Осень шла по земле. Сплетая посохом узор лесных тропинок, дотрагиваясь рукой до кленовых ветвей и делая их золотыми, неторопливо, чуть прихрамывая, странствовала она по миру, и всюду оставался светлый след от ее усталых шагов.
Осень шла мимо высоких резных городов, мимо тихих церквей, мимо уснувших домов, мимо заколоченных на зиму калиток - люди почему-то думали, что они могут оградить их от приближения холодов. Осень равнодушно смотрела на все это и знала только одно: она должна прийти и подготовить землю к зиме, как бы то ни было и что бы ни случилось - так было всегда, и ни один замок не может этому помешать.
Полупрозрачные искры листьев, вылетая из большого осеннего костра, выстилали ее привычную дорогу - она привыкла ко всему, что делала, и не придавала этому особого значения. Все происходящее в мире было необходимо для него - это было так просто и понятно, что Осень даже об этом не думала. Тысячи лет подряд изобретая новые узоры рябинного бисера, новые оттенки солнечного света, новые переливы для своей осенней свирели, она привыкла делать это совершенно - без малейшего изъяна, без ничтожного намека на ошибку - и ей это, конечно, нравилось.
Этот дом сразу понравился ей. Никто не умеет понимать душу домов так, как Осень. Она обратила внимание на то, как он светел и янтарен - словно солнечные лучи оплели его своим прозрачным плющом и завились на окнах и перилах искусно выпиленными узорами.
Осень, конечно, сразу поняла, что дом этот нежилой. Ей вдруг очень захотелось взойти на его маленькое крыльцо, и она открыла заколоченную калитку, хотя очень редко пользовалась своим ключом от всех дверей в мире, потому что ей это было почти не нужно. Осень прошла сквозь небольшой сад - такой тихий, такой ослепительно-тихий, облитый поблеклым позднеоктябрьским золотом.
Ступенек было пять - все они отозвались глухим деревянным звуком, когда осень поднялась по ним на крыльцо, наступая на засохшие коричневые листочки, непонятно как попавшие сюда. Осень обернулась на сад, посмотрела на низенькую покосившуюся калитку со смешным ржавым замком. Дом заброшен, а Осень издревле считается хозяйкой всех заброшенных домов.
Осень подошла к входной двери и толкнула ее - она была не заперта и, качнувшись, открылась. Осень вошла в дом.
***
Листья, искрясь, мягко и почти незаметно падали на садовую дорожку и сливались с поздним солнечным светом, выстилавшим ее. Художник наступал на них, и они похрустывали под его шагами, но он, задумавшись, не обращал на это внимания. Он вспоминал, что давным-давно, когда он был молод и еще даже не представлял себе, как много в мире красок, писать что-либо ему было легче - каждый раз, начиная новую картину, он надеялся, что создаст нечто великое, и от этого ему так весело, так радостно работалось, будто он занимался этим впервые.
Теперь он все чаще - почти всегда - чувствовал себя очень старым. Он знал наизусть все оттенки цветов, которые когда-либо существовали в этом мире, но это не помогало ему в том, что он задумал. Художник хотел написать что-то, что могло бы выразить все то, чем наполнена до самой своей глубины человеческая жизнь, создать картину, которая могла бы сделать человеком даже то, что мертво.
Прочувствовать все это не составляло труда для Художника - оставалось только решить, какой образ наиболее подходит для такой работы.
Это не давало покоя Художнику с того самого дня, когда пришла новая осень, тихая и грустная, как вечернее октябрьское солнце. Он всегда ждал осени и чуть-чуть боялся ее - ведь осень - время перемен, время, когда наступает пора сделать решающий шаг.
***
Осень медленно ходила из комнаты в комнату, наступая на сухую листву и на засохшие алые ягоды рябины, носком подталкивая перед собой большое золотисто-розовое яблоко. В доме был беспорядок; по одной из комнат кто-то разбросал листы бумаги, исписанные мелким неаккуратным почерком. Осень не умела ни читать, ни писать, и поэтому эти строчки были для нее просто необычным узором.
