Поэт жив приращением смысла. Всё прочее не суть важно: если текст вступает в диалог, значит, текст наделён смыслом, а существующий в понимании смысл есть именно та ипостась, которая жива и после человека. Поэт, собственно, тем и отличается, что создаёт тексты, способные вести диалог, пока жив язык. Все прочие обстоятельства жизни ему так же малоинтересны, как прогноз погоды на позавчера.
'Нужно быть до конца современным', -- так сформулировал это кредо Артюр Рембо.
'Современность' началась с юбилея С.С.Розовой.
Я уже объяснял, почему мне не известна дата её рождения, и с круглой датой её 75-летия я не успел даже её поздравить, как позвонили мне.
Был декабрь 2007-го.
С.С. тревожно осведомилась, почему я не приехал к ней на день рождения. На мои слабые возражения о завтрашнем числе она настояла на 17-м и ахнула что-то вроде 'вот так ученичок', в трубке я слышал шум праздничного стола, на этом разговор был закончен. В декабре 2007-го завершался мой стаж пребывания в докторантуре и, поскольку диссертация с мая маялась где-то в архивах С.С., получалось, что выпускался я без выхода на защиту. Дюжину лет тому назад так же было и с аспирантурой, и мне по этому поводу переживать не приходилось.
Некоторое недоумение вызвало, что я не был приглашён на празднование дня рождения и ещё сам же остался виновен: 'вот так ученичок'. Но разве, рассудил я, самому не следовало поинтересоваться... О чём? С.С. никогда не приглашала меня на свои юбилеи, и я, считая её выше подобной суеты, полагал, что она никогда их не отмечала, а если и отмечала, то в узком семейном кругу. В общем, звонок с выговором за моё отсутствие выглядел действительно странным и выставлял меня 'неблагодарным' в глазах тех, кто собрался за столом.
'Ученичок' на деле был неблагодарным: настолько не догадлив, что даже не оговорил размер благодарности за окончание докторантуры. И это надо было сделать ещё летом, а не кататься в Крым и на Алтай. И тогда бы подарок, или благодарность, или материальная помощь, а лучше то, и другое, и третье обеспечили бы выход на защиту как раз вровень с окончанием трёхлетнего докторантского стажа. За представленную в срок диссертационную работу вроде как полагалась даже какое-то денежное вознаграждение, которое 'до кучи' могло послужить в деле глубокого благодарения научного консультанта.
Такие тонкие материи до ума моего не доходили.
А был ли ум?..
Я жил своей химерой, своим приращением смысла: в 2005-м вышла моя монография 'Понимание и культура', в 2007-м 'Понимание и мышление', -- и я всё более задумывался написать работу о связи финансовых рынков с технологиями социального управления, витая в облаках теоретической работы, а не практических нужд своего супервайзера. К моим изысканиям С.С. относилась достаточно равнодушно и оживить её интерес можно было только совместной публикацией под эгидой теории социальных эстафет. Эту удивительную теорию М.А.Розова пришлось сделать методологической основой диссертационной работы, и я был уверен, что этого вполне достаточно, чтобы теперь её 'душенька' была довольна.
Ан нет!
В конце января 2008-го некоторое время у меня ушло на отдых в Египте, приключения которого описаны в 'Високосной Репризе Зимы'. По возвращению на электронной почте обнаружился ряд писем С.С. о моей диссертационной работе. Это было удивительно. Прежде С.С. не прибегала к подобному способу связи для решения теоретических и тем паче практических задач. Видимо, возникло желание запротоколировать каждый шаг. К чему? Я рассудил, что С.С. открыла для себя мир электронных писем, и был рад, что не надо по любому пустяку мотаться в академическую деревню.
Как-то вяло она согласилась с тем, чтобы я подал документы на защиту в недавно открытый диссертационный совет по философским наукам при техническом университете. По своему обыкновению О.А.Донских считал совет своим детищем, ведь тот был совместным: часть докторов из нархоза, часть от 'электротехников', остальные были приглашены из педа, меда, сельхоза и пр. Заслуг председателя совета Виктора Васильевича Крюкова О.А. в рассмотрение не принимал, но они всё-таки были.
-- Как мальчишке, пришлось простоять в дверях минут сорок, пока она говорила по телефону, -- грустно рассказывал В.В. историю регистрации совета в высоких кабинетах столицы. -- Но зато, когда наговорилась, убрала трубку и подписала все документы.
Аборигены рвутся в большую науку.
Отчего же было не подписать, когда предводитель смирен и место своё знает? Прибавится кормушка для него и ещё одна для министерской дамы.
В феврале 2008-го В.В., даже не имея на руках заключения кафедры философии НГУ о диссертационной работе (свидетельство того, что предзащита прошла успешно), широким жестом предложил мне лист чистой бумаги с тем, чтобы я подал заявление для защиты в его Учёном совете. В это же время ВАК рекомендовал для защиты докторской иметь не менее пяти публикаций в рецензируемых журналах. Требование это было новым, журналов таких тогда было немного, и у меня было всего три таких публикации, так что заявление в совет В.В. так и осталось лишь на бумаге.
Наверно, было бы довольно странно, если я, будучи доцентом нархоза, обратился в другой Учёный совет, тем более что детище двух учёных мужей В.В.Крюкова и О.А.Донских было мне памятно по оппонированию на защите кандидатской диссертации А.В.Петропавловского весной 2005 года.
