Кушталов Александр Иванович
Том 1. Книга дорог

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Авторские впечатления о том, как люди живут в разных местах на просторах российских. Поездка в края Вологодские, отдых на Керженце, ремонт автомобиля в Великих Луках, впечатления о Пушкиногорье, духовные поездки по знаменитым монастырям и просто интересные истории.

   Российские просторы
  
   Авторские впечатления о том, как люди живут в разных местах на просторах российских. Поездка в края Вологодские, отдых на Керженце, ремонт автомобиля в Великих Луках, впечатления о Пушкиногорье, духовные поездки по знаменитым монастырям и просто интересные истории.
  
   Края Вологодские
   Поездка в Хахалы (на Керженце)
   Полтинник (Великие Луки)
   Медвежий Угол (озера Двинье и Жижицкое)
   Там, где корни растущей травы... (Ржев, Лукино)
   История бутылки коньяка (Камчатка)
   Лабуда (Верховья Волги)
   Михайловские хо'лмы
   Разбитое зеркало (Тригорское)
   Оптина Пустынь
   Коломна
   Две лиственницы (Звенигород, Саввино-Сторожевский монастырь)
   Жемчужины земель Тверских (Торжок и Волочок)
   На берегу прекрасной Леты
   Псковские Хроники
  
  
   Края Вологодские
  
   Предварительные разговоры
  
   Разговоры об этом путешествии вели мы с Ильичем давно. Частенько после работы мы возвращались вместе и на конечной остановке автобуса задерживались выпить по бутылочке пивка на лотках крытого навесами Черневского рынка, к тому времени уже пустого по причине сумеречного времени.
  
   Мы стояли зимой, на морозе, на покатые крыши навесов падал медленный шуршащий снег, а мы вели медленные неторопливые разговоры о том, куда хорошо бы съездить летом, порыбачить и развеяться от будней своих. Говорили о верхней Волге подо Ржевом, или о Мозгово, где в державную Волгу впадает быстрая Держа, или о местах на Угре в Смоленской области, о Селигерских озерах, Карелии, Вологодчине.
  
   Мест, куда поехать, было много, но это он выделял особо.
  
   Он много раз нахваливал эти места, показывал фотографии закатов на Кеме, рассказывал, как там ловится рыба, какие там отменные "боровые" грибы, какая нетронутая природа, благовестная тишина и золотые люди. Причем "боровые", - приговаривал он, - совсем не то, что просто белые грибы. Они с настоящей темно-коричневой шляпкой, имеют более толстую и широкую ножку и шляпку, потому как выросли не где попало, а в Бору. - И разводил округленные ладони на диаметр побольше десертной тарелки.
   Кроме того, - подплескивал он масла в тлеющий костерок разговора, - там по пути имеются монастыри, Ферапонтов и Кириллов, куда мы обязательно заедем. А, может быть, даже половим тамошних знаменитых щук. А что? Надувная лодка есть, палатки, спальники - тоже. Если выкроим одну ночевку - то и половим. А уж щуки там - всем щукам щуки. Это из них делалась та самая знаменитая монастырская уха. Да и раки там до недавнего времени водились. Поставим рачницы. Да потом заварим кипяточек с душицей, молодой крапивой и перчиком. Да как забросим пойманных раков в кипяточек, да как достанем из озера стынущее там в авоське пиво... А?!...
  
   Несколько раз мы даже начинали собираться в те края, однако все как-то не ладилось. То Гришки нет, то Гошка там же.
  
   Но вот Ильичу потребовалось отвезти племянника Алексея в те места.
   У меня образовалась возможность взять неделю отпуска.
  
   И вдруг разноцветные и угловатые осколки обстоятельств стали складываться в калейдоскопе жизни в чудесный цветной узор воплощающейся мечты.
  
   Дорога туда
  
   Поехали мы 23 июня, в воскресенье. Меньше грузовиков на шоссе. Спокойнее.
   Ехали к Антонине Петровне, Лешкиной бабушке, которая зимовала на Красногорских квартирах, а на весь летний сезон выезжала в Вологодские края, к себе в родную деревню, овощи ростить, как она говаривала. Причем слово 'ростить' произносилось с ударением на первый слог, по-вологодски.
   Кроме Лешки и меня Ильич взял в поездку свою симпатичную внучку Клёпу, которая провожала свое последнее вольное лето перед большой школой.
   Катили на темно-синей Ильичевой реношке с большим багажным отсеком, вместившим в себя половину трехкомнатной квартиры.
  
   В дорогу Ильич надел на голову, как нимб, сшитую женой махровую цветную полосу - чтобы пот с лысины глаза не застил. Выглядел он в ней, как олимпийский бог Пан на пенсии - низенький, толстенький, с небольшим пузцом, в потертых джинсах, клетчатой рубашке, - и с цветастым нимбом богов на благородной лысой голове. Так временами и мерещилось, что в полутьме автомобильной ниши он перебирает по педалям не ногами в мягких коричневых кроссовках, а маленькими тупыми копытцами. И, в дополнение к этому, весь он - живее ртути. Ибо не отметить последнего - значит не сказать о нем ничего.
   Высокий, долговязый, по-подростковому нескладной Лешка был в красной футболке и светлых шортах. Миниатюрная Клепа была в веселом желтом платьице с черными точечками - божья коровка.
   О персоне автора скромно промолчим. Пусть он, как фотограф за кадром, напоминает читателю о своем существовании только голосом пристрастного рассказчика.
  
   В машине сразу завязалась нешуточная тусовочная борьба за право слушать свою музыку. Пятнадцатилетний капитан хотел слушать заунывно-надрывный "Наутилус- Помпилиус", Клёпа - свою Наташу Королеву, а Ильич не против был взбодриться музыкой с кассеты под крутым названием "Дорожный рок-н-ролл". В конце концов победила, естественно, Клёпа.
   Послушав немного своих Связанных одной цепью с Князем Тишины, благородный Немо уступил маленькой даме как джентльмен, Ильич также не смог устоять перед внучкой.
  
   Так что слушали мы Наташу Королеву, причем не раз, а пока Клёпушку не сморило, то есть раза три по кругу о хрустальном сердце Мальвины.
  
   В музыкальных паузах Ильич травил байки, загадывал внукам разные загадки. Вот одна из них, для примера:
  
   Вроде конь - а не конь, о четырех ногах и с хвостом.
   Видит одинаково во все стороны, сиреневого цвета.
   Прыгает выше Исакиевского собора.
  
   Ответ вам все равно ни за что не отгадать, поэтому сообщаю его сразу:
   Белая слепая кобыла.
  
   Видит одинаково во все стороны, потому что не видит вообще.
   Сиреневого цвета, потому что сирень бывает белой.
   Исакиевский собор не прыгает, поэтому кобыла прыгает выше.
   И не конь, потому что кобыла.
  
   Москва, Переславль-Залесский, Ростов Великий, Ярославль, Вологда. Об этом крае, куда мы ехали, я толком ничего, кроме крепко подзабытого за времена перестроечных катаклизмов словосочетания "Вологодское масло", выдавить из себя не мог, поэтому смотрел в четыре глаза.
  
   Дорога эта живописная и скучать не дает. Но после Ярославля она становится немного однообразной, исчезают волнующие воображение увалистые перепады шоссе, она выравнивается в плоскость - хоть пасхальное яйцо кати, да только болота не позволят. По этому краю тысячи лет назад прокатился гигантский каток ледника.
  
   Ехать стало задумчивей. Меньше стало беспокойных соседей по шоссе. Остались в своих московских пределах "Мерседесы" в черных смокингах, "SAABы" в роскошных серых тройках, появилось больше родных, отечественных.
   То проедет навстречу "Волга", ржавая, как астраханская селедка, то вынырнет откуда-то с полей на главную дорогу вылинявший и облезлый, как мартовский кот, "Москвич" - и через несколько километров снова испуганно юркнет в проселок. Однажды попалась даже горбатая от своих прожитых лет "Победа".
   А так все больше, конечно, "Жигули", да вездесущие трудяги-грузовики, снующие по дорогам, как жуки-навозники, даже по воскресеньям.
  
   При въезде в Вологодскую область бросились поперек в глаза дорожные транспаранты о том, что Вологодская область и ее Великий Устюг - родина Деда Мороза. Сколько было в этом коммерческом предприятии чистой наивности и трогательного провинциального простодушия, что от умиления и грусти слеза наворачивалась!
   Раньше солидно торговали вологодскими кружевами, выращивали голубоглазый лен, изготавливали знаменитое на весь мир масло. Говядиной кормили всю Европу. А после развала экономики только и осталось, что Снегурок своих выдумывать. Эх!
  
   В Вологде сделали пару деловых остановок.
  
   Во-первых, остановились возле местного монастыря, играющего, в отсутствие основного исполнителя, роль кремля, - осмотреть местные достопримечательности.
  
   Рядом с ним, на центральной городской площади обнаружилась бронзовая фигура некоего поэта. Медные буквы надписей были недавно сколоты обносившимися потомками великого земляка. Процесс обнищания народных масс, однако, далеко зашел - коснулся уже и душ человеческих.
   Долго гадали - кто есть сей пиит. Ясно было, что это не всюдусущий Пушкин, памятники которому являются таким же обязательным атрибутом наших городов, как и улицы Ленина.
   У данного памятника не было бакенбардов, равно как не было и знаменитых эфиопских кудрей.
   Вроде бы и не Баратынский - его сумрачное лицо аскета я тоже смутно помнил. Одет в костюмы прошлого века.
  
   Так и не вспомнили, пока я дома задним числом не нашел, что это любезный моему сердцу Батюшков. Вот где, оказывается, была его родина!
  
   "О память сердца - ты сильней
   Рассудка памяти печальной
   И часто сладостью своей
   Меня в стране пленяешь дальной..."
  
   Да за одни эти строки ему памятник ставить надо! Поставили.
  
   Второе дело было затариться местным пивом.
  
   Ильич искал знаменитое "Пиво деда Андрея", лучшее Вологодское пиво, которое он пробовал. Его не нашли. "Варгон" брать нам местные сами отсоветовали. Так что закупили мы привычное ярославское "Ярпиво" разных сортов в железных банках, по-дешевке, и поехали далее уже без остановок.
  
   Долго ехали вдоль длинного Кубенского озера, покрытого голубиной рябью легкого бриза. По озеру сновали косынки белых парусов и далекие крошечные пароходики. Воздух наполнился объемной озерной свежестью. Глядя на частые деревеньки, выскакивающие справа на узкую полосу между шоссе и озером, я думал - как здесь, наверное, вольно' жить!
   Вскоре проехали над запущенным каналом имени герцога Вюртембергского, с его деревянным, на сваях, узким руслом. Какое инозвучие слышалось в его названии! Волода, Кубена, Белозерье - и герцог Вюртембергский. Но - история есть история. Хорошо еще, что не переименовали в канал имени Розы Люксембургской. Могли.
  
   Дальше, уже среди лесов, слева от шоссе, за небольшим озерком, на покатой зеленой складке блеснул издали своими шестью маковками игрушечный Ферапонтов монастырь, словно забытый на траве отвлекшимся ребенком.
   - На обратном пути заедем, - бросил через плечо Ильич на мое нечленораздельное мычание. Я с сожалением проводил видение завистливым голодным взглядом.
  
   Издали, за лесом, загадочно обозначилось своей бескрайней голубизной, плавно перетекающей в белесое выцвевшее небо, огромное Белое озеро - и исчезло. Исчезло как внезапный мираж, как великое Белозерское княжество.
  
   К обочинам дорог все чаще подступали болота с темной замеревшей водой, как бы наполненные вязкой непроницаемой тайной.
  
   На очередной развилке мелькнуло красивое название, Чарозеро, направо. Нам было прямо, на Липин Бор. Я спросил Ильича, - что за места.
   - Места там прекрасные, малохоженные, - с готовностью отвечал он, не сбавляя внимания дороге. - Был я там один разик, лет пятнадцать тому назад, когда впервые объезжал здешние края на своем мотоцикле. Озера с таким названием там нет, а было ли раньше - сказать не берусь. Местные говорят, что оно то уходит под землю, то снова появляется, - отсюда, по одной из легенд, якобы и его название. А сейчас Чарозеро - это название небольшого поселка, бывшего райцентра. Раньше там везде зоны были, вон на карте узкоколейка обозначена, - кивнул он на распахнутую на моих коленях карту, - Зеки лес рубили и отгружали куда-то на Архангельск.
   Очаровавшее меня поначалу название (воображение уже начало разгуливаться - озеро Чар, оЧарование, вольное кряканье диких уток, какая-нибудь романтическая история об озерной красавице-чаровнице и родовитом белозерском князе...) потускнело, как под набежавшей тучей гаснет блистающая на солнце медь.
   Ключевая фраза Ильича перещелкнула во мне канал воображения, и в сознание ворвалось раннее морозное сизое утро, пронзительный визг бензопил, тяжелый гул трелевщиков, треск падающих деревьев, рваный лай конвойных овчарок.
  
   Я непроизвольно вздрогнул.
  
   - Да их давно уже там нет, - продолжал Ильич, - лагеря остались где-то дальше, на севере. Сейчас здесь, наоборот, - тихо, спокойно. Море грибов и ягод. В края вернулись лоси, глухари. Эх! Поохотиться бы здесь со Степанычем!
  
   Все равно, это меня как-то отрезвило, я по-другому стал смотреть на бегущие навстречу придорожные леса, болотины с черной мертвой водой.
  
   Проскочили по краю Липин Бор, выехали на пустынный грейдер, которым Ильич нас заранее стращал. "Дорога туда прекрасная", - вздыхал он, - "вот только на грейдере придется сбросить крейсерскую скорость до 20 узлов, да потрястись часика два".
  
   Однако времена изменились, насыпную дорогу подновили, и мы шелестели по гравию не менее 60 километров в час. Так что добрались засветло. Хотя, что такое засветло в краю белых ночей, когда здесь темнеет летом от силы на полчаса?
  
   Деревня, куда мы приехали, - Харбово, - состояла из двух десятков черно-коричневых домов, издали похожих на большие бани. Все они расположились одной улицей на ровной зеленой площадке вдоль реки, стесненные пологими холмами. Склоны и зеленая луговина были густо усеяны высокими жесткими стеблями с белыми зонтичными цветами, словно просыпанной на этот край манной.
  
   Обычно сказали бы - крошечная деревня. По общим российским меркам. Но не по здешним. Здесь каждый дом раза в полтора выше, шире и больше обычного деревенского дома. Если у нас на полах - сороковка, там толщина досок пола - 6-7 сантиметров. Если у нас бревна 20-30 сантиметров в диаметре, у них 50-60. И так во всем. Если у нас участок в 10 соток считается большим, то там и в 50 не самый крупный.
  
   И пропорционально этим размерам и размаху как-то невольно, сами собой, в доме расправлялись шире плечи и росло чувство собственной значимости на Земле.
  
   Это было странное чувство, потому что в больших помещениях, наоборот, ощущаешь себя мельче обычного. Все, очевидно, зависит от главной мысли, с какой архитектор строит здание - подавить человека или, наоборот, дать ему волю.
  
   Гостями мы оказались не единственными. Выяснилось, что сюда же на две недели приехал отдохнуть дальний родственник бабы Тони, Евгений Иванович, с супругой. Евгений Иванович был полковником в отставке. Невысокий, аккуратный, седой, слегка за 60. В босоножках, сиреневых вельветовых брюках, пестрой легкой рубашке в пальмах. Приехали они на бежевой "Волге", которая стояла тут же во дворе, правой стороной в запыленных лопухах.
  
   Антонина Петровна, она же баба Тоня, она же просто Петровна, уже приветливо хлопотала за столом, собирая ужин. Мы помогли наносить воды, кинули по углам свои вещи и пошли смотреть Кему.
  
   Возвратясь, еще долго застольничали, отдыхая с дальней дороги, и совсем уже осоловелые разошлись спать. Да, однако, было уже и пора - часа два ночи, хотя по здешнему пепельно-голубому ночному небу этого сказать было никак нельзя.
  
   *** Рыбалка
  
   С утреца белое солнце сразу повисло высоко, хотя на часах еще стояла несусветняя рань. Ильича на дворе не было - ушел на реку.
  
   Я взял полотенце, прочее, - пошел к Кеме, умываться. Шел босиком, чтобы подошвами ног почувствовать здешнюю землю. Земля на солнце была уже теплой. Река еще тихо дремала, укрывшись под пушистой сизой периной утреннего тумана. Ильич стоял среди реки в своих болотных сапогах, как призрак, удил длинной удочкой рыбу.
  
   Вдоль реки темными тюленьими тушами лежали плоскодонки, в обычае этих мест не привязанные. Они просто были вытащены на берег настолько, чтобы рекой не унесло. Мало того, в лодках были брошены весла и какие-то вещи - ведра, сапоги. Чего их туда-сюда таскать?
  
   Я стал наблюдать, как быстро тает туман, как проступают берега, мелкие детали, как просыпается ото сна, лениво потягиваясь, река.
  
   Ильич вдруг заметался, подсек, потягом потащил, вытянул, схватил руками. Издали было непонятно - что за рыба. Медленно ступая босыми ногами по острым донным каменьям, я пошел к нему. Оказалось - жирный, отъевшийся за сытную весну, тигровый окунь. Стал рядом с ним - смотреть на рыбалку.
  
   Над рекой уже стригли воздух пучеглазые стрекозы, хаотично порхали белыми всполохами капустницы. На том берегу, на высокой голенастой сосне, как заправский телеграфист, бойко выстукивал свои шифрованные лесные сообщения дятел. Получив, вероятно, в свой адрес одно из них, с высокой ели тяжело снялся со своего ночного дозора сумрачный ворон и бесшумно канул в темную глухую чащу, оставив после себя раскачивающуюся верхушку.
  
   Прозрачная, с коричневизной, вода тихо журчала, наполняя воздух речной сыростью и слабым ароматом болотного торфа.
  
   Ильич бросал по диагонали против течения, пускал оранжевый поплавок на сплав, выжидал. Когда клевало - подсекал, подтягивал рыбу с течения на мелководье. Самое трудное оказалось именно поднять рыбу с мелководья. Скользка - выронишь, - уйдет. Не на берегу стоять.
  
   Мастер, однако, ловко справлялся, хотя и пыхтел вовсю, только отфыркивался. Поклевка шла хорошо. При мне вытащил еще пару штук. Но первый оказался самым крупным, куда больше ладони. Как и всякий заправский рыбак, он складывал их в особую брезентовую сумку цвета хаки, от противогаза.
  
   Устав смотреть, я решил переплыть на тот берег - освежиться утренним купанием и заодно исследовать новые места. Кема в этих местах мелкая, на стрежне шириной 3-5 метров глубина достигает всего метра полтора-два, но течение бойкое, быстро сносит.
  
   Когда я вошел в течение, тело защекотали тугие прохладные струи, а ноги обвила цепкая ласковая водоросль. Я с усилием высвободился. В журчании воды вокруг торчащей из реки коряги мне вдруг послышался насмешливый девичий хохоток. Подошвы ноги коснулось что-то скользкое и мягкое, словно я наступил на лягушку. Я поспешно и брезгливо стал выбираться на берег, переступая через затопленные у берега бревна. Мне вдогонку, откуда-то уже сверху, с нависающей над рекой замшелой березовой ветви, снова почудился замирающий эхом в лесу перелив серебряного смеха.
  
   Но толком побывать на противоположном берегу мне так и не удалось. Едва я на него ступил, как с диких зарослей пижмы и многовековой крапивы, угрожающе звеня, поднялись легкие эскадрильи комаров. Какие такие тайны они там охраняли, я уж не знаю, но мне пришлось спешно ретироваться восвояси, пристыжено вспоминая Нила Сорского, стоявшего в этих краях под комарами поясно обнаженным по нескольку часов для укрепления твердости духа.
  
   В воде мне снова показалось, что кто-то коснулся пальцами моей спины.
  
   На берегу стоял скучающий дедок, в нелепой ушанке, судя по выгоревшему до белесо-песочного цвета коричневому прорезиненному плащу, пастух. На эту же профессию указывал переброшенный через плечо необычный короткий разноцветный кнут, называемый здесь 'витень'.
   - Уж не русалки ли тя за собой манили, - участливо и ехидно спросил он, окидывая меня зорким, ясным взглядом из-под кудлатых седых бровей.
   - Да нет, не думаю. Интересно, а почему вы так решили?
   - Знаю, - многозначительно и веско отвечал дедок, - но ты мотри, не поддавайся, не то они мигом в свои омута уташшат.
   - Шутите. Откуда же здесь русалкам взяться? Это все байки, народный фольклор.
   - Живуть они тута. Только мало их осталось. Девицы они чистыя, не испорченныя, но игривыя. Скушно им, вот и шалят понемножку.
  
   Была в его словах какая-то усталая обыденность, словно он говорил о своих коровах, забредших на чужой огород.
  
   Недалеко в воде шумно плеснулось что-то крупное. Я оглянулся, стал вглядываться в расходящиеся по реке широкие круги.
   - Вот, небось, это ваши русалки шалят, - сказал я деду в пику, но неожиданно заметил, что его рядом на берегу уже и не было.
   - С кем разговариваем, молодой человек, - спросил подошедший в это время с уловом Ильич.
   - Да тут один старичок, пастух, странный какой-то. Рассказывал, что в реке русалки водятся. Только что был здесь и внезапно исчез.
   - Да, пастухи народ забавный, чего им не почудится от одичалого одиночества. Целыми днями сами с собой разговаривают.
  
   За завтраком поставили электрический самовар. Повздыхали о временах, когда самовары были настоящие, под сапогом. С электрическим самоваром оно, конечно, сподручней, - так ведь и дух не тот, и вкус чая не такой.
   А сам процесс, смолистый аромат еловых шишек, сытое урчание живого огня в медном начищенном чреве? - А-а? Э-э!...
  
   Я рассказал о встрече с пастухом. Петровна попросила описать его подробнее. После моих уточнений она сказала:
   - Да нету тут у нас такого пастуха.
   Потом проговорила задумчиво:
   - Уж не сам ли лесной хозяин тебе показался? Говорят, быва'т.
   - Какой такой хозяин?
   - Настоящий. Который за краем следить поставлен. Иногда он в народ приходит, человеком оборачивается, а настоящей его личины никто не видел.
  
   Больше разговорить ее не удалось. На вопросы она отвечала неохотно. Видно было, что уже жалела, что проговорилась, и поспешно перевела разговор на другое. Я потом узнал, что примета такая есть - кто его помянет, - к тому он и повадится. А ждать от него можно разного, как хорошего - так и не очень. В лес может завести, днями плутать будешь. Или огород травой задушит. Вроде безобидно, но приятного мало.
  
   После завтрака решили съездить вниз по Кеме, рыбку половить на вечер. Взяли удочки, "телевизоры", "косынки", надувную лодку, поехали.
  
   Место нашли изумительное - возвышенность на правом берегу реки, вдающаяся в реку округлым полуостровом, с затоном справа. Сам полуостров зарос травой по пояс, по берегам окаймился невысоким ольховником. На берегу реки стояли два полуразрушенных дома, в нескольких метрах от обрыва.
  
   Мне иногда снится именно такая картина - что живу я в доме над рекой у обрыва, в десяти метрах внизу течет примерно такая же река, я утром сбегаю к ней, с полосатым цветным полотенцем на плече, умываться - и ничто не заслоняет мне реку из окон, из которых видна вся прозрачная зелено - голубая даль противоположного берега.
   Дом высокий, просторный, с резными ставнями и крыльцом. Рядом с домом ухоженный двор с липами, окруженный невысоким синим забором. За двором, на взлужье, пасется и басовито помукивает пестрый теленок. Осенью двор освещен мягким шафранным косым светом, по двору гуляет ветер и шелестит золотыми липовыми листьями, похожими на сердечки. А зимой белоснежно, тихо и покойно. Так тихо, что слышно, как бьется сердце, как шуршит вертикально убегающий в небо сизый ватный дым.
  
   Здесь тоже кто-то жил, у кого была такая же мечта. Но сейчас место было оставлено людьми. Я видел финал своей мечты - то, что осталось бы после моей смерти, если бы я так жил. Я заглянул за непроницаемую для смертных границу своего возможного будущего. Я ходил по траве через двадцать лет после своей собственной смерти. Это как в сказках, которые в финале повествуют о том, что герои поженились. На этом сказка заканчивается. А дальше начинаются будни совместной жизни, как правило, совсем уже не интересные читателю. На этот раз я прочитал дальше обложки разукрашенной книги.
  
   Оба дома заросли буйной чащобой крапивы. Зачем именно крапива так любит расти на местах, оставленных людьми? Она словно торжествует свою победу над бренностью человеческого бытия...
  
   Телевизоры и косынки поставили по перешейку затона, в воротах.
  
   Ильич с Лешкой разошлись по берегу удить, а мы с Евгением Ивановичем остались у машины, присматривать за лагерем.
  
   Жара-а-а.
  
   Раскаленное полуденное солнце лежало на небе в небольшой тучке с поджаренными золотистыми краями округлых рюшечек, как яичница.
  
   Поскольку нас отчаянно допекали овода, полезли в воду, купаться и сидеть в реке. В качестве альтернативы можно было париться на солнце в наглухо зашторенных брезентовых штормовках.
  
   Первые метров пять пришлось переступать по затопленным бревнам, которыми здесь завалены все отмели. Каждое время оставляет на земле свои мусорные кучи. Но это были не просто мусорные кучи. Меня кольнуло воспоминание о зонах на Чарозере. Кто, кроме зеков, здесь мог еще заниматься таким масштабным лесосплавом? Я шел по заваленным рабами социализма деревьям. Они лежали, как утонувшие мечты конкретных людей. Они лежали, как мачты парусников надежд, разбившихся о рифы Огненной Земли времени.
  
   - Что же так безобразно наворотили, - и оставили! - досадовал я, возвращаясь в реальную действительность, - Как это все по-советски, по-совковому!
   - А раньше об этом не думали, - отвечал Евгений Иванович. - Этому сплаву больше 30 лет. Раньше план был всему голова. Сплавить 5000 кубометров леса - и точка. Лесовозов в нужных количествах тогда не было. А лес в хозяйстве всегда был нужен.
   - Хорошо. Так ведь сейчас это настоящий мореный лес - выбрать его да использовать!
   - Выбрать его отсюда тяжело. Затраты больше выгоды. Опять же, это не дуб, - и это не настоящий мореный лес, здесь уже гнилье в основном...
  
   Занятная была, наверное, со стороны картина: два купальщика по шею в воде, оживленно беседуют, и поминутно ныряют в воду, сгоняя слепней. Мне сразу припомнилось что-то похожее у кого-то из классиков - так барин раньше воскресенья проводил, а на воде, на плотике, плавал самовар с чашками. Классик, поди, скромничал - без водочки там не обошлось!
  
   От молевого лесосплава плавно спланировали к народному хозяйству вообще, от него перетекли к обороноспособности нашей великой родины - теме для нас обоих профессионально знакомой.
  
   Евгений Иванович стал вспоминать времена, когда он работал замом у Дюжина.
  
   - Вот это был руководитель! Даже фамилия соответствующая, крепкая. Умел людьми руководить. Старая школа. Ап-ф-ффф. Ух, хорошо!
   - Он знал людей, как добрый барин своих крепостных. Что Онисим хороший плотник, а Архип - кузнец, что Савраскин - отличный конструктор, но ему не хватает воображения и фантазии, а Зюскинд - брызжет идеями, но не умеет их довести и реализовать. Мог он и людей заинтересовать - кого квартирой, кого окладом, а кому кроме интересной работы и не нужно ничего. Был, к примеру, в одном КБ еврейчик такой зачуханный - Миша Гольдфарб - на последних ролях, мусор из-под кульмана убирал. Дюжин заметил острый блеск в его глазах, поручил ему самостоятельное дело. Тот справился, отличился. Дальше - больше. Через пару лет Миша стал одним из ведущих конструкторов. Правда потом, после начала перестройки, слинял в Израиль ... Оп-ф-ффф.
   - И с начальством умел ладить, умел заказ урвать на разработку нового вооружения и деньги под него. А это надо уметь - начальство убедить. Знал, на какую работу какой коллектив собрать, чем их стимулировать, и как работу спрашивать. Поэтому все были довольны: начальство - что работа идет как надо, подчиненные тоже не обижались. Ну а уж сам-то, сам-то жил! Конечно, в те времена особо было не разогнаться: не то, что нынче. Ну, две дачи построил, себе и разведенной жене, - разве это дачи по сравнению с сегодняшними? Ну, квартиру обставил - разве ее сравнишь с теперишними? Нет - нормальное было время, никому не позволяли баловаться, тем более народное добро разворовывать. За это было самое строгое наказание. У-ф-ффф!
   - Да как же нормальное, если даже колбасы в магазинах не было? А сейчас - пожалуйста - все 120 сортов.
   - Колбаса-дело наживное. Зато жили спокойно, с уверенностью в завтрашнем дне.
   - Вот именно, что "дне".
   - Лучше хорошо на дне, чем плохо в мутной пене на поверхности.
  
   Такие разговоры заканчивались, как всегда, ничем. Каждый оставался при своем мнении. Но интересно было выслушать, интересно было узнать - а чем же занимался Евгений Иванович после беловежской революции 91 года? Какая была революция, такая после нее и жизнь.
  
   - Во время перестройки вся промышленность осталась без денег, пришлось искать работу в коммерческих предприятиях. Пригласили меня по знакомству в одну контору, заместителем по хозчасти.
   - А чем занималась контора?
   - Лесом торговали. Под заказ брали лес, потом его оптом продавали.
   - Родину разбазаривали, значит?
   - А что делать, если государство кинуло нас всех со всеми вкладами, окладами, пенсией и надеждой на будущее? - Самим пришлось о себе думать. Каждый стал барахтаться в одиночку, кто как мог... Ап-ф-ффф! Хорошо!...
  
   Подошли Ильич с Лешкой. Ильич снова поймал несколько окуней. Лешка заудил парочку крапчатых хариусов и отборного, жирного язя, который тускло сверкнул в сумке продолговатым серебряным поленом. Никак не меньше фунта, а то и с полкило. Причем, хариусы были пойманы на кораблик, по каковому поводу я, известный скептик рыбалки хариусов на кораблик, был всенародно осрамлен. Что ж! Утремся! Когда по делу - тогда и не обидно.
  
   Поплыли и мы с Евгением Ивановичем снимать наши сети. В каждой одна-две рыбешки, запутавшиеся в нижней части полотна, у дна. Красноперые, как пролетарские писатели, хищные окуни, пухлая плотвичка.
  
   Собрались, поехали домой, к родным пернатым, как любит переиначивать Ильич известные фразы.
  
   Перед ужином стали ладить телевизор: баба Тоня большая любительница латиноамериканских сериалов. Все дела ее, кроме, может быть, самых жизненно важных, типа тушения пожара, безусловно отстранялись ею на священное время телевизионных сказок.
   Такова и моя мама. Первую настоящую мылодраму, "Рабыню Изауру", она смотрела трижды в день - две серии утром, одну вечером. Коварный порочный Леонсио, скромная девственная Изаура, верная толстая Роза, пальмы и фазенды, несчастные рабы и свирепые надсмотрщики.
   И были во время каждого из трех просмотров на одних и тех же местах и сентиментальные слезы, и бурная радость, и праведный гнев на ужасных фазендейро и счастье за благополучные судьбы хороших героев. Реальные переживания на виртуальную телевизионную тему воспоминаний о своей молодости.
  
   Лешка привез новую, активную антенну. Активная - это значит, что у нее был свой усилитель, которому требовалась питание от дополнительной евро-розетки. А откуда в Харбово евро? Но, конечно, нашлись, рассверлили, подключили.
  
   И возрадовалась Петровна, как ребенок, и всплеснула руками, и умильное блаженство светилось весь вечер на ее удовлетворенном лице, когда она смотрела на своих ненаглядных донов Антонио.
  
   Нам же на радостях было выдано из собственных, Ея Величества закоморен и голбецов, по стаканчику казенной водочки дополнительно, в качестве премиальных за бравую ударную работу.
  
   После ужина Ильич стал священнодействовать на веранде, рыбу коптить. Под коптильню год назад им был с кровью сердца оторван от хозяйственных дел и пожертвован для народных удовольствий походный котел из нержавейки, который он дооснастил поперечными решетками из старой клетки для попугая.
  
   Сначала был любовно порублен на мелкие чурочки запасенный с рыбалки пруток сырой ольхи. Чурочки аккуратно, с присказками, укладывались на дно. Дальше заранее очищенная рыба солилась крупной солью. Ничего более для копчения рыбы не требуется. На нижнюю решетку, ближе к жару, уложили более крупного Лешкиного язя, на остальные, повыше - Ильичевых окуней. Котел плотно закрывался крышкой, ставился на газовую походную плитку. И все. Дальше только сидеть, покуривать, ждать с полчаса или минут сорок.
  
   Рыба слегка прилипла к сетке. Но это ее нимало не портило. Наоборот, на боках копченой рыбы темными линиями отпечатался вафельный узор сетки. Золотистый язь, томно пахнущий свеженьким дымком, был торжественно преподнесен дамам. Остальное волшебным образом поглощалось за пивом.
  
   - Ей бы дать остыть до утра, - постанывал Ильич, - ей бы цены тогда не было..
  
   Какое там до утра! Это где же столько было набраться терпения? Ей и так уже цены не было. Да и пиво, опять же, пропадало самым безответственным образом. Портилось в закрытых банках прямо на глазах.
  
   В результате набрались, как всегда, - прилично.
  
   Вышли во двор, звезды рассматривать. Я к удивлению своему обнаружил, что звездная картинка сильно изменилась со времен моего пребывания в Подмосковье. Все куда-то съехало и деформировалось.
  
   - Однако, пора уже и баиньки, - подумал я, - а то как бы мне НЛО на голову не накакало.
  
   *** Михайла Петров
  
   В один из дней засобирались в поселок Бонга, который находился рядом, километрах в 5-6 от Харбово. Ехали к Михаилу Петровичу, брату бабы Тони, в гости.
  
   Михаила Петровича Богданова Ильич уважительно звал Михайла Петров. И за глаза, и при обращении к нему лично. Знали они друг друга уже лет 17. За это время дети вырастают от пеленок до взрослых парней, которым пора в армию. Так и их знакомство выросло и окрепло в прочную мужскую дружбу.
  
   Поселок Бонга - поболее Харбово будет, домов этак с сотню, наверное, наберется. Пара лесопилок, одна из которых еще покряхтывала, мехдвор с привычно разбросанными по всем углам отработавшими частями машин и каких-то фантастических механизмов, два магазинчика, почта, поселковый совет - вот, пожалуй, и все.
  
   Школы я не заметил, может быть и есть где. А иначе дети ездят куда-нибудь в более крупный населенный пункт.
  
   Чем живут люди в такой глуши? Работа (если она есть в последнее время), домашние повседневные хлопоты, телевизор, водка? Ну, по сезону ходят в лес, за грибами да ягодой, рыбачат.
  
   Дом Михаила Петровича стоял на краю поселка с выходом к лесу. Собственно говоря, даже часть примыкающего леса он условно огородил и это была его личная поляна в лесу, где его внуки собирали при мне землянику, где между деревьев кто-то из его многочисленной родни устроил гамак и качели.
   На участке размером с полгектара стояли несколько сараев разного предназначения, надворный туалет, колодец, баня. Во всем этом чувствовался былинный простор и размах. Строения не лепились друг на друга, как на дачных подмосковных сотках, каждое стояло отдельно и достойно, занимая присущее ему место. А его всякому строению хватало. Даже замшелым валунам, коих по участку лежало немалое количество. Убирать их тяжело, а смысла большого нет - дефицита места не наблюдалось. А так они украшали участок. Задумчивые и загадочные, как пятнадцать камней японского сада Реандзю.
   Из леса тянуло разными лесными запахами, а из огорода почему-то терпкой крапивой, хотя ее изобилия я нигде не заметил.
  
   Встретили нас как родных. Я там вообще никто. Но достаточно было того, что меня привез и представил Ильич. Я перезнакомился. По возрасту больше разговорился с Петром, младшим сыном Михаил Петровича. У которого сына зовут, естественно, Михаил Петрович. Петр живет в Санкт-Петербурге. Несмотря на свой небольшой рост, ходил он степенно, немного вразвалку, по-медвежьи, косолапой стопою чуть внутрь. Говорил неторопливо, взвешивая, дружелюбно.
  
   В данное время зарабатывал дачным строительством и ремонтом автомобилей, в которых он дельно разбирался, это стало понятно по нескольким фразам. Перед двором стояла его красная "копейка" - старенькая, но крепкая и на бодром ходу, с ленинградскими номерами.
  
   Пока мы знакомились да калякали, в доме накрыли стол и пригласили на обед, продолжить разговор за столом.
  
   Шекснинска стерлядь золотая,
   Каймак и борщ уже стоят,
   В крафинах вина, пунш, блистая
   то льдом, то искрами манят;
  
   Эти слова Гаврилы Державина здесь были более чем уместны, потому как Шексна - река вологодская, протекающая рядом с Кирилло-Белозерским монастырем. Водилась же там когда-то стерлядь! Золотая - это, поди, копченая. Стерляди и каймака - сладкого кушанья из взбитых сливок - на столе, правда, не было, зато было другое, не менее особенное и вкусное...
   Кушанья на столе были все самые простые, деревенские: бараний суп наварной, с сахарной косточкой, пара тарелок нехитрого овощного салата, отварная картошка с тушеным мясом да местные грибы во всевозможных видах на любой вкус- и соленые упругие фиолетовые грузди, и мелкие точеные рыжие опята, и горбатые кусочки боровых с темно-коричневыми лоскутками шляпок, в студенистом маринаде, и еще какие-то, зеленоватые, в маленьком ведерке, мелко сеченые, украшенные сверху колечками белого репчатого лука и ягодами вишневой клюквы.
   Венчали стол две высокие бутылки крепчайшего самогона, Михал Петровичем лично готовленным, с этикетками из-под коньяка. Были и тут времена, когда и здесь пивали благородные напитки!
  
   - А это мой коньячок, - ласково гремел Петрович. Не умел он шепотом разговоры разговаривать вследствие своей контузии во время войны.
  
   На стол сверху, с печки, одним глазом, лениво, но проницательно поглядывал хозяйский кот, внезапно широко вскидывая веко и снова благодушно сощуривая его в щелку. Он одобрял свыше и стол, и суету вокруг него. По его мнению, все было нормально и текло как обычно в таких случаях.
  
   Хлебосольный Михаил Петрович был рад гостям. Он был везде. Он громыхал костылями по дому, поторапливая домашних, он зычно рокотал в разных местах дома, что-то кричал на улицу соседу о солярке. У него был праздник души и тела.
  
   Кстати, о теле. Пьет он, по его возрасту, добре. Я вдвое моложе его, а едва мог за ним угнаться. То есть, я не гнался, конечно, но не поддержать его тосты было невозможно - обиделся бы. Меня спасала только плотная закуска.
  
   Костыли, как выяснилось, корнями прорастают еще в отечественную. Михаил Петрович с гордостью сообщил, что единственный участок западной границы, который немцы так и не смогли перейти - это те шесть километров, который он защищал, на Кольском полуострове, у Норвегии. Для меня это было большой новостью. Заодно припомнил несколько живописных эпизодов тех времен, в частности "папанинскую" тушенку, которую им сбрасывали с самолетов, лечение цинги хвоей, свою контузию и ранение.
   А костыли появились совсем недавно, после автомобильной аварии, которая потревожила былую рану и сломанные еще на войне кости.
  
   Он необыкновенно гордился тем, что в свои 80 лет он - самый старый житель поселка Бонга, ветеран и старожил во всех смыслах этого слова.
  
   Вышли отдохнуть во двор. Заводной народ перед крыльцом тотчас устроил пляски. Весь двор между калитками и крыльцом по северному обыкновению устлан деревянным настилом, характерно приятно пахнущим нагретыми крашенными досками. Из дому выходили на него, не обуваясь, в носках, что сначала было для меня немного диковато. Он был как продолжение пола веранды. Во всяком случае, летом.
  
   Молодежь вытащила откуда-то магнитофон, включила подобающую случаю русскую народно-хороводную, и старики сорвались в пляс. И гости, и баба Тоня, и Михайла Петрович, и его жена, которая обварила на днях руку и ходила с забинтованной. Два калеки, смеялись они над собой, - один без ноги, другая без руки. Нет - сколько все-таки в них энергии, в этих милых стариках! - в возрасте 80 лет, на костылях, а крепость духа необыкновенная, жажда жизни еще огромная. Они не чувствуют себя беспомощными и ненужными, они по-прежнему живут и наслаждаются жизнью во всех ее видах. Радуются
   погожему дню, гостям, внукам, скудной яблоньке во дворе, лесным грибам и ягодам - всему, что их окружает. И как это счастливо отличает их от озабоченных бытом горожан, от меня, например. Они свободны от несвободы городских условностей. Их не угнетает старость и неотвратимое приближение смерти, они воспринимают свой возраст спокойно и достойно, понимая что всему свое время и своя мера.
  
   Отработав при танцах положенное время в качестве папарацци, я пошел осматривать участок.
  
   Деревянный туалет изнутри трудами внуков был оклеен богатым собранием журнальных фотографий современнейших автомобилей - BMW всех марок, Audi, американские и японские. Место для выставки интересное. Вполне в духе окружающей обстановки. Живет парнишка в глухомани, ездит на тракторе, и в туалете мечтает о крутых авто. Как это по-русски! Мне нравилось, что дед - позволяет. Мог бы гаркнуть на них. Но - понимает, что у них уже свои мечты и интересы, и не мешает им.
  
   Вообще, вот эта естественность и тонкое понимание окружающего мира местными жителями, - одно из главных чувств, которые меня приятно поразили во время моего пребывания в этих краях. Те же валуны в огороде - на Украине, откуда я родом, их давно убрали бы с огорода и приспособили бы куда-нибудь на подмостки или в фундамент. Здесь их никто с места не тронул.
  
   Сын Михаила Петровича, Петр, пригласил меня осмотреть баню, которую он на днях ремонтировал по случаю своего приезда - менял половицы и заново делал скамьи для полатей. Баня аккуратная, с небольшой, узкой, в метр, раздевалкой - не рассидишься, только раздеться. Оно и верно, лучше дома посидеть. Зато в парилке было просторно. Простая, эффективная печь-каменка, вмурованный в нее котел для горячей воды. Белые, еще ни разу не пользованные полати, пахнущие свежей осиной, крепкий пол из двухдюймовых, мореных временем досок. От стен сухо веяло слабым приятным дымком, а в раздевалке пряно пахло сушеными дубовыми и березовыми вениками, висевшими вдоль стен под дощатой подволокою, как здесь иногда по старинке называют подшиваемые снизу потолки. Везде царила простота, добротность и практичность. Чего вокруг у них было много - это леса, а из леса они умели делать отличные вещи.
  
   Далеко, в просветах между домами, виднелись жемчужно-серые перекаты Кемы. Сейчас уже это трудно себе представить, но когда-то, очень давно, до XIII века, небольшая сегодня Кема в течение нескольких веков была главной рекой, связывающей древнюю столицу великого белозерского княжества в своем устье, у озера, со своими северными уделами. Когда-то это была державная река, как Днепр для Киева, а столица в те славные времена едва уступала самому Киеву в красоте и величии. Недаром именно здесь был посажен князем брат великого Рюрика, Синеус. Название реки вызвало из памяти эпизод гайдаевской комедии, где шведский посол требует Кемскую волость. Для меня это и была Kemska volost, та самая Родина, которой не торгуют. Глубокий поклон пламенному патриоту Жоржу Милославскому от меня лично за то, что пресек попытку передачи ее шведам. Хотя потомки уже не по глупости, а из корысти продолжают бесславное дело общественника Бунши: в поселке глухо поговаривали, что весь здешний деловой лес на корню шустрые московиты запродали все тем же пресловутым скандинавам.
  
   Внуки собирали землянику в приусадебном лесу. Рядом, на просторной лесной поляне, была песочная проплешина деревенского футбольного поля. Маленькое, неровное, с резными границами дубового листа, оно было ужасно трогательное. Потому что свидетельствовало о том, как в поселке теплится жизнь, несмотря на всю ее северную суровость.
  
   Сразу за футбольным полем начиналось топкое чернильное болото. Оказалось, что с окраин этого болота текут ручьи, из которых все местные берут питьевую воду. Мне это показалось странным.
  
   - Что ты! - мягким приглушенным баском говорил Петр, - чище воды из болот ничего не бывает. Она просачивается через многочисленные природные фильтры и становится на выходе, в ручьях, особенно чистой, до звона в стакане.
  
   Так эти темные болота неожиданно открыли мне свою тихую тайну - о светлой содержательной чистоте окружающих мест, где рождаются прозрачные родниковые воды, где живут простые честные люди, такие же чистые, как звенящая ключевая вода из болот, где текут реки, в которых, возможно, еще водятся русалки.
  
   Уехали мы поздно - еле вырвались из гостеприимных объятий.
  
   Полный оттяг
  
   Разговор двух глухих:
   - Ты в баню?
   - Не-е, я в баню.
   - А-а-а, жалко. А я думал, ты в баню.
   Анекдоты от Ильича
  
   Дожди бывают желанные и нежеланные, как дети. Их, соответственно, любят или не любят. Как и детей. Когда кому-то надо огород поливать - тогда ему дождь нужен. Кто-то в это время загорает - начинает ворчать на облака. И это одновременно. Попробуй на месте господа Бога угодить всем сразу!
   Поэтому действует он по собственному настроению и усмотрению. Видит, что пора полить - поливает. Иногда отвлечется куда-то - наступает сушь. Или наоборот - рубильник включит и уйдет по своим делам. А у нас хлещет неделями! На этот раз он куда-то исчез недели на три, а рубильника не включил...
  
   Утро было чистым, тихим и ясным. Небо стояло над нами голубым куполом. Барометр росы показывал на великую сушь. Ах, дорогие мои, - никогда не верьте никаким барометрам, доверяйте только своему сердцу и безупречному нюху!
  
   Сразу после завтрака Петровна безапелляционно объявила, что сегодня день перед отъездом, будет баня. И что по этому поводу в баню надо воды натаскать и дров нарубить.
  
   Дело святое!
  
   - Если Партия сказала - "Надо!" - Комсомол ответил "Есть!... и Пить!" - ввернул очередную из своих многочисленных прибауток Ильич.
  
   Пошли носить воду. Правда, Евгений Иванович не стал. Он де не отъезжает, мыться не собирается, да и вообще мыться в бане он не особый-то любитель.
  
   Ну, ладно.
  
   Как говаривает Ильич в таких случаях, переиначивая известную русскую поговорку на французский лад, - если женщина выходит из ландо - то оно движется быстрее.
  
   Баня стояла на самом краю обрывистого спуска к реке. До воды по спуску метров было десять-пятнадцать. Говорят, что в паводок ее иногда и подтапливало. Старенькая, низенькая, чуть покосившаяся от времени. От редкого использования она заросла крапивой под стрехи - в ее пыльно-зеленой жгучей стене была только одна промоина, в районе двери.
  
   Стали баню вскрывать - еле открыли. Тяжелую дверь на петлях перекосило, она уперлась в пол предбанника - едва сдвинули. Ну что - дверь Петровна, что ли, чинить будет - или все-таки это дело наше, мужское? Какая у нас по этому поводу "кочка зрения"?
  
   Решили так: Лешка носит воду - да там ведер десять-двенадцать, ерунда - я чиню дверь, а Ильич мне помогает (у него прострел, нагибаться ему шибко не рекомендуется).
  
   Нашли в сенях ржавый топор ( вестимо дело, мужика в доме нет), с треснувшим обухом, взяли горсть разнокалиберных гвоздей, ножовку на всякий случай.
  
   С дверью пришлось крепко повозиться, отдирая петли. Гвозди были кованые, граненые, длинные. Сделанные от большой любви к кузнечному делу. Еле вытащил. Дальше просто, петли поставил повыше, по замеру, смазал, навесил дверь.
  
   Ан не тут то было! Толстые половицы предбанника были брошены почти на сырую землю, разбухли, и дверь все равно нормально не открывалась. Тоскливо чиркала, словно просила продолжить ремонт. И верно, не дело было так оставлять.
  
   Надо было поднимать пол в предбаннике, перебирать. Дело нехитрое, кабы не комары да слепни. Пока прицелишься чего сделать - уже десяток "приказчиков" вцепились, сил нет терпеть. Пришлось в летнюю жару одеваться по зимнему, без дураков. Пот течет - а все легче, дело идет..
  
   Ах, лето красное, - любил бы я тебя,
   когда бы не жара, не пыль, не комары да мухи...
  
   Дверь сделали. И стала она открываться легко и без скрипа. Как ворота в Рай. И на миг показалось, что оттуда, как из Рая, потянуло запахами роз и лаванды, и даже запах солидола, которым я смазывал петли, сказался благоуханным, как запах иерусалимского масла.
  
   Зашли в парилку - там в полу прямо против двери одна доска сгнила, в подпол провалилась. А бабушка со внучкой мыться собираются. А оступится из них кто, ногу подвернет, поранит?
  
   Новое дело.
  
   Лешка припомнил, что на чердаке дома видел какие-то доски.
   Полезли смотреть чердак.
  
   Да! Этот чердак был всем чердакам чердак! Размах гулливеровский, под стать дому. Ильич вспомнил, как в один из приездов - дом был полон - пришлось ему здесь спать с малой дочерью, Анюткой, на пару. А что - поставили палатку от комаров, и знатно так себе спали, в ус не дули. Как на природе, дышали свежим воздухом и смотрели звезды через полог и широкую балконную дверь.
   В таком доме и люди, должно быть, жили другие. Не такие, как мы, московские. В таком доме мелким мыслям водиться неуютно. И дом своим бесхитростным, но крепким устройством и убранством, и суровые, но величественные окрестности располагали к чувствам простым и ясным, согласно которым человек и должен жить на земле.
   На чердаке я все не мог отделаться от обмана зрения. Дело все было в том, что чердак был не просто большим, а пропорционально большим. Все привычное, только толще, длиннее, шире. Как через увеличительное стекло.
   В масштабе чердака доски казались мелкими, а стал я одну поднимать - оказывается, тяжела. Чтобы не нести ее по извилистой узкой лестнице, пришлось открывать балконную дверь и сбрасывать ее с балкона прямо на улицу. Вдвоем с Лешкой дотащили доску до бани. Ну, остальное было делом техники...
  
   Пока мы ремонтировали баню да воду носили, обстановка на небе изменилась совершенно. А барометр-то утром помните, что плел?! Вот и верь после этого народным приметам...
  
   С востока на деревню надвигалась темная масса грозы. Ее аспидная стена вплотную накатилась на нас, и уже молнии хлестали своими огненными плетями почти над нами, и гром гремел вовсю, и в воздухе уже носился мокрый запах дождя, и щелчками хлопнули по крышам первые крупные капли...
   Как вдруг в небе одно из облаков закружилось на месте прямо над нами по кругу как в гигантском водовороте, гроза медленно развернулась на 90 градусов и ушла на север. У нас дождя так таки и не было.
   Виною тому, вероятно, воздушные потоки над Белым озером. Его большое зеркало при нагреве создает над собою восходящий поток такой мощности, что даже гроза, натолкнувшись на это препятствие, как на скалу, вынуждена была уйти в сторону меньшего сопротивления.
   Жалко, что дождя не было - его ждали на полив иссушенных летним зноем огородов. Однако какая борьба, оказывается, бывает и на небе, подумалось тогда мне. У меня есть фотография этой грозы - по ней можно увидеть, насколько она была действительно грозна...
  
   Так что, может быть, и прав был барометр росы?...
  
   Из любителей круто попариться я оказался единственным в нашей компании, поэтому меня пустили в баню первым - остальные не хотели мыться в такой жаре.
  
   Баня оказалась чу'дной. Главное, что я ценю в бане - это ее дух. Дух, в отличие от запаха, есть общее ощущение состояния воздуха в целом - со всеми его сложными запахами, влажностью, температурой, привкусом.
   Перво-наперво, воздух протопленной бани должен быть обязательно сухой. Во-вторых, в нем не должно быть даже слабого намека на угар. Тогда сразу туши свет. Это главное, но этого мало.
   Чем в бане часто пахнет? - сыростью, кисловатой плесенью из-под полов, старыми березовыми вениками, заброшенной в угол ветошью, прожженными кирпичами печки, плохо прибранным пеплом, сухой пылью, если баню плохо моют. Да мало ли чем еще?
   Дух бывает тяжелым, даже не поймешь от чего. Входишь и чувствуешь, - давит. Потому как за банькой, за ее чистотой, надо следить так же, как человек следит за своим телом, за его чистотой и состоянием.
   У этой баньки, несмотря на ее неказистый внешний вид, дух был какой-то необыкновенно легкий, приятный, мяхонький. Слабо пахло чем-то лесным. Баня внутри была ясная и чистенькая, как старушка в престольные праздники.
  
   Парилось великолепно! Напарившись, я одевал плавки, хватал пустое ведро и бежал на мостки, обливаться водой с Кемы. Заставшая меня там Петровна шумно радовалась за меня, как за сына:
   - Вот, молодец! Так и надо париться. А то остальные мужички чтой-то подсуропили. Вот это я понимаю, по-нашенски.
   Она по-матерински любовалась, как я обливаюсь, вспоминала, наверное, своего мужа, которого она схоронила года три назад. Я искренне хвалил баньку, тем более, что она этого заслуживала.
  
   Петровна была довольна - что - угодила баней.
   Потому как видела - человек разбирается.
  
   И разлилось по всему телу от бани невыразимое томление и истома, когда кажется, что будто родился заново, а по коже бегут мелкие покалывания, как мурашки, и приятно щекочут.
  
   За мной и остальные пошли, часа через два все и вымылись.
  
   Даже Евгений Иванович, который все сначала вроде бы не хотел, а потом так славно отдувался после бани, шел из нее пунцово раскрасневшийся, просветленный.
   - Да, - говорил он, подходя к дому, - вот уж не думал, что это такое облегчение, такая радость телу и душе. Прямо легче стало.
  
   Само собой, как же без этого. На то она и баня.
  
   После бани, перед ужином, Петровна попросила нас еще об одном деле: съездить за молоком на ферму, расположенную при соседней деревне, к вечерней дойке.
  
   Положа руку на сердце, назвать увиденное сооружение фермой нелегко. Но можно. Это был загон для коров, огороженный грубыми досками, при нем навес от дождя с доильными установками, без стен, огражденный такими же досками, и сарайчик для доярок - дождь переждать. Скажем так - это был летний загон с доильней. Зимой коровы стоят, должно быть, в другом, более утепленном месте. Потому как морозы здесь не наши, гораздо бодрее.
  
   Поехали втроем, с Лешкой. В дороге Ильич, как обычно, балагурил:
  
   - А что, уважаемый А.И., - слабо нынче же какой-нибудь доярке вдуть?
   - В каком смысле?
   - В прямом. Подойти и сказать: "Дорогая! Вы не будете против, если явам сейчас вдую?".
   - Думаю, не поймет - кинется звать пастуха с кнутовищем на помощь.
   - А вы с пониманием, политесом! Скажите: "Дорогая! Сам я простой московский парень. Всю жизнь мечтал переспать с дояркой. И вот, наконец, я вижу здесь Вас, красивую молодую женщину, доярку. И я подумал - вот когда моя мечта может исполниться! Прямо здесь, в сарайчике, рядом с коровами и молоком. Запах сена и навоза, лебеды и крапивы - ах!- как все это романтично...".
   - Да ну, ерунда какая-то!
   - Совсем не ерунда, - разглагольствовал Ильич дальше, - Еще мой дед меня учил: "Если хочешь добиться от женщины того, что она делать не очень хочет, то дай ей понять, что готов немедленно затащить ее в постель или, проще говоря, хотел бы ей вдуть. Она может сделать оскорбленный вид, может даже и пощечину дать, - но сделает все в лучшем виде. Женщинам нравится, когда им говорят, что хотят их, они хотят быть желанными". Хотя бывают, конечно, исключения и из этого благородного правила...
   - Синие Чулки?
   - Нет, не Синие Чулки. С этими как раз только так всегда и нужно поступать - женщины эти, как правило, судьбой обиженные, а умные. Они свой шанс постараются не упустить. Нет, исключение может быть только в двух случаях...
  
   С тем и подъехали к ферме. Лешка только посмеивался, слушая деда. Ему нравились эти взрослые разговоры. А Ильич всегда говорил:
  
   - С пацанами нужно всегда вести себя по-взрослому. Они все поймут и ненужное сами отсеют. Зато не будут жаться, рукоблудствовать по темным углам...
  
   У фермы травянисто пахло лебедой и крапивой, которыми все строения заросли по пояс - так что еле двери открывались. Под ногами хрустел бурый песчаник.
  
   Доярки и правда были молодые, симпатичные. Я даже загляделся на одну из них под впечатлением еще не выветрившегося из памяти разговора.
  
   Как в часто цитируемом анекдоте от Ильича:
  
   На вопрос жены, почему это он рассматривает молоденьких девиц, английский джентльмен отвечает: - Дорогая, если я сижу на диете, это не значит, что я не могу смотреть меню.
  
   Мы топтались, ожидая окончания процесса дойки. Смотрели, как доярки выгоняют из доильного помещения затесавшегося к коровам быка. Бык был большой, раза в полтора крупнее коров. И строение тела совсем другое, поджарое, с мощным мускулистым торсом. Он все мостился к одной из коровенок. Его хлестали прутьями. Он неохотно пятился. Мы весело скалились, глядя, как бык обижено убирает под себя свой впечатляющий шанцевый инструмент...
  
