По случаю хорошей погоды столы накрыли на лужайке перед княжеским домом. Сюда же, к парадной лестнице, князь привез Свербицкого - с корабля на бал, по избитой поговорке.
Чтобы быть совсем точным - не с корабля, а из скрипучего вагона неспешного провинциального поезда. Свербицкий собирался доехать петербургским экспрессом от Варшавы до Вильны, где его ждала бы коляска, присланная князем Стародубским. Но за Гродно какие-то инсургенты, или анархисты, или черт их знает кто взорвали рельсы - покушались то ли на обер-полицмейстера, то ли на военного министра. Экспресс не ходил, пришлось ехать кружным путем, на перекладных. Времени потерял - ужас сколько, а до Вильны так и не добрался: застрял на станции, коей и названия-то не запомнил. Прежде него тут уже встали два поезда, и еще, наверное, не один остановится: впереди грузовой состав сошел с рельсов. То ли опять анархисты, то ли путь неаккуратно уложен.
Спасибо, князь узнал, где задержка, сам приехал, забрал Свербицкого и повез к себе в имение.
Ехали быстро. Князь торопил кучера, тот - лошадей. Свербицкий спросил:
- Куда-то опаздываем?
- Уже опоздали, - ответил князь, стараясь выглядеть беззаботным, но у него не очень получалось. К тому же он постоянно оглядывался по сторонам и в руке зачем-то держал хлыстик.
- Так куда спешим, и зачем пригласили меня, и что тут у вас вообще происходит?
Князь рассказал, что происходит. Свербицкий долго молчал, потом произнес тоном величайшего недоверия:
- Дичь какая-то, Сергей Александрович! Бред, несусветные байки.
- Я тоже думал, что байки и бред, - ответил князь. - До случая с роялем.
- С каким роялем?
- Моим. Стоял у нас в зале. Купили, когда родилась Лиза. Маша сама играет, хотела, чтобы Лиза тоже училась, но у нее... способности немного не те. В меня, наверное, я-то играю только в винт. Так вот, прошлым летом уезжали мы втроем на пару недель к Машиной родне. Возвращаемся - вся прислуга дрожит от страха: то ли меня боятся, то ли что-то случилось, пока нас не было. И все, как один, рассказывают, будто бы однажды ночью рояль сам собой поехал на роликах, вышиб простенок в зале и укатил в лес. Стена меж двух окон сложена наспех из кирпича, и рамы вставлены кое-как.
- Небось, сами же и вытащили. Продали, а вам сказки рассказывают.
- И я так подумал, Евгений Антонович, да только концы не сходятся. Ну, посудите сами. Во-первых, если слуга обворовал хозяина, ему б податься в бега - нет, ждут меня. Трясутся, но ждут. Во-вторых, какая нужда вору связываться с роялем? В доме полно столового серебра, кстати, сами же слуги его и пересчитывают, скрывать пропажу могли бы долго... Драгоценности Машины и Лизины; часы, наконец - каминные и напольные. Их-то вытащить легче, чем рояль: стену ломать не надо. И сбыть проще, да и стоят дороже, если считать вместе. А в-третьих, следы.
- Какие следы? - спросил Свербицкий, ошарашенный этими сведениями.
- От роликов. Рояль тяжелый, ролики маленькие - след ясный. От дома ведет к лесу и теряется где-то в болоте. Пусть даже вору нужен именно рояль, - ну, вынес из дому, погрузил на подводу, а в лес-то зачем?
- Ну, хорошо. А мне вы какую роль отводите во всей этой истории?
- Прежде всего, Евгений Антонович, я полагал, что вам это будет интересно с научной точки зрения. Насколько мне известно, вы - крупнейший в России специалист по физиологии струнных...
- Хордовых, Сергей Александрович, - поправил Свербицкий.
- Да? А какая разница? - удивился князь.
- Разница та, что струна в рояле или, например, в контрабасе. А хорда... скажем, в нас с вами. Мы ведь, Сергей Александрович, тоже хордовые.
- Вы, Евгений Антонович, еще скажите, подобно Дарвину, что люди произошли от мартышек, - с обидой сказал Стародубский.
- С воззрениями Дарвина можно спорить, - ответил Свербицкий, - но, знаете, князь, когда я смотрю на своих внуков, мне иногда кажется, что человек действительно произошел от обезьяны. Причем сравнительно недавно.
Стародубский хотел еще что-то сказать, но вместо этого вдруг вскочил и резко махнул в воздухе хлыстиком. Над коляской мелькнуло что-то яркое - красное, желтое, сверкающее медью, - раздался странный воющий звук, а кучер вскрикнул и, бросив вожжи, схватился руками за правый глаз. Лошади рванули вперед, Свербицкого инерцией бросило на спинку сиденья, но князь, похоже, был готов к такому повороту событий. Рывком перегнувшись через козлы, он схватил вожжи, натянул их и остановил лошадей.
- Семен, убери руки, я погляжу, - сказал князь кучеру. - Так, глаз цел, но синячище будет. Евгений Антонович, аптечка под сиденьем - достаньте, пожалуйста.
Под сиденьем Свербицкий обнаружил плетеную из лозы коробку, на крышку которой был приклеен вырезанный из бумаги красный крест.
