Кассир плакала. Её маленькое скукоженное личико угнетало: покупатели переходили к другим кассам, где выстраивались в очередь, лишь бы не видеть этих страданий. Возникший рядом администратор - по всей видимости, корень всех зол и причина рыданий - склонила длинную шею и, вся в каких-то оранжевых пятнах, старалась казаться беспристрастной. В глазах читалась некоторая растерянность - всё-таки не каждый день вот так, при наплыве народа, отлаживая производственный процесс, приходится демонстрировать управленческие навыки и организаторские таланты.
Не мешкая Ольга освободила корзинку. Каждый день специально для завтрака она брала здесь всего понемногу: ломкие хрустящие булочки к кофе, два йогурта и форель ломтиками в масле, - всё, что муж любил свежим и чтоб только что из Германии. Да ещё бутылка ликёра - это уже для себя: Жора такое не пил.
Шмыгая носом кассир привычно приступила к расчёту. Она могла делать это даже в полусознательном состоянии просто потому, что глаза смотрят, а руки не скреплены.
- Потому и взяла, что как сквозь пальцы уходят, - жалобно объясняла начальству. - Хлеба купить не на что. Спасибо, люди добрые помогают. Живём от получки до получки. Всё на кредит... Что теперь?! - Она ещё раз всхлипнула и закрыла кассу. - Ваши сорок копеек, - положила на сдачу.
Каждый день Ольга оставляла ей эти сорок копеек, а иногда и сорок рублей, что было для семейного бюджета несущественно, но значимо для неё самой. Зарплата жены полагалась ей половинками пару раз в месяц, так только, чтобы прокормить себя, подростка-сына и престарелую мать. Жора предпочитал рестораны и редко показывался за семейным столом. Он не ел, а питался. Его занятость допускала бизнес-ланч в будни и украинский шинок по выходным. Во всяком случае, это он так говорил. Она не понимала его гастрономического попустительства. "Мир жертвует собой ради человеческого существа, - считала она, - когда иное превращается в тождественное", и потому не могла относиться к еде легкомысленно. Совместная трапеза была некой гарантией, что однокашники не съедят друг друга, - фактор немаловажный в личных отношениях. Отсутствие мужа за обеденным столом нагоняло тоску и наводило на мрачные мысли, заставляя осушать припасённое к случаю спиртное. Елена Ивановна корила дочь за это пагубное, на её взгляд, пристрастие, хотя и сама была не прочь разбавить ликёр кое-чем погорячее. К тому же, всё это высокоградусное изобилие покупалось Ольгой за собственный счёт: уже полгода как она снова работала, на полставки, ни шатко, ни валко, получая небольшие деньги за свой ни шаткий ни валкий труд.
Мировая причина - поток всеувлекающий. К нему примешивается и мусор, и грязь, и посторонний хлам, - такие, что сразу и не разберёшь, откуда столько всего. Пустые слова влекомы подобно взвеси.
Ольга возвращалась с публичной лекции.
В силу академической привычки она всё ещё изо дня в день старалась открывать новое, что будоражило бы воображение и обещало поразительные перспективы. Сегодня её постигло разочарование. Симулякр поимел образ профессора. О нём писали, на него ссылались. Утверждали, что расширил и углубил, помог великим и взвалил неподъёмный труд. Даже имя его говорило само за себя - Геннадий Игоревич Зарецкий, или, как было принято в дружеском кругу, Геня Зарецкий. Откуда взялось фамильярное обращение, давно забыли; не исключено, что инициатива исходила от самого адресата. Однако ничто не имело значение в сравнении с окладистой бородой, выдающейся лысиной и подслеповатыми глазами учёного гуманитария - ничто не могло оставить и тени сомнения в том, что он действительно расширил, углубил, помог и даже основал... В общем, заводной попался дедок.
- Я говоря говорю, - заявлял он. - Понимать надо не меня, а понятое или непонятое мной! - И, окончательно укатывая аудиторию, добавлял: - Так вот, какое вам дело, что я сказал?
Дела, настоящего дела, ради которого стоило бы растрачивать жизнь на споры и толкования, не было у него никогда. Геничка этот воздвиг гору, но гору банальностей без божества и вдохновенья, как сказал бы поэт, - не Олимп и не Парнас, и даже не Валдай, но всего-навсего замусоленный пуп Гени Зарецкого, лысым сморчком торчащий в комариных чащах среднерусских лесов. И всё-таки несчастные, вовлечённые в общий раж отчаянно бестолковым предубеждением, пытались участвовать в общем деле, задавать вопросы, искать общего понимания.
Образ не имел подобия - за внешней оболочкой человека науки скрывалась суть интригана и стяжателя званий, наград и неслучайных прелестей полноценного материального благосостояния, к чему Геничка, судя по выставляемым напоказ духовным запросам, вроде как и не был причастен, но чего вожделел с первых шагов на стезе познания. Плагиат бурным цветом колосился на полях и по страницам его работ, что вовсе не мешало ему зарабатывать на публичных выступлениях и околонаучных диссертационных советах. Он шустро лавировал между подводными камнями теоретических омутов и стремнин эмпирии, анонимными диверсиями сражал оппонентов и подтапливал соратников ненароком. Что-то было в нём от того героя Анатолия Папанова, что на Чёрных камнях цеплял рыбу на удочку Никулину, а потом с голым задом и аквалангом шнырял на отмели у самого дна.
- Лёлик, - умолял его Миронов, - это же не эстетично! - И глупо вертел в руках монтировку.
- Зато дёшево, удобно и практично, - склабился Лёлик и гарантировал, что клёв будет такой, какой ему, Козлодоеву, и не снился.
- Козадоев, - возражал Миронов.
- Козладоев, - настаивал Лёлик и готовился снимать гипс.
В последнее время Геничка всё чаще плакал на гробах, крестился в церквях, голосовал на партийных собраниях. И всё оттого, что симулякр нуждался в приверженцах, кого опять-таки имел по образу профессора, обирая вечными сетованиями на семейные неурядицы и слабость здоровья, присваивая идеи и бесконечно затягивая сроки защиты, когда уже и взять-то ничего было нельзя и молодые люди терялись в мутных потоках житейской необустроенности. Там они окончательно свыкались с мыслью, что есть друзья, есть враги, а есть ещё Геня Зарецкий, любезней старого друга и опасней кровного врага. Так думали одни. Другие решали: "Какой же он всё-таки убогий, если вымогает с учеников". На одних, с примесью трагического наряда, Геничка сетовал как на "несчастье своё". На других пенял как на сумасшедших, но прежде допытывался, кто родители, как живут, насколько хватает средств к существованию - словом, узнавал всё, чем богаты, и главное, чего хотят от новомодной антропологии. Делалось это, несмотря на далеко идущие цели наживы, с видом искреннего участия и отеческой заботы.