Все это было так хорошо знакомо ей: чайные, запылившиеся страницы раскрытых и брошенных где попало книг, большой темный стол со стоящей на нем вазой, полной искристых рябиновых ветвей, сладкий запах дерева, бесконечная, опьяняющая лучезарность огромных лазурных окон. Она многие дома делала такими - светлыми, тихими, неисчерпаемыми, до краев наполненными октябрьскими солнечными лучами, в сиянии которых поблескивали золотистые пылинки. Осени нравилось украшать и расцвечивать тишину, делая ее более мягкой и глубокой. Инструмент Весны - все звуки пробуждающегося мира, инструмент Осени - беззвучие. Даже дождь, столь любимый ею - всего лишь один из видов тишины.
Осень проходила мимо предметов, которые были для кого-то привычными, касалась каждого из них, и ей постепенно сообщалась душа этого дома, его атмосфера, его отличие от всех остальных домов в мире.
Он нравился Осени все больше и больше. Наконец она прошла в последнюю, самую большую и солнечную комнату дома. Окна были распахнуты, стеклянная дверь в сад - тоже, и сквозь них в помещение лилось искристое ало-золотое сияние октября. Оно наполняло его до краев, в нем можно было утонуть, вдыхая его, ощущая руками волны света, затопившие комнату.
У окон стоял мольберт с большой картиной, освещенной пыльным персиковым светом, льющимся из окна. Осень приблизилась, всмотрелась в полотно и увидела, что оно к тому же источает мягкое и чуть заметное сияние. Сначала Осень даже не пыталась понять, почему - она только медленно провела рукой по скромной деревянной раме и застыла, напряженно всматриваясь в изображение.
Сначала ей почему-то было очень трудно понять, что именно было изображено. Словно сквозь размытое дождем стекло она видела краски и их странные, нелогичные сочетания друг с другом. Хотя Осень обычно прекрасно понимала смысл цвета, теперь она столкнулась с такими его оттенками, которые были ей совершенно незнакомы.
Это заинтересовало Осень, и она напрягла все свои силы, чтобы разгадать эту картину. Постепенно ей становилось все тяжелее и тяжелее смотреть на нее, но она уже начала различать очертания засохших ветвей какого-то дерева, почему-то зацветавших, изгибы ломаных линий ствола, острые лучеобразные стебли пожелтевшей осенней травы.
Осень водила старой морщинистой рукой по зацветавшим сухим ветвям, будто бы округлым, впитавшим в себя сентябрьский солнечный свет, которым она в этом году была так богата, и ее пальцам было тепло. Ей казалось, что она уже почти поняла эту картину, и тревожное чувство усиливалось с каждой минутой, но Осень ласково улыбалась, и солнечный луч, пронизывающий насквозь янтарный осенний лес, освещал ее подобревшее лицо.
***
В конце августа звездопады всегда становились часты. Художник сидел на ступеньках крыльца своего маленького дома и смотрел, как сад постепенно становится черно-белым из-за наступающих сумерек. Художник ждал одного из звездопадов - он вообще любил это зрелище, а сегодня почувствовал, что ночью небосклон будет особенно щедрым.
Звездопад - добрый знак, после него всегда хорошо работается. Хотя, может быть, ему только так казалось. Иногда он чувствовал потребность в создании каких-то новых примет, имеющих значение только для него - так ему было легче.
Теперь Художнику было просто необходимо во что-то верить и, глядя, как пропадают, тают в темноте привычные очертания сада, он искренне, по-детски верил в этот звездопад.
Таяли, становились тьмой чуть грубоватые очертания старых низеньких яблонь, освещенная первым осенним золотом дорожка, фантастические и очень неестественные силуэты каких-то цветов. Первые звезды уже украсили ветви гордых изящных берез, и ветер чуть слышно звенел ими, прилетая из-за леса.