- Однако, вы предусмотрительны, князь! - сказал он. - Что это было?
- Губная гармошка, - ответил Стародубский, роясь в аптечке. - Поздно заметил, не успел сбить... А будешь предусмотрителен, если исправник распорядился: ни одному экипажу со двора без аптечки не выезжать. Минимальный набор для первой помощи: бинт, вата, примочка, йодоформ, флакончик нюхательной соли...
- И что, слушаются?
- Попробуй ослушаться! Урядник или городовой остановит: будьте любезны предъявить аптечку. Есть - езжай дальше, нет - на первый раз завернет домой, на второй - загонит коляску в участок и, пока аптечку не принесешь, не отпустит. Ну, с мужиков, понятно, нюхательных солей никто не требует, но чтоб хоть чистая тряпица была - перевязать. Ладно губная гармошка, а какой-нибудь смычок может и до крови порезать.
Князь посадил Семена назад, велел прижимать вату с примочкой к ушибленному месту, и сел на козлы вместо него. Кучер порывался править, князь на это сказал:
- Сиди, держи вату. Сам управлюсь.
Остаток пути проделали молча. Когда приехали в имение, на лице кучера, несмотря на примочку, выплыла здоровенная гуля.
Князь спешил вернуться домой хотя бы за полчаса до начала званного вечера. Как раз за полчаса и успел. Перебросился на ходу парой слов с уже собравшимися гостями, распорядился насчет комнаты для Свербицкого, представил его жене и дочери:
- Маша, Лиза, идите сюда! Евгений Антонович - Мария, моя супруга; Лизавета, дочь. Маша, Лиза, это Евгений Антонович Свербицкий, профессор из Санкт-Петербурга. Я в молодости слушал в университете его лекции. Правда, всего семестр - после бросил учебу, записался в армию: как раз началась Крымская кампания.
Лиза в присутствии столичного профессора смутилась, торопливо сделала книксен и убежала. Князь тоже ушел - распоряжаться, - и Свербицкий остался с княгиней.
- Всего лишь приват-доцент, - поправил он, - и не из Петербурга, а из Варшавы. А вас, сударыня, как по отчеству?
- Ну, зачем же отчество? Зовите меня так же, как вы звали Сержа, когда он слушал ваши лекции.
- Даже в то время я Сергея Александровича величал по батюшке: я, знаете ли, не приучен к фамильярности с титулованными особами. Кстати, и профессором я тогда еще не был.
- И теперь вы будете постоянно напоминать мне о моем возрасте? - с улыбкой спросила Стародубская. - Кстати, первое время замужества меня чрезвычайно смешило, что я княгиня. Потом привыкла.
Тут и губернаторская коляска подкатила, и княгиня, как хозяйка бала, поспешила навстречу вновь прибывшим.
Его превосходительство приехал с супругой, а третьим в коляске сидел молодой человек, смуглый, черноволосый, с небольшими усиками.
Столы на лужайке стояли в виде буквы П с длинными-предлинными ножками. За центральным было всего семь мест. В середину усадили губернатора, по левую руку от него села княгиня, следом - приехавший с губернатором молодой человек, а с краю - княжна Лиза. Место справа от губернатора занял Стародубский, рядом - ее превосходительство, а на крайнее место князь усадил Свербицкого. Для последнего это явилось полной неожиданностью, и не сказать, что приятной: он рассчитывал присесть где-нибудь подальше от почетных гостей и при первой возможности улизнуть в отведенную ему комнату. Князь, однако, представил его - опять в качестве столичного профессора - их превосходительствам и решительно усадил за стол.
Слово для первого тоста взял губернатор:
- Дамы и господа! Я вижу перед собой цвет уездного дворянства и, зная, что мы собрались здесь благодаря гостеприимству вашего предводителя, князя Сергея Александровича, должен был бы первый тост провозгласить за него. И я это непременно сделаю, но не сейчас. Сейчас же я хотел бы поднять бокал за успех дела, назначенного на завтра, - за успешное завершение облавы, долженствующей очистить ваш уезд от этой дикой музыки. Я пью за грядущее освобождение уезда от преследующего его кошмара. За успех завтрашней охоты! Пусть ни одна скрипка, ни одна дудка не уйдет он наших пуль!
- Ура-а-а-а-а! - закричала за дальним, наименее почетным концом стола компания молодых людей, все в партикулярном платье.
- Пьем стоя! До дна! - выкрикнул кто-то из другой компании, сидевшей за вторым столом, также в конце. Эти сплошь были в мундирах, которые все поповны и купеческие дочки в уезде принимали за кавалергардские. Похоже, молодежь из обеих компаний не пользовалась авторитетом среди уездного дворянства и, дабы скрасить свое невыгодное положение, привлекала к себе внимание шумом и криками.
- Дамы могут остаться сидеть, - любезно разрешил губернатор, и дамы остались сидеть.
После пили за князя и за его превосходительство; за княгиню и за ее превосходительство; за грядущее процветание уезда, которое наступит, как только он освободится от дьявольского наваждения. Кто-то крикнул: "За государя Александра Александровича!" - снова пили стоя, и для дам в этот раз не делали исключения...