В незнакомой аудитории Геничка не утруждал себя протоколом, предпочитая держаться естественно, а значит, грубо и агрессивно, с налёту загоняя в угол, что иногда даже вызывало воодушевление в публике, но только если число мазохистов и тех, кто поглядеть любит, превышало разумные пределы. Пробормотав под нос очередную порцию велеречивого бреда, Геничка с нескрываемым небрежением позволял задавать, хм, ну что ли вопросики.
- Геннадий Игоревич, - поднялась Ольга, - вы нарисовали карту современной реальности и задали определённый язык и в этом смысле зону приложения теоретических и практических представлений антропологии. Я выражу своё недоумение, - под прицелом его острых глазок она разволновалась. - Недоумение заключается в том, что вот когда вы рисовали карту, восемьдесят процентов, я просто подсчитывала, заимствованных слов, иностранных слов напрямую... А первая часть была посвящена развёртыванию одного прекрасного русского слова. Как у вас это связано?
- У меня-а-а? - протянул Геничка.
- Да.
- А понимаете, проще мне вам ответить, а я-то тут причём? Я-то тут причём? - повторил старикан. - Я, извините... А как вы вообще относитесь, так сказать, к математической терминологии? Вы занимаетесь там, - Геничка снова забормотал, - какими-нибудь, не знаю, категориалами?
- Ну, математическая... - Ольга запнулась, - математическая терминология, например, Магницкого, одно. Есть терминология...
- Вы знаете что, - перебил Геничка, - ну и далеко вы уедете на своей сохе с Магницким? То есть с арифметикой Магницкого?
- Зачем вы тогда говорили о "ведении"? Я же вас спрашиваю. Вы же про это говорили...
- Что значит зачем? - перебил Геничка. - Вы можете как угодно... Вот вы можете к корпоративному миру относиться как вам угодно... Вы человек... в свободной стране живём... - затараторил он.
- Конечно, - кивнула Ольга.
- А мы так и относимся. Всё меняется, если вы начинаете работать, так сказать, в этом мире, в мире этих корпораций, и с Магницким вам там дальше первого этажа, то есть дальше вахты, делать нечего.
- Я понимаю, вы говорили, - пыталась было возразить Ольга. - Я спрашиваю вас, в вашем докладе первая часть была посвящена другому. Как у вас эти части связаны?
- У меня?
- У вас, у вас, - внезапно разгорячилась она.
- У меня, - Геничка сделал паузу и ехидно улыбнулся, - как мужское и женское начало моей души - органично!
Публика рассмеялась. Кое-кто закашлялся. Лысые мужички зарделись нехорошим блеском в глазах. "Ладно", - сказала она и спряталась за столом. Геничка был таков.
Подле с отекшим лицом и таким же колючим, как у него, взглядом восседала мадам Фига. Под каждым глазом по мешку - не от напряжения методологической мысли, но исключительно от виртуально-параноидального сплетения интриг, центром которых, как старая ржавая паучиха, была её собственная персона. Жажда наживы управляла Геничкой, а Геничка Фигой, а та уже по его команде регулировала всякую сволочь. "За нас, за тёток!" - было любимой присказкой Фиги по свершению очередной задуманной подлости. И если Геничка в старости немногим отличался от Лёлика, разве что бороду отпустил да очки напялил профессорские, (и то действительно по слабости глаз), мадам Фига всегда была героиней Светланы Светличной и умела не только задом вилять, но и возопить в решающий момент: "Не виноватая я-а-а-а! Он сам пришёл!" И спрятать груди под крестом изящно-беспомощных рук.
Неумение уживаться с людьми Фига подменила ненадёжной ставкой на коварство, постепенно ставшее её натурой: она начала прибегать к нему дабы выжить в трудном социалистическом мире. Ходили слухи, как однажды Фига наотмашь залепила пощёчину секретарю партийного комитета и сделала это не от большого ума, но по причине хрупкости этой самой своей натуры. Со временем к хрупкости добавились и подлость и коварство, и она сама уже не смогла бы назвать тот рубеж, когда из не лишённой привлекательности женщины превратилась в облезлую от одиночества старуху. По своему обыкновению Фига произносила речи об интеллигенции и интеллигентности и полагала, что имеет на то полное право. Присоседившись к Чехову, она по капле выдавливала из себя человека и смердело от неё всем неподвижным, бездыханным, неживым.
- Да вообще зачем нужно таким образом ставить вопрос? - высказалась и уставилась в пустоту. Фига не была бы собой, если бы хоть в одном вопросе выражалась ясно и действовала прямо.
Увы, мировая причина - поток всеувлекающий.
Пустые россказни дедулек с бабульками от науки нисколько не касались бы Ольги, не обладай она отчаянным волеизъявлением, требующим пережить всё, что плёл хитро выделанный старикан. Ей казалось, что философы изобретают названия для хорошо известных вещей. И когда в некоторый критический момент слова провалятся в пустоту, уйдёт на дно - туда, где двуличием захлебнулась душа, - и память о человеке, и некому больше будет помянуть бедолагу до самого Судного дня. Поэтому словам она предпочитала звуки, а философии - музыку.
Зарецкий разглагольствовал, выпуская, как струи пара из скороварки, сентенции о человеческом потенциале, демографической детородной активности, пределе духовно-нравственной осмысленности, культурологическом смысле понятий. Трюки, к каким он прибегал, с библейских времён от лукавого. Симулякр и был от лукавого - образом без подобия, видимостью, в которой ни на йоту не было содержания. И он набирал обороты, тряся головой, бормоча заклинания, распечатанные на обратной стороне неизвестного документа.
"Думает, что умён, - заключила Ольга. - Набрался расхожей мудрости и несёт её людям. Криво как-то несёт. В школе экономики за бороду ему платят три тысячи долларов... Надо бы и козлам назначить жалованье".
Документ был длинным, как борода Пана, и она успела изучить все хитрости форматирования, прежде чем объявили перерыв. Ей ничего не стоило выйти посреди обсуждения и погрозить на прощание пальцем так, чтобы симулякр подавился пустословием. Хотя надежды, что он когда-нибудь будет называть вещи своими именами, не было никакой. А ведь именно с этого следовало бы начинать любую работу.
Ольга скомкала приготовленные было по студенческой привычке листы, включила сотовый и, не глядя ни на кого, покинула вековое логовище знаний.