Алексей Петропавловский директорствовал в погребальной конторе. Это был коренастый, раздутый на денежном довольствии похоронного агента молодой человек. Диссертации своей, написанной скудным языком научного руководителя Л.С.Сычёвой, он не знал и мало что в ней понимал. Тем не менее ежедневное созерцание людского горя пробудило в выпускнике педагогического вуза страсть к философии, и он-таки силился осмыслить немудрёные мои замечания, которые, конечно, относились не столько к нему, сколько к тому, кто подсунул ему сырую эту работу в уверенности, что сойдёт и так.
-- Вы поймите, -- пытался я ему втолковать, -- мои вопросы не из-за придирок к тексту, а из-за очевидных слабых мест диссертационного исследования. И если я, как оппонент, не поставлю эти вопросы и не предупрежу их, вас спросят о том же члены Учёного совета уже на защите. Это всё очевидно, и отвечать придётся с ходу, не подготовленным, а выходить на защиту надо во всеоружии.
Вряд ли Л.С. допускала, что у этих членов могут быть какие-то вопросы и следует иметь основательную теоретическую подготовку для того, чтобы хотя бы понимать, о чём идёт речь. Ни о каком другом 'оружии' диссертанта, кроме водки и бутербродов с икрой, на крайний случай, коньяка с шоколадом, Алексей не подозревал и потому отнёсся к моим замечаниям с опаской. Когда же, почуяв слабину, налетели на него ворон за вороном члены совета, да принялись дербанить, несчастный диссертант краснел, пыхтел, мычал что-то в ответ и растерянно поглядывал в мою сторону.
-- Страшно было? -- спросил его после.
-- Угу! Особенно эта, -- кивнул он, -- со следами пальцев на горле...
-- Б.А.Жутина?
-- Ага! Баба Яга!
-- Жалмауыз кемпир? -- припомнилось мне тюркское прозвание ведьмы, но, видимо, Алексей не читал казахских сказок. -- Завкафедрой медицинского института.
Алексей был осведомлён больше.
-- У-у-у! Алкоголичка конченная, -- пробормотал он. -- Они на пару с Крюковым... -- и он сделал характерный жест.
-- Так ведь спирта хватает, -- пожал я плечами, и Алексей метнулся с коньяком к даме со следами пальцев на шее.
На этой его защите пришлось-таки вызывать огонь на себя: снова брать слово, отвечать на множащиеся со скоростью спама вопросы, объясняя, почему диссертант поступил так, а не иначе, и счёл нужным заниматься тем, а не этим.
В этой круговой обороне действенную помощь оказал другой оппонент, член совета Г.Э.Антипов, который в конце концов высказался в духе 'Уважаемые, я с вас... Написал, защитит и уйдёт к себе в траурную мглу, вас не тронет. Чо вам надо?' Это был приобщённый к эстафетной палочке едва ли не самим М.А.Розовым, многоопытный в деле дискурсивного подчинения старикан. Пускай по возрасту ему было далеко до старческой убелённости, но по совокупности заслуг в эстафетах вымогательства и шантажа он был уже вполне состоявшийся 'доктор': лечил языком умеючи и буреподобно, а скальпелем пользовался только при вскрытии винных пробок. 'Лучше быть головой мухи, чем жопой слона', -- уверял некогда премьер Черномырдин, и Г.Э., по его заветам, готов был выполнить все пункты: от А до Б...
В результате А.В.Петропавловский вышел с заседания кандидатом наук, а Учёный совет тут же в одной из подсобок гуманитарного факультета казахстанским коньяком и шампанским обмыл появление на свет божий пунцового с пылу-жару новоиспечённого метафизика.
'Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, -- полагал Н.А.Бердяев, -- не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а моё созидание добра и зла'.
'Ненавижу всяческую мертвечину, -- сказал поэт. -- Обожаю всяческую жизнь!'
Созидая, как можем, помаленьку, потихоньку, со временем мы вообще утратили способность отличать жизнь от мертвечины: людей талантливых от бесталанных, порядочных от мнящих себя таковыми, политиков от марионеток, соль земли от г...
И это беда.
Переписка с С.С. прервалась так же внезапно, как началась: то ли все вопросы, необходимость решения которых требовала электронного протокола, были сняты, то ли чересчур ясно проступило, кто кого консультировал в процессе этой работы. Судить можно по самой переписке, которая сохраняет и дух и букву отношений начала 2008-го.
Итогом этой работы стала развёрнутая научная статья, предназначенная для публикации в 'Вопросах философии' и нашедшая положительный отзыв редакторов, но 'зарубленная' М.А.Розовым с общим выводом:
-- Этого публиковать ни в коем случае нельзя.
Думается, даже С.С. не ведала причину этого радикального запрета, переданного со слов главного редактора журнала В.А.Лекторского.
...Опять же при условии, что С.С. не соврамши.
Это было в сентябре 2008-го и до следующего дня рождения никакой инициативы не допускалось.
Из приглашённых 17 декабря 2008-го я прибыл первым.
Дома были только приёмный сын Костик, к тому времени студент какого-то зарубежного вуза, и нянечка-медсестра Светлана, накрывающая праздничный стол и в то же время не забывающая о должном уходе за больным Яковом Моисеичем. Костика я знавал ещё робким смешливым ребёнком, прятавшимся за дверью. Теперь это был женатый долговязый парень с образованием геофизика. По окончанию НГУ С.С. женила его на одной из купеческих дочек Академгородка и была жутко не довольна, что брак не принёс ожидаемые финансовые потоки: вскоре после свадьбы родители девицы продали свои роскошные апартаменты и переселились подальше от новых родственников, оставив престарелую мать эстафетной философии на бобах.