Стемнело. Люди князя стали пускать фейерверки, общее застолье разбилось на отдельные посиделки, каждая в своей компании. Для Свербицкого, утомленного и кораблем, и балом, голоса гостей сливались в сплошной гул, на фоне которого временами прорывались отдельные реплики.
- ...Токайское у князя весьма недурственно. Где он, интересно, его достает?
- Голубчик, бросьте эти глупости! По мне, нет вина лучше хорошей водки.
- Водка, сударь мой, другой раз такая попадется!..
- А вы у кого попало-то не берите! Берите у проверенных поставщиков...
...
- ...Гостил приятель из Петербурга. Сугубо между нами: готовится проект на подпись государю, чтоб всех крестьян вернуть помещикам! И что ведь, мон шер, иной раз подумаешь - прости, Господи! Конечно, всех этих бомбистов нужно, как бешеных собак, но (голос понижается почти до шепота) когда б такое - я крестьян имею в виду - было возможно при государе Александре Николаевиче?
- Да, нет худа без добра. Взять хотя бы те же инструменты: с одной стороны, обыватели от них стонут, а с другой - мне, признаться, уже наскучило вальдшнепов стрелять, а завтрашняя облава обещает нечто новое.
...
- ...Да нет же, в Тифлисе климат еще мягче, чем в Крыму! Вы только представьте...
Обернувшись на голос, Свербицкий в который уже раз увидел, как приехавший с губернатором молодой человек разговаривает с Лизой поодаль от других гостей.
- Евгений Антонович, не составите компанию выкурить трубочку? - раздался у него за спиной голос Стародубского.
- Я, Сергей Александрович, не курю, и вам не советую, - ответил Свербицкий. - Польза от табака сомнительна, а вред очевиден и не раз доказан.
- Ну, не курите, и не курите, я не неволю. А просто поболтать?
Они уселись в маленькой беседке на краю парка. Стародубский раскурил трубку, а разговор начал Свербицкий:
- Кто этот молодой человек, что приехал с губернатором?
- Это князь из Тифлиса... как его?.. Ах, да! Автандил Камикадзе.
- Тоже князь?
- Вы не бывали в Тифлисе? - спросил Стародубский. - Это сущий Вавилон! Кого там только нет! Князей - каких угодно! Грузинские, осетинские, черкесские, еще бог знает каких народов, о коих здесь никто и не слыхал. Родоначальники их династий были весьма плодовиты, и потомки не отстали. Да, прибавьте к ним турецких: "бей" по-русски - тоже "князь". Простого человека еще поискать. Иной раз приказчик в лавке - и тот князь!
- А здесь он как оказался?
- Его превосходительство этим летом ездил в Тифлис, привез оттуда. Якобы служит в губернской канцелярии, но есть и другое мнение... Впрочем, что ж я буду пересказывать вам всякие непристойности, под которыми, быть может, и нет никаких реальных оснований, кроме всеобщей неприязни к его превосходительству?
- За что ж его так не любят? - спросил Свербицкий. Князь пожал плечами:
- Всяк по-своему. Кто-то считает его выскочкой: он дворянин всего-то в третьем поколении. Нет, Евгений Антонович, по мне - это не имеет особого значения, у меня и Маша, не при ней будь сказано, не бог весть какого древнего рода... Но с губернским дворянством он не считается совершенно, что бы ни говорил здесь за столом, - ну, вы ж понимаете, он вынужден в силу этикета. Видит бог, я бы сам не водил с ним знакомства, но в моем положении уездного предводителя - приходится соответствовать... При этом способности ниже средних, прямо сказать - ничего в нем нет, кроме вот этой якобы военной решительности, доходящей до грубости, я бы даже сказал: до солдафонства. Некоторым оно нравится - вы видели, - но таких меньшинство. Его назначили сюда три года назад, еще при покойном государе Александре Николаевиче, - чтоб такому выйти в губернаторы, нужна рука в Петербурге. После... после известных вам прискорбных событий - в марте прошлого года - большинство здесь полагало, что новый государь его отстранит, но... по-видимому, рука осталась в силе. И, кстати, многие считают его виновным в том светопреставлении, которое вы здесь наблюдаете, - я имею в виду этот бунт музыкальных инструментов.
- Да? И каким же образом? - удивился Свербицкий.
- Видите ли, его направили к нам в губернию, когда тут вконец распоясались грабители на дорогах. Наверное, кто-то в Петербурге решил, что он, как человек военный, сумеет твердой рукой навести порядок. А у губернатора свои резоны: под предлогом борьбы с грабежами он взялся очищать губернию от цыган. Похоже, он сильно их не любит...
- Цыгане - народ и вправду жуликоватый, - заметил Свербицкий.