II
Немного лет назад, будучи уверен, что всё идёт как надо, Олег Андреич разделял оптимизм аналитиков. В биржевых рейтингах его компания прочно утвердилась в тройке лидеров; по оборотам ей вообще не было равных, премии и награды сыпались, как из рога изобилия: "Финансовый Олимп", "Компания года", "Элита фондового рынка страны", - Олег Андреич помнил их все. Ещё бы, ведь это был титанический труд! Каждый год активы детища увеличивались многократно - спекуляции неизменно приносили доход. Компания превратилась в настоящий финансовый холдинг со своим банком, ипотечным центром, депозитарием, паевыми и пенсионными фондами, брокерами, управляющими, занятыми консультированием, аккумулированием, инвестированием и всей той коммерческой активностью, в какой Олег Андреич чувствовал себя, как рыба в воде. Он был тонок, подвижен, непредсказуем. От остроты задач и жёсткости курса на их выполнение у него развился небольшой тик: перед открытием торгов, глядя на монитор, он нервически подёргивал плечами, прижимая подбородок к груди и пряча шею в воротнике рубашки. Это делало его ещё больше похожим на печальную от всезнания рыбу, что зависла посреди океанских глубин и непреднамеренно шевелит плавниками. Даже за глаза никто в конторе не называл его иначе как шефом или генеральным, и в этом обращении сквозил неподдельный пиетет к тому, кто обеспечивал прокорм всей стаи.
Меньше чем за два года Олег Андреич открыл десяток филиалов и три десятка агентств в разных концах страны и наконец переехал в столицу. В Сибири остался офис, памятный ему по тем временам, когда он только начинал делать деньги и где до сих пор гигантскими красными буквами на фасаде значилось КОМПАНИЯ ДИЛЕР СЕРВИС КРЕДИТ. Вместе с генеральным в Москву перебралась часть специалистов, быстро нашедших своё место в новой табели о рангах. Поначалу они без конца смаковали прелести провинциальной жизни в тостах и застольных беседах, затем вспоминать стали реже, а ныне позабыли совсем, ведь разговоры о прошлом утомляли Олега Андреича. Как и прежде, он был весь устремлён в будущее. И потом на периферии остались те, с кем они разошлись и о ком заведено было говорить как о "лохах" и "чудиках", с неизменной усмешкой и напускным сожалением. Втуне Олег Андреич кое о ком сожалел. Взять хотя бы Ивана Солдатова, чьи нервы не выдержали ещё в девяносто седьмом. В одиночку, с дипломатом налички, Иван путешествовал по городам и весям, скупая акции энергетических предприятий у тех, кому они чудом достались после манипуляций с приватизацией. В три цены генеральный сбывал их на столичной бирже: рынок шёл в гору. Настал день, и Солдатов захотел, чтобы его сопровождали люди в камуфляже. Всю тщетность страхования наличных расчётов понимал Олег Андреич: "Какая охрана, ежели стреляют из автомата? Сдрейфил Иван. Зря! Я вот не боюсь - рискую деньгами". И выставил ультиматум: "Сдают нервы, увольняйся. Ничего не изменится". Солдатов уволился.
Потом приходили люди с образованием и без. Коллектив молодел. Олег Андреич предпочитал выпускников университета, в особенности, математиков - при сделках с ценными бумагами аналитические способности были гораздо важнее, чем знание политической экономии. Всех прочих он не пускал дальше бэк-офиса, полагая, что состоятельность дипломов следует доказать. Кое-кто годился для бумажной работы; её было много, она требовала внимания и педантизма девочки-отличницы, переписывающей набело всю тетрадь, если, не дай бог, замечталась и поставила кляксу.
В отсутствии шефа служащие офиса играли по сети в старый добрый Quake или War Craft. Конечно же, генеральный знал всё, тем более кто и какие сайты посещает - сисадмин, громадный волосатый чёрт, представлял подробный отчёт. Но это была всего лишь деталь громадной машины, приводимой в действие талантом генерального. За стенами вестибюля с приветливым юношей в белой сорочке и приглушённым освещением несла сумеречный дозор служба безопасности компании ДСК. Здоровенные дядьки любовно оглаживали цевьё огнестрельного оружия и, отслеживая заныканные по углам видеокамеры, не гнушались прослушиванием телефонных разговоров и слежкой за сисадмином. Система была отлажена; Олег Андреич и сам был не прочь побродить по укромным закоулкам человеческих душ и не однажды заглядывал в коварно замаскированное помещение.
О негласном контроле не догадывались разве что новички, но скоро всеядная осведомлённость генерального подвигала к мысли о всевидящем оке и всеслышащем ухе... Старожилы компании уже давно, что называется, фильтровали базар. В их исполнении искусство подобострастия было доведено до предела: самые талантливые развили навык подёргивать плечами, когда шеф подслеповато тыкался в монитор, однако нашлись и такие, кто сумел проявить искреннюю солидарность. Под занавес одного из корпоративных выездов на природу Олег Андреич упал в пустой бассейн и сломал ногу. Как только нога срослась, костыли генерального пошли по рукам и за год поменяли нескольких владельцев. "Эге, в этой конторе палки без дела не пропадут", - посмеялся водитель, с чем и был послан на вольные хлеба.
Каждый день старожилы собирались на планёрку. Если Олег Андреич был не в духе, заседание превращалось в сеанс групповой психотерапии. Большеротый, как кукушонок, Илья Андреич, штатный психолог и родной брат генерального, раскладывал бумагу и карандаши и предлагал нарисовать светлое будущее. В последнее время шефу всё чаще мерещились ослиные уши. Из состояния глухого отчаяния его не могли вывести никакие приёмы доморощенного психолога. Он всё реже появлялся в компании раньше двенадцати и сосредоточил усилия на одной только цели. Ни много ни мало ему светил министерский чин - должность начальника Федеральной службы по финансовым рынкам. Теперь кое-кому нужно было помочь и устроить выигрышный расклад, тогда очередная вершина карьеры была бы покорена. Отчисления росли, кампания набирала обороты, Олег Андреич прилагал все усилия, а намеченное не сбывалось. Ему пришлось набраться терпения и ждать: по заверениям нужных людей, место вот-вот должно было освободиться.