   Запахло свежим парным молоком, которое сливали в бидоны.
   Нам нацедили две трехлитровые банки и мы пошлепали к машине.
  
   - Ну, так как же насчет доярок? - все подначивал Ильич.
   - Это, наверное, в другой раз, - отвечал я.
   - Эх, молодежь, молодежь! - шутливо посмеивался он. - Мне бы ваши годы...
  
   По приезду сели ужинать. Откуда что бралось! Посмотришь на огород - слезы! А здесь на столе были и пупырчатые огурцы с грядки, и лучок зеленый стрельчатый, и красная клубничка для Клёпы, и картошка белая отварная рассыпчатая, с тушенкой и укропчиком, черный суп из белых сушеных грибочков со сметаной, грибы соленые и маринованные, под водку. Ну, колбаса с водочкой, само собой, привозные.
  
   Ильичу вспомнилось что-то из своих байдарочных походов, как они с Адмиралом народ на ужин кормили макаронами по-флотски, а они не вышли, сгорели к чертовой матери, потом утром на них рыбу ловили ...
  
   Евгений Иванович тут же пустился в воспоминания о своем номенклатурном прошлом. Как был у него в Завидове (при этом он окатил нас значительным взглядом, проверяя впечатление) катер. Не катер - дача на воде. И как они приезжали туда отдыхать мужской компанией. Возьмут, бывало, на борт ящик беленькой, загрузят картонные коробки с закусью - и в плаванье, к известным только им сказочным берегам да плесам. Осенью и ружья с собой брали, поохотиться. Станут на якорь в таком райском месте - и - отдыхают. Полная свобода. Куда захотел - поплыл. А в тех местах - и купание, и рыбалка, и охота - живи - не хочу!
  
   Под занавес ужина кто-то к месту рассказал анекдот. Евгений Иванович не остался в долгу. Ильич подхватил, за ним не заржавеет.
  
   Баба Тоня тоже как-то встрепенулась, сказала:
   - Погодите, вот и я вам анекдот расскажу!
  
   И рассказала нам притчу (слова "притча" она не употребляет, поэтому сказала, что расскажет анекдот): О том, как бьется девичье сердце.
  
   В раннем девичестве оно бьется так:
   - "Ни-ко-му! Ни-ко-му!" - Она три раза сухо стучит указательным морщинистым пальцем по столу.
  
   Когда девушка заневестилась, - так:
   - "Лишь Е-му! Од-но-му! Лишь Е-му! Од-но-му!"
   Она снова стучит, но уже с легкими перебоями, первые удары мягче.
  
   Когда девушка становится зрелой женщиной, - так:
   - "Всем, кто нра-вит-ся мне - дам! Всем, кто нра-вит-ся мне - дам!"
   Она ритмично стучит с акцентом на первый и последний стук фразы.
  
   Когда женщина становится старухой, ее сердце бьется так:
   - "Хоть бы кого-нибудь... Хоть бы кого-нибудь..."
   Она стучит с перебоями, при этом жалобно тянет на третьем "о".
  
   Воля ваша, а я этот анекдот оценил, как маленький шедевр народного творчества. Вслушайтесь в ритмы и звуки каждой фразы!
  
   "Никому" - три удара, твердых и упругих. Сердце бьется не ровно и ритмично, а толчками из трех ударов. Чувствуется испуг воробьишки перед большой жизнью, твердое желание не иметь дела с "этими животными" - лучше никак, чем так!
   "Лишь Е-му! Од-но-му!"
   Здесь уже два разных толчка из трех ударов, звучат они совсем по-другому. В первом слове нежность: мягкое "Л" и шепот. Во втором придыхание. В последнем твердость - твердое "д", категоричное "но" - только ему!
   "Всем, кто нра-вит-ся мне - дам"
   Фраза ударов стала более ритмичной и ровной, более длиной, акцент идет на первый и последний слоги. Во фразе по-прежнему чувствуется решительность, согласные твердые, "т-р-т-н-д". Последнее слово очень твердое и решительное. На первом слове интонация взмывает, потом держится на ровном перестуке слогов, потом твердая точка принятого решения, слог "да". Да, да, да, - дам!
   "Хоть бы кого-нибудь... Хоть бы кого-нибудь..."
   Ритм захромал, движется мелкими дрожащими толчками, с перебоями. Во фразе появились хрипы. Интонация молящая, просительная. Согласные приглушены, на первую роль выступают гласные, фраза читается как "о-ы-о-о-и-у-у". Она звучит как плач ветра за окном.
   Нет, право, - просто блестяще! Гениально!
  
   После ужина долго еще сидели на веранде, пили водку с пивом, водили разные разговоры, сумерничали.
   Уже заполночь, напившись допьяну, поехали втроем кататься по соседним деревням. Это в два часа-то ночи! А где еще, с другой стороны, покатаешься выпившим на автомобиле? Затейник Ильич называет это шалостями: шоу "Полуночные ковбои".
   Третьим был Лешка, которому спать еще не хотелось, по молодости. Этот, конечно, был трезов - мал еще водку пьянствовать. С нами поехал из любопытства - чем все это может кончиться? Ну и вообще, - интересно ночью погонять на автомобиле!
  
   Бесцельно ездили по дорогам и каким-то деревням, орали песни. Все вымерло, нам не встретился ни зверь, ни человек. Тишина стояла звенящая. Заповедная глухомань.
  
   Захотелось выехать куда-нибудь на живописный берег Кемы, постоять, подышать на обрывистом бугре, рассматривая огни деревень, перемигивающиеся с огоньками звезд - но так и не нашли туда подъезда, хотя честно пробовали раза два-три. Может, оно и к лучшему - утопили бы еще машину сгоряча.
  
   - Да, что-то сегодня фиалки пахнут не тем-м..., - задумчиво тянул за баранкой трезвеющий Ильич после очередной безуспешной попытки пробиться сквозь вражеские лабиринты ночных дорог.
  
   Намотали километров 30-40, вернулись домой, богатые впечатлениями сумеречных пейзажей и насыщенные адреналином.
  
   Все уже спали. Мы тихонько пробрались на свои места и тоже завалились, довольные и усталые.
  
   На том день и закончился.
  
   Обратная дорога
  
   Капитан на еврейском пиратском корабле:
   - Матрос Рабинович! Отдать концы!
   - Какие концы, капитан? - Ей Богу, я их не брал!
   Анекдот от Ильича при отъезде.
  
   На обратной дороге заехали в обещанные Ильичем монастыри.
  
   Ферапонтов монастырь расположен красочно, на верхней точке водораздела между двумя озерами, Бородавским и Пасским, поэтому хорошо виден отовсюду, в том числе и с шоссе Липин Бор-Вологда, так как отстоит от него меньше чем на километр.
  
   Компактный, стройный, уютный, древний, ухоженный.
  
   Вид этого монастыря не уродует природу, как прочие людские строения, а наоборот, - органично дополняет и нарядно украшает ее, как кокошник на голове красивой деревенской девушки. А озера - это два зеркала, в которые она смотрится.
  
   Большее озеро, Бородавское, расположено прямо перед монастырем, куда выходят его единственные ворота. Перед воротами только дорога и сразу крутой берег к озеру, усаженный вдоль самого озера елями и соснами. Испокон веков монахи промышляли на озере раков и рыбу, среди которой особенно славится щука.
  
   Маленькое озерцо, Пасское, расположено сзади монастыря, на задворках, между монастырем и шоссе. - Здесь также ловят отменных щук, - вспоминал Ильич, неоднократно рыбачивший в этих местах. Из озера вытекает небольшая речушка Паска, пересекающая шоссе.
  
   Кроме своего сказочного вида и древности (ему в 1998 году стукнуло 600 лет), монастырь знаменит двумя вещами - фресками Дионисия и тем, что там с 1666 по 1676 пребывал в ссылке опальный патриарх Никон. На большом озере в его память остался насыпанный им в виде креста остров. Грехи свои отмаливал.
  
   Но не это здесь было главное.
  
   Именно здесь, во дворе этой музейной обители, столице края "подлинного безмолвия", я в очередной раз задумался о том, сколько же места нужно человеку для жизни на земле. И что считать жизнью?
  
   Можно ли считать нормальной жизнью суетную городскую толчею и проживание в бетонной коробке на 25-м этаже? Для того ли мы родились? Мы не успеваем посмотреть себе под ноги, не видим богатства окружающей природы.
   И, с другой стороны, можно ли считать полнокровной жизнью жизнь Ферапонтово, наполненную одним созерцанием, единением с природой и ежедневной многочасовой работой в поддержание своего существования?
   Где находится та грань, которая разделяет в наших душах истинное бытие от небытия прозябания?
   Как нужно жить? Как нужно жить правильно?
  
   Такие вопросы рождались здесь сами собой.
   Потому что храм этот, хоть и не действующий ныне, - это костер духа, зажженный великим праведником, от которого возносится неопалимый огонь куполов в небо. И поднимает наши мысли, как искорки, наверх, заставляя их оторваться от земли. Это о нем поэт земли вологодской, Николай Рубцов, написал:
  
   В потемневших лучах горизонта
   Я смотрю на окрестности те,
   Где узрела душа Ферапонта
   Что-то Божье в земной красоте.
   И однажды возникло из грезы,
   Из молящейся этой души,
   Как трава, как вода, как березы,
   Диво дивное в русской глуши!
   И небесно-земной Дионисий,
   Из соседних явившись земель,
   Это дивное диво возвысил
   До черты небывалой досель...
   Неподвижно стояли деревья,
   И ромашки белели во мгле,
   И казалась мне эта деревня
   Чем-то самым святым на земле...
  
   Лучше не скажешь.
  
   Я понимаю тех людей, которые навсегда заболели этими местами, неоднократно потом возвращались, а некоторые, приехав на этюды, оставались здесь навсегда. Людей будоражит этот неистовый покой. Если будете в этих краях - посмотрите фрески Дионисия. Какие они мягкие и спокойные - нежно-розовый, небесно-лазурный и прозрачно-муравный! Но сколько скрытой, сдержанной могучей силы и движения в статически застывших фигурах, какой печально-пронзительный, всезнающий взгляд у Богородицы, суровый и утешающий у архангела.
   Люди возвращаются сюда, чтобы вновь зарядиться, напитаться энергией этого высокого духа, который дает нам силу в нашей печальной короткой бестолковой жизни.
  
   Кирилло-Белозерский монастырь расположен в 20 километрах от шоссе, и к нему надо ехать особо. Виден он становится только тогда, когда проедешь через город Кириллов и подъедешь к нему вплотную. Лучше всего он смотрится с глади вод Сиверского озера, откуда открывается вся его величественная монументальная панорама. Благо, преподобный Кирилл выбрал место такое, в котором вода окружает монастырь с трех сторон. Подъезжающие же видят его со стороны города, откуда он смотрится просто как древняя крепость или кремль, каких много в русских городах.
   В противоположность изящному, камерному Ферапонтову монастырю этот поражает своей каменной мощью, сравнимой разве что с кремлем московским. Но московский кремль стиснут зданиями большого города, открыт только со стороны Москва-реки и более парадно-официален. Кирилловский же монастырь хорош именно в сочетании и единении с природой. Смотришь на эту могучую северную твердыню, и невольно возникает вопрос - откуда в этих краях возникла такая мощь? Как можно было так скоро отстроить этого гиганта из кирпича, который, в свою очередь, надо было наготовить в таких количествах? Сколько людей, труда! Ведь уже в Смутное Время он успешно противостоял залетным польским бандам.
   Кириллов монастырь в рифме с монастырем Ферапонтовым выглядит как воплощенная в камне материализация того могучего духа, который витает в этих краях, который с особой силой исходит от хрупкой обители святого Ферапонта. Своими вековыми стенами он вселяет в нас уверенность, что плоды дел истинно праведных не пропадут, не сгинут бесследно в темных болотах Времени, а будут пребывать вечно, как стоят неколебимо его каменные башни над водами Сиверского озера.
  
   Жалею, что не получилось у нас заехать в Горицы, которые в 6 верстах от Кириллова. Сам тамошний женский монастырь (или что там сейчас?) мне не был интересен. Интересно было взглянуть на места, куда Иван Грозный отправлял своих жен в ссылку, и где во время Опричнины случилась страшная трагедия, когда по указу царя были зверски убиты почти все его монахини, включая настоятельниц. Я убежден, что у каждого уголка земли есть своя вечная душа, запечатлевающая все происходящее окрест, как душа человеческая запоминает все случившееся с ее обладателем. Хотелось там побывать, послушать шелестящие предания ветра в березах, ощутить, как оно было, это не богоугодное дело. Отсюда, с этого места, началось отдаление государства от церкви. Пропастью разделила их кровавая Шексна, на которой стоит Горицкий монастырь. Та самая Шексна, которую Державин воспел в уже упомянутом "Приглашении к обеду"...
  
   Сколь могуча была бы наша родина, Великая Русь, если бы она по-прежнему опиралась на несокрушимые столпы святой веры, следовала заветам Кирилла и Ферапонта, Сергия Радонежского! И ведь это могло бы быть!
  
   И ведь это еще может быть...
  
   Хотелось нам заехать в Горицы, но золотая труба дальней дороги уже звала нас, мы и так оставили здесь уже много бриллиантового песка своих драгоценных минут.
  
   Делая очередной поворот по шоссе, Ильич, смягчая нам грусть расставанья, опять шутил, смешил меня и внучку:
  
   На еврейском пиратском корабле капитан кричит в машинное отделение:
   - Кочегар Рабинович! Какими дровами топишь?
   - Какими, какими? - березовыми.
   - Топи согнутыми: будем делать поворот.
  
   Все это произносилось с легкой картавостью для усиления эффекта: кочегаг', Г'абинович, повог'от.
  
   Опять была Мальвина по кругу, пока дорога Клёпу не забаюкала, и она заснула на задних сиденьях, трогательно свернувшись там калачиком.
  
   Дальше поехали споро. Обратные версты короче.
  
   Я медленно тянул пиво, купленное наспех в Вологде, благодушно посматривал на убегающие окрестности, прощался. Посуровевший Ильич больше молчал, следя за дорогой и думая о чем-то своем.
  
   Москва летела к нам со скоростью 100 километров в час под шуршащий шорох шин на асфальтовом шоссе и тонкий свист рассекаемого машиной воздуха.
  
   Июнь 2000 г.
  
  
   Поездка в Хахалы
  
   Народ решил тряхнуть своей молодостью двадцатилетней давности.
  
   Все не было случая, да несчастье помогло: у Романа прошлой осенью сгорела его баня, при которой мы в последние годы все и собирались - попариться, выпить пивка, пожарить шашлычков. А после всего этого, за неторопливым преферансом, и побеседовать о житье - бытье. Хозяйка, жена Романа, гостеприимная Тамара, баловала нас при этом пирогами, Роман доставал из погребов чудные тягучие разноцветные наливки.
  
   Но - сгорела. Роман, конечно, отстроит новую, еще лучше, и времена вернутся, но этим летом бани не было.
  
   Вот народ и решил тряхнуть молодостью - поехать, как в былые, додачные времена, на природу - с палатками, ночевкой, удочками, и прочими прелестями прежней кочевой жизни.
  
   Посоветовавшись, решили поехать на Керженец - небольшую, но удивительно красивую речушку, несущую свои скромные воды в могучую Волгу.
  
   Она так мала, тиха и извилиста, что я с трудом могу вспомнить в центральной России места, живописнее ее берегов. Места там прямо берендеевские. Не истребленные еще леса заботливо укрывают ее от ветров, а чистые прозрачные воды отображают и лес, и берега, и небо, и замшелые притопленные коряги. Что может быть прекраснее природы, смотрящейся в свое домашнее зеркало!
  
   Не удивительно, что именно здесь, под Семеновым, возник изумительный древний русский промысел - золотая хохлома. Имеются документальные сведения, что после разорения Макарьевского монастыря в 1439 г. Татарским ханом Улу-Махметом окрестные жители внесли для восстановления монастыря "дела рук своих", в том числе "керженцы" - деревянную посуду, украшенную росписью.
   Именно здесь, в столице золотой хохломы, делают и знаменитых на весь мир миловидных луноликих матрешек, ставших символом всего русского и образом настоящей русской красавицы.
  
   Сначала мы собирались поехать на наши старые места, за сельцо Покровское. Там чарующие леса с черникой и роскошная рыбалка, высокий подбоченившийся берег с дубами и песчаным пляжем внизу, там привычно и хорошо. Хотелось задумчиво отдохнуть, сходить за грибами и ягодами, поудить рыбу.
  
   Но прекрасная Ирис, богиня радуги и дождя, не вовремя загрустила о чем-то своем, девичьем. Несколько дней перед поездкой шли проливные дожди, набежали безразмерные лужи и стало ясно, что в те места на легковых не проехать. К тому же, по сообщениям доблестных лазутчиков оказалось, что ягоды в этом году там ждать нечего.
  
   На двух машинах доехали из Нижнего до Тарасихи, где мы должны были забрать компанию Валериана Павловича с его дачи. Валериан Павлович - большой, круто засекреченный главный конструктор военной техники, академик в своем вопросе. Ну, во - первых, для вас это, естественно, не новость - в Нижнем 99 человек из ста занимаются вопросами обороны.
   А, во-вторых, я его и здесь на всякий случай засекретил, выпустив под вымышленным именем. Главное ведь, чтоб человек был хороший.
  
   Он нас встретил на семеновском шоссе.
  
   Долго стояли, решали, как быть дальше. Мелкий моросящий дождик, метко называемый народом "ситуха", беспокоил нашу решительность к поездке, как мошка.
  
   Григорий Антонович, сосед Валериана Павловича по даче, крепкий мужчина в камуфляжной форме с выправкой отставного военного, предложил поехать в Хахалы.
  
   - Произносится с выдыханием на оба "Ха" - Хха-хха-лы, - учил он нас местному диалекту русского языка, - с ударением на второе "а".
  
   - Место вам гарантирую на все сто процентов: рыбалка, пляжи для купания, прекрасные виды и отдых,- увещевал он нас далее. - Был там неоднократно, включая прошлый год. Дамам особенно понравится.
   От него веяло прочной уверенностью и тем парфюмерным ароматом галантного внимания к женскому полу, который свойственен всем военным.
  
   Валериан Павлович с академической рассудительностью рекомендовал все же остаться у него на даче. Аргументами были общая несобранность из-за раздумий о дожде и возможность провести все выходные на природе в полноводной сырости. Но мы то знали, чем это обычно кончается, сидение на даче Валериана Павловича.
  
   Большинством решили ехать в Хха-хха-лы. Причем, поскольку грибы также еще не пошли, то из разряда деловой-заготовительной наша поездка превращалась в отдыхательно-увеселительную. Что меня, впрочем, полностью устраивало, потому как добыча черники обычно связана с некоторыми шершавостями жизни в виде жгучих докучливых комаров.
  
   Для тех, кто не понял, поясню. Решение мы приняли героическое. Мы отправились по доброй воле за сто километров от уютного города, в дождь, имея над головой беспросветное затянутое тучами небо. Без всякой надежды на улучшение погоды. В воздухе мрачной тенью витал жареный запах испорченных выходных.
  
   Во исполнение героического решения пришлось делать не менее героический крюк в десять километров по ужасным лужам к даче Валериана Павловича, забирать его несобранных домашних и Зосю, жену Григория Антоновича.
  
   Собирались серьезно, как на гражданскую войну. В течение сборов успели дважды покушать, детально обследовать оба участка. За это время сеющий дождь совершенно прекратился, и лицо неба стало приобретать осмысленное выражение.
  
   Это нас взбодрило, и мы резво и решительно стартовали.
   Когда проезжали Семенов, я туго вспомнил, что Семенов - это родина не очень широко известного поэта, Бориса Корнилова, на слова которого была написана знаменитая "Песня о встречном".
  
   Нас утро встречает прохладой,
   Нас ветром встречает река.
   Кудрявая, что ж ты не рада
   Веселому пенью гудка?...
  
   Бодрая, но очень прокоммунистически настроенная песня. К сожалению, больше ничем другим Борис Корнилов для меня не отличился, кроме своей трагической гибели в 1938 году. Не помогла ему партийная настроенность. В остальном дорога до Хахал была маловыразительной.
  
   * * *
  
   Первое же место в Хахалах, указанное встречным велосипедистом, оказалось чудесное. Но!
  
   Но напротив маячила деревня - а ее не хотелось бы не видеть из общих соображений. Потом, на противоположном берегу у Григория Антоновича были давно пристрелянные места для охоты с подводным ружьем на рыбу. Он деликатно советовал хотя бы глянуть на них.
  
   - Я, правда, боюсь, что мы можем туда не подъехать, - заранее вздыхал он. Сторонники отсутствия вида деревни его поддержали.
  
   Эх! Где наша ни пропадала! - Решили съездить посмотреть. Имея синицу в руке, можно было помечтать и о сотенной.
  
   Переехали реку по мосту, проехали деревню по другому берегу и остановились в задумчивости перед большой лужей на выезде из деревни. Это была настоящая роскошная миргородская лужа, которой для полного совпадения со своим литературным персонажем не хватало только валяющихся в ней свиней.
  
   Валериан Павлович, как предводитель (передний водитель) похода, решительно выдвинулся вперед смотреть объезд, брод или другие варианты преодоления водных препятствий. Объезд нашелся, но славная машина "Москвич" заводиться отказалась. Заартачилась. Она как бы говорила всем своим внешним видом:
  
   - Не поеду, и не просите! Куда вы претесь в эту непролазную грязь? Не пущу, раз своего ума у вас не хватает.
  
   Валериан Павлович тут же минут на десять ударился в рассказы о норове своего рысака. И траву де он жухлую не ест, и заводиться сгоряча не любит, и вообще, когда животному под 30, - можно ли с него строго спрашивать?
   Резонно.
  
   Пока Валериан Павлович приводил в чувство своего Буцефала, решили сходить к месту предполагаемой стоянки. С аборигеном этих мест, Григорием Антоновичем, вторым скаутом вызвался идти шустрый Михаил, мой сын, физик-первокурсник, который везде любит совать свой любопытный нос.
  
   Тем временем Буцефал никак не реагировал на хозяина. Вокруг, как обычно возле любого открытого капота, мгновенно собралась толпа деревенских дедов и пацанов, дающих разные дельные советы, хорошо опробованные на тракторах любых марок. Но все было безрезультатно.
  
   Вернулись наши разведчики.
  
   - Докладываю: места по-прежнему отличные, - с бойкими интонациями вернувшегося из полета космонавта государственной комиссии рапортовал Григорий Антонович.
   - Рядом есть даже один симпатичный гимнастический аттракцион, который, правда, не всем нашим дамам может понравиться.
  
   Чистокровный аргамак ижевских автомобильных заводов заводиться все не желал, поэтому дамы решили лично осмотреть таинственный аттракцион. Вернувшись, они доложили, что аттракцион им не понравился. Ходить от стоянки на берег реки по длинному, скользкому бревну без перил, над болотом, они категорически отказываются. Даже с шестом. Этот цирк не для них.
  
   Дружно решили вернуться на старое место.
  
   Как только это было решено, старый коняга взбрыкнул своими стертыми копытами и задрипал нас грязью из-под брызговиков. Он точно прислушивался к разговорам. Вот и рассказывай теперь о неодушевленности механических железок!
  
   Поехали назад, к прежнему месту. Было уже что-то около трех пополудни.
  
   Я специально указываю часовую отбивку, можно даже сказать педалирую (согласен, пакостное словцо) на этом, чтобы читатель проникся теми многочисленными трудностями, вопреки которым мы пробивали дорогу к своему воскресному отдыху.
  
   * * *
  
   По приезду на место стоянки первым делом поставили палатки. Ставили, как всегда - шумно, весело, балагуря, мешая друг другу.
  
   Самая заслуженная палатка была Зосина. Ей было лет сорок, ее защитный брезент выцвел до цвета высушенного навоза, она немного обгорела в кострах и растеряла свои колья в славных боевых походах. Вместо кольев тент прикалывался к земле теперь обыкновенными шампурами за ненадобностью оных в данной поездке.
  
   У нас с Валерианом Павловичем были похожие цветные польские палатки, купленные еще в 70-х годах. Валериан Павлович в процессе всей сборки все вспоминал события многолетней давности, когда они с женой купили свою палатку и впервые отправились с ней в еще пеший поход. Как он провел один лето в этой палатке, начав строить свою дачу.
  
   Затем каждый занялся своим делом.
  
   Григорий Антонович переоделся в легкий спортивный костюм, взгромоздил на оруженосца тяжелый рюкзак с подводной амуницией и с солдатскими прибаутками отправился к знакомым омутам добывать крупную речную дичь. Оруженосцем выступал все тот же вездесущий Мишка. Охота ему было посмотреть на подводную охоту, простите за каламбур.
  
   - Добытчики! - ласково проводила их тетя Ира. Жена Григория Антоновича, гордая полячка Зося, только неопределенно хмыкнула. И были в этом хмыканьи тонкое сомнение и прозрачный намек на хрена лысого, которого добытчики могут принести вместо рыбы.
  
   Второй мой сын, обстоятельный и деликатный Юрий, пошел в лес - осмотреться насчет грибов. Как выяснилось, грибов для промышленного заготовительного сбора действительно не было, хотя лисичек и сыроег на жареху набрать было можно. Что он и пошел делать.
  
   Две юные особы женского пола - внучка Валериана Павловича, Танечка, поступившая в этом году на биофак Нижегородского университета, и ее подружка занялись игрой в подкидного дурака. Игра достойная. По ней даже чемпионат России теперь стали проводить. Танюшка, настоящая русская красавица,- миловидная, кровь с молоком, русая коса через плечо, большие выразительные глаза - громко хохотала.
   Глядя мечтательно на такую вот красавицу, кто-то в стародавние времена и сделал живописную деревянную игрушку - матрешку. Вот она, невидимая связующая нить времен!
  
   Роман задумчиво обошел дуб рядом с палатками и принялся что-то молча воздвигать, то исчезая временами в недрах своей машины, то деловито постукивая топором где-то в лесу. Минут через десять под дубом оказался неплохо сколоченный столик, на котором умащивалась газовая плита, с брезентовым навесом над ней.
  
   Над ней на ветвях был искусно растянут без единого гвоздя или кола брезентовый навес.
  
   - Просто итальянский дворик, - сказала жена, с восхищением глядя на это сооружение.
   - С итальянской кухней, - язвительно добавил кто-то, имея в виду мебель.
  
   Я хаотично перемещался по лагерю и близлежащей территории, заготавливая запас дров для будущего ночного костра.
  
   За время поездки и палаточных сборов тучи понемногу сдвинулись на восток, и на западе обнажилось солнце, словно запоздало проснулось и выпростало, наконец, из-под серого одеяла свою заспанную симпатичную рыжую физиономию.
  
   Настроение у всех заметно улучшилось.
  
   Валериан Павлович вспоминал очередную историю покупки или усовершенствования газовой плиты. Рассказывал он эти истории всем и как бы никому. Потому что люди занимались своими делами, сновали туда-сюда, уходили и приходили снова. Его это не смущало, он рассказывал, вдохновенно и упоенно, как радио, которое кто-то забыл выключить на кухне и уехал в отпуск.
  
   Лидеров броуновского движения, однако, тут же засекла бдительная Зося и тотчас втянула нас под влияние своих мощных, организующих пространство и время магнитных силовых линий.
  
   Мне она всучила большой полиэтиленовый пакет со стручковым горохом и велела тотчас облущить его к готовящемуся салату.
  
   Валериана Павловича она попросила пристроить к столику с плиткой еще такой же, для прочей кухонной утвари. Я присел на бревно, предвкушая занятное зрелище, и стал лущить свой горох. Валериан Павлович - это вам не Роман. Одно слово - теоретик. Я себе никак не мог представить, какой рукой он топор держать будет, а тут столик делать надо. Он долго ходил вокруг готового столика, деловито и озабоченно прицениваясь.
   Замерил в топорах его габариты и подался в лес, колья рубить. Принес оттуда охапку совершенно негодных для строительства кривых сучьев, начал отюкивать их топором по заранее вымеренной длине - два топора с четвертью. Щепа летела по всему лагерю и Зосе в салат. Ему повезло, что она увлеклась спором с Тамарой,- чьи помидоры лучше. Иначе гнить бы ему на рудниках мытья посуды до глубокой ночи.
   После первой примерки выяснилось, что он не учел длину кольев в земле, и все получалось значительно ниже, он начал переделывать. Становилось интересно. Оказывается, колья трудно забить в землю на одну высоту, и плоскость будущего стола все время затейливо извивалась. Опять же, - кривые ножки не хотели стоять вертикально. Горбатые сучья не ложились и горизонтально. Словом, задумчивый получился столик. Часика этак через полтора.
  
   Естественно, все это сопровождалось очередными передачами невыключенного радио о насущном - о влиянии погоды на человека; о том, как правильно и быстро засыпать, если не спится; какой инсектицид лучше использовать против комариного народа. Словом, все было по делу, с научным подходом и интересно.
  
   Кстати, если вы не знаете, как быстро засыпать при бессоннице - вот вам рецепт неумолкаемого радио:
   - Делаете быстрый глубокий вдох и задерживаете дыхание как можно дольше. Затем повторяете это несколько раз. В крови накапливается азот, лучший друг Морфея - и вы быстренько засыпаете. Бай-бай. И никакой химии!
  
   Общим приготовлением ужина управляла, само собой, Зося. Для приготовления салата она сразу деловито вытащила из багажника машины банный алюминиевый тазик. Она много лет участвовала в "конференциях" - традиционных дачных встречах - в качестве хозяйки, и поэтому хорошо знала, сколько чего нужно. "Конференции" проводили дважды в год - были "майская" и "ноябрьская" сессии.
  
   В тазик полетели и мой горох, и наструганные Тамарой помидоры, и кружочки огурцов, и еще что-то, свежее и вкусное. Три банки лосося, майонез, укроп, кинза...
  
   Затем настала очередь беляшей. Здесь отыгралась Тамара. Она собиралась подивить нас горячими пирожками с вишнями, для чего ею были взяты и мука, и вишня, и все прочее необходимое. Зося хотела приехать с готовым тестом и фаршем, чтобы настряпать беляшей. Но тесто подвело, и фарш был взят для котлет. Хитрая Тамара сориентировалась и предложила взогнать тесто тут же, на горячей воде от газовой плиты. Замесили тесто, поставили его в кастрюлю с теплой водой. И действительно, через час оно уже было готово. На сковородке аппетитно зашкворчали беляши. Стоило только умело взяться.
  
   Радио рассказало пару свежих анекдотов, известных еще родителям царя Гороха, и село отгадывать сложный сканворд, время от времени кидая в народ риторические вопросы, которые, как известно, вовсе и не требуют ответов.
  
   А здесь и усталый Григорий Антонович появился со словами "Любите природу, источник рыбы", весь в боевом мокром снаряжении, с подводным ружьем на плече, с притороченной к поясу рыбой. Каковой оказался язь грамм на четыреста.
   Его тут же взяли в оборот повара и поварята, и вскоре он был изжарен вслед за беляшами на сковородке - с лучком, лавровым листиком и горошком черного душистого перца. Сказка!
  
   Григорий Антонович отфыркивался, как морж, был напускно недоволен уловом, оправдывался, что после дождя вода мутна, и трудно за такое короткое время показать более достойный результат. К тому же река стала не та, что давеча. И труба пониже, и дым пожиже.
   Но сквозь слова было видно, что - доволен. Показал сноровку, не утратил старых навыков. Ну и потом река - не магазин, тут еще и рыбацкое счастье необходимо.
  
   Радио попутно выложило нам все интересное о язях. Например, что живут они до двадцати лет и достигают веса в 5 килограмм. Где водятся, что едят. Как их лучше ловить, на что и когда. Что пойманный язь - это на самом деле двухлетний подъязок, язем он становится по возрасту 3-4 лет, когда набирает вес более килограмма.
  
   Появился с удочкой и исчезнувший было Роман. Кроме нескольких окуньков в его улове оказался толстенький пескарь. Стали разглядывать его знаменитые усы. Со школьных времен сказки о премудром пескаре я почему-то представлял его широким, как карась. Оказалось, что это сом в миниатюре, с указательный палец, такой же круглый и длинный.
  
   Зажарили и Романов улов. В жареном виде маленькая рыбка ничуть не хуже большой. У нее всегда только один крупный недостаток: ее мало.
  
   Солнце клонилось к закату.
  
   Оказывается, мы ежедневно наблюдаем радугу, только не замечаем, что это она. Каждый день, на закате, цвета выстраиваются в обратном порядке радуги: Снизу, у солнца, - красный, затем, выше, - оранжевый, желтый, зеленый, синий.
   Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
   Правда, зеленый виден редко, в зависимости от случая.
   И постепенно после заката солнца с обочин неба появляется нижняя часть спектра - синий и фиолетовый, переходя все ближе к черному и заливая полынью, куда кануло солнце.
   Природа являет нам радугу каждый день - только радуйся! Что ж не получается? Что ж ты ломаешь голову, человече, каждый день, что грустишь? Эх!...
  
   Наконец, сели ужинать чем бог послал. Кроме упомянутых тазика с салатом и пятилитровой кастрюлей со свежими беляшами он в тот вечер нам послал: миску жареных куриных окорочков, блюдо сырников, заботливо припасенных тетей Ирой "для молодежи", гору домашних котлет "обыкновенных" с отварной картошкой, икру заморскую, кабачковую, дачного приготовления, помидорный соус "Тетя Зося" в таре американского аналога "Uncle Ben's", пиво бутылочное местного нижегородского розлива "Козьма Минин" и батарею самодельных наливок в разноформатных емкостях.
  
   С нее-то мы и начали. Каждый хотел похвастаться своим произведением искусства. Старт взяли с "Негуса", крыжовенной настойки темного фиолетового цвета, градусов двадцать пять, терпкой и сладкой. Женщинам "Негус" очень понравился. Автор, Валериан Павлович, расшаркивался и принимал поздравления.
   Потом пошла по кругу черноплодная рябина, выросшая на знаменитых прибрежных плантациях Романовского подворья, черная и тягучая, как старые польские меда. Я лично большой ценитель этого отменного напитка. Обыкновенно подается в пыльной зеленой литровой таре из-под спирта "Royal" времен начала перестройки.
   Затем последовали не помню чьи наливки из красной и черной смородины, которые пробежали по кругу, как девушки хохотушки. Эти были одеты в разные завинчивающиеся бутылки с яркими этикетками от немецких ликеров. После них было что-то еще.
   Венчал все это славное дело загадочный продукт в плоской коньячной бутылке с этикеткой "Бальзам Машук". Незнакомец содержал полсотни спиртовых градусов, куда, как один из многочисленных компонентов, был включен и одноименный бальзам. Забористая штука. Пили ее только мы вдвоем с Романом. Остальные зябко поцеловались с ним и вернулись в начало, к Негусу.
  
   Напитки заедались перечисленной выше пищей. Все было высшего класса. И свежий лососевый салат, и горячие беляши с еще хрустящей корочкой, и заморская тетиирина икра, и соус "Тетя Зося". Щепотно смаковали жареного язя. Дивились Тамариным помидорам "Бычье сердце", которые при разрезе пополам действительно напоминали красное сердце величиной с добрый мужской кулак. Обсуждали тонкости засолки огурцов, с дегустацией и выставлением баллов. Жаловались друг другу на погоду (подморозило в мае, потом жара, а сейчас льет). Радио высказалось на актуальную для всех тему предохранения тепличных помидор от фитофторы и замолчало, пережевывая пищу.
  
   - Да у нас прямо пиры Валтасара! - сказал кто-то, очевидно припомнивший одноименный фильм по сценарию Фазиля Искандера о Сандро из Чегема и Сталине.
   - Скорее не Валтасара, а Диониса,- уточнил Валериан Павлович. И объяснился: - Пиры Валтасара известны кроме своей разгульности тем, что во время последнего из них появилась рука и написала что-то на стене, что никто не мог прочесть. Жена Валтасара посоветовала найти мудреца, который служил еще отцу Валтасара, царю Навуходоносору. Мудрец смог прочитать текст и сказал, что начертано там три слова, которые означают, что Бог исчислил царство Валтасара, что он его взвесил на невидимых весах справедливости, и что закончилось царство Валтасара. И умер в эту ночь Валтасар. Это слишком зловеще. Я надеюсь, что у нас не тот случай. А пиры Диониса - просто дружеская попойка, которой наш ужин и является.
  
   Под случай я блеснул познаниями и процитировал начало стихотворения Эдуарда Багрицкого:
  
   - Там, где выступ холодный и серый
   Водопадом свергается вниз,
   Я кричу у безмолвной пещеры:
   "Дионис! Дионис! Дионис!"
  
   - Дальше, дальше,- застонала отдыхающая публика.
  
   - Утомясь после долгой охоты,
   Запылив свой пурпурный наряд,
   Он ушел в бирюзовые гроты
   Выжимать золотой виноград...
  
   Курицу уже никто и не ел. До котлет также мало кто дотянулся - рука не поднималась дальше своей околицы стола. Становилось сыто и хмельно. Женщины тихо запели что-то из 60-х.
  
   А впереди был еще десерт с вареньями, печеньями и сырниками, романтический ночной костер и вольная ночь на свежем чистом воздухе.
   Горячие искры костра стремительно убегали ввысь и терялись среди равновеликих себе звезд, отчего количество последних на небе все увеличивалось.
  
   Все грелись и задумчиво смотрели на огонь. Валериан Павлович тоже мечтательно молчал о чем-то своем, радиорелейном.
  
   Я добродушно развалился на охапке поленьев перед костром и наконец-то добрался после наливок и Машука до "Козьмы". Пиво оказалось средней руки, что, впрочем, было ясно и по его стоимости.
  
   Ничто не предвещало неожиданностей, и все неторопливо катилось ко сну.
  
   Вдруг (Люблю я это истинно русское по характеру словечко "вдруг", шарнирно и весело меняющее по своему произволу линию рассказа в любую немыслимую сторону, как это часто случается в нашей веселой российской жизни!
   Приходишь домой после работы, а там - бац! - нет горячей воды. Подъезжаешь к заправке, а там - хлоп глазами! - цены в полтора раза выше против вчерашнего. Включаешь вечером телевизор - а там уже новый премьер густым басом обыденно вещает с экрана, словно веками сидел в этом кресле.
   Сюжет зашел в тупик, тупо сидишь, не знаешь, чем бы закончить уже утомившее всех начатое - как рука находчиво пишет это волшебное слово "вдруг", которое проворно выскакивает на страницу, как чертик из цветной коробочки, - и все недосказанности ранее написанного получают полную амнистию,- и далее пишешь уже о чем-то совсем другом, от чего еще не накопилась усталость, ведешь читателя совсем в другую сторону ) ...
  
   Да-а-а, - так я, пожалуй, это... - немного отвлекся.
  
   Вдруг над лесом со стороны Семенова начала восходить яркая зеленая заря. Если бы это я видел один, я спокойно списал бы ее на Машука. Но видели все. Все взбудоражено вскочили, стали, мыча междометия и тыча вверх пальцами, показывать друг другу.
   В небе медленно появилась ядовито-изумрудная точка, от которой исходило яркое сияние. Сила освещения от него равнялась примерно освещению от луны, только за счет небольшой высоты источника света она была более локальной. Лес озарился фантастическим бледно-малахитовыми отсветами.
  
   Точка двигалась беззвучно и медленно, гораздо медленнее известных нам летательных аппаратов. Потом она разделилась на три луча, крайние лучи полетели по дугам вразлет, потом снова стали собираться вместе, и, когда собрались в одну точку, движение остановилось. На небе, как громадная неоновая реклама, застыла зеленая бокастая рыба из трех лучей, перевязанных между собой тонкой, зеленой паутиной. Точка простояла некоторое время на месте, развернулась на 90 градусов и с очень большой скоростью и легким потрескиванием исчезла вон из поля зрения.
  
   Все это время мы, раскрыв рты, как кукушата, смотрели вверх, очевидно ожидая не то манны небесной, не то яйцеголовых блюдцеглазых пришельцев, которые обязаны были вступить с нами в межгалактические отношения. Все происходящее было настолько фантастично и необъяснимо, что в каждую секунду могло произойти нечто еще более фантастичное.
  
   Нет, вы представляете,- именно мы могли оказаться первыми людьми на Земле, с которыми устанавливают контакт далекие миры! Реальность этого в момент наблюдения движения объекта была фантастически высока.
  
   После исчезновения светящейся точки плотина молчания обрушилась под напором накопившихся мыслей и слов, и голоса наперебой хлынули обсуждать виденное.
  
   Большинство разумно настаивало, что объектом был НЛО.
   Валериан Павлович скептически упрощал идею до испытания новых летательных засекреченных аппаратов, каковые (испытания), по слухам, действительно производились где-то в районе матрешкообразующего города Семенова.
   Тамара склонялась к религиозному объяснению: как известно, рыба - знак первых христиан, ловцов душ человеческих, поэтому зеленая рыба на небе - это знак свыше.
  
   Навязчивый неоновой образ породил во мне соответствующую идею об испытаниях аппарата по установке небесной рекламы. А что? - представляете - реклама на небе! Держится долго. Вместо рыбы Pepsi-Cola. Класс! Опять же, мне даже казалось, что я об этом что-то где-то даже читал.
  
   Все объяснения были спорные, поэтому гвалт у костра не утихал еще в течение часа, пока на небе медленно гасла магазинно-ресторанная заря.
  
   Потом все устали и потихоньку начали разбредаться почивать. Только молодое подрастающее поколение полной квадригой ушло куда-то в ночную тьму, искать сумеречных приключений и набираться романтического опыта взаимоотношения полов.
   Охх-хо-хо! Были когда-то и мы рысаками!
  
   * * *
  
   На следующий день клева не бывает, если вчера было клево.
   Корякский народный каламбур
  
   Рано утром, часов в шесть, меня разбудил горластый деревенский петух. Оно, конечно, необыкновенно красиво, это переливчатое сиплое кукареканье, но почему-то чертовски неприятно именно по утрам, когда так еще хочется спать. А я, проснувшись, заснуть уже не смог, поэтому пришлось вылезать на свет божий.
  
   Появившись из палатки, я припомнил вечернее происшествие и первым делом оглядел небо на предмет присутствия там посторонних феноменов и явлений.
  
   По чистому небу летел легкий лебяжий пух перистых облаков, как будто в небесной детской маленькие ангелы передрались подушками.
  
   Внеземных феноменов на небе не наблюдалось. День обещал быть хорошим.
  
   После беглого осмотра неба взялся за поиски наземных следов вчерашнего аномального явления.
  
   Прямо под колесом моего стоящего автомобиля за ночь маленький паучок сплел свою небольшую паутину, которая блестела в ранних солнечных лучах, как алмазное ожерелье из капель росы.
  
   Не таковы ли бываем порою и мы сами, очаровано и безмятежно ткущие свое бисерное счастье прямо у пропасти всепоглощающей тьмы?
   Хотя - кто его знает? - возможно, этот паучок тоже видел вчера на небе зеленую каракатицу, и запойно возмечтал о чем-то своем, паучьем, и под влиянием этих хмельных мыслей стал плести свою паутину где попало, под колесом автомобиля?
  
   Паучок настроил меня на лирический лад, как старый мастер расстроенное пианино. Хотелось ходить среди людей и изливать им свою радость от жизни.
   Но все спали. А у меня дико болела голова. Диалога не получалось.
  
   Встал Роман. Тоже смурнее грозовой тучи. Молча собрал удочку и молча канул за деревья. Человек простой. Это прозвище у него такое за то, что он когда-то любил приговаривать: "Да я что? - Я человек простой...", - фразу, прицепившуюся из какого-то популярного в старые годы фильма, как репей.
   На самом деле круче него в преферанс среди нас никто не играет. Да что там преферанс! А баня, которую он сам построил. Ведь это поэт русской бани! Как любовно готовит он венички, как все грамотно обустроено в его парилке, - но это тема для другого, большого, рассказа, который мне еще только хочется написать.
  
   Через час начали вставать и остальные. Я в это время развел костерок, глядел, как косое утреннее солнце настраивает в лесу свой сверкающий орган.
  
   Сыновья сманили меня на рыбалку. Пошли недалеко, за полкилометра.
  
   По пути проходили большую прибрежную поляну, вдававшуюся в лес большой проплешиной. Там стояла плотная, уже жесткая, июльская трава. Муравчатые стебли нетоптанно стояли один к одному, как боевая дружина былинных копейщиков, с развевающимися разноцветными знаменами лесных и полевых цветов. Над поляной, в кисейных ветвях вечно скорбящих о чем-то берез, тихо щебетали мелкие лесные птахи. Откуда-то, из фиолетовых бездонных провалов памяти, ударили белыми бриллиантовыми искрами граненые строки Басё:
  
   Летние травы!
   Вот они, воинов павших
   Грёзы о славе...
  
   Я шел и думал о непостижимой для меня тайне и загадочности этих строк. То ли это грезы о славе поросли быльем, то ли само это былье, каждый год восстающее после зимней погибели, и есть грезы о славе, то ли это Вера Маркова неточно перевела японца. А, может быть, сам этот варварский язык так многозначен и многогранен, и именно в этом и есть его поэтическая прелесть.
  
   Нет, такие вещи надо обдумывать на свежую голову.
  
   Сам я не столько рыбачил, сколько наслаждался окружающей природой, сыновьями.
  
   Тихая спокойная вода лежала по реке, как стекло. В нее смотрелась с берега, прихорашиваясь поутру, простоволосая береза. На противоположном берегу едва слышно перешептывалась парочка нежных дубков. Сыновья таскали рыбешку. Клевала только мелочевка. Но азартно.
  
   В реке лежало несколько упавших с высокого берега деревьев. Так падают гиганты, слишком близко подступившие к краю неизведанного.
  
   Небо, с высокими редкими серо-желтыми облаками, стало похоже на дно речного переката, когда голубая вода плавно плывет поверх слоистого песка, уложенного тугим течением в радужные перистые разводы. По небу плыли облака, но по иллюзии относительного движения казалось, что неподвижно лежат песчаные завитые свеи, а текут спокойные раздумчивые чистые лазурные воды небесной реки.
  
   Терапия природы делала свое дело: вчерашний мутный осадок испарялся и голова приобретала тихую чистозвонную ясность, какая бывает только после отступившего тяжелого похмелья. Было такое ощущение, что в воздухе, откуда-то очень издалека, плывет едва слышный колокольный звон.
  
   Возвратились часа через три. На рыбалке времен не наблюдают.
  
   Успели кстати: радио в аккурат просвещало всех о том, кто такие берендеи. По его сведениям, у древних славян так называли людей, оборачивающихся бурыми медведями. Обычно принято считать, что оборотни - волки, а вот славяне были другого мнения. Или оборотни тогда были другими. А скорее всего это поверье возникло от людей, которые жили по лесам диким образом, коих в то время, надо полагать, было множество. Представляете - мелькает по лесу человек, показываться не любит, естественно бородатый, естественно в медвежьей шкуре (а как по другому согреться в стране, где 9 месяцев в году имеют минус).
  
   Все это рассказывалось, как обычно, никому.
  
   Валериан Павлович одиноко слонялся по лагерю, подкидывал сучья в тлеющий костер и рассказывал это в воздух. На надувных матрасах рядом с палатками лежали девчонки, самозабвенно хихикающие над пикантными историями местной развлекательной газетенки "Петрович". Голос Валериана Павловича они не замечали, как не замечают монотонный шум городского прибоя.
  
   Некоторое время спустя вернулась и шумная компания Григория Антоновича. Они ушли вослед за нами. На этот раз охотника сопровождало все взрослое женское население нашего лагеря, увязавшееся за ним со своими корыстными целями - и рыбалку посмотреть и покупаться где-нибудь невдалеке. Они прошли где-то над нами, когда мы уже стояли наизготовку с удочками у чаши сонного омута, и нам были только слышны сверху журчащие русалочьи женские голоса и басок Григория Антоновича, который удовлетворенно-приглушенно гудел над ними, как шмель вокруг опыляемых медуниц.
  
   Вернулись они опять с язем, еще крупнее предыдущего, где-то на полкило. Пробитый амурной стрелой подводного ружья насквозь. Вот она, любовь человека к братьям своим меньшим!
  
   Мы тоже внесли свою скромную лепту парой десятков окуньков, верховодок и пескарей.
  
   За приготовлениями к обеду вернулись к актуальной теме вчерашнего АЯ. Интересная, кстати, аббревиатура аномальных явлений - от А до Я.
  
   Вспомнили, что в моменты встреч с АЯ часто снятся соответствующие сны. Стали перебирать свои сновидения, кому что снилось.
  
   Снилось разное, но ничего особенного и фантастического.
   Мне, например, ничего не снилось.
  
   Горячо дискутировался вопрос - стоит ли куда-нибудь об этом написать? Большинством склонились к тому, что писать без толку - таких писем, вероятно, тысячи, и веры им никакой нет, как и у нас нет никаких материальных доказательств нашего ночного зрелища.
  
   Так весь обед и проспорили.
   Но главный вердикт обеденного суда был следующим - надо заняться разными там АЯ на государственном уровне. Икс - файлы надо создавать. Создавать, копить и обрабатывать. А за такую информацию, какая у нас была - приплачивать. Кстати, о птичках! Товарищи ученые - я тоже претендую, как описавший вам этот колоритный феномен.
  
   После обеда пошли смотреть расположенный недалеко, в покатой лощине за хвоистой, черно-зеленой колючей оградой елей с белыми столбами берез, пруд.
  
   Пруд совершенно зарос и заболотился и, судя по всему, имел сообщение с Керженцем только по весеннему паводку. К апогею лета он зарос ряской и темно- зелеными глянцевыми круглыми листьями речных лилий, между которых выглядывали беленькие розеточки цветов, похожие на зубчатые короны. Природа сама себя украшала.
  
   Они ни трудятся, ни прядут, но говорю вам,
   Что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как они...
  
   Увидев роскошные бело-зеленые головки лилий, девочки томно застонали от предвкушения возможного обладания этим сокровищем, а женщины просто сдержанно заохали в восхищении.
  
   Близ берега лилии, естественно, были давно убраны предыдущими посетителями этих заповедных мест.
  
   Делать было нечего - немногословный Юрий залез по шею в студеную ключевую воду и вынес на берег несколько изумительно свежих и упругих растений, заслужив восторженный девичий визг. Кто после этого будет сомневаться, что не женщины управляют мужчинами? Мне вспомнились мои подобные вылазки.
   Обликом моего сына на меня обернулась из прошлого моя далекая юность.
  
   В это время над нами появилось что-то большое и темное.
  
   - А вот и ворон облетает свои владения, спешите смотреть, кто еще не видел,- театрально сказал почтенный натуралист, словно объявляя цирковой номер.
  
   Я впервые так близко увидел ворона, громадную черную птицу, низко пролетавшую над нами. Если маленькие птицы порхают, остальные летят или несутся, то ворон лениво и бесшумно совершал свой дозор между макушками леса, изредка делая тяжелые мягкие взмахи огромными крыльями. Строгий парень. Он как бы провожал нас, намекал, что нам уже пора домой.
  
   Пора, пора!
   Есть в этих словах какое-то преддорожное сизое марево из клубов пара от стоящего у перрона локомотива, и далекая духовая вокзальная музыка, напоминающая "Прощание Славянки", гортанные выкрики продирающихся сквозь толпу носильщиков, характерный многолетний запах креозота и машинного масла на шпалах, груды баулов и чемоданов на платформе и легкая щемящая прощальная грусть.
  
   Эта музыка звала нас в обратную дорогу.
  
   - Как же так, а как же зеленоглазое АЯ? - спросит с досадой нетерпеливый читатель.
  
   Отвечу вам на это чистосердечно. То изумрудное аномальное видение действительно было, и мы его действительно все видели. И это святая правда. Равно как правда и то, что больше ничего не было. Ну не было больше ничего, хоть режьте меня, хоть стреляйте! Видение промелькнуло и исчезло, не оставив после себя никаких материальных следов. Я достаточно владею пером, читатель, чтобы насочинять тебе в три короба разных немыслимых небылиц. Но стоит ли? Затейливей и лучше жизни все равно не сочинишь.
  
   Оглянитесь вокруг!
   Разве роскошные речные лилии не есть аномальное явление в нашей обычной жизни, не прелесть, не чудо?
  
   А Керженец, эта великолепная тихая извилистая маленькая река в Средней России - с ее песчаными берегами, чистыми водами, язями и плотвичкой, нетронутым вокруг лесом и росными лесными полянами - разве это все не есть аномальное явление?
  
   Посмотрите вокруг, и вы увидите рядом с собой творения создателя во всей их красе и величии. Воды реки, деревья, простой лист, травинка, облака.
   Они самодостаточны и закончены, как капля росы, как стихи Басе. Не бывает одинокой капли росы, в одной капле росы на листе можно увидеть всю росу утра, в ее отражении можно увидеть весь окружающий каплю лес. В нескольких строках поэта сказано все - настроение, надежда на будущее, грусть и печаль о прошлом, радость о чем-то, это вершина горы, перевал между прошлым и будущим, с которого хорошо видны обе эти стороны. И даже простая отдельная песчинка играет и переливается на солнечном свете, как драгоценный алмаз. Надо только взять на себя труд всмотреться.
  
   А человек, а люди?
   Людей так много на земле, и они так похожи друг на друга, как листья большого леса. Но ведь все они личности, и каждый живет своей, отдельной жизнью, чем-то отличающейся от жизни других. Каждый отдельный листик - явление, с его индивидуальными прожилками, коричневыми потертостями о ветку, неровными краями, объеденными гусеницей, и каплей росы по утрам на его мохнатых зеленых нежных просторах. Как и каждый человек со своей индивидуальной судьбой.
  
   Хокку Басе похоже на один маленький листок, рассказ - это уже дерево, а роман - целый лес. Это три совершенно разных объекта, каждый со своими свойствами и каждый по своему прекрасен. Из листьев не сложишь дерева, но и дерева без листьев не бывает, как не бывает леса без деревьев...
  
   Так я отвечаю на твой вопрос, читатель. Так думал я, когда уезжал от этого чудесного места.
  
   Это оно, это местечко со смешным, раскатисто хохочущим наименованием Хахалы, рассказало мне все это. И именно ради этого я и написал свой небольшой рассказ, который иначе был бы интересен разве что кругу участников, а так, может быть, будет интересен и еще кому-нибудь.
  
   Ради этого стоило и съездить.
  
   После непродолжительных сборов мы отъехали.
  
   Когда въезжали в город, перед нами лежал разлинованный белыми пунктирными линиями многополосный асфальтовый перекресток, как выкройка платья из придорожного ателье.
  
   Мы разъехались в разные его рукава.
  
   Но мы разъезжались уже не чужими людьми. Нас с этого времени объединял Керженец, Хахалы и все то, что там произошло. Каждый из нас увозил в своем сердце впечатления о природе и друг о друге.
  
   Свои впечатления сердца я, как мог, изложил.
  
   2000 г.?
  
   Полтинник
  
   Некоторые ученые мужи утверждают, что сны - это материализованные варианты просчетов возможных ситуаций нашим подсознанием, которое работает всю ночь, пока мы безмятежно себе спим, над обработкой полученной за предыдущий день информации - раскладывает все новое по полочкам, выбрасывает лишнее, планирует что-то на будущее. Может быть, так оно и есть. В любом случае, сны иногда удивительно тесно переплетаются с последующей реальностью.
   Заканчивалась наша стоянка на озере Двиньем, где мы стояли пять дней семьями с Ильичем - рыбачили и коптили рыбку, ловили раков на Жижице, собирали чернику, отдыхали.
   В последний день приснилось мне, словно шел я по красивому, местами заболоченному берегу заросшего водоема, усеянному белоснежными водяными лилиями с тяжелыми глянцевыми темно-зелеными листьями. Не знаю почему, но мне необходимо было не только добраться до намеченного пункта, но и как можно меньше испачкаться. Почему-то это было очень важно, поэтому я шел напряженно, внимательно вглядываясь под ноги и обходя подозрительные участки. Я шел долго, пока не залюбовался на плотничающего дятла. Сначала он работал на высокой сосне как бы долотом, делая жесткие и твердые удары, а потом стал легонечко, словно киянкой, подстукивать с боков свое уже почти готовое изделие. Я засмотрелся на него - и оступился по щиколотку в топкую жидкую болотину. И проснулся от ощущения холодного ужаса, что не выполнил я предписанное мне кем-то свыше условие и испачкался.
   А на соседней сосне, действительно, еще постукивал, заканчивая свою работу, красноголовый дятел.
  
   Утро выдалось ясное, солнечное. Мы неторопливо убирали лагерь, завтракали, расслаблено предвкушали новые места.
   Уже перед отъездом я стал прогревать двигатель и заметил, что машина сильно "парит". Заглянул под капот - а там из прокладки в моторном блоке пузырится охлаждающая жидкость, тосол. Все ясно. Абзац. На таком двигателе далеко не уедешь. А нам еще предстояло проехать тыщи полторы километров. Но хорошо бы для начала было дотянуть до ближайшей мастерской на своем ходу.
  
