубчики обломанных пеньков.
  
  В полном недоумении Роберт уставился на то, что только мгновение назад было молодой лещиной, к осени вполне способной дать свой первый урожай. Да, если бы за этой никчемной преградой действительно кто-то стоял... Лежать бы ему сейчас на траве как минимум со сломанными ребрами или на худой конец - просто сбитым дыханием.
  
  Попробовав повторить, он поначалу потерпел неудачу. Не то что треска оставшихся пеньков - энергетического бича не удалось добиться. И лишь сочетание слова, правильного движения руки, эмоционального накала и осознанной мысли дало результат, отчасти способный его удовлетворить. Особой силы (как в первый раз) в получившемся не было, но все произошедшее толкнуло Роберта на то, чтобы от работы с чистой энергией (действовать с которой он отчасти уже наловчился) перейти к слову, жесту и символу - воображаемым рунам, которые он то и дело чертил в воздухе, изобретая написание прямо на ходу.
  
  Руны заинтересовали больше всего. Напрямую связанные с мыслью, они так легко ложились под движение руки, что завораживали Роберта не менее сильно, чем могли бы воздействовать на того, против кого он бы их применил. А слова, то и дело срывавшиеся при этом с его губ, скорее всего, были просто их прочтением. Ну не тянули они на самостоятельные заклинания! И потом, разве можно придумать заклинание, не имея ни малейшего представления о том, как их составлять? Лисенок никогда ими не пользовалась, и объяснить принцип действия не могла. Хотя он и спрашивал ее в одном из прежних разговоров.
  
  С написанием, однако, оказалось проще. Движений руки и пальцев (равно как и их сочетаний) было, конечно, не меньше, чем различных сочетаний звуков, но Роберт прекрасно почуял, что пока успех ему стоит искать именно в них. Заклинания ассоциировались с чем-то куда более продолжительным, и их он пока не трогал. Руны же... Они очаровали мальчишку не столько своими возможностями, сколько красотой линий и четкостью исполнения. Правда, большинство из того, что было придумано им в эти дни, оказалось лишь плодом фантазий и ничего существенного ему не дало. Однако, возясь со всем этим бредом, он невольно улавливал эстетику предполагаемых форм и закономерность их составления, а это открывало дорогу к куда более осознанным экспериментам, остановить в которых Роберта не в силах было ничто.
  
  Тем более что со временем он начал смутно подозревать, что причиной большей части его неудач было то, что руны-то он придумывал правильно, но направить их действие не мог просто потому, что не знал, что они могут делать. Может какая-то из них видения в магическом шаре вызывает. А как он что-нибудь в нем увидит, когда у него и шара-то никакого нет? Или стену может снести? Но замков на всю округу было не более полутора штук, и рядом с ними ученик Лисенка никогда ни с чем таким не экспериментировал. Да и не хотел он их рушить, а без мысленного желания сделать что-либо этакое, руны, оказывается, не особо-то работали.
  
  Вот и забавлялся он с ними вроде как почти в пустую. Самостоятельно, даже Лисенку ничего не показывая и ни о чем таком с ней не разговаривая. За последующие дни он вообще фейери нигде не видел, однако огорчался этому факту не более чем прошлогоднему снегу. У нее была своя жизнь, у него - своя, и никто из них ничего друг другу делать был не обязан. Ни хорошего, ни плохого. Будет у них время - сойдутся, а нет - так не расплачутся. Тем более что к деревне неотвратимо подступала макушка лета, а с ней и сенокос, в жаркие дни которого свободного времени Роберту предстояло лишиться.
  
  ***
  
  С невольным вздохом Верлена устало провела рукой по высокому лбу, по традиции едва укрытому простым полотняным платом. По-крестьянски коротким, но настолько необходимым в этой изнуряющей жаре, что поневоле спасибо скажешь тем, кто на вековом опыте - не иначе - додумался заставить женщин скрыть красоту волос. Хороша бы она была - красота эта, в трудовом поту, на луговых ветрах да на постоянных поворотах! От лица убирать - и то замаешься, а расчесать после - это сколько ж времени потратишь... Да и больно это - колтуны разбирать. Пусть уж под защитой будут, пока мысли о другой пользе убранных волос в голову не полезут. Уж ей ли не знать, насколько сильна запущенная в растрепанную гриву мужская пятерня, и как тяжело по-настоящему вырываться, если кожу разрывает такая боль, что от одной нее в голос кричать в пору.
  
  Ведь именно такой - девически простоволосой - ее и увидел тогда молодой король. Как раз на сенокосе. А под вечер прислал в деревню троих солдат из тех, что перечить в нечистом деле не станут.
  
  И не очень-то ее прокусишь - плотную кожаную рукавицу, предохраняющую руку воина от лишних мозолей. И родня в этом деле девчонке не заступница. Отца вон едва конями не затоптали, а мать... что она может против троих-то мужиков, да еще и убивать приученных не хуже, чем она - кур щипать по праздничному дню. Не уберегли они тогда свою кровиночку, а волосы Верлена едва тогда сгоряча не отрезала. Предали они ее. И красотой своей, и болью, с коей совладать не сумела.
  
  Только потом поняла - не убежать бы ей из замка, даже, если б из чужих рук вырвалась. И смирилась, не стала убивать эту пушистую волну цвета спелого каштана. Только заплела с тех пор косу, а, как поняла, что не одна теперь по свету ходит - скрыла, как подобает, чтобы не ходить по двору шлюхой: с животом и простоволосая - будто и в самом деле стыд потеряла.
  
  Как ни просила ее мать, не сняла она этого убора, ни до рождения ребенка (на чем та не больно-то настаивала), ни после. А уж как похоронила родителей - до девичества ли стало? Надо было хозяйство тянуть: и огород вести, и хлеб печь, и зерно веять. Не до волос уж: им, коли открыты, уход нужен. Девушкой все равно, на лицо глядя, никто ныне не назовет...
  
  Да и сын вон уже подрастает. Приемный, конечно, но и тому тринадцатый годок пошел. А сколько было бы сейчас утраченному - и вовсе считать не хотелось. Чего уж прошлое ворошить, да о старости думать. Ей теперь на него одного и смотреть. Радоваться, что опора в жизни есть, планы материнские строить... И не пускать в душу подспудные мысли о том, что взрастила она - лесная малиновка, похоже, не дрозда и не зяблика, а зимородка какого или и вовсе - не ровен час - сокола.
  
  При мысли о Роберте она не смогла не повернуться в сторону от почти затенявшей ее опушки. Туда, где предполуденный зной был сильнее всего, и где и следовало искать взглядом несносного приемыша. И надо же было ему - смуглокожему - полезть в самое пекло! Ничего ведь не боится, бесенок... Ни жары, ни холода, ни дождя. Любит, правда, сухость и тепло, у огня посидеть - только время дай; но ни в зной, ни в стужу дома его не удержишь. Если в голову ему встрянет мысль куда-нибудь собраться, обязательно уйдет. И от работы не бегает, ссылаясь на погоду. Вечно ищет, где потруднее, словно себя проверяет или кому что доказать пытается. Только с дождем и не ладит.
  
  А уж в нынешнее сухое лето - вовсе сладу никакого. Дела в доме переделает, и ищи ветра в поле. Ночевать - и то еле приходит... Может в сердце кто запал? Но нет, тоже не похоже. Да и рано ему еще...
  
  "Странный стал," - подумала Верлена, и от гордости за сына едва не переметнулась мыслью к почти привычному - только бы в деревне никто не заметил. Она же и не знает - что отвечать.
  
  Однако то, как справно уже сейчас он управлялся с косой, как ладно двигался там, куда его сверстников по слабосилию да из-за постоянного их нытья и близко не подпускали, снова и снова уверило женщину в том, что страхи, ее тревожащие, не более чем самая настоящая ерунда. Ну не похож он ни на кого из соседей, ну характер не без замковых замашек, ну норов таков, что давно уже поставил на место всю деревенскую малышню - так ведь не знают они по прежнему ничего о его родне, а в замке его привечают... А что при щуплости сложения силы у него куда поболе, чем у иного здешнего простачка - так откуда же ему с их-то хозяйства каким-никаким бутузом быть? Да и работать с малолетства пришлось - не чета многим, кто за отцов-матерей да за старших братьев привык прятаться. Вот сила да выносливость и появилась.
  
  Зато помощник - каких поискать.
  
  - Отдохнул бы, - окликнула она сына, когда тот, вовсю съедаемый луговой мошкой, остановился, наконец, чтобы перевести дух. Выпрямился и с наслаждением вдохнул в легкие свежий воздух, которого при работе ему далеко не всегда хватало.
  
  - Полдень уже, да и дядюшке Браэну сено обещали возить, - добавила она через минуту, и первой пошла под спасительную тень подлеска, за которой таилась пара прошлогодних бревен, возле которых еще с утра был оставлен их узелок с дневными пожитками.
  
  Роберту не оставалось ничего иного, как устало поплестись следом. Обтереться ветхим куском холста и, надев рубаху, молча устроиться на одном из бревен в ожидании хлеба, молока и сыра вперемешку со всякой огородной зеленью. Мошкара на него больше не садилась.
  
  Все же вышеперечисленное наоборот - планомерно появилось на чистом куске свежесотканного полотна, ловко разложилось по местам сноровистыми руками Верлены и постепенно было съедено. Достаточно неторопливо, чтобы получить от этого удовольствие, и достаточно аккуратно, чтобы не вызывать сомнений в том, что в их семье знают о том, откуда что берется и какой труд за этой трапезой стоит. А так как пива в доме Верлены отродясь не водилось, пили молоко, имея прекрасную возможность ограничивать себя лишь размерами принесенного кувшина.
  
  За едой почти не разговаривали, но перед тем, как пойти, наконец, отдыхать (а у него было на это некоторое время и вполне законное право), Роберт неторопливо отошел к опушечному редколесью, где на длинной веревке флегматично пасся невысокий соловый конек, на спине которого и предстояло возить вышеозначенное сено.
  