Художник был терпелив и ждал еще часа полтора, до тех пор, пока высь не стала совсем черной, а небесная яблоня не расшила ее своими тонкими серебряными ветвями.
Художник встал, прошел в центр сада и поднял голову, чтобы посмотреть, как звезды, словно яблоки, будут отрываться от ветвей и падать вниз. Это зрелище было очень красиво, Художник подумал: "Как странно, что на это небо, кроме меня, смотрят еще тысячи людей, и все они, так же, как я, о чем-то мечтают. И каждый из них верит, что именно этот звездопад что-то изменит... Иногда мы все готовы надеяться на что угодно..."
Художник смотрел и смотрел в вышину, где, как ромашки, распускались новые звезды, срывались с места и скатывались, звеня, на землю, оставляя за собой размытый жемчужный след. В те же минуты миллионы глаз, глядя туда, в серебряную, прекрасную даль, становились отчего-то такими счастливыми, такими удивительно и бесконечно счастливыми, что иногда целой жизни человеческой бывает мало, чтобы по крупице, по маленькой ослепительной капельке собрать столько счастья. Художник видел, как ночь делает небесную яблоню все красивее, все развесистее, как ветви ее крепнут и наливаются силой и светом этой великой глупой надежды, как полный, млечный ствол становится объемным, теплым, шероховатым. Серебряные линии, изящные, красивые, нелогичные, сплетались в хрустальное звездное кружево, и Художник терпеливо разбирал его узоры - он понимал: теперь все изменится, все изменится, просто не может оставаться прежним - ведь он так долго ждал этот образ, оказавшийся настолько простым, что он не мог усомниться в его истинности.
***
Октябрь начал сереть и медленно превращаться в ноябрь. Потоки солнечного света, такие обильные этой осенью, быстро иссякли, пошли дожди и, наливая холодным хрусталем последние листья, срывали их с тонких графических веток, которые вместе с тяжелыми полуснежными каплями сплетались в светлые узоры осенней лесной тишины.
А Осень по-прежнему жила в маленьком заброшенном доме у самого подножия соснового леса. Последние дни октября, которые оставались у нее, она сделала удивительно красивыми, тихими, светлыми. Теперь она многое делала с большим удовольствием, чем раньше; ее уже почти заснувшая фантазия работала вовсю: Осень каждый день старалась придумать что-то новое, и это было трудно, но интересно.
Из-за этого Осени стало сложнее управлять собой - однажды она вышла на крыльцо и увидела, что идет дождь, хотя она не планировала его в тот день. Это удивило Осень и несколько расстроило. Она села на ступеньки крыльца и, чувствуя себя очень глупо, стала покорно вглядываться в звучание мелкого предноябрьского дождя. Она легонько дернула себя за косы и подумала: "Волосы уже седые, а ума я так и не нажила..."
Дождь окутывал сад, дом и безмолвный и всему покорный лес, воздух наливался серебром, и где-то в глубине туманной тишины раздавалось чуть слышное позвякивание медленно падающих капель. Наконец Осени понравилось быть беспричастной к некоторым явлениям, и она просто радовалась им.
В другое время Осень бесцельно бродила по дому, находя книги, какие-то наброски и эскизы, кисти и красивые маленькие вещицы, казавшиеся ей совершенно бесполезными и потому лишенные ее внимания. Как она ни старалась, понять написанное в книгах и тетрадях она не могла.
Но сущность этого дома становилась все более ясной для Осени, она наполнилась ей, и с каждым новым открытием в ней происходила несоответственно большая перемена.
Осень брела по полузаросшей узкой тропинке усталого, холодного ноябрьского сада. Ветви яблонь шелестели, когда налетал ветер, и казалось, будто пошел дождь. Листьев на них почти не осталось - они лежали в пожелтевшей траве и медленно становились такого же цвета, как земля. В тот год рябина была усыпана алыми искрами - Осень знала: люди говорят, что это - к холодной зиме, но ее это не интересовало и не касалось - просто теперь ей хотелось, чтобы было много рябины, а все, что будет дальше - дело Зимы.