   Отъехали от озера, проследовали деревеньку Шеляпы и выехали на грейдер, ведущий в относительно крупную Кунью. Попробовал на нем немного разогнаться - куда там! - дым попер из-под капота со всех щелей, температура двигателя подскочила к критической отметке. Делать было нечего: галстук! Ильич подцепил своим Рено мою бедную Шахерезаду Ивановну и потянул до Куньи. В Кунье же нас ожидал полный облом: автомастерских там отродясь не было. Пришлось набраться терпения и тащиться до Великих Лук. А дождь! А объезды асфальтируемых участков! Где-то только к обеду приволоклись в Луки.
   Заскочили в первый попавшийся магазин автозапчастей. Сразу закупили все необходимые прокладки, рублей на двести, - всё равно понадобятся, уж это-то было ясно.
   - В любой мастерской с вас больше сдерут, - извинительно объяснял нам выгоду нашей покупку продавец. - Да вы не подумайте, что я только о своем интересе пекусь - у нас и вправду дешевле будет.
   - А где тут можно починиться?
   - На другом конце города есть мастерские "Техпомощь", в бывших государственных гаражах, советую туда поехать. Там точно починят. Там делают ремонт любой сложности.
   На просьбу показать на карте города, как туда проехать, продавец смутился:
   - Не умею я по этим картам быстро ориентироваться, я вам лучше нарисую.
   И нарисовал - четко, толково, с указанием ориентиров, так что мы быстро и безошибочно вышли по указанному адресу.
  
   По пути нас остановили скучающие милиционеры местной дорожной службы. Эти ребята развлекаются по-своему. Как и в большинстве подобных случаев, остановили просто из любопытства, поближе рассмотреть наш Рено "Рапид" - темно-синяя машина издали была похожа на москвичевский "каблук", но только сразу в глаза бросались ее изящные пропорции француженки.
   Показали документы, объяснили цель своего перемещения по городу. Милиционер тут же неодобрительно отозвался о "Техпомощи": недавно там им что-то ремонтировали, и они остались крайне недовольны качеством.
   - Насчет качества - ты его не слушай! - приглушенно говорил в мою сторону Ильич. - Небось, ремонтировались на халяву, как это у них принято. А кто станет делать хорошо бесплатно?
   - Слушай, Миш! - кричал в это время наш постовой своему напарнику, который невдалеке шерстил документы иномарки с мурманскими номерами, - Не знаешь, Володька моторные блоки ремонтирует?
   - Володька ремонтирует все, что шевелится, лишь бы деньги платили, - отвечал, не отрываясь от своего интересного процесса, тот, - да только запил Володька дня два назад, так что к нему еще с неделю обращаться бесполезно.
   - Ну, что ж! - искренне сокрушаясь, сказал нам в окно первый милиционер, - с Володькой сегодня не получается. Но вы не расстраивайтесь, здесь недалеко еще есть кооперативные мастерские, называются, кажется, "Чайка". Поезжайте туда.
   - Хорошо, поищем, - дипломатично отвечали мы.
   - У них с этим Володькой, небось, дружбанство: они ему клиентов поставляют, а он им технику чинит бесплатно, - объяснил по-своему поведение стражей дорожного порядка Ильич. - Уж больно настырно они нам его навязывали. Типичный симбиоз преступного мира с властными структурами. Надо в "Техпомощь" ехать: бывший государственный гараж, там должно быть нормальное оборудование, старые спецы должны были остаться, это тебе не липа какая-нибудь современная, кооперативная. И название, кстати, нормальное. А то придумают - "Чайка"! Еще бы "Фламинго" назвали! Это ж вам не ночной клуб с голыми девицами!
   И поехали мы в "Техпомощь".
  
   К нам навстречу выпорхнул мастер Васильич. Невысокий, лысоватый, подвижный, приветливый. Деловито попросил завести автомобиль, посмотрел на его дым, понюхал, послушал хрипы больного мотора и объявил обнадеживающий приговор:
   - Торопитесь? Понятно. Все всё время куда-то торопятся. Часам к шести всё сделаем, если ничего больше не обнаружится: самим после работы неохота задерживаться. Главное, чтобы головка двигателя не "пошла". Если она не "пошла", то к восемнадцати закончим. А если она все-таки уже "поехала", то тогда, извините, только в понедельник, сейчас уже специалиста по расточке цилиндров нет - что вы хотите? - лето, пятница, время послеобеденное!
   - Вы уж постарайтесь сегодня! - говорил я, пребывая в ужасе от возможной необходимости торчать в этих самых Великих Луках еще целых три дня. Наверное, это было простодушно написано и в моих глазах.
   - Ну, это мы посмотрим, - воркующе успокаивал Васильич, - Постараемся!
   - А сколько это может стоить?
   - Сколько? Рублей 400 - 450! - весело бросил Васильич, окидывая нас при этом оценивающим взглядом. - Копейки за такую работу. В Питере за это давно три раза больше берут.
   Нам, москвичам, было непривычно слышать это "в Питере" вместо "в Москве". Мы так далеко заехали от своего дома, что здесь Питер был ближе и роднее великой столичной Москвы.
   - Отлично, это мне еще по карману, - сказал я с видимым облегчением.
   - Вот и хорошо. А сейчас идите, погуляйте, посмотрите город. Он у нас замечательный. В центре, например, памятник Александру Матросову, нашему уроженцу, недавно перенесли сюда его прах. Знаете такого?
   - Знаем, конечно!
   - Рядом с городом музей Софьи Ковалевской, еще чуть подальше - усадьба братьев Лаптевых - помните море Лаптевых? - это их именем названо. Да чего там говорить, я сам с Люсей Чурсиной в одном доме жил, в одну школу ходил, ее родители до сих пор здесь живут, правда, давно в другом доме...
  
   Имея в виду наше предстоящее путешествие, Ильич уехал на своей машине с женщинами закупать продукты на рынках и в магазинах, а я решил по совету Васильича пройтись по городу Великие Луки, который был настолько горд собою, что успел побывать даже областным центром после войны.
  
   Погулял пешком по ближайшей части города, жара, устал, сел на автобусную остановку в районе Льнозавода, отдохнуть в одиночестве. Почти одновременно со мной на остановку энергично вкатился круглый лысый колобок лет семидесяти в линялом спортивном трико неопределенного цвета и выцвевшей оранжевой майке навыпуск, с двумя банками краски в авоське.
   - Нет, ты представляешь? - сразу закричал он мне, как своему давнему знакомому, - Она меня, старого морского волка, провести хотела!
   - Кто такая "она"? - спросил я, верно почувствовав, что не миновать мне участия в его разборках с местными представителями торговых услуг.
   - Эта финтифлюшка в "Хозтоварах"! "Хватит вам", говорит она мне - манерным голосом передразнил он продавщицу, - "банки у нас перебирать! Второй десяток перебираете! Так вы нас совсем без покупателей оставите: лучшее заберете, а что нам с остальными делать?" Нет, ты вдумайся, какая иезуитская логика! Бери, значит, у нее залежалый товар за те же деньги, что и свежий! Всю совесть потеряли в погоне за прибылью. Уж я то знаю, как краску выбирают, не первый год замужем! Если банку потрясти, и она не булькает, - значит, она засохла, - что же мне ее тогда и брать?
   - А эти "булькают"? - кивнул я на две его банки в малиновой авоське.
   - Плещутся! - любовно сказал он. - Как синие балтийские волны! Да ты не обращай внимания на то, что я громко разговариваю, - зычно продолжал он, - я на флоте пять лет боцманом отбарабанил, мне там надо было пароходные гудки перекрикивать. А зовут меня Дядя Коля.
   - Очень приятно. Саша. А что - в ваше время все так долго служили - пять лет?
   - Служили четыре года. Но под конец службы пришлось наш корабль на другое море перегонять, и командир не решился это делать с молодыми салагами, оставил на корабле половину старичков для уверенности. Вот и пришлось почти на год задержаться на службе.
   Я помолчал, ожидая, что он дальше будет говорить.
   - Меня сам адмирал Чабаненко за службу дважды поощрял, - сообщил колобок, - Его именем теперь корабли называют.
   - А за что поощрил? - из вежливости спросил я. - За какие подвиги?
   - Ох, было дело! Натерпелся я! Призвали нас, зеленую молодежь. Стоим мы на шканцах, перед нами сам Чабаненко вдоль фрунта прохаживается. "Есть ли среди вас, ребята, кузнецы?" - спрашивает адмирал. - "Срочно нужно выполнить кузнечные работы на ракетном крейсере". А дело было на Октябрьские праздники, на ремзаводе выходные, никого нет. Я и сейчас, видишь, крупным ростом не отличаюсь. А тогда, - весело гикнул он, - представляешь? Мне восемнадцать, тощий как куренок, ростом метр, с бескозыркой вместе. Сейчас, наверное, таких во флот и не берут. Делаю шаг вперед и говорю - "Я - кузнец!". А я только что ПТУ закончил, поработать успел немного. "Только я", - говорю, - "один не справлюсь, мне помощники нужны". "Помощников мы тебе дадим каких хочешь", - улыбается моему росту адмирал и указывает на двух здоровенных амбалов-старшин, - "Нам, главное, нужен человек, знакомый с кузнечным оборудованием". "Я", - говорю, - "знаю кузнечное оборудование!" И через два дня все сделали! Я волновался страшно - такая ответственность! Чабаненко меня перед строем вызвал, поблагодарил за хорошую работу и наградил десятью днями отпуска.
   - А второй раз?
   - А второй раз было через четыре года, я уже боцманом был. И, как боцман, руководил шлюпочной командой нашего корабля на большом праздничном смотре. Причалила наша шлюпка к флагману, меня Чабаненко увидел - и узнал сразу: "Это ты, кузнечик?" - кричит с борта. "Молодец! До боцмана дослужился!". Так вот он меня и второй раз отметил. Признал, не забыл. Хотя и видел всего второй раз в жизни.
   Далее в рассказе Дядь Коли, принявшем перед этим по его честному признанию пару литров пива на грудь, замелькали экзотические страны, где ему довелось бывать с визитами - и жаркая Африка с ее знойными мулатками, и муссонный Индийский океан, и чирикающий Индокитай, потом пошли воспоминания о родимой Вологодчине, потом величественный и суровый Архангельск.
   Опомнился я только тогда, когда увидел на его наручных часах, которыми вместе со своей рукой он размахивал перед моим носом, половину шестого. Выждав короткую паузу в его речи, пока он набирал очередную порцию воздуха, я торопливо сказал:
   - Дядь Коля! Мне неловко тебя перебивать, и вообще, - интересно ты рассказываешь, но мне пора бежать в ремонтную мастерскую! Пора!
   - Ну... пора, так пора, - обмяк дядя Коля. - Ты не обижайся на меня, что я к тебе приставал по нетрезвому делу. Хорошо ты слушаешь, а мне хотелось высказаться... Дети и внуки разъехались... Все-таки интересная была у меня жизнь, как мне кажется...
   - Всё в порядке, никаких обид у меня нет, мне действительно пора, меня уже ждут в ремонтной мастерской.
   - Бывай! - сказал Дядь Коля. - И огорченно отвернулся в сторону.
  
   Подошел я в мастерскую аккурат к шести часам. Моей машиной занимался молодой механик, и была она в таком разобранном состоянии, что работы могли завершиться не ранее, чем через час. Васильич уже собирался домой.
   - С головкой двигателя все нормально, - сообщил утешительно Васильич, - так что через часик все будет готово. В моторном блоке оказалась сломанной пятая шпилька крепления и соседняя успела ослабнуть, - он показал кусок сломанной шпильки, - обломок пришлось высверливать. А прокладка давно у Вас плохая, - он пошел куда-то в угол бокса, принес старую прокладку и поднял ее пальцами в воздух, - вот здесь и здесь, - ткнул он в просечки на прокладке, - так что она давно уже пропускала, но потихоньку.
   - Что еще осталось сделать?
   - Осталось все собрать, отрегулировать по-новой клапана, заправить тосолом, и - вперед! Серега останется после работы, доделает, - кивнул он на молодого. - Ему все равно спешить пока особо некуда. - Механик, не вынимая головы из мотора, при этом только обескураживающе хмыкнул.
   - Как с оплатой?
   - С оплатой я все прокалькулировал, включил стоимость поставленных запчастей, нужно пройти в нашу бухгалтерию и оплатить.
   - Есть еще один вопрос. Похоже, что нам удастся сегодня уехать, поэтому вопрос такой - какой дорогой советуете ехать - на Алоль или на Пушкинские Горы? У нас общее направление на Изборск.
   - На Алоль, вне всякого сомнения! Дорога от нас на Пушгоры не интересная - плоская, невыразительная, да еще и качеством плохая. А на Алоль - живописная, с холма на холм, среди леса, качество самой дороги великолепное. И - аисты вас приветствуют с каждой водонапорной башни! А Изборск? - глаза у него мечтательно затуманились - Да, был я там лет двадцать назад! Интересное место. Корни нашей Истории.
   - Ну, спасибо! Так мы тогда и поедем.
  
   Любезный Васильич галантно распрощался и озабочено укатил домой, на дачу.
   В бухгалтерии меня ожидал небольшой сюрприз: обаятельный Васильич насчитал мне 790 рублей вместо обещанных 450. Но, ободренный предстоящим отъездом, ругаться я не стал. Да и не с кем уже было.
   Во дворе молодой механик тоскливо ковырялся в обмасленном моторе.
   - Эх! - сейчас бы уже пил бы с друзьями пиво, - безадресно вслух произнес он, - да вот Васильичу под руку не вовремя попался.
   "Ясно, на приплату намекает! Надо будет доплатить ему за переработку", - подумал я про себя, а сам спросил:
   - Отчего это могла лопнуть шпилька?
   - От удара по днищу в то время, когда он был сильно разогрет. Где вы стояли?
   - На Двиньем.
   - А, знаю! Я там сам каждое лето отдыхаю неделю. Там к нему подъезды не очень хорошие. Где-нибудь ударились о бревно.
   - Да, действительно, прямо перед озером там плохой заезд, по поперечным бревнам. Там мог и ударить, когда рывком проскакивал ямы с водой.
   - Так оно, скорее всего, и случилось. От удара натянутая шпилька и лопнула. Кстати, на Двиньем вы случайно в ураган не попали? Там в это время каждый год ураганы бывают.
   - Как же не попали - еще как попали! Три дня назад. Палатку просто в клочья разорвало, хорошо еще, что сами целы остались, пересидели ночь в машине. А то рядом такие ели и сосны с корнями повыворачивало!
   - Да! Как раз год назад в Шляпах небольшой трактор, "Владимирец", через дом перекинуло, такой силы ветер был.
   - А на этот раз в соседних Ямищах дом сгорел от удара молнии! Ну, ладно, не будем мы здесь над душой у тебя стоять! Пойдем, погуляем, а через часик вернемся.
  
   Невдалеке от мастерских я заметил старую конюшню, и предложил, пока суд да дело, накопать впрок червей для рыбалки. Что мы неторопливо и сделали. Набили целую консервную банку - красных, жирненьких, отъевшихся - само то.
  
   Вернулись через час. Механик уже заканчивал регулировку клапанов. Мы расположились невдалеке, стали наблюдать. Глядя на его неторопливые, размеренные движения, я думал - "Время тянет, чтобы побольше с меня слупить!". Закончив с клапанами, механик стал наполнять тосол. Тот неохотно уходил в черную воронку радиатора.
   - Позвольте мне, как старшему товарищу, дать Вам совет, - дипломатично ввязался в его работу Ильич. - Наливать охлаждающую жидкость лучше всего на эстакаде, задрав капот кверху: тогда там не будет воздушных пробок. И в расширительный бачок ее также нужно залить до отметки "Минимум".
   - Да что я - первый раз заливаю! - нервно отреагировал механик. - Сейчас зальем радиатор по горловину, прокрутим движок, и снова дольем.
   - Так тоже можно, но в этом случае придется доливать несколько раз, пока не выйдут все пробки, - мягко настаивал Ильич.
   - Посмотрим, - сумрачно буркнул механик, и стал подсоединять свечные провода. - Попробуйте завести! - сказал он уже мне.
   Я попробовал. Автомобиль чихал и не хотел заводиться.
   - Наверное, свечи залили, - неуверенно сказал механик. - Надо прочистить.
   - Свечи прочищать не надо, - снова ввязался Ильич, - Со свечами как раз все в порядке. А не в порядке, судя по звукам двигателя, последовательность подсоединения проводов от распределителя к свечам. Давайте проверим - верно ли они подсоединены?
   Механик с недовольной физиономией принялся рассматривать провода.
   - Конечно, - воскликнул Ильич, - вот оно! Должно быть 1-3-4-2, а у нас все перепутано.
   Механик смущенно перетыкал провода. - А сейчас? - вопросительно кивнул опять он мне. Двигатель завелся с первого оборота.
   - Вот видите! - торжествующе сказал Ильич. - Эх, молодой человек! Провода надо правильно подсоединять! - Механик смущенно мялся. Досадная промашка выбила его из привычной и уверенной колеи. - И точно также с заливкой жидкости! - продолжал добивать его Ильич, - Если не хотите десять раз ее подливать - нужно загнать машину на эстакаду.
   - Ну, поехали на эстакаду, - уже обреченно сказал механик.
   Я заехал на эстакаду. В двигателе сразу что-то забулькало.
   - Воздух - он тоже не дурак! - весело говорил Ильич, - вверх стремится. Слышите - все воздушные пробки вышли! Теперь только и делов, что долить один раз в радиатор и залить в расширительный бачок до отметки "Минимум".
   Механик уже покорно выполнял его указания.
   - Так! - удовлетворенно потирал руки Ильич. - И последнее. Надо прогреть двигатель до рабочей температуры, и убедиться, что вентилятор включается вовремя. А то где-нибудь в закоулках могли еще остаться пробки с воздухом.
   Спустили машину с эстакады, стали прогревать. На нужной отметке вентилятор не заработал.
   - Попробуем соединить его накоротко! - бойко командовал Ильич.
  
   Накоротко соединенный вентилятор также не хотел работать.
  
   - Что будем делать, молодой человек? - с интонациями инквизитора спрашивал его Ильич.
   В гараже за поздним временем все уже ушли. Только по соседству два человека налаживали электроснабжение "Газели" и с любопытством позыркивали в нашу сторону - им было интересно, чем дело закончится. Механик побежал к ним.
   - Надо сначала предохранитель на вентилятор проверить, - сообщил он, вернувшись к нам.
   - А какой предохранитель проверять? "Талмуд" по "шестерке" есть? - снова спросил Ильич. И в его голосе опять явно чувствовалась подковыка. - Или так и будем их все по очереди менять?
   - Может, и есть, да все уже заперто, - тоскливо сказал механик.
   - А переноска?
   - Где-то есть, да разве найдешь - нет уже никого, а этим ребятам самим нужно, - безнадежно говорил механик.
   - Смотрите молодой человек и учитесь, пока я жив! - сказал Ильич. - Сейчас мы будем находить неисправность в электрических цепях при помощи "лампочки Ильича"! - и он извлек из своего багажника видавшую виды переноску.
   - Не обращайте внимания на ее внешний вид, - продолжал балагурить Ильич, - главное, что она работает. И работает правильно! Вот..., - бормотал он уже про себя, - берем красный провод вентилятора, и ожидаем от него взаимности... Взаимности не получилось..., - Он нацепил для пущей важности на нос свои очки. - Тогда поднимаемся выше, смотрим у реле... Ага! - А у реле есть! Значит, виноват контакт реле. Берем его ласково и немножко чистим... Так! - А теперь пробуем? - это уже мне.
   Вентилятор загудел, как подлетающий к позициям бомбардировщик.
   - Ага! Вот оно что было! - радостно вскричал Ильич. - Ну-с, теперь Вам все понятно, молодой человек? - это он уже к механику.
   - Поня-атно... - уныло тянул механик, как двоечник на уроке.
  
   Все облегченно вздохнули и закурили. Механик стрельнул у меня сигарету. "Парнишка с нами остался без сигарет!" - подумал я. "Бросили пацаненка. Сами смылись, а он тут отдувайся." Мы с механиком курили и молчали, а Ильич снова рассказывал что-то из своих многочисленных историй с поломками в лохматых шестидесятых.
   - Ну, все! Я закончил. Есть еще у вас ко мне претензии? - почти выкрикнул после перекура с каким-то трагическим отчаянием последнюю фразу механик.
   - Да вроде бы нет, - миролюбиво сказал я, - По крайней мере пока...
  
   Механик мрачно пошел закрывать свой бокс, а я подошел к Ильичу:
   - Ну, что? Может, заплатить парню за переработку?
   - Ничего себе, заплатить! - взорвался Ильич. - Вместо обещанных 6 часов вечера мы имеем 21 ноль-ноль, вместо 450 рублей - 800, да еще и обучать его по ходу дела пришлось. Это он мне деньги за науку должен приплатить, а не мы ему!
   - Все-таки неудобно - парень старался, сам задержался на три часа после работы.
   - Копошиться надо было шустрее - вот и был бы раньше дома! Тогда можно было бы и приплатить, - жестко отрезал Ильич. - Нечего парня с младых ногтей чаевыми развращать. Пусть узнает сначала соленый привкус денег.
   - Ну, хорошо, - сказал я. Энергичная тирада раздраженного Ильича меня обескуражила. И, вместо того, чтобы прислушаться к голосу взывающего к чувствам сердца, я внял холодным доводам рассудка. - Тогда поехали!
   - Счастливо! Спасибо за ремонт! - крикнул я издали механику. Тот безучастно отмахнул рукой. Мы поехали на Алоль.
  
   Сразу за городом машина густо зачадила сизым дымом. Остановились.
  
   - Сизый дым - это не черный дым! - философски заключил Ильич. -
   Значит, это вода или охлаждающая жидкость выгорают в глушителе, скоро
   должно пройти. Если через некоторое время не пройдет - значит, новая
   прокладка поставлено плохо, и тосол попадает в двигатель, тогда его
   придется снова разбирать.
   - Возвращаться?! - Да там нет уже никого!
   - Будем искать следующую мастерскую.
  
   Я в очередной раз недобро подумал о молодом механике. - Перекосил он что-то там, вот дым и прет! Такой неумеха! - и провода перепутал, и по электрике не знает ничего! Такой мог и в двигателе что-то не так поставить. И я ему еще собирался приплатить полтинник!
   Но двигатель урчал все увереннее, дым сзади уменьшался и вскоре совсем исчез. Машина бежала резво. Двигатель работал совсем по-другому - ровно и мощно.
   "Зря это я его так!" - вернулся мыслями к механику я. - "Молодой парень, занимался только двигателями, другим не приходилось. Все нормально сделал. А как тщательно регулировал он клапана! Как ему хотелось сделать все хорошо, и получить от нас какую-то благодарность, возможно, первую в жизни! Задержался с нами на три часа после работы, мечтал на приработок попить пивка с друзьями, а я его так..."
   Как раз в это время проезжали какую-то деревушку. Мелькнуло ограничение, 40 км/час. "Странно - почему здесь сорок?", - еще подумалось мне. - "Школа здесь недалеко, что ли?" Мы ехали 80. Ну и, конечно, приехали, прямо в лапы толстому ДПСовцу с трубой наперевес, приветливо машущему в нашу сторону своей полосатой палочкой. Дебелый дорожник выглядел, как надувной детский шар, втиснутый в униформу, с выпирающими между кожаных ремней округлостями тела. Полтинник! Здесь действительно была школа, школа для простаков.
  
   "Уж лучше бы я его парнишке отдал!" - еще раз подумалось как-то совсем не радостно мне. И припомнился мне мой собственный утренний сон.
  
   *
  
   Убежденный в строгом предназначении твердых сюжетных линий, искушенный читатель, возможно, будет в некотором недоумении после прочтения моего рассказа - ну зачем я, например, оставил в нем в общем-то случайный эпизод своей встречи со старым боцманом?
   Честно говоря, я и сам долго раздумывал - включать ли его в рассказ? Сердце подсказывало мне, что он важен, что он зачем-то нужен рассказу, а холодный ум скептически подвергал это сомнению и советовал этот эпизод убрать. Я колебался до тех самых пор, пока не догадался внезапно: да ведь это со мной в облике пенсионера Дядь Коли говорила сама душа этого древнего и великого города! Который зачем-то захотел побеседовать со мной устами морского служаки, который хотел сказать мне - да, я уже стар - так ведь это не минус для города, да, я немного не ухожен - так ведь это легко поправимо, я обыкновенно немного хмелен, и дети мои разъехались от меня в разные стороны нашей великой страны - но, все-таки, интересная была у меня жизнь, как мне кажется...
  
   Нет, случайных встреч не бывает!
  
   Июль 2001 г.
  
   Медвежий угол
  
   1. Дорога
  
   В июле в Москве всегда бывает несколько дней, когда ветер теряет свою обычную напористую силу и воздух вокруг стоит неподвижно, словно потеряв всякий интерес к окружающей жизни. Температура сразу подскакивает за тридцать, в городе залегает удушливая жара, и нечем дышать. Даже всегда досаждающее летом комарье куда-то исчезает, наверное, поближе к спасительным водоемам. В такие дни всем хочется бежать из города без оглядки, в укромный медвежий угол, к водоемам.
   Что я и сделал со своим приятелем.
  
   Поехали мы на двух машинах, вшестером: я с женой и Мишкой, двадцатилетним сыном-студентом, и Ильич с женой и внучкой Женей, второклассницей.
  
   Собирались мы неторопливо. Мы давно знаем, что спешка нужна только при ловле блох.
   Загрузились сначала сами, потом подъехали к подъезду Ильича, стали грузить его байдарку, прочие общественные вещи. Во время погрузки нас развлекал скучающий сосед - он кого-то ожидал, стоя рядом у своей машины. Если вы замечали, во время большого перемещения вещей, будь то переезд из квартиры на квартиру или просто отъезд в отпуск, всегда найдется некто скучающий, который станет вам советовать, как лучше уложить вещи и проследит, все ли необходимое вы с собой захватили. К чести нашего собеседника я должен сказать, что он не был нам особенно в тягость. Расспросил о нашем маршруте, восхитился, с напускными вздохами обзавидовался, помог перетащить особенно тяжелую кладь, услужливо предложил свой насос для подкачки шины - у Ильича оказалась одна с особым наконечником, и наши насосы не смогли к ней подступиться. Словом, был полезен и еще и рукой нам помахал вослед, как истинно радушный хозяин, провожающий своих несколько поднадоевших, но хороших гостей.
   Выехали примерно в 10-30. Не сказать бы, что слишком рано.
  
   Первая наша остановка традиционно была на границе Московской области, в Шаховской (это 120 км от Красногорска) - там мы обыкновенно заправляемся на дальнейшую поездку. Заправились мы под завязку, с таким расчетом, чтобы уже больше не терять на это время. Дополнительно залили еще и в канистры по двадцать литров, дабы не суетиться по месту приезда: в тех местах, куда мы направлялись, ближайшая заправка километров за 40. Туда и обратно, как вы и сами можете легко подсчитать, все восемьдесят, и это только за тем, чтобы залить баки, потому что других дел в пгт Кунья у нас быть не могло.
   Вторая наша традиционная остановка была в Зубцове, подо Ржевом. Это уже Тверская область, там встречаются Волга и Вазуза. Здесь мы обычно закупали свежий хлеб, а уставших к этому времени детей и женщин ублажали мороженым. Это уже 200 км от Красногорска, на полпути к цели. В Зубцове традиционно, у них, наверное, это уже профессия, подростки выцыганивают денег "на хлеб".
   Причем, если не даешь денег, отвечая, что все равно они пустят его на пиво или сигареты, издевательски смиренно говорят: "Тогда купите нам хлеба". В прошлом году Ильич согласился купить одной такой 14-летней побирушке хлеб. Сжалился. И она тут же села ему на шею:
   - Я хочу вон тот, белый, с изюмом. И еще булочку с маком...
   Она начала раскручивать его по полной программе.
   - Черненьким обойдешься! - сказал тогда Ильич, и купил ей буханку черного хлеба. Она взяла его с большим раздражением.
   На этот раз деньги у меня выпрашивал застенчивый паренек. Как-то не похож он был на тех наглых дрищей, от которых за несколько метров разило известными порочными ароматами. Гоголь с большим юмором описал их в характеристике бурсацкого класса риторов и философов.
   Когда я его довольно грубовато отшил, помня прошлогодний случай, он от меня опасливо отошел и больше не подходил. А я подумал - какого черта я, в самом деле? Ведь я представляю себе, как живут люди в этих краях, может быть, ему действительно на хлеб не хватает? Но паренек уже куда-то исчез, и вопрос растворился сам собой.
   Запомнилось название маленького придорожного кафе под Нелидово - "Пора покушать". К этому времени мы уже проехали примерно 300 км, и действительно была пора пообедать. Должен вам сказать, что я собираю подобные названия. Среди прочего дорожного рассыпного мусора типа "У Петровича" (почему-то именно Петровичи монополизировали себе это право, другие отчества встречаются крайне редко) есть прекрасные перлы народного словесного творчества. Жемчужиной моей коллекции является название "Сытый папа", из-под Владимира. В самом деле, что может быть важнее в дороге сытого папы?
   Мы остановились на прошлогоднем месте, слева у моста через небольшую речушку Велесу. Это было примерно 100 км не доезжая до нашей цели. Мы раскинули наш обеденный бивак точно на том же месте, что и в прошлом году. Было ощущение тихого "дежавю". Оно похоже на состояние легкого опьянения, когда все окружающее видится человеку немного веселым и забавным оттого, что мозг пытается совместить раздваивающееся изображение - полузабытое прошлое и реальное настоящее.
   Из дорожных происшествий еще врезался в память местный "жигуленок", чопорно и церемонно объезжающий сплошные линии при повороте с трассы "Москва-Рига" на проселочную дорогу. Невозможно себе представить, что также стал бы делать какой-нибудь москвич - имеется в виду житель столичного города. Тот бы, не оглядываясь, срезал угол поворота, не сбавляя скорости и сокрушая все сплошные линии, какими бы белыми они не были.
   В этом году подъезд к озеру оказался значительно суше, чем в прошлом, и мы проехали к нему без проблем. Только на крутых ямах громыхнул глушитель моей старенькой "шестерки".
   Остановились по центру пляжа. Наше старое место, справа, оказалось занято, и мы ушли на левый край.
   Поставили палатки, на газовой плите, поставленной прямо на землю, на скорую руку соорудили примитивный быстрый ужин. Затем, когда сумерки немного сгустились, полезли купаться в озеро, выгревшееся за эти раскаленные июльские дни до теплоты парного молока. Мой отпуск, наконец-то, начался: я еще перед отъездом про себя решил, что настоящий отпуск начнется для меня только тогда, когда я залезу купаться в озеро.
   Ночное купание имеет свою, неизъяснимую прелесть. Ветер обычно стихает к концу дня, гладь озера чиста и спокойна. Вечером обостряются запахи. От леса веет запахом сосновой смолы, от воды - влажным мокрым камышом, тиной и рыбой. Посторонние шумы дня уходят, и звуки над водой приобретают объемную угловатость и слышны ясно и далеко. На нашем старом месте нетрезвыми голосами шумела веселая воскресная компания.
  
   2. Лагерь
  
   На следующий день утром было так тихо и безветренно, что трудно было отвязаться от наваждения, что озеро напоминает кусок неба, упавшего на землю среди сосен и камыша. Оно было также чисто и ясно, и по нему также беззвучно и неспешно плыли ясные облака. В воздухе разливался и бодрил резкий запах сосновой смолы. Потом мы перестали его замечать, и вспоминали о нем только изредка, когда останавливались от своей повседневной суеты, запрокидывали голову, и всматривались в окружающую природу.
   Это удивительная особенность человеческой натуры - реагировать только на что-то новое, и помогает нам и мешает. Как обычно, любая палка о двух концах. И только благодаря своему внимательному сознанию мы можем заставлять себя возвращаться к тому хорошему, что есть в нашей жизни и не замечать плохое.
   Недалеко от поставленных палаток росла наклоненная сосна. Давешним ураганом ее наклонило градусов на 45. Лет десять назад пронесшийся здесь обезумевший ветер почти выкорчевал ее, но не сломал, а только сильно накренил. А она после этого продолжила далее расти вертикально. Вот какой может быть сила жизни!
  
   После завтрака мы начали обустраивать лагерь. По настоящему.
   Сначала устроили "кухню". Выбрали тройку сосенок, соорудили перед ними столик, поставили на него газовую плитку. Обтягивая "кухню" пленкой от ветра, чтобы газ не задувал, я увидел в сосне еще несколько старых гвоздей, из-под которых сочилась смола. И подумал, что смола - это кровь сосен от вбитых в нее гвоздей. А еще подумалось об этих гвоздях. Они лежали в коробке, как семья, все новенькие и одинаковые. Но с этого времени их судьбы начнут расходиться. Кто-то останется ржаветь в дереве, кого-то, использованного и согнутого жизнью, мы увезем домой.
   Потом соорудили себе между палаток роскошный обеденный стол.
   Из сиденья полусгнившей лодки, которую мы обнаружили неподалеку, сделали лавочку перед обеденным столом. Она была просмоленная, и ее пришлось укрывать старым красным одеялом, чтобы не прилипать к ней своими штанами и юбками. А чтобы одеяло не прилипало к сиденью, на него пришлось класть полиэтиленовый пакет.
   Сколотили специальные грабельки и сгребли по лагерю с песка нападавшие на него шишки - иначе невозможно было ходить босиком. А хотелось! Ведь как хорошо летом пройтись босиком! Наступать голой подошвой по теплой мягкой ласкающей мураве, шлепать по парным дождевым лужам. Нога, освобожденная от колодок обуви, чувствительно отзывается на прикосновение тепла, шелковой мягкости травы, жестких стеблей пырея, грузлой рассыпчатости песка. В ощущении окружающей природы открывается новый, дополнительный, мощный канал. Как обретение слуха или обоняния после долгой глухоты и слепоты.
   И в завершение, естественно, сделали качели для наших дам. Ибо как можно их было не сделать, если это так здорово - качаться на веревочных качелях между двух громадных сосен, лицом к озеру, вдыхать пронзительный сосновый воздух, и смотреть на заходящее солнце, на червонную дорожку его следа по воде. Мы нашли две близко растущих сосны, положили на их сучья толстую перекладину, нацепили веревки - и все, готово!
   На качели для апробирования тотчас забралась Женя. Она была в пестрой, нарядной одежде, с ярким желтым бантом. Она раскачивалась на качелях навстречу озеру и что-то весело кричала, блестя мелкими жемчужными зубками, - благодарности ветру, который ласкал ее, солнцу, которое согревало ее, облакам, которые величаво и снисходительно проплывали по небу.
   А я смотрел на маленькую девочку Женю, которая раскачивалась на качелях навстречу озеру и солнцу, и думал: "Что вырастет из нее? Яркая красавица, безжалостно сокрушающая мужские сердца, или просто усталая обывательница, тонущая в повседневных заботах? Но, в любом случае, из нее вырастет Женщина. А что оно такое - Женское счастье?"
  
   Каждый большой поход должен иметь своего летописца. Более того, величие похода в памяти народной зависит не от величия полководца, как ошибочно думают большинство из нас, а именно от величия человека, описавшего поход, и примером тому может быть гениальное "Слово о Полку Игореве".
   Когда я сел за стол и начал писать эти записки, я высказал эту не самую скромную мысль Ильичу. Тот обозвал меня "Пименом нашим" и тут же подарил мне серое перо цапли. "На Нестора не тянешь!" - придирчиво сказал он. "А почему цапли?" - спросил я. "Потому что оно красивое, и потому, что других здесь пока не нашлось", - резонно отвечал он.
  
   3. Пьяное место
  
   Поближе к вечеру, мы поехали за раками, на одно знакомое место. Его с прошлого года мы называли Пьяным, потому что всякий раз, как мы его посещали, там всегда была какая-нибудь, все время разная, пьяная компания: место было удивительно шашлычное - очередной разворот реки Жижицы с высокими берегом и мелким песчаным пляжиком для детишек, сверху небольшая аккуратная поляна, обрамленная полукруглой стеной золотистых сосен.
   Так было и на этот раз. Несмотря на будний день, там уже устроилась небольшая компания с детьми. И все было, как обычно на этом месте - справа на окраине полянки возносили свой духмяный аромат шашлыки, рядом женщины на клеенке готовили стол, дети с визгами купались внизу на пляжике, а пара мужчин отстранено стояла поодаль с удочками, не теряя своего драгоценного времени для рыбалки.
   Ильич политично спросился у женщин половить неподалеку раков. Нам дружно и милостиво разрешили.
   Мы стали бодро собирать рачевни. И вот здесь нам маленько подпортил настроение один местный хам. Он подъехал позже нас, на "семерке" с тверскими номерами, уже совершенно пьяный, с раскрасневшимся от выпитого лицом. Он гонял в магазин за водкой. Для начала он специально поставил свою машину так, что почти закупорил выезд из поляны. И тотчас стал задираться:
   - А что это вы тут приехали? Разрешения надо спрашивать!
   - Спросили, - вежливо отвечал Ильич. - И получили.
   - А я что-то не слышал! - мычал краснорожий и неприязненно сверлил нас маленькими заплывшими глазками.
   - Вставать надо раньше! - уже ершисто, но спокойно отвечал Ильич.
   Краснорожий насупился, но продолжал свой разговор:
   - Ну, а где ловить собираетесь? Я мог бы показать!
   - Мы и сами здесь все знаем, не первый раз замужем. В прошлом году здесь рыбачили.
   - Зря, я бы показал. А вы бы потом уловом за услугу расплатились.
   - Не волнуйся! Если он будет, улов, то и так поделимся.
   - Ну, ладно! - многозначительно и зловеще бросил краснорожий и
   пошел к своей шашлычной компании. Очевидно, решил, что мы все равно никуда не денемся, еще уезжать будем.
   Мы немного порыбачили, половили раков. Но настроения не было. Рыбалка - вещь интимная, требует уединения и тишины, как ночное свиданье с девушкой. А тут все время до нас доносилась музыка хриплоголосого транзистора, визги купающихся детей и гортанные крики выпасающих их женщин.
   За полтора часа поймали всего трех раков, пару рыбешек на удочку и засобирались уезжать. Не складывалось здесь у нас сегодня.
   - Ну, и как улов? - сразу ревниво подошел к нам краснорожий.
   - Да какой там улов - слезы. Всего трех раков поймали! - отвечал Ильич. - Вы своими криками всю рыбу здесь расшугали, - в шутку добавил он.
   - А это наше место: что хотим - то и делаем. Хотим - купаемся, хотим - песни орем! - напористо сказал краснорожий и вызывающе на нас посмотрел. Ему очень хотелось найти повод для скандала.
   - А я и не возражаю, - все еще миролюбиво продолжал пытался сгладить ситуацию Ильич, - просто говорю, что не ловится сегодня.
   - Ага! Не ловится! Как же! Хочешь, я тебе сейчас двадцать раков за десять минут поймаю? Ловить уметь надо! И надо знать - где! Я ж вам предлагал...
   - Гришка, отстань ты от человека! - хрипло крикнула от шашлычного места низенькая женщина в пестром цыганском платке. - Вечно одно и то же - нажрется и пристает ко всем встречным и поперечным...
   Гришка отмахнулся от нее рукой, как от назойливой мухи. Мы к тому времени уже собрались и начали садиться в машину.
   - А выезжать как будешь? - уже заранее злорадствуя, спросил Ильича Гришка. - Если зацепишь мою машину - тогда я тебе... кадык вырву! А я уезжать пока никуда не собираюсь: хорошо мне здесь!
   Судя по его наколкам с куполами на руках, этот Гришка успел основательно посидеть в местах не столь отдаленных.
   - Уж больно ты грозен, братец! Выедем! - немного накаляясь, бросил Ильич. - Не из таких мест выезжали, да все целыми оставались. У нас в Сокольниках после войны еще та братва во дворе была!
   - Ну-ну! - все хорохорился Гришка. - А я рядом постою на всякий случай, с топориком. Смотреть буду, как выезжать станешь.
   - Смотри, если никогда не видел! - отрезал Ильич и начал резко разворачиваться. Но раздражение в нем уже накопилось, он заторопился, и задним бампером слегка ударил сосну. Там мало того, что на пятачке все в деревьях, эта полянка имеет еще и приличный уклон к речке.
   - Куда прешь, налево выруливай! И газу, газу! - орал Гришка. Он, видимо, уже и сам почувствовал, что перегнул палку, начал возбужденно бегать вокруг, направлять нашу машину.
   Но Ильич после удара о сосну окончательно протрезвел от раздражения и выехал спокойно и уверенно. И осталась сзади пьяная компания и место, которое мы не напрасно называем Пьяным. А пару дней спустя мы узнали от местного населения, что разбил Гришка в тот вечер свою машину - в овраг по нетрезвому делу свалился. Наказала его, все-таки, судьбина.
  
   Время у нас до захода солнца еще было, и мы решили по пути заехать еще в одно рачное место. Там, как правило, никого никогда не было, но докучали слепни, это место у нас оттого и прозывалось Слепневым. Несмотря на свое несимпатичное название, раки там каждый раз ловились отменно.
   Не успели мы забросить первую рачевню, как в ней сразу стремительно заполз первый рак, изголодался по тухлятинке. Забросили туда же еще раз - еще 2 рака. Всего в течение часа мы на четырех рачевнях поймали больше дюжины. На этом месте мы все время почему-то ловили только одиннадцать раков. Каждый раз именно столько. Но когда мы сегодня поймали двенадцатого, то, хотя он был совсем маленький, мы его не отпустили - только для того, чтобы переломить роковое для этого места число.
   Когда я вытаскивал очередную рачевню, прямо у берега, на прогретом мелководье, заметил небольшого щуренка - сантиметров двадцать пять. Он, как зеленое замшелое веретено, неподвижно стоял в воде, выгревался.
   Я заметался. Ловить его руками - бесполезно, уйдет! И тогда мне в голову пришла спасительная мысль - накрыть его рачевней. Я взял в руки рачевню, осторожно подошел к берегу, тщательно прицелился, - и резко бросил круг с сеткой вниз, на щуренка. Тот успел заметить тень от падающей сети и метнулся в сторону, но не успел, зацепился хвостом. Я торжествовал, хотя, если честно сказать, без большой радости: есть там особо было нечего, уж больно он был мал. Но свой охотничий азарт я удовлетворил на полную катушку.
   Приехали поздно, под одиннадцать вечера. Аккурат в эти минуты садилось золотое летнее солнце. Раков сварили, но есть не стали - комарье зажрало. К тому же, есть раков надобно не торопясь, полностью остывшими, чтобы они хорошенько напитались всеми специями, которые мы перед этим бросали в воду - укропчиком, черным перчиком, молодой крапивушкой. Все было припасено загодя, и только ждало своего заветного часа.
   После захода солнца комары начали свирепствовать напропалую. Но в палатке их не было: там сетки на молниях. И у палатки, под тентом, мы перед сном разжигали душную антикомариную спираль.
   А маленького рака мы так и не сварили, отпустили его в озеро. Пожалели. Странное, все-таки, существо - человек, непростое! Раков ловит и варит, ничуть при этом не сожалея. Ест их с пивом и нахваливает. А то вдруг сентиментальность прошибет его до соплей.
  
   4. Покупки в магазине
  
   В один из следующих дней, возвращаясь с утренней рыбалки, мы в Ямищах заехали в магазин, за хлебом и помидорами. Магазин представлял собой бревенчатый покосившийся домик со скрыпучими половицами. Половицы в магазине были не просто вытерты - от двери к прилавку в них была прошоркана пешеходная колея.
   Перед магазином раскинулась довольно обширная вытоптанная поляна - традиционное место сборищ и встреч сельских жителей. Мы подоспели как раз вовремя - к моменту разгрузки товара из райцентра. Шофер неторопливо и важно носил от синей потрепанной "Газели" в магазин свежий хлеб, лотки с помидорами, шампуни, печенье - словом, весь обычный ассортимент сельмага, в котором найдется все необходимое для сельской жизни.
   По случаю завоза товара на поляне собралась вся сельская техника - трое разномастных Жигулей, два мотоцикла с коляской и несколько велосипедов. Их владельцы и пассажиры уже терпеливо переминались в очереди внутри магазина. На магазинных полках чинно выстроились два десятка сортов водки, полтора десятка сортов пива, две разновидности печенья, сухари, шампуни, стиральный порошок. За допотопной горбатой витриной лежало несколько заветрившихся сортов колбасы и сыра.
   Центром притяжения всеобщего внимания была продавщица - единственный человек в деревне с твердо гарантированной зарплатой. Она держалась достойно и уверенно, как секретарша большого начальника. Все ее движения были вальяжны и царственны.
   В очереди стояли пара стариков, несколько молодых женщины и с десяток, скажем так, женщин более старшего поколения. Они выстроились в очередь и гомонели, живо обсуждая новый товар.
   Старики придирчиво интересовались, завезли ли новое пиво - им нужно было дешево и сердито. Посовещавшись, они остановили свой выбор на вновь явленной двухлитровой пластиковой бутылке "Гонец". Старушки высматривали что-то внучатам. Впереди меня в очереди оказались три молодых женщины.
  
   Лицо одной из них было типичное для уроженок данной местности - скуластое, с близко расположенными голубыми глазками и вздернутым носиком. Она была необыкновенно жива и очень взволнована. Она не могла устоять на месте: то подлетала к витрине с шампунями, то выбегала из магазина посмотреть, хорошо ли стоят у магазина их новенькие велосипеды, то снова возвращалась к своим товаркам и начинала что-то быстро щебетать им о своих впечатлениях, блестя своими белыми фарфоровыми зубами. Так обычно ведут себя люди впечатлительные, оказавшиеся в незнакомой обстановке или в незнакомом обществе. Судя по велосипедам и отрывкам их разговора, девушки втроем приехали из соседней деревни с красивым названием Заборье. Крошечная деревенька, километрах в пяти, на берегу озера Двинье. Для девушки это был выход в большой свет. Она к нему долго готовилась. На ней была свежая блузочка, спортивные брюки, и белые, первый раз надетые кроссовки.
   Созерцая в нашем красногорском магазинчике очередных отвязных девиц, покупающих там сигареты и пиво, я каждый раз думал: что-то давненько уже не видел я нормальных девушек. Куда они все запропастились? Сегодня как ни встретишь молодую девицу - так обязательно с сигаретой через губу, или с банкой пива в руке, в обнимку с молодым человеком. И при этом еще хорошо, если она вслух не ругается матом. О времена, о нравы! Куда подевалась ее величество Женственность?
   - А она уже, небось, давно замужем, - отвечал мне мой внутренний голос.
   - Но должна же быть хоть часть из них еще незамужними! - пытался возразить я ему. - Не все же они такие шустрые.
   - А остальные по домам сидят, своего принца ждут! - отвечал мне мой внутренний голос, - и только изредка выходят на свет божий.
   - Ну да! - продолжал мысленно отвечать я. - Дом - это то самое место, где нужно ждать своих принцев. Ведь принцев не ищут, их ждут!
  
   Это была она. Она, еще только вчера вышедшая из подросткового возраста и не совсем избавившаяся от детской угловатости, еще зреющая и оттого еще более очаровательная - женственность. С ее холодной грациозностью и мягким кокетством, тонким лукавством и робкой беззащитностью перед жизнью. Наверное, она только и осталась, что в подобных медвежьх углах.
   О, эта деревенская кокетливость! Знаете ли вы, что это такое? Как ведет себя деревенская девушка, у которой всегда был недостаток в человеческом общении, но у которой есть чувства? Она ведет себя как ребенок, который хочет понравиться незнакомым гостям.
   Девушка в магазине была, как лесное создание, как лесной цветок в городской квартире, - прекрасный и слегка недоуменный.
  
   Между тем разгрузка закончилась, и продавщица приступила, по ее суконному выражению, к "отовариванию" очереди. Забавное словцо, не правда ли? Есть в нем этакая железобетонная грация.
   Первый пенсионер купил себе хлеба и бутылку "Гонца", и расплатился одной мелочью в тридцать пять рублей, которые он долго выгребал изо всех карманов. Многие вообще брали товар в долг и просили записать "до получки". Местные бабули также оказались не промах, и кроме подарков внучатам брали то бутылку водки, то пол-литра пива подешевле.
   Девушка, на которую я обратил внимание, набрала много, но всего понемножку, общим итогом рублей на 100. По здешним меркам это была внушительная сумма.
  
   Что же могло покупать себе это очаровательное создание в сельмаге деревни с грубоватым названием Ямищи?
  
   Как редкое в этих местах лакомство, она сначала купила йогурт. Несколько секунд колебалась - вишневый? ананасовый? а может быть, банановый? или, все-таки, вишневый? Купила вишневый и ананасовый. Двести грамм печенья. Полтора десятка яиц. Потом перешла к разделу банной парфюмерии: шампунь "Семицветье" или "Женьшеневый"? Три носовых платка. Блестящую заколку в волосы.
   "Отоваривалась" она не спеша, с чувством человека, который делает редкое и очень важное для себя дело.
   А я смотрел на нее и думал про себя: какое оно, женское счастье?
   Что есть женская судьба, и чем она отличается от мужской? Женская судьба пассивна. Она ждет. Ждет своего принца. И предлагает себя. Ждущий взгляд и острые, немятые грудки. Она ждет своего принца. Но где же его здесь найти, в этом медвежьем углу, затерявшемся на просторах нашей великой страны, в деревеньке Ямищи? В глазах у женской судьбы - тревожное ожидание и робкий ужас, ужас того, что принц никогда не придет к ней, и не будет в ее жизни счастья.
   По магазину бродили несколько белобрысых пацанят, в сандалиях на босу ногу, с голым грязным пузом, которые цеплялись липкими пальцами за мамины юбки и зычно басили. Через несколько минут они уже блаженно чавкали сладким коричневым печеньем.
  
   Когда до меня дошла очередь, и я закупил необходимое, троих девушек, на которых я обратил внимание, уже не было, они уже уехали, оставив в моих мыслях воздушный аромат цветущей молодости, похожий на запах майской сирени.
   Мы поехали домой, на свою стоянку.
   В этот вечер мы еще долго сидели у озера, наблюдали отраженный закат и луну над озером. Она была уже почти полная. Безумные краски отраженного заката над озером. В небе багровое пятно с разводами, вокруг сиреневые, фиолетовые полосы, и прожилки, смешанные с голубым, и это все отражается с легкой рябью в дрожащем зеркале вод. И все это через пять минут гаснет и изменяется. И выходит луна. Она появляется над озером сначала насыщенно оранжевая на еще голубом небе, потом становится ярко желтая на темно-синем, а потом, уже глухой ночью, она становится белой на почти черном бархатном поле. У горизонта она появляется приплюснуто, как бы прилипая к линии горизонта и неохотно от него отрываясь, а потом выравнивается в правильную окружность. Я это сфотографировал, но было уже темновато, бог весть что получится. Как потом оказалось - получилось не так уж плохо, но, конечно, не так ярко, как в реальности. Живьем все выглядело значительно ярче и привлекательнее, да еще и в динамике изменений.
  
   5. Великое сиденье в лагере
  
   С утра задул свежий ветер, к перемене погоды. На небе начали собираться тяжелые, свинцовые тучи. Явно намечался дождь. Поэтому далеко ехать никуда не хотелось, и я решил прогуляться по лесу на дальний полуостров. Просто ходил, наблюдал, собирал ягоды. В лесу как-то хорошо думается, если никто не мешает. По лесу нужно ходить в одиночку, чтобы остаться наедине со своими мыслями.
   Вот маленькая елочка, вся, как в новогоднем наряде, в серебристом лишайнике. Он ее задушил, и она погибла. Но и сам лишайник погиб, лишившись пищи. Высох. Жадность его сгубила.
   Чуть подальше упавшая под натиском ветра осина, продолжающая расти горизонтально по земле и зеленеть.
   Еще думалось, что тропинки в лесу - все равно, что магистральные шоссе для пешеходов. По тропинке идти легко и быстро, но стоит чуть сойти с нее - как сразу скорость резко падает.
   Поганки - всегда нарядные, так и лезут в глаза.
   Благородный гриб себя не выпячивает. Все как у людей.
  
   Глядя на лесной ручей подумалось, что нас несет по реке времени, как лесной сор, попавший в ручей. Несет всех - и больших и малых, богатых и бедных, несчастных и удачливых. И река эта впадает в огромное море, которое называется Вечность. Лес - это часть Природы, а Природа - часть Вечности.
  
   Потом ходили с женой за черникой, нашли Брусничную поляну. Там на небольшой полянке росла недозревшая брусника, рядом черника, чуть дальше раскидистый куст голубики, который под Нижним Новгородом называют забавным словом "гонобобель". Ягоды мы собирали в специальные приспособления, которые сами нарекли "собирками". Это были нижние части пластиковых бутылок, к которым привязывалась бечевка. Когда мы в очередной раз изготавливали собирки, я в который раз восхитился тому, сколь это благодатный материал, пластиковые бутылки, и сколько самых разнообразных изделий изготавливает из него дошлый и предприимчивый народ. Мне захотелось даже начать коллекционировать такие идеи. Оказалось, мысль эта не нова.
   - По телевизору даже есть передача, - вспомнил Ильич, - которая целиком посвящена изделиям из пластиковых бутылок. Их уже несколько тысяч, и количество продолжает расти.
   Вот так всегда - захочешь сделать что-то оригинальное - а, оказывается, это уже давно не оригинально. Поэтому надо стараться делать не оригинально, а хорошо. Черт с ней, с оригинальностью.
   Когда мы пришли из лесу, мы пересыпали часть ягод в широкую керамическую плошку, на съеденье, а из остального сварили компот.
   Плошка с ягодами тогда долго стояла на столе, изумительно красивая - там была черно-синяя черника, голубая голубика и красно-бело-зеленая брусника. Черника с торца плоская, и там выдавлена аккуратная резная розеточка. Самый великий художник не создал бы это совершенство, потому что такое совершенство может создать только гений, способный создавать творения живые.
   Я долго сидел за столом, рассматривая этот натюрморт. Кроме плошки с ягодами на столе лежала коробочка из-под монпансье с рыболовными крючками и свинцовыми грузилками. Крючки были самого разного размера и формы - большие, на десятикилограммового сома и крошечные, на мелюзгу, двойные, тройные и обыкновенные, разной заточки и изгибов. Я сидел и разглядывал это богатство. А сознание вытягивало из памяти тряпичника, который ездил по улицам поселка, где я вырос, на телеге и собирал старые тряпки. Старьевщик. Сейчас такой профессии нет. Взамен он предлагал рыболовные крючки и терракотовые свистульки из обожженной глины. Купить крючки в магазине было невозможно - их там просто не было. Их можно было только выменять у старьевщика на тряпки. Сейчас передо мной лежали золотые россыпи моего детства. Когда-то это было огромное богатство. А сейчас это были обыкновенные рыболовные крючки. Вот чем отличается детство от взрослой жизни. Простые вещи перестают быть чудом.
  
   Ветер целый день то утихал, то брался дуть с новой силой. Под напором свежего ветра с озера палатка раздувала крылья тента, словно собиралась куда-то взлететь.
   Ужинали на "кухне", укрываясь а ее пленкой от ветрюгана. После ужина Миша вслух читал нам сказку Паустовского "Теплый хлеб". Удивительно светлый рассказ, как и все рассказы этого замечательного писателя. Он нас согрел, этот рассказ своей человеческой теплотой.
   Вечер стих только под самый вечер, когда на озеро надвинулась темная ночная тень.
  
   Как только засумерничало, на берегу появились какие-то мужички, и, приглушенно переругиваясь, повели по стихшему озеру большой бредень. Как выяснилось потом, это были городские отдыхающие, из Великих Лук, которые арендовали у местных сеть за бутылку на вечер.
   Когда они вытаскивали сеть на берег, мы подошли поближе, любопытствуя на улов; в боковинах бредня мелькнула серебряной блесткой плотвичка и подлещики, величиной в ладонь.
   - Тащи ведро! - хрипло, севшим от ощущения необыкновенной удачи голосом, приказал один из рыбаков, судя по всему, старший. Кто-то из них, помладше, торопливо побежал к машинам, припадая на вязком песке. Все спешили, потому что дело это подсудное - бреднем нигде, кроме специальных колхозов, рыбу ловить не разрешается.
   Пока посланник бегал, из воды показалась мотня бредня, а в ней - громадная куча рыбы, ведер десять!
   - Ого! - охнул один из рыбаков, - да тут не ведро нужно, а мешок, и не один.
   Выяснилось, что другой тары для рыбы, кроме единственного ведра, у так называемых рыбаков и не было ничего.
   - Так вы всю нашу рыбу выловили! - шутя, сказал кто-то из нас.
   - Давайте ваши ведра! - сипло закричал нам и нашим соседям главный, - нам ее всю сразу все равно не оприходовать. Пропадет!
   Мы быстренько нашли ведра и наполнили их рыбой, пока ребята не передумали. Но те думали о другом - как бы унести рыбу. Через минуту кто-то из них дотумкал использовать для этого брезент. Они сгребли рыбу на разосланный брезент и заторопились снова в озеро - бредень промывать и складывать.
   - А что они с таким количеством рыбы делать будут? Она же у них все равно пропадет, - успокоительно говорили мы между собой, прибирая в холодильную яму увесистое ведро с рыбой. - Опять же, они нам взятку дали, чтобы мы их рыбнадзору не заложили.
   По вечерам над нашим столом зажигалась "лампочка Ильича". Это была простая переноска с "крокодилами", которые мы цепляли за аккумулятор. На лампочку тотчас начинали слетаться шуршащие бабочки, и их огромные тени метались по палаткам, подобно летучим мышам.
   Как я уже говорил, пищу мы готовили на газовой плитке, это гораздо удобнее. Но, конечно, каждый вечер мы разжигали и костер. Для антуража. В самом начале своего пребывания на озере мы специально для этого спилили под корень один крепкий, смолистый пень. Мы каждый вечер разжигали его заново, а, уходя спать, снова гасили. Пень постепенно выгорал изнутри, и пламя полыхало, как в камине. По окружающим кустам двигались причудливые тени, и мы сидели вокруг костра, и рассказывали друг другу страшные истории.
  