  Фостэр не принадлежал ни ему, ни Верлене. Просто барышник, живущий перепродажей скота, проходя мимо их деревни, столкнулся с неожиданным увечьем лошадки, разбившей роговую часть копыта об острый булыжник. Прослышав о травнице, живущей в этих местах и берущейся время от времени врачевать всякую домашнюю живность, этот человек договорился с Верленой о том, что женщина присмотрит за его приболевшим товаром до тех пор, пока через несколько месяцев он не окажется здесь, когда будет идти обратно. За лечение загноившегося копыта и содержание Фостэра в течение нескольких месяцев заплатить он собирался довольно хорошо и, несмотря на хлопоты, Верлена согласилась на заказ. Всю весну она возилась с припарками, компрессами и постоянными перевязками, закладывала в корм нужные травы, промывала рану теплой проточной водой, и к середине лета конек выглядел уже достаточно здоровым, для того, чтобы какой-то несложной работой его вполне можно было загрузить.
  
  Однако нрав у него был совсем не крестьянской коняги. В меру своевольный, он, отъевшись на свежей траве, брался как играть, так и кусаться, любил дружески ударить человека головой в грудь и артачился при любой попытке к чему-либо его принудить. Пришелец с далеких северных холмов, напрочь продуваемых холодным, почти никогда не прерывавшимся ветрами, он обладал крепкой костью прирожденного дикаря и без труда доставлял некоторые неудобства тому, кто не был с ним достаточно строг и осторожен. Пока во рту его не было удил, он даже Роберту ухитрялся устраивать веселую жизнь, но мальчишке это скорее нравилось, тем более что половина сложностей происходила из-за легкости его сложения, и всегда кончалась-таки в пользу человека.
  
  Коснувшись лбом маленькой звездочки под его взъерошенной светлой челкой, мальчишка привычно похлопал Фостэра по плечу, и устало опустился на траву возле какого-то дерева. Перед предстоящим ему через какое-то время непрестанным мотанием от покосов дядюшки Браэна до деревни следовало дать стоящий отдых ногам, и он ни в коем случае не собирался отказывать себе в этом удовольствии. Тем более, что сделанного им за сегодня на их собственном наделе, вполне хватало для того, чтобы суметь завершить намеченное на день всего часа за два-три до заката. Ведь Верлена, в отличие от него, никуда не уходит и, отдохнув, тоже вновь примется за работу. В конце концов, крестьянская жизнь опирается не столько на вечный отдых, сколько на постоянный расчет... И это стоит иметь в виду даже тому, кто, крестьянином быть никак не собираясь, на данный момент ведет именно такую жизнь.
  
  Здесь, под деревьями, летний зной почти совсем не ощущался. Листву ерошил легкий ветерок, а птицы, гнездо которых, очевидно, было спрятано в соседних кустах, озабоченно попискивали прямо над его головой. Их тревожил человек, расположившийся так близко к их дому (тем более, что это был мальчишка, вроде тех, что весьма охочи до разорения птичьих гнезд), но, т.к. ничего откровенно опасного он сейчас не предпринимал, то беспокойство пичуг отнюдь не стремилось перерастать в панику. Просто чириканье, неискушенным ухом принимаемое даже за пение.
  
  Однако ни яйца, ни птенцы Роберта не интересовали. Он и в детстве-то не слишком стремился к подобным забавам и, найдя что-то подобное, больше интересовался повадками его обитателей, чем видом крови и трепыхания беспомощных жертв. Мальчишки, конечно, смеялись, но лишь до того времени, пока не выяснилось, что с возрастом эта пустая трата времени сделала его куда лучшим охотником, чем те, какими выросли разорители гнезд. Ибо по одному свисту безобидных и бесполезных с виду пичуг он безошибочно узнавал о передвижениях куда более крупного зверя и на память помнил столько лесных закоулков, овражков и болот, что в нормальные годы не было ни дня, когда он возвращался в дом с пустыми руками. Но сейчас ни о какой охоте не могло быть и речи, а потому и привычные исследования его не заинтересовали. Ему просто хотелось спать, веки его сомкнулись, и усталость уступила место покою, непременно ведущему за собой самые необычные и красочные сны.
  
  ***
  
  Они неторопливо ехали вдоль края обширной луговины. Молодой мужчина и девушка, едва ли намного старше шестнадцати лет. Великолепный вороной жеребец так и красовался перед ни в чем не уступавшей ему подругой, но хозяин привычно держал его в узде и бедолаге оставалось лишь норовисто всхрапывать в ответ да прядать ушами в надежде на то, что какой-то неожиданный звук позволит ему испуганно отпрянуть в сторону, хоть на мгновение выйдя из-под власти седока, а потом... Однако никакого "потом" не случалось. Рыжая кобылка, как ни в чем не бывало, степенно вышагивала рядом и ни сбрасывать всадницу, ни убегать в луга не собиралась. Лишь косилась на разыгравшегося спутника и, коротко встряхивая гривой, как будто говорила ему о том, что из его затеи ничего не выйдет.
  
  Сбруя на обеих лошадях отличалась изяществом и простотой. Но кажущаяся эта простота ничуть не мешала яркому летнему солнцу едва заметно поблескивать на серебряных бляшках отделки, играя в пятнашки с трепетом ближайшей листвы и почти такими же бликами, то и дело вспыхивавшими в одежде и волосах всадников.
  
  Луговина простиралась перед ними, колосясь невысокой травой и где-то там - за горизонтом - очевидно, переходя в обширные холмистые пустоши, но лесная опушка, зеленевшая совсем неподалеку, не позволяла ей превратиться в степь. Что-то неуловимое невольно роднило ее с уже виденным когда-то Волшебным лесом, но через некоторое время стало ясно, что это место c окрестностями неведомого дворца связывает не пейзаж. Волшебством тянуло от всадников, таких непохожих, но друг с другом и со всем, что их окружало, составлявших, казалось, единое целое.
  
  Старший из них был черноволос, и выглядел скорее воином, чем магом. Его удивительные темно-зеленые глаза невольно приковывали взгляд, а движения были уверенными и не лишенными лихости человека, привыкшего к тому, что ни его силе, ни его молодости не прекословят. Он почти дурачился, радуясь дальней прогулке, и чернота шелка и кожи его в меру сдержанного одеяния лишь подчеркивала то, что со своей точки зрения он имеет право на все. На войну, на высокомерие, на любовь...
  
  О первых двух вещах говорило его лицо, о последней - взгляд. Ибо он без сомнения любил ту, что ехала с ним рядом, иначе никакие духи Земли и Неба не заставили бы его быть настолько ослепительно красивым, открытым и настолько свободным от Судьбы. А заодно и от проклятий, без сомнения, сыпавшихся на него не реже, чем по пять раз на дню.
  
  Девушка в изумрудно-зеленом платье сидела в седле боком, дерзко выпрямив спину и пустив по ветру огненно-рыжие кудри, едва собранные на затылке в некое подобие простейшей прически. Укротить эту неистовую волну не под силу было, казалось, даже богам, но несколько шпилек и одна-две цепочки делали с ней, что могли, а остальное... Остальное отдавалось в дань красоте загорелого тонкого чертами лица и неистовству "разбойничьих" серых глаз, без труда подошедших бы и беглой принцессе, но... Именно принцессой она, судя по всему, и не была.
  
  Одетая гораздо богаче своего спутника, она легко забавляла его разговором, милостиво кивала шуткам и нарочито-дурашливой похвальбе, на которую горазды развлекающие даму мужчины, и по собственному желанию следовала за ним туда, куда вела избранная им дорога.
  
  Постепенно волей мужчины лошади, с шага и рыси перешедшие на галоп, миновали сопутствующий дороге лесной мыс и, сорвавшись, наконец, в долгожданную скачку, свободно вылетели в поле. Изящество движений постепенно превратило их в Сказку, а неумолимая власть горизонта - в недостижимую мечту, всегда скрытую там, где никакой мечтатель ни за что на свете не в силах ее рассмотреть. И может лишь грезить ею, стремясь достичь, но лишь в воображении своем способный представить такой, какой надо.
  
  ***
  
  Такого пробуждения Роберт не испытывал даже после сна о Волшебном лесе. Та сказка, как ему показалось, принадлежала фейери. Увиденные же теперь были людьми. Людьми, жизнь которых настолько не походила на то, что происходило вокруг него самого, что в первый момент проснувшегося охватило отчаяние. Он едва успел накрепко стиснуть зубы, чтобы слезы, навернувшиеся было на глаза, не пересекли установленной ресницами границы век. Того, что едва не случилось, не стоило видеть никому, а если он позволит себе расклеиться, то произошедшее наверняка заметит хотя бы Верлена. И вопросов о том, что случилось, у нее будет!.. Никаким враньем не отмахаешься.
  
  Поэтому, решительно стерев непрошеных гостей ладонью, он нарочито спокойно подошел к пасшемуся неподалеку коню и, поймав того за привязь, первым делом предусмотрительно вложил в его рот ослабленные прежде удила. Норовистый жеребец, до того блаженно чесавший шею о ближайшую зеленую ветку, вскинулся было в возмущенном рывке, но, почуяв всадника уже на своей спине, фыркнул и покорно покинул лесное убежище, ходкой рысцой выкатившись на недоскошеный луг.
  
  - Я поехал! - окликнул Роберт уже вышедшую туда же матушку, и, ей в угоду сдержав Фостэра на не слишком быстром ходу до поворота на нужную тропинку, в лесу позволил ему сорваться-таки в легкий галоп.
  
  Пусть перед работой отбесится. Не ровен час, станет под вьюком играть: хлопот с ним не оберешься... Только и забот будет - сено за ним по лесу собирать да обратно на конскую спину взваливать. Так они и до ночи с обещанной помощью не управятся, а, значит, и на их лугу работа будет стоять дольше, чем они могут себе позволить. Если же погода переменится... Не за тем они с Верленой часами с окотом мучились, да ягнят выхаживали, чтобы осенью почти пол стада под нож пустить. Да и корове зимой сена нужно - целая прорва. Если падет - следующий год придется жить, если и не впроголодь, то уж никак не в достатке. Тем более, что, чем быстрее удастся с нынешним покосом управиться, тем быстрее будет возможность снова с чем-либо тренироваться. А то эти луга-огороды скоро окончательно поперек горла встанут.
  