-- Светочка, а как же хлеб? -- кинулась С.С. -- К столу нет свежего хлеба.
-- Пусть Костик сходит, -- вздохнула Светлана. -- Мне ещё Якову Моисеичу укол делать.
-- Пусть сходит Костик, -- согласилась С.С. -- Костя, -- позвала она его в гостиную, -- купи хлебушек. А где у нас деньги? Вот, -- полезла куда-то в стол, что-то достала. -- Сколько евро у тебя осталось?
-- Сто двадцать, -- припомнил Ксотик.
-- А здесь только семьдесят.
-- Не знаюю Всё отдал, -- озадачился Костик.
-- Надо поискать, -- и С.С. снова зашуршала в ящике стола. -- Никогда у нас деньги не пропадали.
-- Не пропадали, -- улыбаясь, повторил Костик.
-- И, будем надеяться, не пропадут.
-- Само собой не пропадут, -- почти дурачась подтвердил Костик.
Диалог производил впечатление хорошо сыгранной сцены.
-- Надо пересчитать, -- согласилась С.С. и стала трясти какую-то мелочь. -- Десять, пятнадцать, семнадцать, сорок две, пятьдесят три, шестьдесят девять... Так вот же! Семьдесят пять, восемьдесят, сто, сто пять, все сто двадцать.
С.С. вздохнула и молвила, глядя на меня исподлобья:
-- Такого у нас ещё не было, чтобы деньги пропали...
Какой хлеб Костик собирался покупать на евро, мне было невдомёк. Сама сцена показалась тогда мне следствием глубоко запущенного Альцгеймера, но, возможно, у неё были другие причины.
Позвонил Фофанов, поздравил.
С.С. слушала молча, внимательно, наконец, на полном серьёзе заключила, что он храним Богом. Sic! Тридцать лет партийного стажа борьбы с опиумом для народа! Невольному слушателю, мне как-то даже стало за них неудобно...
Через некоторое время собрались гости.
Были Л.С.Сычёва с супругом профессором Кулаковым, доцент Таратута, аспирантка Альбина Саблина, ботаник Василий Зуев, которому на днях предстояла защита докторской степени по философии своей науки в совете В.В.Целищева в Институте Философии СО РАН, и ещё пара-тройка друзей семьи.
-- Света сказала, что после семидесяти пяти каждый день рождения надо отмечать как юбилей, -- сообщила С.С., и гости приступили к провозглашению тостов.
Л.С. призналась, что все её хорошие знакомые разъехались из Академгородка и, кроме С.С., не осталось никого, с кем можно общаться; ботаник Зуев долго рассыпался в благодарностях и поклонах; аспирантка Саблина -- в поклонах и благодарностях; доцент Таратута сказал что-то оригинальное, что никто уже не припомнит.
Подошла и моя очередь, но тут вмешалась С.С.
Лучась от радости, она выразила свою признательность всем присутствующим, подобрав для каждого доброе слово. После давешней преамбулы с недостатком валюты мне всё-таки повезло ощутить неподдельную домашнюю атмосферу, и на душе потеплело. А зря... ведь с тем же счастливым выражением глаз речь зашла обо мне, но доброго слова для меня почему-то не находилось. За двадцать один год нашего знакомства и какого ни на есть сотрудничества и ни одного доброго слова! Лишь что-то о темпераменте, который взрывной, аки бочка с керосином низкооктанового числа, о характере, который дурной, аки медведь спросонья, о долготерпении, которое позволяет ей всё это выносить...
'Что это было?' -- гримаса боли расползлась у меня по лицу.
Прилюдная порка или наставление, но сделано это было на таком резком контрасте, что захватывало дыхание. Вот тебе и научный консультант! Услуги профессионала, как представить положение вещей в нужном свете и под требуемым углом освещения.
Как тут быть? Что поделать?
Как заметил один русский писатель, всегда останется насущным здравый философский вопрос:
-- Собака крутит хвостом или хвост крутит собакой?
В данной же ситуации нужно было ещё разобраться, кто сойдёт за хвост, а кто за собаку.
Как бы то ни было, манипуляция была несомненной, и я, озадаченный, взял слово.
-- Сейчас врежет! -- с некоторой долей растерянности констатировала С.С., но я не 'врезал' и даже не собирался, и поначалу не понял, к чему это она.
Я сказал, как приятно быть в окружении друзей, которые не предадут, ведь они проверены временем, и пожелал С.С., чтобы круг этих друзей никогда не отстоял далеко.
Подняли бокалы, раздался звон и голос профессора физмат наук Кулакова:
-- Я не понял, за что пьём?
-- За друзей!
-- За учеников!
-- За нас и пьём! -- обрушились комментарии.
-- За нас или за учеников? -- уточнял профессор.
-- За Сталину пьём, чтобы не предали, -- нетерпеливо объяснила супруга.
-- Не предали? -- снова удивился профессор.
-- Да! Чтоб не предали, чтобы не вкрался Иуда, -- произнесла Л.С. не случайно возникшее имя.
-- Иуда?! -- ещё сильнее удивился добродушный профессор и осушил-таки бокал.
Под аккомпанемент библейских воспоминаний я остался в гордом одиночестве и, уже было приступил к трапезе, как целый ворох интерпретаций сказанного мной поглотил меня вместе с моим аппетитом.
Гости живо обсуждали Иуду, вознаграждение, сравнимое с научным грантом, и осину, на которой повесился стяжатель.
-- А ведь был любимым учеником!
-- Так ведь только любимые могут предать.