   6. Валера
  
   Вечером, в конце последнего нашего дня, часов в семь, к нам подошел деревенский Валера, принес обещанную ранее чернику. Он пришел из деревни пешком, стоял, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо ожидал, пока к нему соберутся обе наши женщины, принимать ягоды. Подгребли и мы с Ильичем. Валере было лет сорок, он был в заношенном спортивном костюме и резиновых сапогах.
   - Вот, чернику принес, как договаривались, - сказал Валера Ильичу, с которым у него третьего дня был уговор.
   Говорил он устало и почему-то немного виновато, вероятно, ему редко доводилось вступать в деловые отношения купли-продажи.
   - И сколько здесь? - спросил Ильич, кивая на ведро.
   - Всклень насыпали - литров двенадцать! - сказал Валера, подобно фокуснику снимая с ведра светлый платок, уже пошедший фиолетовыми черничными разводами. - Сегодня с утра собирали. Она вся уже перебранная, весь мусор и черешки вычистили...
   - Да, я вижу, - продолжал рассматривать ягоды Ильич, - так и лежат одна к одной, как черные бусины. Так как же, все-таки, мы будем считать, сколько их здесь - двенадцать литров или литров двенадцать?
   - Двенадцать литров, - твердо ответил Валера и отвел глаза на озеро.
   - И сколько с нас? - в упор спросил его Ильич.
   - Как договаривались, по двадцать за литр, - отвечал Валера. Это было дешево. На трассе Москва-Рига просили тридцать. Но у Валеры был такой виноватый вид, будто ему очень неловко ломить с нас эту цену. Судя по всему, он был человеком мягким, и в его доме порядки устанавливала жена.
   - Но, может быть, все-таки сбросишь за опт? - тем не менее, попытался торговаться Ильич. Это он сказал так из принципа. На рынке всегда надо торговаться. И потом, он почувствовал слабину в Валерином голосе.
   - Не-е! - тревожно заулыбался Валера, обаятельно обнажив щербатые пеньки своих прокуренных зубов. - Давай, как договаривались. Мы с женой сегодня специально с пяти утра пошли собирать, чтобы вам свеженькую в дорогу...
   - Ну, ладно, ладно! - успокоительно заговорил Ильич. - Пусть будет по двадцать. Итого с нас, стало быть, двести сорок?
   - Получается, что так, - застенчиво отвечал Валера.
   - Кучеряво живете! - присвистнул Ильич. - За пол дня сразу... раз - и есть!
   - Да какое там кучеряво! - горько отмахнулся Валера. - Столько по болоту облазиишь, чтоб ведро собрать - все коленки сотрешь! Да еще при этом комарьё поедом жрет, змеи попадаются. Меня вон, например, три месяца назад в лесу гадюка ужалила - так я до сих пор все не отойду никак, прихрамываю. А первую неделю вообще пластом в райбольнице лежал, думал - все! - отходил свое на белом свете. И потом - такие продажи у нас не каждый день, а только в сезон, и то хорошо, если раз в неделю продашь - с покупателями тут не густо, сами видите.
   - Ну, тогда маловато получается! - сказал я. - Как вы тут вообще выкручиваетесь?
   - Сами мы с женой из Великих Лук, - начал рассказывать Валера. - Она медсестра, а я - слесарь. Ей не платят, а у меня в городе работы давно никакой нет. На все лето приезжаем сюда. В этом году собираемся и на зиму остаться. Здесь лес кормит, огород, озеро. И потом - я за любую работу хватаюсь. То старушке забор поправлю, то в соседнем селе сруб помогу тесать. А еще у нас барин есть, от него тоже небольшие деньжата перепадают.
   - В каком смысле, барин? - переспросил я.
   - Да это мы с женой так своего соседа называем, - замялся Валера и опять блеснул своей щербатой улыбкой. - Он московский, из богатых. Здесь у него дом, купил два года назад. Наезжает сюда на несколько дней в году - порыбачить. А дети с женой на озере купаются. Пока его нет - мы за домом присматриваем, чтоб не пожгли, не растащили. Вот вчера позвонил, сказал, что сегодня приезжает. Просил баньку к его приезду истопить, и черничный пирог испечь. Очень у него дети пирог с черникой любят! Так что мы сегодня еще и на пирог насобирали, жена уже стряпает. И баньку ему я уже раскочегарил...
   - Действительно, этот московский - настоящий барин! - сказал я.
   - Да нет! - опять начал оправдываться Валера. - Человек он хороший, не обижает, очень уважительно относится... Это я барином его так, в шутку...
   - Ну, оно и понятно, что не всерьез. А вы что - сами отсюда родом, что у вас дом в деревне есть?
   - Жена здесь выросла. Ее дед - настоящий углежог и смолокур был. Раньше в этих местах жили не так, как сейчас, деревнями. В основном на хуторах. Потому что у каждого была личная делянка в лесу, и ее нужно было обрабатывать - собирать живицу, жечь уголь, деготь гнать и продавать все это государству.
   - А сейчас?
   - Весь лес давно государственный. Я недавно был на старой дедовой делянке, так там на месте бывшей усадьбы сосны стоят по тридцать сантиметров в диаметре. Но народ баит, что возвращаются старые времена, когда лес в собственности был. А так за ним никакого догляду нету.
   - И что ты с ним сегодня делать будешь? - засмеялся Ильич. - Не деготь же гнать!
   - Найду чего! - решительно сказал Валера. - Во-первых, отстроюсь там наново. Сейчас попробуй - спили бревнышко! - враз в тюрьму засадят. Во-вторых, редкие породы стану разводить. Карельскую березу, например, или дуб - чтоб потом выгодно ими торговать.
   - И-ить! Так они вырастут только лет через тридцать-сорок, дорогой! А дуб - так тот вообще...
   - А мне и не к спеху, - отвечал Валера. - Главное - это детям кусок на жисть оставить, чтобы в нищете по улицам не бродили. В Луках сейчас такой шпаны - в каждом дворе по десятку. Дела нет, работы нет - вот и шатаются они целый день бесприкаянно, как медведь-шатун зимой.
   - Кстати, о медведях! - А здесь их , случайно, нету? - спросил Ильич. - Места, в принципе, для этого подходящие.
   - Медведей-то? - есть, а как же! У нас тут недалеко кусок леса, который так и называется, Медвежий Угол, там настоящая медведица живет. - Валера неопределенно взмахнул рукой в направлении на восток. - Приходила этой зимой в деревню. Тамарина мать слышит - кто-то стучит по стенам. Она глядь в окно - а там медвежье рыло. Она под кровать спряталась и просидела там всю ночь. Утром вышла во двор - а там повсюду звериные следы. Вот такие дела!
   - Да, места здесь укромные, непуганые, - удовлетворенно отметил Ильич. - Верный признак. Ведь медведю, чтоб прокормиться, ой какие угодья для жизни нужны. Медвежий Угол, одно слово. И вообще, если подумать более широко, то вся Россия с точки зрения Европы - это один большой Медвежий Угол.
   - Ну, мне пора итти, баню закрывать, - робко затоптался Валера, - а то из нее весь дух выйдет, "барин" будет недоволен.
   - Да, да, конечно, иди! - чуть не хором сказали мы, а Ильич добавил: - Так мы завтра заедем к тебе, за огурцами?
   - Конечно! - издали отвечал уходящий Валера. - Мы с утра до обеда дома будем, заходите, когда поедете. И не только огурцы - у нас и картошку можно взять, и морковку с репкой. Заезжайте... Баба Глаша вас сухим снетком угостит... Уж у нас такого снетка в Жижицком ловят! - лучшей закуси к пиву просто нету...
  
   Август 2002 г.
  
  
   Там, где корни растущей травы...
  
   Пенсионер Ильич, наконец-то, порадовал окружающих - купил дом в деревне! Долго выбирал - года два. Смотрел газеты, созванивался, ездил смотреть. Сами понимаете, покупка дома - вещь серьезная. Особенно, если дом покупает человек с запросами и обстоятельно. При покупке дома обычно выдвигается несколько десятков противоречащих друг другу требований, и удовлетворить их единовременно крайне затруднительно.
  
   Хочется, например, чтобы он стоял на берегу реки или водоема, причем так, чтобы из его окон были видны голубые дали этой самой реки или озера. На реке предполагается наличие хорошей рыбалки (для себя и друзей) и уютного песчаного пляжика (для внучки). И чтобы это все утопало в борах, полных ягодно-грибного изобилия.
  
   Желательно, чтобы сам домик был посвежее, побольше и подешевле.
  
   К деревне вообще и к домику в частности должна быть хорошая дорога, чтобы по ней можно было проехать в распутицу не только на тракторе. При этом предпочтительно, чтобы само место было как можно тише и глуше, чтобы никто не мешал наслаждаться пением соловьев и боем кукушек, уханьем сов по ночам и утренними трелями жаворонков. Хорошо, если деревня уже отстроенная, иначе все выходные будут испорчены визгом циркулярных пил и ревом экскаваторов...
   В доме хочется наличия определенной деревенской экзотики, например, присутствия русской печи, чтобы побаловать внучат топленым молоком. Но и от привычных достижений городской цивилизации также не хотелось бы отказываться.
   В огороде хотелось бы видеть взрослые яблони, которые невестились бы весной нежно-розовыми цветами и давали бы свой душистый урожай осенью, какие-нибудь кусты смородины, малины или крыжовника.
  
   На подворье не хило бы было наличие крепенькой баньки.
  
   И вот во многочисленных предложениях была поставлена, наконец, точка.
   Втроем с женой Ильича мы ехали куда-то под Осташков, на новоселье.
  
   Середина ноября. Стояло прохладное ясное солнечное утро. Странное это время, середина ноября. Деревья стоят, полностью готовые к зиме. Они вымыты осенними дождями и уже давно без листьев. Соки остановились. Деревья готовы принять снег. Глядя на эту приготовившуюся природу, я вспомнил знакомых поселковских старушек, соседок моей мамы.
   Так старушки готовят себя к смерти. У иных все уже давно готово к их похоронам: и гроб, и материя на его обивку, и чистая одежда, в которой они будут лежать - все вплоть до подсчитанного заранее количества литров самогона, что понадобится на поминках. Чтобы детям беспокойства не было и чтобы было все по чину, чтобы ничего не забыли. А то потом соседи засудачат.
  
   Но что я, о грустном? Глядя на природу, мы всегда думаем о чем-то своем, человеческом. У нас же сейчас все было отлично. Наша поездка начинала другую жизнь счастливых обладателей загородного дома.
   На голубом самоходном экипаже мы вырулили из бетонных улиц родного города Красногорска и помчались покорять запад, по Рижскому шоссе.
  
   На Рижской вылетной трассе, где обочина сливается в одну линию, меня все время охватывает обманчивое ощущение, что автомобили почти не двигаются, в то время как они несутся со скоростью 100 км/час. Это как наша жизнь - кажется, что ничего не происходит, а время несется со своей страшной, роковой, неумолимой скоростью, и года убегают назад быстрее километров Рижского шоссе. Все мы едем до одной станции где-то за Волоколамском. Но мало кто заезжает дальше его 90 километров...
   Проехали Волоколамск, Зубцов. Погода между тем быстро менялась к худшему. С запада растекалась темная облачность, как будто кто-то опрокинул там в голубой водоем неба банку серой, грязной краски.
  
   А мы ехали именно на запад.
  
   Во Ржеве меня окарябало словечко "Ржевитяне!", бросившееся в глаза с унылых горсоветовских транспарантов. От этого растянувшего гласные слова веяло зевотой и патологической провинциальностью. Так и видится на трибуне дерущий глотку упитанный исполкомовский горлопан. Или, если вслушаться, просто островитяне какие-то с острова Ржев. Где в нем гордость, где удаль, где вящая слава веков? Я лично предпочел бы более древнее и благородное слово "Ржевичи!". Есть в нем призывное ржание вздыбленных коней и победный звон холодных стальных клинков.
  
   Зато приятно порадовало пиво "Поручик Ржевский". Уместно. Достойно оформлено. Очень приличное на вкус, и гораздо дешевле московского.
  
   Проехали за Ржев еще километров 30 и свернули на проселок.
  
   В деревеньке Лукино, куда мы приехали, всего десяток домов. Из них три странным образом никогда и не были жилыми - это магазин, клуб и медпункт. Выяснилось, впрочем, что все они уже недавно проданы: магазин купила веселая компания рыбаков себе для ночевок, клуб стоял полуразобранный и покорно ждал своей участи быть распиленным на дрова, а на уютный медпункт также уже кто-то из московских скоробогатеев глаз положил. На придорожном указателе населенного пункта "Лукино" то ли непогода, то ли местные шутники стерли первые буквы так, что они еле угадывались. Поэтому от "Лукино" осталось "Кино". Мрачная шутка на тему всего того, что у нас происходит в стране.
  
   Видно было, что дом, к которому мы подъехали, стоял несколько лет без присмотра. Чердачное окно заколочено рыжей ржавой жестью, стекла в доме кое-где побиты, крыльцо подсело на правую сторону.
  
   Справа от крыльца торчали вверх черные метелки обугленной первыми морозами лебеды. Перед домом плотным бугристым ковром зеленела молодая травяная поросль, над которой возвышались редкие жесткие будылья засохшей нетоптаной человеком крапивы.
   На огороде за домом стояло обветшавшее за многие сезоны пугало - языческий идол, в засаленном ватнике и скомканной ушанке, прикрывавшей растрепанную соломенную голову. Божество, широко раскинув руки, неслышными заклинаниями молилось своим нарисованным углем оскаленным ртом о ниспошлении благодати на эту скудную землю.
   От дома вниз по пологому склону спускались две шеренги колчеруких яблонь, которые шли с поднятыми ветвями куда-то вниз, к ручью.
   Между яблонями голубел небольшой улей.
  
   Вот вам и романтическое розовое кипенье яблонь весной, и натужное гуденье майских пчел, и пахучие желто-зеленые антоновские плоды осенью, гулко стукающиеся ночами о землю, и разноцветное половодье листопада!
  
   Пункт N18 "Требований и волеизъявлений к покупке дома" выполнен.
  
   Облака тем временем заполнили все небо и продолжали нахраписто наступать с запада эшелонами, как когда-то немцы. С неба посыпалась шероховатая шуршащая белая крошка. Вокруг зашумел белый шум.
  
   Стали вскрывать дом.
  
   Собственно говоря, он уже давно и не закрывался, потому как запор легко был вынут Ильичем левой рукой. Правда, к слову сказать, он левша.
  
   Из дома пахнуло запустеньем.
  
   В сенях стоял неплохо сохранившийся мойдодыр, гордость продавца дома. Он почему-то особенно напирал на то, что оставляет Ильичу это синий мойдодыр. Сам он купил этот дом года три назад, обжить он его толком так и не успел, и из новых покупок только и был, что этот молодцеватый корпусный умывальник.
  
   Слева от сенных дверей на пол натекла большая лужа из прорехи в кровле. В доме было холодно, пустынно, пыльно и гулко. Ободранные бурые обои свисали с потолка. Вдоль стен застыло несколько грубых коричневых деревенских лавок, пара стульев, пустой шатающийся трехстворчатый шкаф, который за его валкость я сразу окрестил про себя бухариком.
  
   Не очень уютно было в доме, прямо скажем.
  
   Ильичу, однако, было не привыкать.
   - Ты вспомни, Эля, - обратился он к супруге, - как мы в такую же погоду в палатках ночевали. Путешествовали на мотоцикле. Останавливались где-нибудь на берегу. Снег. Мы ставили палатку. Разводили костер - и ничего. А здесь ДОМ! Дом, в котором две печки! О-го-го! Сейчас печи затопим, смахнем пыль - и чудесное новоселье справим. Я помню, Адмирал любил вспоминать в таких случаях: "Плывешь на байдарках, останавливаешься на дневку, смотришь вокруг - жуткая помойка. А поставишь лагерь, повесишь котелок на огонь, примостишь сушиться сырые носки, развернешься - дом родной!"
  
   Мы пошли с Ильичем во двор, напилили дров. Жена Ильича, миниатюрная, в длиннополой серой курточке с меховым воротником, страшная чистюля, - как белочка, - сразу взялась что-то тереть, скрести и чистить.
  
   Сначала затопили голландскую печку в дальней комнате. Там, как и положено, в красном углу, висела оборванная медная цепочка, из-под лампады.
  
   Эта печка была плоской и длинной. Она рассекала комнату, как белый лайнер. Прогрелась она относительно быстро, и стала нас окатывать теплыми волнами.
  
   Мы вернулись в рабочую часть пятистенка.
   На кухне вниз веником висел пучок засохшей коричневой пижмы - от мух.
  
   Там устьем от двери стояла русская печь (еще один пунктик Ильича), крашенная в темно-синий кубовый цвет. Место между устьем и стеной было отгорожено перегородкой, что должно было обозначать кухню. На железной дверце печной вьюшки я отметил год - 1993, и цену - 7 р.52 коп.
   Как умильно выглядели эти 2 коп.! И как быстро это забывается! С тех пор, как на изделиях перестали указывать твердые цены, и в лучшем случае пишут "цена договорная", прошло не так уж и много времени. Эпоха твердых цен закончилась. Вместе с ней обрушилась и твердая почва мыслей в умах людей.
  
   Печь стояла устьем от двери. Это был северный, вологодский вариант расположения печи в доме. Откуда-то оттуда, от Ильмень-озера вышли предки проживавших здесь людей. Можно было не сомневаться, что чугунки они таскали "ухватом", осанисто окали и были здоровы попариться в баньке. Перед поездкой я обчитал все, что смог у себя найти, о русских печах, потому что, возможно, ее понадобилось бы подправить перед первой топкой. Но печь, судя по дате на дверце, не так давно ремонтировали, и это было хорошо. Зато, почитав о печках, я хоть вспомнил, как называются ее отдельные части. Как и полагается, для прогрева дымохода сначала запалили на шестке костёрчик, а после того, как он хорошо разгорелся, сдвинули горящие полешки под свод печи, на под. Свод печи был не полукруглый, как это должно быть при грамотном устройстве, а домиком, с треугольно заканчивающимся верхом. Что тому было причиной,- сказать не могу, потому что класть круглый свод никак не сложнее, зато он не в пример крепче, так как держит сам себя враспор.
  
   Эту печь мы топили долго, а она все не согревалась. У нее оказался настоящий русский характер - топилась она долго, прогревалась крайне неохотно, но, раскочегарившись, затем обогревала дом пару дней.
  
   Ильич все не мог нахвалиться печью, все рассуждал, почему наличие русской печи было одним из его основных требований при покупке дома:
   - Приехал я как-то в Х*. Там Петровна затопила с утра русскую печь, набросала в чугунок картошки, овощей и мяса, и ушла в лес с подругой за грибами. Пришли уже за полдень - все давно готово и тепленькое. И ничего никуда не сбежало, и все проварилось, и умлело как положено, невзирая на разное время приготовления составных частей. Не переварилось, а именно сварилось в нужной кондиции. И сидеть рядом не надо - это тебе не то, что на газовой плите - не отойдешь. Попутно и дом обогрела: и сыт-обогрет, и руки свободны, грибов принесли. Да потом еще грибы почистили, и в печь их сушить. Во как!
  
   Весь дом оттаивал и согревался, как закоченевший на ветру человек, принявший грамм двести на грудь.
  
   - Что нужно человеку для жизни? - философски вопрошал Ильич, поднимая очередную стопку "Охотничьей". Мы тоже желали оттаять и отогреться.
   - Для того, чтобы просто поддерживать жизнь в теле, - сам же отвечал он, - не так уж и много. Кров над головой, тепло, нехитрая пища, одежда. Нужно ставить вопрос по другому: что нужно человеку ОТ жизни? А вот это вопрос уже посложнее будет. И каждый отвечает на него сам. Потому что разным людям от жизни разное нужно.
  
   * * *
  
   Перед сном я вышел подышать на воздух. Потеплело. Снег давно закончился. Вместо него шел дождь, который успел смыть снежные следы.
   На дворе стояла темная, непроглядная ночь. Только на другом краю деревни светил и раскачивался одинокий фонарь.
   За двором, через дорогу, темнели развалины бывшей хозяйской бани. Ночь была полна звуков. С ближайшего оврага раздавался мельничный рокот крупного ручья, из леса напротив дома слышался шум и свист ветра в лесных ветвях, все звуки были обрамлены шелестящим фоном ниспадающего дождя.
   Это был зеленый шум, шум естественной природы. Природа жила сама по себе, независимо от наличия и существования людей. Она самодостаточна. Она такой же была и многие тысячи лет назад. Так расхваливаемый человеком Прогресс перед ликом Природы выглядит сущей безделицей и не только бессмысленен, но и разрушителен для нее.
  
   Люди давно уже не есть часть природы. Они возникли из нее, они были частью ее, но теперь они сами по себе. Сами себя обогревают, сами себе живут.
  
   Но это в городе, где много людей и мало природы. Здесь же было все наоборот - мало людей и много природы вокруг. Звяканье и поскрипывание одинокого фонаря на столбе тонуло в зеленом шуме природы. Его свет не пробивал непроницаемую ночь, а светил издали далекой мерцающей звездой. Здесь так близко ощущалось влажное дыхание и немолчный шум того темного устья, где исчезают навсегда, куда бегут еще полноводные сегодня ручьи наших жизней. Здесь была большая, могучая Природа и одинокий человек, который смотрел в ночь, и пытался постичь смысл своего существования на этой Земле.
  
   Окурок сигареты, брошенной в темноту, описал дугу, высек при ударе о почву вспышку искр и погас. Вот она, наша жизнь!
  
   * * *
  
   Спать я полез на русскую печь. Мечтал сделать это я давно, но все возможности не было. На русской печи я спал лишь в далеком детстве, у бабушки.
  
   А надо сказать вам, что бабушка моя, Анна Григорьевна, была из старопереселенцев. Бабушкино село, расположенное в центральной Украине, было сплошь русским, и появилось в тех местах во время заселения вновь обретенных окраин империи графом Потемкиным. Из каких мест России пришли туда переселенцы - сказать я затрудняюсь, так как по малолетству не интересовался данным вопросом, а сейчас уже и спросить не у кого.
   Но с тех самых пор они сохранили многие свои обычаи, с хохлами практически не мешались, и разговаривали на особом деревенском русском языке с небольшой примесью совсем архаичных выражений вроде "родимец тя забяры", точный смысл которых они и сами уже почти не помнят, а употребляют исключительно по передаваемой привычке.
   Печь моей бабушки стояла устьем к двери, свод у нее был полукруглый, и под столешницей шестка была устроена дополнительная ниша для чугунков и крышек. Ухват они называли "рогачем". У бабушки таких рогачей было штук 7-8 под чугунки разного диаметра. Все это характерно для выходцев из Ярославской глубинки. Судя по этим признакам, выходцами именно оттуда были мои предки по материнской линии. Я припомнил и яркое ласковое "яканье" (сяло, тямно, тялуш), столь характерное для тех мест, и отсутствие бани в дедушкином дворе. Все указывало мне одно направление, и я понял, что оно верное. Более того, это должны быть выходцы из южных уездов нынешней Ярославской области.
  
   Русская печь Ильича помогла обозначить мне мои корни, корни слепой травы, не помнящей родства...
  
   Несмотря на наличие в магазине хлеба, бабушка, например, и думать не хотела его покупать.
   - Рази могуть оне тамотки делать добрый хлеб? - отвечала она в сердцах деду, Ивану Марковичу, когда тот ее, бывало, подначивал.
   - Грягоровна! - говорил он ей в своей обычной мягкой и лукавой манере, когда она в очередной раз начинала возиться с хлебами, - Ну што ты у печки цельный день топочешься? Отставь ты свои рогачи да чугунки! Полежала бы лучше лишний часик на печи, а внуки сбегають за хлебом в лавку.
  
   Словом "лавка" у них обыкновенно назывался продовольственный магазин. А "мага'зином", с ударением на второе "а", в отличие от него был магазин промтоваров.
   Это был их шестьсот двадцатый разговор на эту тему, но горячая бабушка, старая казачка, все равно тут же вскипала с пол-оборота.
  
   - Ну вот ишшо! Буду я их хлеб исть! Хлеб- это святое. Везде чистота быть должна, борошно хорошее. А у них рази это мука, пополам с мышиным пометом?
  
   Тут же доставалось колхозу, затем всей советской власти, а потом и деду. Очень она не любила, когда он совался в ее дела и указывал (перечитайте выше - где это он там указывал!), указывал ей, что ей делать на ее кухне.
  
   Расходившуюся бабушку мог утихомирить только мой отец, ее зять, которого она очень любила за веселый и открытый нрав, или сам дедушка, который услужливо наливал ей стопочку винца (так скромно они между собой именовали самогончик).
   - Грягоровна, Грягоровна, астынь, - улещивал ее дед, подсовывая ей граненую стопку с чистой, как слезинка, жидкостью, - я и пазабыл, шта ты магазиннага хлеба не ишь, прасти мине, старага дурака...
  
   Бабушка еще долго фыркала, но если принимала стопочку, то после выпитого быстро меняла гнев на милость. А если не принимала (бывало), то... беда!
  
   Вспомнив Анну Григорьевну, я долго умащивался на печи.
  
   Из-за треугольного свода печь прогревалась крайне неравномерно - центральная полоса верха печи прогрелась так, что до него дотронуться нельзя было, а края все еще были ледяные. Вот я и вертелся, как вошь на бархате, между Африкой и Антарктикой.
  
   От этого и, возможно, от новых впечатлений, я засыпал долго, все лежал с открытыми глазами. По потолку бегали слабые тени от далекого одиночного фонаря, шумел ветер за окном, тренькало что-то на крыше.
  
   В полудреме мне чудились разные картины, в которых смешалась и моя бабушка, и теперешнее время, и что-то еще. Вроде бы мы, внуки, выясняли в диалоге с бабушкой, что такое настоящий страх. И каждый старался придумать картинку пострашнее.
   А бабушка на это все отвечала, что бояться нам нечего: у каждого из нас есть свой ангел, который нас защитит, надо только слушать голос своего сердца и поступать так, как оно подсказывает: это и есть голос нашего ангела.
   И не надо бояться ни страшного Лыско, который охраняет дедушкин сад, ни ужасного человека в черном, который иногда проходит ночью мимо наших окон, ни костлявой безобразной смерти, что приходит за всеми рано или поздно и уже приходила недавно за бабушкой.
   - А какая она, бабушка?
   - Она в черной накидке, с черным капюшоном, только вместо головы пустота. И без косы. Не нужна ей коса.
   - А зачем она приходила?
   - Она приходила сказать, что мне уже скоро пора, чтоб я готовилась.
   - А это страшно?
   - Нет, внучек. Я уйду туда, где меня уже ждут. Мне там будет хорошо. Я стану там высматривать дедушку. Он придет, и мы станем жить вдвоем, в маленьком доме на берегу маленькой реки, где всегда лето. А смерть - она только провожает нас в эту страну. Без нее мы не найдем туда дороги...
  
   Почему-то во сне у бабушки совершенно исчез ее деревенский говор. Она даже как бы и не произносила слова, а просто думала, а я ее слышал.
   Но - чего во сне не бывает!
  
   А умерла бабушка, действительно, раньше деда...
  
   * * *
  
   Утро. На улице небольшой морозец. Когда ломал замерзшую в умывальнике воду, вспомнил Бунина, его пронзительное "плавал, как битое стекло, лед в рукомойнике". Так все оно и было с оговоркой на различие настроения. Битый лед в нашем мойдодыре также означал для меня ломку старых деревенских устоев. Старые люди доживают свой век по старинке, а молодые так жить больше не хотят. Они уезжают отсюда в город. Из города же приезжают люди богатые. Но не для того, чтобы пахать колхозные поля, а чтобы обустроить свой маленький личный быт.
  
   Умывшись и приведя себя в относительный порядок, я вышел во двор.
  
   Попав на новое место, сначала видишь, как ребенок, только то, что под ногами. Потом начинаешь осматриваться. Начинаешь рассматривать перечеркнутые разноцветными клиньями разноуровневых горизонтов окрестные просторы. Замечаешь седой бобрик далекого леса на той стороне Волги. Затем взгляд начинает соизмерять деревню с далями.
   Сначала в глаза бросается яркое - оранжевые, как бы специально крашенные, торцы круглых ольховых чурок в дровяной поленице у соседа, Михаила Ивановича, изумрудная поляна перед полукруглой улицей домов, всегда нарядные белые столбы берез перед избами.
  
   Оглядывая деревню, я вспомнил один домик в деревне неподалеку, куда мы с Ильичем заезжали по весне смотреть дома. В обычной деревне, вот примерно как эта, с лирическим названием Шишкино, стоял необычный дом. В классическом немецком стиле, какой рисуют в иллюстрациях к сказкам братьев Гримм.
   Сомнения рассеивала готическая надпись, вырезанная на прибитой по фронтону дома лубочной доске: "Das Kleine, aber maine" - "Маленькое, но моё". Тоже, возможно, из сказочного немецкого фольклора.
   Конечно, домик был не совсем в немецком стиле. Там, все-таки, больше строят из камня. Например, крыша на этом домике была из металлочерепицы, а сам дом деревянный. Но зато была булыжная мостовая перед домом и кусок дороги напротив дома, каменный фонтан во дворе, крепкие хозяйственные постройки. Все было убедительно, надолго, с немецкой основательностью. Во дворе стоял внедорожник "Нива". Месторасположение этой деревни относительно Волги было прекрасное, лучше не бывает, и дома там продавали, и дома эти были прекрасные и подходили Ильичу почти по всем параметрам. Было единственное НО: проехать туда можно было только посуху. В распутицу туда можно было проехать только на вездеходе, джипе или тракторе.
  
   Распутица! Какое роскошное русское слово! Ни в одном другом языке вы не найдете его эквивалента. Потому что это не слово, это явление. Это стиль жизни. Это вам не английское бездорожье какое-нибудь, где всегда рядом, в двухстах метрах, найдется твердая каменная дорога, проложенная еще римлянами.
   Когда на Руси наступала распутица, вокруг останавливалось ВСЁ, пока она не отступала перед засухой или морозом. Распутица - это обычное состояние жизни в России. Никакой сезон погоды не мог гарантировать ее отсутствия. Длительная оттепель может надолго установить распутицу и зимой, а затяжные дожди могут и окаменевшую от засухи почву надолго превратить в непролазную грязь.
   Распутица! Истинная царица русской природы!
  
   Я к чему это все рассказываю? - все о том же. Уходит старая деревня, приходят новые владельцы. Даже вон немец какой-то обосновался. Вместо степенного хозяина в доме заведется бойкий московский дачник, выкрасит и расставит все по-своему. Вместо не нужной ему громоздкой русской печи поставит компактный обогревательный котел, вместо тихо крапающих в углу ходиков повесит бесшумные часы с электронным табло, на кухне поставит орущий цветной телевизор.
  
   Может быть, в этом и есть сегодня сермяжная правда жизни? В том, что на старой жизни поставлена точка. А после точки, как известно из грамматики, должно идти новое предложение, должна начинаться другая жизнь. Народ, как ручьи, ищет своих путей к большой воде, к нетронутой природе. Если ручьи бегут вниз, согласно управляющей ими силе тяжести, то для людей такой управляющей силой является удобство и качество жизни. Бестолочь города и скудость городской природы утомляет.
  
   Оббежав деревню, взгляд снова пошел по горизонтам окрестностей.
  
   Идеальный естественный укрепрайон. Не удивительно, что именно здесь шли такие тяжелые бои в последнюю войну. Направление стратегическое, на Москву. И морщинистая с высоты птичьего полета земля - вся в овражистых склонах. Какое место может быть лучше для обороны?
   Но, однако, какие здесь спокойные люди. Многочисленные мясорубки истории перемололи в этих краях всех пассионариев. Как, впрочем, и по всей России.
  
   * * *
  
   В середине дня приехала автолавка. Заехав в середину деревни, серо-сиреневого цвета УАЗик формы "буханка" несколько раз весело и призывно проиграл клаксоном простой матчиш. К лавке стал подтягиваться весь народ деревни: ближайший сосед, солидный Михаил Иванович, механизатор и местный народный умелец дядя Саша и бизнесмен Костя из Нахабино, с женой, который, собственно, и сосватал Ильичу дом.
   В лавке продавали самое необходимое - незабвенный военный триумвират (соль, хлеб, спички), подсолнечное масло, колбасу, сигареты и самогон, стыдливо поименованный как "Напиток Кофейный" (Я вижу, бабушкины традиции по переименованию самодельных напитков были воистину народными). Последний был разлит в штофы черноголовской "ОстАлко" и имел коричневый цвет, очевидно, подкрашен жженым сахаром.
  
   На вопрос, почему они не берут водку, дядя Саша задумчиво отвечал:
   - Да мало ли из чего ее там во Ржеве гонят? А тут дело привычное, проверенное. Ну и дешевле, конечно.
  
   Возле двора дяди Саши громоздилась могучая дорожная техника - бульдозер С100, экскаватор, автобус, грузовик. И, что интересно, - все функционировало. Если он уйдет - то и эти железки уйдут. Растащат. Их некому будет поддерживать. Сейчас они с механизатором дядей Сашей держались друг за друга. И были живы, только благодаря друг-другу. Железки были продолжением его тела, а он для железок был их мозгом.
  
   Разговаривать с деревенским народом было одно удовольствие. Они неторопливо взвешивали слова на ладонях сердца. Слова падали в разговор согретыми.
   Это как в проходах общественных зданий включают вентилятор, который гонит теплый воздух и не дает холодному проникать в помещение.
   Разговор городских - совсем не то. В радиотехнике есть понятие белого шума - так забавно называется там постоянный фоновый шум. Так вот, в городе очень высок уровень этого белого шума, совершенно не нужной нам информации.
  
   Утро начинается с того, что на экран без десяти восемь с передачей "Деньги" вылезает сумрачный гундос и с видом Умного Васи начинает вещать об экономике. "Долгосрочные кредиты, монетарная политика государства, тем не менее, по оценке трэйдэров..." Полный идиотизм. Вы, образованный человек, можете сказать с лёта, что такое "трэйдэр"? Каждый день говорить о вещах, которые никто, кроме специалистов, толком не понимает и понимать не хочет, потому что это не нужно в обыденной жизни. Это все равно, что вести передачу из области теории вязкой жидкости и ежедневно рассказывать о тонкостях использования уравнений Навье-Стокса. Я бы еще понял такие бухгалтерские вещи в еженедельной специальной аналитической программе. Но каждое утро, по 10 минут, в прайм-тайм, для массового зрителя!
  
   Выбегаешь из дому, на остановке или в дороге встречаешь знакомого. Происходит ритуальное общение (бесцветно, торопливо, на одном тоне, не интересуясь ответами): "привет как дела", "нормально а как у тебя", "да вот купил на днях ...","молодец как жена дети", "порядок а у тебя", "спасибо", "ну привет", "будь здоров".
  
   То же на работе и после нее. Каждый куда-то бежит, каждый занят своим делом. Вечером новости по ящику - все отрывочно, врастопырку, с толстыми рекламными прокладками, из-за которых новостной гамбургер совершенно не лезет в голову. Но, судя по всему, это никого и не интересует. Ребята делают деньги. И так каждый день.
  
   Здесь люди держатся друг за дружку, стоя перед лицом Природы. Они живут на острове, который мало общается с внешним миром, хотя телевизор у них есть, и они знают в принципе те же новости, что и мы. Но они напуганы одиночеством и близостью Природы, они еще ценят человеческое общение.
  
   * * *
  
   Для ремонта крыши понадобилось занять несколько метров рубероида, и мы втроем пошли на другой конец деревни, к Косте. Заодно и его двор посмотреть. А посмотреть было что. Во-первых, за копейки местные безработные отремонтировали им хозяйственный двор и поставили вокруг участка новую изгородь из плетеной сетки "рабица". Во вторых, за небольшие деньги и больше со скуки дядя Саша своим бульдозером выкопал рядом с их участком яму под будущий пруд, и она стала заполняться водой, а на краю будущего пруда уже предусмотрительно лежал закрытый на зиму сруб будущей бани.
  
   Ох, не тороваты ржевичи! Трехлитровую банку молочка хотели у соседки купить за смешную цену - 10 рублей, но и те, дав нам молока, она взять отказалась, сказала, что уже забрала с этого молока сливки, а поскольку сливки она продала другим дачникам, Косте, то за это молоко уже как бы и заплачено. Не может она второй раз деньги брать.
  
   То ли это гордая бедность, знающая вес деньгам, простовата?
   То ли это обыкновенная совесть человеческая, от которой мы в своем городе давно отвыкли. Честность и бедность - не синонимы, а сестры.
  
   Конкретную дыру в крыше заделали быстро, поскольку она была единственной. Я сходил на Волгу. Полюбовался на ее плавное, державное течение, прикидывал, как тут должно быть хорошо летом. А как тут должно было быть? - Хорошо! Но это - летом, а сейчас все время мельтешил мелкий моросящий дождик.
  
   Пообедали, стали собираться к отъезду.
  
   Часа в четыре Ильич пошел прогревать машину перед отъездом. Раздалось голубиное гульканье автомобильных щеток по мокрому стеклу Щетки оживали и по-своему прощались.
  
   Интересное это было ощущение - три с половиной часа перемещаться в сидячем положении, в кресле автомобиля, как в машине времени, в другие эпохи. В окнах машины мелькают соответствующие убывающим годам пейзажи: если Волоколамск еще сойдет на начало 80-х, то Ржеву я уже больше 1965 года никак не дам, а глубинку я отодвинул бы и подалее, никак не ранее конца пятидесятых.
   Теперь мы возвращались обратно, из прошлого в настоящее.
   Проехали странный город Ржев с его причудливой легендой о сапогах князя Владимира. Якобы правил некогда во Ржеве удалой князь, который и после смерти своей продолжал обходить город с ночным дозором. И было это до тех самых пор, пока заботливые горожане каждым вечером выставляли за ворота пару новых сапог, чтобы не сбивал князь в темноте свои ноги. Но однажды забыли горожане поставить ему новые сапоги, и князь перестал являться - обиделся. С тех пор защищать Ржеву (город тогда назывался так!) стало некому, потерял он свое стольное значение и попал в зависимость от других, более крепких уделов. Вот чему я поставил бы памятник во Ржеве: этим сапогам. Большие роскошные княжеские сапоги на главной площади города. Может быть, снял бы тогда свою опалу легендарный князь, и снова взял бы под покровительство неприкаянный этот край и город. По крайней мере, это было бы оригинально.
  
   При выезде из города выехали на просторное Рижское шоссе.
  
   Как ручьи в могучую Волгу, вливались мелкие дачные автомобильные потоки в широкую огненную реку, бегущую в воскресенье в Москву по ночному Рижскому шоссе.
  
   Впереди нас ждала привычная каменная заводь уютного города Красногорска.
  
   Ноябрь 2002 г.
  
  
   История бутылки коньяка
  
   Случай этот вам покажется, конечно, маловероятным, а, между тем, так оно и было - голову готов на отсечение отдать. Не свою, конечно, - Димкину. Ту самую, которая все это и устроила. А насчет невероятности, я вас заранее предупреждаю - зря вы так думать будете - выдумать можно гораздо затейливей, только нужды в этом нет. Главное для меня - изложить как было.
   Да вы не подумайте уж чего-нибудь этакого, особенного. Никаких НЛО и общих постелей с пришелицами. Самый обычный бытовой случай, с каждым могло случиться. Тем более, что я вообще в этой истории лицо статическое - только факты констатирую, как бухгалтер.
   Так вот. Дело было в самом начале 90-х годов, в момент угара перестройки. В распахнутые Горбачевым окна уже ворвался новый ветер, и по затхлой стране пошли гулять сквозняки свободомыслия. Старое отчаянно сопротивлялось, и порою противодействие чиновничьей гидры принимало странные, уродливые формы.
   Пресловутая Горбачевская кампания за трезвость обернулась для народа большими трудностями в части добывания спиртного. Дело дошло до того, что на водку стали выдавать талоны. Я сам однажды видел такую плотную толпу в винно-водочный магазин, что выйти оттуда с купленными напитками не было никакой возможности, и купивших передавали обратно из помещения на руках, поверх голов, как бревна, c отвисающими вниз полными авоськами.
  
   Ну, кто в начале 90-х водку пил, тот и сам все это помнит.
  
   Поэтому, когда мы с Димой собрались поехать в командировку на Камчатку, то, естественно, прикинули: едем на 4 дня, нужно 4 бутылки водки, по одной на вечер. Но это как в анекдоте от Коли Фоменко: - Кто такой дурак? - Это тот, кто на просьбу сбегать за бутылкой водки приносит РОВНО ОДНУ бутылку водки.
   С другой стороны, жалеть нечего - сколько водки мы тогда загодя с собой не взяли бы - ее все равно не хватило бы: водки никогда не бывает много.
   Ехали мы в областной комитет по охране природы, ставить свое программное обеспечение. Ну, опять же, кто еще помнит, - в начале 90-х годов персональные компьютеры только-только появились в нашей стране. IBM PC-AT с ее жалкими 16 мегагерцами почиталась за чудо техники и с придыханием произносилась секретаршами руководителей и бухгалтершами по-русски, как "ЭрЭс аТэ". Да и стоила эта ЭрЭска как три автомобиля "Жигули". Не слабо, да?!
   Из-за этого повсюду были случаи тотального воровства компьютеров, которые нагло тащили чуть ли не из банковских сейфов. С нашего оборонного завода, из-под усиленной вооруженной охраны, украли тогда более двух десятков компьютеров.
   Программное обеспечение, забавно именуемое мудреным и загадочным для средних слоев населения общим словом "математика", было соответствующее. Специального же программного обеспечения, как, например, автоматизированных рабочих мест для работы персонала комитета по охране природы, тем более не было нигде и в помине.
  
   А у нас было. Правда, сыроватое, но худо-бедно работало, и делало что-то в тему. Это было главное. Камчатский комитет был первый, который взял на себя смелость использовать наши передовые технологии. Поэтому-то мы и полетели с Димой именно на Камчатку, тем более, что это было за счет заказчика, авиабилет в один конец стоил около двухсот рублей старыми деньгами.
  
   Полетели мы туда в начале октября. Приземлились в аэропорту Елизово. Нас встретили на УАЗике, до города добирались, уже любуясь на сопки и вулканы. Для меня Камчатка была еще неизведанной экзотикой. По дороге шофер, как шаман, густо сыпал незнакомыми, чарующими слух словами - бухта Авачинская, сопка Мишенная, вулкан Вилючинский, Паратунка.
   Как и в любом портовом городе, на улицах Петропавловска мелькали узкоглазые плоды ассимиляции местного населения, а красивые женщины ругались громким матом, не стесняясь менее красивых случайных прохожих. На вулканах лежали снеговые шапки, от порта пахло романтически - океаном и озабочено - креозотом.
   Нам, как важным залетным московским пернатым, забронировали места в лучшей гостинице города, "Аваче". Едва устроившись и бросив наспех вещи, мы кинулись в магазины, смотреть местную экзотику в рыбных отделах.
   Центральная улица оставляла впечатление потемкинской - из-за первого ряда нарядных фасадов чумазо и испугано выглядывали заспанные дощатые трущобы.
   Сопровождал нас здешний абориген, начальник отдела технического обеспечения областного комитета с какой-то разухабистой фамилией, некто Саша Колдыбушкин. Когда я его вспоминаю, у меня тотчас начинает ломить зубы, как от ледяной колодезной воды. Интересная, между прочим, взаимосвязь головных клеток мозга и чувствительных нервных окончаний у зубов. Кстати, вопрос к медикам, на засыпку: как это вообще может быть?
  
   Город Петропавловск расположен при Авачинской бухте вдоль по побережью между сопками Мишенная и Никольская. Наша гостиница оказалась в центральной части старого города на покатом склоне побережья, совсем недалеко от акватории морского порта. Ближайший магазин был почти напротив.
   В магазине стояла длиннющая очередь за куриными тушками, в роскошном рыбном отделе ходили редкие, избалованные изобилием покупатели.
   За горбатыми стеклами магазинных витрин, сутяжисто объемлющих заключенное в них богатство, лежали горы тускло сверкавших оцинкованным металлом рыбных консервов с разноцветными наклейками. Высились небрежные горки светло-золотистой камбалы горячего копчения и темно-коричневые копчения холодного, светились нежной желтизной ломти свежайшего копченого палтуса, тихо истекающие маслянистым жирком. Серо-золотистыми спинками манила мелкая, с палец, корюшка. В отделе свежей рыбы розовели сырые обрубки кеты и чавычи. Укрытая серебряным мохнатым инеем, лежала свежемороженая треска, опять же камбала, пресловутый хек.
   В витрине готовой продукции стояли блюда с серо-зеленой морской капустой, предлагала себя жареная рыба всех мыслимых сортов, рыжими и бордовыми пятнами привлекали внимание готовые к употреблению салаты. В дальнюю дорогу готова была тронуться соленая рыба разного посола, выглядывающая любопытствующими головами из осанистых дубовых бочек.
   За спинами продавцов по стенам вертикально свешивались красно-коричневые бревна балыков горбуши, перевязанные врезавшейся накрест запеченной бечевкой. Всюду витали смачные ароматы рыбного копчения, жареной рыбы, пряной солености.
  
   У нас с Димой были по тем временам неплохие командировочные; на горючее, обычно главную статью расходов, тратиться не приходилось, у нас с собой было, а в магазинах его все равно не было - поэтому рыбы мы купили столько, сколько смогли унести в своих алчных, дрожащих от волнения перед будущим немыслимым застольем, руках.
   Почуяв запах халявного горячительного, за нами увязался Колдыбушкин. Грубо отшивать нам его не хотелось, потому как он - представитель заказчика, и мог испортить нам всю сладкую командировочную малину. Приходилось терпеть.
   Под первую традиционную рюмку, за знакомство, начали с горячего копчения камбалы. Нежная, она отслаивалась мягкими бело-розовыми пластами и таяла во рту. Кости выпадали из нее как-то сами собой. Ее золотистая солоноватая кожица аппетитно хрустела на зубах, возбуждая томительное желание жажды. Водочка горькой, обжигающей волной окатывала пищевод и тепло останавливалась в желудке. Скомканные приездом мысли постепенно прояснялись.
   Говорить начали, как всегда водится в таких случаях, о работе. Колдыбушкин, как бы честно отрабатывая дармовое питво, барабанил без умолку, с каким-то дремучим деревенским акцентом, неестественно выпячивающим расширенную форму возвратных глаголов - "смеркалося", "ехалося", "думалося".
   Это было забавно, но резало слух своей чуланной архаичностью.
  
   По количеству сказанных слов Дима не уступал ему, а по качеству они были просто в разных весовых категориях. Дима витийствовал и растекался мыслию по древу, основным стволом которого потянулась вверх, к люстре, тема о программах для экологии. Я едва успевал только поддакивать и прививать на лету к его мощному стволу тоненькие веточки случайных фраз.
   За разговорами принялись за волокнистый, с легкой просвечивающей желтизной, палтус и не заметили, как оторвали бескозырку второй бутылке водки.
   Дерево довольно быстро пробило гостиничную крышу и вырвалось на простор, к усеянному яркими звездами вселенскому небу.
   - То, что мы вам привезли, - говорил Дима, - это только начало. Это всего лишь несколько полуготовых кирпичиков (которые мы совместно отшлифуем), формирующих второй этаж. На первом этаже нужно будет обеспечить полный экологический мониторинг окружающей среды - в водоемах, в атмосфере, и в почве будут стоять датчики, а программы первого уровня будут собирать от них информацию, приводить к общему формату и передавать второму этажу в работу.
   На последнем этаже уже полностью обработанная и обобщенная информация будет ложиться на стол министру в могучую систему поддержки принятия решений, главной рабочей поверхностью которой будет карта России, на которой можно будет отобразить любую экологическую информацию и получить всевозможные грамотные заключения системы.
   На самом деле Дима говорил, конечно, шире, толще и подробнее о каждом этаже многоэтажной величественной пирамиды, но я все это опускаю, искренне тревожась о слабеющем внимании читателя.
   Колдыбушкин зацепился за выпирающий сук упомянутого мониторинга и стал рассказывать, как ему работалося еще недавно на местном механическом заводе, который выпускал как раз подобные штучки. Датчики разрабатывалися выдающимся коллективом. Разработчики много и успешно работали и получилися очень хорошие датчики, лучше японских. Он, Колдыбушкин, даже грамоты от начальства получал.
  
   Словом, за Диминым краснобайством, бойким косноязычием Колдыбушкина и попутным неизбежным философствованием о Нью-Васюках, Петропавловске - Камчатском как центре всемирной экологической мысли, пролетел первый вечер, а вместе с ним укатились под стол и две бутылки водки.
   В разговоре выяснилось, что насчет "Авачи" нам дико повезло - нынешний председатель принимающего нас областного комитета - бывший предисполкома, или, на современном новоязе, мэр города, где у него по-прежнему все схвачено. Из любезности и трепета перед всем столичным, благодаря его старым связям, мы и оказались в этой лучшей гостинице города.
   - Председатель, стало быть, парашютист, - поговорили мы между собой позже с Димой, когда вырабатывали свою линию поведения перед ним на следующий день. Парашютистами с некоторых пор называли умных партийных функционеров, которые загодя прозорливо готовили себе теплые места для отступления и планировали на них в случае неблагоприятной политической погоды.
  
   Следующие пару дней мы провели в делах и изучении города. Побывали на побережье Авачинской бухты, отметились на батарее Максутова, не поленились вскарабкаться на "Сопку любви", которую якобы посещают все влюбленные города. В промежутках демонстрировали и налаживали свои программы, убеждали пользователей на местах и высокое руководство с парашютно-десантным прошлым, ездили в филиалы, в обеденный перерыв успели даже посмотреть захватывающий слайд-фильм, снятый одним из сотрудников, о восхождении на вулкан Авачинский, с натуральными фотографиями его последнего нашумевшего извержения, рискованно снятого прямо в упор.
   Все люди, с которыми нам пришлось столкнуться по работе, производили странное впечатление сидящих на чемоданах переселенцев - они почему-то были в основном с Украины и Белоруссии, и с завистливой ностальгией говорили о Материке. Главным обсуждаемым вопросом была проблема уехать в отпуск на Материк. Люди сюда поехали на несколько лет заработать, а остались навсегда, все еще окончательно сами в это не веря.
   Вечера проводили в гостинице, уже без Колдыбушкина. Разговаривали уже в спокойном темпе речи, взвешенно, критически. Неторопливо бежала в рюмки водка, неспешно тек раздумчивый разговор. Дима оказался интересным, живым собеседником. В совместных разговорах на виды нашей будущей деятельности, на жизнь вообще и на нашу в частности, открывались какие-то объемные, просторные перспективы, словно мы поднимались на одну из вершин в своей жизни.
   Возможно, этому способствовал холмистый рельеф города, его прибрежный свежий морской воздух, его близкие широкие океанские просторы, и какое-то небывалое и бесшабашное ощущение того, что мы находимся на самом краю земли, а скорее всего, это все вместе взятое, в совокупности с происходящими в стране и нашей жизни какими-то еще до конца не ясными, но волнующими переменами с романтическим ожиданием близкого светлого будущего.
  
   На следующий день мы еще по инерции ели вечером рыбу, на третий вечер нашего пребывания я уже начал понимать тех людей, которые стояли в длинной очереди за синюшной мохнатоногой курятиной в наш первый день. В день отъезда мне уже зверски хотелось обыкновенной вареной колбасы.
   Первую половину последнего дня провели еще в бегах, закрывая какие-то акты, на лету подмахивая документы, делая последние прощальные экивоки.
  
   Очнулись от этой суеты мы с Димой только часа в три дня, у здания областного комитета по экологии, на далекой окраине города. У нас оставалось еще четыре часа свободного времени. Прямо перед нами, через дорогу, лежал громадный городской не то парк, не то сад, в котором фруктовые деревья по прихоти местного Мичурина мирно соседствовали с рябинами, березами и тополями.
   И вот здесь-то мы сразу вспомнили вчерашнюю последнюю бутылку водки.
   Мы уже почти решились купить на вечер новую за бешеные деньги у нашего швейцара, как Диму неожиданно осенило. Он вспомнил.
   Оказывается, в предыдущую поездку на Камчатку весной этого года, когда они с Татьяной Николаевной приезжали сюда, чтобы еще только наводить мосты, за час перед отъездом в аэропорт Дима обнаружил, что у них осталась одна лишняя бутылка коньяка.
   Пить больше никому не хотелось; Дима к тому времени был уже хорош; Татьяна Николаевна была готова разве что пригубить за компанию. Спаивать благородный напиток Колдыбушкину справедливо посчитали кощунственным.
   Решив далее, что глупо также забирать ее с собой в Москву и памятуя о своей возможной поездке сюда осенью, Дима и закопал ее, эту последнюю бутылку коньяка, где-то в этом саду, который развернулся сейчас прямо у нас под ногами. До нее было минут семь ходу, по Диминым внутренним часам.
   Это было романтично и лихо. Надо было срочно ее отыскать.
   И мы неторопливо и уверенно пошли в сад. Я был в прекрасном настроении, шел и попутно любовался прощальными красками уходящей золотой осени.
  
   Я всегда каждый раз по-новому радуюсь приходящей осени. Лето меня утомляет постоянством красок. Зима-это вообще какой-то черно-белый кинематограф. Весна переменчива и хороша, но я все-таки предпочитаю осень всем сезонам. Сухую, еще теплую осень, полновластную царицу красок и запахов.
   Как роскошны осенние запахи в своем неистовом буйстве! - красно-желтые запахи вызревших фруктов на всюду запруженных рынках, серо-зеленые лесные запахи грибов, зрелой прелости. Сизые запахи костров сжигаемой палой листвы, запахи легкой грусти о прошедшем времени и предстоящем приходе зимы.
   А краски? Багрянец, золото, зелень, благородная ржавчина осенних листьев. Мягкий, приглушенный золотисто-шафранный свет осеннего солнца. Серые, черные, фиолетовые, лиловые, подпаленные развалы грозовых облаков.
   И это только на первый, беглый взгляд! Вот на ладонь упал липовый лист, в форме сердца, оранжево-желтый, крапленый фиолетовыми точками.
   И это все в страстной динамике изменений! Отсвечивающий глянец мокрой листвы, потом быстрая пожухлость от набежавшей тучи, потом впрыск на все это желтой солнечной краски. А назавтра все уже по-другому - добавилось желтого и червленого, уменьшилось зеленого и коричневого, больше оголились ветви - небо над деревьями стало прозрачнее.
   А трогательные, милые подробности - спутанная, брошенная паутина, тяжелые сонные мухи на бревнах солнечной стороны, улетающие клинья и прощальное курлыканье журавлей, нахохленность воробьев, последний шепот листьев, гулкие удары созревших яблок расшалившейся осени о крышу деревенского дома...
   Но нет, пожалуй,- останови, перо, свой безумный бег! - вовек не описать тебе всей осени, как Гоголю той самой Сорочинской ярмарки. Да и есть ли в этом нужда? Каждый и сам все это знает...
  
   Так шел я по Петропавловскому саду к заветной бутылке армянского коньяка, и примерно так мне думалось об осени.
   Действительно, минут через десять мы были на месте. Обшарили вероятное место захоронения клада. Бутылки там не оказалось.
   Дима немного занервничал. Стал оправдываться - закапывал он весной, сейчас осень, пейзаж сильно изменился. И он, возможно, обознался. Обознатушки - перепрятушки.
   Конечно, Дима мог и обознаться. Кроме того, бутылку, могли случайно и найти. Кроме того, Дима мог и вообще пошутить. Как-то все это становилось странно. А полчаса золотого времени уже были потеряны.
   Стали ходить вокруг первого места расширяющимися кругами. Диме несколько раз казалось, что место, наконец, найдено, но снова там было пусто. Я, к сожалению, ничем не мог ему помочь.
   Ну не знал я, где Дима, находясь в состоянии приличного алкогольного опьянения, полгода назад закопал бутылку коньяка под каким-то весенним цветущим деревом!
   - Стоп, стоп, Дима - а под каким сортом дерева ты ее закопал? - Не помнит..
   - Ну, а хотя бы какого цвета цветы были на этом дереве - Розовые? - Точно? Хорошо, это немного меняет дело. Во-первых отсеиваем все не фруктовые и не цветущие, во вторых, вычеркиваем вишни. Ну и всякие там рябины, сирени, жимолости и черемухи.
   - Значит, ищем какую? - такую? - примерно пятнадцатилетнюю яблоню в ближайших эпсилон-окрестностях. По принципу сходимости рядов.
   - Дима, а ты точно меня не обма... - Ну, ладно, ладно! Не волнуйся. Вижу, что ты тоже переживаешь. Тогда будем искать...
  