  ...Зеленые ветки то и дело задевали одежду и лицо, пару раз попались на пути тонкие бревна упавших стволов, едва примятая за время сенокоса трава комьями летела из-под копыт. Не скачка, конечно, так - баловство одно, и все же... Ветер немного остудил его лицо, дурь кое-какую из головы повыдул и дал возможность по-настоящему осмотреться. И вот уже чем-то вроде сказки оказалось возможным признать жизнь Нового короля, и сын Верлены... Не похоже, чтобы сплетни деревенских почву под собой имели. Не такова его приемная мать, чтобы младенца со свету сжить. Хотя правда (такая, какую он таковой полагает, зная то, что знает на денный момент) как раз на вымысел куда больше походит. Но тогда и его собственную встречу с Лисенком тоже придется за вымысел признавать. И Драко... Даром, что он, говорят, исчез после своей кончины...
  
  Да, тут есть над чем в подходящий момент голову поломать. И дракон менее, чем четверть века назад тут живал, и про гоблинов Лисенок тоже кое-что говорила. И сама фейери... Не привиделась же она ему!
  
  ...Ага!.. Вместе с энергией, источниками и той сломанной лещиной, обломки которой до сих пор торчат из земли там, где им и положено... И снами, духи их забери, в ту же логическую корзину положенными.
  
  Тут или весь мир сошел с ума, или он один в районе сумасшествия приключается... А так как сам он себя сумасшедшим все-таки не чувствует, то придется ему работать с теми вещами, которые у него есть.
  
  И, прежде всего - с сеном дядюшки Браэна.
  
  ***
  
  Удобно утвердившись на широкой развилке крепкой дубовой ветки, Лисенок сладко потянулась после блаженного дневного сна и собралась уже тихонечко спрыгнуть вниз, когда внимание ее привлекло ощущение, никогда прежде ей не испытанное. Это походило на предчувствие близкой грозы или просто на мрачное напряжение, внезапно затаившееся где-то в глубине леса.
  
  Воздух для ее внутреннего зрения заметно потемнел, а то, к чему упрямое подсознание привязывало происходящее, медленно продвигалось по лесу как раз в направлении дуба, только что служившего ей удобным ложем. Говорили, что в свое время на такие "шуточки" был горазд таинственный Ардэннский лес. Однако эти места не были Ардэнном!!! И до Волшебной Страны отсюда было - отнюдь не рукой подать. А что еще из напастей такого рода могло на нее "упасть", Лисенок даже и предположить побоялась. Тем более, здесь: в мире, к Стране Вечного Лета отношение может быть и имеющем, но... почти наверняка - левым боком через правое крыло.
  
  Еще мгновение, и, с точки зрения Лисенка, у нее осталось два варианта: бежать с этого места, куда глаза глядят, или затаиться и посмотреть, может ли из такой авантюры выйти что-либо более путное, чем быстрая и неминуемая смерть. Побледнев, как полотно, она решила затаиться. Тем более, что даже птицы, щебета которых в это время дня обычно бывает довольно много, уже не рисковали расправлять проворные крылья. А ведь именно они - пернатые стражи леса - как известно, и служат всем прочим обитателям тенистых земель наиболее точным определителем степени грядущей опасности. И, судя по их поведению, неприятности, им угрожавшие, были хотя и велики, однако, вполне возможно, переживаемы. Пускай и не без сильных ощущений, но...
  
  Сменив положение и прижавшись к дубовой ветке как можно плотнее, фейери пристально всмотрелась в окружавший прогалину подлесок. Какое-то время в той стороне не шелохнулся ни один листок, только воздух темнел, как от приближения грозовой тучи. Однако в какой-то момент Лисенок уловила шорох знакомых шагов и вскоре увидела того, кто послужил причиной переполоха.
  
  Машинально отстранив с дороги мешавшие ему ветки рябины, к ее убежищу медленно вышел Роберт. Осунувшееся, землисто-серое лицо, полузакрытые глаза, не слишком послушные ноги... Она готова была принять мальчишку за ходячего мертвеца, если бы не чувствовала в тот момент его мощь, обернувшую приятеля, как плотное одеяло. Мешавшее дышать и грозившее задушить его в своих "дружеских" объятьях. А заодно явно неподконтрольное сейчас его разуму.
  
  Ввиду укрывавшего Лисенка дуба он ненадолго остановился, тяжело дыша и с натугой проталкивая в легкие непослушный, словно бы спекшийся воздух, затем сделал еще несколько шагов и тяжело упал на землю. Как будто в самый разгар горячки внезапно в который раз обессилел и потерял сознание.
  
  - Да-а, набрался ты, братец! - многозначительно покачала головой его наставница и в каких-то два движения соскользнула с укрывавшей ее ветки на плотный дерновый ковер.
  
  Энергетическую горячку она распознала сразу. Такое бывало, если кто-нибудь по неосторожности не совладает с тем, что ему удается набрать, и Сила, взятая из источника (или нередко чего похуже), брала верх над тем, кто оказался достаточно неопытен, чтобы не суметь подчинить ее своей воле или - на худой конец - избавиться от того, что оказалось лишним. С волшебными существами, не интересующимися магией напрямую, такого почти не случалось, но вот ученики Могущественных грешили этим, почем зря. И вот здесь-то между людьми и их волшебными соседями не было никакого различия. И ругаться про себя их наставникам тоже приходилось совершенно одинаково. Некоторые даже заставляли ученика самого выбираться из неприятностей. Считали, что траты на его спасение велики, а после очередного "урока" невнимательным ему быть уже не захочется.
  
  Однако в этом конкретном случае поступать так было равносильно самоубийству. Энергии, завязанной на себя Робертом, было столько, что при любом неверном его движении он наверняка уничтожил бы весь окружавший себя лес. А это было настолько не в интересах Лисенка, что, шепотом высказывая все, что она по его поводу думает, фейери осторожно склонилась над мальчишкой и принялась за муторную работу сиделки.
  
  Вообще-то она не видела его с того самого момента, когда их угораздило вроде как поссориться друг с другом. Пару раз она даже наблюдала за ним издалека, но непосредственным общением это все равно назвать было довольно сложно. Однако за какой срок он ухитрился наскрести на свой хребет СТОЛЬКО того, что в этот момент ему приходилось тащить, предсказать теперь было невозможно. Поэтому работать пришлось на основе того, что было наиболее очевидно. И молиться лишь о том, что нехватка информации не приведет к катастрофе, ничуть не меньшей, чем та, которая может произойти при ее невмешательстве.
  
  ...В ход пошел весь доступный ей арсенал. Вода из фляжки, сжигаемые на руке травы, энергия, ну и, конечно же, колдовство... А также голос. Прекрасный голос, не звучавший в этих краях уже несколько столетий. Голос Полых холмов. Тайны и Мудрости, веками хранимых от жадного слуха людей, по самой природе своей не способных понять то, что же на самом деле заключено в мотиве старых песен. Учеников торопливых, и потому тянувших в доступное им Знание то, чего в действиях общавшихся с ними фейери отродясь не бывало. Стремившихся обогатиться, но не понимавших, что настоящее богатство создаваемых мелодией чар - вовсе не там, где они его ищут.
  
  Роберта ей можно было не опасаться. Во-первых, он был без сознания и, следовательно, осмысленно слышать ее не мог, а, во-вторых, насколько она его понимала, музыка явно не была его сильной стороной и пытаться перенимать у нее эту науку он не будет. Как любой человек, он искал легких путей и без особой необходимости не стремился освоить то, что представлялось ему более сложным. Хотя и задавал время от времени вопросы, от которых у нее волосы дыбом вставали. То есть, чуть ли не по теории мироздания.
  
  Сама же Лисенок, со своей точки зрения не будучи магом ни в одном глазу, в этот момент использовала звучание слов примерно для того же, для чего факир использует свою флейту. Этот нехитрый прием просто помогал ей урезонивать тот бешенный наплыв энергии, который в противном случае перекинулся бы на нее, и скорее всего раздавил бы ее хрупкую феа, как лавина сминает неудачно выросшее дерево, виновное лишь в том, что оно попалось ей на пути. О том, как удерживает эту махину Роберт, она даже не думала. Тем более, что любое неосторожное движение, любая не вовремя всплывшая в сознании мысль, любой фальшивый звук, прорвавшийся из глубин ее дыханья, грозил бедой, масштабы которой ей сложно было даже вообразить. А выбирать между собственной сущностью и лесом как-то не хотелось.
  
  Постепенно она начала работать не столько с телом лежащего перед ней человека, жар которого действительно был достаточно велик, сколько со своим собственным сознанием. Какая-то часть его продолжала вести избранную череду мелодий. Какая-то, как к кудели, потянулась к темной массе витавшей вокруг энергии и осторожно потянула из нее "нить", низводя накопленное краткоживущим обратно в недра земли, из которых оно было извлечено. А какая-то - медленно скользнула к безвольно открытому сознанию мальчишки, чтобы осторожно вмешаться в то, что происходит с ним в данный момент, и вывести его собственную мысль туда, где сложившаяся ситуация будет ему подконтрольна.
  
  Действовать приходилось интуитивно, но пережитый ею "полет" неведомо куда грозил запомниться фейери на всю оставшуюся жизнь. Энергия клубилась вокруг, свивалась в медленно кружащиеся вихри, скручивалась спиралью, текла, словно невероятные небесные реки. Удушливость ее время от времени напоминала гарь костра или пожара и имела явственный привкус зеленого колоса, раздробленного безжалостными ударами конских копыт, и почти вбитого этими самыми копытами в развороченную ими же землю. Тень запахов раздражала дальнюю часть неба. Вовремя подавляемый кашель разрывал перегруженные легкие, но все это было ничто по сравнению с картинами, всплывавшими в ее сознании одна за другой уже после того, как она проникла туда, куда стремилась...
  