-- Ничего подобного. Это всё легенды, выдумка...
Конфликт интерпретаций был налицо.
Нужное направление придала ему сама именница.
(Именины: вряд ли можно так назвать день рождения человека с калькой псевдонима товарища Джугашвили, даже если не быть мелочно придирчивым. Однако условность именин Сталины тонет в потоке условности всего того, что ныне означается прежними именами, отчего вольность эта представляется вполне допустимой. Одним словом: именины сердца.)
Ничтоже сумняшеся, С.С. искала подтекст.
А подтекст был такой, что не забалуешь.
В моих словах ей послышались какие-то полунамёки, полуугрозы, полупредложения, за которые в известные времена после разоблачения изменника на партийно-комсомольском собрании откомандировала бы того прямиком в чистые руки тех своих друзей, кто никогда не отстоял далеко. В широте истолкования в одно и то же время я сходил с ума, интриговал, извращал теорию Розова, пропадал неизвестно где, отличался непомерным самомнением, мозолил глаза, ничего не публиковал, писал слишком много, доставал, не давая о себе знать. Но хуже всего то, что я так и не сумел объективно оценить, какой вклад внесли в отечественную философию супруги Розовы, и некорректно использовал их идеи... Всё это так или иначе проскальзывало в обсуждении, и мне приходилось лишь безмолвно удивляться богатству интерпретаций всей моей деятельности, а не одного только поздравления. Для полной картины не хватало свидетельств, что меня видели с кинжалом в чёрном плаще на лестничной клетке апартаментов С.С.Розовой, поджидающим известно кого-чего, и телефонными звонками разрушающим предутреннюю тишину философского уединения. Свидетельств не было, но могли появиться, стоило С.С. подать знак.
И вот тут до меня стало постепенно доходить, куда я попал.
Все события последних лет, недомолвки, подначивания, вопросики утратили безобидный флёр академического юмора и предстали совсем в ином свете. Человек искал подтекст, а значит, его поведение и слова никогда не были без подтекста. Ничего случайного не было ни в шутках, ни в жалобах, ни даже, казалось бы, в непосредственном обращении. Каждый жест, слово, эмоция были точно рассчитаны на своего потребителя.
Если на полке обложкой к гостям красовался Transitus, стихотворный сборник со стихами Ольги Рукавишниковой и Олега Кустова, выпущенный в 1991 году, значит, это был такой реверанс мне как поэту, после которого нельзя было не ощущать себя в долгу перед хозяйкой дома. Не исключено, что после моего визита сборник сразу ложился той же обложкою вниз и поднимался только к следующему посещению, ведь где-то же довелось ему пролежать шестнадцать лет, чтобы появиться вдруг ко времени расчётов в 2007-м.
Если на одной из промежуточных аттестаций аспиранта говорилось, что это 'сложный случай', так это могло означать только то, насколько сложно приходится научному руководителю научно руководить 'бедовой головой'. А не что-то иное: тогда после высоких оценок тет-а-тет эту речь С.С. я воспринял, как некоторый стандарт кафедры Фофанова, -- не надо высовываться, а то заклюют. Может быть, оно так принято говорить о своих аспирантах 'сложный случай'? А скажи по другому, не поймут. В личном общении С.С. никогда не упускала возможности продемонстрировать, как не просто приходится пролагать собственный курс, сопротивление среды угнетает. И в этом смысле я прекрасно её понимал. Но речь о 'сложном случае' предназначалась для ушей И.С.Ладенко, с которым у нас были дружественные отношения и который в 1996-м нашёл для меня место у себя в лаборатории. Институт Философии располагался тогда на первом этаже здания Президиума СО РАН на Терешковой. Шёл снег, и улица была густо устлана белым покровом, почему-то запомнился её вид. Иоасаф Семёнович показал кабинет с высоченным потолком и множеством первоисточников. Я поблагодарил и остался верен социальным эстафетам 'сложных случаев' и 'бедовых голов'.
Если после продолжительного периода молчания, меня вызывали к С.С. на улицу Полевую, это совсем не означало, что настало время обсудить результаты исследовательской работы. Это означало, что у С.С. есть для меня работёнка... на общественных началах...
И вдруг простой, как день, и ясный, как пень, следовал вывод.