   Поискали еще минут двадцать с тем же результатом. Пока мне в голову не стрельнула прекрасная идея. И где она была раньше, с кем провожжалась?
   - Дима, давай проведем следственный эксперимент. Часто ноги помнят больше головы. Давай ты пойдешь в сад с самого начала, вспоминая до мелочей - как вы шли по саду весной с Татьяной Николаевной, что говорили друг другу, куда сворачивали. Может быть, мы так и вырулим на подследственного?
   Дима согласился. Вернулись в начало сада. Дима начал идти медленно, бормоча и пришептывая, останавливаясь и снова пускаясь вперед.
  
   - Так... Тут мы решили ее закопать... Потом пошли в обход этого песчаного бугра... За ним должна лежать синяя ржавая машина... Правильно... Вот под этим деревом мы с Татьяной Николаевной заспорили о метеоритах...
   - О чем, о чем?
   - О метеоритах, что они на Камчатке чаще падают, не сбивай... Тут я еще кепку подбросил, она полетела... так... примерно сюда... Ага...Ага... Вот уже где-то горячо... Где-то здесь...
   - Дима, так это далеко от того места, где мы искали!...
   - Ничего, я уже чую его запах... Ага... Вот и яблонька... Давай здесь поищем...
   И через несколько секунд раздался его торжествующий рев:
   - Ура! Да здравствует Великий Союз Советских Социалистических Республик! Да здравствует проживающий в нем великий умный Дима! Да здравствуют все!
  
   Бутылка коньяка оказалась целой и невредимой, только ее когда-то красочная этикетка вся сопрела и облезла. Бутылка была непривычно голая, как новорожденный младенец. Это нас, естественно, не смутило. Радость обретения была полной.
   Для того, чтоб вы почувствовали эту радость вместе со мной я и провел тебя, Читатель, по этому длинному пути своего рассказа.
   А иначе разве передашь ее, эту радость? Ну, нашли. Ну, радуются - два идиота!
  
   Что я еще могу сказать напоследок?
  
   Если я эту радость не передал, как хотел, значит дрянь я рассказчик, и место этой истории в мусорном баке. А если передал, хотя бы малую часть ( разве опишешь все - бухту-свободу- край земли - осень -...),- то я на том и рад.
  
   Выпили мы с Димой тут же на радостях эту бутылку и, веселые и хмельные, с сознанием чувства полностью выполненного долга и удачной командировки поехали к себе в гостиницу, собираться назад, в Москву...
  
   1998?
  
   Лабуда
  
   1.
  
   Было это прошлой осенью, примерно в середине сентября, когда поехали мы своей старой компанией на рыбалку. Валентиныч, Володька Гордеев с женой, я и малознакомый нам "студент", который грозился закормить нас рыбой.
   - Этот может! - комментировал по ходу поездки речи своего приятеля Гордеев. - Не было еще такого случая, чтобы Николай оставлял нас в дураках. Уж чего-чего, а рыбки-то мы попробуем, причем всякой, это уж как "будьте любезны!"
   И в моем воображении при этих словах тотчас всплывала дымящаяся в котле наваристая уха, из которой выглядывали зубастые щучьи головы с удивленными выпученными глазами, поджаренная на сковородке до хрустящей корочки мелочевка - плотвички с окуньками, жирные подлещики, вялящиеся на натянутой между деревьев бечевке и просвечивающие своими тонкими бочками сквозь мягкое осеннее солнце.
   На этот раз решили поехать на новое место - за деревенькой Мозгово, где, как всем вам, наверное, хорошо известно, имеется старая дача Людмилы Зыкиной, повернули налево, к Волге, подалее места впадения в нее небольшой Держи. На полянке, между соснами спустившегося к реке по косогору леска, поставили палатки. Далее разбрелись, кто куда. Я остался у кострища на хозяйстве, Гордеев с женой пошли проведать грибки, Валентиныч отплыл на резиновой лодке "телевизоры" ставить, а "студент" пошел вдоль реки спиннингом воду стегать. Собрались только под вечер, часа через три.
   "Студент", действительно, не подвел и на этот раз, поймал одного небольшого щуренка, грамм на триста; Валентиныч в своих "телевизорах" запутал десятка два плотвичек, так что на жареху с картошкой рыбы хватало. А вот Гордеев вернулся с пустыми руками, жаловался на межсезонье - волна опят уже закончилась, а остальные не подошли, прохладный в этом году выдался сентябрь, и грибы вылезали неохотно.
   Мы немного посокрушались, что грибков не будет, но особо не расстроились. Я, как дежурный по лагерю, сварил картошку, заправил ее хорошей банкой говяжьей тушенки, Эля помогла мне почистить и поджарить пойманную рыбу - и мы начали собираться к импровизированному столу, ужинать. К разложенной на траве клеенке натащили подходящих пней и бревнышек, для сидушек, и я начал наваливать дымящуюся на остывающем воздухе снедь по мискам, а Валентиныч оглядел все хозяйским глазом, крякнул свое фирменное "Ну, теперь - полный компот!" и озабочено потянулся за бутылкой водки, потому как была уже пора ее и открывать.
   А денек выдался неплохой - сухонький, солнечный. Во все свои права уже давно вступила золотая осень, и деревья нароняли наземь ковер шуршащих разноцветных листьев, а сами стояли прозрачные, пронизанные косыми лучами заходящего солнца. И была в этой прозрачности какая-то щемящая неизъяснимая печаль, словно мысли человека в преклонном возрасте, который все ощущал себя молодым, но вдруг оглянулся, и понял, что ему давно за пятьдесят, и что скоро пора будет ему покидать этот белый свет.
   Солнце садилось, и вызолотило весь лесок в царственный червонный оттенок. Весь лес на короткое мгновение уподобился роскошным палатам лесного владыки Берендея, куда мы попали словно невзначай. На поляне сизым дымком курился костер, и дым от него уходил почти вертикально вверх, за пригорком стальной полосой серела вода Волги, над нашими головами раскинуло свой голубой шатер небо.
   Когда наше пиршество находилось в самом разгаре, а день к тому времени уже почти совсем угас, недалеко показалась размытая в туманной вечерней дымке фигура человека, неспешной тенью бредущего вдоль опушки леса в сосредоточенном процессе собирания грибов. Через несколько минут он оказался рядом с нами и насторожено поздоровался:
   - Здравствуйте! Можно у вас чуток погреть свои старые кости?
   - Присаживайся, добрый человек! - сказал кто-то из нас.
   Человеку на внешний взгляд было далеко за шестьдесят. Был он в старом коричневом плаще, которые были в моде лет тридцать назад, кирзовых сапогах, под плащом он имел бурый свитер неопределенного цвета, а на голове - мятую зеленую фетровую шляпу. Он деликатно присел на предложенный ему пенек, а пакет с грибами положил на траву рядом с собой. У него было красное обветренное лицо человека, много времени проводящего на воздухе.
   - Зовут меня Филиппычем, - представился он. - Вот, хожу, грибки здесь собираю, - сказал он, чтобы с чего-нибудь начать.
   - А мы несколько часов с женой ходили, и ничего не нашли, - сказал Гордеев, с большой досадой глядя на его увесистый пакет с отборными грибами - оттуда выглядывали благородные подберезовики, подосиновики, и роскошные коричневые шляпки белых.
   - Да, - согласился старик. - Сейчас грибы остались только самые стойкие и хитрые, их так просто не возьмешь, слово заговорное знать надо.
   - И ты его, конечно, знаешь, - иронично заметил Валентиныч.
   - Как не знать! - отвечал Филиппыч. - Как не знать, ежели живешь в этом самом лесу уже несколько лет.
   - В каком смысле? - заинтересовался я. - Изба твоя, что ли, рядом с лесом?
   - Да нет, - оскалился наш неожиданный гость в улыбке щербатым ртом. - Именно что в лесу я и живу... Метров пятьсот отсюда будет, не больше.
   - А что так на отшибе? - спросил его Гордеев. - Это ж неудобно: ни тебе с соседом о жизни поговорить, ни с его женой полаяться - скучно!
   - Как получилось. Куда уж кривая вывезла.
  
   Мы предложили Филиппычу выпить. Он не стал себя долго упрашивать.
   - Ну, тогда - за неожиданное и взаимно приятное знакомство - огонь! - скомандовал Валентиныч.
   - Огонь! - благодарным эхом ответил ему незнакомец.
  
   2.
  
   После опрокинутой кружки Филиппыч разгорелся, снял и бросил рядом свою бесформенную шляпу, обнажив внушительную лысину, и начал закуривать "Беломор". Закуривал он обстоятельно. Долго выбирал из мятой и разорванной пачки ровную папиросу, тщательно размял ее между пальцами, потом пофукал в нее, чтобы крошки вышелушившегося от размятия табака не попали в рот, затем тремя хитроумными изгибами изогнул мундштучную гильзу папиросы так, что она приобрела вид козьей ножки, и только потом прикурил.
   - Чем хороша такая погода? - наконец, заговорил он. - Тем, что еще тепло, а комарья уже нету. И грибов с ягодами в лесу еще полно, не то, что зимой.
   Мы присматривались к неожиданному посетителю.
   - Так ты здесь круглогодично живешь? - спросил "студент".
   - А то как же!
   - Один?
   - Да почитай что так.
   - А как ты оказался здесь?
   На данный вопрос Филиппыч глубоко затянулся, выпустил перед собой громадное облако сизого дыма, и начал неторопливо повествовать:
   - Как я здесь оказался, спрашиваете? Хороший вопрос. На него можно ответить или длинно или никак. Если хотите - могу рассказать...
   - Давай, все равно вечер длинный, - разрешил Гордеев.
   - Ну так вот, - улыбнулся незнакомец. - У меня было достаточно времени, чтобы его обдумать. Конечно, если взять меня самого лет десять назад и меня теперишнего, то неминуемо у всякого возникнет морда большого изумления на лице: как так получилось, что я оказался здесь? Но всему есть свое объяснение. И вот я к чему пришел: дом строится не за один день, а постепенно, кирпичик за кирпичиком. Это только для стороннего наблюдателя происходит чудо - он раз в полгода проезжает рядом со строящимся домом и всякий раз не узнает его. "Как он вырос, как изменился!" - изумленно говорит он. Аналогично вы можете не узнать знакомого вам человека, если не видели его несколько лет - так разительно может измениться его судьба. В нашей жизни все происходит очень медленно и очень незаметно для нас, но быстро для других.
   А теперь представьте себе, что у человека, который строит дом, нет никакого проекта, никакого плана, как его строить. Так часто бывает в жизни, когда человек не имеет четкой цели зачем жить. Он прикрывает эту цель мелкими сиюминутными задачами - "вот закончу школу, тогда...", "вот получу диплом, тогда...", "вот подниму детей...". А на самом деле у него нет никакой идеи, зачем жить, он живет по воле случая, и когда у него
   появляется желание построить дом, он думает: ну, что тут сложного? Все понятно, дом - это фундамент, стены и крыша. А вот, кстати, по соседству дешевый шифер продают, дай-ка я его куплю впрок - все равно крышу нужно будет делать, надо взять, пока дешево. Поскольку покупка это неожиданная, шифер складируется, как попало. Пока дом строится, причем строится так же безалаберно, как и покупка кровли, шифер ждет своего времени, и когда это время наступает, оказывается, что он уже частично поломан соседскими ребятишками, которые лазали по нему несколько лет и строили из него шалаши, а остальное просто сгнило из-за плохих условий хранения. В результате дом получается кривой и убогий, сделанный из разнородных материалов, которые никак не сочетаются между собой. Крыша у него постоянно течет, фундамент пучит, стены трескаются, и жить в нем можно только кое-как, постоянно латая дыры и заменяя сгнившие нижние венцы.
  
   Озвучив это необходимое с его точки зрения философское предисловие, Филлипыч остановился, снова прикурил погасший к этому времени "Беломор", и продолжал:
   - Ну, а теперь более конкретно, о себе. Сам я, вообще-то, москвич. До 1992 года работал в конструкторском бюро Миля, детали вертолетного двигателя проектировал. После событий августа 1991 года стали платить плохо, потом и вовсе перестали, бюро рассыпалось, и остался я без работы, как и многие в то время. Все выходили из этой ситуации по-разному, каждый спасался как мог - кто в "челноки" подался, кто на рынке начал торгашить - но я не тот человек, нет у меня никакой коммерческой жилки. А вокруг все изменилось. Если раньше стране были нужны люди усидчивые, думающие, то после переворота 91-го года стали нужны совсем другие - шустрые, беспринципные, наглые, оборотистые. Я поискал, поискал работу, понял, что в моем возрасте...
   - А сколько тебе, кстати? - перебил его Гордеев.
   - Зимой пятьдесят три будет.
   - А-а, щенок! - шутливо бросил наш "адмирал". - Мне уже шестьдесят четыре в этом году брякнуло.
   - Ну, так вот, - продолжал Филлипыч. - Понял я, что в моем возрасте работу особенно не найдешь, и устроился туда, куда брали - сторожем на склад. Через полгода меня подставили - обокрали контору на громадную сумму, не завозя товары даже на склад, а меня выставили виноватым. Я ничего не смог доказать - все козыри были у них на руках. И посадили меня на пять лет, в лагеря не особо строгого режима. Но там тоже не сказать, что сахар - зубы я именно там потерял.
   Вернулся я через четыре года. Жена моя меня к этому времени бросила и ушла к другому, более достойному члену нашего общества - но это, кстати, и слава Богу, что так произошло, у нас с ней давно не ладилось. Я попробовал жить у дочери. И не то, чтобы она меня выгнала - я сам ушел - но вы понимаете - все эти косые осуждающие взгляды, вынужденное нахлебничество - я попытался жить на подмосковной даче, благо на нее никто из родни особенно не претендовал.
   Но что такое дача? Конечно, когда приезжаешь туда на своем автомобиле, затарив его поверх багажника купленными продуктами, - тогда там хорошо. А если не покупать никаких продуктов, тогда на даче как? Да! Там крыша над головой есть. Но жрать то все время хоцца. А с едой на даче как раз не очень. Ну, есть там немного картошки. Репа там всякая, яблоки... Много на таком не протянешь. А впереди зима! Я попробовал там же подрабатывать - кому забор нужно поправить, кому колодец выкопать - всем все время что-нибудь нужно, и я попытался отыскать в этом обилии спроса свою небольшую нишу. Но что получается на самом деле? Люди победнее и сами все это делают, потому что заплатить им нечем. А те, кто побогаче, хотят, чтобы было быстро, красиво, и на века. А у меня ни опыта нет, ни техники.
   Словом, не получилось у меня закрепиться на собственной даче. И вот здесь один знакомый мне и предложил посторожить в этих краях недостроенный дом нового русского. Условия были такие: жить здесь безвылазно, в специально построенной сторожке, смотреть за домом, чтоб его по кирпичам не начали растаскивать, обещали платить за это небольшие деньжата плюс полное, по своему усмотрению, использование хозяйских тридцати соток. Как говорится, хочешь сей, а хочешь куй... Я подумал, что рядом лес, река, да эти сотки немереные - и согласился. И вот уже четвертый годок пошел, как я здесь обретаюсь.
  
   - Да, интересный компот получается, - сказал Валентиныч. - Вообще-то, история не такая уж и хитрая, но и не типичная. Куда катится страна, если такие люди, как Филиппыч, оказываются на задворках? Ну, что? По такому поводу - огонь?
   - Огонь! - дружно полыхнуло ему со всех сторон.
  
   3.
  
   После того, как в эмалированные кружки было розлито и затем выпито, мы принялись расспрашивать Филиппыча о его одиноком житье-бытье в этом лесу.
   - Слушай, Филиппыч! - начал Гордеев. - Так как же ты, все-таки, здесь живешь, чем харчуешься?
   - Овощи выращиваю на огороде - картошку, морковку там всякую, даже хренком иногда балуюсь; где хранить у меня есть. Делаю запасы на зиму. Лес дает грибы и ягоды, у меня этого варенья и соленья - пруд пруди.
   - Хэх, варенье! - на варенье цукерман нужен.
   - Это просто! Я часть урожая, те же ягоды, продаю заезжим дачникам, которым собирать и лень, и недосуг, да и делать это надо умеючи, вот вам и есть на сахарок. От реки у меня рыбка разная, копченая, соленая и вяленая, кур на втором году завел, сейчас и яйцо и мясо бесперебойно. Свинью заводить поленился, а то можно было бы...
   - Так... - продолжал допытывать Гордеев. - Со жратвой понятно. А с одежкой как? Ее в огороде не вырастишь, в речке не поймаешь!
   - На одежку ягодных денег, ясно дело, не хватит. Но с этим тоже проблем нет: здесь дачники богатые, им одежду раздавать - двойная радость: и от ненужного барахла избавиться, и удовольствие от того, что другому подарок сделал получить. А ведь это дорогого стоит, дать возможность человеку проявить свое милосердие, чтобы он получил удовлетворение от того, какой он сам хороший и как правильно он живет.
   - Да ты, брат, оказывается, тонкая бестия!
   - Какое! Так, со скуки мыслишки мелкие ходят, как плотва по реке...
  
   Валентиныч наклонился к костру, подбросил в него сухую ветку и спросил задумчиво:
   - Ну, а вообще, - как оно здесь ничего?
   - Так оно все бы ничего, да есть три недруга, которые мне особенно докучают.
   Первый мой ворог - это хвори телесные. Вы и сами знаете: от них даже при благоустроенном быте не застрахуешься: то гриппок в гости пожалует, то зубы о себе напомнят, то прострел перепояшет так, что только ползком, до горшка и обратно... И обратиться не к кому и податься некуда, выкручиваюсь, как могу. Но это еще не самая беда, а так, мелкие неприятности.
   Вторая моя беда и отрада - это одиночество. Особенно зимой. Летом-то тут жизнь кипит! И рыбаки вдоль берега туда-сюда шмурыгают, и грибники с ягодниками по лесу все время колобродят, и женщины со мной охотнее дружбу водят, одна так вообще все лето у меня жила, не жаловалась. А зимой, особенно в будни, иногда по цельным дням никого в округе нетути, ни единой живой души. Живешь один, как в глухой тайге - никогошеньки. Только тихое белое безмолвие вокруг, как белая смерть. В такие дни попервам так мне тошно было - хоть вешайся на первом же осиновом суку. А потом наоборот, нравиться начало - живешь, раздумываешь, философствуешь. Вам, городским, некогда такие штуки над собой проделывать...
   В вашем мире душа, закрыта многими слоями шелухи человеческого быта, людской суеты, как луковица. Там человек крутится весь день в своих ежедневных пустых хлопотах - с утра до вечера то работа, то заботы: как двойку на тройку исправить, как девчонку закадрить, где бы время убить, как бы деньжат заработать, как на дачку выкроить, как теплое местечко занять, как в Лондон на халяву смотаться, как на курорт съездить, как в гробу хорошо выглядеть. И так каждую секунду, что-нибудь да накатывает - насущное, неотложное, неизбежное - голову поднять некогда, не то что о душе подумать.
   Но если все-таки остановиться на мгновение и вдуматься - не для того же человек рождается на свет, чтоб вертеться да только разные счета оплачивать! А вот ежели откинуть всю эту шелушень, чтоб голеньким перед миром предстать, тогда душа вздохнет на полную грудь распахнутым воздухом и начинает говорить с космосом. Да только вот в чем фокус: старые люди всегда говорили, что палка о двух концах, потому что, открываясь внешнему миру, мы открываемся не только богу, но и черту одновременно. И вместе с мыслями о величии мира и о его совершенстве начинают тебя одолевать и виться вокруг разные мысли, как мелкие бесы. Которые начинают тебе нашептывать: А зачем ты живешь? Зачем так вообще жить? Зачем жить, если не получаешь удовольствия от жизни? Зачем рождаться было? Это нас бесы искушают. Бесы сомнения. Потом, вслед за ними, появляется иной, самый страшный - демон ада. Этот зовет с собой, тянет туда, в свою бездну... Зовет к самоубийству. И так трудно сопротивляться ему в одинокие зимние ночи...
   - А третья беда? Ты говорил, что у тебя их три..., - спросил внимательный "студент".
   - Да, три. Я до третьей не дошел. Третья беда, самая большая - люди.
   - Обижают?
   - Люди ведут себя сообразно законов природы.
   - То есть? Что за законы природы? Кроме закона естественного отбора от Дарвина ничего не знаем.
   - Именно это и есть, - серьезно отвечал Филиппыч. - Вот давайте вместе подумаем. Если следовать законам эволюции, так опрометчиво подмеченных Дарвином, в буквальном смысле слова, то что было бы с человеком за время его развития в ситуации, когда выживает самый сильный и беспринципный? Сильные сожрали бы более слабых, и дело с концом. И погибло бы славное человечество за несколько столетий ни за понюшку табаку. Но этого не происходит. Почему? Почему я вас спрашиваю? Для того, чтобы это объяснить, я расскажу вам притчу из животного мира. Допустим, на некоторой плодородной долине есть овцы и есть волки. Зачем волкам нужны овцы - это понятно. Не будь овец, волки вымрут, потому что есть траву они не умеют. Вопрос: зачем в природе волки?
   - Говорят, волки - санитары леса.
   - Правильно говорят. Овцы болеют. Если вовремя не удалить больных овец, может заболеть все стадо, и тогда все овцы вымрут. Вот зачем волки. Главный смысл того, что я хотел сказать - это то, что овцы и волки дополняют друг друга, они нужны друг другу, и только благодаря их симбиозу общая популяция живет и процветает. Так и среди людей есть волки и овцы. Но что делает человека овцой?
   - Трусость! - брякнул студент.
   - Нет, не трусость, а совесть. Именно она останавливает людей от повального убийства друг друга. Но что такое совесть?
   - Совесть - это продукт правильного духовного воспитания...
   - И все согласны с таким мнением? - хитро прищурился Филиппыч.
   Ему отвечал Гордеев.
   - Примерно... если воспитание понимать широко - это и воспитание родителей, и школа, и улица, как известно, воспитывает ...
   - Вот именно с этим я хотел бы поспорить...
   - С чем именно?
   - С тем, что совесть, как вы изволили выразиться, есть продукт воспитания. Слышали ли вы, например, о том, что перед большими войнами, в 1940 году, например, бывает много грибов? И не просто много, а очень много - страсть сколько. Приметливые люди говорят, что перед большими войнами появляется намного больше мальчиков, а в полях и лесах - небывалые урожаи пшеницы, грибов и особенно - лесных ягод. Это как объяснишь? Это нечто, некий, скажем условно, механизм, который надзирает не за отдельным человеком, а за всем родом человеческим, чтоб не пропасть ему совсем. Так и совесть по моему глубокому утверждению - это нечто, которое является свойством отдельного человека, но предназначено для сохранения вида в целом. Если бы не было совести, то сожрали бы сильные более слабых, и пропало бы славное человечество. Поэтому должны быть и волки и овцы. А чем удержишь овец в их неудобной овечьей шкуре? - Токмо совестью. Живой человек тем и отличается, что у его душа есть, он с нею рождается. И для меня не важно в конечном итоге, что есть совесть - продукт естественного отбора или промысел божий. Совесть - это орган самосохранения общества как вида.
   - Тогда непонятно, зачем же людям волки, то есть особи, не соблюдающие законов человеческих? Как оно хорошо было бы, если бы Бог или природа выработали в людях нечто такое, что запрещало бы людям преступать законы нравственные.
   - То есть, чтоб все были "овцами"?
   - Да! А что? - не было бы преступности...
   - Но так же, как волки нужны овцам для их успешного продолжения рода, так и человечеству, судя по всему, необходимо небольшое количество агрессивных личностей, преступающих в раже своем заповеди человеческого общежития. Человечество растет, для его успешного существования требуется развитие технологий. А "овцы", наверное, не могут продуктивно продвигать эти технологии. Ведь известен другой пример - кастрированные мужчины перестают вырабатывать мужской гормон, тестостерон, - и перестают быть мужчинами в любом смысле этого слова - они теряют волю, напор, даже голос.
   - Лабуда все это, - веско и убежденно сказал Валентиныч. - Потому что все лабуда, кроме пчел. Но пчелы, впрочем, тоже лабуда.
   - Эх, хорошие вы ребята! Плесните еще в стаканчик.
   - Ну что? - риторически вопросил Валентиныч после очередного наполнения питейных емкостей. - За совесть, которая не позволяет исчезнуть с Земли роду человеческому?
   - За Совесть!
   - За нее, окаянную!
   - Огонь!
  
   4.
  
   - Однако, мы куда-то далеко отклонились от генеральной линии партии, - сказал Гордеев. - Помнится, ты, Филиппыч, что-то говорил о третьей твоей беде - о людях, которые тебе жить мешают. А потом мы свернули в узкий переулок и стали зачем-то говорить о Совести... Так вернемся же к началу. Чем тебе досадили люди, эти милые и чудесные создания?
   - Эти милые создания постоянно обворовывают мой подвальчик, выгребают оттуда мой скудный запас, а особо придурковатые из них еще и святотатствуют - мебелишку мою ломают, жгут вещички. Прошлой зимой разбили последний приют моей души - черно-белый ящик с двумя телевизионными программами, испортили книги.
   - Так ты, наверное, с их точки зрения слишком кучеряво живешь! Вот они и решили шерсти с тебя маленько состричь. Зачем такие лихие люди нужны человечеству - мы только что обсудили, а уж лихоимство - это щепки, которые во все стороны летят, когда лес рубят. Вот таким макаром!
   - Утешили вы меня!
   - Так ты ж нам сам долго объяснял про волков и овец. Тут уж - либо - либо, одно из двух.
  
   Филиппыч почесал голову и сказал с досадой:
   - Эх, жалко, что в своей жизни уже ничего нельзя изменить! У меня тут в уединенном проживании столько мыслей накопилось интересных! Жалко, что все это пропадает бездарно, невостребовано!
   - Так записывай!
   - Условий нет. Большую часть своего времени я трачу на то, чтобы просто выжить. То заготовки, то грибы, то рыбалка, то дрова. Даже то, что удается записывать, не удается сохранить. Вот многие считают, что человеческая судьба есть сумма сложившихся определенным образом обстоятельств, и от самого человека мало что зависит: все определяется промыслом Божьим. Например, один американский миллионер, увидев нищего, всегда говорил: "Спасибо, Господи, что ты не сделал меня таким!" - и обязательно подавал милостыню. А я считаю, что это не так. Хочу вернуться к началу нашего разговора, о моем примере со строительством дома. Если человек четко представляет, кем он хочет быть, если каждый день он думает о том, как этого достичь, то он обязательно достигнет этого. Чем четче и детальней будет проект его будущего дома и чем сильнее он будет желать построить этот дом именно таким, тем быстрее и успешнее он его построит. Ах, если бы можно было мне вернуться лет на двадцать назад! Я бы жил совсем по-другому. Я знаю, каким бы я хотел быть, я бы упорно работал бы над этим каждый день, и я обязательно стал бы тем, кем я хотел...
   - Ну и кем бы ты хотел стать, Филиппыч?
   - Я бы стал писателем. В молодости я чувствовал в себе задатки литературного таланта. Я даже публиковал небольшие рассказы в районной газете... Забавно, но я печатался под псевдонимом Николай Топорков, и часто подписывался сокращенно - Ник.То. Тогда мне казалось, что это очень умно, что я так подписываюсь, как обезличенный человек из народа, что все меня в этом одобряют и понимают... Но это оказалось весьма и весьма пророчески. Сейчас я именно никто, и живу нигде и непонятно зачем...
   - Эх, Филиппыч! - сказал Гордеев. - Что уж так кисло! А другие что? Что такое "кто" и что такое "никто"? Сейчас на Земле живет шесть миллиардов человек, а на слуху имена всего нескольких тысяч, которые мелькают в средствах массовой информации. А остальные что? Как бы и не существовали вовсе? И тех, которые сейчас мелькают - забудут через пару лет. Лабуда все это. Всем нам отпущен короткий век, все мы живем, пока хлеб жуем, а дальше - трава густая, трава над нашими могилами, или, в просторечии, лабуда.
   - Ну тогда уж лебеда!
   - Да нет, именно лабуда - это более обобщительно и веско.
  
   Филиппыч бросил сожалеющий взгляд на пустые емкости с огнеопасной жидкостью, затем оценивающий на почерневшее ночное небо и начал озабочено собираться - искать на земле отброшенную шляпу. Когда он окончательно встал, Гордеев сказал:
   - Ты грибки свои не забудь!
   - Что вы! В этих вопросах я очень щепетильный человек и никогда не буду попрошайничать. Эти грибы - моя плата за ваше угощенье. Я ведь понимаю, что все денег стоит. Да, конечно, от вас сильно не убудет, если вы от своих щедрот отщипнете и мне малую толику. Но мне тоже приятно, когда у меня есть чем расплатиться, не вся еще гордость вышла...
  
   Сентябрь 2001 г.
  
  
   Михайловские хо'лмы
  
   Что такое Гений? Этого не знает никто. Это такое же чудо света, как Александрийский маяк на острове Фарос или храм Артемиды в Дельфах. Для нас, русских, есть единственный бесспорный гений - Пушкин. Для нас съездить в Михайловское - это все равно что в Египет, к загадочным и вечным пирамидам.
   Мне давно хотелось побывать в легендарном Михайловском. Пушкинская земля до сих пор источает могучее реликтовое излучение гения, которое притягивает к себе людей, как одинокий ночной фонарь привлекает на свой свет прохожих.
   Но как это сделать, если заповедная земля расположена в шестистах километрах от Москвы? На рейсовом автобусе, который ходит от Савеловского вокзала, далековато, на своем автомобиле - тоже в день не управишься.
   Михайловское невозможно посетить мимоходом, походя, - к нему нужно ехать особо.
   Наверное, мне так никогда и не довелось бы побывать там, если бы не случай. Отправился в этом году я с приятелем во Псковскую область, на озеро Двинье, постоять там пару недель. Отдохнуть, порыбачить, побаловаться раками с пивом. А от Двиньего до Пушкинских Гор - уже и рукой подать, всего каких-то 250 километров. Правда, это тоже не так, чтобы уж и по пути. Пятьсот километров в оба конца - для этого нужно крепко решиться туда поехать. Но я понимал, что лучшей возможности посетить Михайловское у меня, скорее всего, и не будет. И потом - я очень хотел сделать жене подарок.
   Поэтому, выбрав удобный денёк, с утра, налегке, мы с женой и сыном - собрались - и - поехали к Пушкину. Ехать от озера к Пушкинским Горам можно было двумя дорогами - на запад, через Пустошку и Опочку, с отворотом у Новгородки, или на север, через Локню и Новоржев. Нам советовали ехать на запад: этот путь был длиннее километров на тридцать, но зато это быстрая трасса Петербург-Киев, которая, к тому же, очень красочная. Бывалые люди взахлеб описывали нам прекрасное асфальтовое шоссе, ныряющее вверх и вниз, разворачивающееся то вправо, то влево, с сухой боровой обочиной.
   Но не люблю я возвращаться по той же дороге, по которой приехал, поэтому на семейном совете мы решили сделать кольцо по сторонам этого ломаного ромба - поехать сначала на Новоржев, а вернуться через Опочку и Алоль.
  
   Несмотря на некоторые наши опасения, дорога на Новоржев оказалась великолепная, а пейзажи живописны той нестеровской простотой, которая осеняет наши севера своим святым духом. Окрестные виды - холмистые, увалистые, с далеко видными пологими полями. С пригорков то и дело внезапно распахивалась перспектива - то, что называется емким русским словом окоем. И в окоеме этом, как в чаше, лежал этот край, в котором вроде бы и нет ничего особенного - так, жиденькие березки вдоль дороги, непаханые от окружающей безнадёги поля, малочисленные деревеньки там и сям - но откуда была в нем эта щемящая пронзительность? Он был похож на малолетнего сироту, который стоит у церкви и грустно смотрит на прохожих своими небесными, бездонными, совсем не детским глазами.
   Немного не доезжая Пушкинских Гор, мы остановились перекусить. Мы к этому времени были в дороге почти четыре часа и изрядно устали. Я заехал на небольшое всхолмление у дороги. На его широкой спине вальяжно выгревались под солнцем несколько крупных валунов.
   В очередной раз оказавшись на вершине очередного холма, я в очередной раз понял, как это необходимо человеку - выходить хотя бы изредка на возвышенное место и обозревать окрестные просторы. Это нужно для свободы его мятежного духа, для освобождения от своей зажатости. Иначе дух человеческий гибнет в затхлости закупоренного пространства подобно тому, как гибнет зимой рыба подо льдом. Ведь окрестный воздух не изменился по своему составу, а сразу задышалось по другому - легко, с сознанием полета и своей силы. И я подумал - вот оно! - то, что тянуло сюда Пушкина.
   Мы сидели на пригорке, используя одного из каменных красавцев в качестве стола, жевали бутерброды с чаем из термоса, и рассматривали подробную карту Пушкиногорья. Сын тем временем обнаружил, что окрестные заросли - это запущенные фруктовые деревья. Там росла ирга и яблони, кустилась малина и остатки одичавшего крыжовника. Очевидно, когда-то давно на этом холме были строения. Большая барская усадьба, с обширным садом, флигелями для приживалок и теплыми сараями для дворовых. Но с тех пор прошло много времени, и теперь здесь лежали только валуны да росли одичавшие деревья. Осиротело это место.
   Разглядывая карту, мы пришли к неутешительному для себя выводу, что во все пушкинские места мы все равно не успеем. Да и стоит ли их смотреть, все места? Надо брать не количеством, а качеством. Лучше меньше, да лучше, как говаривал наш незабвенный вождь. Поэтому мы решили начать наше знакомство с Пушкиногорьем от дальней точки, сельца Петровского, обязательно посетить Михайловское, а далее - на что время останется.
   Мы поехали дальше, а я продолжал воображать себе - что такое Михайловское, прибежище великого поэта? Это было великолепное состояние "до". Начало чего-то сущего, как и первая нота. Еще не видев места, его можно было себе вообразить по своей прихоти. Я смаковал на слух названия означенных на карте объектов, которые разглядывала жена.
   "Еловая аллея" - наверняка темная, мрачная, таинственная; "Аллея Керн" - легкая, липовая, романтическая; "Остров уединения" - маленький невзрачный островок среди заболоченного озерка; "Горбатый мостик"... Конечно, я понимал, что эти названия - скорее фантазии влюбленных в эти места сотрудников заповедника, его бессменного директора Гейченко, но все равно, все равно - как это было поэтично!
  
   Что можно увидеть в Михайловском за несколько часов?
   Там можно увидеть все. Ведь сюда уже невозможно опоздать.
  
   Петровское оказалось обыкновенной добротной помещичьей вотчиной, которую в очередной раз восстановили к очередному юбилею поэта. Высокий дом в полтора этажа с башенкой и шпилем над ней, несколько подсобных домиков - для прислуги и хозяйственного назначения, обширный парк с громадными липами, с центральной аллеей от дома к озеру.
   Вот что значит магнетизирующая сила гения! Пушкин в этом Петровском почти и не бывал. Там жил властный и угрюмый старик, родной брат его деда по матери. Говорят, он был весьма суров с близкими и тем более с прислугой. Из троих сыновей Ганнибала Петр Абрамович более других унаследовал его африканские черты. Ох, и наводил же, наверное, ужас старый арап своей черной физиономией со вспыхивающими белками очей на дворовых, коих, как водилось в те времена, он неоднократно парывал!
   Не будь здесь, в этих местах, волшебной пушкинской ауры, никто никогда не стал бы восстанавливать этот дом, место тотчас занялось бы чем-то другим, и исчезла отсюда бы всякая память о Петре Абрамовиче Ганнибале и его потомках. Знал бы этот неприветливый старик со скрипучим, каркающим голосом, кому он будет обязан памятью о себе! Впрочем, ему, возможно, было все равно.
   Парк был ухожен и вылизан, у пруда перед фундаментом конюшни рабочие в синей спецодежде аккуратно обрабатывали газон, красили белой краской беседку. Им, наверное, платили хорошие деньги, потому как делали они свои дела не спеша и старательно. Скоро не бывает хорошо. Они были похожи на неспешных, обстоятельных финнов.
   Напротив усадьбы, у шоссе, пестрым лишайником лепились обычные жилые домишки деревеньки Петровское, с кудахчущими курами на подворье и облезлыми "Жигулями" у ворот. Вот во что превратилось бы все вокруг, вот что заняло бы это место, не будь Пушкина.
   Несколько местных жителей купались в предваряющем усадьбу озерке. Ради туристов озерко было украшено бутафорной купальней, и местные с нее лениво и бутафорно прыгали "карасиком". На поворотах дороги красочно напоказ были выложены несколько крупных булыжников. Мне показалось, что они сделаны из прессованного картона.
   Внутрь дома мы заходить не стали; мы знали, что там можно увидеть. Плавно обошли дом и по аллее исполинских лип прошли к сооружению на берегу озера. Смешно сказать, но на подробной карте заповедника эта аллея была обозначена как "аллея карликовых лип". Понятное дело, потом мы выяснили, что ошиблись, и карликовые липы оказались чуть в стороне, но во время похода по гравийным дорожкам парка мы здорово веселились, проходя у подножия тридцатиметровых "карликовых" гигантов.
   Над макушками этих лип гулко и скрипуче каркали неприветливые вороны.
   Странное двухэтажное сооружение в конце аллеи оказалось не то беседкой, не то павильоном для барственного обзора окрестностей. С него на противоположном берегу прекрасно просматривалось далекое Михайловское. До него по воде было километра два. А пешком, в обход озера - все пять. Паустовский в своем рассказе "Михайловские рощи" описывал, как он гулял по этим берегам и познакомился там с живой старушкой, внучкой Анны Петровны Керн.
  
   Въезд в Михайловское, впрочем, равно как и в Петровское, перегораживала толстая навесная цепь, которая с колодезным звоном падала в специальную железную канавку в асфальте всякий раз, когда охрана кого-то пропускала. Охрана пропускала сотрудников заповедника, многочисленных местных жителей, и вообще всякого, кто с ними "договорился".
   Но я не стал им платить. Не денег пожалел. Хотелось пройти эти места простым пешеходом, зевакой и гулякой. Ноги, я знаю, часто помнят больше и дольше головы.
   От въездных ворот до усадьбы оказалось довольно далеко, километра три. Сначала мы шли по лесной дороге, заросшей по сторонам густым орешником. Потом наткнулись на задворки какого-то хозяйственного двора, главным украшением которого был сенник. Последний функционировал и был забит свежим душистым сеном. Оно выпирало сквозь редкие толстые жерди яростно и жизнеутверждающе.
   Одна из посетительниц, пенсионерка, тотчас начала рассказывать всем окружающим, как она ночевала на этом самом сеннике, еще будучи школьницей - их учитель организовал в те поры турпоход из Подмосковья в Михайловское, и в качестве ночлега для всего класса им любезно предложили данный сеновал. Наверное, это было очень романтично. С тех пятидесятых здесь ничего не изменилось.
   За сеновалом распахнулась просторная пустынная поляна, с крытой эстрадой справа, трибуной и местом для праздников. Мы медленно двигались через поляну. Я шел и думал - сколько тысяч людей прошло здесь передо мной, чтобы взглянуть на эти места, где бывал поэт, с надеждой узнать что-то главное о нем, понять - как можно одновременно быть человеком, с его мелкими, земными надобностями, и - гением. Но холмы молчали, равнодушно и величественно. Они - вечны. Не их это удел, рассуждать о человеческом.
   И, наконец, после сорока минут ходьбы, показалась усадьба. Было в этом процессе что-то важное, несуетливое. Не так, как в Америке, когда смотрят, не выходя из машины. А ты ножками пройди, вдохни местного воздуха, посмотри на облака, ощути прелесть обрыва над Соротью. Причем сама усадьба открывалась не сразу, как, например, в Петровском или других барских имениях, где главной была именно она. Здесь посетитель попадал сначала на задворки и медленно приближался к чему-то таинственному, к сердцу этих окрестностей. Парадное лицо этих мест смотрело не на подъезжающих гостей, а на речку и озеро.
  
   Главная ценность Михайловского состояла именно в том, что он был объявлен ландшафтным заповедником. Нетронутая природа. Рельеф не испорчен, а умело использован вместе со строениями. Меня поразил горбатый мостик над прудом. Над крошечным прудиком, размером всего пять на десять метров, гордо возвышался белый горбатый мостик с перилками. Я привык, что мостики ставятся функционально, чтобы перейти по ним через водную протоку. Здесь функциональность мостика была в другом - в эстетике и гармонии окружающего пространства. Было в этом что-то от истинной барской роскоши - на пустом месте специально вырыть прудик, перекинуть через него мостик, и выходить на него - просто постоять, многолико отражаясь в воде. А осенью, когда в воду падают желтые и багровые липовые листья - как здесь, очевидно, поэтично!
   В Михайловском парке, на верхушке надломанной сосны, устроили свое гнездовище белые аисты. Два родителя чему-то поучали своего ребятенка, и их костяное пришепетывание звонко разносилось окрест.
   Сам барский домик выглядел довольно невзрачным. Для жилища основательного помещика, барина, он выглядел весьма скромно. Залихватская крошечная пушчонка для фейерверков перед ним, домик няни, восстановленный на скорую руку застоявшимися здесь красноармейцами...
   С косогора над Соротью был виден второй конец озера и та самая беседка, которой заканчивалась у озера аллея в Петровском, откуда мы только что прибыли. Две усадьбы аукались друг с другом через озеро.
   В Михайловском мы пробыли столько, сколько смогли. Как только мы оказались здесь, я понял, что мне больше ничего не надо - не нужно мне ни Тригорского с его Вульфами, ни Святогорского монастыря. Сердце Пушкина пребывало здесь. Сюда, на эти холмистые просторы просилась его душа. Один из его друзей рассказывал, что в день перед роковой дуэлью поэт говорил о своих планах приехать всей семьей на лето в Михайловское, писать историю Петра - ведь за участие в дуэли должна была последовать неизбежная ссылка.
   Он не предполагал, что дуэль завершится так страшно. Он строил планы на будущее.
  
   После отъезда из Михайловского мы по пути, все-таки, подъехали к Святогорскому монастырю. Жена с сыном захотели поклониться могиле Пушкина. Стены монастыря были густо увешаны знаками, запрещающими парковку, и я долго искал место, где можно было бы оставить машину. Наконец, нашел, но довольно далеко от входа. И я поленился плестись туда. Я так находился в Михайловском, что предпочел посидеть в машине. Потом, как водится, пожалел. Но нет худа без добра.
   Ожидая своих, я сидел в машине, курил и разглядывал окрестные дома. В Пушкинских Горах все дышало Пушкиным. Он был везде - на многочисленных открытках, в памятниках, он был растворен в самой здешней природе. На стене частного дома, против которого я поставил машину, местный умелец собрал портрет Пушкина из каменной мозаики. Это была не очередная казенная памятная доска, на тему "здесь бывал...". Это было сделано просто так, от чистого сердца. Едва узнаваемая копия известного художника смотрела на прохожих темными бедовыми глазами, в которых была и пронзительная вселенская грусть и затаенная гусарская удаль, готовая взорваться в любую минуту.
   Я рассматривал проступающего со стены Пушкина, фантазировал, пока не вернулись мои экскурсанты. И мы поехали домой. Но мне еще долго чудилось, что нам в спину всматривается, провожая нас, Пушкин.
   Это ощущение исчезло у меня только после того, как, совершив вокруг указательного знака "Новгородка" разворот, мы оказались на прямом, как стрела, шоссе Петербург - Киев. И полетели, потому что сама дорога звала нас сделать это.
  
   Проносясь мимо мелькающих осторонь немноголюдных деревень, мы заметили на обочине выставленные ведра и облупленные эмалированные бидончики, и решили выяснить, что же может нам предложить местное население. Мы остановились в деревеньке с забавным названием Барабаны.
   Старушки в Барабанах с простодушной деревенской лукавостью советовали брать у них последнюю чернику, потому что де сушь вокруг стоит великая, и вся черника высохла, отошла. Последняя подсохшая черника стоила у них дороговато. Старушки прекрасно осознавали свое невинное плутовство. Они смущенно теребили чистые передники, светло и ясно улыбались голубыми выцветшими глазами, и смиренно надеялись продать нам свои ягоды. Но ягод брать у них мы не стали - рядом с местом нашей стоянки у озера было еще полно сочной, вызревшей черники. Мы купили у них вместо этого ведро картошки, чтобы не отъезжать с пустыми руками. Старушки нас долго благодарили и благословили вослед святым крестом.
   При въезде в небольшую, тихую Опочку нас остановила невиданная картина: справа на въездном щите красовался герб Опочки, с белым аистом в центре, а слева от дороги стояла старая сосна, у которой на обломанной верхушке громоздилось гнездо такого же аиста, но живого. Аист стоял в своем большом, взъерошенном гнезде и важно перетаптывался с ноги на ногу. Мы остановились, и некоторое время заворожено смотрели на него, переводя глаза с гнезда на плакатное изображение и обратно. Было в этой представшей перед нами картине какое-то неизъяснимое чудо, сравнимое с чудом возникновения живой жизни. Мы стояли и охали от досады, потому что всю фотопленку мы выщелкали в Михайловском, не оставив ни единого кадра!
   Когда я завел машину, и мы начали отъезжать, аист вдруг спохватился и громко захлопал крыльями - наверное, так они провожают дорогих гостей.
   Между Опочкой и Пустошкой мы проехали еще несколько небольших по размерам деревень, одна из которых, совсем крошечная, поразила нас своим необыкновенным названием - Звоны. Она стояла на бугре, залитая золотым вечереющим солнцем. Окна ее домов сверкали начищенной медью отраженного заката.
  
   Ну, не правда ли, какие чудные, чарующие воображение названия у этих маленьких придорожных деревень - Барабаны, Звоны? Как будто шел вдоль дороги бравый духовой оркестр, и его веселые музыканты становились в деревнях на отдых или на постой, да так и остались там навечно, вместе со своими гулкими сверкающими инструментами.
  
   Август авнуст 2002 г.
  
   Разбитое зеркало
  
   Этот образ, образ разбитого зеркала, трижды обозначился мне за эту поездку, и я не мог не вынести его в заголовок. В нем был символ. В нем был тот символ, который вы поймете, когда прочитаете написанное.
   Первый раз он встретился нам по пути в Михайловское. Впереди нас шла машина "Ниссан". Летнее солнце было высоко и светило справа. Слева от "Ниссана" бежала его легкая тень, на которой дрожали два светлых пятнышка. Я долго не мог понять, откуда они. И только спустя некоторое время догадался: от бокового зеркала этой машины. А зайчиков было два, потому что зеркало треснуло. Разбитое на две части боковое зеркало отбрасывало на тень автомобиля два солнечных зайчика. Они бежали вприпрыжку за тенью автомобиля.
   Опять Михайловское и Пушкин, Тригорское и Петровское! Кто только не писал о Михайловском. И великие Лихачев и Гейченко, и растрепанный в своих чувствах Довлатов, и тысячи безвестных людей, оставивших на бумаге и в интернете свои впечатления о посещении Михайловского. Зачем нужно еще одно?
   Сколько можно об одном и том же, говорите вы? А это смотря что за предмет! О вечном можно говорить вечно. А о низком и суетном и раз неохота слушать. "Позор известного артиста!", "Пельш въехал в машину своей дочери!", "Жена известного олигарха решила попробовать себя в мягком порно!". Это, что ли интересно? Между тем подобными заголовками полны весь интернет и газеты.
   Есть только один способ увидеть себя - заглянуть в вечность. Это то самое зеркало, где мы только и можем увидеть себя по-настоящему. Но где она, эта вечность? Уж конечно не на суетливых улицах наших городов, не в квартире, полной вещей сиюминутных, не в стеклянном пруду мечущихся теней телевизора. Тогда, может быть, она среди звезд? Может быть. Но попробуйте в городе увидеть нормальное звездное ночное небо. Может быть, за городом? Это в Подмосковье то, которое застроено вдоль и поперек?
   Мы не могли не приехать сюда еще раз. В прошлый раз, когда мы были здесь несколько лет назад, мы слишком торопились, и недосмотрели, недочувствовали, недолюбили эти края.
   Фаталисты говорят, что наши судьбы предопределены. Я согласен с ними, только с одной большой оговоркой: наши судьбы так крепко связаны с нашим характером, а наш характер так консервативен в своих ценностях и привязанностях, что - да, наши судьбы предопределены. Но не кем-то свыше, а нами самими, нашей леностью и нашей любовью, нашими предпочтениями и даже нашими страхами.
   Мы не могли не приехать сюда. Мы еще только выезжали в отпуск на озера к Старой Торопе, еще ни в каких планах не было никакого Пушкиногорья, а я уже чувствовал, что мы приедем сюда. Потом мы стояли на озере Савинском, ловили рыбу и вдыхали сосновый запах южных тверских просторов, но я уже знал, что мы будем здесь. И вот всем пребывающим надоело безмятежное существование под деревенькой Бенцы, и души запросили новых приключений. И мы поехали в Невель, потом по рекомендации опухшего ото сна таможенника на белорусской границе вернулись в Опухлики, которые считаются местной курортной зоной, но по железному закону судьбы мы через день все равно оказались на реке Великой, рядом с турбазой "Алоль". А это 100 км от Пушкингорья. И вот скажите теперь мне - могли ли мы оттуда, с места нашей стоянки на Езерище, не поехать в Михайловское?
   Забавно, что в этих краях невысокие в общем-то холмы называют горами. Что такое возвышенность в 20 метров по сравнению с Кавказом, или хотя бы даже с одряхлевшим Уралом? В тех краях - да, это ничто, но здесь, на фоне плоской, как стол, равнины - это много. На таких возвышенностях ставили крепость или монастырь, с такой высоты можно обозреть окрестности на много верст в округе.
   Святогорский монастырь расположен, как известно, на Святых Горах. А почему горы святые? По одной из старинных легенд, здесь, в этих краях, родился и вырос Святогор, один из славных былинных богатырей, который в песнях был сильнее самого Ильи Муромского. Но это только красивая былинная легенда. На самом деле эти горы стали святыми потому, что там жил и захоронен Пушкин. Это он при его малом росте настоящий богатырь. Не будь его в этих краях - мы бы ничем не выделяли эти места от других, точно так же, как и все другое, мы бы их застроили и испакостили.
   Как и во времена Довлатова, а еще раньше, до них, и в далекие времена Солоухина, у монастыря к нам наперебой бросились старушки подозрительно цыганского вида, протягивавшие простые луговые цветы:
   - Купите цветы на могилу Пушкина! Всего десяточка!
   И разве можно было не купить у них цветы? Не потому что Пушкину, а потому, что пенсии у них маленькие, и их труд заслуживает благодарности.
   В хорошем месте Пушкин выкупил землю себе под могилу. Как покойно ему теперь лежать здесь, на высокой Святогорской круче, рядом с собором, под его величественной сенью. Ибо что есть тело? Было и исчезло. А все написанное осталось. Вот что такое вечность! Это аромат окрестных летних полей, это строки стихов, превратившиеся в запах цветов... Благодаря этому чудаку Гейченко, в заповеднике стихи и травы перемешались между собой. И, бредя по заросшему лесу пушкинского заповедника, в глухой чащобе, там можно вдруг наткнуться на табличку со стихами.
   Мы поехали в Михайловское, но не с парадной стороны, на Петровское, а с заднего хода, на развилку между Михайловским и Тригорским. От площадки для автобусов, где нам пришлось оставить свой автомобиль, мы пошли пешком и уперлись в Савкину Горку. Довольно высокий, но небольшой по площади холм с часовенкой и старинными крестами на нем. Какое интересное и точное название! С одной стороны этот холм в традиции этих мест назван Горой, но, поскольку он небольшой, то на настоящую Гору он не тянет, он тянет именно на Горку. В одном из писем Пушкин мечтательно высказывается о том, с какой радостью он купил бы эту землю и построил бы на ней дом. Чтоб можно было затвориться здесь и писать, и время от времени выходить на его крутой склон и любоваться открывающимися видами долины уютной Сороти.
   Хорошее место Савкина Горка, обзористое! Но об этом письменном свидетельстве насчет покупки я думаю, что это было сказано так, для словца. Жить там, конечно, можно, но с кем и в качестве кого? Уединенным монахом? А семья? Хотя - кто его знает, что могло случиться, проживи Пушкин лет до 70? Но не мог он столько прожить. Я уже говорил о жесткой связи судьбы и характера. Это было исключено. Все случилось именно так, как это ему и было предписано по характеру. По-другому и быть не могло.
   А далее мы пошли по дороге к Михайловскому. Очень нас позабавил верстовой столб с надписью "От С.Петербурга 432 версты". Веселые здесь жили баре, если шутили так. И я как-то так ярко представил себе, как это было! Как одному из домашних, возможно, и Пушкину, пришла в голову эта идея, как остальные загорелись, как сразу всколыхнулось сонное болото здешней сельской жизни. Как послали мужиков со старостой к тракту Псков-Опочек-Киев, да велели мерить от известного верстового столба. Как потом ждали в нетерпении. Как стала приближаться группа мужиков с землемерным двухаршинным циркулем, которые быстро подходили по дороге к Савкино, как бубнил отсчет староста. И так получилось, что ровная верста легла ни туда ни сюда, а в аккурат между деревенькой Савкино и усадьбой, на полдороге. Ну, что ж! Против истины грешить не стали. А поставили здесь верстовой столб, точно такой же как, на тракте, да написали на нем сосчитанное число верст.
   В воскресенье в Михайловском людно. По нему бродило несколько пестрых туристических стад, покорных пастушескому окрику экскурсоводов, да одиночные дикие автотуристы вроде нас.
   Мы старались не особо задерживаться там, где мы уже были в прошлый раз, чтобы увидеть то, чего мы еще не видели. Из нового, что бросилось в глаза по сравнению с предыдущим, были группки велосипедистов на хороших современных велосипедах, которые с шорохом проносились по песчаным дорожкам. Откуда же они могли приехать? Скорее всего со Пскова. Для нормального велосипеда 120 км не расстояние.
   Мы прошлый раз не видели домика Гейченко. Десятки самоваров в окнах веранды, солнечные часы, термометры, висюльки на лицевой стороне дома. На домике табличка "Уважаемые экскурсанты! Это еще не музей, здесь живут. Музей дальше". Забавный, все- таки, был этот Гейченко. Веселый и жизнерадостный хохол, прижившийся в этом сердце Великороссии.
   Мы второй раз шли по узнаваемому Михайловскому. Это было новое и интересное ощущение. Понятно, что многим интересно побывать здесь. Но вот побывали, галочку в графе "исполнено" проставили. А многие ли приезжают сюда во второй раз?
   Всего не увидишь и не запомнишь. В первый раз запоминается только самое яркое, необычное. Истинная глубина видна не сразу, а после некоторой паузы, во время которой осмысливается вновь увиденное. Мы прошлись по Михайловскому уже гораздо спокойнее. Посидели на скамеечке при террасе лестницы к Сороти, потом пошли к мельнице. Она стоит в лугах. Мельница крошечная, но, наверное, ее хватало. Снова прошли мимо Савкиной Горки.
   Полюбовавшись просторами от Михайловского, мы пошли в Тригорское. И здесь произошла удивительная вещь, которой я не сразу нашел объяснение. Поднявшись по дороге к каким-то жилым домам, мы долго не могли понять, как, собственно, пройти к Тригорскому. Мы поднялись на холм, на котором расположено кладбище Вульфов и современный поселок Воронич - это, кстати, тоже сбивало с толку. Городище Воронич и поселок Воронич - какая между ними разница? С холма в сторону видневшейся усадьбы не было ни одного цивилизованного прохода, ни одного указателя. Были две тропинки, жутко заросшие крапивой, и по ним лезть совершенно не хотелось. Ну не похожи они были на торные тропы, по которым ходят тысячи туристов в день. Пройдя по дороге дальше, мы увидели, что удаляемся от Тригорского. Мы были похожи на двух муравьев, заплутавшихся в складках местности. И мы взмолились. И здесь нам было даровано указание свыше. Прямо навстречу была послана группа туристов, которые возвращались оттуда. Интеллигентная женщина указала на одну из тропок и сказала, что по ней до усадьбы Тригорское 5 минут ходу. Я сначала ей не поверил. Но она не много ошиблась. Оказалось, нужно было нырнуть на неприметную тропку, которая провела нас мимо холма с городищем Воронич через овраг прямо к Тригорскому. Ходьбы было минут 10.
   И только потом, задним числом, уже находясь дома, я понял, в чем дело. Об этом написал Владимир Солоухин в своем очерке "Время собирать камни". Я заранее прошу прощения за длинную цитату, но лучше него я все равно не напишу, а сказанное им важно.
   Итак, вот что сказал Солоухин:
   ...Пушкин любил бывать в Тригорском, в доме своих соседей по именью Вульфов. "Прости, Тригорское, где радость меня встречала столько раз". Он ездил в Тригорское верхом на лошади, но часто хаживал и пешком, любя пешие прогулки. Там от Михайловского до Тригорского около четырех километров.
   Это была его лирическая дорога, тропа душевных переживаний, раздумий, рождающихся ритмов и стихотворных строк. Да и красива же она, эта тропа. Дело в том, что Михайловское и Тригорское стоят на холмах, а между ними ярко-зеленая долина, украшенная очень извилистой рекой Соротью. Представьте себе: выходите вы из Михайловского парка, и оказываетесь на высоком открытом холме над зеленой долиной, и видите за этой долиной другой, еще более высокий холм - Тригорское. Между холмами тропа по чистой и яркой зелени. Река извивается на дне долины. Весь пейзаж как бы приглашает вас прогуляться, пройти не торопясь эти четыре километра, настраивает на лирический пушкинский лад. Эта долина между холмами была, пожалуй, самой большой драгоценностью в Пушкинском заповеднике. Ведь вы шли и держали все время перед глазами в точности то же самое, что и Пушкин, когда ходил здесь. Через этот пейзаж вы как бы роднились с ним, сближались духовно, душевно, становились его невольным спутником, сопереживателем. Невольно пушкинские строки начинали твердиться вами, не потому ли, что они впервые возникли, возможно, на этой тропе.
   И что же там сделали? Надо ведь подъезжать туристам в многочисленных автобусах к объектам осмотра. Надо подъезжать в такое место, от которого одинаково близко было бы и до Михайловского и до Тригорского. Если же подвести дорогу, так сказать, на задворки этих двух сел, так, чтобы ее не было видно, то пришлось бы подводить две дороги, а это лишних пять километров бетонного полотна. Вы уж понимаете, дорогой читатель, какое нашли решение устроители заповедника, жуткая догадка уже зародилась в вашем мозгу, хотя вы отказываетесь в нее поверить и надеетесь, что действительность все же не так страшна. Но вы правы. Бетонную дорогу врезали как раз в низине между Михайловским и Тригорским. Мало дороги, устроили там еще несколько бетонированных площадок для стоянки автобусов. Теперь, выходя на край Михайловского холма, вы видите не лирическую дорогу Пушкина, не красивую и чистую долину, а нечто вроде гаража, автобазы. Долина уж не приглашает вас прогуляться, пройти по ней до Тригорского. Напротив, всем хочется отвернуться, поскорее уйти, чтобы не смотреть на обезображенную долину.
   Широко известный директор Пушкинского заповедника С. С. Гейченко, действительно много сделавший для благоустройства пушкинских мест и для их популяризации, но, однако, допустивший оплошность, о которой сейчас шла речь, согласился со мной.
   - Да, поторопились. Захлестнула нас туристская волна. Ну ничего, потомки когда-нибудь, в более спокойной обстановке, поправят.
   Признаюсь, что больше всего меня в этой истории удивила возможность подобного обращения с заповедником. В самом деле, если местность объявлена заповедником, то есть должна сохраняться в первозданном виде, как можно портить ее бетонированной дорогой и площадками? (Да еще ободрали бульдозерами всю землю, когда делали насыпь для дороги.) Если же позволительно строить дорогу и площадки, то почему местность называется заповедником?...
   Именно об этом я и хотел сказать! Вот почему я не сразу нашел дорогу с Михайловского на Тригорское! Единый ландшафт заповедника, это зеркало в вечность, оказался разбит, расколот новой асфальтовой дорогой с площадками для стоянки автобусов на две части. Причем я думаю, что Гейченко сделал это сознательно, а отнюдь не поторопившись. Он был умный мужик и понимал, что для процветания заповедника, для того, чтобы на его обустройство постоянно выделялись деньги, и деньги немалые, - нужна высокая "туристическая" волна. А для этой волны нужны туристические автобусы, подъезды по хорошим дорогам и автобусные стоянки. Таковы правила этого бизнеса. Это был сознательный компромисс. Что делать! Я не могу его осуждать за это, по-своему он был прав. А Солоухину он отвечал уклончиво, потому что знал, с кем разговаривает. Приведенные мною аргументы не устроили бы чистого борца за идею. Но идее нужна кровь, то есть деньги! Не было бы дороги - кто его знает, что бы здесь сейчас было бы! С началом перестройки лишили бы эти земли статуса заповедника, да как начали бы строить здесь дачи, автомобильные стоянки, гаражи и заправки! Казино "У Лукоморья" с ряженым котом при дубе уединенном, ночной бар "Черный Арап", где подают медовуху "Онегинская" и водку "Татьянины слезы", и зазывают остаться посмотреть стриптиз-шоу "Коварная соблазнительница Анна Керн".
   Нам всем крупно повезло, что в личности Гейченко тонкий лирик удачно сочетался с оборотистым прагматиком. Лучше разбитое зеркало, чем никакого! Что любопытно, но то же самое можно сказать, пожалуй, и о Пушкине. В нем человек с чрезвычайно тонкими ощущениями также очень удачно сочетался с трезвомыслящим практиком. Наверное, только при этом сочетании получается личность истинно гармоническая, которую не заносит слишком высоко в небо и не пригибает слишком низко к земле, которая наблюдает жизнь с высоты нормального человеческого роста. И тогда мысли этого человека наиболее доступны и понятны нам, простым смертным.
   А более спокойных времен, о чем мечтал Гейченко, в России почему-то не наблюдается. Самые спокойные времена были именно тогда, в шестидесятых, и это осталось далеко в прошлом.
   Далее мимо огромного кургана с городищем Воронич, от которого пахнуло запустелым средневековьем, мы вышли на третий, самый обширный холм, где было расположено собственно Тригорское. Не буду его описывать вам, потому что это общеизвестно. Барский дом, похожий на барак, построенный из здания бывшей полотняной фабрики, Скамья Онегина, Дуб Уединенный, Шатровая Ель и Солнечные Часы, устроенные на громадной поляне диаметром 20 метров, Аллея Татьяны...
   Как всегда в таких случаях, меня поразило то ощущение гармонии, с которой помещики обустраивали свои усадьбы. Как хорошо чувствовали они окружающий ландшафт, как деликатно встраивались в него, не нарушая, а обогащая его своими строениями. Гравийные дорожки, окаемленные речными булыжниками, водостоки из одного пруда в другой, устланные камнями против размытия, подпертые крупными рогатинами тяжелые ветви одряхлевших деревьев. Но, должен я здесь отметить в оправдание, им больше повезло, чем нам: у них была большая песочница. Разве можем мы ныне экспериментировать с природой и благоустраивать ее на свой лад на своих 6 сотках? Ну, допустим, мы даже приведем в относительный порядок свои 6 соток. А за забором мусорник, или нечто другое, режущее глаз своей дисгармонией. Они работали с крупными элементами ландшафта: озеро, холмы, аллея елей или лип, дубовая роща.
   Я именно за этим и ехал сюда, за этим ощущением гармонии. Это то, что нельзя описать, но можно чувствовать и впитывать. Причем отметил это не я, прошу заметить, а Лев Толстой. Такому авторитету, я надеюсь, вы поверите?
   ...
   И, уже уходя из Тригорского, я оглянулся и вздрогнул: образ разбитого зеркала снова показался мне в зеркальном отражении приусадебного пруда, рассеченного светлой тенью растущей на другом берегу березки. И я понял, что он означал для меня, этот образ разбитого зеркала.
   Он означал знакомую чуланную грусть и то сожаление о прекрасном ушедшем, которое охватывает меня всякий раз, когда я брожу по музеям недалекого прошлого. Словно на чердаке своего загородного дома вдруг я откопал старую семейную реликвию, например детский велосипед отца или школьный дневник своей матери. Или разбитое бабушкино зеркало. Которое хоть и раскололось, хоть и потемнело от беспощадного дыхания времени, но все еще было то самое зеркало, которое она когда-то держала в своих девичьих руках.
   01.08.2005 г.
  