  Довольно скоро ей стало казаться, что и дым и запах вовсе не являются составными частями проходимой ею ауры.
  
  ***
  
  Ими тянуло откуда-то снизу, от огромных военных лагерей, черно-алыми пятнами раскиданных по берегу широкой равнинной реки. Занимался рассвет, и одинокий всадник замысловатыми вензелями полета поднимал в воздух могучего боевого дракона. Его внимательный взгляд пристально следил за тем, как приведенные им войска, медленно покидают гигантский бивак, более или менее централизованно вклиниваясь в форсируемую ими реку. Обида и гнев душили его, но легчайшие тени юношеского восторга при виде доступной ему военной мощи заставляли сознание очищаться, хоть в чем-то становясь сознанием воина, готовящегося к тщательно спланированной атаке.
  
  Он пришел мстить. Мстить противнику, с которым и без того стоял по разные стороны фронта, но который сам приоткрылся для наносимого удара. Оступился, подставился и теперь неминуемо должен был пасть, потому что помимо принципов на этот раз между ними стояла женщина. Отвергшая пришедшего к реке и полтора года назад избравшая в мужья другого.
  
  Скидка на молодость делалась всадником для нее, но не для того, кто в этот самый час медленно готовился подняться на стены своего последнего приюта. Расстояние делало невозможным встречу их глаз, однако пришелец чувствовал каждое его движение. Он пришел мстить и добьется свершения мести, чего бы это ни стоило ни движущемуся под ним пушечному мясу, ни городу, который от него вроде как собрались защищать.
  
  Проведя дракона по еще одному широкому кругу над свободным берегом реки, он по касательной направил его в сторону изящных городских построек и плавно опустил прямо перед вылезавшим из воды войском. Утренний ветер чуть беспорядочно трепал его густые черные волосы, а в глазах, устремленных на город, была смерть. Эти земли принадлежали ему, и, если противник считает, что владеет ими по праву, то это лишь потому, что сам пришедший еще слишком молод и до сих пор у них пока не возникало повода для серьезного спора. И хотя теперь они делят не землю, она тоже войдет в список того, чего осаждаемому предстояло лишиться.
  
  Над одной из площадок стены, составлявшей цокольный этаж замка, взметнулось родовое знамя защитника, и всадник без труда рассмотрел силуэт, неподвижно застывший там, куда навряд ли долетели бы стрелы. Выразительные губы дрогнули, рука медленно поднялась и войско за его спиной застыло в ожидании приказа. Каких только морд не было в этом войске! Однако, несмотря на шерсть и морщинистую кожу, звериные рыла и откровенно человеческие черты, в эту минуту всю их разнородную массу роднило одно: предводитель обещал им город, и они знали, что рано или поздно получат его, а потому жаждали обещанной им добычи, как звери жаждут законной кормежки. Тот, кто привел их сюда, никогда не отказывался от подобных обещаний. Так же было и с тем, кто был до него, и тем, кто правил ими ранее. На более долгую память рассчитывать не приходилось.
  
  Однако мысли нападавшего занимали вовсе не те, кто окружал его в эту минуту. И даже не тот, кто ждал на стенах.
  
  Не стесняя себя даже доспехом и облаченный лишь в плотную изящную куртку из черной кожи, он глубоко вздохнул и на выдохе стал плести заклинание, прямо перед ним растящее из энергии донельзя раскаленный шар. Он не желал принимать участие в этом бое. Это не поединок, не благородная схватка один на один, которой он удостоил бы противника, вызывавшего у него уважение. Это - месть человеку, по мнению нападавшего никакого уважения не достойному, и потому он не замарает рук в его крови. Вместо него крушить город будет ролштайн, а он удостоит происходящее не более, чем взглядом. Станет главным вершителем происходящего, но не непосредственным его участником. А, значит, в собственных глазах и в глазах своей свиты, ни в чем себя не уронит.
  
  Ведь с самого детства ему внушали одно - ты правишь лишь до тех пор, пока не оступился и не упал. Стоит дать слабину и перестать быть таким, каким ты нужен тем, кто тебя окружает, те, кто сейчас повинуется одному лишь мановению твоей руки, разорвут тебя на куски и памяти о тебе не факт что оставят... Не более, чем четыре года назад эта свора уже признала за ним право повелевать, но так будет не всегда. Мальчишкой он скрутил их всех до единого, потому, что они уже тогда привыкли ему повиноваться, но не раз и не два ловил на себе взгляды, ждущие его ошибки.
  
  Смотрящие так, как водится, не проживали и дня, но... Не все же зачатки такого поведения стоит топить в крови. На то, говорят, и щука в озере, чтобы карась не дремал. Тогда же, когда и первую аксиому, ему внушили другую: не раскидывайся хорошими мозгами - они не так часто встречаются. Играй с ними в кошки-мышки, дергай смерть за усы, но не ослабляй своих позиций. Разделывайся с тем, кто глуп, и используй тех, кто умен. Иначе правление твое кончится быстро и не запомнится никому. Даже, если, едва перешагнув совершеннолетие, ты уже разделаешься с тем, кто является противоположным героем твоей сказки.
  
  Кстати, о противоположном герое... Ролштайн, наконец, достиг максимальных размеров, при которых нападавший еще мог им управлять, не опасаясь того, что сил не хватит на что-то еще, и, видя это, он медленно двинул его вперед, безмолвным жестом посылая следом еще и войска. Шар пышал жаром так, что к нему невозможно было подойти и тот, чьей гибелью он должен был стать, вынужден был так же молча, как и его враг, смотреть на то, как доверившийся его Могуществу город дом за домом и парк за парком превращается в бесформенные руины. И не стоило предавать никакого значения тому, что след, оставляемый чудовищным оружием был неширок. То, что щадилось ролштайном, убивалось теми, кто шел за ним следом, словно муравьи-солдаты из южных земель, расползаясь по чистым, ухоженным улицам, движимые жаждой разрушения, наживы и крови.
  
  В последней попытке защитить хотя бы то, что осталось и дать своим войскам перейти в наступление, человек, оборонявший разрушаемый город, противопоставил нападавшим энергетическую стену, ненадолго задержавшую их, но драконий всадник слегка подался вперед и, беззвучно прошептав что-то еще, едва заметно двинул пальцами в сторону давно ожидаемой преграды. Шар, управляемый его волей, задрожал, качнулся в сторону сияющей защиты и медленно миновал ее, словно то был всего лишь плотный мыльный пузырь. Подобно пузырю же и разлетевшийся при малейшем нажиме.
  
  Этот момент стал началом конца. Всего через несколько минут ролштайн и его жертва встретились, огромный пласт замковой стены, не выдержав столкновения, медленно поплыл вниз и дракон управлявшего шаром, снова взмыл в небесную высь. На этот раз освещаемую уже не чарующим сумраком рассвета, а яркими лучами солнца, безучастно стремившегося к недалекой уже точке зенита.
  
  С его точки зрения то, что было ему необходимо, свершилось. Теперь тролли, гоблины, фейери, адские псы и другие раздерут умирающий город так, словно он является не более, чем оленьей тушей, а он дождется окончания их пира, и, если повезет, сорвет куш куда более ценный, чем тот, до которого в состоянии дотянуться все остальные. Там внизу, по уже брошенному им слову скоро разберут завалы, и, если ему повезет еще больше, то та, что отвергла его, предпочтя другого, еще сегодня коснется своей рукою его руки, а если нет... Что ж, он не может позволить себе, как обезумевший юнец, бегать средь дымящихся развалин. Ее ему отныне придется забыть, т.к. смерть - достойная преграда его желаниям, прежде выполнявшимся почти всегда.
  
  ...Когда все закончилось и стихли крики последних защитников белого замка, он действительно опустил дракона на щедро присыпанный щебнем широкий пандус, покинул седло и, как всегда один, вошел внутрь образовавшегося пролома.
  
  О том, что леди нет в живых, он уже знал. Теперь его интересовала добыча. Знания, накопленные замком за добрые десятки лет, и которыми он наверняка сможет пользоваться отныне, как тем, что было взято им по праву Силы.
  
  Сугубо по-хозяйски он шел по развороченным коридорам чужого дома и постепенно таял в сознании той, что через много лет оказалась невольной свидетельницей этого штурма.
  
  ***
  
  Картинки, рожденные горячкой Роберта, постепенно отпустили ее. Энергия, едва не погубившая все вокруг, благополучно сошла на нет, и на одинокой лесной прогалине близ роскошного, вовсю зеленевшего дуба, фейери Лисенок, наконец-то, пришла в себя.
  
  На лбу и висках ее проступили крупные капельки пота. Волосы и спина взмокли от напряжения, тело бил жестокий озноб. Да, работа, взятая ею на себя, была выполнена благополучно, но воспоминания... Уж больно напоминали они кое-что из преданий ее собственного народа, да и о том, откуда могло взяться увиденное, она тоже начинала смутно догадываться. Понять случившееся до конца не сумела, но не узнать одну из самых нашумевших историй Волшебной Страны не смогла настолько же, насколько при всем своем желании не смогла бы перепутать мелькнувшую в листве белку с вскарабкавшимся туда же бурым медведем.
  
  Мозаика того, с кем она вполне возможно имеет дело, теперь сложилась уже почти совсем, и Лисенок не знала, хочет ли она отыскивать ее недостающие куски. Тем более, что расстояние, разделявшее их сказки в Стране Вечного Лета было настолько велико, что со своей точки зрения фейери могла позволить себе отнестись к узнанному достаточно прохладно. И едва не задрала нос при мысли о том, с каким же объемом энергии ей на самом деле довелось управляться. Притом, достаточно благополучно, надо сказать.
  
