25 апреля 1895 года Александр Степанович Попов собрался продемонстрировать коллегам по Русскому физико-химическому обществу своё изобретение - аппарат, улавливающий электромагнитные волны. Попов незатейливо назвал его приёмником. Аппарат был оборудован электрическим звонком и звенел всякий раз, когда ловил волну от какого ни есть источника, будь то естественный, вроде грозового разряда, или искусственный - какой-нибудь созданный человеческими руками передатчик.
Вот только с изобретением передатчика Маркони запаздывал; от Теслы из Америки вообще не было ничего слышно - оно и понятно: не ближний свет, Америка. Да тот Тесла и не больно-то делился с коллегами своими достижениями, а всё патентовал, патентовал, патентовал...
В общем, в качестве источника волны Попов мог надеяться лишь на грозу. Погода же с утра стояла - как нарочно: солнце, ни облачка на небе! Александр Степанович, однако, загодя принял меры: ещё с вечера он с двумя помощниками из числа студентов-физиков растянул проволоку между шпилями Адмиралтейства и Петропавловского собора, и на эту антенну рассчитывал поймать... То есть, ничего он не рассчитывал, и методов расчёта пока не было, их ещё придумать надо; но Попов надеялся, что хоть где-то в радиусе приёма антенны хоть какой-нибудь да шандарахнет грозовой разряд.
Пока же, в ожидании разряда, он старательно тянул время. Водрузив аппарат на кафедру, он объяснял коллегам принцип его действия - дотошно, обстоятельно, с никому не нужными подробностями. Физики быстро поняли суть дела, детали были им ясны без лишних объяснений, и теперь они скучали, ожидая событий. Химики же, наоборот, по большей части ничего не понимали, и вообще их в аппарате больше всего интересовала гальваническая батарея, питавшая звонок. Убедившись, что батарея самая обычная, химики тоже заскучали...
Ожидаемые всеми события начались, как водится, неожиданно. Неожиданно, прервав Попова на полуслове, зазвенел звонок. Звонил долго, с переливами, то длинными, то короткими трелями. Все слушали, Попов даже приставил к уху ладонь, а когда трезвон кончился, сказал:
- "Люблю грозу в начале мая". Это азбукой Морзе, - пояснил он для слушателей. - Из чего видно, что мы действительно зарегистрировали грозовые разряды.
На лицах слушателей читалось недоверие, но никто в аудитории, кроме Попова, не знал морзянки, и проверить его слова не было никакой возможности. Всё же один из наиболее сомневающихся химиков заметил:
- Александр Степанович, нынче ведь ещё апрель.
- Это у нас здесь апрель, - возразил Попов, - а в Европе уже май. Вероятно, мы наблюдаем грозу в одной из европейских стран.
Аудитория недовольно зашумела: собирались ведь для серьёзного эксперимента, а не ради розыгрышей. Ладно бы полверсты, ну, пусть верста, но что источник волны находится в Европе - в это не могли поверить даже физики. Напрасно Попов размахивал руками, изображая, какую длинную антенну натянули они с помощниками... Собрание было скомкано, слушатели разошлись с ощущением двойной обиды: во-первых, стародавний знакомый и коллега то ли обманывал их, то ли разыгрывал и ни в какую не желал сознаться; во-вторых, невозможно было никак его уличить.
Студенты, помогавшие Попову накануне, ещё раньше потихоньку слиняли, в одиночку проволоку было не убрать, и она так и осталась висеть между шпилями.
26 апреля 1895 года с утра коллеги Попова по физико-химическому обществу развернули утренние газеты и прочитали о небывалой грозе, накануне разразившейся над Кёнигсбергом. Разряды следовали один за другим, от грома дребезжали стёкла в домах; один местный телеграфист, которого гроза застала в пивной, уверял публику, что этот дребезг напоминает морзянку. Он взялся даже на слух расшифровать, но получилась абракадабра. Оно и не удивительно: откуда немецкому телеграфисту знать русскую морзянку?
В общем, решили между собой физики и химики, нехорошо получилось, зря обидели недоверием Александра Степановича. Сошлись на том, что надо бы извиниться. До очередного собрания общества времени оставалось ещё порядком, и собрали внеочередное, пригласив Попова. Тот явился на заседание с отвёрткой и плоскогубцами: разочарованный реакцией членов общества, он собирался снять с аппарата звонок и присобачить его на дверь своей квартиры.
Когда Попов вошёл, на него обрушился град поздравлений вперемешку с извинениями за былое недоверие. Смущённый Попов отвечал на рукопожатия, не зная, куда сунуть инструменты; по всему выходило, что демонтировать с приёмника звонок пока рано, - и что теперь, люди, приходящие в гости к лучшему электротехнику столицы, так и будут дёргать колокольчик за верёвочку?
Кто-то из помощников-студентов крикнул:
- Предлагаю отныне 25 апреля именовать Днём радио!
А один из химиков сказал:
- Александр Степанович, вы уж будьте добры, включите ещё раз аппарат, послушаем.
Попов включил, благо антенну так и не сняли, и всех тут же оглушил трезвон: то ли Маркони подоспел со своим передатчиком, то ли снова гроза. Стоило сразу связаться с Маркони, уточнить, но у Попова передатчика не было, только приёмник.
Вопрос Маркони: не он ли тут с передатчиком шалит - послали обычной почтой. Заказным с уведомлением.
Антенну Попов со студентами ближе к осени всё-таки убрали. В сырые петербургские зимы на проволоке могла намёрзнуть большая масса льда - как бы шпили не обрушились.
Когда в 1918 году большевики привели российский календарь в соответствие с европейским, День радио переместился на 7 мая. Так и празднуем теперь, под первые майские грозы.