- Вот именно, Евгений Антонович: жуликоватый. Выманить у вас кошелек на базаре или коня украсть - это всегда. Но выйти с кистенем на большую дорогу - не скажу, что цыган на это не способен, но думать на него в первую очередь я бы не стал. Губернатору, кстати, это говорили, но, как я уже сказал, он никого не слушает... Так вот, стоял у нас в уезде табор, и его превосходительство всех, что называется, подмел. Посадил в крепость, вместе с детьми и стариками, а имущество, какое было в таборе, велел сложить в особом пакгаузе - до разбирательства, как вещественные доказательства. Само собой, там и оружие было. Пара охотничьих ружей - старинные, кремневые. Ножи, топоры, вообще всякий инструмент; а в умелых руках, знаете, и шило - оружие. И, в числе прочего, две или три гитары, скрипка, может, дудочка, бубен - ну, на чем обычно цыгане играют. Так вот, сложили и заперли, а на другой день смотрят - в пакгаузе окошко выбито. Всё на месте: ружья, ножи, топоры, - только музыкальных инструментов нет. В полиции сначала думали, что их выкрал кто-то из оставшихся на свободе цыган, но, посудите сами, как и зачем? И потом, там были и более ценные вещи - нет же, исчезли именно гитары и скрипка.
Стародубский прервался, давая возможность собеседнику осмыслить сказанное.
- И что дальше? - спросил Свербицкий. Судя по тону, осмыслить у него не очень получалось.
- А дальше крестьяне нашего уезда стали жаловаться в полицию, будто бы на них из лесу нападают одичалые музыкальные инструменты: гитары там, еще что. Им, разумеется, никто не верил, но потом то же подтвердили вполне солидные и заслуживающие доверия люди - из дворянства, купцов. Дальше - больше: к беглым цыганским гитарам стали присоединяться другие инструменты. Уходили прямо из домов. Причем, замечено было, в основном оттуда, где их не любили или плохо с ними обращались. Сказать по правде, у нас тоже. Лиза ведь не любила играть; раз-другой она позволила себе весьма дерзкие розыгрыши в отношении Карла Иоганныча - это ее учитель музыки. Маша ее за это наказала, тогда она перенесла свои шутки на инструмент, а Лиза, замечу, весьма изобретательна... В общем, разбойников инструменты разогнали, но сами - еще хуже разбойников. Бабы боятся в лес ходить за грибами, за ягодами: грабителю-то какой прок с лукошка ягод, а этим - не поймешь, чего и надо. На что способна губная гармошка, вы видели. Или, скажем, бубен прилетит в лоб - тоже не лучше. А ведь в лесу есть и более крупные инструменты. И как ни сомнительна эта облава с нравственной точки зрения, для обывателей нашего уезда она - несомненное благо.
Князь замолчал. Над лужайкой взлетали шутихи, за домом рвались петарды - там развлекался сам губернатор. Свербицкий сказал:
- Все-таки самое непонятное для меня - как они движутся...
- Возможно, Евгений Антонович, если бы поезда ходили, как обычно, и вы добрались сюда на пару дней раньше, мы бы с вами подъехали в губернскую канцелярию с предложением: вместо намеченной бойни отрядить сюда научную экспедицию, с целью изучения феномена.
- Вы ж сказали: он никого не слушает, - заметил Свербицкий. Князь покачал головой:
- Удивительная вещь: с дворянством он не считается, а перед авторитетом науки пасует. Профессор из Санкт-Петербурга - для него больше, чем князь, чей род восходит к Гедимину и Рюрику. Не сочтите, что я к вам в претензии, - просто констатирую факт.
- Да мне-то что? Я уже и не профессор, и не из Петербурга. Но, может быть, стоило пригласить музыковеда, а не натуралиста?
- Едва ли его превосходительство отличит струнных от хордовых, - махнул рукой князь. - Лучше всего было бы повернуть дело так, чтобы он себя считал инициатором экспедиции. Мужикам, правда, пришлось бы терпеть еще год-полтора - ну, бог с ними, и так всю жизнь терпят.
- Но, может быть, и сейчас не поздно... - предположил Свербицкий.
- Поздно. У губернатора принцип: принятое решение должно быть выполнено, даже если по ходу выполнения станет очевидна его ошибочность. Ну, во всяком случае, все трупы завтра будут в вашем распоряжении.
- Нет, все-таки это не укладывается в голове. Должны же у них быть какие-то органы, чтобы усваивать пищу, извлекать из нее энергию для жизнедеятельности...
- Вы знаете, Евгений Антонович, - сказал князь, глядя в темное небо, - я думаю, это душа. Душа музыки; да и мастер, когда делает инструмент, тоже вкладывает в него душу. Она-то и служит для них источником движущей силы. Как вы думаете?
"Я материалист", - хотел сказать Свербицкий, но не сказал. Последнее время он остерегался заявлять о своем материализме, и вообще подозревал, что это и было настоящей причиной, по которой государь распорядился закрыть кафедру в Санкт-Петербургском университете. Вероятно, материализм профессора послужил для царя достаточным основанием счесть такую кафедру рассадником нигилизма и крамолы. Конечно, после злодейского убийства его отца нигилистами такая предосторожность вполне оправдана, но на старости лет обидно переходить из профессоров в приват-доценты, пусть и в Варшавском университете, что на три года старше Петербургского.
В ответ Свербицкий заговорил совсем о другом:
- Сергей Александрович, вы заметили, что этот тифлисский гость... как его... Камикадзе весь вечер не отходит от вашей дочери?