  О том, что сделала она это действительно благополучно, в открытую говорил тот факт, что вокруг них с Робертом все было так, как будто в лесу вообще ничего не случилось. Дыхание мальчишки стало куда ровнее, он перестал метаться, жар спал и в лице его, наконец, снова появились краски. Казалось, что он просто спит посреди приютившей их прогалины, но, едва Лисенок отделалась от пережитого шока, ресницы его дрогнули, и мальчишка медленно открыл глаза.
  
  - Что это было? - неуверенно спросил он, приподнимаясь на локте и без труда догадываясь, что обо всем, здесь произошедшим, его наставница знает куда больше него.
  
  - Твоя дурь, - зло отозвалась фейери. - Еще б немного - ты бы половину леса загубил, да и меня в придачу. Знаток местных энергий!.. Да таких, как ты, к источникам без присмотра подпускать нельзя и на милю! Ты что, духи Земли и Неба тебя побери - проголодался?
  
  - Нет, - замотав головой скорее от тошноты, чем в качестве сопротивления, отозвался Роберт. - Просто я давно не работал. В какой-то момент не уследил, и оно меня потащило. Честное слово, я и здесь-то не знаю как оказался.
  
  - А если б ты в деревню зашел, идиот?! Или задел кого этаким-то Могуществом?.. С королем Боуином бы сейчас объяснялся?.. И что бы, интересно мне знать, ты рассказал ему на тему того, почему ты колдун?
  
  - Да он сам с драконом общался!
  
  - Ага, - кивнула Лисенок. - И на основе этого ты решил, что тебе все позволено?.. Умен - ничего не скажешь! То-то ты ничуть не опасаешься, что тебя сожгут. Да вот только раскрыть себя ты мог, как нечего делать. И кто после этого стал бы с тобой разговаривать? Мало тебе сплетен о приемной матушке? О себе их хочешь услышать? Гоблинским выкормышем стать?
  
  Это было уже слишком. Последнего говорить не следовало. Взбешенный ее нападками, Роберт решительно вскочил и привычно толкнул в ладонь энергию для удара, но... Рука его оказалась пустой, в глазах от резкого напряжения потемнело, и мальчишка снова медленно осел на траву, ошеломленный тем, что у него ничего не получилось.
  
  - Так объясни, что все-таки это было?
  
  Голос его прозвучал довольно тихо, и Лисенок про себя даже усмехнулась - в первый раз за все время их общения Роберт у нее что-то попросил. Вон он, оказывается, какой смирный бывает. Если энергии хватает только на то, чтобы дышать и глазами лупать.
  
  Однако сжалиться над ним она даже рискнула. Нельзя было такое поведение не поощрять, тем более, что объяснить произошедшее ему все равно было надо. Во избежание повторений, например.
  
  - Ты действительно не рассчитал норму, - спокойно ответила она. - А когда энергии много, она пока еще может быть тебе не по зубам, понимаешь. Сознание при этом отключается довольно быстро, и Могущественный не может контролировать ни себя, ни свои действия, ни то, чего на себя понабрал. Тебя, по крайней мере, хватило на то, чтобы к людям не выйти, а везение, так и вовсе, привело тебя ко мне. К счастью, я кое-что знала о том, что в таких случаях делать, но все равно, если бы мне не повезло, погубила бы либо тебя, либо себя, либо что-нибудь, нас окружающее. А этого делать нельзя, ясно?
  
  Роберт молча пожал плечами.
  
  - И что ты сделала? - спросил он через минуту.
  
  - Свела собранное тобой обратно... Хорошо бы и тебе научиться это делать. Хотя бы со своей Силой, с чужой пока работать рановато. Ведь по меркам людей ты еще не взрослый?
  
  Собеседник скривился. Не то, чтобы он мнил о себе сверх возможного, но... Когда тебе такое внезапно заявляют прямо в лицо, радоваться услышанному так же сложно, как уроненному на ногу молотку. Однако предыдущая вспышка быстро научила его владеть собой хоть в какой-то мере. Да и по голосу фейери нетрудно было догадаться о том, что на этот раз она не стремилась его уязвить.
  
  Отсидевшись, он медленно направился в сторону деревни.
  
  - Тебя проводить? - окликнула его Лисенок, и, как не тянуло мальчишку ответить отказом, здравый смысл заставил его согласиться на это предложение и позволить фейери дойти с ним почти до начала пустоши. Совсем, как в первый вечер их встречи.
  
  Но на этот раз они не разговаривали. Обоим было о чем помолчать.
  
  ***
  
  В этот день они долго сидели под маленьким зеленым навесом из ветвей, который Лисенок использовала в качестве своего временного дома. В ее сугубо лесном народе охотники очень хорошо умели делать такие жилища. И со стороны не больно-то заметишь, и никакой дождь тебе не страшен, и веток не приходится ломать - орешник для этого достаточно гибок, да и длину имеет вполне подходящую. О том же, чтобы вас в таком шалаше не донимала мошкара, можно позаботиться и магически. Тем более тогда, когда рядом с вами находится Могущественный, которого вам же приходится обучать. Тренировка, конечно, так себе, но... Хоть еще один символ он нашел из тех, которые у него действуют.
  
  В этот раз говорили как раз о символах. И здесь уже Лисенку приходилось расспрашивать своего собеседника о том, о чем она и понятия не имела. Сама сказала лишь то, что такая разновидность магии тоже бывает и что присуща она как раз Черным, что в очередной раз подтверждает тот факт, что с аурой у Роберта все в порядке. Он же в свою очередь поделился с ней кое-какими прежними размышлениями, а затем надолго замолчал, беззаботно жуя травинку и наблюдая за тем, как проворные солнечные лучи играют среди едва подрагивающей зеленой листвы. Предыдущие несколько дней шли дожди, и по солнцу он стосковался так, словно уже несколько лет его не видел.
  
  - Скажи, - внезапно спросил он, - а ты можешь, глядя на предмет, узнать про него больше того, что видишь просто глазами?
  
  - Конечно, - в пол голоса отозвалась Лисенок. - Это доступно почти всем фейери из тех, к которым я принадлежу... Только не вздумай спрашивать такое, например, у леших. Чисто схематически они нам родня, но на самом деле... так - сугубо номинально. Если не знать, ничего общего не отыщешь.
  
  - То есть ты хочешь сказать, что лешие там или русалки вам родня, но по-другому выглядят и обладают совершенно другими способностями?
  
  - Ну да... Только все мы, как правило, стремимся забыть об этом. И сами между собой родственниками друг друга никогда не называем.
  
  - Понял, - согласился мальчишка. - Но как же все-таки с информацией. Вы ведь, говорят, и предвидением обладаете.
  
  Фейери неохотно пожала плечами. То ему законы мироздания подавай, то о всякой ерунде рассказывай... Ну, как есть, мальчишка. Даром, что Могущества - целый океан... И ведь, если вцепится в вопрос, за уши его не оттащишь. Так что, судя по всему, придется ей сейчас читать еще одну лекцию. Ох, и "поблагодарит" же ее, чуть что, Волшебная Страна! Этот, если ему приспичит, похоже, и дракона себе при случае найдет...
  
  - Ладно, слушай, - согласилась она. - Не знаю, можешь ли ты видеть ауру предметов, хотя цвета живых, как выяснилось, распознаешь.
  
  - Только тогда, когда они магичат...
  
  - Не перебивай! Однако физическое качество исполнения, некоторые факты из истории существования и даже момент создания предмета увидеть проще всего. Так, между прочим, и до "авторов" не сложно докопаться. Очень, знаешь ли, полезно бывает, если что.
  
  - Покажи.
  
  - На чем, - недоуменно спросила Лисенок.
  
  - Да хотя бы на моем ноже, - отозвался мальчишка и решительно потянул из простеньких кожаных ножен довольно крепкий железный клинок.
  
  Бедолагу фейери так и отбросило. Прыжком поднявшись на ноги и отлетев куда-то за край орехового навеса, она не удержалась настолько, что даже тихонько зашипела, как раздраженная змея, загнанная в угол, но при этом всецело готовая к атаке. В глазах ее сверкнули злые огоньки, тело напряглось, и в следующее же мгновение Роберт понял, что новый прыжок, скорее всего, будет в сторону него. В долгом повседневном общении он со временем как-то забыл, что имеет дело с не-человеком, а потому невольно потратил еще одно мгновение на то, чтобы разобраться не только в ее повадках, но и в причине подобного поведения.
  
  - Прости, я забыл, - спохватился он. - Это же холодное железо, - и металлическая причина случившегося переполоха была спешно убрана туда, откуда появилась.
  
  Лисенок расслабилась и медленно вернулась под навес.
  
  - Еще раз достанешь - убью, - предупредила она, сдержанно, но настолько красноречиво, что у Роберта не осталось причин сомневаться в ее словах. Однако мальчишеское любопытство, как всегда, пересилило в нем природную осторожность.
  
  - Как ты его ощущаешь? Тебя ведь не задевало, пока я его не достал...
  
  - Как ледяной ожог, - отозвалась фейери. - Температурное поле, зависящее от размеров этой гадости. Если нож - то меньше, если меч - то больше. А в сараи ваши или в дома заходить - вообще от боли свихнуться можно. Если на вошедшем туда нет соответствующей защиты, конечно, - добавила она в качестве подначки.
  
  - А раны? - Роберт, похоже, не собирался обращать внимание на то, чем его пытаются задеть, и настолько же спокойно принялся ждать ответа, насколько честно интересовался этой, вообще-то, сугубо стратегической информацией.
  
  Лисенок же про себя давно уже поминала все, что следовало в таких случаях помянуть. И как теперь свернуть его с заинтересовавшего вопроса?! Хотя, честно говоря, она сама была виновата. Сдержалась бы - ничего б такого не случилось. А вот теперь... Придется дальше рассказывать, тем более, что со временем (если он в Волшебную Страну попадет) сам на опыте до всего докопается.
  
  - Как смесь ожога от холодного огня и обычной раны, - неохотно объяснила она. - И все, давай закроем эту тему. Не то ты меня еще препарировать начнешь. Неприятно же, в самом деле!
  