Осень все чаще вспоминала о том, что когда-нибудь и, наверное, уже скоро пойдет первый снег. В этот день она должна будет уйти - ведь таков порядок вещей, и его нельзя нарушать. Но она все равно думала об этом с грустью, даже с тоской, и, конечно, сама не понимала, почему. Причины печали никогда не бывают до конца ясны, и неизвестно, усиливает это ее или нет.
Осень знала: через год она будет уже совсем другой. За год ничто не может оставаться прежним, как бы ни был короток этот срок, и такой, как теперь, она не будет уже никогда.
src="zhurnal.tmpi7560.jpg"> Да, листва уже почти совсем облетела, и в воздухе начинало пахнуть зимой. Как же хорошо, что, когда она придет, все уснет, все погрузится в тихий снежный покой, и каждый сможет поразмышлять о том, что для него действительно важно.
Осень тронула рукой кудрявую кленовую ветку, склонившуюся к дорожке. От прикосновения ее пальцев с листа на лист начал струиться, перетекать алый октябрьский цвет, старый клен будто вспыхнул, и на ветвях его зашелестел полупрозрачный огонь. Осень улыбнулась, глядя на этот костер, осветивший опавший ноябрьский сад, и добавила в него капельку золота. Она расплылась по прожилкам чуть заметной янтарной ниточкой и легла на листву тонкой солнечной паутинкой.
"Надо же, как интересно, - подумала Осень. - Как будто музыка. Ведь можно для каждого дерева придумать свой узор и свои краски. Это будет гораздо интереснее..."
Осень подняла голову и поглядела в густое, низкое серое небо. Она решила вечером сделать дождь. Хотя кто знает?.. небо было слишком невыразительным, чтобы она могла быть в чем-либо уверенной.
***
В Художнике уже несколько дней росло ощущение, что скоро произойдет нечто важное. Он подогревал его в себе все это время и радовался ему. Он знал это чувство, оно всегда предшествовало работе - удачной или нет - ведь это неважно, если только она может сделать твое существование хоть чуточку более осмысленным.
Художник был уже стар, но за всю свою жизнь он не написал ничего, что ему по-настоящему бы нравилось, и поэтому он как ребенок радовался предчувствию новой работы и надеялся на нее.
Художник медленно ходил по своему дому и смотрел, как он наливается медовым вечерним светом. За эти дни воздух стал таким ослепительно-золотым, плотным как ткань - приближался октябрь. Осень обладает удивительной способностью менять все настолько быстро, что иногда даже можно с уверенностью сказать: "Вчера был последний день лета, сегодня пришла осень, и это ощущается во всем".
Все это повторялось каждый год, но всегда почему-то по-разному. Осень, подобно небу, никогда не повторяет какого-либо своего обличья. И Художник никогда не мог решить, приятно ей это или нет.
Сегодня Художник почувствовал: пора. Но сейчас он не думал об этом - перед тем, как приняться за работу, лучше ненадолго отвлечься мыслями на что-либо другое.
Наконец Художник взял свою старую палитру, несколько кистей, холст и вошел в самую большую и светлую комнату дома, где появлялся только когда работал. У самых окон Художник поставил мольберт и начал готовиться к работе - неторопливо, методично, так, будто его все это абсолютно не волновало.
Удивительно, сколько солнечного света может вместить в себя всего лишь одна комната с двумя распахнутыми окнами и стеклянной дверью, ведущей в сияющий сентябрьский сад. Красивыми листьями винограда, обвивающего окно, играл небольшой луч, и по их кайме пробегал золотисто-зеленый отблеск. Ветер лениво покачивал крупные, роскошные осенние цветы, и ничто не нарушало этой странной тишины.