  
   Оптина Пустынь
   Предисловие
   Тем читателям, которые будут ворчать по поводу банальности очередного опуса на тему Оптиной пустыни, отвечаю.
   Во-первых, эти заметки о моем пребывании в Оптиной пустыни я пишу в первую голову для себя. Чтобы осмыслить увиденное.
   Если кто-то все же вздумает их почитать, тому второе: у каждого своя Оптина Пустынь. Никто ТАК не увидит и не скажет об Оптиной пустыни так, как это увидел и скажу я. И не потому, что я такой гениальный, а потому, что здесь мое видение, мои мысли, мои ассоциации, мои выводы. И у всякого другого они будут другие. Вот, например, скажут ли вам что-нибудь слова - "Зеленые сливы Амвросия"? А для меня они многое значат. И вы поймете почему, если прочитаете эту мою писанину.
   И, наконец, третье. Не всем уже удалось побывать в Оптиной Пустыни, и для некоторых именно мой рассказ о моем пребывании там будет первым. Они увидят ее моими глазами, и будут сопереживать моим мыслям. Тоже неплохая цель для описания своего маленького путешествия.
   На том и порешим.
   Начало
   Наша автобусная экскурсия в Пустынь началась в субботу, 10 июля, в 6 часов утра. Без десяти шесть свежим летним утром мы стояли в ожидании автобуса. Рядом благоухал роскошный куст жасмина. Как известно, жасмин одно из тех немногих растений, у которых цветок состоит из 4 белых лепестков - в развернутом виде он имеет форму креста. Куст благословлял нас на поездку.
   Едва автобус тронулся с места, как инициативу в свои руки взяла наш местный экскурсовод, сухонькая интеллигентная женщина под шестьдесят в тонкой красной блузочке. Всю дорогу до Козельска она трещала без умолку. Начала она со времен Ивана Калиты, сын которого Квашня и внук Туша (отсюда Тушино) владели землями нынешнего Красногорска, и прошлась по всем князьям московским, включая современного владыку Лужкова. Затем кратко очертила маршрут путешествия, а там уж к тому времени на горизонте показалась и Калуга. В Калуге ничего примечательного не было, за исключением музея Циолковского. В него мы тоже не заходили, но рассказ нашего экскурсовода о Циолковском был пространен. Непризнанная гениальность, непонимание современников... Глуховатый одинокий старик, обладавший даром технического прозрения. Его гениальность непонятна до сих пор. Ведь представьте себе: провинциальная, сонная Калуга, глухой как пень учитель... - и вдруг такой интерес к Космосу и его проблемам. Почему?! Откуда?! Воистину неисповедимы пути Господни.
   По пути из Калуги в Козельск сделал интересное наблюдение: достаток и количество жителей в деревнях был прямо пропорционален расстоянию от крупных населенных пунктов. Дальше от Калуги деревни все больше хирели, но при приближении к Козельску снова воспрянули духом, и снова начали наполняться людьми и автомобилями разных марок.
   Козельск
   Название сего древнего города, который гораздо старше Москвы, теряется в длинной веренице веков. Говорят, что в стародавние времена на крутых и овражистых склонах Жиздры, густо поросших лесом, водилось много коз. Соответственно этому постепенно трансформировалось и название городка: Козий лес, Козелеск, Козельск.
   В "Истории государства Российского" о нем в VIII главе третьего тома написан всего лишь небольшой абзац в десять строк. Но кто читал "Память" Владимира Чивилихина, тот не забудет вечного подвига Козельска. Этот город отличился в русской истории единожды, но отличился ярко. Вспыхнул и сгорел, как малое космическое тело в плотной атмосфере Истории. От него не осталось даже руин, только пыль веков. Теперь там совершенно другой, унылый город с тем же названием на том же месте. Не ищите там прежнего Козельска!
   Рискуя вызвать недовольство Читателя долгой цитатой, я все же приведу небольшой отрывок из Карамзина, ибо это практически единственное твердое документальное свидетельство, наверное дошедшее до нас о прежнем Козельске. Карамзин опирался на летописи и другие документы, собранные в легендарной библиотеке Татищева. Прочие сведения содержат много вымыслов.
   Карамзин т.3, гл.8. 1238 год.
   Многочисленные толпы Батыевы стремились к Новугороду и, взяв Волок Ламский, Тверь (где погиб сын Ярославов), осадили Торжок. Жители две недели оборонялись мужественно, в надежде, что Новогородцы усердною помощию спасут их. Но в сие несчастное время всякий думал только о себе; ужас, недоумение царствовали в России; народ, Бояре говорили, что отечество гибнет, и не употребляли никаких общих способов для его спасения. Татары взяли наконец Торжок [5 марта] и не дали никому пощады, ибо граждане дерзнули противиться. Войско Батыя шло далее путем Селигерским; села исчезали; головы жителей, по словам Летописцев, падали на землю как трава скошенная. Уже Батый находился в 100 верстах от Новагорода, где плоды цветущей, долговременной торговли могли обещать ему богатую добычу; но вдруг - испуганный, как вероятно, лесами и болотами сего края - к радостному изумлению тамошних жителей, обратился назад к Козельску (в Губернии Калужской). Сей город весьма незнаменитый, имел тогда особенного Князя еще в детском возрасте, именем Василия, от племени Князей Черниговских. Дружина его и народ советовались между собою, что делать. <Наш Князь младенец, - говорили они: - но мы, как верные Россияне, должны за него умереть, чтобы в мире оставить по себе добрую славу, а за гробом принять венец бессмертия>. Сказали и сделали. Татары семь недель стояли под крепостию и не могли поколебать твердости жителей никакими угрозами; разбили стены и взошли на вал: граждане резались с ними ножами и в единодушном порыве геройства устремились на всю рать Батыеву; изрубили многие стенобитные орудия Татарские и, положив 4000 неприятелей, сами легли на их трупах. Хан велел умертвить в городе всех людей безоружных, жен, младенцев и назвал Козельск Злым городом: имя славное в таком смысле! Юный Князь Василий пропал без вести: говорили, что он утонул в крови.
   В дополнение к сказанному хочется сказать, что наш славный новый экскурсовод (в Козельске мы приняли на борт местного) показала нам с автобуса заросшее метровыми лопухами неровное поле, именуемое до сих пор в народе Б_а_т_ы_е_в_ы_м. Согласно устным легендам, козельчане, увидев неминуемое падение крепости, успели основную часть женщин и детей увести подземным проходом на другой берег Жиздры, а сами бросились в поле на последний бой с татарами. Говорят, воинов к тому времени осталось около 700 человек. Татар же было 20000. Но Батыя с ними не было, это легенды. Войсками командовал прославленный полководец Субудай, взявший не один город в Азии, а главным ханом был один из сыновей Батыевых.
   Кроме поля Батыева, наша рассказчица показала нам еще одно поле, на котором во время последней войны базировалась знаменитая эскадрилья Нормандия-Неман. Мы шутливо спросили насчет франкоязычных чад в этой местности. "Некогда им было, сердешным!" - с видимым сожалением отмахнулась рукой она.
   Но это все осталось, увы! в прошлом. Ныне Козельск очень серенький городишко с типично русскими провинциальными проблемами. Работы нет, последние 20 лет ничего не строится, город донашивает обветшалые здания советских времен, разбитый асфальт и убогость, кругом сплошная убогость... Смотреть там абсолютно не на что. Никаких живописных руин былой крепости нет, есть только вечная слава на бугристом поле, покрытом метровыми лопухами...
   В этом городе, затмившем длительностью своей стойкой осады и Киев и Владимир, нет даже скромного памятника вящей славе предков наших. Только гигантские сонные лопухи, охраняющие их вечный покой...
   Путина Остынь
   Путина Остынь - это случайная оговорка моего сына Михаила, который так прочел название привезенного нами буклета об Оптиной Пустыни, когда увидел его на столе. Буклет был обращен к нему вверх ногами. И Мишина оговорка, по-моему, не случайна. Есть в ней что-то. Но это я так, к слову. Без особо глубокого тайного смысла.
   Сказывают, что Пустынь основал в XVI веке разбойник Опта, уставший от своих кровавых дел, и решивший уйти на благочестивый покой под именем Макария. А XVI век вам ни о ком не напоминает, чтобы вы времена представили себе более живо? Тогда я вам напомню: Иван Грозный, Васильев сын. Лихолетье опричнины.
   Место для обители было выбрано отменное. С востока к реке на много верст примыкали непроходимые дремучие леса, непроезжие, непролетные. С запада от остального мира его отгораживали несколько верст топкой трясины разливающейся широким паводком Жиздры. Только по зиме и можно было туда подступиться. А зимой Опта уходил далее, за Васильевы Засеки. Туда только пешком и только в одиночку можно было пробраться. Пограничные засеки начал устраивать здесь князь Василий III. Они представляли собой многокилометровую стену непроходимых дебрей, которая сооружались так: среди леса подрубались высокие сосны таким образом, чтобы они, наклонясь после подрубки, падали друг на друга и образовали подобие островерхой крыши. Через несколько лет это все зарастало изнутри так, что пробиться через этот рукотворный зеленый вал было весьма затруднительно.
   Монастырь находится в трех верстах от Козельска. Сегодня туда выбраться очень легко, там сделан мост и проложена асфальтированная дорога. Высокая колокольня и надвратная церковь монастыря, как это и положено, появляются издали прямо в конце этой дороги.
   Многочисленные толпы туристов и паломников стремились к вновь отстроенной Пустыни и, взяв штурмом основные здания, организованными в отряды группами осадили территорию Скита. Наверное, в другие дни посетителей здесь бывает меньше, но нам неожиданно подфортило. Именно 10 июля 1998 г. были обретены мощи преподобного Амвросия вместе с мощами ещё шести Оптинских старцев. В Оптиной это великий праздник. И по поводу этого праздника обычным туристам были устроены многие дозволения. Например, можно было посетить хибарку старца Амвросия, куда обыкновенно никого не пускают.
   Наверное, это день был такой, особенный, но десятки автобусов так запрудили обочины узкого шоссе, что и нам свой автобус пришлось оставить подалее. Описав нам кратко весь монастырь в целом, экскурсовод повела нас скромной лесной дорогой в монастырский Скит.
   Мы шли приятной лесной дорогой к Скиту, поминутно встречаемые испрашивающими подаяние - калеками, людьми истинно нуждающимися и просто нищенствующими - а я наслаждался приятными лесными запахами и думал вот о чем. Всякий раз, когда я вижу эти многочисленные стада туристов и паломников, стекающихся в подобные места, я всегда думаю - почему люди ходят сюда? Что мы хотим от этих мест? Что это? - простое любопытство или надежда на неожиданное Чудо? Сейчас нам расскажут о необыкновенных чудесах - о том, как слезно мироносит икона по великим праздникам, о Знамениях Небесных и о провидческих пророчествах искушенных молитвенников. Но можно ли всему этому верить? Чудо пока сам не увидишь - в него не поверишь. А, может быть, дело обстоит как раз наоборот: пока не поверишь - не увидишь?
   И еще меня интересовал один вопрос. Каждый раз во время подобных поездок мне была явлена милость божья, когда я чувствовал Его присутствие рядом. Как правило, это было очень короткие мгновения, но они были обязательно. На какое-то краткое мгновение Он касался моего лба своей ладонью. Это было всегда необыкновенно волнительно и необычно, словно я приобщался к чему-то вселенскому, к какой-то всемирной душе. И я становился частью ее, и мне становилось понятно многое из того, что непонятно в обычном состоянии, что невозможно описать или передать словами другому, настолько оно иное. И, отправляясь в очередную подобную поездку, я всегда жду этого момента. И меня в каждый следующий раз интересует: как мне будет явлена милость божья на этот раз. Каждый раз это происходило по-разному, но всякий раз это обязательно происходит. Я знаю только, что Это происходит в моменты уединения. Милость божья всегда адресная.
   Когда мы пришли в Скит, мы всей приехавшей группой прошли в ворота и остановились перед красной деревянной церковью, где экскурсовод прочитала нам кратенькую лекцию.
   Красная церковь перед нами - это церковь Иоанна Предтечи в Скиту. Интересно: красная - это случайно? или этим подчеркивается кровь Крестителя, пролившего свою кровь за веру? - подумал я. И еще я подумал: Иоанн Предтеча - это Первый пророк. Это случайно? Или жившие здесь старцы мыслили себя его учениками, и несли свое прозрение миру?
   Философствующие старцы пользовались большим уважением среди мыслящей интеллигенции, - говорила далее экскурсовод. - Здесь бывали Гоголь, Достоевский, несколько раз был и Лев Толстой, хотя у него с церковью всегда были сложные отношения. Здешние беседы не проходили для них даром. В частности, старец Зосима из "Братьев Карамазовых" списан от облика и мыслей почтенного старца Амвросия, и "Отец Сергий" Толстого также написан не без влияния бесед со старцами. Она все говорила, а я живо себе представил, как здесь ходил носатый Гоголь, в своем неизменном плаще-разлетайке, в цилиндрической шляпе (или без шляпы, смотря по сезону), как он принюхивался своим длинным носом к окружающей жизни, как жадно вбирал ее своим цепким глазом и памятью... Интересно, за чем он приезжал сюда, что хотел понять здесь? Может быть, он пытался побороть в себе ту бесовщину, которая прочно сидела в нем до самой его смерти? Что он получил здесь? Какие советы дали ему старцы? Помогли ли ему приезды сюда? Вообще-то, если вспомнить конец его жизни - вряд ли...
   У Скита был очень строгий устав, вела далее наша рассказчица. Женщины на территорию категорически не допускались, и Амвросий для беседы с ними выходил в специально отгороженный палисадник за территорией. Да, интересно, подумал я - как же у них было дело с главным искушением человечества? Уж не играли ли тут определенную роль молодые послушники, подвизавшиеся при старцах? Для укрепления Духа своего, - рассказывала экскурсовод, они подвергали себя тяжким испытаниям. По углам скита расположены три башни - Башня Молчания, Башня Стояния и Башня Голодания. Принявший на себя обет удалялся в соответствующую башню и сорок дней нес там это испытание - молчал, голодал, или стоял. Голодающему можно было только пить воду.
   Далее нас распустили побродить самостоятельно. В келью старца Амвросия тотчас выстроилась длинная очередь, и мы с Надеждой, обойдя церковь Иоанна Предтечи (ничего особенного, обыкновенная дощатая церковь, удивительно в ней лишь то, что она сохранилась до наших времен - как ее не спалили или не разобрали на доски?), двинулись вниз по лугу к башне "Молчания", с целью просто осмотреть территорию.
   В кошеной короткой траве змеился зеленый мягкий пластиковый шланг, с белой надписью крохотными четкими буквами вдоль хребта: "Not suitable for garden use". Как Миша после моего рассказа об этом перевел на свой программистский лад - в саду шланг не юзать! То есть мягко советуют не использовать этот шланг для садовых целей, в смысле в землю закапывать его не надо. Было в этом совете или предостережении что-то нелепое и веселое, как немец в лаптях. Но немцы - те грубее, те написали бы сразу нечто, заканчивающееся на их любимое словцо "verbotten!".
   Мы неспешно прошли дальше, ниже по пологому склону. Вокруг пахло прогретой луговой травой, мятой, раскаленными на солнце дровами гигантской поленицы. Поленица была сложена в виде огромной круглой башни, с крышей из радиально уложенных поленьев. Живописная конструкция. Но я сильно сомневаюсь в ее практичности: нужно, чтобы дрова продувались воздухом. И хорошо бы укрыть эту башню хотя бы примитивной крышей, чтоб вода не текла сверху. Сгниют иначе дровишки.
   Сразу за поленовой башней открылся небольшой рукотворный прудик, заросший неаккуратно скошенными и еще не успевшими полностью завять (видно вчера вечером косили, к празднику!) лопухами. Прудик был окаемлен простой деревянной оградкой. В этот жаркий июльский день нам так захотелось выйти на мостки, постоять над прохладной водой. Но здесь в проходе к мосткам мы увидели болтающуюся на веревочках надпись на картоне:
  
   Выход на мостки
   не благословляется
   Без точки в конце, без восклицательного знака. Слова стояли на картоне, как произносимая и еще не законченная речь. Непривычно сказано, не по-мирски. Ну, раз не благословляется, то мы и не стали выходить на мостки. А жаль, очень хотелось.
   Обходя Скит далее, перед музеем Достоевского мы увидели толстый, многовековый дуб. Он был почтительно огорожен простым штакетником, крашеным в грязно-желтый цвет. Пробегавшая мимо служительница музея сообщила нам, что ему, по достоверным сведениям, около пяти веков. Боже мой, как долго живут деревья, как короток человеческий век. Пятьсот лет! Его молодым мог видеть раскаявшийся разбойник Опта. В его сени Гоголь и Достоевский беседовали со старцами. Это был не дуб, это был деревянный шкворень, связующий пласты далеких времен. Мы долго рассматривали его, пытаясь вообразить себе эти нанизанные на него временные пласты. На дубе были удивительно маленькие и особенно резные листочки. Вероятно, питательные соки слишком тяжело пробивались к листьям по его загрубевшим деревянным жилам.
   Улучив момент, когда у хибарки Амвросия посетителей стало чуть меньше, мы также решили заглянуть туда. Любопытно, все-таки, как жил этот великий человек. Домик старца, пристроенный справа к главному входу в скит, напомнил мне малороссийские мазанки - он был белым с синими рамками вокруг окон. Но, конечно, это не то, что было при старце. Сейчас крыша крыта железом - какое там железо при нем было! Соломой был крыт, скорее всего.
   Обувь пришлось оставлять на улице, а дальше - по сеням и в комнаты шествовать в носках. Это было так странно: подходишь к крыльцу, а там стоит пар сорок обуви, прямо на улице. Было в этом что-то аномальное. Словно заходили на цыпочках в комнату к тяжелобольному, боясь потревожить его покой.
   В комнате Амвросия жесткая деревянная кушеточка напротив окна во двор, слева шкаф со старинными книгами, прямо стол с молитвенником. Вряд ли это были те самые книги, которые читал Амвросий, скорее всего, собрали, что было под руками, и поставили в шкаф для антуража.
   Над кушеточкой портрет самого Амвросия, на котором он полулежит на этой же кушеточке на трех подушках и в пол-оборота смотрит прямо на нас. Смотрит он улыбаясь, и весь облик его источает веселую иронию. Он словно спрашивает нас: Ну, чего пришли? Чуда ждете? Так любая жизнь - чудо!
   Вот здесь, в этой самой комнате трижды бывал Толстой, спорил со старцем об устройстве мира, целовал ему руку. "Мы должны жить на земле так", - поучал старец, - "как колесо вертится, чуть одной точкой касается земли, а остальным стремится вверх; а мы, как заляжем, так и встать не можем". "Хорошо об этом говорить тому, у кого забот нет. А детей растить, а на жизнь зарабатывать? Невозможно земли только чуть касаться, а в остальном духом парить и ввысь стремиться!" - мысленно возражал ему Толстой, но вслух говорил что-то вежливое. Старец же только с виду был благодушен, но умом и глазом остер, а душою чуток. Все видел, все понимал. И когда расстались в очередной раз, сказал о Толстом: "Горд больно!". А гордость, как известно, тягчайший порок в противопоставлении христианскому смирению. Толстой тоже высказался о нем не лестно: жалкий старик. Словом, хорошо поговорили и остались при своем мнении. Толстой назвал Амвросия жалким, а сам последние минуты своей жизни решил провести в Оптиной, чуть ли не пешком сюда бежал.
   Интересно - а что здесь, в хибарке старца, было при Советской власти? Вряд ли здесь был его музей, если весь монастырь разогнали и порушили.
   А когда мы уже вышли из скита, у входа стояла очередная группа, и ее экскурсовод рассказывала слушателям легенду о коте старца Нектария, чьи покои располагались слева от входа в Скит. Для тех, кто ее не знает, расскажу. Будущий старец Нектарий рос шустрым и любознательным мальчишкой. Как-то он заинтересовался, отчего у котов глаза ночью светятся, и решил практикой установить истину. Вооружившись острой иголкой, он начал подбираться к коту, чтоб выковырять у него из глазу то, что там блестит, и рассмотреть его хорошенько. Благо его за этим интересным занятием застала его родительница и прервала любопытный эксперимент, хорошенько отшлепав малыша. Будучи уже в летах, Нектарий как-то задумчиво сидел в сумерках в своей хибарке и не заметил, как в комнатку вошел молодой послушник, подвизавшийся у него в служках. Юноша хотел напиться воды из стоявшей там кадки. Также не заметив в темноте Нектария, он едва не выколол ему глаз острым концом ковша. И вспомнил тогда Нектарий свой опасный детский эксперимент, и понял, что это сам Господь напомнил ему о его проступке. "Если бы я выколол тогда глаз коту, то и меня бы господь лишил бы глаза в старчестве", говорил потом Нектарий.
   По лесной тропинке мы возвращались из Скита в монастырь. Снова прошли мимо обгорелого пня, и снова на меня пахнуло тревожным запахом обугленных головешек. Рядом с лесной дорожкой был муравейник, и муравьи суетились и беспорядочно сновали от него и к нему длинной вереницей поперек дорожки нашей. И тотчас мне подумалось, что и здесь у нас точно также, только беспорядочно суетимся мы, а монастырь - он как муравейник. Большой дом для больших мурашей. Смотря кто прикладывает свой спичечный коробок для масштаба.
   Когда я назвал Скит генеральскими дачами монахов, Надежда обиделась за черноризцев. Но по сути я ведь прав! У человека есть городская квартира, но он не хочет жить там, несмотря на десятки удобств: и близость к работе, и горячая вода с ванной, и телефон. Оказывается, человеку нужно совсем не это, а возможность жить ближе к природе, вдали от городской суеты. И он готов мотаться туда каждый день на автомобиле за много километров. Точно так же и Скит. Разве можно жить в суетливом монастыре, где толпами бродят паломники (а теперь еще и туристы!), где так ощутима суета мирской жизни? Разве можно там спокойно и уединенно помолиться и сокровенно поговорить с Создателем? Так, чтоб никто не подслушивал, один на один? Вот для этого и понадобился Скит.
   В самом монастыре самым посещаемым местом были три относительно свежих креста у восточной стены. Нам поведали удивительную историю о вновь обретенных священномучениках, объединенных таинственными словами Красная Пасха. Дело было на Пасху в 1993 году. Монастырь тогда еще только начал отстраиваться, и колокола висели еще не на колокольне, как им и положено, как это есть сейчас, а на временной звоннице во дворе монастыря между церквями. Эта Звонница есть там и сейчас, ибо теперь это святое место, и представляет она собой простой навес с перекладинами под ним, а на перекладинах висели колокола. Ранним утром два молодых монаха пошли звонить благовест святой Пасхе. Их там подстерег и зарезал местный безумец. Причем, не просто зарезал - убил с выдумкой, мечом! Старший иеромонах, услышав прерванный звон, также прибежал туда, узнать что случилось. Безумец зарезал и его. Этого он зарезал банальной финкой. Убийцу признали душевнобольным. Им оказался житель Козельска, бывший культпросветработник Николай Аверин, 1961 г. рождения. Специально для убийства он изготовил самодельный меч с меткой "Сатана 666" и финский нож с тремя шестерками. А убитых канонизировали в священномученики. Я ничего не понимаю в церковной иерархии, но, наверное, это очень высокий титул, потому что тысячи людей приходят поклониться их могилам и норовят оставить в щелях их крестов им записки со своими просьбами. Считается, что они с Того Света слышат нас и могут выполнить некоторые наши просьбы, или просто походатайствовать перед Ангелами, поскольку они вхожи к ним. А, может быть, не только вхожи, но и сами стали такими же, как они. Ибо кем иначе пополняются ряды ангельские?
   Насколько я понимаю, практически весь культпросвет города Козельска так или иначе связан с Оптиной Пустыней: другим там нечем заниматься. Следовательно, будущий убийца часто бывал там. Параллельно на его мозги действовала каша новых американских фильмов с Сатанизмом. Слабый мозг не выдержал груза правильного осмысления этих двух перпендикулярных течений культуры.
   Еще мы побывали во всех монастырских церквях, поклонились святым мощам - ну, все, как полагается в таких случаях. Все это меня не удивляло и не трогало, ибо подобного я видел за свою жизнь немало. Что меня хоть немного зацепило? Я, например, удивился, увидев на почетном монастырском кладбище фамилии братьев Кириевских. Я знал их как собирателей народного фольклора, но для того, чтобы быть похороненными на таком почетном месте монастыря, они должны были сделать для него нечто сверхординарное. Я так и не понял, что же там такого они сделали. Но верю, что было.
   Но главное, что мне понравилось, и что действительно глубоко поразило меня - вид самого монастыря, вернее обзорность с разных его внутренних точек. Ведь вспомним, что такое монастырь как архитектурное сооружение? Это высокая монастырская стена (тяжесть, ограничение обзора, замкнутость) и куча громоздких зданий, теснящихся внутри. Когда попадаешь во внутренний двор такого сооружения, все это давит на тебя, стесняет, и хочется поскорее выйти отсюда. А каково там жить всю жизнь?! От этого и лица у монахов всегда хмурые, недовольные жизнью.
   Здесь же сам монастырь стоит на холме, а стены находятся ниже, поэтому, когда ходишь по территории, стены не мешают видеть далекие горизонты, и они постоянно показываются в просветах между зданиями. Помните, как на картине Леонардо да Винчи "Мона Лиза"? Там на переднем плане мадонна держит младенца, а справа и слева от нее два овальных окна, в которых синеют далекие дали. Вот точно также эти дали, только переменчивые, живые, все время где-нибудь да видны здесь, где бы ты не находился на этой замкнутой территории. А когда смотришь на колокольню с ее свободными полуовальными проемами и легкой колоннадой, тогда сразу вспоминаются картины итальянских мастеров пространства. Он выпуклый, этот монастырь. И это придает всему окружающему особую значимость - стены и здания в таком случае не давят на психику, не мешают жить. И от этого душа постоянно открыта куда-то вверх, к этим далям и горизонтам, а там и выше - в космос. И лица у здешних монахов совсем не смурные, а приветливые, просветленные. Может быть, именно поэтому здесь родилось и развилось такое явление, как Старчество, главным элементом которого была способность и умение простым языком объяснять нам явления сложной жизни.
   И еще меня поразили запахи... Во время моих перемещений меня постоянно преследовали запахи. Лето полно запахов. Запах миро в церквях, запах нагретых на солнце трав и цветов, запах раскаленных на солнце крашеных досок. И, что интересно, я нигде не чувствовал неприятных запахов. Не выставляют монахи напоказ свои помойки, а умело скрывают их от посетителей. И это также было приятно.
   Эдельвейс
   Обедать нас отвезли в козельский ресторан "Эдельвейс". Я думаю, надо сказать о нем пару ласковых слов, чтобы дать почувствовать читателю интерьер окружающей обстановки.
   Во-первых, очень уместное Козельску название. Ну да, конечно, чего-чего, а эдельвейсы здесь на каждом углу растут. Они, можно сказать, являются своеобразным символом города.
   Во-вторых, сам ресторан. Расположен он на заросшем живописным чертополохом мусорном пустыре рядом с автомобильными гаражами. Вокруг пахнет настоявшимися запахами бензина и отработанного машинного масла. Но для некоторых весьма удобно: пригнал машину в гараж - и в ресторанчик, отдохнуть после трудов праведных.
   Судя по всему, ресторан в советские времена был простенькой забегаловкой типа кафе. С тех приснопамятных времен он снаружи сильно обветшал. Внутри тоже не сказать, что много трудились над его обновлением. На женском туалете выразительная бирка "НЕ работает!" В одноместный мужской номер стоит шумная дамская очередь. Из поновлений я заметил только маленькую медвежью шкуру справа от входа (уместность этой шкуры весьма понятна, если вспомнить название ресторации; ассоциативная цепочка должна быть, по всей видимости такой: эдельвейс - альпийский цветок - Альпы - Швейцария - швейцарские шале со шкурами и рогами благородных оленей - но у нас оленей нет, следовательно, медведь - опять же, медведь это символ России). Кроме шкуры из поновлений я отметил бы только с большой фантазией задрапированный темно-красной тканью потолок. Он сразу придавал помещению сумрачный (даже в этот солнечный день!) и таинственный вид. Обещанных потолком тайн, впрочем, никаких не было, как я ни старался их углядеть.
   И, наконец, питание. Питание было весьма скромным. В обыкновенной заводской столовке, я думаю, кормят намного лучше. Посудите сами: простой овощной салатец. Ну, допустим. Гороховый суп с плавающими кусками сала со щетинкой. Это уже не на всякого любителя, это не всякий проглотит. Куриное мясо (не сразу разобрались, что оно именно куриное - выдала тонкая куриная косточка) в тесте, с непонятным гарниром. Мясо, большинство из нас, все-таки, съело. И компот из сильно залежалых сухофруктов (это летом-то!) с непонятной черствой плюшкой. Плюшка без ничего, с таком. Компот и плюшки в большинстве своем остались нетронутыми. Согласитесь, я не сильно преувеличиваю, называя питание скромным.
   Нижние Прыски
   Прыски - это местное название ручьев. Интересно, что в Калужской области ручьям вообще придается повышенное значение. В Подмосковье вы не встретите дорожного знака, указывающего на ручей, а под Калугой их полно. Как ни переезжаешь через какой-нибудь малый мост - обязательно перед ним синий указатель с надписью "руч. Такой-то".
   К церкви Преображения в Нижних Прысках мы завернули по двум причинам. Во-первых, потому что это все равно по пути, а, во-вторых, по словам нашего экскурсовода там чудотворная икона Петра и Павла, которая уже три года подряд мироносила на одноименный праздник, приходящийся на 12 июля. Через два дня снова ожидалось явление этого чуда.
   Икона меня не впечатлила. При нас она не мироносила. Из интересного в церкви оказался старинный каменный пол из яшмовых квадратных блоков (который остался до наших времен только благодаря добросовестной работе старых мастеров - выдрали бы и разграбили, да не получилось), и стоящая в углу банная железная печь "Бурельян" с торчащими наружу многочисленными трубами для вывода теплого воздуха. Новые технологии проникают даже сюда. Правда, я сильно сомневаюсь, чтобы этой печкой, предназначенной для небольших парилок, можно было заметно согреть громадное церковное пространство.
   Зеленые сливы Амвросия
   После Нижних Прысков доехали мы, наконец-то, до Шамордино - второй части нашего небольшого путешествия. В конце XIX века здесь по предложению оптинского старца Амвросия основали женский монастырь, главным предназначением и отличием которого от прочих было дать приют как можно большему числу сирых и обездоленных женcких душ. В 1910-1912 годах его настоятельницей была сестра Льва Николаевича Толстого Мария Николаевна.
   В Шамордино нас встречали два десятка томившихся на солнце пустых туристических автобусов и толпа попрошаек, выклянчивающих копеечку у московских туристов. Некоторые из них были уже подозрительно нетрезвы.
   Сразу за воротами возвышался громадный Казанский собор, рассчитанный на полторы тысячи человек. Судя по всему, обитель планировали с размахом. Темно красного кирпича, чем-то напоминает здание Исторического музея на Красной площади в Москве. Тем более, что, оказывается, собор строил сын архитектора Исторического музея. Фронтальная стена его была в вековой копоти: в советское время в соборе было ПТУ, и к собору пристроили котельную. Вот она и закоптила. Мало того, что она потом коптила шестьдесят лет, сначала ее поставили именно на то место, где находились могилы настоятельницы монастыря и нескольких видных монахинь. Их потом едва отыскали, когда котельную снесли.
   Вы можете представить себе, КАК ЭТО ВСЕ БЫЛО? Сначала команды красных кхмеров в щеголеватых кожаных куртках отогнали на станцию монахинь, ежесекундно над ними издеваясь. Потом устроили погром в монастыре. Потом согнали местных крестьян "благоустраивать" в здании собора ПТУ. Но собор никогда не отапливался. А зимой там холодно. Перед очередной зимой (кто ж летом об этом вспоминает!) по схваченной первыми морозами земле к собору на бричке подкатила губернская комиссия. Дело серьезное, никак не ниже рангом. Кто-то из ЧК (из молодых рабочих, с горящими глазами пулеметчика, с маузером в деревянной кобуре на боку, с уже успевшем потускнеть орденом "За Беспощадность"), губисполкомовский чин (средних лет, сытый, в серой толстовке, из окаянной интеллигенции), кто-то из местных, в поддевке и лаптях... Ежась на студеном ветру, мрачно обошли здание. Внутри собора котельную ставить хлопотно - много перестраивать придется: ломать наружную стену, чтоб затащить котел, потом заделывать стену обратно, ставить внутреннюю перегородку... Значит, нужно пристраивать. Сплошная стена у него одна - фронтальная. Значит, здесь и будем строить. "Но там же могилы!" - жалобно говорит местный. "Тебя что - учить надо?", лениво говорит губисполкомовский и строго, не мигая, смотрит на местного. Тот что-то еще возражает - дескать, хорошие люди здесь похоронены, мать-настоятельница так много сделала для всех окрестных... Молодой чекист подходит к могилам, брезгливо пинает ногой один из крестов. "К черту здесь миндальничать!", - говорит он хриплым, простуженным голосом, - "нам для дела революции своих спецов обучать надо". И добавляет равнодушным приказным голосом: "Кресты и плиты выкинуть, землю срыть. С завтрашнего дня чтоб начали делать на этом месте навес!". "А котлы?" - робко говорит местный. "Котлы будут, в бывших мануфактурах купца Сидельникова возьмем, все равно они уже пять лет стоят без дела после экспроприации".
   Уму нерастяжимо, как говорит один мой хороший приятель.
   А на месте соборного иконостаса стоял живой комбайн, который время от времени заводили и показывали его работу хулиганистым ученикам. Все внутренности собора уничтожили, снесли купола, выбили красивейшие цветные витражи, послушниц тихим ходом отправили на Соловки. По дороге нарочно кормили их соленой рыбой и не давали пить. Пить приходилось из станционных луж. К Соловками доехала только треть послушниц. И это называется народная власть?
   Далее за собором трапезная, также огромная, из такого же темно-красного кирпича, но несколько в другом стиле. Она пострадала меньше, в советское время там был клуб. Надо ж им было где-то развлекаться? Чуть слева от собора - обыкновенный деревенский дом, в котором, оказывается, два года жил Булат Окуджава после распределения. Учительствовал в этих краях. Наставлял на путь истинный нерадивых отпрысков тех самых окрестных крестьян, которые рушили собор и топтали святые могилы. А вечером участвовал в клубной самодеятельности.
   Древностей, согревающих душу всякого русского человека сладкими воспоминаниями о былой славе, здесь никогда не было, поэтому едут сюда не почитатели достопримечательностей. Народ в основном приезжает сюда к Святому источнику. Водицы набрать и принять стадное целительное омовение в водах монастырской купальни. К источнику нужно было идти по длинной лестнице, 350 ступеней вниз. Туда прямо от автобусов неслись табуны туристов и паломников, жаждущих чуда исцеления. Когда мы спустились вниз, мне стало дурно. Там клубилась и шумела базарным гамом многосотенная плотная толпа. И если набрать воды можно было проще, туда нужно было отстоять всего лишь какой-то час, то к купальне было не подступиться. "Я четыре часа отстояла!" - гордо сообщила вышедшая из купальни пожилая женщина с мокрыми волосами. - "Зато теперь ощущаю такую благодать!" Конечно, будет вам благодать, если окунуться в прохладную воду жарким июльским днем. Однако стоять за такой утомительной благодатью четыре часа мне не хотелось. Это противоречит всякому здравому смыслу. Да и тратить час-полтора для наполнения пластиковой двухлитровой бутылки обыкновенной ключевой водой мне также не хотелось. Не деловые люди, эти монахи! Наладили бы производство этой воды в пластиковых бутылках - и люди бы брали охотно, и толпы бы не было, и прибыль монастырю капала бы! Поэтому, оставив Надежду стоять за водой (она настаивала, что это надо), я поднялся снова вверх, на территорию монастыря.
   Благополучно оставшись один, я пошел на небольшое монастырское кладбище искать могилу сестры Льва Толстого. Божья нивка в Шамордино запущена донельзя. В начале пара десятков относительно свежих могилок с крестами, а дальше шло обычное бездоглядное советское погребалище. Чертополох, неубранные холмики с оборжавленными прутьями оград, сырая коровья тропа прямо по гробам... До чего жалок и убог бывает наш последний приют! Как подумаешь, что и мне когда-то вот так же лежать - оторопь берет. Уж лучше наказать себя сжечь и прах развеять, не будет стыдно за своих потомков.
   Обошел кладбище вдоль и поперек, но могилы сестры Толстого так и не нашел. Уже пошел на выход - и вдруг вот она, чуть справа. Кое-как прибрана, с какими-то рытвинами вокруг. Говорят, ее едва сыскали после советского лихолетья. Земляной холм был срыт, могильную плиту бодрый тракторист уволок на могилу своей матери, гордо выбив на оборотной стороне ее имя. Но сегодня там уже почти прилично. Стоит именной крест, камушками обозначены контуры последнего пристанища Марии Николаевны.
   А, вышедши к могилке Толстой, я справа заметил просвет между деревьями и кустами окраины заросшего кладбища. Что-то повлекло меня туда, и я пошел и вдруг вышел на небольшую поляну, с которой каскадом вниз спускался зеленый склон Шамординского холма. Это было великолепное зрелище, и я невольно залюбовался им. Полянка слева была обрамлена стеной низкорослых сливовых деревьев с зелеными твердыми плодами, справа ее осеняли ольха с березой, а впереди распахивался необъятный далекий окоем, в котором была видна вся долина местной речушки и еще далеко, далеко дальше.
   У меня от этого величественного зрелища захватило дух. Я немо стоял несколько минут, пытаясь вобрать в себя это чудо, пытаясь напиться из этой волшебной чаши... И я понял, что вот Оно, случилось. То, чего я ждал. Его рука снова коснулась моего лба...
   Я постоял еще несколько минут, но то, что случилось, уже случилось и прошло, осталось только благостное ощущение легкой эйфории от внеземного бытия. Потом развернулся - не век же здесь стоять! - и собрался было уже уходить, как мне навстречу попалась небольшая группка с экскурсоводом.
   - Ну, вот я наконец-то сюда и добралась! - удовлетворенно и радостно сказала женщина-экскурсовод. - Восемь лет мечтала об этом, чтобы увидеть снова эти места.
   Я подумал, что она счастливый человек, если понимает в этом толк.
   - А вы никак уже уходить отсюда собираетесь? - обратилась она ко мне.
   - Да, я уже насмотрелся, - отвечал я. - Прекрасное место!
   - А знаете ли вы, ЧТО ЭТО ЗА МЕСТО? - спросила женщина.
   - Нет, не знаю.
   - Это место не простое, это святое место. Вот видите чуть ниже края поляны кусты слив? Утверждают, что там было любимое место старца Амвросия, основателя этого монастыря. Здесь он часто молился в одиночестве. Однажды долго не было дождя, и старец молился здесь о ниспослании влаги несколько часов на жарком солнце. А потом ему вдруг вон там, - она показала рукой на облака в просвете поляны, - показалась Божья Матерь и улыбнулась ему. И понял он, что услышан. И поспешил с радостной вестью к крестьянам. И действительно, в тот же день через несколько часов пошел сильный дождь, и засуха прекратилась. А старец Амвросий по возвращению в Оптину пустынь заказал икону Божьей Матери Спорительницы Хлебов. Она до сих пор стоит в храме. Она написана там такой, какой увидел ее старец. Она парит в облаках над долиной в Шамордино, а перед ней колосятся тучные нивы пшеницы. Тот, кто видел икону, узнает в ней эти места. Почему я стремилась сюда? Потому что святое это место, намоленное великим старцем. Я поняла это в свой прошлый приезд сюда, когда меня здесь коснулась благодать Божья. С этим ощущением я жила восемь лет и меня все время тянуло сюда. И вот я здесь. Боже, как здесь хорошо!
   Я оставил незнакомую мне группу и пошел в задумчивости назад. Недалеко от кладбища на теплой сухой траве под рассеянной сенью высокой осины сладко спал местный пролетариат. Очевидно с устатку после принятого. Кому что надо. Его тоже коснулась благодать божья.
   Выход с кладбища упирался в бывшую келью Амвросия. Собственно с кельей произошла такая история. По смерти старца келья начала стремительно ветшать, и один из его почитателей выделил деньги на сооружение вокруг деревянной избушки кирпичного саркофага. Рассказывают, что между зданиями было полтора-два метра, и там круглогодично цвели розы! Но по приходу революционных времен веселые красные кхмеры, не долго думая, сожгли деревянную келью, а в закопченном остове устроили угольные склады. На сегодняшний день кирпичный саркофаг вновь отстроен и превращен в небольшую церковь памяти старца Амвросия. Я зашел внутрь. Там три молоденьких монашки в черных одеждах с головы до пят хрупкими нежными голосами выводили что-то очень печальное. Рядом в тихой истерике рыдала молодая женщина. Сказали, что отпевают молодого парня, недавно погибшего по пьянке за рулем. Немилосердная жизнь загубила еще одну молодую судьбу.
   На выходе из церкви я снова встретился со своей Надеждой. Она набрала свою воду. Я сводил ее на поляну Амвросия, и она сорвала там зачем-то горсть зеленых слив. На память.
   Уже окончательно возвращаясь назад, к автобусу, мы снова прошли мимо бывшей избы Окуджавы. Неожиданно для нас там теснилась толпа странно одетых людей, человек сорок-пятьдесят. "Неужели это все почитатели Булата Шалвовича?" удивились мы. "Возможно, в этот день у него какой-то знаменательный день?". Но все оказалось по-другому, уместнее в здешних стенах. В честь праздника святого Амвросия в этот день здесь устроили благотворительный обед, и люди истинно набожные пришли причаститься. Не думаю, что могли прийти просто на дармовщинку - одним обедом сыт не будешь.
   *
   В понедельник на работе участники поездки делились впечатлениями. Надежда между прочим рассказала, как, потерявшись от основной массы, я нашел на кладбище могилку Марии Николаевны Толстой.
   - А он земли оттуда набрал? - тотчас живо поинтересовались участницы.
   - Нет. А надо было?
   - Так это ж главное, для того мы все и ехали - набрать земли, воды и искупаться в Святом источнике! Что ж вы там тогда делали, если не купались и земли не набрали? Там же святая земля! Ее надо зашить в холщовые мешочки и носить на своей груди. Очень помогает от всех болезней!
   После этих слов я вспомнил, что действительно вся земля на могиле Марии Толстой была изрыта оспинами выемок. Теперь этому нашлось объяснение. Ото всех болезней - это хорошо. Эх, если бы это все было так просто! Пошел, земли на святой могилке накопал - и привет все болячкам. Но, возможно, главное не в этом, а в том, что в это верить надо?
   *
   А зеленые сливы с Амвросиевых грядок еще долго лежали у нас на холодильнике живым напоминанием...
   10-16 июля 2004 г.
  