  Мальчишка скривился. Неужели, в самом деле, понял, что виноват? Однако до конца от своего не отступился. Лишь вернулся на тему назад и предложил для изучения использовать что-нибудь другое. Куда более нейтральное для каждого из них.
  
  - Попробуй на моем, - примирительно предложила Лисенок, даром, что давно замечала, насколько пристально косится ученик на ее собственную экипировку.
  
  Кинжал, положенный ею на траву, уже сам по себе заслуживал отдельного описания. Широкий у основания, с витиевато откованной рукоятью и короткой прочной гардой, в глубоких желобках хранящий поистине непередаваемые словами оттенки благородного серебра, он без труда казался эталоном оружейного искусства. Но Лисенок-то знала, а Роберт без труда догадывался, что в ее народе есть вещи, куда более совершенные, чем этот, бытовой, в общем-то, предмет. Однако невольная гордость с одной стороны и изрядная зависть с другой не могли остаться совсем уж незамеченными.
  
  - Подержи над ним руку, - попросила фейери. - Только осторожно - без моего разрешения не касайся.
  
  - Он заговоренный? - поинтересовался мальчишка и, подержав над оружием раскрытую ладонь, осторожно заметил. - Теплый...
  
  От полуволшебного лезвия действительно тянуло едва заметным теплом. Он чувствовал его, как что-то вроде свечения - не пламя свечи или лучины, а ореол, который они возле себя создают. Закрыв глаза, словно при поиске источника, ощутил его почти видимым и, даже без предупреждения наставницы, не рискнул бы пододвинуть ладонь ближе. Было очевидно, что при этом холод станет куда более агрессивным - не хуже того ледяного огня, который чувствует фейери при встрече с железом.
  
  - Закрой глаза, - посоветовала Лисенок. - На таком расстоянии ты уже можешь пробовать почувствовать металл. Качество работы, если быть более точной.
  
  Выполнив ее рекомендацию, ученик лишь в который раз убедился в том, что далеко не все взгляды на жизнь Древнего Народа подходят для использования краткоживущими. Прошло время, а у него так ничего и не получилось. Вспомнилось даже, как один из воинов королевского замка с разрешения интенданта оружейной, предлагал ему вот таким же "могущественным" способом выбрать себе меч по руке. Ведь именно так происходит половина выбора оружия во всех старинных балладах... Так вот, ни один из опробованных тогда клинков ему не откликнулся. Точно так же, как не откликался сейчас изучаемый кинжал...
  
  В меру разозлившись, Роберт плюнул про себя на это дело и решил обратиться к способу, в его исполнении действовавшему время от времени почти безотказно. Вместо того, чтобы внутренним зрением без толку пялиться на клинок, он прислушался к тому, что творилось внутри него самого. Еще несколько мгновений - и пальцы протянутой к кинжалу руки плавно скользнули к ладони, как будто пытаясь приказать информации стать частью его руки. Свечение послушалось приказа, кратчайшая по времени связь была создана, и мальчишка без труда различил то, что предлагала ему Лисенок - спаянность металла и его внутренний узор были настолько прочны и красивы, что, представив рядом с ним свою железяку, он невольно испытал самый настоящий стыд и поклялся никогда больше никому ее не показывать. Во всяком случае, если будет подозревать, что увидевший его нож хоть что-нибудь понимает в этом деле.
  
  - Получилось? Теперь попытайся увидеть тех, кто его отковал...
  
  Если, предлагая это, Лисенок надеялась еще какое-то время понаблюдать за тем, как он пыхтит и мучается, пытаясь добиться выполнения очередного задания, то на этот раз ожидания жестоко обманули ее. Взгляд в себя, рисунок очередной руны, короткое слово, произнесенное лишь безмолвным движением губ, и...
  
  Кузнец и его подручный с лицами, раскрасневшимися от давно привычного коже жара, и волосами, не столько перетянутыми ремешками, сколько просто убранными в хвост, в пол голоса обмениваясь какими-то словами, склонились над раскаленной заготовкой из серебра. Если бы у Роберта была в том необходимость, он запомнил бы малейшие их черты и без труда вычислил имена. Он понял, что найденная им руна это легко позволяла (во всяком случае, если вблизи не видно соответствующих магических защит), но на этот раз решил вовремя остановиться. Лисенок и без того дала ему за сегодня достаточно. Незачем ее унижать.
  
  А заодно этим "жестом доброй воли" можно было бы искупить то, как он совсем недавно вынудил ее рассказать о вещах, куда более важных. Ведь знание о возможностях новой руны все равно останется при нем... Если надо будет, он использует ее на полную катушку, так что нечего размениваться на ерунду. Пора оставить красивую игрушку в покое, как следует отдохнуть, и не далее, чем завтра, потребовать новых объяснений относительно огня, воды и прочих вспомогательных стихий. Тем более, что скоро в занятиях опять наступит временный перерыв, а там и осень, в первый же месяц которой Лисенок уйдет отсюда своими загадочными Вратами, окажется не за горами. И летнему их общению настанет логический конец.
  
  Жалел ли Роберт об этом? Да, пожалуй, что нет. Просто с самого начала знал, что все это будет именно так, и с одного из самых важных уроков в своей теперешней жизни уходил так, как будто происходившее здесь мало что для него значит. А Лисенок не смела укорить его в этом, потому что после того, что ей какое-то время назад довелось увидеть, отчетливо понимала - этот свою дорогу будет искать сам.
  
  ***
  
  В извечном своем движении по небу солнце как раз плавно устремилось к закату. День был пасмурный, пока, к счастью, без дождя, но со дня на день тучи, этим летом, как ни странно, почти обошедшие окрестные леса стороной, неминуемо должны были появиться из-за холмистого горизонта. На счастье деревенских, что сено, что зерно с полей успели снять без потерь. Водяная мельница и новенький, пол месяца назад построенный ветряк, работали не переставая. Подводы, запряженные сонными волами, вьючные рабочие лошади, да и просто те бедолаги, что волокли свои мешки на собственном горбу, толклись возле них целый день, и лишь к вечеру наступал перерыв, когда поток желающих обзавестись мукой постепенно иссякал, для того лишь, чтобы поутру появиться снова.
  
  Не желая лишний раз толочься среди соседей, Роберт пригнал Фостэра к ветряку довольно поздно. Ничуть не торопя мельника, который как раз пытался дождаться очередного хорошего ветра, он в который раз полез куда-то с его подручным. Среди диковинных механизмов он чувствовал себя, как дома. Даром, что многие из них наверняка еще помнили железо его топора, а он был достаточно умен и ловок, чтобы в нужный момент не соваться, куда ни попадя. Скрип, стук и натужный скрежет, словно музыка, ласкали его слух, и неистовым восторгом наполнял сердце тот чарующий миг, когда золото зерна начинало стремительно стекать под огромные камни жерновов и медленно струиться в холщовые мешки тоненьким мучным водопадом.
  
  В восторге этом, разумеется, не было и намека на радость крестьянина, наконец-то получившего хороший урожай. Это была любовь ко всякого рода механике со стороны мальчишки, в крестьянском труде что-то понимающего исключительно в силу привычки, но зато в работе машин смекалкою наделенного по самые уши.
  
  На этот раз долго наблюдать за происходящим ему не довелось. А уж на ребячий гомонок где-то за пределами медовых мельничных стен и вовсе внимания обратить в голову не пришло.
  
  Порядка четырех мешков, это немного.
  
  - Иди - таскай! Я что ли за тебя под вечер надрываться буду?! - услышал он знакомый молодой голос и, т.к. мельник своему работнику не возражал, а сам, будучи человеком уважаемым, мешки для безродного мальчишки и вовсе таскать был не обязан, медленно поплелся вниз, чтобы не без труда отнести муку на самодельную волокушу.
  
  ...На третьем мешке под ногу Роберту случайно подвернулся камень. Тяжелая ноша тут же вырвалась из рук и полетела в сторону. Как выяснилось, ровно для того, чтобы едва не сбить на землю не только его самого, но и ошивавшегося тут же с компанией замковых приятелей Камлаха. Того самого оруженосца сэра Гьюлинда, с которым Роберт несколько дней назад сидел у главного помощника Нового Короля по библиотечным делам, брата Гилберта.
  
  - Эй, подменыш, а поосторожней нельзя?! - гневно выкрикнул тот, как видно уже достаточно подзуженный дружным хохотом приятелей, в течение нескольких дней и без того пламенно просвещавших новичка по поводу происхождения того, кого наставник с того самого дня беспрестанно ставил ему в пример.
  
  Они, разумеется, знали, что должно последовать через миг, но против хорошей драки, как водится, не возражали. Тем более, что бить должны были вовсе и не их. А нового оруженосца, ни сном, ни духом не знавшего, чего здесь стоило опасаться, как раз стоило проверить.
  
  Придя сюда с каким-то поручением для мельника от своего господина, он был приодет, ибо высоко ценил имя сэра Гьюлинда, и ко всему, что искомого поручения не касалось, относился с высокомерием, достойным его высокого положения при вассале самого короля. А упавший мальчишка в его глазах был не более, чем приемышем деревенской крестьянки, и без того уже доставившим ему, Камлаху, немало проблем. Тем более бывшим примерно на год его младше, ниже ростом и гораздо уже в плечах. Похоже, сэр Гьюлинд еще не преподавал ему урока, основной моралью которого служило то, что бич, хотя и легче меча, куда более проворен и гибок, чем "настоящее оружие благородного рыцаря".
  
  - Ты, ...кажется, ...позволил себе открыть рот, ...оруженосец? - нарочито медленно поднимаясь с придорожной пыли, осадил его Роберт.
  
  Приятелей Камлаха как ветром сдуло. Их скулы, носы и ребра слишком хорошо знали, что именно предвещает для них этот голос, и еще неизвестно, не развернется ли его черноволосый обладатель по тем, кому так не вовремя захотелось вдруг над ним посмеяться.
  
  Однако сам виновник драки этого не заметил.
  