- А пусть его! - князь махнул рукой. - Наведу справки, узнаю, что за птица. Если что - климат на Кавказе всё лучше, чем у нас, Лизе пойдет на пользу. Или этого Камикадзе где-нибудь здесь пристрою к делу; насчет образования что-нибудь подумаем. Кстати, помнится, в кабинете министров у покойного государя было двое-трое с грузинскими фамилиями - толковые люди, я вам скажу! И вера, слава богу, у грузин православная, так что его и крестить не надо. Нет, уж лучше так, чем ухаживания и гнусные намеки со стороны этой скотины.
- Кого вы имеете в виду? - не понял Свербицкий.
- Я имею в виду его превосходительство.
- Он что, не женат? Я, кажется, весь вечер сидел рядом с его супругой! Или я что-то путаю?
- Да нет, все верно. Она на десять лет его старше; женился, вернее всего, ради денег либо карьеры. А Лизе он вообще в отцы годится - не приведи Господи, конечно, иметь такого отца! В его случае, пожалуй, и Дарвин прав: воистину, потомок обезьяны.
2
Отец Иннокентий, молодой священник из Стародубова, затемно отслужил молебен о победе государевых слуг над бесовскими силами. Смущаясь присутствием большого числа важных лиц, он порой путал слова, за что губернатор попенял ему по окончании службы - так, слегка, ибо на серьезный нагоняй не было времени. Уже светало, а нужно было еще доехать до принадлежащего князю леса между Стародубовым и Петуховкой, где, по сведениям полиции, в основном и скрывались беглые инструменты.
Свербицкому предложено было ехать в коляске, вместе с ее превосходительством, но ему хватило общения с губернаторшей накануне. Он попросил у князя какую-нибудь лошадь посмирнее и получил мерина, незатейливо названного Сивкой.
Кавалькада растянулась по дороге на треть версты. Впереди - губернатор, люди из его личной охранной сотни, Стародубский со своими егерями, молодежь, что накануне шумела за столом. Следом Свербицкий погонял Сивку, чтобы не отстать от авангарда, но у мерина были свои понятия о нужном темпе движения. В хвосте колонны ехали в двух колясках дамы, пожелавшие наблюдать охоту, а рядом, поглядывая на пассажирок в колясках свысока, - Лиза Стародубская верхом на своей кобыле Звездочке.
Княгиня не хотела, чтобы дочь смотрела охоту, она и сама осталась дома. Князь вообще противился категорически, понимая, что инструменты, зажатые со всех сторон, могут быть чрезвычайно опасны. Особенно крупные инструменты, вроде контрабаса или, не приведи бог, рояля. Но Лиза умела настоять на своем. Ей позволили ехать, с условием: смотреть издали, не приближаясь к охоте на опасное расстояние; последнее, впрочем, Лиза определяла сама.
В ее теперешнем положении было единственное неудобство: ехать пришлось в дамском седле. Она хорошо умела ездить верхом, но в мужском седле, на манер кавалерист-девицы Надежды Дуровой. Для этого у нее был английский жокейский костюм; но, поскольку охоту предварял молебен, княгиня решительно заявила, что дочь не может находиться в таком виде в присутствии духовного лица. Спорить с ней в этом пункте было бесполезно, и Лиза тщательно выбрала себе платье, стараясь, разумеется, не для священника, а ввиду присутствия на охоте грузинского князя.
Как бы то ни было, в дамском седле она чувствовала себя не вполне уверенно.
Князь Камикадзе ехал на коне, названном Змеем (совершенно напрасно, кстати сказать: конь был нрава не злобного, уж скорее веселого, и притом быстр). Поначалу князь находился впереди, с губернатором, затем, отстав, оказался рядом с коляской и перебросился несколькими словами с ее превосходительством. Лиза, видя это, слегка придержала Звездочку, князь еще отстал, и они оказались вдвоем позади всей кавалькады.
- ...Признаться, князь, мне их даже немного жаль. Это всё инструменты, обиженные судьбой или хозяевами. Вот и у нас: я ведь не любила учиться играть, постоянно придумывала всякие штучки, чтоб сорвать урок. Однажды насовала в рояль шпилек - так, чтобы соединить по две-три струны вместе. Ударяешь по клавишам, а звук совсем не тот. Карл Иоганныч ничего не мог понять...
- Он что, не догадался заглянуть внутрь?
Князь говорил по-русски правильно, лишь с небольшим акцентом, который для человека, никогда не бывавшего на Кавказе, мог бы сойти за грузинский.
- Догадался, но он плохо видел, а я засунула шпильки с краю, незаметно. Он ничего не понял, сказал, что надо звать настройщика, а до этого играть нельзя, и неделю я была свободна. Шпильки я так же незаметно вытащила, настройщик тоже ничего не понял. А в последний раз я взяла у шорника клещи и ослабила несколько струн. Но тут уже папа заметил - там остались зазубрины. Вот тогда мама и решила, что учить меня бесполезно. Заплатила Карлу Иоганнычу за полгода вперед, а мне запретила подходить к инструменту.
Впереди раздался выстрел, и оба замолчали, прислушиваясь. Ударили еще два выстрела. Князь сказал:
- Это кто-то из губернаторской сотни. Он ее неплохо вооружил. Я видел у них магазинные винтовки Веттерли - таких даже в армии нет.