   КОЛОМНА
  
   Глядя на купленную в процессе этой поездки карту города Коломны, я подумал, что одна из возможных версий происхождения названия этого города - от старого русского слова "коло", что означает круг. Отголоски этого слова слышны в таких знакомых словах как "коловорот", "около", "околоток". Город заперт узкой вилкой между водами Москвы и Оки; кроме того, внутри этой вилки в Москву впадает Коломенка, еще более зауживая окружность, а в Коломенку впадает еще более мелкая Репинка с цепью сообщающихся озер. Круг почти замкнулся.
   Впрочем, это я так, без особых претензий. Просто интересная мысль.
   Мы посетили Коломну 19 февраля 2006 г., в воскресенье. Мы запланировали сделать это еще осенью, нам хотелось увидеть Коломенский Кремль именно зимой, когда православные храмы так необыкновенно и естественно красивы. Но с января в этом году установились такие жесткие морозы, что всякий раз в очередное воскресенье ехать не хотелось, потому что целый день бродить по улицам в морозный день тяжело. А нам хотелось получить удовольствие от нашей поездки. И мы дождались прекрасного зимнего дня: минус восемь-десять, ночью выпал свежий снег, и все лежало в его девственном, нетронутом убранстве.
   Никакой из виденных мною Кремлей русских не изумил меня так, как Кремль Коломенский. Величественный державный Кремль Московский строг и торжественен, но привычен, и не внушает нам былого боевого ужаса, потому что закатан вокруг в правительственный асфальт; Кремль Новугородский более других сохранил свой ратный дух, перед его стенами сохранилось подобие бывшей протоки, но он также довольно декоративен; отменнее прочих впечатлил меня в свое время своей достойной древностью седой и заслуженный Кром Псковский, более впечатляющего зрелища я не видел более никогда...
   Коломенский же Кремль выглядит полупрозрачным историческим призраком, чьи настоящие очертания целиком можно охватить только в своем воображении, да и то если постоянно сверяться с его схематическим скелетом. Из бывших 17 башен Коломенского Кремля устояли только 7, с двумя фрагментами прясел между ними. Ивановские ворота, в которые мы сейчас как бы заходили, некогда поднимались вверх на 35 метров и были 15 метров в ширину и 20 в длину! Воистину громадное сооружение. Это современный городской 9-этажный дом. Но их давно уж нет, этих ворот! Сегодня на их месте заснеженная ровная площадь... Мысленно представив себе монументальные грозные ворота, я так же мысленно перекрестился надвратной иконе, с которой всех входящих встречали Иоанн Богослов и Богоматерь с младенцем.
   На территории Коломенского Кремля исторические памятники тесно соседствовали с настоящей живой реальностью. Вдоль улицы Лажечникова налево оставшиеся постройки женского Брусенского монастыря, а с правой стороны улицы деревенские жилые дома и офисные конторы. Пятивековая Успенская церковь, построенная по указу первого русского самодержца Иоанна Грозного в честь присоединения Казанского царства перекликается через улицу с обыкновенным купеческим домом начала XX века, в котором теперь открыто бюро путешествий с забавным анонсом: "Путешествия по городу и по всему миру!". Разве это не милая провинциальная непосредственность?
   Слева от нас сквозь монастырские постройки высились две наиболее сохранившиеся башни с восстановленной стеной между ними, Грановитая и Коломенская (Маринкина). Как и положено в историях с призраками, вокруг призрачного Коломенского Кремля витают таинственные легенды. Так и с этими двумя башнями. Если о первой сказать мне особенно нечего, то о второй надо бы, потому что у нее имеется довольно интересная история.
   В 1610 году, после убийства Лжедмитрия II, Марина Мнишек стала любовницей донского казачьего атамана Ивана Заруцкого, одного из руководителей земского ополчения, который выдвинул на русский престол малолетнего сына Марины Ивана. Заруцкий отправил свою возлюбленную под охраной верных ему людей в Коломну, где она жила в царском дворце - Коломна издревле являлась собственною вотчиной великих князей московских. В июле 1912 года Заруцкий понял, что его желание стать русским царем неосуществимо. Он со своим отрядом спешно направился в Коломну, страшно разорил город, и с награбленным добром вместе с Мариной Мнишек выехал к Рязани, а затем подался в Астрахань. Спустя два года Марина была арестована, ее снова привезли в Коломну и заключили в Коломенскую башню Кремля. По одной из легенд, бытующих в городе, Марина, обладающая колдовскими чарами, обернулась сорокой и улетела через окно-бойницу. Согласно другой легенде, Марина умерла в Коломенской башне, прикованная к стене, в тоске по воде. С тех самых пор башню и прозвали Маринкиной. Говорят, по ночам из этой башни до сих пор слышатся ее стоны и причитания.
   Отправляясь в это путешествие в Коломну, я и не представлял себе, что доведется мне узнать и испытать здесь. Конечно, теоретически я мог узнать это и не выходя из своей квартиры. Но это не впечатляет и не пронимает так, как прикосновение к живым камням. Только здесь, когда я стоял у подножия Маринкиной башни и похлопывал ее по столетним стенам, я проникся нужным ощущением. Только в этот момент я понял, что эта честолюбивая и ветреная блудница, ставшая по воле своего отца знаменем похода оголтелой польской шляхты за новыми землями и последовавшего Смутного времени, в течение семи страшных лет терзавшего Россию братоубийственными предательствами, нашла свой бесславный конец именно здесь, в этой могучей коломенский башне. Именно здесь 400 лет назад была поставлена последняя точка в ее жизни и ужасной истории всей Смуты.
   В центре кремля находится пятиглавый Успенский собор (1672 - 1682), построенный на месте предшествующего белокаменного и сохранивший часть кладки и некоторые архитектурные формы последнего. Дополняют соборный ансамбль приземистая шатровая колокольня (1692) и примыкающая к ней Тихвинская церковь в псевдорусском стиле.
   Начав обходить Соборную площадь по кругу против часовой стрелки, мы посетили сначала Ново-Голутвинский женский монастырь. Там только что закончилась обедня, и из местной монастырской церкви шумною толпою минут десять вытекал народ, неспешно обмениваясь впечатлениями. Как памятник церковь большого интереса не представляла, но все равно оказалась примечательной, она была раскрашена снаружи пестрыми детскими красками, придававшим ей веселую праздничную нарядность. Рядом стояла деревянная часовенка, современный новодел 2002 года. Ничего особенного, кроме того, что дата ее постройки указывала на то, что церковная жизнь в монастыре успешно продолжалась. Внутри часовенки оказался живой источник, обрамленный в затейливую мозаичную чашу, из которого местные жители черпали освященную воду и неторопливо, как в средние века, переговаривались между собой о своих текущих делах. Как оказалось, мозаичную чашу послушницы монастыря сделали сами, поскольку в числе многих прочих своих дел и умений, они и керамику сами обжигают.
   Ново-Голутвинский монастырь - крупнейший на территории современной России, действует с 1989 года. Это первая открывшаяся в Московской епархии православная женская обитель. Сейчас в монастыре живет 90 послушниц и монахинь, которые под руководством настоятельницы игуменьи Ксении (между прочим - выпускницы журфака МГУ Ксении Зайцевой) исполняют различные послушания, в том числе ремонтные и строительные работы. Они и шьют, и вяжут, и клеят, и строгают, и рисуют, и поют, и пекут, и коров доят, и президента встречают, и патриарха Алексия, и Маргариту Терехову в своем медицинском центре лечат, и с космонавтами успевают дружить. Валентина Терешкова подарила им настоящего верблюда (зимою он катает детей на санях), они и фотографией занимаются (регулярно выставляются в конференц-зале города Коломны), и керамику обжигают, и свой сайт оформили так, что иной программист позавидует... Они не ушли от жизни, от мира - они наоборот пришли к нему, но в другой форме. Чтобы быть более полезными, пришли, чтобы любить, и знать, что любимы. Не зря же их называют: Невесты Христовы. В 1993 году женский хор Свято-Троицкого Новоголутвинского монастыря принял участие в проходившем в Коломне концерте Бориса Гребенщикова. На территории монастыря находится загородная резиденция Митрополита Коломенского и Крутицкого Ювеналия, где он бывает довольно часто.
   Успенский собор дохнул на меня своей вековой древностью, но оказался безнадежно закрыт. Зато расположенная рядом с ним Тихвинская церковь работала, и призывно отворяла нам свои двери. Мы туда зашли. Там еще продолжалась служба. На хору пели певчие, которые оказались обычными горожанами, привлеченными в добровольном порядке. Один из них опоздал, он вошел вместе с нами. Он быстро прошел к огороженному пространству хоров, виновато протиснулся на свое место, и с полуслова подхватил мягким баритоном пение.
   Через несколько минут все закончилось, и батюшка вышел на воскресную проповедь. Я редко бываю в церкви на службах, на эту попал случайно, поэтому с большим интересом стал ее слушать.
   - Чада мои! - энергично и зычно полупропел-полусказал он тем велеречивым и неторопливым густым слогом, которым принято изъясняться в церкви пастырю перед своей паствой, и от которого звенят стекла в окнах. - Я хочу обратиться ныне к притче о блудном сыне. Я обращаю ваше внимание на то, что это выдающееся произведение древней словесности есть только в одном Евангелии Божьем, от Луки. На удивительно крошечном пространстве, а притча занимает меньше половины страницы, там рассказана глубокая жизненная драма отца, у которого было два сына, и о его сложных отношениях с ними. Один был хорошим сыном и жил с отцом, повиновался ему и помогал ему, а другой был гуляка и распутник, который быстро промотал отцовское благословение. В этой притче с удивительной силой раскрыта одна из главных тем вечной церкви: об отношении ее к тем, кто пал и вернулся. Это тема христианского всепрощения и любви ко всем детям своим, каковы бы ни были они в этой жизни.
   Мне это было интересно, потому что это был один из тех моментов в Новом Завете, который я в принципе никак не мог понять. То, что я понимал в этой притче, свидетельствовало против церкви. Но давайте же вместе послушаем эту притчу, ибо в ней важны детали.
   - Было у некоторого человека два сына, - загремел под сводами голос проповедника. - И сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону, и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и начал он нуждаться; и пошел, и пристал к одному их жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему.
   Придя же в себя, он сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода! Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, И уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.
   Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; И приведите откормленного теленка и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться.
   Старший же сын его был в поле и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, вышед, звал его. Но он в ответ сказал отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне веселиться с друзьями своими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами пришел, ты заколол для него откормленного теленка.
   Отец же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое - твое; А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся!
   Священник сделал небольшую паузу, во время которой он отхлебнул воды из стоящего рядом стакана, и продолжал.
   - О чем говорит нам эта притча, дети мои? Перед притчей в Евангелии есть объяснение этому, глава 15, стих 7: "Сказываю вам, что так на небесах более радости будет о грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии".
   - Как же так может быть? - продолжал иерей. - Многим из вас может показаться, что старший сын отца здесь прав. (Признаюсь, я именно так и думал об этой притче - авт.). Давайте же еще раз вчитаемся в ее текст. Рассказывая притчу, Христос намеренно взял для ее изображения самые контрастные краски. Младший сын не просто ушел от отца, а промотал свое состояние самым преступным образом, растратив его на пьянство и блудниц. В своей морали он опустился ниже свиней, которых кормили рожками, а ему и этого не давали, и он голодал. Но отец и таким принял его в свои объятья. А разве не так же поступили бы и вы сами, если бы это был ваш сын, который пропадал и нашелся, который умер и воскрес?
   Но это только первая половина притчи, и с нею большинство согласны, потому что сами являются родителями детей своих. Во второй половине говорится о том, что на отца обиделся старший сын. Он сказал ему: я был тебе послушным сыном, и все время делал только то, что ты говорил мне, а ты никогда не даровал мне и козленка, чтобы я попировал с друзьями своими, а в честь возвращения этого пьяницы и блудодея сразу велел зарезать откормленного теленка. Где справедливость, отец?
   И здесь Христос намеренно обрисовал положение самым контрастным образом, чтобы у слушателей не возникло никаких недомолвок и недопонимания. Ведь притчу можно было закончить и тем, что блудный сын вернулся, отец велел его помыть, одеть и накормить и все. Не было бы в конце зажаренного в честь возвращения блудного сына бычка - не было бы и возмущения старшего сына. Но нет! Отец был так рад возвращению младшего сына, словно он воскрес из мертвых, и велел зажарить для него самого откормленного теленка. Старший сын обиделся на него.
   Но разве не прав отец, когда говорит ему - сын мой! ты всегда со мною, и все мое - твое? Находясь ежедневно под благословенной дланью отца своего, разве не пользовался он всеми теми благами, которое позволяло ему его положение? Он просто не замечал этого! Каждый день он ел небольшой ломоть жареного бычка с хлебом, ел сыры и масло, пользовался теплым кровом отеческим, но не замечал этого. За то время, пока сын жил у него, он съел десяток бычков и многие меры хлеба, только не замечал этого. И отец не стал считать ему этого, он просто сказал: ты всегда был со мною, и все мое было твоим.
   Именно этот момент я и не понимал в этой притче. Церковь равнодушна к тем, кто уже находится в ее лоне, но с восторгом принимает тех, кто ранее был злодеем и блудником, а потом решил обратиться к ней. Ранее, до проповеди и объяснения, я воспринимал концовку этой притчи подозрительно, и трактовал ее как корысть самой церкви: просто ей нужны новые прихожане, которые будут исправно платить, отмаливая свои грехи. Конечно, церковь должна быть рада таким новым прихожанам. И, к сожалению, после проповеди это не стало мне много яснее.
   Я давно понял, что притчи ничего не объясняют человеку, который способен логически мыслить. Притчи - это всего лишь литературный прием, основанный на применении тропов - гипербол, параллелей, или преуменьшений. С их помощью нельзя что-то доказать или опровергнуть. Это просто иллюстрация своих мыслей, причем, подчеркну это особо, иллюстрация, сознательно искажающая реальность в угоду своим теориям, сознательно выпячивающая одно свойство реальной сущности перед другими. Вот, например, в начале главы с притчей о блудном сыне Христос говорит:
   "Кто из вас, имея сто овец м потеряв одну из них, не оставит девяносто девять в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А нашед, возьмет ее на плеча свои с радостью, и пришед домой, созовет друзей и соседей и скажет им: радуйтесь со мною, я нашел мою пропавшую овцу!"
   А я отвечу ему: хорошо говорить тому, кто нашел свою овцу и, придя домой, застал и оставленных девяносто девять в сохранности. А что если на них напали волки, и пока он ходил за одной, зарезали все девяносто девять? Что бы тогда сказал тот, кто ходил за одной, а вернувшись, обнаружил остальных девяносто девять бездыханными? Что он глупец! Вот что он сказал бы сам себе.
   Поэтому иллюстративности притч я не верю, и мой разум говорит мне обратное тому, что пытается внушить мне проповедник. Разумом я понимаю, что на месте старшего брата мне также было бы обидно, как бы мой отец не утешал меня.
   Но что-то я, все-таки, понял нового в этой притче. Не умом (умом я так и не смог понять концовку этой притчи), а отеческим сердцем человека, имеющего троих сыновей. Я понял, ЧТО он хотел сказать этой притчей, но не смог сказать это понятно, потому что есть много вещей в этом мире, которые сложно передать словами, и тем более есть еще больше вещей в мире горнем, который еще сложнее выразить теми средствами, которые понятны нам, человекам.
   И еще я понял, что все эти совпадения не случайны. Именно в этот день мы приехали сюда, и поспели в эту церковь именно к этой проповеди. Значит, мне нужно было ее прослушать. Может быть, истинный свет этой притчи еще дойдет до моего разума когда-нибудь, как доходит из космоса до Земли свет далеких звезд.
   Когда мы вышли из церкви, светило приглушенное зимнее солнце, и мы стали осматриваться вокруг: а все ли мы здесь осмотрели? ничего ли существенного не пропустили? Слева от колокольни Тихвинской церкви по направлению на север открывалась чудесная зимняя перспектива с рекой и заснеженными заливными лугами, которую венчал на горизонте далекий Бобренев монастырь. Мы с женой стали тихо переговариваться о том, что хорошо бы туда сходить, но попасть в него, вероятно, затруднительно, потому что мост над рекой виднелся в туманной зимней дымке очень далеко. Неожиданно к нам обратилась женщина, проходившая мимо. Буквально, она шла мимо и, глядя на нас, и услышав наш разговор, обратилась к нам.
   - Я вижу, вы смотрите на Бобренев монастырь, - сказала она. - Очень советую вам побывать там, потому что место это святое.
   - Мы и сами хотим побывать там, но не понимаем, как туда попасть.
   - Это очень просто, - сказала женщина. - Тот мост, который вы видите, это автомобильный мост через реку, он далеко, а к монастырю лучше пройти пешком. Для этого нужно выйти из Кремля через Пятницкие ворота (она показала рукой направление), выйдя из ворот нужно повернуть налево и спуститься к реке, там понтонный мост. А дальше дорога вас сама приведет. Это недалеко, всего километра два.
   - А в чем его святость, этого места?
   - В нем есть икона Феодоровской Божией Матери, к ней обращаются, чтобы найти свою вторую половинку. Она всем помогает, кто к ней обратится. Мне она помогла от бездетности. У меня теперь растет прекрасный сын.
   Мы благодарили и двинулись в указанном направлении. Впоследствии я стал думать, что и эта встреча с женщиной не была случайной. Она произошла в тот самый момент, когда мы решали - идти ли к монастырю. И если бы не эта встреча, мы не стали бы к нему идти, потому что не понимали, как это сделать просто. Все выглядело так, что мы задали вопрос, никому конкретному его не адресуя, и тут же получили на него ответ. Это было удивительно.
   Как оказалось впоследствии, мы все-таки пропустили в Кремле одну достопримечательность. За Соборной площадью Кремля, несколько в глубине, стоит невзрачная на первый взгляд церковь Воскресения, которую мы издали видели, но не обратили на нее своего внимания. Между тем она оказалась примечательной. Несмотря на ее многочисленные более поздние перестройки, она сохранила несколько фрагментов (фундамент) того здания, которое было когда-то домашней церковью князей московских. Именно в ней венчался в 1366 году князь Дмитрий Донской с суздальской княжной Евдокией.
   Но, с другой стороны, мы ничего не пропустили. Потому что здесь мы были, а конкретного здания все равно давно уже не существует, оно давно другое.
   Пятницкие ворота кремля, к которым мы направились, в былое время были главными кремлевскими воротами. Именно в эти ворота въехала 14 октября 1775 года Екатерина Великая. Она похвалила благочестие и гостеприимство коломчан, особо отметив местное лакомство - пастилу, но при этом осталась разочарована градостроительным рас...дяйством, и в целях упорядочивания оного командировала в город придворного зодчего Матвея Казакова. Именно его гению принадлежит идея знаменитых коломенских башенок, именуемых у искусствоведов псевдоготикой. Эти башенки и поныне хорошо сохранились у трех окрестных монастырей - в Староголутвинском, Брусенском и Бобреневом.
   Ныне Пятницкие ворота находятся в большом забвении городских властей. Они более не внушают должного уважения и робости своим величием, а только вызывают отчаянную жалость и горечь за небрежительное отношение к великим памятникам нашего Отечества. Летом их подножие зарастает непролазным бурьяном и поясной крапивой, а также круглый год они служат забредшим в эти края и доведенным до отчаяния горожанам и гостям города местом для справления у их стен малых нужд. Последнее особенно становится заметно зимой, на свежих снегах. И даже надвратная мозаичная икона не останавливает этих простых в своем развитии людей. Все мешается в этой жизни - добро и зло, кровь и пот, снег и грязь. Это и есть сама жизнь, и воспринимать ее нужно такой, как она есть, искать и стремиться к чистоте, но видеть и все остальное...
   Выйдя из Пятницких ворот, мы повернули вниз, к переправе через Москва-реку. В конце этой улочки, на углу Кремлевской стены, на краю откоса у переправы стояла Мотасова (официально Свиблова) башня. Ее нет уж тому почти 200 лет. Подтачиваемая водами, она угрожающе накренилась, и горожане принудительно уронили ее в воду в середине 19 века. То есть она отстояла более 300 лет. Мотасовою она называлась потому, что на ней несколько сот лет сидел черт (все это видели!) и мотал ногами... А мотал он ими потому, что напротив, через луга был мужской Бобренев монастырь. Ему туда хотелось, он один раз сунулся, ему там дали по рогам, и он больше не решался. Вот он и сидел на Свибловой башне, над водою, и все смотрел на монастырь через луга - и хотелось ему туда, потому что, как известно, нет для черта ничего слаще, чем монахов соблазнить на какое-то грязное дельце, но он не решался, боялся. Только копытами своими и мотал. Куда теперь он делся, где теперь обитает - никому не ведомо.
   *
   Далее мы по понтонной переправе перешли Москва-реку, и двинулись на север, по дороге к монастырю. Она сначала от реки поднималась вверх, а потом выровнялась, и мы оказались в чистом снежном поле. Впереди был виден Бобренев монастырь, стоящий на возвышенном месте, а сзади был крутой берег Москва-реки, на котором расположились постройки коломенского Кремля. Они были похожи друг на друга, только монастырь был меньше по размерам. Но подобное наделено и качествами подобными. Мы ощутили себя в странном пространстве зазеркалья, как бы между двумя зеркальными стенами огромного храма, над которыми на невиданной высоте простирался лазурный купол неба.
   И только немногое портило это впечатление - поставленная прямо по этому полю ЛЭП, выглядевшая как неопрятная паутина под этим куполом, да серенькая деревенька Старое Бобренево, нахально прилепившаяся справа к монастырю.
   Историческое предание свидетельствует об основании монастыря в XIV веке на вклад героя Куликовой битвы, сподвижника великого князя Димитрия Донского - Дмитрия Михайловича Боброка Волынца. Именно от Боброка производят топоним "Бобренево".
   В августе 1380 г. Москва провожала свои рати, предводимые князем Дмитрием Иоанновичем, против безбожного Мамая. Сборным пунктом, на 15 августа, для соединения с Московской ратью прочих удельных князей России, была Коломна, откуда войско с великим князем Дмитрием Иоанновичем Донским, в сообществе друга его и советника воеводы Дмитрия Михайловича Волынец-Боброк и двух рослых богатырей, схимонахов обители преподобного Сергия, Ослабя и Пересвета, 20 августа выступило к устью реки Лопасни, 6 сентября достигло Дона, в ночь 7 сентября переправилось за Дон. 8 сентября, в день Рождества Пресвятыя Богородицы, произошла страшная Куликовская битва и когда после нескольких часов сражения великий князь Дмитрий Иоаннович, изнемогая от ран, должен был оставить поле битвы, тогда русское войско, не видя в рядах своих великого князя, упало духом и стало отступать, а неприятель, увлекшись преследованием русских и считая себя уже победителем, не обратил внимания на то, что он обойдён был в тыл воеводою Дмитрием Боброком, которым и довершено было полное поражение неприятеля.
   В благодарность Господу за дарованное России такое славное поражение полчищ Мамая, святой великий князь, возвратившись 21 сентября 1380 года в Коломну, дал обет построить во имя Рождества Богородицы (день победы) святую обитель в урочищах собравшей ополченские колонны Коломны.
   В 1381 году, в одной версте от Коломны при Егорьевской дороге около озера, превратившегося ныне в небольшой пруд, святым Дмитрием Донским по обету своему заложен был мужской Богородице-Рождественский монастырь с наименованием его "Бобреневым" в память виновника окончательного поражения Мамая, воеводы Дмитрия Михайловича Боброка, который имея в четырёх верстах от этой обители свою усадьбу, был главным строителем обители. Монастырь в народном предании долгое время слыл "обетным".
   В то время обитель являлась "сторожем" на подступах к Коломне и играла значительную роль в обороне Москвы как звено заградительной линии на юго-востоке. Существовала легенда о подземном ходе под Москвой-рекой к Бобреневу монастырю, являвшемуся как бы фортом города. Со дня основания и вплоть до закрытия ежедневно здесь возносились заупокойные молитвы о воинах, павших на Куликовом поле.
   В 1929 году монастырь был закрыт, территория монастыря в течение десятилетий использовалась как складские помещения для минеральных удобрений совхоза "Сергеевский". В братском корпусе были квартиры для рабочих совхоза. Свои квартиры, значит, построить не могли. В 1991 монастырь передали обратно церкви, патриарх Алексий Второй объявил открытие Бобренева монастыря и начались ремонтно-восстановительные работы. Почти полторы тысячи рейсов Камазов пришлось сделать, чтобы вывезти с территории монастыря мусор: сюда ведь свозили падежный скот, битое стекло, прочий непотребный хлам...
   И вот, наконец, всего несколько лет назад, монастырь полностью восстал из руин и предстал в своей новой красе...
   Мы неспешно подходили к монастырю; вокруг покойной и торжественной белизной блистало заснеженное поле. Мы еще раз отметили, что зря деревню здесь пристроили, испортили все - и ландшафт, и ощущение того высокого духа, который формируется этим ландшафтом. И это не только здесь. Не так давно, уже в наши дни, прекрасный вид Коломенского Кремля злодейски изуродовали стройкой нового конькобежного стадиона (выполненного, кстати уж замечу, по проекту печально известного архитектора Канчели), который разместили прямо перед его стенами, у подножия Маринкиной башни. Зачем? Места другого не было? Или по дурости или по нехорошему умыслу, целью которого есть истребление истинного русского духа.
   Прямо перед монастырем нам встретился пьяненький местный мужичок, который, казалось, что-то раскапывал в снегу. Мы спросили его, где вход в монастырь? Дело в том, что это было не очевидно по внешнему виду стен.
   - Сам ищу! - искренне и пасмурно ответил он.
   После такого замысловатого ответа мы решили его больше не тревожить, и решили искать вход самостоятельно. Я предложил правосторонний обход (благо он не так уж велик), и ошибся. Нам пришлось обойти монастырские стены практически вокруг, а влево было бы почти сразу. Но нет худа без добра: обходя монастырь, мы рассмотрели окрестную деревеньку и ее домишки, увидели замерзший и занесенный снегом пруд. Тот самый, который сподвиг на создание монастыря именно в этом месте. Правда, в наше время он стал совсем маленьким, усох наверное.
   Когда мы, наконец, зашли во двор, то почти сразу оказались перед входом в главный храм. Перед ним в задумчивой позе пригорюнился монах. Он стоял перед главным храмом в задумчивой позе и думал о чем-то своем, не то молился, не то ожидал кого-то.
   - Вы во храм? - неожиданно спросил он нас.
   - Ну да, наверное, раз уж мы сюда пришли, - отвечал я.
   - Сейчас храм закрыт, потому что посетителей не было, - сипло сказал мужичок. - Но я сейчас сбегаю, позову.
   - Да, может быть, не надо специально для нас..., - начала было жена, но служка (буду называть его так для определенности) уже вприпрыжку несся к братскому корпусу. Через минуту он показался с монахом, который представился братом Тихоном. Он был в рясе, черной монашеской шапочке, а на лице у него были очки с толстенными линзами.
   - Здравствуйте! - сразу поприветствовал он нас. - Московские?
   - Да. А вы откуда, интересно, знаете?
   - Местные просто так не приходят, они являются к службе, - меланхолично заметил он, одновременно открывая замок на входной двери, и пропуская нас внутрь храма, - А сегодня служба в четыре.
   Если честно сказать, то мы чувствовали перед ним некоторую неловкость. Он специально для нас, и только для нас одних, не поленился выйти и открыть храм... С другой стороны - ну, открыл и открыл, чего уж тут такого необыкновенного? Мы ведь обязательно свечечку-другую купим, еще какую-нибудь мелочевку, вот и заработает немножко монастырь... Всяко копеечка не лишняя.
   Мне было интересно посмотреть на ту самую икону Феодоровской Божией Матери, о которой упоминала та незнакомая женщина, которая направила нас сюда. Посмотреть икону, сам храм, его убранство и устройство - и лично мне, в общем-то, ничего больше было не нужно.
   Брат Тихон прошел за прилавок монастырской лавочки, где продавалась обычная церковная мелочевка - свечи, книги, календарики, брошюры, иконки конкретных святых и все такое прочее.
   - Как вы такое помещение зимой отапливаете? - подивился я теплоте внутри храма.
   - Да вот, поставили осенью новую отопительную систему, - кивнул он на свеженькие батареи вдоль стен, - проверку этой зимой пока выдержали. Все для вас, прихожан, стараемся..., - и тут же посокрушался: - Правда, это тепло теперь влетает нам в кругленькую копеечку...
   Я начал разглядывать разложенные на прилавке книги.
   - Упоминание заказывать будете? - деловито спросил Тихон. Перед ним лежали два заполненных листочка с оглавлением "За здравие" и "За упокой". На прилавке громоздилась куча (штук тридцать) разнокалиберных шариковых авторучек.
   - Давайте я напишу за здравие, - сказала жена, взяла одну из авторучек и начала заполнять чистый листок именами наших сыновей и родителей. Ей хотелось хоть что-нибудь сделать, чтобы сгладить неловкость нашего визита.
   - Так вот... - неопределенно начал брат Тихон. - Храм наш существует давно, его основание приписывают самому святому князю Дмитрию Донскому, собирателю земли русской под владычественной десницей Москвы... Именно на этом поле, которое вы видели между монастырем и рекой, собиралось в августе 1380 года народное ополчение, и потом отсюда ушло на величайшую в нашей истории битву, после которой Русь стала свободной от иноземного ига...
   Далее он в течение 15 минут излагал подробную историю монастыря. Пунктирно она изложена выше, поэтому я не буду читателю это повторять. Скажу лишь, что говорил брат Тихон непрерывно, и перебить его возможности практически никакой не было. Жена в это время написала на своем листочке все нужные имена и подсунула листочек ему. Тихон, не прерываясь, положил его к остальным имеющимся. Затем в какой-то момент он посмотрел на листочки перед ним, прервался, и спросил:
   - Это все ваши листочки?
   - Нет, - отвечала жена. - Наш только верхний, другие уже были здесь.
   - Ага! Юрий, Михаил,... понятно, - пробормотал Тихон и продолжил изложение монастырской истории.
   Далее он рассказал о том, как в 1891 году обитель посетили Их Императорские высочества Московский Генерал-губернатор Великий Князь Сергей Александрович с супругой святой преподобномученицей Елизаветой Федоровной, велели молиться за ниспослание им детей. Но Господь наметил им другую дорогу. Детей у них не было, зато горя и бед довелось им хлебнуть сполна. Княгиню Елизавету большевички расстреляли вместе с...
   - А что? Разве Господь не всегда помогает? - наивно поинтересовался я.
   - Что вы! У вас, мирских, зачастую преобладает очень неправильное отношение к молитве. Люди часто не просят, а прямо требуют даровать им каких-нибудь материальных благ или тех же детей. Могут потребовать, например, ниспослать им автомобиль... Это уже прямо дикость какая-то! Они привыкли требовать от своего отца, и то же самое требуют от отца небесного... Это прямо таки кощунство! Ниспослать можно только милость, и то только тогда, когда об этом смиренно просят, да и то не всегда, потому что относительно каждого из нас у бога есть свой промысел, и каждому он предусмотрел свою стезю... Сюда люди издалека приезжают к этой иконе... У нас место святое, потому что на обете о крови защитников Отечества построенное. Мы каждый день произносим молитву в их память. Эту победу нужно праздновать, а не тот нечестивый праздник отмечать, который через три дня все вояки пьянствовать будут...
   Далее он пустился в рассказы о тех чудесах, которые являл монастырь, скольким людям он помог, причем рассказывал подробно, с мельчайшими подробностями, кто с чем сюда пришел и что потом с ним случилось... Очень забавно было слышать от него слово "спонтанно", которое он употреблял часто, это было характерное слово его речи. Спонтанным он называл наш мир в отличие от того, в котором существовал сам. В его мире был порядок, установленный богом, а в остальном мире "спонтанность" и непредсказуемость...
   Есть такая разновидность людей, которых лучше не спрашивать ни о чем, потому что они умучают вас ненужными подробностями. Стоит только заметить, что у них интересные пуговицы на пиджаке, как ваш разговор тотчас примет вид жесткого одностороннего монолога. Сначала подробно о пуговицах... Затем о пиджаке, также подробно - где именно куплен, какого числа, какая тогда стояла погода, что сказала продавщица и соседка справа и так далее... Затем, кстати, о жене, которая сопровождала его в тот знаменательный поход за покупкой пиджака - далее идет воистину бесконечная тема жены... И так далее, и так далее... Вы можете начать и не о пуговице, это неважно. Допустим, вы некстати скажете в присутствии такого человека нечто неопределенное и нейтральное о погоде. Например, "А денек то выдался сегодня неплохой!". Все, этого достаточно, вы пропали, вне зависимости от того знакомы ли вы с ним или нет! Далее пошел в дело принцип случайных ассоциативных связей: погода - календарь - покупка календаря - магазин - жена - и снова бесконечная тема жены. Впрочем, у такого человека все темы бесконечные, потому что причинно-следственных связей между событиями он не соблюдает, и уж тем более не интересуется такими вопросами как хочется ли вам слушать его сплошной словесный поток или нет, есть ли у вас время и настроение чтобы хоть кого-то слушать....
   Словом, я подумал, что мы попали как раз под такой каток, и надо срочно спасаться. Я начал лихорадочно цепляться в его речи за что угодно, только бы затормозить его словоизвержение. Он скажет об озере, а я ему тут же о том, что мы обошли стены монастыря вокруг и видели то самое озеро... Он по поводу этого озера в свою очередь рассказал нам пару забавных историй. Истории действительно были занятные, поэтому я их изложу. Не успел монастырь отстроиться, как на него тут же стали наезжать все, кому не лень, думая, что в монастыре деньги водятся. Первыми наехали местные власти. Перед открытием монастыря после ремонта они потребовали зарыть озеро, "потому что оно маленькое, потому что оно цветет, и вообще оно портит внешний праздничный вид...". Представляете себе? Озеро портит! Дескать, на открытие приедут важные лица, сам Громов, а тут это плюгавенькое озерцо с камышом и лягушками... Зарыть! Еле отстояли. Год спустя новая напасть: экологи. Рачением владыки Ювеналия и деньгами губернатора области Громова стали строить у монастыря дорогу. Их тут же обвинили в том, что они нарушают экологию местности, что из-за их небрежной работы славное озеро погибнет. Из огня да в полымя! То зарывай, то прикоснуться не моги! Еле отбились от этих экологов. Они и сами отстали, когда поняли, что денег в монастыре нет, и взять с них нечего. А озеро сейчас в прекрасном состоянии, потому что за ним только небольшой уход нужен - его чистить надо, присматривать за ним. Перед тем, как здесь снова начал возрождаться монастырь, знаете, что с этим озером было? Его превратили в зловонное болото, полное старых автомобильных покрышек, ржавых тракторов, и чего там еще только не было! А сейчас даже рыбка плещется и лилии цветут!
   Сказав немного об озере, он тут же спохватывался, вспоминал кто он такой и что ему нужно от нас, и заводил новую волынку о том, как чудотворная икона помогла конкретной женщине Наталье. Я все никак не мог взять в толк, чего он нам эти истории рассказывает. Разгадка выяснилась чуть позже, когда мы здесь же, у него, купили буклетик о монастыре. Я его быстро листанул, и все стало ясно. Говорила же нам та женщина, которая нас сюда направила, что икона Феодоровской Божией Матери семейная, что она помогает и суженого найти, и детей родить, если не рожается. Вот зачем сюда ходят! Самые что ни на есть важные женские дела, всех женщин касаются. Поскольку его воображение не могло себе представить, что мы из самой Москвы приехали сюда, в этот далекий монастырь, просто из любопытства к истории своей Отчизны, то он искал причину, которая нас к нему привела. Возраст у нас уже не такой, чтоб детей лихо заводить, но ведь это ничего не значит. Возможно, мы не женаты и желаем благословения в браке, возможно, мы хотим просить деторождения для своих детей, которые стесняются сюда приехать... Да сотни, тысячи причин могли нас заставить сюда приехать, но он не знал их. Он все ходил кругами вокруг да около, но не называя ничего явно и не задавая прямых вопросов. Он все рассказывал и рассказывал разные истории
   на темы женского и семейного счастья, все надеялся нас чем-нибудь зацепить.
   Время от времени он отвлекался от своего монолога и спрашивал нас, показывая на записки:
   - Это ваши записки?
   - Нет, наша только верхняя, - говорила жена. В очередной такой раз она после своего ответа просто спросила, сколько это стоит, оплатила, и навсегда закрыла вопрос о том, чьи это записки. Больше он не поднимался. Видимо, брат Тихон этого и добивался, но прямо из деликатности не говорил, а мы все не понимали, чего он от нас хочет.
   В принципе он говорил довольно интересно. Например, о том, что для бога мертвых нет, для него все живы - и те, кто живет сейчас, и те, кто давно уж пребывает в краях иных... Или о том, что в нашем "спонтанном мире" только мужчина напрямую связан с богом - поэтому надо снимать головные уборы в храме, а то, что это так, следует из текста всей библии. А женщина связана опосредовано, прийти к богу она может только через связь с мужчиной. Не знаю, что это были за мысли - отголоски ли патриархального уклада или многолетняя привычка разговоров с женщинами о женском - о женском счастье, которое без мужчины, конечно же, не бывает... Только мужчина может понять промысел божий, но сделать одному это ему затруднительно, ему должна помочь женщина со своей сверхчувствительной интуицией... Это опять был камень в огород слаженности семейных отношений...
   В своей длинной и несколько сумбурной речи он сказал много интересного, и я очень пожалел, что нельзя было записать его слова на магнитофон, чтобы послушать их еще несколько раз, более вдумчиво. Но что-то запомнилось, отложилось в памяти. Очевидно, то, что как-то поразило мое воображение. Например, меня впечатлила вот эта интересная мысль. Отчего все наши неприятности? Почему с человеком вдруг начинают случаться всякие неприятные вещи, да не по одиночке, а сразу купно, в соответствии с пословицей "Беда не приходит одна"? Потому что наши неприятности - это порождение пустоты внимания Божьего вокруг нас. Бог не помогает нам делать наше дело, иначе это был бы полностью детерминированный мир, не зависящий от нашей воли; у нас есть свобода выбора, и свое дело мы выбираем и делаем сами, а он только защищает и уберегает нас от проявлений "спонтанного" мира, от его разрушительных воздействий. Но так происходит только до тех пор, пока мы движемся правильной дорогой. Рядом с этой дорогой существует защитное силовое поле, которое не пускает зло к нам. Но как только мы уходим с правильной дороги, вокруг нас образуется пустота. С укатанного шоссе наш автомобиль сворачивает на бездорожье, где полно оврагов, непроходимой чащи и топких мест. И не стоит тогда удивляться, если наш автомобиль застрянет в болоте или перевернется вверх колесами в буерак. Нас больше ничто не оберегает, и тогда на нас обрушивается все то, что мы называем бедами. И нужно много личных усилий и мужества, чтобы снова вернуться на путь истинный... Что такое истинный путь? Это просто. Для начала надо выполнять десять известных всем заповедей... Не убий, не укради, помни родителей своих... И тогда все будет хорошо.
   Он говорил и говорил, поблескивая своими толстыми линзами, в которых его глаза выглядели неестественно крупными. Затем, рассказав еще несколько душещипательных историй, он кстати помянул, что в четыре дня здесь будет служба, акафист Феодоровской иконе Божьей Матери, и мы бы могли остаться в храме до этого времени, подумать о своем... Вы знаете, эта служба стоит того, чтобы ее послушать. Она бывает один раз, в воскресенье. И каждый раз, когда мы поем, ангелы под куполом нам вторят...
   Последние слова он сказал так проникновенно, что нам почудился под куполом шелест ангельских крыльев.
   Можно было бы остаться. Заманчиво. Наверняка это интересно, по крайней мере один раз. Но время! Я исподтишка глянул на часы - была половина второго. Два с половиной часа!
   Остановить его было невозможно, это все равно, что бросаться грудью на локомотив, но это нужно было делать. Мы купили несколько свечей и настенный календарь с изображениями монастыря, мы дали сто рублей в пожертвования храму, а затем пошли ставить свечи иконе. Он шел рядом и поток его речи не ослабевал. Я уж мысленно взмолился: сотвори, Господи, чудо, пошли в этот храм еще кого-нибудь, чтобы отвлечь его хотя бы на минуту... И чудо случилось. В дверь тотчас заглянул служка, тот самый. Это на секунду отвлекло нашего проповедника... Я тут же торопливо сказал, что нам, пожалуй, уж и пора...
   Он не стал нас удерживать, он понял, что с нас больше не возьмешь, но все еще шел с нами. Мы вышли из основного зала в прихожую, он показал там фотографии посещения монастыря патриархом Алексием Вторым, далее фото с Громовым, местным мэром, еще с кем-то из известных людей нашего времени... И о каждой фотографии попытка хотя бы краткого рассказа...
   Нас выручила скрипнувшая дверь. В самом деле, в нее входили две пары, подъехавшие к монастырю на двух автомобилях. Мы с облегчением распрощались.
   Когда мы вышли за ворота монастыря на свежий морозный воздух, у меня было такое ощущение, что я выскочил из горячей парной. Мы медленно, не торопясь, остывая от разговора, пошли обратно в Коломну, вдоль белого заснеженного поля, под голубым куполом небесного храма, с паутиной электрических линий в углах...
  
   *
   В городе, конечно, снег сразу утратил свою девственную белизну. Укатанный машинами и истоптанный пешеходами, он выглядел... похуже, чем тот, который остался лежать в полях.
   В нашем путешествии осталась одна тревожная нотка: мы не доехали до конечной остановки, и не знали, где здесь автовокзал. Поэтому, дойдя до автостанции "Старая Коломна", она в центре города, рядом с Кремлем, я спросил у первого прохожего, крепенького мужчины лет 60, как проехать до автовокзала. И вот здесь я понял разницу между Москвой и Коломной. Степенный Иван Степанович - он представился - остановился, и в манере разговора с рассуждениями и внутренними монологами принялся обстоятельно рассказывать мне о том, как проехать на автовокзал. Оказалось, что нынешняя Коломна объединяет собственно Коломну и бывший ее пригород Голутвин, в котором и находятся оба главных вокзала города, железнодорожный и автобусный.
   - Туда можно на четырнадцатом, - сначала сказал он, кивнув рукой на стоящий неподалеку автобус. - Он, конечно, идет дальше, за Голутвин, но до вокзала доехать можно. Или на "тройке"... Во-он она там стоит, серенький пазик, - видите? А если выйти вон за то здание, на Октябрьскую, то там можно на трамвае... Правда, отсюда трамваи не ходють, это вам надо...
   Жена в это время пошла искать газетный киоск, чтобы купить там карту города. А я всегда предпочитаю живое слово местных аборигенов. Между тем к Степанычу подключился еще один мой доброжелатель.
   - Да ну, трамвай! - негодующе с пол-оборота встрял он. - Это далеко им шлепать... Вот на тринадцатом...
   - Да чего тринадцатый! - в сердцах перебил его Степаныч. - Мы ж на вокзале стоим! Может и отсюда на Москву уехать можно... Надо узнать. Во-он там кассы, вы пройдите туда и спросите у диспетчера...
   - Ага, сейчас спрошу, - сказал я. А сам отправился чуть правее, к жене, которая уже купила какие-то карты города.
   - Да не туда! - кричал мне вдогонку пристально отслеживающий меня Степаныч. - К кассам левее!...
   Я счел за благо не испытывать терпение Степаныча, и пошел к кассам, чем несказанно удивил свою жену, которая увидела, как я иду мимо нее. Пришлось ей потом объяснять.
   От этого вокзала автобусы на Москву не ходили, а по карте города мы легко увидели месторасположение нужного вокзала и зашагали в заданном направлении. Один вопрос - вопрос направления - был решен, оставался второй: где бы его поесть? Потому что было уже пора.
   Рядом с вокзалом "Старая Коломна" на соседней улочке я обнаружил отличную "Пельменную", и даже прочитал на ее двери прекрасное меню. Всем она была хороша, кроме одного: по воскресеньям она не работала. Она не была предназначена для питания праздношатающихся гостей города. Только в рабочие дни, только по делу, и только работничий класс. И никак иначе.
   Мы не очень расстроились, и пошли искать дом N219а на центральной улице Октябрьской Революции, потому что в материалах, скачанных с интернета о Коломне, один автор с большим восторгом описывал расположенный там магазин с местными винами на меду. Не путать с медовухой, хотя и она тоже там была. Магазин мы нашли быстро, купили две бутылки местного вина на меду - не могли же мы не купить вино с колоритным названием "Маринкина башня"! Это ведь своего рода сувенир. После оплаты покупок поинтересовались у продавщицы, где здесь недалеко можно пообедать гостям древнего города. "Как где? В нашей пельменной! У нас тут рядом отличная пельменная...", тотчас высказалась она. Мы объяснили ей, что по странным законам местного гостеприимства указанное достойное заведение закрыто именно по воскресеньям. "Ну, тогда Макдональдс!". Что делать! Пошли мы в местный Макдональдс.
   Вот она, жисть русской глубинки! Вместо добротного русского трактира с горячими сутошными щами, с расстегаями, кулебяками и прочими кренделями пришлось идти в злобный нерусский Мак. Это погано есть для Руссии.
   Мак нас встретил вселенским бедламом. Было время обеда, и он был переполнен. Свободных мест не было. Половые носились со швабрами наперевес, подчищая непрерывно образующийся сор и грязь. Шум и галдеж стояли содомские. От касс призывно орали кассиры, с мест кричали спутники тех, кто стоял в кассы, и на это накладывался общий немолчный вентиляторный шум голосов гомонящей толпы...
   Для нас это было шоковым контрастом. После гулкой, до дрожи прозрачной тишины монастырского храма, где не более часа назад мы были одни с братом Тихоном, чей голос взмывал к просторному куполу, аки голубь небесный..., где мы беседовали (в основном, как вы уже знаете, в форме монолога) о высоких материях духа и тела, о тяжелых женских судьбах и нелегких судьбах Отечества...
   Есть пришлось чуть ли не стоя (облокотились на какую-то стойку). Дорого, и, в общем-то, невкусно. Пока мы давились гамбургером и жареными чипсами, я думал о том, как интересно сосуществуют и переплетаются такие разные слои жизни... Мешают ли они друг другу? Дополняют ли друг друга? Как это было странно, попасть так скоро из одного пласта жизни в другой...
   Единственное, чем Мак точно хорош - там всегда есть сносный туалет, это незыблемый Маковский стандарт. Очень полезная вещь в незнакомом городе! Вы ходите уже несколько часов и вас беспокоит нужда? Выходим на главную улицу и ищем глазами желтенькую букву "М"...
   Выйдя из забегаловки, мы оценили время (было около 16), и решили прогуляться пешком по ихней центральной улице им. Октябрьской Революции до самого вокзала. Потому что я знаю, что ноги помнят лучше головы. Что прошел своими ногами, то уж не забудешь никогда.
   Не буду описывать вам наше дефилирование по этой центральной улице, хотя там было несколько интересных сцен. Напоследок только захотелось высказаться о топонимике города Коломна. Которая, по моим наблюдениям, всегда веско отражает менталитет жителей конкретного населенного пункта.
   Например, встретилось кафе "ДежаВю" - согласитесь, неплохо названо, с большим юмором. А вот центральная улица им. Октябрьской Революции - это откровенно плохо. Это просто отвратительно плохо...
   Взглянув на карту, в центре города я сразу увидел улицу Р.Люксембург. Когда я вижу на карте города улицу Р.Люксембург, моя рука тянется к пистолету. Шучу. Я всегда очень расстраиваюсь по этому поводу, потому что мне кажется это странной традицией называть именем немецкой коммунистки улицу в каждом городе России. Жаль, что Коломна не оказалась в этом ряду приятным исключением.
   Но и кроме Р.Люксембург на карте города было достаточно других перлов. Там же, недалеко, ул.Тельмана, Интернационала, Ленина, пр-т Кирова, Комсомольская, Красногвардейская, Пионерская, Яна Грунта (?) и почему-то Пушкина (он то, бедный, причем?), Льва Толстого (а этот чем запал в сердце пламенных революционеров?), Гоголя (за "Ревизора" его, что ли, взяли в эту славную компанию?). Но это было только начало! Далее, в глубине, просматривались ул. Лазо, Карла Либкнехта (дались же им эти немцы!), Щорса, Разина (этого для компании), Калинина, Красина, Дзержинского и опять разбавление писателями - Достоевского (?), Шевченко, Чернышевского, Добролюбова, Горького.
   Зачем были нужны все эти переименования? Уже в новейшие времена, в 1957 году, переименовали улицу Старо-Кирбатскую в Пионерскую! Безликое, унылое наименование. Старо-Кирбатская заставляла нас вспомнить о временах строительства Кремля, когда кирпич-сырец сушили в специальных сараях, кирбатах. Ведь как это было красиво и полно настоянной на веках истории, Старо-Кирбатская!
   Немного порадовали своей незатейливой дремучестью и абсолютным отсутствием фантазии у членов называющих комиссий небольшие улочки у вокзалов, расположенные подряд через пять метров одна за другой: Кирпичная, Глинная, Спичечная, Бутовая, Водяная, Известковая, Паровозная, Пароходная, Вагонная и почему-то Дорфа. И напротив: Плотницкая, Техническая, Лесопильная, Ремонтная, Модельная, и почему-то Малышева. Непосредственно у вокзала Вокзальная, Путевая, Средняя, и почему-то Тарарыкова.
   Впрочем, неясности с Дорфом и Тарарыковым скоро выяснились. Обходя перед отъездом привокзальную площадь, а заодно и здание местного ж-д вокзала, мы наткнулись на следующую мраморную табличку, навеки закрепленную на его стенах (привожу по снимку с цифровой камеры, сохраняя оригинальную орфографию):
   Вечером 18 декабря 1905 г.
   Карательной Экспедицией
   Семеновского полка у ст.
   Голутвин расстреляны
   27 челов., в том числе:
   Д.А.Зайцев - раб.Пред.Сов.Раб.Деп
   А.И.Сапожников - Студ.чл.Р.С.Д.Р.П.б
   В.А.Тарарыков - Адвок.чл.Р.С.Д.Р.П.б
   В.С.Дорф - служащ.к.з.
   А.И.Надежин -нач.Ст.
   П.Ф.Варламов - мапшинист
   Стопчик - рабоч.к.з.
   Ильичев - фельдфебель и другие.
   "И другим" не повезло, а служащ. Дорфа и Адвок. Тарарыкова увековечили в названии двух близлежащих улочек. Ул.Зайцева я потом нашел у Кремля, да и ул.Сапожниковых (их, оказывается, было несколько!) обнаружилась после на окраинах.
   Ныне вполне допускаю, что расстреляли их за дело, ибо они несли с собой ту новую смуту, которая потом унесла десятки миллионов жизней. Это они тащили нас с правильной дороги пути истинного за обочину, на буераки и топи. Хотя опять же, допускаю, что они были святы в своей детской наивности устроить себе и своим детям лучшее будущее. Но наивность эта была именно детской, потому что детям присуще это нетерпеливое желание сделать хорошо только себе, не думая об остальных. Детям свойственна жестокость эгоизма. Взрослый человек начинает задумываться и об остальных, живущих рядом и умерших, и начинает соизмерять себя с ними. И если он задумывается об этом, и делает правильные выводы, тогда ему неизбежно воссияет образ Вечности, по сравнению с которой его собственные желания изменить мир становятся смешны.
   Когда мы брали свои билеты на автобус, нам повезло. В этот день дали дополнительный рейс, и мы оказались первыми, кто брал на него билеты. Автобус отходил через 20 минут. И впервые в жизни нам достались шикарные места с номерами 1 и 2, прямо напротив громадного лобового стекла рейсового "Мерседеса"! Жена потом призналась, что, когда мы еще только ехали в Коломну (мы сидели в середине салона), ей в какой-то миг страстно захотелось сидеть именно на подобных местах. Но мечты мечтами, а так оно и случилось. Кто-то услышал ее тайные желания, и решил сделать нам подарок. И мы ему очень благодарны за это, потому что всю обратную поездку наслаждались этим великолепным видом. Всю эту поездку нас что-то вело, сопровождало и всячески поддерживало. С точки зрения мировой гармонии наша поездка оказалась важной высшим силам.
   Мы ехали по чистой, слегка припорошенной снегом трассе, с которой вчерашний обильный снег просто сдвинули в сторону. Вроде логично: надо освободить дорогу движущемуся транспорту. А вдоль дороги стоят деревеньки, их дворы стоят так близко к дороге, что выходы и выезды от этих домов оказались заваленными горами сдвинутого тракторами снега. Как хочешь - так и живи! Ни выйти, ни выехать. А если даже и выйдешь, то упрешься в дорогу, в дорогу федерального значения, по которой и днем и ночью идет беспрестанный поток машин. Ни ребенка выпустить, ни гусенка, ни ночью заснуть, ни днем отдохнуть. Бедная российская глубинка! Она вся живет так, на обочине жизни.
   А второй мыслью была мечта. Ведь неправильно строят дороги, от одного населенного пункта к другому. Надо сначала прокладывать дорогу, а населенные пункты строить на ответвлениях от нее. Тогда бы и не было таких проблем ни для жителей, ни для машин. Так, говорят, римляне строили. И мы бы могли у них поучиться...
   *
   После того, как мы приехали домой, мы вынули флэш-карту из цифрового аппарата, и просмотрели снимки на большом экране. На нем мы сразу увидели то, что было не видно на крошечном экранчике фотоаппарата. На снимках Бобренева монастыря и Коломенского Кремля явно присутствовало мягкое розовое сияние, озаряющее картинку откуда-то сверху. В живой жизни я его не заметил, вероятно, оно было слишком слабым, а на снимках оно было очень заметно. То ли действительно это розовое сияние было над древними строениями в красках ушедшего дня, то ли...
   19-28 февр.2006 г.
  
   Две лиственницы
  
   Время от времени жене Надежде по месту ее работы в Пенсионном фонде профсоюз предлагал разные автобусные поездки по Подмосковью, но я всякий раз отказывался. Как правило, я там уже был, все интересное видел, и тратить время на эти поездки не хотелось. Но когда предложили Звенигород, я дрогнул.
   И ведь что интересно: имея собственный автомобиль, я могу съездить в этот Звенигород когда угодно, в любой выходной день. Это примерно 50 километров от Красногорска, ближе некуда. Но сами знаете, как это бывает - то лень, то некогда, то еще какая-то чертовщина воду мутит. Все никак. Да притом мне не так уж и сильно хотелось в этот Звенигород - я там, естественно, был, и почти все интересное видел. Но, все-таки, я дрогнул. Потому что вспомнил свою первую поездку в Саввино-Сторожевский монастырь.
  
   Дело было в далеком уж теперь 1996 году. Тогда в марте я только что купил свою первую машину, подержанные "Жигули" шестой модели. И мне страшно хотелось куда-нибудь на них выехать. Первой моей серьезной поездкой и стала поездка в Саввино-Сторожевский монастырь. Почему именно туда, мне уже сейчас и не вспомнить. Кто-то посоветовал, где-то что-то прочитал о Звенигороде - так как-то оно и сложилось.
   Было самое начало апреля. Снег только что сошел, деревья стояли голые, с легким и еще далеким намеком на листья. По утрам подмораживало, поэтому на дороге приходилось быть аккуратным. Мы подъехали к монастырю, машину оставили на площадке у главных ворот и вошли внутрь. Сам монастырь только недавно, в 1995 году, вернули в лоно церкви, и он восставал своей каменной плотью из небытия забвения. Всюду были видны следы пост-советской разрухи и торопливого ремонта. У стен и в закутках валялись пустые бочки из-под краски, заляпанные известью доски, ржавое кровельное железо. У наполовину закрашенной стены стояли поломанные козлы. Народу было мало, только перепачканные побелкой монахи да случайные дикие посетители вроде нас. Практически все помещения монастыря были закрыты для посетителей. Мы с семейством обошли двор монастыря, подивились на громадную, заросшую сухим вековым бурьяном яму, в которой отливали знаменитый колокол "Благовест", зашли в соборную церковь - единственное тогда доступное для посещения здание.
   Перед церковью росли две высокие лиственницы, и под ними стояли две низеньких лавочки со спинками. Находившись по подворью монастыря, я устало опустился на одну из них и огляделся. Передо мной был замкнутый в монастырских стенах замусоренный стройкой двор. Надо мной раскинулись ветви лиственниц и голубое небо, усеянное легкими подвижными облаками. Какое пустое и безжизненное небо без облаков! И каким оно становится объемным и живым, когда там появляются облака. Это красивая придумка создателя, играть с нами в изменчивые облакоформы. Все время кажется, что они обладают сознанием. А, может быть, так оно и есть?
   Лавочки были широкие и низенькие, прогретые весенним солнцем, сидеть на них было чрезвычайно уютно и удобно. Я достал сигарету и закурил - тогда, в хламе окружающей разрухи, это было можно. Обстановка располагала к раздумьям о суетности текущей жизни и вечности. И только я подумал об этом, как меня коснулось и поглотило ощущение вселенского покоя. Так хорошо и покойно мне не было никогда в жизни. Это был покой масштабный, несоизмеримый с мелкой повседневностью и вообще с жизнью человеческой. Я словно бы вдруг оказался один на один со Вселенной и ее создателем. Я забылся, где я нахожусь. Это не имело никакого значения, потому что я был всюду. Я чувствовал глубину и прозрачность неба, я слышал скрип растущих камней и шорох летящих по небу облаков, я был одним из них. Я ощущал Землю и все вокруг нее как единое целое, в котором я был растворен, как капля воды в океане. Так я сидел несколько минут, потом меня кто-то окликнул, я очнулся от блаженного забытья, и все исчезло. Снова в мир вернулись соседние звуки, посторонние шумы, осязание текущей жизни. Но то состояние душевного покоя и умиротворения я помню до сих пор. Нет ничего более величественного и значительного, чем оно.
  
   Ради юмора добавлю, что поездка запомнилась еще и тем, что по выходу из монастыря я с прискорбием обнаружил, что мои автомобильные щетки сняли. Украли. Тогда это был большой дефицит. И близость святой обители их не уберегла, не остановила руку вора напоминанием о грядущем суде Божьем.
  
   Потом я еще несколько раз мысленно возвращался к этому монастырю. Он ведь многим интересен. Я прочитал о его знаменитом колоколе с тайными письменами, о его первом настоятеле Савве, о царе Алексее Михайловиче Тишайшем, сделавшем монастырь своей царской обителью. И всякий раз я вспоминал то волшебное состояние, которое посетило меня под лиственницами, и каждый раз я думал - почему именно там? Что там за место такое, необыкновенное? Или это просто был случай, стечение обстоятельств? Это была моя первая самостоятельная поездка на автомобиле. Я, естественно, напрягался, устал от нервного напряжения. И, когда я наконец присел на лавочку под лиственницами, просто пошла релаксация, которую я ошибочно принял за ощущение длани божьей над моей головой.
   Но нет. Это было и так и не так. Там было что-то необыкновенное, я чувствовал это. И эта загадка влекла меня к себе. Поэтому, когда предложили поездку в Звенигород, я дрогнул. Дрогнул и согласился. Я хотел проверить, действительно ли это место такое необычное, как мне показалось в мое первое посещение, или это было только наваждение обманутых чувств.
  
   Поехали мы 26 мая, в субботу накануне Троицы.
   Наша поездка начиналась в 9 утра от здания городской администрации. Мы с женой подъехали в 8-45. Там уже бушевала Марина Иосифовна, профорг Пенсионного фонда и организатор поездки. Кроме ее непосредственных подопечных в поездку навязались неуправляемые халявщики из горуправы, которые пришли раньше и заняли передние престижные места. Марина Иосифовна попыталась отселить их в середину салона. Но не тут-то было. Это были все калачи тертые, весь смысл существования которых состоял в борьбе локтями за свое светлое будущее. Они категорически отказались покидать насиженные места. И даже Марина Иосифовна, с ее обаянием и напором ничего не могла поделать.
   - Нет, вы представляете, какие суки! - говорила она нам, при этом хищно и обаятельно улыбаясь, - Засранки этакие! Пришли, уселись своими жирными задами на передние места, и ничем их не выковыряешь. Я им говорю, что я, как руководитель поездки, вместе со своей помощницей должна сидеть впереди, а они отвечают - "Сзади всех еще лучше видно. А мы тут уже сидим, и уходить не будем!". Нет, какие суки!
   И снова улыбнулась своей очаровательной обезоруживающей улыбкой.
   Я сначала не понял причин такого бурного негодования. В конце концов, какая разница где сидеть, совсем спереди или на два-три ряда дальше? Но потом в процессе нашей поездки выяснилось, что причины могут быть. И причины веские.
  
   Наша поездка, объявленная как "Звенигород и окрестности", на самом деле состояла из 4 частей. Первым делом нас подвезли к пансионату "Ершово" и предложили прогуляться по территории этой бывшей загородной усадьбы, где любил бывать художник Левитан и прочие знаменитости. Чувствовалось, что не так давно это был пансионат высшего класса. Два озера, расположенных на территории усадьбы, были соединены несколькими протоками. Над ними нависали и располагали к прогулкам многочисленные горбатые мостики с белыми нарядными перильцами. По воде, заросшей тиной и кувшинками, сновали весельные лодки, полные отдыхающих пассажиров. Но... асфальт на дорожках был двадцатилетней давности, и явно нуждался в обновлении, некогда шикарные клумбы были пусты и зияли трещинами потрескавшейся сухой земли. За ними некому было ухаживать.
  
   Следующим пунктом нашей программы был звенигородский Городок - место наиболее древнего поселения жителей в этих местах. Сам Городок ныне представлял собой возвышенное место, на котором располагался один из самых знаменитых храмов древней Руси - Успенский собор, который расписывал сам Андрей Рублев, да несколько обычных деревенских домишек, прилепившихся близ него. Это была вторая причина, по которой я поехал в эту поездку. До сих пор я не видел воочию этого храма, подобных которому осталось всего несколько.
   Старейший из них заложил в 1152 году вездесущий Юрий Долгорукий в своей дальней резиденции у Суздаля, при впадении речки Кидекши в Нерль. Это церковь в честь братьев Бориса и Глеба, первых русских святых, канонизированных русской и византийской церквями. Это был очень важный храм. При нем были захоронены жена Юрия Долгорукого, его сын и дочь. К сожалению, их могилы не дошли до нас. Зато в ней чудом сохранились фрагменты росписи XII века.
   Второй, его современник, находится в Переславле-Залесском. Это Спасо-Преображенский храм, заложен все тем же неугомонным Юрием Долгоруким в 1152 году и законченный при Андрее Боголюбском в 1157 г.
   Третий, храм Покрова на Нерли, построенный Андреем Боголюбским в 1167 году, - самый красивый, всемирно известная жемчужина русской храмовой архитектуры.
   И четвертый этот, Успения Богородицы на Городке, построенный в 1399 году. В нем до сих пор сохранились две колонны в иконостасном ряду, на которых фрески Рублева. Изначально там весь иконостас был рублевский. Но из него дошли до нас только три иконы. Среди них одна из моих любимых, "Спас". Тонко выписанное лицо, которое всматривается в нас с печальной грустью и тихой надеждой, что мы оправдаем Его надежды, будем жить человеками. Все они сейчас в Третьяковской галерее. Говорят, исследователь древностей нашел их в расположенном рядом свинарнике, где они служили дверями и ступеньками при входе в сарай. Но судьба или высшее покровительство не дали этим шедеврам погибнуть бесследно и бесславно.
   Что я могу сказать по поводу храма? Конечно, он похож на первые три. И стоит он неплохо. Но реки рядом нет - она далеко, и каменные украшения совсем простенькие. Простоват он. Но все равно хорош. Есть в этой простоте какая-то суровая истовость. Отсюда молитвы слышней. Они не застятся блестящей сусальной мишурой.
  