Если на университетском семинаре, ведомом С.С., из года в год перетирались одни и те же набившие оскомину определения социальных эстафет и мчащихся вдоль и поперёк куматоидов, так это не от того, что слушатели не понимают, это от пустоты самого теоретизирования -- дальше-то нет ничего, чтобы сказать, применить, сделать. Выходит, прав был профессор Никифоров, заявляя, что теория Розова бесплодна и кроме обещаний от неё проку мало. Ну, хорошо, пускай там, на 'теневой стороне' 1970-х гг., было не до практического применения, а в конце 1980-х С.С. озадачила всех, кого только могла, научным приложением, и мне повезло участвовать в этом предприятии сплочённых членов её кружка. Так отчего же дальше кандидатского моего исследования и понадёрганных из него ботанических и антропологических следствий для нужд кружковцев ничто не сдвинулось с мёртвой точки? Да просто потому, что изначально это и было ничто. Пытаться откопать нечто в её определениях, всё равно что копаться в высохшей луже, куда некогда упали свежие капли языковых игр Витгенштейна, а потом переводная литература кончилась. Вся теория такой же пшик, как это выражение счастья для дорогих гостей -- спадёт сразу, как только закроются двери, и, пожалуйте вам, новый министр культурки:
'Выяснила неожиданно для себя, что я ни хрена не культурный человек. Ну, вот если быть честной перед самой собой, то я просто не переношу:
- ходить на выставки
- в музеи
- оперу
- балет
- классическую музыку
- для меня сущий ад вечера памяти распрекрасных и давно ушедших людей
- меня тошнит от коллективных писем гнева
- я не смогу принять участие в митинге и шествии
- юбилеи и торжественные мероприятия за столом буквой Т или П
- я пойду на спектакль в драматический театр, только при условии, что его похвалили ряд уважаемых мной людей
- Я НЕ ПОЙДУ НА ЛЬВА ДОДИНА НИКОГДА
- я была в Париже, но не была в Лувре
- я была в Барселоне, но не поднималась на Сограду фамилию, потому что боюсь высоты и не люблю толпу;
- я не хочу увидеть своими глазами Мону Лизу & co
- я не плавала по каналам в Венеции на гондоле
- я была в Бритиш мюзим, Нэшнл галлери и ещё в паре десятков европейских и российских музеев и считаю, что потеряла там время
- в любом музее, как в церкве рефлекторно ищу святыню, чтоб приложиться и побыстрее свалить
- я проехала насквозь государство Бельгия и даже не захотела остановиться
- я не хочу в Швейцарию вообще (только, если пластику захочу сделать качественную)
- я не знаю либретто ни одной оперы
- я не могу смотреть подавляющее большинство документальных фильмов
- мне симпатичен Гришковец
- я ни хрена не понимаю в артхаусном кино
- я никогда бы не купила б ни одной антикварной вещи
- я плохо знаю мировой кинематограф
- И Я ПРОСТО НЕНАВИЖУ ЭКСКУРСИИ!!!'
(Ольга Любимова, министр культуры РФ с 22 января 2020 г. Орфография и пунктуация сохранены. https://openmedia.io/infometer/ya-ni-xrena-ne-kulturnyj-chelovek-ministr-kultury-olga-lyubimova-o-sebe-putine-i-pravoslavii/).
Много, честно, недвусмысленно!
Как повезло Гришковцу! Наверно, одной конторы питомцы. Всё может быть. Это страна великих возможностей и архаичной действительности.
И как не повезло экскурсоводам! А ещё Льву Додину -- смотреть на его голых мужиков Любимова, авторка туевой хучи фильмов на православный сюжет, не пойдёт никогда!
Страшно представить, но ведь и доктора философии местного разлива, если сказать честно:
-- Витгенштейна не читали,
-- Деррида не переносят уже из-за одной только фамилии,
-- разоблачают рикёрщину и делёзщину, не найдя горстки понятных фраз в предисловии переводчика,
-- клеймят Хайдеггера за 'Бытие и время', а Бибихина за 'Время и бытие',
-- ниспровергают Патнема, демонстрируя 'мозги в бочке',
-- плевать хотели на всё, что не скреплено круговой порукой,
-- брешут, как Троцкий,
-- милостивятся, как Джугашивили,
-- на концерты не ходят,
-- на выставках не бывают,
-- оперу не слушают, разве что пишут,
-- балет проклинают за мужеложество и рахитичных танцовщиц, хотя осведомлены кто с кем у одних и родами у других,
-- живо интересуются мировой политикой и знают, почём фунт лиха,
-- петиции не подписывают, а если подписывают, так только исключительно с требованием углубить и поощрить,
-- регулярно подают заявку на один и тот же грант,
-- ни хрена не понимают большую часть литературы по специальности,
-- языками не владеют,
-- чистоплотности не обучены,
-- с начала веков борются с терроризмом, экстремизмом, онанизмом за реконструкцию, реставрацию, реновацию,
-- гордятся Отечеством и его рулевым, но больше собою,
-- восходят на зияющие высоты,
-- в отсутствии слушателей пользуются мегафоном,
-- в отсутствии теории довольствуются любым перепевом,
-- поют плохо, танцевать не умеют, зато обладают навыком вольтижировки на Учёном совете,
-- обожают юбилеи и торжественные мероприятия за столом любой буквы и формы, особенно под спиртное,
-- всё время кого-то догоняют и опережают,
-- если б могли, запретили всё, что шевелится и подаёт признаки жизни,
-- прибегают к помощи ближних плеч и голов, дабы рассмотреть отдалённые перспективы,
-- не чураются мелких фальсификаций и готовы к крупным подлогам,
-- никогда не перепрут бургундскую полечку на родной язык, но ни за что не откажутся, если можно чего цап-царапнуть,
-- на симпозиумах и конференциях рефлекторно ищут 'святыню, чтоб приложиться и побыстрее свалить',
-- непременно находят друзей на свою голову и врагов на свою ж...,
-- считают симпатичным если не Дугина, то самих себя,
-- и просто ненавидят всё творческое и живое.
'Ни хрена не культурный человек' в должности министерки культурки объявляет врагами музыкальную группу Андрея Макаревича -- тех, у кого есть голос и совесть; ни хрена не учёный человек голосует в учёненьком советице и само собой делает всё, чтобы в науки не 'засели враги' -- те, у кого хотя бы есть разум. Этих не культурных и не учёных пугает даже само слово человек; они говорят: человечек. Какие бы должности не занимали и сколько бы не публиковали статей в научных журналах, эти 'дети кукурузы' никогда не станут людьми, но лишь человечками, букашками гнилых страстей и фальшивых эмоций.
'Стоит ли удивляться? -- вопрошал всё тот же русский писатель. -- В истории немало примеров, когда посредственность венчается лаврами, ибо - на фоне всеобщего безголосья -- воробьи всегда с успехом заменяют соловьёв'.