- Какой такой сотни? - спросила Лиза.
- Губернатор не надеется на охрану, какая ему положена по чину, и набрал свою охранную сотню. Ну, не сотня, конечно, - человек тридцать или сорок. Часть - сыновья бывших крепостных его отца, а другая часть - какие-то темные люди.
- Может, он и прав, - заметила Лиза. - Кругом столько террористов! Если даже государя...
- Надо поспешить, - сказал Камикадзе, - пропустим самое интересное.
Он еще не договорил этих слов, когда в десятке сажен перед ними что-то быстро переползло дорогу, оставив в пыли узкий, чуть извилистый след. Лошади тут же остановились, не желая идти дальше.
- Что это было? - спросил Камикадзе.
- Флейта, наверное, - ответила Лиза. - Лошади ее боятся.
- Но почему?!
- Говорят, они ядовитые.
Князь слегка тронул коня нагайкой, Лиза ткнула Звездочку пяткой в бок, и они подъехали к тому месту, где на дороге остался след флейты. Дальше он терялся в траве; верхушки трав качал ветер, и понять, где сейчас флейта, было невозможно. Лошади беспокойно топтались около следа, Звездочка ступила задним копытом в траву, и оттуда вдруг раздался резкий писк. Кобыла шарахнулась вбок (Лиза едва не выпала из седла) и стремительно понеслась через луг к недалекому лесу.
Будь Лиза в мужском седле, она бы справилась с лошадью, но теперь она думала только о том, как не свалиться. Звездочка пересекла луг и влетела в лес. Ветви ударили Лизу по бокам, по плечам, по лицу - она едва успела зажмуриться. Шляпка слетела с нее еще на лугу, пару раз ветви зацепили волосы.
Потом Лизе показалось, что она слышит рядом топот копыт еще одной лошади. Звездочка замедлила ход, перешла на шаг, а затем чья-то рука перехватила повод, и она остановилась.
Лиза осторожно приоткрыла глаза - Змей с сидящим на нем Камикадзе стоял рядом, выдвинувшись на полкорпуса вперед; князь держал повод Звездочки у самой ее морды.
- У вас хорошая лошадь, я едва ее догнал, - сказал Камикадзе.
- Спасибо... - с трудом выговорила Лиза.
Несколько минут она приходила в себя. Князь ждал, лошади стояли.
Где-то далеко раздалось несколько выстрелов.
- Вы не знаете, где мы? - спросил Камикадзе.
- Нет, - ответила Лиза.
- Как бы не попасть под пули.
Оба прислушались. Выстрелы теперь раздавались постоянно, через небольшие промежутки, но в какой стороне - они оба так и не поняли.
- Поедем обратно, - сказала Лиза.
Они попытались ехать обратно, отыскивая конские следы и обломанные ветки, и через несколько минут их путь пересекла заброшенная лесная дорога. Судя по высокой, непримятой траве, здесь давно никто не ездил и не ходил.
- Куда она ведет? - спросил Камикадзе.
- Не знаю, - ответила Лиза. - Все равно, поедем по ней. Куда-нибудь приедем. В нашем уезде нет больших лесов, заблудиться негде.
Они еще раз прислушались, чтобы хотя бы примерно определить, где стреляют. Князь что-то определил, махнул рукой в противоположную сторону: "Туда!"
Они проехали чуть больше версты, и среди леса внезапно открылась поляна, на которой стоял добротный бревенчатый дом, заметно больше обычного крестьянского. Дорога пересекала поляну и с другой стороны дома снова исчезала в лесу.
- Это что? - с удивлением спросил Камикадзе. - Здесь живет лесник?
- Нет, - сказала обрадованная Лиза. - Я знаю это место. Это наш охотничий домик, папа сюда ездит охотиться. Только с прошлой осени здесь никто не был. А если ехать обратно, попадем в Петуховку.
- Скорее уж под выстрел, - сказал князь. - Может, лучше переждать в доме?
- Он, наверное, на замке. А ключа у меня нет.
Стрельба теперь слышна была ближе, и явно в той стороне, откуда они приехали.
- Давайте хотя бы укроемся за домом, - предложил князь.
С противоположной стороны дома находилось невысокое крыльцо, рядом с ним коновязь. Привязав лошадей, они поднялись по ступенькам. Дверь, как и думала Лиза, оказалась на замке. Князь подергал засов, потом наклонился, разглядывая висячий замок.
- Хоть бы гвоздик был, - пробормотал он.
- Князь, смотрите... - раздался у него за спиной сдавленный шепот.
Камикадзе обернулся. Кусты на краю поляны, прямо напротив крыльца, шевелились, как будто там пробирался какой-то очень крупный зверь. А потом из кустов на поляну выехал огромный черный рояль.
- Князь, это же наш рояль! Ну, тот, которому я совала шпильки в струны, - помните?
- Ну, на крыльцо-то он, наверное, не влезет, - сказал Камикадзе, чтобы успокоить Лизу. Он вовсе не был уверен, что на крыльце они в безопасности. Влезть-то не влезет, но если ударит по крыльцу с разгона - снесет запросто.