Художник сделал несколько первых мазков. Он пока еще плохо представлял себе, что именно он напишет, но понимал, что сейчас это не самое главное. Движения его руки ложились на холст четко, именно так, как было нужно. Времени у него достаточно. Теперь он был совершенно спокоен.
***
К вечеру пошел дождь. Осени удалось сделать его звучание таким, как ей хотелось - она добавила в него нотку света и решила, что это будет последний октябрьский дождь. Все уже с неделю жило предчувствием холодной, слегка напоминающей снег ноябрьской мороси, и Осень ничего не могла с этим поделать.
Она сидела у стола в небольшой каморке, и на разбросанные по нему исписанные чьей-то рукой листы капал свечной воск. Дождь серебрил окно, Осень прислушивалась: теперь она старалась каждый свой дождь сделать музыкой, и ей это почти удавалось. Открыв, что каждая капля - это маленькая нота, она сначала очень удивилась, а потом решила как-то проверить это на деле. Управлять звуками у Осени получалось гораздо хуже, чем красками, но тем это было полезнее для нее. Дождливые мелодии Осени были не очень замысловатыми, но выразительными.
Теплый осенний листочек свечного огонька делал комнату еще более сумеречной. С каждым днем становилось все холоднее, и Осень к этому была уже почти непричастна. Она чувствовала себя все более слабой. Она помнила: раньше это было почти не заметно и казалось таким естественным, но теперь почему-то вызывало у нее тоску, а иногда даже страх.
Стало почти совсем темно, и Осень зажгла все остальные свечи в комнате. Она осветилась ласковым, сужающим мерцанием огоньков и их отражениями на стенах. Так наступил вечер.
Осень смотрела, как янтарная бабочка-свечка дрожит и играет темнотой, ее отсветами и отзвуками. Дом был удивительно тихим - ночью казалось, что он мертв. Но Осень знала: этот дом и сотни лет спустя будет таким, каким он был все эти дни. За это время она привыкла к нему и теперь очень сердилась на себя за это - ведь ей нельзя было к чему-либо привязываться. Осень чувствовала, что в ближайшие дни придет Зима и понимала: она должна, просто обязана быть готовой к ее появлению.
Совсем стемнело. Теперь дома будто бы не было - остались только сумерки, Осень и расплывчатое медовое сияние свечки. Осень смотрела на огонек - он был такой крохотный и робкий, что она боялась, что он вот-вот погаснет. Осени вдруг стало страшно, она внезапно рассердилась на кого-то, схватила что-то на столе и бросила в стекло, тонкую преграду между ней и наступавшей ночью. Окно разбилось, стало слышнее, как идет дождь. Откуда-то из глубины темноты послышалось ворчание просыпающегося грома.
Осень бросилась к окну и попыталась усмирить поднявшийся предгрозовой ветер. "Что же я делаю, что я делаю, - бормотала она. - Мне нельзя устраивать грозу, я не Весна и не Лето, мне запрещено устраивать грозу, тем более в ноябре... Что я делаю, разве можно вести себя так глупо... Мне запрещены грозы...".
Гром неохотно утих, так и не успев разрастись в грозу. Осень начала различать ломаную линию соприкосновения леса и неба.
Осень вернулась к столу и села на свое прежнее место. Она устало смотрела на испуганно колеблющийся огонек свечи, который почему-то продолжал гореть. "Не бойся, не бойся, - шептала она. Скоро ночь пройдет, все будет хорошо... Не бойся".
Проходили часы, медовая свечка становилась все меньше. Перед рассветом стало совсем тихо. Где-то далеко за лесом, в лугах, в туманных ночных травах уже начал распускаться янтарный солнечный цветок, и его лучи зажигали золотом прозрачную росу на стеблях. Чистый, ясный морозный свет лился в каморку через разбитое окно, первый темно-золотой луч окрашивал сосновые стволы в медный осенний цвет. Как обычно утром стало очень холодно, но Осень чувствовала в этом холоде что-то странное. Она рассеянно грела пальцы над свечкой и ей казалось, что от этого слабого дрожащего огонька, горевшего всю ночь, теперь зажигается новый день.