По всей видимости, С.С., О.А. и иже с ними ботаники и студенты не сразу дошли до жизни такой. Потребовался известный период времени, чтобы, поняв свою ограниченность, 'дети кукурузы' начали искать, где сытнее и глубже. Человеческая природа одно, а природа человечков -- другое. И, как правило, одной природе с другой совсем не по пути. Там -- Кант, Сократ, Ницше, Кьеркегор и Артюр Рембо -- ладьи и корабли большого плавания; здесь, помимо С.С., М.А., О.А., А.А., -- тип-антип с мужем министерки культурки, Академгородок как объект историко-культурного достояния, мирные люди с бронепоездом на запасном пути и рабы на галерах.
Так что же мнилось найти в теории М.А.Розова и сумеречного его окружения? Того, что отродясь в тех краях не бывало? А что бывало? Выхолощенный текст -- ибо цап-царапнули, как могли; утраченный контекст -- иначе будут видны заимствования и перекосы; табу на сопоставления и 'неполнота выделения системы'. В подобной 'системе' не возможны ни совесть, ни свобода мышления. И всё это культурненько оправдано на скрепном пути блуждания от опричнины Ивана Кровавого и ленинских концлагерей до выборов с волшебником Чуровым и Эллочкой-людоедкой. Что не так? На этой богоспасаемой части суши винодельческое хозяйство РПЦ с благословения патриарха регистрирует товарные знаки для открытия гостиниц и казино. А чего вы пытаетесь добиться?
'Вот я и хотела абсолютно серьёзно и без под**бки спросить, -- под бутылочку пиваса пописывает 'ни хрена не культурный человек': -- а чего вы пытаетесь добиться? Верите ли вы, что вас услышат? Что над вами не ржут в голос на Старой площади? Я-то просто давно пользуюсь советом психолога. Живу в городе Москва, стране России по принципу, завещанному жертвам насильника: я легла на спину, раздвинула ноги, глубоко дышу и даже стараюсь получить удовольствие' (Ольга Любимова. https://theins.ru/news/197677).
Добрый психолог дал добрый совет девушке: раздвинь ноги и получай удовольствие. Одно не понятно: почему именно эта с раздвинутыми ногами должна быть министром культуры? Ведь были и у нас Киевская Русь и Великий Новгород. Так что с того? Были давно -- живём сегодня, но вчерашним днём и не тем, что с вечевым колоколом, а, по правде, этим, что с отрезанной пёсьей головой у седла, отрицательной селекцией и лишней хромосомой у профессора из института международных отношений.
-- Каждая кухарка должна научиться управлять государством, -- излагал ленинскую точку зрения Л.Д.Троцкий.
-- Когда процесс дебилизации заходит слишком далеко, часто не остаётся критического меньшинства, способного спасти страну, -- исследует отрицательную селекцию математик:
'Результат кооптации 'кухаркиных детей' в номенклатуру и силовые структуры налицо: статистически всё население СССР жило ниже американской черты бедности. Пособие по безработице в ФРГ было на 60% больше средней зарплаты советского рабочего, а туалетную бумагу приходилось возить из Москвы'. (Игорь Гарин. Противоестественный отбор. Как россиян учат тупеть. https://nv.ua/opinion/protivoestestvennyj-otbor-kak-rossijan-uchat-tupet-90493.html).
'Кухаркиных детей' кооптировали в номенклатуру и силовые структуры, а что же гуманитарные науки, которые семьдесят лет обслуживали эту номенклатуру и её силовиков? Невообразимо, если бы среди всеобщего развала и деградации какие-то науки сохранили научность и настоящий исследовательский коллектив.
Усилиями 'генетиков' от идеологии и имитаторов птичьего языка специально для гуманитарной области знания была взращена своя разновидность бобовых -- жадных до славы и обжорливых до пуза 'детей кукурузы'. Но ведь у академической науки должен быть свой иммунитет, не позволяющий допустить повальное засилие наихудших и бесталанных, аморальных и циничных 'детей кукурузы' на высших должностных этажах. Иначе какая же это наука? Не это ли имел в виду Лев Ландау, когда говорил о делении наук на естественные, неестественные и противоестественные? Естествознание окружает себя плотным кольцом математики: это естественная защита от дутых степеней и незаслуженных званий. Но в стране победно шествующего симулякра никакие математические препоны и экзамены на чин не в состоянии предотвратить инфильтрацию семени 'детей кукурузы' по различным областям знания.
Да, гуманитарной науке досталось по первое число. Наука, вынужденная служить пропаганде, собственно, как и вся остальная культурка, деградировала в имитацию таковой. Бессильные взять ответственность на себя, эти 'гуманитарии' все грехи мира перекладывают на постмодернизм или кого-то ещё. Но что хуже всего, это не то, что они таковы, а то, что всех остальных полагают такими же, как они сами: эстафеты всеядны.
В цехах мастер готовил ученика: не удивительно, что ради хлеба насущного молодой человек шёл к нему в услужение. Для того чтобы занять место органиста при Томаскирхе или другом немецком храме, музыканту, как правило, приходилось жениться на дочери органиста. А в самих лютеранских университетах процветал пеннализм -- старшие студенты 'обдирали' и 'обделывали' новичков, обходясь с ними прескверным образом. Позднее кое-что изменилось: к началу XVIII века после осуждения пеннализма ректорами университетов и исключения забияк эта практика потерялась в преданьях старины суровой. Потерялась... изменилось... но не везде. Этот дошедший до гуманитарной науки почти средневековый обычай, хоть и не предвещал ничего хорошего, но на отечественной раболепной почве не мог не обернуться против социального института науки в целом. К началу нового тысячелетия в одной маленькой психиатрической больнице, где довелось трудиться большинству скрепного населения, распределение в гинекологию или на стоматологический факультет, как некогда поступление в вуз, а после аспирантуру, как всегда, было дело затратным.