Как назло разразился кризис, всемирный масштаб которого неустанно подчёркивали не желающие подавать в отставку министры. Ситуация зависла, как зависает не справляющаяся с объёмом новых задач старая вычислительная техника. Вариант перезагрузки был наглухо заблокирован силовиками. Олег Андреич узнал неприятную для него беспомощность и временами оказывался недееспособен: руки тряслись, мысли путались, беспричинное раздражение одолевало. В такие моменты руководство компанией брал на себя зам по финансам. Друг и соратник, он следовал за Олегом Андреичем со школьной скамьи и полнел пропорционально достижениям. Бывало ли генеральному хорошо или плохо, огромный и великолепный, как истукан, он всегда стоял рядом. Звали его Вадим Сергеич Бряк, с выпадающей буквой "у" из наследственного семейного имени "Буряк". Но так уж повелось - Бряк-добряк, просто Бряк. Как правило, Вадим Сергеич не выходил из кабинета, где, по легенде, шевелил мозгами и обсчитывал рентабельность операций. А кабинет его располагался прямо напротив, под опекой одного с шефом секретаря.
Удар в спину наносят те, кого защищают грудью. Да так ли?
В приёмной орудовала Наталья Безменова, дивчина непонятного возраста с темпераментом комсомолки двадцатых годов. Для полного сходства ей не хватало потёртой кожанки, нагана за поясом и окурка в зубах. Она обладала зычным голосом, причёской Медузы Горгоны и устрашающим взглядом. Не самое удачное сочетание для деловых переговоров, но это тоже был трофей из Сибири. Тёмные круги под глазами, скрыть которые не помогал яркий макияж, придавали её внешности чрезвычайную экспрессивность. В своём деле она была виртуоз. Острая наблюдательность и тайное знание служили Наталье столпами исповедания секретарской веры. Ей и вправду было известно, что и кому передать, что хочет слышать и видеть шеф, и чем его лучше не будоражить. Его обиды она переносила как свои собственные и всегда была осведомлена, что происходит в конторе, быть может, даже больше, чем вооружённая шпионскими штучками служба. И это был ещё один источник информации для Олега Андреича, хотя некоторые и считали его бабьими сплетнями, но опасались не меньше доносов контрразведки. Илья Андреич считался с её мнением, как во времена исторического материализма считались с рекомендациями секретаря партийного комитета. Вадим Сергеич регулярно отпускал Наталью пораньше домой, внешне недоумевая, почему это она не уходит и курсирует между трейдерами и бухгалтерией, пока не завершатся торги, а в дни семинаров для клиентов компании задерживается допоздна, внимательно изучая посетителей и в сотый раз прислушиваясь к излагаемым специалистами тонкостям биржевой игры. Олег Андреич доверял ей, насколько вообще мог кому-либо доверять. Его доверие измерялось весомым окладом - за преданность и усердие Наталья получала бонус, сравнимый разве что с вознаграждением начальника отдела кадров, каковым, впрочем, и являлась де факто.
Удивительно, но каждый в конторе ощущал себя так, будто не любят здесь именно его. "Злые вы, уйду я от вас", - вот что крутилось в голове у белых воротничков. Почему? Быть может, из-за слабости к бабьим сплетням или по причине лихорадочной подозрительности генерального воротнички, шипя и присвистывая, непрестанно постукивали друг на друга, что придавало конторе сходство с клубком змей. Даже Олег Андреич опасался обжечься ядом. Он искренне желал иной сплочённости коллектива и, оплачивая корпоративные попойки по пятницам, обеспечивал офис завтраком и обедом, каникулами в жарких странах и, в конце концов, тем самым отдыхом за городом, который по большому счёту был ему в тягость, но хоть как-то разнообразил не пойми отчего приедающееся течение жизни. По утрам генеральному было скверно, не помогал и штатный психолог с бутылкой Hennessy и привычными "ста граммами фронт-офисных".
Будучи секретарём и кадровиком в одном лице, Наталья тоже добросовестно выполняла обязанности и не видела ничего предосудительного в том, что изо дня в день докладывала Олегу Андреичу, кто и с кем, иногда даже о чём говорил накануне. При надобности она могла подойти и сказать: "Дима, знаешь, что выдал сегодня шеф? Давай, говорит, уволим Деникина... Сидит целыми днями, не пойми чем занят, толку никакого. Жутко тобой недоволен. Разозлился, ух! Я ему: а клиентов к кому направлять? Клиенты дорогу знают, говорит. Шарится в сети и только, уволим сегодня же. Едва отстояла. Хорошо, пообещал, посмотрим до Нового года". Принятый на работу по осени, Деникин растерянно пожимал плечами - столь неожиданна была атака и основателен напор, хотя про себя был уверен, что не велика потеря. Тихое коллективное сумасшествие и атмосфера злобной придирчивости не могли не угнетать.
Но вот промчался когда-то юный двадцатый век... На самой заре в нежной, бешеной и пылкой влюблённости едва ли можно было прозреть все его прелести и катастрофы. Век промчался, и так же таят луны и тает снег. И совсем не глобальное потепление тому виной, а естественный, как и сто, и две тысячи лет назад, на заре новой эры, ход времён. Другой, куда более заковыристый вопрос обескураживает наблюдателя внутри системы: что стало с людьми?
На радостных новостях о резком росте стоимости акций Олег Андреич вернулся с белых тайских пляжей: пока "быки" загоняли цены всё выше, нельзя было упускать шанс заработать на арбитраже. Это были сделки с наибольшей доходностью за счёт разницы между ценами в регионах и столице. Провинция обыкновенно спохватывалась в последнюю очередь, и это было золотое дно. Свидетельство корпоративной лояльности, тёмные круги под глазами появились и у Димы Деникина, и как-то в момент открытия биржевых торгов он ощутил непроизвольное подёргивание в плечах.
"А ведь мне нет ещё и тридцати, - подумал он, глядя на себя в зеркало после бритья. - То-то будет за сорок..."
Его роль в компании сводилась к занятию трудному и достославному - привлечению клиентов. Для этого нужно было неким образом сделать услуги компании привлекательными, но если по конъюнктурным соображениям ни у кого не возникало заинтересованности, единственное, что оставалось, это чтобы менеджер был привлекательным. Особенно тяжело дела с клиентами обстояли после дефолта августа девяносто восьмого. Казалось, только безумец мог снова довериться финансистам. А безумцы всё-таки были. Раз уж оставались кое-какие крохи сбережений у населения, их нужно было всеми правдами и неправдами выудить во благо этого же самого населения. Во всяком случае, Дмитрий свято верил в благородные намерения и миссию ДИЛЕР СЕРВИС КРЕДИТА.
На память приходили строки из сборника Елизаветы Стюарт - поэтессы, одарённой шотландской фамилией и глухим сибирским талантом: "Богатств чужих бесценные крупицы, - писала та в послевоенные годы, - Боюсь утратить, как перо жар-птицы". А коль скоро богатства эти измерялись в крупицах, решил Дмитрий, да ещё и таких же сказочных, как птица в силках Иванушки-дурачка, то в этом и состоял единственно возможный принцип отношений с инвестором.