  - Да как ты!.. - только и успел он гневно "приложить" соперника по всем правилам классической перебранки, полагавшейся к исполнению ДО боя, когда Роберт, ударом кулака куда-то в низ живота, сложил его пополам и едва не швырнул на землю. - Да я...
  
  Он попытался-таки добраться до своего противника и как следует съездить тому по шее (драться с ним по благородному он по прежнему все еще не желал), но тот увернулся и сделал то, чего за всю его околовоенную жизнь с Камлахом не делал еще никто. Цепкие пальцы обоих робертовских рук клещами вцепились ему в мышцы (где-то в районе подмышки) рванули его на себя и в мгновение ока повалили навзничь все в ту же мельничную пыль, из которой Роберт сам только что поднялся.
  
  Вот тогда-то Камлаху впервые и показалось, что его рвет на части целая волчья стая. Потому что уже в следующий миг почти такая же хватка сжала ему горло и резкая боль пронзила и без того уже пострадавший живот, а потому лишь богатый опыт потасовок да больший вес, позволили виновнику происшествия подмять нападавшего под себя и на какое-то время ситуация, казалось, переменилась.
  
  - Так его! - не выдержал кто-то из мальчишек, как пить дать, в свое время вдоволь напробовавшийся соответствующих кулаков. - Задави, чтоб неповадно было!..
  
  - Дурак, - осадил крикуна его более здравомыслящий приятель и добавил. - Растащить бы надо. Жди беды.
  
  - Да ладно, - неосмотрительно заметил третий. - Дальше синяков не зайдет...
  
  Еще несколько минут последняя фраза легко грозила себя оправдать. Поняв, что противник ловчее, Камлах изо всех сил прижал его к земле и принялся остервенело охаживать по лицу и бокам, а затем сделал очередную свою ошибку. Поднялся на ноги и отошел на несколько шагов, презрительно бросив через плечо:
  
  - И в какой только крапиве таких находят?..
  
  Короткий перекат, пружинящий толчок рукой и Роберт вновь оказался на ногах. "Только не магией!" - беспрестанно стучало в его голове, но бешенство, захлестнувшее его, оказалось все-таки сильнее. С тех пор, как он, подобно Лисенку, увидел историю разрушения того невесть где находящегося города, ученик фейери почти ни на минуту не мог отделаться от ощущения своей потенциальной силы, а характер у него стал куда более взрывной и непримиримый. Время от времени это удавалось скрывать. Но сейчас... Бесовская гордость драконьего всадника и всерьез задетого подростка в мгновение ока соединились в нем в гремучую смесь, рука сама собой потянулась к рукоятке ножа и теперь жизнь Камлаха повисла буквально на волоске.
  
  - Стой!..
  
  Камлах обернулся. Он-то надеялся, что, существенно помятый, Роберт молча пойдет своей дорогой (даром, что сам оруженосец тоже заново учился дышать и исподволь ощупывал полученные ушибы), однако, увидев нож, изумленно застыл на месте, не рискуя представить себе то, что противник действительно его применит.
  
  - Дерутся! - окликнул мельника смотрящий на них сверху подручный. - Роберт, не смей!.. - едва не вывалившись из какой-то отдушины, попытался он их остановить, но было поздно.
  
  Первый же выпад раскроил на Камлахе плотную шерстяную куртку, второй едва не вонзился в бок, а третий ощутимо поранил ногу. Ибо откуда же выросшему по замкам оруженосцу было знать, что, если ты уже схватил противника за волосы и, что было сил, отстранил от себя, но не успел перехватить его руку, он с легкостью пойдет на то, чтобы, презрев боль, неожиданно присесть и, крутанувшись вокруг своей оси, вырваться из твоей хватки. А продолжением того же движения сделать новый удар, глубоко распоров хорошо что не половину бедра и лишь на пол ладони промахнувшись мимо сосуда, разрыв которого сулил почти неминуемую смерть.
  
  С трудом проглотив мгновенно вставший в горле ком, противник Роберта отступил на несколько шагов и машинально попытался зажать рану ладонью. Это его и спасло. Отступление без дальнейшей провокации заставило нападавшего прекратить драку, тем более, что как раз в этот момент на помощь Камлаху наконец-то подоспел мельник.
  
  - Мастер Камлах, да как же это!.. - запричитал он, едва увидев сочащуюся кровь. - Ведь до-крови порвал, паршивец... Пойдемте со мной - перевяжу.
  
  - А ты... - добавил он уже в сторону Роберта. - Убирайся отсюда и так, чтобы на своей мельнице я тебя больше не видел! Эльфийское отродье...
  
  На счастье мельника, Роберт вовремя решил, что двух драк на сегодня для него вполне достаточно. И потом он редко лез под чужой кулак, не рассчитывая на победу. Однако, если бы, уводя Камлаха под свой новенький кров, тот додумался обернуться к оставляемым во дворе мальчишкам, он наверняка пожалел бы о своих словах. Хотя стоял ученик Лисенка спокойно, во взгляде его была злоба, не слишком исчезнувшая даже тогда, когда, взвалив-таки на волокушу последний мешок, он молча покинул место недавних событий, дальней лесной дорогой возвращаясь в дом Верлены.
  
  ...Фостэр глухо бухал в пыль свободными от подков копытами и налегал на ременную упряжь так, что любо-дорого было смотреть. Вечерняя мошкара едва клубилась над ним, но роскошный светлый хвост и густая, то и дело встряхиваемая грива, не оставляли ей ни малейшего шанса, а Роберт...
  Роберт привычно пылил ногами рядом с ним и невольно думал о том, не прорывается ли его Могущество на тот уровень, когда оно заметно не только волшебникам, но и простым людям. Уж больно часто за последнее время стали окружать его недомолвки да вполне красноречивые взгляды. И Лисенок как-то в глаза ему говорила: заметят черноту - навряд ли позволят жить рядом. Ей самой, конечно, все равно, но люди таких не любят... А почуят колдуна - откажутся иметь дело вовсе.
  
  Не то, чтобы возможное одиночество так уж сильно его задевало, но... было в его памяти что-то, что не приводило его в восторг при виде подобной перспективы. Да, он любил быть один и часто бродил в лесу подолгу, но во время каждой из этих прогулок он знал, что дома его ждут.
  
  Пускай Верлена и не была ему родной матерью, она любила его, а он, пожалуй, в какой-то степени нуждался в этой ее любви... Теперь же... С какой-то вероятностью ему скоро придется покинуть ее. Уйти, чтобы не приводить несчастье в дом, который до сих пор был ЕДИНСТВЕННЫМ его пристанищем. А куда? Он надеялся - время покажет...
  
  ***
  
  В деревню он входил с первыми каплями дождя. Привычно уже разгрузил волокушу, выпряг Фостэра и, заперев его в крошечной плетневой пристройке под тростниковым навесом, кинул в ясли немного свежей травы. Ближе к ночи полагался еще распаренный ячмень со всякими очисточными добавками, но порция этого лакомства никогда не была велика и, пока была такая возможность, норовистому забияке предстояло перебиваться более дешевым кормом.
  
  Глядя на рубашку сына и на до боли знакомые ссадины на его лице, Верлена только вздохнула. В этой темно-коричневой шерсти он проходил едва ли не половину лета, и очередной стирки она могла уже и не выдержать. Придется распороть и пустить на мешочки для травяных сборов. А ему на утро достать новую, очень похожую на ту, что приходилось носить на смену - серую со светло-коричневыми вставками, из которой он заметно вырос еще несколько недель назад. И хотя ткала она всю носимую ими одежду сама и из своей, а не покупной шерсти, большую часть тканей все равно приходилось продавать замку. На себя тратилось не много и обновам, как правило, приходилось радоваться куда реже, чем ей бы того хотелось. Не в рванье ходят - и ладно, хорошо хоть время от времени сделанного на что-то хватает...
  
  - Сними - не позорься, - привычно попросила хозяйка дома. - Да на время вон полотняную надень. Хоть и дождь на дворе, не ровен час - кто-нибудь зайдет. Не найдусь, что соседям ответить...
  
  - С кем подрался-то? - спросила она через минуту, не слишком, впрочем, рассчитывая на ответ.
  
  Вот уже два или три года, как она узнавала о подробностях приключений приемного сына только со слов чужих людей. В детстве, мучимый обидой на лишний ушиб или гордостью за очередную победу, он ей еще признавался, а сейчас... Слова ни о чем не вытянешь. Тем более, что и стычки-то все чаще стали происходить не в деревне, а, следовательно, опасаться того, что Верлена все равно все узнает Роберту уже не приходилось. Не всякий чужак попрется жаловаться на синяки сыночка за полторы-две мили да еще к крестьянке соседней деревни, не очень-то, как видно, способной самой своего приемыша приструнить. Вот и жила принявшая мальчишку травница не хуже, чем при постоянной угрозе красного петуха под своей крышей. Тем более, что через пару-тройку лет кто-нибудь из особо обидчивых парней-мужиков и впрямь может его подпустить. Если Роберт, наконец, не остепенится...
  
  - Ну! Говорить будешь, иль нет?
  
  Сердце явно подсказывало Верлене, что на этот раз дело может оказаться куда серьезней, чем она сама может предположить, и в этот вечер она постаралась не то, чтобы повысить на него голос, но все-таки заранее вытянуть из сына ответ. Чтобы назавтра, как минимум, хоть как-то представлять себе, что именно ее ожидает.
  
  От ее слуха уже почти не таили новых деревенских пересудов, и со дня на день она всерьез ждала требования старосты выслать приемыша в замок. Коли знатного он происхождения, то нечего ему с такими замашками в деревне делать, коли - нет, так пускай и ведет себя, как крестьянину положено. А не то... Придется ему самому перед общиной ответ держать, и уж там ему всерьез припомнят все, что хвостом за ним в последнее время тянется.
  
  - С Камлахом, - неохотно отозвался тот, как раз вертя в руках поданную ему льняную рубаху. - Оруженосцем рыцаря Гьюлинда, что недавно к королю на службу прибыл.
  
  У Верлены аж руки опустились.
  