-- Так что же нас лечат так плохо?
-- А чего вы пытались добиться?
...После застолья расходились.
У порога в глаза хозяйки закрались недоверие и тревога.
Обращение к О.А.Донских в январе 2009 г. по поводу вымогательства С.С. не преследовало цели разоблачения и наказания виновных. Я пытался разъяснить свой отказ выходить на защиту. Как можно представлять работу, если услуги супервайзера без оплаты?
'Я гонюсь не за богатством, а за своей судьбой', -- признавалась Айседора Дункан, и это было истинно философское утверждение, ибо рок идёт по пятам обречённых, настоящий же герой выступает навстречу судьбе, и лишь поэт множит вымыслом формы, но лишь те, что хотели сказаться в его творчестве и которые он сумел ухватить.
С кем беседовал О.А. по этому поводу, я не знаю. Быть может, с В.М.Фигуровской, потому как В.М. толкала меня в эту воду с упрямством мельничного жернова, но может быть, что и с С.С. В этом случае решение, скорее всего, было вынесено с уверенностью, что сдохнет либо осёл, то есть 'бедовая голова' перестанет противиться, либо падишах, то есть вопрос о защите снимется сам собой:
'Вот что, кажется мне, должно происходить у него в голове, а что происходит на самом деле, и происходит ли вообще что-нибудь, мы никогда не узнаем, потому что он нам об этом никогда не расскажет' (Ф.А.Искандер).
Как-то сразу было заверено написанное мной год тому назад заключение кафедры В.П.Фофанова, и поскольку академических публикаций к февралю 2009-го было достаточно, В.В.Крюков повторно принял от меня заявление, и в конце мая Учёный совет назначил дату защиты на 6 ноября.
-- А где вы успели нажить себе так много врагов? -- могли бы задать этот литературный вопрос мои оппоненты. И ответ на него тоже был бы вполне литературным:
-- Для этого не надо быть гением. Делай своё дело, говори правду, не подхалимствуй, -- и этого вполне достаточно, чтобы любая шавка облаяла тебя из-под каждого забора. (В.Пикуль. 'Честь имею').
Оппонентов из тех, кого, как обнаружилось впоследствии, было не жалко, предложил О.А. Это были председатель Учёного совета по философским наукам из Омского госуниверситета с громким именем-отчеством Владимир Ильич и авторитетной фамилией Разумов и едва ли не первый аспирант М.А., а к тому времени профессор Академии госуправления Виктор Александрович Колеватов. Последнего недолюбливала С.С., хотя внешне поддерживала приличествующие отношения. Наверняка, это она его и порекомендовала как дотошного и въедливого специалиста, чтобы 'они там на пару друг другу потрепали нервы'. А методолога В.И.Разумова, по всей видимости, по тем же критериям отобрал сам О.А.
Возражать не приходилось.
Третьим оппонентом стал мой хороший знакомый по Саратовскому университету профессор Сергей Фёдорович Мартынович. Я и не представлял, в какую топкую слизь новосибирской философии я втянул умного и обходительного старика.
Впереди всем нам был уготован самый настоящий зверинец.
В роли ведущей организации повезло выступить Томскому университету.
Светопреставление началось в сентябре сразу после V-го Философского Конгресса в Академгородке, организацию которого блистательно осуществил выдающийся южно-сибирский учёный и философ, декан Философского факультета НГУ, большой инициатор и великий любодей Российского Философского общества Владимир Серафимович Диев.
'Был у майора Диева товарищ майор Петров...' -- прозвучало когда-то в героической поэме Константина Симонова. Майор посылает сына погибшего своего товарища майора Петрова в тыл к немецким захватчикам и благословляет его вызвать огонь на себя: 'Держись, мой мальчик: на свете / Два раза не умирать'. Пока лейтенант Петров карабкается по скалам в пункт назначения, тяжёлый командирский и отцовский долг, возложенный на Диева, заставляет его всю ночь шагать, как маятник, по землянке: 'В сто раз ему было б легче, / Если бы шёл он сам'. Поэт возвышает героя до образа вождя и отца народов, посылающего своих детей на зияющую, то есть сверкающую под луной высоту на линии фронта: 'Никто нас в жизни не может / Вышибить из седла! -- / Такая уж поговорка / У майора была'.
Воистину, вышибить Диева из седла декана Философского факультета, его стараниями преобразованного в Институт Философии и Права НГУ, не могло ничто и никто: ни выкинутый из созданного с нуля Юридического факультета прежний декан, ни новый ректор, товарищ и брат по химии героического В.С., ни Учёный совет НГУ, по достоинству и сообразно с собственными достижениями дорожащий его заслугами. 'Летели земля и скалы, / Столбом поднимался дым', и только декан Диев всегда выходил невредим. Это опыт! Не совсем тот опыт, что из 'Песен Невинности и Опыта' Уильяма Блейка, но опыт секретаря комсомольской организации, кем по незрелости лет подвизался В.С. на Механико-математическом факультете. Такой опыт не пропьёшь! И встреча и размещение гостей Философского конгресса были на высоте, 'на самом переднем участке фронта', где впоследствии С.С., в окопах у блиндажа, обнаружила соратника В.С. по делам сабельной молодости О.А.Донских. Оба они когда-то комиссарили, собирая комсомольские взносы, только О.А. на неестественном Гуманитарном факультете, а В.С., естественно, на Математическом. Оба стали философами и видными в своей области специалистами: О.А. в философии языка, а В.С., замечательно превосходящий его в красноречии, в философских вопросах управления и манипулирования числовыми комбинациями, вертя которыми В.С. способен объяснить, почему младенец, утопленный в стиральной машине мамашей с Урала, это специфический случай из выборки подопытных такс.