Итак, в новом тысячелетии всё, что касается бизнеса, политики и образа жизни, неумолимо, как дно стоячего водоёма илом, принялось обрастать двусмысленностью. Любая мысль научилась делиться на две - что говорится и что подразумевается, любое действие на три - кому это надо, что делать и, конечно же, кто виноват. И вот уже те, кому это надо, далеко не всегда совпадают с теми, кто виноват. Из дома жильцов выселили в мыльнооперный сад расходящихся электронных тропок; под его сенью народы превращаются в массы, реальность - в рекламу, события - в интерпретацию. Слова и вещи неуловимо меняют значение, а если не меняют, уродуются до неузнаваемости. Совсем как в обществе странных таких людей, достигших договорённости храбрость выдавать за безрассудство, прямоту в суждениях и поступках за сумасшествие, а вымогательство за авторитет. Цензура получила громкое имя Формата и диктует счастливым обладателям ключей от сада, что нужно для счастья. Счастливчики спасаются бегством - всё дальше и дальше, вглубь электронных тропок.
Они рискуют забыть, что такое дом, смириться с бездомностью.
III
Стоценко сливал информацию. Сливал грамотно, как воду из бачка в общественном туалете, пальчиком через платок легонько утопив кнопку. К этому даже обязывали всяческие указатели и призывы не забыть воспользоваться очистительной системой. Трудно было не выполнить указаний и так же, будто через платок, не подать рычажок на себя и не привести в действие откатный механизм. Чтобы забегали, засуетились узлы, шестерёнки, коленчатые и не очень валы, передачи, винтики-шпунтики, заработала чтоб машина! А там, кто бы сомневался, проценты от чужих капиталов весомо упадут на депозит в австрийском банке.
Контрагент был один, но зато надёжный, хотя Стоценко и не был уверен, что при неблагоприятном стечении обстоятельств тот не сдаст его с потрохами. До сих пор их отношения приносили хороший доход; остальное было не важно. Все сделки компании ДСК, тактические ходы и стратегические решения были известны ему как директору центрального офиса, однако далеко не всё становилось достоянием конкурентов. Достаточно было ослабить позиции компании по одному только направлению, по одному только пакетику бесценных бумаг, чтобы круглые суммы сторонних бонусов, как челны Стеньки Разина, выплывали к нему на счёт. Он сам решал, когда можно было "из-за острова на стрежень". ...Саша и Маша по телевизору вечно всё путали. Маша говорила: "Из-за острова на стержень", а Саша её поправлял. Маша упорствовала. Стоценко кисло улыбался. Не хотелось ему вот эдак из-за острова на стержень... А вот стрежень был очень даже себе ничего. Да потом, кто не рискует, тот, как говорится, не пьёт, вообще не пьёт, потому как печень лечить не на что.
Велико же было его удивление, когда в своём кабинете, за тумбочкой с телевизором, он и обнаружил этот самый "стрежень". Нет, это не было записывающе-подсматривающее устройство - одно из тех, какие использовала служба безопасности. Это был самый настоящий "стрежень", на который если уж вынесет, так понесёт далеко: ящик с коньяком. Коньяк был особый: армянский, праздничный. Шеф такое не пил. У него была своя коллекция от лучших коньячных домов Франции. А если не шеф, так кто? Откуда было взяться ящику спиртного в этом месте и в это время? Стоценко сразу вспомнились дурацкие россказни о том, как в пустой квартире хозяева оставляли початую бутылку коньяка с какой-нибудь отравой внутри. Вор обязательно отхлебнёт. Тут-то ему и крышка. Отравителям же ничего. В худшем случае, непредумышленное убийство, но за это срок не дают. Разве что только условный. Да и потом, кто там в оконцовке разберёт, откуда яд взялся в бутылке? Может, они его с собой принесли? Да-да, именно они. Квартирные воры не работают поодиночке. И компанией не откажутся выпить. В общем, бомба замедленного действия, лучше всякой собаки, науськанной на чужих. Выпьют и поминай, как звали. Так-то!
Стоценко кисло уставился на сверкающий праздничной упаковкой коньяк. Он такое не пил. Точнее, он пил и много пил армянского прежде... Стоп! Так может, Макс Шушанян? Это был ещё тот любитель подобных шуточек! В бытность свою в Сибири Шушанян вмазал ему на заставку монитора голую красотку с лоном, выбритым, как подбородок у ефрейтора. И что самое гадкое, убрать это художество в два приёма не получилось. За этим занятием и застукал его Олег Андреич. Стыдно было неимоверно. Объяснялся, что понятия не имеет, откуда порнография эта вылезла. Бесполезно! Монолог вагины, ничего не скажешь. Вот и теперь ящик с ядовитым зельем не от него ли?
По любому, решил Стоценко, коньяк лучше не трогать, то есть даже не прикасаться, а не то чтобы вскрыть и понюхать. И не позвать ли сюда Наталью Безменову? Уж она-то знает, что и почём, мимо неё никто не проскочит. А если это розыгрыш и бутылки пустые? И поставили их сюда так только для видимости... Вот потешит он Наталью, а вместе с ней Шушаняна, Бряка и всю руководящую шатию-братию. Нет, надо обязательно убедиться, что перед ним коньяк, и что коньяк армянский, праздничный, а не контрафактный набор таинственного назначения. Вот именно... Какое у него назначение? Для чего здесь? Стоценко вытащил бутылку, повертел в руках. Осадка не было. Сомнения тоже - скорее всего, перед ним всего лишь ящик коньяка. А если это коньяк, то ничего себе "всего лишь". Откуда было взяться... Мысли пошли по второму кругу.
С минуту он тупо, замерев на месте, изучал бутылку. Сколько на своём веку опорожнил он таких?! И не сосчитаешь. Отец вот тоже любил это дело. Как будто из детства, Стоценко увидел его глаза, ничем не примечательные глаза учётчика с электровакуумного завода. Отец был близорук и снимал очки перед самым сном, в спальне у мачехи пряча на прикроватной тумбочке. Дети этого не могли видеть. Но когда просвечивало самое донышко, а праздник продолжался, он, как бы протирая очки, подзывал к себе старшего и, глядя куда-то мимо, совал ему красненькую с профилем Ильича. Старший само собой знал, что теперь дуй до вино-водочного. Да, было дело... В районе все так или иначе были знакомы, и коньяк ему отпускали, понимали, что для отца. Рабочий был, а водку не пил, только коньяк, как интеллигенция. Да и не пил отец много. Курил, да, по две пачки в день. А умер вот от цирроза. Эх, посмотрел бы отец на него сейчас! Сколько удалось парню! И всё благодаря уму и работоспособности.