Рояль выкатился из кустов и остановился в двух десятках сажен перед домом. На темной полировке ясно видны были светлые отверстия с неровными краями и торчащими щепками - определенно, в инструмент уже попало несколько пуль. Открытые клавиши напоминали зубы какого-то чудовища. Лиза вспомнила, как в раннем детстве боялась заглядывать в залу в сумерках: ей казалось, что рояль откроет пасть и погонится за ней.
- Наверное, он просто хочет, чтоб на нем поиграли, - сказала Лиза, пытаясь быть храброй. - Сейчас сыграю что-нибудь.
- Давайте, лучше я, - сказал Камикадзе.
- А вы умеете?
- Да уж "собачий вальс" как-нибудь отстучу.
- Что вы! - воскликнула Лиза. - Карл Иоганныч мне говорил: инструменты страшно не любят, когда на них играют "собачий вальс"!
Она шагнула с крыльца. Камикадзе схватил ее за руку:
- Лиза, не надо!
Она обернулась и увидела в его руке чудовищный револьвер - никогда бы не подумала, что они бывают такие огромные.
- Что это? - спросила она с испугом.
- "Кольт-Писмейкер", - сказал Камикадзе. - По-русски "Миротворец". Утихомирит любого.
Лиза высвободила руку, которую держал князь, и сказала тоном легкого раздражения:
- Пустите. В конце концов, это мой инструмент, я лучше знаю, как с ним обращаться.
Она подошла к роялю справа, подняла крышку и подперла ее штицем. Потом зашла спереди, встала перед клавишами.
- Откатись назад, - сказала она. - Здесь неудобно стоять, а сидеть не на чем.
Стоять действительно было неудобно. В траве перед роялем лежал трухлявый ствол упавшей березы, Лиза споткнулась об него, когда подходила, чтобы открыть крышку. Рояль послушно откатился, даже, пожалуй, дальше, чем надо - сажени полторы или две...
Пока Лиза открывала крышку и примеривалась к инструменту, Камикадзе сунул револьвер в карман и осторожно, стараясь не делать резких движений, спустился с крыльца. Он подошел к коновязи, отвязал своего жеребца и так же осторожно сел на него. Уже сидя верхом, освободил повод Звездочки и потянул на себя. По-видимому, кобыле это не понравилось, и она возмущенно заржала.
Лиза, успевшая сделать только первый шаг к инструменту, обернулась на этот звук. В тот же миг князь, вскинув руку в сторону рояля, закричал:
- Лиза, бегите!
А рояль, то ли напуганный, то ли разъяренный ржанием лошади, ускоряясь, двинулся вперед. Лиза повернула голову в его сторону, а отскочить уже не успела - рояль с хода ударил ее в правый бок и руку. Скорость была еще невелика, и Лизу только отбросило на пару сажен. Она не удержалась на ногах и упала, больно ударившись правой рукой.
Сразу после удара рояль остановился, и в этот миг раздался выстрел. Брызнули во все стороны щепки. Вероятно, Камикадзе хотел остановить инструмент, но что тому револьверная пуля, пусть даже пуля "Миротворца"? Результат был прямо противоположный: рояль снова, ускоряясь, двинулся вперед. Хрустнула под роликами трухлявая береза, и Лиза поняла, что сейчас так же хрустнут ее ребра. Она попыталась вскочить, оперлась на правую руку - локоть отозвался такой резкой болью, что она снова упала в траву и дальнейшее воспринимала, как в тумане.
Рояль надвигался. Потом слева от него возникла фигура князя верхом на Змее. Он ударил нагайкой по открытым струнам - инструмент ответил возмущенным звоном, враз потерял интерес к Лизе и устремился в погоню за князем.
Камикадзе верхом на коне метался по поляне. Оставив нагайку, он раз за разом стрелял в рояль из револьвера - летели клочья дерева, со звоном лопнула перебитая струна. Потом Лиза увидела у него в руке что-то черное, круглое, размером с апельсин. Оно шипело и пускало искры. Князь бросил это внутрь рояля и, проскочив на коне перед самыми клавишами, ногой выбил штиц. Крышка упала на место, а Камикадзе, пригнувшись к холке коня, погнал его прочь от инструмента.
Внутри рояля грохнуло, сверкнуло неяркое пламя, взлетели к небу черные обломки. Потом что-то ударило Лизу по голове, и она потеряла сознание.
Она очнулась от частых, довольно чувствительных ударов по щекам. Открыла глаза, удары тут же прекратились, и она услышала голос Камикадзе:
- Лиза, с вами все в порядке?
- Голова болит, - ответила она, - и рука... Что это было?
- У нас это называется "македонка". Голова - ерунда, обломок крышки прилетел, - бодро сообщил князь. - Крови нет, а шишка будет. Покажите руку.
Он осторожно сдвинул рукав, поглядел на распухший локоть и так же осторожно вернул рукав на место.
- Вывих, а может, и перелом, - сказал он. - Идемте на крыльцо.
Камикадзе помог Лизе подняться и, придерживая, повел к крыльцу мимо рояля, развороченного взрывом. Пока шли, она подумала, что князь позволяет себе лишнее, но вслух ничего не сказала - пусть его. Она села - почти упала - на крыльцо и привалилась левым плечом к балясине.