  - Да ты что же со мной делаешь, сынок... Пока с нашими деревенскими да им подобными, с дома хоть пени не требуют. А тут... С чего хоть?..
  
  Роберт сделал вид, что пожимает плечами. Объяснения, какими бы они ни были, заведомо выглядели жалобами в его глазах, а жаловаться матери он не желал. Хотя с этого момента и подозревал, что эти ее расспросы всерьез и надолго. Ни в чем не повинная рубаха смялась в его руках, пальцы досадливо сжались в кулаки, но, даже видя все это, Верлена решила не отступать.
  
  - Сильно ты его?
  
  - Жив будет, - огрызнулся тот.
  
  - Роберт...
  
  Однако приемыш ее уже не слушал. Кинув так и не одетую рубашку на скамейку, стоявшую у его ног, он решительно покинул дом, подобрал в сенях воткнутый в старый чурбак топор и, как был, направился к сваленным в углу двора дровам, так и не удостоенным пока чести попасть в устроенную вдоль хозяйственных пристроек поленницу. Дождь к тому времени постепенно усилился до степени хорошего августовского ливня. Начавшийся уже в сумерках, он был холодным и с такой силой бил мальчишку по обнаженной спине и плечам, что в первый момент он едва не начал прикидывать, за какой срок все это доведет его до состояния, когда у него зуб на зуб не будет попадать.
  
  Ощущение же того, что на этот раз Верлена, похоже, права, настолько отвращало его от возвращения домой, что Роберт не позволил себе поддаться соблазну. Злость и раздражение (не столько на приемную матушку, сколько, в общем-то, на себя самого) куда-то требовалось излить. Так почему бы не на ненаколотые дрова? Хорошо наточенный топор и тяжелая работа в не слишком-то подходящих для этого условиях вполне для этого подходили... Тем более, что куча древесины была достаточно велика, и у Роберта было время сбить с себя спесь и не такой силы.
  
  Мгновенно намокшие пряди почти залепили ему глаза, штаны промокли до последней нитки, и без того неплохо отполированная его ладонями рукоять едва заметно скользила. Мальчишка знал, что рискует, но ни за что на свете не пожелал бы сейчас позволить себе испугаться собственного риска. Это ощущение позволяло раскрепостить Силу, и вскоре Роберт почти смеялся от того, насколько был свободен. Он пил происходящее с ним, как пьют в хорошей компании дорогое вино, не заботясь ни о плате, ни о мыслях о предстоящем похмелье. Его топор взлетал и опускался на мокрое дерево так, что раскалывалось оно, казалось, не от железного лезвия, а от Могущества, с какого-то момента брызжущего из работавшего также, как разлетались капли от его обнаженных плеч.
  
  И лишь в тот момент, когда куча наколотых дров стала примерно равна куче не наколотых, а Верлена уже в третий раз выглянула из дома во двор, Роберт решил, что на сегодня ему вроде как хватит. Отфыркиваясь, как молодой конь, он еще какое-то время потратил на то, чтобы перенести нарубленное под навес и вернулся в дом уже совсем не в том настроении, в котором почти полтора часа назад из него вышел.
  
  - Не волнуйся, - почти по-взрослому коснулся он верлениных рук. - Я все улажу...
  
  - Ох, сынок... - видя, насколько ушло из него былое раздражение, она ласково прижала его голову к своему плечу.
  
  - Ну что за характер у тебя!.. Проходи в дом - простудишься...
  Стуча зубами от пронявшего его, наконец, ночного холода, Роберт поспешил к очагу. Разулся, кое-как отжал штаны, обтерся поданной матерью холстиной и накрепко приник губами к кружке с подогретым молоком. Каша с добавлением каких-то овощей была следующей частью программы, а затем он привычно укрылся под согревавшей его постель овчиной, даже не подозревая, что недавний всплеск его высвобождавшегося из-под гнета обыденности Могущества, совсем в другом месте аукался сейчас совсем иначе.
  
  ...Мельник, которому сильно поплохело с того момента, когда он оказывал должную помощь своему невольному гостю, с наступлением ночи расхворался вконец.
  
  - Ох, худо мне, - жаловался он, едва дыша, жене и жившему при их доме подручному. - Дышать... Дышать больно... И в голове шумит, как будто котелок на огне закипает.
  
  - Потерпи, - сердобольно отзывалась жена. - Полежи вот немного, отдохни - оно и пройдет.
  
  Однако предложенный ею метод ничуть не оправдал возложенных на него ожиданий. Начавшись с боли в сердце (мнением помощника списанной на последствия вечерней нервотрепки), хворь перешла в жар, а затем и в самую настоящую горячку, вскоре ставшую угрожать самой жизни заболевшего. Он стонал от боли и, задыхаясь от нехватки воздуха, метался в бреду так, что даже позванная на подмогу знахарка долгое время так и не могла определить, в чем здесь, собственно, дело.
  
  - Он волновался очень, - продолжал настаивать подручный. - Пока драку разнимал, пока рану мастеру Камлаху перевязывал, пока в замок посылал и отправлял туда оруженосца-то. Может в этом причина? Человек-то он вроде как уже не молодой. Я от стариков слыхал, что порой такое бывает...
  
  - Бывает, - согласилась сиделка и вскоре от их с женой мельника дружных усилий дело явно пошло на лад.
  
  Пара отваров, что-то из компрессов и пряный дым сжигаемых в комнате сухих трав постепенно сделали свое дело. Дыхание больного стало спокойней, биение сердца выровнялось, боль утихла, а жар постепенно спал. Боровшаяся за его жизнь женщина прикорнула где-то в уголке на временной лежанке, жена осталась дежурить у постели, а подручный, проклиная холод и дождь, убрался куда-то в сени. К счастью, никто из них (даже тот, кто оказался фактическим свидетелем произошедшего) так и не сопоставил случившееся с взглядом, брошенным напоследок в спину мельника тем, кого он так недавно еще прогонял со своей мельницы. Пускай и за дело, но... Трудно было бы сказать, чем бы дело закончилось, сумей люди увязать между собой болезнь, взгляд и ссору. Однако на этот раз тайное так и осталось тайным. Причем не только для тех, кто мог бы что-то узнать или увидеть, но и для тех, кто был во всем случившемся виноват...
  
  ***
  
  Этот лес совсем не походил ни на что, виденное им ранее. Обнаженные, искореженные деревья, ковром расстилающееся под ними море палой листвы. Когда-то по-осеннему яркой, но сейчас - одинаково бурой, потому что чувствовалось, что опала она уже очень давно. Может быть, годы назад, может быть - целые десятилетия.
  
  Ни одна птица не перелетала здесь с ветки на ветку, ни одно животное не тревожило мертвенного покоя листвы, ни одно живое существо не склонялось к ледяной воде немногочисленных ручьев, вдоль берегов которых и вовсе не росло ни травинки. Только влажные от изморози коряги то и дело выпирали среди помертвевших кустов - не поймешь, где дерево, а где бывшее живое тело, принадлежавшее непонятно кому...
  
  Солнце едва светило чрез плотный осенний туман, лишь на короткий срок растапливая безжалостную наледь инея, из ночи в ночь неизменно нараставшую на промерзшей земле и окоченевших от отсутствия соков стволах. Казалось, оно ведет нескончаемую войну, острыми пиками лучей пытаясь пробить туманную пелену и согреть, наконец, этот измерзшийся край, но сил дневного светила хватало лишь на то, чтобы только во второй половине дня разогнать ненавистную мглу. Однако в тот же миг, когда воздух очищался от влаги, неумолимая тяга далекого горизонта снова и снова властно увлекала его к себе, не давая воспользоваться плодами побед, и холод предзимья неизменно снова брал верх, сковывая все вокруг извечным сухим морозцем, наутро как всегда возвращавшим все на круги своя.
  
  Узкое озеро слепым пятном тускло мерцало между деревьев, словно путеводная стрела, указывая на северо-восток. Туда, где за грядой холмов мрачными стражами поднимались над лесом невысокие горы.
  
  Бесшумно скользя между осинами, березами и дубами, взгляд устремлялся вдоль озера к горам. Как будто что-то звало его осмотреть и их холодные вершины. Приковывало внимание, со временем все более концентрируя его на какой-то конкретной точке, являвшейся душой этих мест. Осторожно ступая по жухлой листве и то и дело оступаясь на старых черепах, он медленно направился туда, куда его так настойчиво манило.
  
  Троп не было. Только листва, узловатые голые ветки, сырой, промозглый туман... Холод и тлен при странном ощущении того, что жизнь угасла еще не совсем. Что она тлеет где-то здесь, в неведомой глубине. Бьется, подобно слабому пульсу давно забытого источника, дорогу к которому не найти...
  
  Тишина давила так, что болезненно кружилась голова, а воздух был плотным, как вода, и ощущение нереальности происходящего почти сводило с ума. Только пульс, неизменно ощущаемый всем его существом, неустанно твердил о том, что все окружающее его - не более чем мираж. Что эта изувеченная, почти уничтоженная бесснежным холодом земля может выглядеть по-другому. Ожить, зазеленеть, наполнится привычным уху щебетом птиц. Воспрянуть, подобно прорвавшемуся на поверхность робкому лесному ключу или всесокрушающей океанской волне, встающей над миром так, что чудовищная мощь ее заслоняет собой пол неба.
  
  Задохнувшись от ощущений, преследующих его в течение, казалось, нескольких миль, он невольно остановился. Перевел дух и, очередным усилием воли заставив ноги сделать еще с полсотни шагов, выгнал себя на опушку этого насквозь промерзшего леса, неровной чертой расстилавшуюся на границе огромной пустоши, ЗА которой его ждал Замок...
  
  
  ОБЕЩАННОЕ В АННОТАЦИИ ОКОНЧАНИЕ ДАННОЙ ВЕЩИ ПРИ ЖЕЛАНИИ МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ЗДЕСЬ: http://samlib.ru/editors/k/kuznecow_e_w/23_posledniyepizodiepilog.shtml
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"