Наконец Стоценко принял решение. Выйдя из кабинета, он прошёл мимо торгового зала, где за стеклом, как в телевизионном шоу, жили своей жизнью брокеры, перекинулся парой слов с Натальей Безменовой: "Как оно? Идёт дело?", "Идёт. Приторговываем...", и двинулся прямо к финдиру. Тому шёл пятый десяток; Стоценко сохранял дистанцию и обращался к Бряку неизменно вежливо и учтиво лишь по неотложным вопросам, как только мог обращаться ефрейтор с бритым подбородком к командиру.
- Не помешаю? - Стоценко на мгновение задержался в дверях, словно примеряясь для променада. Сквозь сорочку просвечивала его крепкая коренастая фигура и нательный золотой крест.
- Извольте, голубчик. Очень вам рады, - радушно улыбнулся Вадим Сергеич. Полулёжа у себя в кресле и полагая, что руководит процессом, финдир мнил себя богом. Ровно уложенные пряди и огромные голубые глаза придавали ему сходство с большим сдобным божеством плодородия, что, собственно, нисколько не умаляло его достоинства. Пожалуй, он и сам не рассчитывал на почести владыки всего сущего, но одним из местных божков вполне мог себя почитать.
- Ты с чем? - оставив полушутливый тон, финдир окинул вошедшего проницательным взглядом.
- С ерундой, с ящиком коньяка.
- Коньяка? - Вадим Сергеич возвёл очи горе. - Вот даже как.
- Неизвестно откуда.
- Неужели неизвестно? "Возьми на бонусы коньяк в подарок или просто так", - рассмеялось волоокое божество. - Так что ли?
- Не знаю. Передвинул телевизор, а за ним ящик армянского. Неизвестно откуда, - повторил Стоценко и украдкой, оценивая настоящее настроение, зыркнул из-под очков.
- Так в чём проблема?
- Ящик этот проблема... Что с ним делать?
- А что делать с коньяком? Пить.
- Вот так запросто? Неизвестно чей...
- Тебе-то какое дело, чей. Есть коньяк - разливай.
- Вы шутите, Вадим Сергеич?
- Зачем мне шутить? Незачем мне шутить, голубчик. Серьёзно говорю - разливай.
- Разливать? - Подстраиваясь под манеру собеседника, Стоценко проявлял поразительное чутьё. Он становился его отражением, перенимал слова, жесты, позу и даже выражение лица.
- "Поставь в бэк-офисе коньяк в подарок или просто так". - Вадим Сергеич переделал на свой лад рекламный слоган и остался весьма доволен. Он опять запрокинул голову и уставился в потолок. - Бонус от руководства.
- Бонус... А по какому случаю?
- Разве нужен случай? Шеф никогда не заморачивается по этому поводу. Тут тебе, как в бане, и мужской день, и женский. Хоть по случаю масленицы! Главное: пусть коллектив расслабится вволю, а то измотан совсем. Какие-то кривотолки поползли, нервозность дикая, глупости лезут в головы.
- Что же, вот так прям и разливать?
- Ты только поставь, голубчик. Найдётся, кому разливать, - и строжась добавил: - конечно, исключительно после семнадцати, то есть после рабочего дня, а выносить запрети. Не Duty Free или забегаловка какая - захотел, выпил-зашёл и дальше почапал.
- Так я о том же. Ящик разом, не много ли будет? Может, по одной, две бутылке, на неделю хватит.
Он осёкся, перехватив недовольный начальствующий взгляд. Эмоция брезгливости придавала Вадиму Сергеичу сходство с графом Толстым, не с тем, который Лев, а с советским графом Толстым в пору сочинения "Гиперболоида".
- Тут дело не в экономии, - раздосадовано пояснил граф. - Нет здесь никакой проблемы. Вот смотри, есть у меня сосед, а у соседа стало быть квартира, а в квартире жена. И ведёт он жизнь распущенную, так же как и его жена, а жена неделю, как из Китая вернулась. Понял? А ты говоришь, ящик коньяка - проблема...
Стоценко ничего не понял, но согласно кивнул головой и снова зыркнул из-под очков.
- Так это, стало быть, от Олега Андреича бонус?
- А ты как думаешь? От кого другого, что ли?
- Ясно.
- Значит, разобрались? Вопросы? - И он куполом сложил руки.
- Нет вопросов, Вадим Сергеич.
- Тогда действовать, действовать, действовать!
Кивнув головой, Стоценко поджал губы и прямым ходом направился действовать.
- И знаешь, какое самое изящное из искусств? - полетело вдогонку ему.
Он остановился и, просительно улыбаясь, посмотрел на учителя.
- Балет, наверное...
- Балет? Что ты! Акстись! Разве мы тут фуэте выкручиваем? Ни в коем случае. Искусство управления, голубчик! Запомни, искусство управления.
Голубчик в очередной раз кивнул и широким шагом проследовал из кабинета. После того как мягко и медленно затворилась дверь, волоокое божество Вадима Сергеича воззрилось на большие красные бугры на ладонях и, рассуждая с самим собой, так же медленно произнесло:
- Как бы то ни было, сифилис ужасно походит на изящные искусства: неизвестно, кто их придумал, но рано или поздно они обогнули и Америку, и Европу, и Полинезию, и Китай...
IV
Одна, не застав никого в доме, Ольга долго не решалась пригубить бокал вина. Стоило бы греть его в руках, если бы сквозь проём незадёрнутых гардин быстрым, маховым промельком не заглядывал пастернаковский зимний день. В его сумерках диониссийское безрассудство и прошлогоднее уныние одинаково ровно повергали в оцепенение. Ни дать ни взять жена олигарха на пенсии.
Георгий Александрович Недоступко не был олигархом, а тоска была такая, будто уже стал. Его дела со скупкой и продажей недвижимости её мало интересовали, тем более, что в заботах о деньгах квартиры, таунхаусы и участки земли супруг оформлял на своих родственников по материнской линии и один только дом по старому Каширскому шоссе, где проживали с недавнего времени, подарил сыну. Годом ранее Георгий Александрович нашёл себе ещё один предмет вожделений - акции и долговые обязательства государственных корпораций. Один месяц удачной игры на бирже воодушевил его так, что в эйфории он попытался объяснить Ольге, чем спрэд отличается от маржи. Однако та отмахнулась и сказала, что знает лишь одно обязательство - это супружеский долг.
"Супружеский долг? - Жорик удивлённо скосил брови: после рождения сына близость с женой возникала реже, чем новолуние. - Как бы не так! Есть такое понятие: переуступка прав..."
Где-то в эту пору и вошёл в их жизнь Димасик Деникин.