- Ребра, кажется, целы, - сказал Камикадзе. - Лиза, прошу меня простить, но я не могу с вами оставаться. Сейчас здесь будут люди, они вам помогут... Вы говорили, эта дорога в Петуховку. А в ту сторону она куда ведет?
- Через болото... лето было сухое, вы проедете... а потом на станцию.
- Я верну вашему отцу коня, как только смогу, - сказал он, отматывая повод от перил, - если еще раньше не вернет полиция.
- Князь, кто вы? - спросила Лиза, но он не ответил, и только уже на скаку обернулся и махнул ей рукой, в которой снова держал револьвер:
- Передайте от меня привет его превосходительству!
Лиза осталась одна. Совсем близко прозвучало два выстрела, послышались крики. Испуганно заржала лошадь (Звездочка, наверное); через поляну прокатился, гулко подпрыгивая, большой полковой барабан, затем в опасной близости просвистела медная тарелка. Прошла минута, или две, или пять, а потом поляна вмиг заполнилась людьми. Кажется, здесь были все: губернатор с охраной, отец с егерями, губернаторша в коляске, петербургский профессор верхом на Сивке...
Они забросали Лизу вопросами.
Губернатор:
- Что здесь было? Какая-то стрельба, грохот...
Ее превосходительство:
- А где Автандил? Он ведь был с вами, дорогая?
Профессор:
- Лиза, что с вами? Сергей Александрович, кажется, нужна помощь.
Отец:
- Лиза, с тобой всё в порядке? Что случилось?
- Голова болит, - ответила она. - И рука... Князь сказал: вывих или перелом... Он бросил бомбу в рояль и уехал.
- Что за чушь?! - сказал губернатор и обернулся к обломкам рояля. - Какая бомба?
Со стороны Петуховки послышался топот копыт, затем донеслось:
Исправник осадил коня перед губернатором, бросил два пальца к козырьку:
- Ваше превосходительство, разрешите обратиться!
- Слушаю, - сказал губернатор.
- Здесь ли находится человек, называющий себя (исправник выхватил из кармана листок, быстро глянул в него) князем Автандилом Камикадзе?
- Что значит "называющий себя"? Где князь? Он был здесь? - губернатор обернулся к Лизе.
- Был. Он уехал. Ваше превосходительство, он просил передать вам привет.
- Спасибо, - ответил губернатор и повернулся к исправнику. - Ну, что еще?
- Полицмейстером получена депеша из Петербурга, а он передал ее мне и приказал немедленно известить ваше превосходительство. Оный Камикадзе вовсе не тифлисский князь, на самом деле это (исправник снова глянул в свою бумажку) некий Душан Петрович, родом из Далмации...
- Душан Петрович, - машинально поправил Свербицкий. Исправник на миг замолчал, глянул на бывшего профессора (не столько на, сколько сквозь него) и продолжил докладывать, однако же, больше не путая ударения:
- Душан Петрович, социалист и инсургент. Разыскивается полициями: австро-венгерскою, германскою и болгарскою, не считая нашей. Молод, но уже чрезвычайно опасен. Бывший бомбист, а ныне - мастер по устранению влиятельных лиц. Каковые устранения обычно обставляет в виде несчастных случаев, но и бомбой не пренебрегает. Есть основания полагать, что он злоумышлял против вашего превосходительства.
Губернатор, слегка побледнев, снова обернулся к Лизе:
- Куда он уехал?
- Туда... - она слабо махнула рукой вдоль дороги, в сторону, противоположную той, куда ускакал мнимый князь.
- Но мы же должны были встретить его, - с сомнением сказал губернатор. Стародубский в ответ пожал плечами:
- Затаился в зарослях, переждал и был таков.
- Князь, надеюсь, вы понимаете, что ваша дочь под подозрением?
- Прежде всего, ваше превосходительство, - твердо сказал Стародубский, - моей дочери нужен врач, и я вас покорнейше прошу отдать необходимые распоряжения.
- Гришка! - крикнул губернатор одному из своих людей. Тот подбежал. - Скачи в уезд, разыщи какого-нибудь врача и вези сюда.
- А ежели нет, так нечего и связываться с таким! Тоже мне доктор, - губернатор отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Стародубский отпер дверь, на руках занес Лизу в дом и уложил на диван. Ее превосходительство предложила свою помощь - в Крымскую войну она служила сестрой милосердия при самом Пирогове.
Князь вышел на крыльцо, где его сразу же перехватил губернатор:
- Но, Сергей Александрович, дело можно уладить и полюбовно...
Свербицкому роль подслушивающего была неприятна (тем более - речь шла о столь деликатном предмете); он отошел и принялся рассматривать обломки рояля. Корпус от взрыва бомбы разошелся в углах, деку разнесло в щепки, во все стороны торчали оборванные струны. Более-менее уцелела только массивная чугунная рама.
Через несколько минут к нему подошел Стародубский. Свербицкий глянул на него и подумал, что здесь и помимо Петровича найдется кому устроить несчастный случай с его превосходительством.
- Ну, что скажете? - спросил князь.
- Боюсь, для науки останется загадкой, как они жили и двигались, - ответил Свербицкий. - Ничего не понимаю. Этот Камикадзе всё здесь разворотил своей бомбой.