***
Художник сделал последний мазок, потом подумал, чуть подправил его и отошел на пять шагов назад.
Его картина была готова. Он работал над ней до странности мало - прошло всего лишь полмесяца с того дня, когда он начал ее. Октябрь уже перевалил за половину, и небесный свет, иссякая, осел золотом на листве. Лес стал тихим и почти не шевелился, а налетающий ветер срывал с ветвей застывшие солнечные зайчики, и они медленно, лучеобразно падали на землю. Осень в этом году была очень задумчива и удивительно полногласна. Она была непохожа ни на одну осень из тех, что Художник повидал за свою жизнь. Она ему нравилась - он чувствовал: будь она другой, его картина тоже была бы совсем иной, а может быть, он и не написал бы ее вовсе. Слишком много от этой Осени было в ней - ее света, ее красок, ее странных неровных линий.
Художник все смотрел и смотрел на свое произведение и никак не мог решить, нравится оно ему или нет. Глядеть на него было почему-то очень тяжело. Наконец он понял: он был скорее удивлен тем, что у него получилось - было такое ощущение, будто эту картину писал не он, а какой-то безвестный безликий гений, которому не было никакого дела до того, что почувствуют другие, глядя на его творение.
Странной силой обладали эти радужные, солнечные, темные и сияющие полумузыкальные сочетания красок. Долго вглядываться в них было почти невозможно - они отображали что-то слишком глубокое в душе смотрящего.
Художник хотел приблизиться к мольберту, чтобы поставить в углу холста подпись, но потом передумал. Он еще несколько минут вглядывался в свою работу, потом улыбнулся, положил кисть и палитру и вышел в дышащий золотом сад.
Проходили минуты. Лучи по-прежнему мягко струились на поверхность картины, и наконец начало казаться, что она озарена каким-то внутренним светом. На ней зацветало старое раскидистое дерево, и его ветви доверчиво тянулись к лучам, примешивая к их свету чуть заметное радужное сияние, наливаясь золотом, становясь все более округлыми и красивыми.
***
На следующий день пошел первый снег. Он погасил все звуки, покрыл серебром последние отголоски октябрьской живописи. Алые солнцеобразные кленовые листья обметались по краям белой, ослепительно-белой каймой. Снег лег на засохшую траву, на ветви равнодушных к зиме елей и сосен, наполнил небо, и, если поглядеть ввысь, казалось, что он черный. В день первого снега на землю всегда опускается удивительная тишина, и то, что совсем недавно ушло лето, становится совершенно не важным.
Осень вышла в сад и смотрела, как белый цвет, цвет пустоты, медленно и тихо гасит все краски, которые успели расцвести за это время. Скоро, очень скоро белый цвет и тишина укроют мир на долгую, серебристую зимнюю ночь.
Снежинки были небольшие и твердые. Они плавно и бесшумно опускались в ладони Осени, на ее уже почти седые волосы. Она стояла, подняв руки и лицо к небу, и чему-то бесконечно, глубоко, неисчерпаемо радовалась. Теперь, когда пришло время уходить, она почувствовала, что что-то все равно обязательно изменится. Иначе просто не может быть.
Садовая дорожка стала такой узкой и короткой, когда ее выстелил снег. Осень тихо ступала по нему и знала: скоро ее следы занесет вьюга, и дорожка снова станет чистой, белой, ясной, как лунный луч.
Калитка по-прежнему была заперта, но Зиме, так же, как и Осени, это ничуть не помешает сделать время и землю такими, какими им теперь надлежит быть.
Маленький свечной огарок да пара засохших листьев, забытых Осенью на письменном столе - больше ничто не напомнит о ее пребывании здесь. Скоро домик совсем занесет снегом, и земля уснет до наступления новой золотисто-сиреневой весны.