Точнее, возвратился... Муж посчитал полезным возобновить прерванное прежде знакомство. Деникин мог оказаться полезен хотя бы той причине, что работал в ДСК, чьи услуги отныне стали неотъемлемой частью его самопознания, и по дружбе мог шепнуть нечто инсайдерское. Вряд ли, конечно, Деникин обладал ценной информацией, но всё-таки чем чёрт не шутит... Потом, он был их товарищем по университету, немного младше, немного симпатичнее - Жора в последнее время раздался в размерах, будто это ему пришлось рожать сына, - ну и что? Димасик, чёрт побери, был классным парнем, как Данте, земную жизнь прошедшим до половины. Он был не прочь выпить, когда надо и сколько, был крепок в парилке и стоек на корте, к тому же здорово приноравливался к любой компании в ресторане. Бизнесмен выведал о нём всё или почти всё. Ему были доподлинно известны его многочисленные связи, и он даже изредка подтрунивал над ним в силу осведомлённости. Его забавляло, как Димасик менялся в лице и начинал тревожно озираться по сторонам.
Одного не знал бизнесмен: первой жертвой героя-любовника, ещё когда о замужестве не могло быть и речи, пала его жена.
Случилось это на излёте восьмидесятых. Недоступко тогда даже не маячил на горизонте и честно отдавал интернациональный долг далеко на границе с Афганистаном. Откуда накопилось столько долга, что приходилось два года его искупать, для Жорика было загадкой. Наверно, полагал он, за годы счастливого детства от дорогого Леонида Ильича или в свете коммунистической переделки человечества по новому штату, какой пугали классово чуждый элемент кремлёвский горец и вождь из Разлива, щедрый до обещаний мира народам. Но мирному времени народы под серпасто-молоткастым флагом радовались недолго: приходилось если не воевать, так готовиться к войне и, судя по дефициту жилья, было не до комфорта.
Димасик учился на первом курсе. Ольга тоже, только в аспирантуре. В маленьком провинциальном университете, где все были на виду, их встреча была неизбежной. Видавшее виды пианино с прекрасным звуком и полуразбитой клавиатурой в сто тринадцатой аудитории ускорило встречу. Он разучивал полонез Огинского, когда тихо, как будущность, вошла Ольга и долго молча слушала упорные старания. Затем они разговорились. Она тоже слегка музицировала, совсем слегка, и когда едва-едва вспомнила Лунную сонату, первую её часть, он сыграл все три. Уходя, она пожала ему руку. Впоследствии, не договариваясь, они приходили в сто тринадцатую каждый раз, как только в расписании было окно, и не однажды отсюда их выгонял шумный самодеятельный хор, чьё время за инструментом было законным и будничным. Она приносила стихи, и он подбирал незамысловатые мотивы, позабытые с годами, как и стихи, хотя убеждение в том, что лишь убогие не любят поэзию, сохранилось у них навсегда.
В девичью светёлку в общежитии Оленька втиснула двуспальный диван. От него пахло свежеспиленным деревом; это само по себе казалось приятным, волновало, да и расцветочка была обхохочешься. В разобранном виде диван поглотил всё пространство. "А для чего ещё мне это помещение?" - спрашивала она, ведь для занятий была библиотека, а для обедов - столовая.
Некоторые вещи существуют по уму, другие - от неизбежности.
На диване всё и случилось. По неопытности Димасик никак не мог кончить и совершенно измучил подругу. Набросив халатик, он уединялся в туалете и пытался довести себя вручную. Не помогало. Вид у него был презабавный: волосатые ноги из-под распахнутых пол лёгкого девичьего одеяния, широкие плечи, гладкая голая грудь и огромный моток ткани, собранный чуть ниже талии, чтобы хоть немного прикрыть выпиравшую плоть. С ней-то он и носился туда и обратно, пытаясь наедине подвинуть этакую бессовестность к окончанию процесса. Не помогало. И всё продолжалось снова под сонаты Бетховена, записанные прямо в концертном зале фирмой "Мелодия".
Она постанывала, и это отвлекало. Он останавливался, растерянно бормотал, что если что-то не так, пусть скажет. Она отвечала, что всё так, что если можешь довести женщину до такого, значит, всё так... И вот наконец свершилось: Димасик съёжился, не замечая ничего, вжался, что было мочи, и выстрелил, что было сил. Обхватив его, Оленька с трудом переводила дыхание. В это мгновение проигрыватель разразился овациями: слушатели поднялись и аплодировали стоя, - и они вдвоём рассмеялись в подушки, боясь разбудить миловидную соседку за стенкой. Та, конечно же, и не думала спать, украдкой подсматривая в затенённую щёлку дверного проёма на озабоченно снующего по прихожей семнадцатилетнего сорванца.
Куда сильнее Оленьке пришлось развеселиться поутру, когда она не смогла сложить две диванные половинки: механические крепления были выломаны с корнем, погнуты и раскурочены и, что огорчало более всего, не подлежали ремонту. "Зачем я вас, родненький, узнала?" - озадачилась она и не расставалась с Деникиным до тех пор, пока тот не обзавёлся новыми пассиями строго по количеству дней недели. Димасик сразу дал понять, что своей неотвязностью она стесняет и ограничивает свободу его передвижений от одной связи к другой.
Он всегда был эгоистом этот Димасик.
Появился Жора, надёжный и состоятельный как предприниматель... Он сделал ей предложение, и она стала Недоступко, съехала на квартиру и какое-то время предпочитала вовсе не замечать Деникина в университете, но вскоре познакомила с мужем и пригласила в гости. Визит закончился неожиданно: Жора вызвался подвезти красавчика в студенческий городок, в машине был мрачен и высадил на половине пути. Едва перешагнув порог, вне себя от ярости он закричал: "Признавайся, с этим мужиком спала?" Ольга честно сказала, что нет. "Разве с таким уснёшь?" - украдкой созналась самой себе. "Нет? - бушевал супруг. - Это с ним ты музицировала?! Так ведь, так?" Немного остыв, он подыскал оправдание: "Не люблю смазливых! От них все неприятности".
После скандала общение прекратилось.
Ольга оставила мысли о диссертации, родила Гришу и погрязла в воспитании и домашних делах. Теперь у неё было домашнее фортепиано. Изредка, так чтобы не нервировать супруга, она музицировала, вспоминая те печально-белые дни, когда в сто тринадцатой рождались мелодии, а за окном шёл снег и хлопья падали, не достигая земли.