С утра в день открытия конгресса на домашний телефон позвонил О.А., выразив неподдельное удивление моим небрежением к событию всероссийского размаха и настояв на присутствии во второй половине дня.
Чувствуя себя если не младенцем, то подопытной таксой, которую хотят научить дышать под водой и, если не сдохнет, выбросить на орбиту, я приехал на встречу с коллегами и успел заслушать пленарные доклады Б.Г.Юдина и В.А.Лекторского.
С.С. посетила мероприятие в час его открытия и звонила на номер сотового уже из дома.
-- Как твои дела? -- коротко осведомилась она.
Не могу сказать, что её звонок меня обрадовал или огорчил, но я был вынужден ответить довольно индифферентно:
-- Спасибо, хорошо...
Минут за пятнадцать до этого мне пришлось сбросить зуммер с её дозвоном, поскольку уже был наведён прицел на открытый зев писсуара, и было бы не просто обидно, но до странности символично обмочиться именно в этот самый момент.
-- Хорошо? -- возмущённо переспросила С.С.
-- Да, -- всё ещё размышляя об иррациональности совпадений, отвечал я.
Мы не говорили уже более полугода с памятного звонка 28 февраля, когда прежде моих ответов реплики подавал телевизор: по 'Культуре' шла пьеса Виктора Розова 'Шумный день'.
Встреча 'министров' на яхте не состоялась, но последствия этой невстречи мгновенно дали о себе знать.
-- Мы поедем, а петушок пойдёт пешком, -- трескуче просипел Г.Э.Антипов, усаживая жену Амину в новый хэтчбек. Амина служила ему водителем-перевозчиком, секретарём-референтом, пенсионным фондом и гарантом возмещения затраченной наличности.
Пленарное заседание в Доме учёных завершилось, и публика вяло потянулась в университет.
Два доцента в недоумении переглянулись, как бы спрашивая один другого, кого имеет в виду этот седобородый хулитель.
Г.Э. развернулся к доценту РГГУ Константину Игоревичу Алексееву, с которым, что ни лето, мы немало путешествовали по черноморским городам и посёлкам, и как бы давая знать, кто тут 'петушок', просипел фразу по новой с ударением и кивком в мою сторону. Ухмыляясь не по-детски, Г.Э. смаковал каждый слог прагматичного своего выражения.
Оглядев этого куриного с ног до головы, я решил его не клевать.
Как говорила Джуди Гарленд, голливудское куриное поголовье до сих пор не восстановилось.
Пешочком добрался до НГУ.
Там меня, растерянно бродяшего по этажу Философского факультета, приметил В.В.Целищев и под ручку сопроводил в секцию под председательством В.П.Горана...
'А вверху, над горами, / Всё так же плыла луна, / Близко грохали взрывы, / Продолжалась война' (К.Симонов. 'Сын артиллериста').
В тех же пенатах на следующий день профессор Томского университета Петрова холодно вручила мне заверенный отзыв ведущей организации.
Ещё одной иррациональной величиной в процедуре защиты докторской фигурировала кандидат физмат наук Фурманова, имя-отчество которой потеряны для истории. Это была сухонькая, несколько стервозная по должностному положению женщина. Впрочем, её должностное положение истории тоже не известно. Секретарём Учёного совета у В.В.Крюкова был юноша с лесным немецким псевдонимом Вальдман, а Фурманова накладывала длань смотрящей от ректора на все учёные советы технического университета, включая новейший -- философский. Длань была грубой, мозолистой в рубцах шрамов от непосильной партийной работы. В эти же руки Фурманова силилась получить заслуженное вознаграждение. Маленький чиновник в теплице огромного кабинета требовала воздаяния, будто жрец при Ковчеге Завета: уважение, почитание, по возможности коленопреклонение и материальный стимул в виде премии, может быть, даже что от ректората...
-- От вашего Виктора Васильевича разве дождёшься благодарности? -- доверительно поделилась она при знакомстве.
-- Отчего же?
-- Оттого что редко бывает трезв.
Эта дочь отца всех, в том числе высланных в Сибирь и Казахстан, народов разъясняла мне общие установки партии и правительства, а лесной человек Вальдман валил кучу неотложных дел и следил за исполнением возложенных на меня конкретных поручений. Последних было столько, что впору было бросить всё и заниматься исключительно ими.
Большое дело -- большие затраты. Лесной человек с блаженной улыбкой сообщил, что услуги совета должны быть оплачены.
-- Кем?
-- Без разницы, -- столь же прекраснодушно улыбался Вальдман.
-- Это как? -- мне уже было ведомо, к чему это 'без разницы'. -- Есть разница между наличным или безналичным платежом.
-- Можно оплатить в кассу или перевести по безналу, если нархоз согласится оплатить.
![[]](/img/k/kustow_o/scienceinsiberia02/zanaukuplatisjudawdwojnepamjatnikklizme2.jpg)