Димасику хватило ума не связываться с наукой. Дипломированным специалистом он с головой окунулся в рыночную конъюнктуру. Менее года ему понадобилось, чтобы обрести уверенность брокера и навык специалиста. На деле, за что бы он ни брался, всё ему удавалось. Попав под сокращение в банке, он быстро пришвартовался к ДСК. И когда Олег Андреич открыл московский офис, Димасик тоже отчалил на проспект Мира, что обещало быстрый карьерный рост и высокий доход, хотя на поверку оказалось не совсем так.
Тогда они почти потеряли друг друга из вида, и по иронии судьбы, если бы не успешный бизнес супруга, возможно, никогда бы не встретились снова. Но вот Георгий Александрович поселил семью в пятнадцати километрах от кольцевой автодороги, и прошлое задышало на новый лад. Компанейский характер их отношений вызывал удивление. Было ли это провокацией с чьей-либо стороны? Едва ли.
Умудрённый относительностью Эйнштейн полагал, что есть два способа прожить жизнь: один - будто чудес не существует вовсе, другой - будто кругом одни чудеса. Тоска, глухая тоска, толкающая людей к пропасти, на край пустоты без чудес и любви, отступает перед одарённостью. С Деникиным творились одни чудеса. Он был мостиком на другой берег. Правила мало что значили для него - он устанавливал свои собственные. Приличный заработок был нужен ему, лишь поскольку позволял не потерять себя самого. И это раздражало. Клубок руководящих компанией змей терпел его до поры до времени, пока генеральный не даст команду душить.
Мало-помалу мысли об утраченной близости всё чаще стали навещать прежних любовников. Было бы безумием входить в одну и ту же воду дважды, однако история знает и не такие примеры, когда мимолётное касанье, улыбка, взгляд, движенье рук желанны были и желанье росло само в вещах вокруг. Каким-то случаем - полувыводом, полунамёком - становилось понятно, что Димасику необходимо участие. И это было участие с её стороны. Жорик, казалось, ничего не замечал и, задумчивый, как питон, слушал полонез Огинского и даже игру в четыре руки, при этом и на пару минут не оставляя меломанов одних, а приехать к красавчику без риска быть уличённой в предосудительном поведении она не могла - оказаться под подозрением означало лишиться завоёванной с таким трудом свободы.
И она была осторожна.
Летом на корте, размазывая полотенцем пот, Димасик с нарочитой небрежностью бросил что-то о том, как хорошо будет вспоминать июльские перегревы в уныло-безобразные дни зимой. Она согласно посмотрела в глаза. "А ещё заманчивей предаваться воспоминаниям где-нить в Венеции на Рождество", - продолжил он, и она снова согласно ответила взглядом. Некоторое время тема "Венеции на Рождество" всплывала невольно под разными предлогами и в разных вариантах. Димасик давал понять, что ждёт только её решения. Однако прошёл жухлый декабрь, Рождество отметили в обеих его ипостасях, а они по-прежнему оставались в пасмурной, промозглой от постоянной течи с небес и кранов столице. Наконец она прислала ему электронное письмо - прямо на адрес компании ДСК с пометкой "для Дмитрия Деникина" - с одним вопросом "Когда?". Это было глупо: Димасик был готов, когда угодно.
В философской книжке о разуме и истории Ольга прочла о бентамитах - фантастических последователях английского теоретика Иеремии Бентама, доведших словоупотребление до полного абсурда путём вкладывания своего, особенного смысла в слова. Честностью они называли интриганство, патриотизмом драньё взяток с живого и мёртвого, бунтовщиками всех несогласных с подобным порядком. Народ платил налоги и спал спокойно, хорошо если не на кладбище, и всякий раз, пока бентамиты задавались вопросом, чем опасен стране очередной виток мирового финансового кризиса, активно скупал валюту. Не были ещё забыты "очередные витки гонки вооружений", навязанные проклятыми капиталистами; теперь дело дошло до витков "мирового кризиса", от которых американцы почему-то рубли покупать не стали. Прав был классик: пожар в умах. И другой тоже был прав: разруха в головах. В чьих головах, правда, не уточнял, ведь невозможно, чтобы вся страна страдала идиотизмом официоза.
Среди этой разрухи и поражения Димасик был готов к любовным приключениям, когда угодно и где. Разве что не с кем угодно. В ДСК хватало Макса Шушаняна с его бесконечным хвастовством, как спал с самыми красивыми телами Москвы и Санкт-Петербурга. Умный и сообразительный, как птица-говорун, Шушанян был признан лучшим аналитиком года и считался лицом компании. Лица не могли испортить красные прожилки на белках глаз, хронические из-за частых попоек и недосыпа. Хотя расценивать как "попойки" маленькие дружеские вечеринки четы Шушанян вряд ли было уместно. Настоящий свингующий кот, Макс выпивал, да, но за кем не водился мелкий грешок? Это тем более не мешало Наталье Безменовой демонстрировать лицам доверенным, и не только, его фотографии в скрученных плавках, сделанные на базе отдыха ещё в ту пору, когда Олег Андреич упал в ванну бассейна. Не проходило и дня, чтобы она сама, охотно и не без некоторого сладострастия, не заглядывала в туго набитый конвертик с дорогими, как память детства, картинками.
Не хуже бентамитов, Шушанян искусно владел тонкостями терминологии. Он никогда не сказал бы "фондовый рынок упал", но лишь "потерял в цене", ведь "мы не падаем, а приседаем", или - грозное "рубль обесценился" вместо "доллару удалось потеснить". Его не однажды приглашали в ведущую новостную студию страны, и он скоро усвоил, что "у них там, на загнивающем западе" рецессия: "индексы снова рухнули на полтора базисных пункта", а недвижимость "на глазах дешевеет". Тогда как апартаменты в северной, не всегда хорошо отапливаемой стране, на радость Георгия Александровича Недоступко и по вящему убеждению застройщиков и арендодателей, не могли обесцениться и должны были приносить стабильный доход. В конце концов, что-то же должно было приносить стабильный доход в этой стране! Пусть хотя бы квадратные метры - их-то нельзя вывезти за границу!
Бентамиты торжествовали победу капитала над нищетой. Определённая напряженность на финансовом рынке была далека от социального взрыва. Грядущий чукотский расколбас не тревожил ни центр, ни периферию. Тем более Диму Деникина. Все эти тонкости терминологии не имели для него абсолютно никакого значения. Действие - вот что было его жизненным кредо.
И вот иней зачертил стёкла, хоть и самую малость, без морозов и вьюг, так по прохладце. Завертело прошлогоднее унынье, завертело со всей нечеловечьей дурью.
Никого не встретив в доме, кроме сумерек, Ольга долго не решалась пригубить бокал. Затем мелкими глотками быстро осушила и взяла телефонную трубку.