   У нас в группе оказался фотограф, который, судя по всему, недавно купил хороший цифровой аппарат, Nikon. Он без устали щелкал любые виды, которые открывались перед нами, а уж возле Успенского собора он просто потерялся. Он щелкал его справа, он щелкал его слева, с расстояния 100 метров, 50 и 25. Он залезал на какие-то телеги и в деревенские огороды, он становился на колено и ложился на землю, чтобы обеспечить себе наиболее выгодный ракурс съемки. Однако у нас был довольно строгий регламент поездки, согласно которому мы все должны были собраться в автобусе в определенное время. Все собрались, выяснилось, что двоих нет. Того самого фотографа с матерью. Но кто-то сказал, что видел, как они ушли по ходу движения вперед по шоссе. Мы тронулись.
   - Вон, вон они, идут впереди! - кричали те, которые сидели спереди в автобусе. Однако это были не наши, не "они". Ждать времени не было, и автобус упилил на пару километров вперед, к следующей стоянке у Саввино-Сторожевского монастыря. Группа пошла на осмотр. Но Марина Иосифовна не могла так просто бросить своих подопечных. Не тот она была человек.
   - Я же говорила вам, что должна сидеть впереди! - кричала она горисполкомовским. - Старые пердуны! Если б я сидела впереди, то я бы и командовала, и никто бы у меня не отстал! А вы разорались, как вороны - "Вон они идут! Вот они идут!".
   При этом она так обаятельно улыбалась, что обидеться на нее было невозможно.
   Горисполкомовские старушки между тем и ухом не вели. Им было все равно, кто там отстал - их сплоченная команда всегда была на месте.
   И здесь Марина Иосифовна проявила ту энергию, за которую ее все любили и уважали. Она оббежала все легковые автомобили, которые остановились на стоянке и в которых сидели водители. Нашла того, который согласился съездить за отставшими. Не добровольно, конечно, согласился, - его обаяла и уговорила Марина Иосифовна. С помощницей - моей Надеждой - села в машину, домчалась до места предыдущей стоянки, подобрала отставших и привезла их к монастырю. Все это заняло не более пяти-семи минут. Высадив пострадавших и выйдя из машины, Марина Иосифовна отдала должное водителю.
   - Как хорошо вы водите! А что у вас, интересно, за машина? Я на такой еще ни разу не ездила. Как она мягко и плавно идет! Как вы говорите она называется?
   Всякий водитель не равнодушен к своему автомобилю.
   - Фольксфаген Гольф! - с гордостью ответил он.
   - Я запомню! - лучезарно улыбаясь, ответила Марина Иосифовна, у которой в Красногорске была точно такая же машина. - Я запомню, потому что она того стоит! Первый раз в жизни ездила на такой шикарной машине!
   Водитель зарделся от смущения, неразборчиво буркнул что-то вежливое, пожелал больше никому не отставать и удовлетворенно укатил восвояси. Бравая тетка Марина Иосифовна! Вот ее любимая приговорка для большей полноты ее портрета - "У меня есть только один недостаток: папа еврей".
  
   Между тем остальные были уже в монастыре и томительно ждали экскурсовода, спасаясь от полуденной жары под сенью распустившейся сирени. Я с волнением оглядывал знакомые места. Здесь все было ухожено, отутюжено и максимально коммерциализировано.
   Лиственницы, к великому счастью моему, были на месте. Храм блистал новым золоченым куполом. Польские часы XVII века на колокольне функционировали и показывали правильное время. Вокруг старой ямы под колокол заботливо стоял аккуратный крашеный заборчик. Под лиственницами раскинулся засеянный специальной травой газон с грозными предупреждающими белыми табличками "По газону Не ходить!". Но лавочек, моих любимых лавочек под лиственницами больше не было. И толпы, стада народа, которые носились по подворью монастыря в разных направлениях, как мураши в потревоженном муравейнике. Все спешили сделать свои дела перед Троицей - ставили в храме свечки, покупали и освящали хлеб и воду, просто молились в местах, для этого и предназначенных.
   Пришла экскурсовод, подтянулись опоздавшие во главе с Мариной Иосифовной, и мы пошли в Царицины палаты. Узенькие, тесные, душные. При температуре окружающего воздуха +30 градусов это особенно чувствовалось. Мы ходили группой в 20 человек по этим комнатам, смотрели на музейную царицину утварь, артефакты каменного века в этих местах, надколотый глиняный кувшинчик с окаменевшей кашей, - а я все думал: как же мне быть с моими лиственницами? И придумал. Когда мы вышли наружу, я просто пошел по газону, по которому нельзя ходить, к лиственницам, за неимением лавочек просто стал между ними, обнял рукой правую, и закрыл глаза.
  
   И ничего не произошло.
   Как этого и следовало ожидать.
  
   А чего, собственно, я ожидал? Как говорят мудрецы, нельзя в одну и ту же воду войти дважды. Лиственница - дерево хрупкое, поэтому на газоне вокруг деревьев валялось несколько мелких веточек лиственницы с шишками. Я подобрал одну из них на память. И вовремя это сделал. Потому что возле меня тотчас появился служащий в униформе, и начал мне строго пенять за то, что я вытаптываю здесь дорогой газон. Зачем нужен газон, по которому нельзя ходить? Однако я счел за благо ретироваться.
  
   Словом, я огорчился. Отошел к собору, и сел прямо на его ступеньки, выходящие к лиственницам. Это был служебный вход в собор, через него мало кто ходил. Обычный вход находится справа. Я сидел на теплых каменных ступеньках, смотрел на простирающуюся передо мной соборную площадь. На колокольню с часами, на кусты чайных роз по окраинам газона, на сам ухоженный газон и лиственницы. Деревья тихо веяли своей мягкой хвоей в воздухе, словно подметали небо. Рядом со мной никого не было - основные стада посетителей носились по асфальтированным тропинкам, обтекающим площадь. А я сидел на краю площади, но так, что возле меня никого не было, потому что за моею спиною был собор.
   И вот здесь я снова почувствовал то знакомое чувство, которое уже посетило меня здесь - блаженную вечность, вечность и покой. Такой, когда тебе больше ничего не надо - ни славы, ни богатства, только жить бы спокойно на этой земле и радоваться жизни, да здоровья в меру, чтобы жизнь моя была не в тягость ни мне, ни близким. И снова оно длилось недолго, это странное чувство. Но мне этого хватило, чтобы понять: не зря я сюда стремился, не зря приехал. Это было не случайно в тот первый раз. Есть здесь что-то такое, что притягивает силы небесные, полные добра и блага. Что это такое - неизвестно. Но если духи умерших посещают Землю, то это место у них бесспорно одно из самых любимых. Потому как хорошо здесь. Покойно.
  
   А после этого мне было все равно, что делать. Нас позвали к автобусу, ехать далее. Мы с женой зашли в хлебную лавку при монастыре. Во время начала нашей экскурсии туда привезли свежий монастырский хлеб. И мы надеялись его купить. Да где там! - его уже давно размели, пока мы исследовали царицины палаты, пока я общался со своими лиственницами. От него остался только витающий в воздухе магазинчика приятный запах. Но я ничуть не огорчился, я уже получил значительно больше.
  
   На остаток экскурсии нас завезли в деревню Дютьково, к музею Танеева, музыканта и композитора, современника Чайковского. Дютьково встретило нас буйной сиренью, выглядывавшей из-за всех заборов, и стойким запахом пионерского лета, который для меня аккумулируется в характерном запахе разогретых на солнце досок, окрашенных масляной краской. На улице недалеко от музея деревенские ребята баловались с жеребятами. Подростки постарше солидно возились у капота потрепанной "BMW".
  
   Музей в Дютьково, наверное, интересен любителям музыки - Танеев музыкант и композитор, был директором Московской консерватории и дружил со многими знаменитыми лицами своего времени. Деревенская бревенчатая изба, фотографии по кругу, предметы быта, магнитофонные записи его произведений. Наверное, ему тут было хорошо. Но на это надо настроиться, проникнуться. А я ходил по музею, смотрел на все невидящим взором, и пребывал в блаженном ощущении того, что я прочувствовал в Саввином монастыре. Вспоминал легенды о святом Савве. Как он впервые явился молодому царю Алексею Михайловичу и отвел от него медведя. Как он уберег монастырь от разорения во время нашествия Наполеона, явившись во сне наполеоновскому маршалу Евгению Богарнэ. Интересный святой этот Савва. Ученик самого Сергия Радонежского, в течении продолжительного времени управитель Троице-Сергиевского монастыря, основатель монастыря Сторожевского - ведь это ой как немало.
  
   А ветку лиственницы с шишками из монастыря я довез, хотя она такая хрупкая, что могла переломиться на несколько частей от неосторожного обращения. Она сейчас лежит сверху на моем компьютерном мониторе, прямо передо мной, когда я пишу эти строки.
  
  
   26-31 мая 2007
  
   Жемчужины земель Тверских
  
   Мы, русские, всё ворчим, всё недовольны своей жизнью. Таковы уж мы есть по своей сущности, таков уж у нас не простой национальный характер. Загадочные мы, в первую очередь для самих себя. Находясь на своих пространных и малонаселенных территориях, которые изрезаны реками и испещрены озерами порой до потери зеленых островков суши в мягкой голубизне вод, мы хотим жить как в Европе. Чтобы уровень сервиса на курортах был европейский, чтоб дороги среди наших болот были, как в Европе, и чтоб зарплаты были, как тамошние.
   Да, конечно, уровень сервиса в некоторых здравницах каменистой и жаркой Италии несколько выше, чем аналогичный показатель на турбазах Тверской области. Но не все так грустно и безысходно, как нам часто кажется. Если жизнь в Италии и Тверской области оценить по более объемному количеству показателей, то преимущества Италии не покажутся такими уж очевидными. Вот вам только один пример на эту тему.
   Жил да был в итальянской провинции Калабрия синьор Пьетро Мацца, и было у него там 100 гектаров собственной земли, на которой его предки веками растили мандарины. Десять лет назад он женился на русской девушке Жанне, поехал в Россию навестить ее родственников, да так здесь и остался. В Италии в это время была страшная жара, а у нас мягенькие +15. Ему понравилось. Его русская жена была против, она хотела жить в Италии, но он настоял. Сначала он попробовал завести ресторанный бизнес в Москве, но после того, как он наладил дело, русские партнеры его кинули. Дело пришлось оставить. В село Медное - это рядом с городом Торжком - Пьетро приехал из Москвы спустя 2 года. Ему понравилось, что здесь чистый воздух, красивая река, свежая трава (это важно для качества молока, из которого потом делается сыр). И вот уже 8 лет с утра до ночи синьор Пьетро варит здесь настоящие итальянские сыры, принимает туристов и наблюдает за страной, которая считает себя загадочной. Почему он променял свои 100 гектаров итальянской земли на 16 гектаров тверской? Да потому, отвечает он, что эта сотня гектаров есть, а использовать их нельзя. Евросоюз решил, что мандарины лучше растут в Испании, и в Италии выращивать их на экспорт запрещено. В местные магазинчики продавать их можно, но на этом не заработаешь. Зато в Калабрии разрешено выращивать табак. А табаком здесь отродясь не занимались, нет ни традиций, ни культуры обработки, это все будет впустую. Вот он и подался в Россию. Которой очень доволен. Здесь можно заниматься тем, чем хочешь, несмотря на некоторые местные трудности. Есть коррупция и взяточничество чиновников, есть расхлябанность и необязательность работников, но все это преодолимо. Это все мелочи по сравнению с запретами от Евросоюза. А Италия? "Да что вы так рветесь в эту Италию!" - в сердцах восклицает он. - "Представьте себе, что на территории Тверской области проживает 60 миллионов человек. Яблоку упасть негде! Вам это понравится? Вся земля в частной собственности. Вы можете проехать только из отеля на платный пляж и обратно. У тихого озерка порыбачить с палаткой у вас там не получится".
   Так что не будем яростно рваться в густонаселенную Италию, а предпочтем наслаждаться тем, чем радостна и богата наша собственная земля. К сожалению, заметку об итальянском сыроделе близ Торжка я прочитал гораздо позже своей поездки в Торжок, не то непременно завернул бы в село Медное, продегустировал бы его сырное меню из 19 сыров. И, ради объективности, отмечу, что итальянец был немного эмоционален, уравнивая площадь Италии с Тверской областью. Тверская область в три раза меньше Италии. Но сути это не меняет - при наличии в области 20 миллионов человек это означало бы здесь плотность населения области Московской, со всеми вытекающими. Свободно откинуться было бы негде. Представляете себе эту ужасную картину?
  
  
   Несколько общих слов о нашей поездке
  
   В начале августа 2006 года мы двумя семьями поехали отдыхать на одно из наших любимых озер Тверской области, Чеполшевское, названное так по имени соседней деревни. Или деревню так назвали по имени озера - здесь мне трудно сказать что-то определенное. Кроме меня с женой Надеждой в этой поездке были наши друзья, семья Кузьминых - глава семейства Илья Ильич (Командор похода) с женой Эльвирой Кирилловной и 12-летней внучкой Женечкой. Мы поехали на двух автомобилях - наше семейство на своей старенькой "шестерке" (в любовном просторечии Шахерезада Ивановна), а Кузьмины на относительно свежей "КИА".
   Это небольшое озеро размерами примерно километра два на километр. Считается одним из самых глубоких в Тверской области - до 37 метров, но у берегов мелкое, с прекрасным песчаным дном. Оно расположено недалеко от города Удомля, рядом с шоссе областного значения Вышний Волочек - Максатиха. Озеро это чрезвычайно живописное. Почти со всех сторон его окружает высокий, покрытый золотыми соснами берег. Между шоссе и озером все заросло хвойным лесом - сосны и ели с небольшим вкраплением лиственных пород, в котором много черничника и брусники. Местами встречаются целые земляничные поляны, а так ее кустики понемногу рассыпаны почти повсюду. Кружку смешанных ягод для утренней каши можно собрать в десяти метрах от палатки. Если погоды стоят соответствующие - идут дожди и тепло, то в лесу много грибов: подосиновики, польские, немного белых, лисички, и вездесущие сыроежки. В сезон здешние места обильны опятами. Почвы у озера песчаные, поэтому добраться по лесу к озеру на автомобиле даже во время большой сырости проблемы нет. В водоеме водятся разные виды рыбы (плотва, язи, окуни, щуки, лещи, красноперка и проч.) и живут раки - верный признак того, что вода в озере здоровая.
   Приезжают на озеро кто за чем. Кто-то приезжает с целями заготовительными - на крупного леща или щуку. Эти соответственно экипированы (одежда в маскировочных тонах, резиновые сапоги в пояс, профессиональные орудия лова), деловито-сосредоточены и угрюмо-немногословны. Они хорошо знают рельеф дна, они сразу ставят донки и другие ловушки секретной конструкции, разбрасывают в нужных местах приманку, и время от времени выезжают на надувных лодках для проверки своих охотничьих угодий. Днем они больше спят, основная работа начинается у них поближе к полуночи, когда они, приглушенно перебраниваясь, начинают выползать из своих военизированных палаток.
   Другие приезжают на недельную прогулку за грибочками и ягодами. Эти также деловиты, но более веселы. По вечерам они сидят у костра, мирно шелушат свою лесную добычу и поют тихие семейные песни. Рядом, как правило, резвятся дети, которые вносят в окружающую жизнь тон легкой беззаботности (который так порой необходим нам) и зов к познаванию мира.
   Для третьих весьма популярны поездки на выходные. Эти приезжают исключительно развлекаться. С ними толпа разнузданных девиц, громкая магнитофонная музыка, гортанные крики по всему лесу, упражнения в стрельбе из духового ружья по картонной мишени и пьяные песни до утра - вот их обычное времяпровождение. Появляются они вечером в пятницу, напористые и веселые, как массовики-затейники, и исчезают в воскресенье в полдень, вялые и хмурые, как клоуны после выступления.
   Некоторых завораживает местная природа. Я знаю семьи, которые ездят сюда из года в год более двадцати лет. Здесь вырастают их дети и сюда же они начинают возить внуков. Это самые лучшие туристы. Они хорошо воспитаны школой туристического общежития. В укромных местах они ставят оборудованные туалеты, их лагерь являет собой образец рациональности и чистоты. Они никогда не потревожат соседей своими дикими выходками. Они вежливы и предупредительны. Занимаются они всем понемножку. И рыбачат, но в меру, и грибы собирают, и ягоды - но не для заготовок, а в охотку. По утрам и вечером купаются в озере, а поближе к ночи задумчиво сидят у костра и поют что-то мелодичное и умное из времен расцвета советской бардовской песни.
   Сами мы скорее из серии последних, только мы не ездим в одно и то же место столь часто, и бардовские песни не поем, а слушаем их с магнитофона. Мы приезжаем в подобные места за природотерапией. Занимаемся активным отдыхом, наслаждаемся природой, и впитываем, впитываем в себя запахи озера и леса, окружающего пространства, отдыхаем от суетной городской жизни и заряжаемся природной энергией на весь будущий год.
   На этом озере мы уже отдыхали несколько раз, и каждый раз я сожалел, что по дороге из Москвы к озеру мы проезжаем через эти малые русские города, Торжок и Вышний Волочек, но ни разу не осмотрели их как следует. Дело в том, что по пути их не посмотришь - разве можно осмотреть город, пусть и не большой, за полчаса? А больше свободного времени в поездке выделить невозможно, потому что голову все время надсадно долбит тревожная мысль: ведь надо еще доехать до цели (в дороге всякое бывает), найти место для стоянки - удобное, красивое, с хорошим подходом к воде, разбить лагерь, поставить палатки, и приготовить ужин. А специально ехать к этим городам все как-то времени не было. Но на этот раз я настроился решительно. Я категорически строго запланировал для себя две поездки в эти города, чтобы с ними познакомиться поближе.
  
  
   ТОРЖОК
  
   Краткие исторические сведения
  
   Город Торжок, стоящий на реке Тверце, кем и когда построен - неизвестно. Никакой особенный князь его не закладывал, по крайней мере, сведений об этом нигде не сохранилось. Летописи о нем упоминают в первый раз при взятии его Георгием, князем суздальским, в 1139 году; однако древность его утверждается следующим достоверным свидетельством: в 1015 году Преподобный Ефрем, родом серб или угрин, служивший вместе с братом своим главным конюшенным при князьях российских Глебе и Борисе, по смерти их пришел в Торжок, и тогда уже многолюдный, и создал близ города, в 2-х верстах, дом странноприимный, а потом перешел в самый город, где ныне стоит монастырь, построил храм и обитель во имя убиенных Ярополком окаянным государей своих, Бориса и Глеба.
   В старину Торжец принадлежал к владениям Новгородским, был его пограничным городом. Как всякий пограничный город, Торжок отметил свое существование в нашей истории многочисленными утратами и страданиями, он первый подвергался осадам и разорениям за грехи новгородцев и собственных князей-властителей. Известны пять эпох его полного разорения: от Святослава Ростиславовича в 1166 году, от Батыя в 1237, в 1372 при войне тверского князя Михаила Александровича с московским князем Дмитрием Донским, от Иоанна Грозного в 1570 г, и от поляков в 1606.
   Вот документальные свидетельства о разорении Торжка Батыем от Карамзина, чтобы читатель представил себе обстановку более ярко:
   Многочисленные толпы Батыевы стремились к Новугороду и, взяв Волок Ламский, Тверь (где погиб сын Ярославов), осадили Торжок. Жители две недели оборонялись мужественно, в надежде, что Новогородцы усердною помощию спасут их. Но в сие несчастное время всякий думал только о себе; ужас, недоумение царствовали в России; народ, Бояре говорили, что отечество гибнет, и не употребляли никаких общих способов для его спасения. Татары взяли наконец Торжок [5 марта] и не дали никому пощады, ибо граждане дерзнули противиться.
   Но география благоприятствовала городу. И всякий раз после очередного ужасного разорения он восставал краше прежнего. Разбегавшиеся от меча войны, от голода и моровой язвы жители Торжка не хотели оставлять навсегда прежних своих развалин, и, понимая выгоды торговли по своему расположению при реке Тверце, снова собирались на родные пепелища к Борисоглебскому монастырю, который по обретении мощей чудотворца Ефрема почти всегда оставался невредимым от разорений. Единственный раз его значительно разорили в 1606 году поляки, имеющие вечное недружелюбие и загадочную злобу ко всему русскому.
   Однако наибольший урон процветанию Торжка нанесло построение железной дороги Москва - Санкт-Петербург. Значимость водного канала доставки товаров из Волги к Новгороду упала, как перед этим упала значимость самого Новгорода и Пскова с появлением на севере новой столицы. Бойкая придорожная торговля стала неуклонно хиреть, и город начал медленно увядать. Все, самое значительное построено в Торжке до этого злосчастного времени.
   Разместившийся на излучине живописной Тверцы, Торжок по праву считается одним из красивейших старых русских городов и первой жемчужиной Тверской области. Даже сейчас, после коммунистического лихолетья, там осталось два монастыря и около тридцати церквей. И если вообразить себе это многообразие церковных строений на высоком берегу реки, приглушенное мягкой летней зеленью или прикрытое белизною снега, то сразу понятно, какое великолепие ожидает путешественника, направившегося через Торжок.
   К тому же, кроме живописных видов Торжок может предложить взыскательному гостю и другие свои достопримечательности. Изделия кожевенного (сафьян) и златошвейного дела, бывшая гостиница мадам Пожарской (вспомним ее котлеты), пушкинские места и могила Анны Керн. Разве этого мало чтобы туда поехать?
  
   Собственно поездка
  
   От озера Чеполшевского до Торжка примерно 100 километров. Нужно сначала доехать до Вышнего Волочка, это 35 км, и затем по трассе Санкт-Петербург - Москва проехать еще километров 70 в сторону Твери.
   Особенности дикого туризма таковы, что все в подобную поездку поехать не могут, потому что кому-то нужно быть при лагере. Быть при лагере означает не только охранять наши палатки с вещами типа надувной лодки, это означает еще и дежурства - приготовление пищи. Чтобы мы вернулись из Торжка не к пустому котелку, а к готовому ужину. Дежурили мы семьями через сутки, чтобы каждая из семей через раз имела возможность провести свой свободный день по своему усмотрению. Поехать в Торжок или Вышний Волочек я мог, естественно, только в свой свободный день. Но для дежурства не обязательно оставаться на озере всем семейством. Поэтому, поехав в Торжок, мы прихватили с собой Эльвиру и Женечку в качестве пассажиров, им тоже было интересно посмотреть старинный русский город. А на хозяйстве оставили надежного и хозяйственного Илью Ильича.
   Итак, выбрав свой свободный день 6.08.2006, в воскресенье, мы вчетвером отправились в Торжок. День был солнечный, было только немного ветрено.
   Въехав в Торжок, мы проехали до центра города (символично, что это церковь Ильи Пророка, в честь нашего Ильи Ильича), далее по узкой улочке спустились к площадке перед выездом на мост через Тверцу. У меня была карта Торжка из интернета, но плохая, понять ничего было невозможно. Решили ехать на другой, высокий берег: все самые значительные храмы города были там. Переехали мост, площадь Пушкина с круговым движением, и поехали влево вверх по улочке вдоль берега. Как выяснилось потом, это был старый Старицкий тракт, на Старицу. Ныне это улица Старицкая, что логично и уместно. Проехали эту улочку до конца и остановились, потому что почувствовали, что это уже край города. Неожиданно Надежда в переулок налево увидела старую деревянную церковь. Как и положено настоящей церкви, она стояла прямо в конце переулочка. Поехали к ней. А там нас ожидал большой сюрприз.
   Во-первых, это одна из самый старых церквей города (1653 г.), да еще при этом и деревянная. Как она сохранилась - непостижимо! Ведь за время ее существования ее могли разобрать на дрова или просто сжечь тысячи раз. Но, видно, высшие силы берегли ее. Во-вторых, она стоит на изумительном выступе высокого берега, так что она с трех сторон окружена обрывами, одним большим к реке и двумя боковыми овражками от ручьев. Вид на город и реку - панорамный, захватывающий, лучше не бывает. Церковь давно не действующая, поэтому стоит без ограды - и это тоже хорошо, потому что ничто не мешает обзору. В-третьих, экскурсоводом в этой церкви-музее оказалась Ирина Александровна Бочкарева. И в этом нам также бесспорно повезло, потому что Ирина Александровна - искусствовед. Она очень обрадовалась, узнав, что мы из подмосковного Красногорска, сразу вспомнила наш знаменитый киноархив и рядом расположенную усадьбу Архангельское, в которой и сам Пушкин бывал. Приятно было разговаривать со знающим человеком.
   Окна в церкви выше второго этажа были или выбиты, или выставлены на лето - их не было. От этого в церкви время от времени шумел и завывал ветер (я говорил, день выдался ветреный), что сразу заставило меня вспомнить шум от крыльев нетопырей в той деревянной церквушке, которая снята в фильме "Вий" по Гоголю, с Леонидом Куравлевым в роли Хомы Брута. И вообще, внутри они, эти обе церкви, были удивительно схожи между собой. Их объединяло и время постройки, и что-то еще, что я не понимал, но чувствовал. Эта деревянная церковь называлась Вознесенской.
   В лавке внутри церкви мы купили отличные открытки с видами храмов Торжка и книгу дорожных воспоминаний знаменитостей о Торжке ("Торжок в путевых заметках и мемуарах"), которую составила сама Ирина Александровна. Нам она также подробно рассказала, что в городе нужно смотреть и как туда проехать. Расстались мы с нею очень любезно. Это действительно было большое везенье встретить такого понимающего человека в самом начале своего путешествия.
  
   Сначала на выезде из упомянутого переулка мы остановились возле каменного храма Вознесенской каменной церкви, построенной в 1854 году вместо деревянной, возле которой мы только что были. Деревянная к тому времени отстояла два века, и ее отправили на покой. Мы с Женей прошли к постройкам. Но смотреть там было нечего: храм был на замке, а снаружи он был прилично разрушен. К тому же и место для этого храма строители выбрали неудачно. Он стоит далеко от берега, никакой красоты - ни от окружающего пейзажа, ни от самого храма. Без души строили, как повинность отбывали. Вот и умер храм. От него остался стоять только кирпичный остов, пустой внутри и полуразрушенный снаружи. А деревянная церквушка стоит столетиям вопреки, и до сих пор радует нас своим видом. Казалось бы, парадокс? Да нет же! Построенное с любовью и верой стоит долго, потому что самим создателем поддерживается. Не им самим лично, а теми законами, которые он заложил в основу окружающего нас мира.
  
   Далее мы поехали к знаменитому Борисоглебскому монастырю. От деревянной церкви он отстоит буквально метрах в пятистах вниз по берегу Тверцы. Это один из самых старых монастырей, основанный в 1015 году схимником Ефремом, еще до татар. С тех пор, конечно, много воды утекло, и с 1015 года сохранилось разве что само место. Но и это было драгоценно. Место красивое. Расположенный на высоком берегу реки, монастырь парит над городом. Каменная ограда вокруг монастыря со стороны воды расположена ниже основной площадки с монастырем, и не мешает обозревать реку и противоположный берег. От этого внутри монастыря как-то по-особому светло и просторно. Внутри монастырь и его отдельные храмы усиленно ремонтируются, но еще много осталось сделать. Из особо для нас интересного была постройка древнего ледника, но она, как водится, оказалась разрушенной, и внутри вся завалена мусором. Обратила на себя внимание красивая Свечная башня, на фоне которой так приятно фотографироваться проезжающему туристу. Свечной она называлась потому, что когда-то в ней была свечная лавка. Но она и сама напоминала своими контурами красивую ажурную свечу, увенчанную язычком пламени купола.
   Затем мы проехали дальше вниз по улице и поднялись на высокий холм слева, где синела своими куполами с золотыми звездами обновленная Благовещенская (Михайло-Архангельская) церковь. Место под нее выбрали хорошее, на просторном возвышенном полукружье, с которого открывались прекрасные дали. С холма, на котором мы находились, мы посмотрели на Борисоглебский монастырь. Он был от нас через глубокий уличный провал, наискосок вправо, за деревьями на той стороне земляной насыпи. Прикрытые снизу зеленью высоких деревьев, купола его нескольких сооружений смотрелись, как на картинке. Но мы-то только что видели его во всей красе, где весь низ монастырских стен облуплен. Так у меня родилась мысль о "верхней" красоте, когда издали видны только красивые верхушки, а неприглядный низ прикрыт зеленью. Что для России очень характерно. Россия красива именно такой, верхней красотой. Издали смотришь - красотища! А поближе подойдешь - а там!...
   Спустившись с живописного Благовещенского холма, мы бегло осмотрели остатки внушительных земляных валов города, они как раз были напротив, и поехали к пешеходному мостику. Для этого мы снова проехали площадь Пушкина с круговым движением (на этот раз на ней постояли, как два года назад, когда были здесь проездом, купили мороженое), мимо остатков Торговых рядов, в которых сейчас кинотеатр и магазины, и оказались на площади Сенной, ныне называемой площадью 9 января, имени моего дня рождения. У бывшего Магистрата, здания старой городской управы, мы оставили автомобиль, и пошли на пешеходный мостик, лакомясь припасенным мороженым.
   С мостика открывались живописные виды на реку Тверцу, направо и налево. За мостиком на набережной стоял ряд бывших купеческих домов, которые и сейчас были в весьма ухоженном состоянии. В них были гостиница "Тверца", магазины "Вереск" и "Золотой петушок". Особенно красочным был последний, украшенный по фасаду мелкими цветными изразцами. Туда мы зашли. Там оказался обыкновенный гастроном, где мы, раз уж зашли, купили вологодского сливочного масла и охотничий сыр. Но изумительнее всего оказался вид от набережной вверх по улице, которая наверху была увенчана храмом Ильи Пророка - мы уже проезжали рядом с ним при въезде в город . Это была та самая улица, Которая Ведет к Храму.
   Вернулись через мостик обратно. Зашли в ротонду рядом с мостиком, там оказался магазин золотошвейных изделий, чем славится Торжок. Там можно приобрести уникальные изделия, например, черный галстук, на фоне которого золотом вышит двуглавый державный орел. Но стоит такой патриотический галстук дорого.
   Женя, современный городской ребенок, все просилась в "Макдональдс". "Макдональдса" в этом городе не было, поэтому мы предложили открыть его в моем автомобиле. Женя погрустнела. Но покушали мы славно. Выпили чай из термоса с конфетами и бутербродами, и поехали домой, на озеро.
  
   Пока ездили, со своих стоянок уехали соседи слева и перед нами. В воскресенье утром многие уезжают, потому что пора отдыха обычно заканчивается в воскресенье, в понедельник уже надо на работу. Интересная пара стояла пару дней между нашей стоянкой и озером. Он и Она, оба молодые, до тридцати. Приехали поздно в пятницу на новенькой Хонде с московскими номерами. Поставили тент от солнца и дождя, и всю субботу валялись на высоком берегу, ничего не делая, только пили сухое вино из красивых хрустальных бокалов. Она картинно полулежала на раскладном шезлонге, он сидел на стульчике или ходил рядом. Они рассматривали окрестные дали, пили вино, и тихо разговаривали о чем-то своем. Судя по долетавшим иногда до нас отрывкам - о работе в денежной коммерческой фирме. У них были проблемы. От них остались четыре пустые бутылки из-под дорогого вина и эта картинка, как они полулежа разговаривают.
  
   Рядом вертелся приблудный кот с куцым хвостом, серый с белым пятном на груди. Сначала нас сбило с толку то, что у уехавших соседей пропал кот, и те соседи, которые еще остались (их знакомые), все его разыскивали. Но это был не тот кот, тот был рыжий. Тоже, наверное, от кого-то ушел, а теперь разыскивал бывших хозяев. Это большая беда и проблема для хозяев. Кота берут с собой, потому что его часто не на кого оставить в пустой городской квартире. Но в диких условиях городской кот иногда теряется, и приходится уезжать без него. Кот в конце концов приходит на место стоянки, не находит там своих хозяев, и днями рыскает вокруг этого места, ничего не понимая, и все надеясь на то, что они вернутся. Бродит вокруг и тоскливо мяукает по ночам.
  
   От соседей слева мы перевезли короткие мостки на новое место напротив нас. Теперь стало удобно умываться по утрам, набирать воду, причаливать на лодке и рыбачить с мостков. Пока мы катались по Торжку, Командор оставался на хозяйстве. После отъезда соседей он проинспектировал оставленный лагерь, и кое-что перетащил к нам. Колоды для сиденья перед костром, готовые колотые дровишки. А с помощью найденной там же фанерки, издырявленной пульками из воздушки на манер дуршлага, переделал и укрепил наш обеденный стол. И еще он приготовил вкуснейший плов, на который мы тут же набросились, несмотря на "Макдональдс" в Торжке.
  
   Вечером снова был небольшой улов рыбы (окушата, плотвичка, подъязочки), и мы ее тут же поджарили. Я очень люблю эту жареную мелочевку. Отчасти именно за этим я и езжу в подобные походы. Вряд ли найдется что-либо вкуснее этого незамысловатого блюда. Мелкая свежая рыбешка, которая еще полчаса назад плавала в озере, поджаривается на походной газовой плите до легкой золотистой корочки, с лучком. Как она свежа, как она хрустит на зубах, солененькая и сладкая, нежная и рассыпчатая одновременно! А на свежем воздухе, с пивом (это само собой), ей вообще цены нет.
  
   Пытались фотографировать луну, с долгой выдержкой, со штативом. Для этого пришлось пообщаться SMS-сообщениями с сыном Мишей, который подсказывал нам из Москвы, как ставить выдержку в ручном режиме на нашем цифровом аппарате. Молодые - они в таких делах лучше понимают.
  
   ВЫШНИЙ ВОЛОЧЕК
   8.08.2006, вторник.
   Александр Радищев, выдержка из его "Путешествия из Петербурга в Москву" о Волочке:
   Никогда не проезжал я сего нового города, чтобы не посмотреть здешних шлюзов. Первый, которому на мысль пришло уподобиться природе в ее благодеяниях и сделать реку рукодельною, дабы все концы единый области в вящее привести сообщение, достоин памятника для дальнейшего потомства. Когда нынешние державы от естественных и нравственных причин распадутся, позлащенные нивы их порастут тернием и в развалинах великолепных чертогов гордых их правителей скрываться будут ужи, змеи и жабы, - любопытный путешественник обрящет глаголющие остатки величия их в торговле. Римляне строили большие дороги, водоводы, коих прочности и ныне по справедливости удивляются; но о водяных сообщениях, каковые есть в Европе, они не имели понятия. Дороги, каковые у римлян бывали, наши не будут никогда; препятствует тому наша долгая зима и сильные морозы, а каналы и без обделки не скоро заровняются.
   Немало увеселительным было для меня зрелище - вышневолоцкий канал, наполненный барками, хлебом и другим товаром нагруженными и приуготовляющимися к прохождению сквозь шлюз для дальнейшего плавания до Петербурга. Тут видно было истинное земли изобилие и избытки земледелателя; тут явен был во всем своем блеске мощный побудитель человеческих деяний - корыстолюбие.
  
   Почему город назван Вышним Волочком? Потому что издавна был известен водный путь из Волги в Балтийское море через это место. Сначала из Волги по Тверце до волочка, потом десять верст волоком посуху до Цны-реки, а далее -- по рекам и озерам через Мстино, Мсту, Ильмень, через Волхов и Ладожское озеро в Неву, в Балтику. Малый волок -- волочек -- стал называться вышним (верхним), потому что на Мсте, в обход опасных Боровицких порогов, проходил волок Держков - по имени его держателя, который называли нижним.
  
   На Вышнем Волочке люди селились издавна. Сопровождали груженые барки, занимались гужевыми перевозками, торговали. Однако найти достоверные письменные свидетельства раннего возникновения посада на Вышнем Волочке пока не удается.
   Лишь в XV веке, когда митрополит Киевский и всея Руси Исидор в 1437 году совершил "Хождение на Флорентийский собор", Вышний Волочек был упомянут с абсолютной достоверностью как селение на дороге между Москвой и Новгородом: "От Твери до Торжка 60 верст. А от Торжка до Волочка -- 70. От Волочка поехал в ладье по реке Мсте к Великому Новгороду. От Волочка до Новгорода по реке 300 верст. А кони шли берегом".
   Главным событием, изменившим облик поселения на Вышнем Волочке, стало строительство судоходного канала между реками Цна и Тверца. Водная система изменила облик посада настолько, что 28 мая 1770 года последовал именной Указ императрицы Екатерины II Сенату об учреждении Вышнего Волочка городом "на основании прочих Российских городов", поскольку "пользу великую Российской коммерции приносит".
   И 2 апреля 1772 года утверждается герб Вышнего Волочка. С этого времени он - город.
  
   В Вышний Волочек мы поехали вдвоем с женой. Кузьмины ехать отказались, сославшись на то, что они там все видели. Действительно, с их любознательностью и ошалелой легкостью на подъем это было совсем не удивительно.
  
   Целый день было солнечно, ветрено.
   Яичница с жареными с вечера грибами на завтрак и - вперед!
   До Волочка от озера примерно 35 километров, полчаса (накиньте, пожалуй, минут 10 на неторопливый выезд по лесным дорогам от озера к шоссе) езды по великолепной асфальтированной дороге, петляющей среди лесов, пробегающей через малолюдные деревни и мосты над узкими тихими речушками, заросшими камышом и лилиями. В Волочек нам давно рекомендовала съездить Тамара Семина, подруга моей тещи по Нижнему Новгороду. Ее муж Роман вырос в этом городе. Когда она узнала, что мы проезжали два года назад Вышний Волочек, она тотчас ревниво осведомилась, понравился ли нам город. Мы ответили, что не очень. Вид у него был какой-то затрюхано-советский, с обшарпанными домами из серого силикатного кирпича вдоль основной улицы. Но ехали мы только по трассе Москва-Санкт-Петербург и сворачивали с нее на Удомлю. "Так вы же не были в старой части города, это настоящая северная Венеция!", - воскликнула Тамара. - "Вот поедете в те края еще раз - обязательно побывайте в старой части!". Повинуясь этому строгому наказу, мы и поехали смотреть на Северную Венецию. Остановились в центре, на улице Екатерининской, почти напротив городского отдела милиции.
   В одном старинном путеводителе сказано: "Город сей, сколько по малолюдству и строению неважен, столько водами его окружающими знаменит". Это было сказано верно. Вдоль центральной улицы тянутся привычные для провинциальных городов строения конца XIX века - Торговые Ряды, плотно стоящие двухэтажные здания, в которых некогда проживало купечество и чиновничество города, а ныне в нижних этажах были устроены разные магазины. На улице, как водится, латаный-перелатаный асфальт с многочисленными выбоинами и полное небрежение к пешеходам.
   Первое, что мы хотели сделать - это купить карту города, чтобы далее ходить осмысленно и ничего по возможности не пропустить. Но где купить карту? Ни одного киоска печати рядом мы не увидели. Это наследие счастливого советского времени не удержалось в новой жизни старинного города. Мы вышли на центральную улицу к бывшим торговым рядам, увидели там магазин "Школьник", и радостно бросились к нему, предвкушая желанную добычу. Однако в книжном отделе этого магазина ни карты Волочка, ни открыток с его видами к нашему разочарованию не было. Но девушка из отдела, стыдливо винясь за город, сказала, что они есть в магазинчике "Сувениры", что напротив ресторана "Цна". Уж ресторан-то "Цна" нам, конечно, известен? Но мы, наивные путешественники, не знали, где располагается сия знаменитая городская ресторация.
   - Ну, как бы вам это объяснить? - мялась девушка. - Это не так просто... Город у нас большой, сложный. Давайте я лучше выскочу с вами на секунду на улицу и покажу...
   О, эта милая провинциальная предупредительность! Ей очень хотелось хоть чем-то угодить гостям города. Это была своего рода гордость за город, чтобы мы ненароком не подумали, что он какой-то неказистый. На самом деле он очень красивый и славный, вы только оглянитесь вокруг - и вы увидите это. Так говорил весь ее облик.
   Как выяснилось после долгих объяснений, всего-то нужно было пройти вдоль улицы 50 метров, и свернуть во второй переулок направо. Не так уж и сложно. Ресторан "Цна" был сразу за углом, и оказался при ближайшем рассмотрении вовсе не рестораном, а скромным кафе-баром. Напротив него, действительно, была лавка "Сувениры", где мы купили открытки с видами Волочка (к сожалению, не очень интересные), и карту города. Карта города, напротив, оказалась очень дельной. На ней была крупно выделена центральная, историческая часть с описанием пешего маршрута для осмотра местных достопримечательностей. Он был обозначен на карте следами крошечных ботинок. Там, где нужно было останавливаться, следы картинно стояли рядом, а между стоянками шлепали гуськом. Как раз то, что нам и было надо. Ясно, просто и понятно. По нему мы и пошли.
  
   Маршрут начинался с осмотра Тверецкого канала. Того самого, о котором писал Радищев. Но барок здесь уже не было, ибо надобность в судоходстве по оному каналу давно отпала. Тверецкий канал соединяет Тверцу с Цной. Длиной он около 3 километров, и прямой, как выстрел из ружья. Казалось бы, весьма несложное гидротехническое сооружение. Просто большая канава. Однако, это совсем не так. Гибельная болотистая местность долго не давала подступиться к организации водного пути между этими двумя реками. И только с появлением Петра, с его энергией в делах государственных, это стало возможным. Он нанял голландских мастеров, собрал людей числом около 10 тысяч человек, с лошадями и повозками, и канал в начале 1700-х годов построили. Но, как выяснилось, это было только начало. Потому что после ухода вешних вод канал каждый год мелел, и судоходство на нем было невозможно. В течение последующих десяти лет Петр приглашал мастеров из разных стран наладить работу судов на канале, но ни у кого из них это не получалось. И только в 1719 году русский самородок Михаил Сердюков предложил способ сохранения вод для судоходства и сделал это. Впоследствии видный гидротехник И. Ф. Штукенберг замечал, что постройки на Вышнем Волочке можно уподобить превосходной гидростатической машине, а весь "этот искусственный водный путь огромностью и сложностью своих средств и пользою превосходит все подобные пути на свете". Вот так! Это вам не римские дороги строить. Тут помараковать сначала нужно, прикинуть хрен к носу что к чему.
   А канал в то время зело был нужен, без него Петербурх оставался без снабжения на голодную погибель. И что еще любопытно, барки к новой столице шли только в одну сторону. После прибытия в город их разбирали на дрова. Я не думаю, что это было рентабельно, но и город отапливать чем-то надо! Средняя барка имела в длину 17 сажень (I сажень = 2м 13см), в ширину 4 сажени, грузоподъемность -- 8 тысяч пудов. Строилась из хорошего елового или соснового леса. Для подъема к Вышнему Волочку по Тверце требовалось 10 лошадей и 4 коновода. Из Волочка барки уходили по сплаву: рули и мачты снимались, устраивались помосты, на которых стояли лоцман и рабочие, управляющие четырьмя огромными веслами-потесями. Длина такого весла -- 10 сажень. Четырнадцать человек, во главе с концевым, управлялись с одной потесью. В иные годы по каналам проходило до пяти с половиной тысяч барок. Для торговли и отдыха в Вышнем Волочке часть судов причаливала к Торговой площади, осушенной в 1802 году Обводным каналом. На этой площади позднее были построены Торговые ряды на 50 и на 116 торговых лавок.
   Сегодня только в богатом воображении можно представить себе, что творилось в городе по приходу весны, когда приходил очередной караван судов! С приходом каравана в городе, насчитывающем в конце XVIII века около 4 тысяч жителей, набиралось до десяти тысяч пришлого народа! Бойкая торговля шла в лавках, двери кабаков не закрывались, пред образами святых угодников в церквях горели свечи... Шум, гам, веселье, ссоры не затихали до ухода судов из города. А там на подходе уже был следующий караван...
  
   Мы вышли к каналу. Здесь в гулкой провинциальной тишине, когда вокруг далеко откликается каждое слово и звук, несколько женщин чистили ковры на широких подмостках (метров 3х3), которые есть практически у каждого дома при канале. Подмостки расположены почти вровень с водой, поэтому не портят живописных видов канала. Дома все общие, двухэтажные, на несколько квартир, сильно обветшалые. Ремонтом там давно не пахло. Там пахло разрухой и бедностью. Ширина канала - 15 метров, он очень живописно зарос кувшинками. По берегам канал громадные ивы склоняли свои ветви долу к водам, делая картину еще более трогательной.
   Тверецкий канал соединяется с рекой Цной, на набережную которой мы вскоре вышли. По Цне курсировало несколько водных велосипедов. Вскоре по ажурному деревянному мостику мы пересекли узкий Обводной Канал, где ранее была Торговая площадь, а ныне расположилась лодочная станция и место проката прочего водного транспорта. Далее прошли рядом с огромным Богоявленским собором. Всюду каналы, канальчики, мостики над ними. Действительно, Венеция. Действительно, все вокруг очень красиво, хотя и сильно запущено. Вышний Волочек называют еще городом семи островов. Как прекрасно провести в таком месте свое детство!
   Всюду красота, но красота прошлая, увядшая. Все здания, нами виденные, не ремонтировались с начала 1917 года и пребывают в большой нужде. Смотреть на это очень печально и больно.
   Заканчивается маршрут цнинскими бейшлотами. Бейшлот - это специальная плотина с устройствами для регулирования уровня воды. Там их две - одна совсем ветхая, сделанная еще при Петре Первом. От нее только пни от свай в воде остались. И каменная, сделанная в середине 19 века, которая тоже ветхая, но работает по сию пору. На мостках у старой плотины встретили женщину с плетеной корзиной, полной приготовленного для полоскания белья. "Красиво у вас здесь!", сказали мы ей. "Какое там красиво! Все замусорили, занегодили", с раздражением отвечала она и показала на мусор и пластиковые бутылки, которые в изобилии плавали у берега между речными лилиями. "Раньше за чистотой следили, а сейчас некому!", добавила она и обреченно махнула рукой.
   Возвращались немного другим маршрутом, чтобы посмотреть старые здания. Одно из них особенно понравилось нам тем, что у него в ширину тротуара на втором этаже сделан просторный балкон. Он был так широк, что понадобилось опереть его снизу на две подпорки. На таком всем семейством можно собраться пить чай и наблюдать, как под балконом проходит городская публика. Говорят, этот балкон построили специально под приезд императорской фамилии в город, но приезд почему-то так и не состоялся...
   Интересно, что Волочек - старинный город, а церквей в нем почти нет. В начале XX века его украшали 9 церквей, несколько каменных и деревянных часовен, одна синагога, а в окрестностях города действовали два монастыря: Казанский женский и Николо-Столпенский мужской. Большинство храмов уничтожено в советский период. Сегодня в городе 2 действующие церкви. С 1991 года вновь открылся женский монастырь во имя Казанской Божьей Матери. Богоявленский собор, мимо которого мы проходили два раза, нам показался не очень интересным новоделом, и мы не стали в него заходить. По части церквей и монастырей Вышний Волочек совсем не Торжок! Зато у него есть свои достопримечательности.
   Завершая маршрут, мы вернулись на главную городскую площадь. На ней новый памятник художнику Венецианову, который жил и работал в здешних вышневолоцких местах, аллея со львами и рядом с площадью - драматический театр, 1896 г. постройки. В начале аллеи пара чугунных львов хищно оскалилась и, казалось, вот-вот бросится на проходящих. А у конца аллеи, перед выходом к площади с памятником, стоит пара смирных львов. Они уже успокоились и стоят как почетный караул, приветствуют тех, кто не испугался первых. На центральной площади, там, где памятник Венецианову, начали строить фонтан. Но строительство давно заброшено, внутри углубления под фонтан полно пластиковых бутылок и использованных грязных пакетов. Очень жаль, фонтан весьма оживил бы это место.
   Насчет Венецианова - вам не кажется занятным, что его фамилия так тесно перекликается с поэтическим названием города, "Северная Венеция"? Именно здесь, на вышневолоцкой земле, в небольшом имении Сафонково, он написал лучшие свои картины: "На пашне. Весна", "На жатве. Лето", "Жнецы", "Захарка". Его картина "Гумно" обратила на себя внимание самого Александра I, пожаловавшего за нее 3 тыс. руб. в качестве поощрения...
   Жаль, что мы не побывали в загородной усадьбе (нач. XVIII в.) создателя водной системы М. И. Сердюкова. В маршруте ее не было, а подсказать было некому. Говорят, возле нее сохранился куст барбариса, посаженный самим Петром Великим.
  
   Перед отъездом посетили местный рынок. Такой же, как и все, там точно также властвуют азербайджанцы, но довольно много и местных жителей. Купили укропа для варки раков, яблоки, яйца, хлеб. Приобрели арбуз весом 5 кг., но впоследствии выяснилось, что он оказался незрелый. Ели его потом долго, несколько дней. После каждой еды дежурные предлагали арбузика поесть, но охотников находилось не много. Через день это стало дежурной шуткой. Последние остатки арбуза мы привезли в Красногорск, где их не глядя стрескали наши ребята.
  
   Ловля раков
  
   В этот день на поздний обед была подана солянка и грибной суп, вечером жареная картошка с грибами и соленые грибы, под водочку "Богородская мягкая" и сливовую наливку "Запеканка" для дам. Не во всяком ресторане вас так попотчуют. Да это все на свежем воздухе с пронзительным запахом сосновой свежести, да с видами на озеро через золотые стволы сосен! Ради таких минут стоит жить на свете, ребята!
   Вечером пробовали порыбачить, но в этот день рыба не ловилась - все из-за того, что ветрено. Илья Ильич с длинных мостков у соседней стоянки, откуда уехали все отдохнувшие, поймал несколько штучек, но на жарку этого было мало. А для ловли раков - в самый раз. Поэтому я воспользовался свежепойманной рыбкой в качестве приманки и там же, у длинных мостков, зарядил и забросил три рачевни. Для тех, кто не знает, что это такое - кратко объясняю. Раки бывают речные и озерные. Речные раки живут в мелких проточных речушках с мягкими глинистыми берегами. Типичный пример - речка Жижица, протекающая во Псковской области. Раки роют в глине под берегами норы, и ловить их в этом случае лучше руками. Озерные раки живут в камышах озера, потому что в песке норку не построишь. Ловят озерных раков либо рачевнями, либо руками, когда они ночью выползают на песчаные отмели.
   Рачевня - это свернутый в полуметровый (сантиметров 70-80) круг обод из толстой стальной проволоки, на который свободно натянута мелкая сетка, так, чтобы она слегка провисала. От обода идут три поводка, сплетаясь вверху в один - для равномерного поднятия и опускания рачевни. К сетке привязывается приманка - лучше всего свежая мелкая рыбешка. Я где-то читал, что раки любят тухлую рыбу и прекрасно на нее ловятся. Полнейшая чепуха, авторитетно доложу я вам! На свежую рыбку рак идет гораздо охотнее. Мало того! Мягкая, нежная плотвичка нравится ему значительно больше, чем толстокожий жесткий окунь - проверено опытным путем. Раки не дураки, в жратве разумеют не хуже нас с вами. Мне тоже окунь нравится меньше, чем сладкая плотва. Хищники - они всегда более жестковаты. Что взять щуку, что судака, что окуня.
   Далее рачевню бросают в воду, так, чтобы она легла на дно, а поплавок от поводка остается на поверхности воды. Если бросать сетку с мостков, то поплавок можно зацепить за мостки, чтоб потом не плыть за ним черти куда. Время от времени орудие лова поднимают, и смотрят - а не заполз ли в сетку рак-другой, желая полакомиться рыбкой?
   Несколько раз проверял заброшенные рачевни - пусто! И вот, уже собираясь снять рачевни окончательно и уйти к месту напротив своего лагеря, я поднял очередную раколовку. К ней снизу приклеился рак. Он отцепился в воздухе и шлепнулся в воду, начав медленно планировать на дно. Но я проявил неожиданную для самого себя прыть - резко бросил пустую рачевню в воду рядом с раком, она обогнала его, и я подсек ее под рака. Дальше оставалось его только вытащить. Он неуклюже барахтался в центре сетки.
   - Гаттов, кандитер! - бросил Илья Ильич свою любимую поговорку, с интересом наблюдая за моими манипуляциями.
   Далее он смотал удочки и ушел с мостков в места более спокойные, поскольку я здесь шумел, а я вошел в азарт и пытался ловить раков до самой темноты. Но получалось неважно. Поймал еще пару штук - и все! Это, конечно, не улов.
   Ближе к сумеркам ветер успокоился, стала меняться и обстановка с моей рачьей охотой. Я вдруг увидел небольшого рака прямо на песке. К тому времени почти совсем стемнело. Я вернулся в лагерь за фонарем, и руками, посвечивая себе фонариком, поймал несколько раков. Затем, видя, что дело у меня идет успешно, вернулся за подмогой в лагерь. Со мной пошли Женя и Илья Ильич. Командор стоял на мостках и царственно принимал пойманных мною раков в обычный целлофановый пакет, а Женя, облачившаяся в желтые резиновые сапоги, пыталась ловить на мелководье сама. Она поймала одного маленького рака, чему очень радовалась, а рака побольше схватить побоялась. Она его спугнула, и он сбежал. Я попытался его найти, но где там! Он уже скрылся в темном озерном мусоре. Что ж! Его счастье. Я сам упустил несколько раков, которых неудачно ухватил. Один из них успел больно тяпнуть меня клешней за палец.
   Тот, кто не ловил раков подобным образом, руками, может не понять всей романтической прелести этого процесса. Вы только представьте себе: полнолуние, летняя лунная ночь. Всюду приглушенный сумрак, слабо освещенный отраженным светом. Покойные воды озера, мелкий песчаный берег с зарослями тростника справа и слева. Тихо, ни ветерка. Теплая, прогретая за день вода, в которой вы ступаете босиком, по колено. Вы светите фонариком на воду, а там, искусно маскируясь на песке среди тростниковых обломков и прочих донных отложений, осторожно, как тени, передвигаются из глубины к берегу темные раки. Им хочется погреться на мелководье. Вы тихо опускаете руку в воды, стараясь не шуметь, и берете очередного двумя пальцами за панцирь. Он изгибается, яростно шлепает хвостом, пытается вывернуться - все напрасно. И рак попадает в целлофановый пакет, шумно шуршит там с минуту - и обреченно затихает. В этом процессе и рыбацкий азарт, и романтика ночи, и радость от улова, и теплые озерные воды - все удовольствие.
   Такая удачная ловля раков руками - явление достаточно редкое. Иначе всех раков выловили бы в момент. Раки осторожны, и обычно не лезут в те места, где их легко можно изловить. Но в этот день каким-то удачным образом сложилась погода. Ветреный день нагнал к берегу из глубины донные отложения, а к ночи все успокоилось. Вот раки и ринулись на отмели, не только чтобы погреться, а в основном за привычной пищей. Я это понял уже потом, когда в последующие ночи мы пытались ловить раков руками, но такого успеха больше ни разу не было.
  
   На этот раз луну не фотографировали - было поздно. Просто любовались. Очень красочное зрелище: над тихим и спокойным ночным озером, среди темных ветвей сосен восходит громадная оранжевая луна, которая быстро поднимается, стремительно становится ярко-желтой и начинает откидывать на озеро золотую лунную дорожку.
  
   Я сидел у костра на широком сосновом полене и думал о том, что это озеро намного старше нас, живущих сейчас людей. Говорят, ему около тридцати тысяч лет. И оно видело все то, о чем я писал выше. Видело оно и относительно недавние петровские времена, со спешащими по дорогам верховыми стольниками в клюквенных кафтанах, и раскосые времена Батыевы, и полудикие столетия славян непросвещенных, которые отдельными языческими племенами существовали в этих краях и поклонялись Перуну и Велесу. На озере они, эти дикие славяне, праздновали Ивана Купалу, купались в водах нагишом и прыгали через костер, расположенный под такими же соснами на месте нашего нынешнего костра... И точно также восходила для них над этим озером громадная оранжевая луна, поднималась и становилась желтой, и также откидывала она золотую лунную дорожку на водах озера, и также водились здесь раки... Все было почти также. Только не было далекого урчания автомобилей на шоссе, а был дальний конский топот, не стояли здесь палатки из легкой непромокаемой ткани, а были скромные шалаши из лапника. Но все это уже было... И озеро возвращало мне эти образы былого, оно делилось со мной своими вековыми воспоминаниями. В том, что оно живое, я ни секунды не сомневаюсь. Но живое по-другому, по-своему. Живое не так, как жив человек, а так, как жива окружающая нас природа, весь мир божий. Со своей живой красотой, с борьбой за жизненное пространство и страстями, с любовью и нежностью, и своими воспоминаниями... Надо только услышать их в шепоте озерных волн и шелесте крон могучих сосен, увидеть их в неверных лунных отблесках на трепещущей озерной глади.
  
   Август 2006 г.
  
  
   На берегу прекрасной Леты
  
   Что есть наша жизнь?
  
   Что есть наша жизнь? Ответ на этот высоколобый вопрос довольно прост: это все то, что происходит вокруг нас. "Ах, нет, нет!" - закудахчет философ. - "Все совсем не так просто. Мне нужно знать, зачем мы живем, какое наше предназначенье на Земле?". И насчет этого вопроса не нужно особо заморачиваться. У каждого человека своя роль в жизни общества, которая определена его временем и положением. Обществу нужны и художники и водители автобусов. Надо достойно делать свое дело, и все будет хорошо. Лучше быть хорошим пасечником, чем плохим пастырем. Это я к тому, что оппонент президента Виктора Ющенко по президентской выборной гонке Арсений Луценко обозвал его "ленивым пасечником, у которого все пчелы передохли".
  
   Приезд
  
   Я приехал в свой поселок Димитрово специально для того, чтобы поставить памятник на могиле моей мамы. Она умерла два года назад, и было уже давно пора это сделать. На ее могиле по-прежнему стоял деревянный крест. А долго ли он может стоять? Подгниет и завалится в любую минуту. И как мы, ее дети, будем тогда выглядеть?
   Второй важной целью посещения мной моей малой родины именно в это время был юбилей одноклассника Ивана Казачкова, в доме которого я собирался остановиться. Ему, как и всем прочим выпускникам 1971 года, исполнялось 55 лет. Предполагалось, что 20 июня он соберет у себя небольшую компанию одноклассников - человек 10-12, и мы славно отметим его юбилейный день рождения и заодно пообщаемся после долгой разлуки.
   Последний раз я был на поселке два года назад, в мае 2007 года, на маминых похоронах. Теперь ехал с большим волнением. Потому что многое с тех пор изменилось. Раньше я приезжал сюда к маме, к себе домой. Сейчас ее больше нет, дом, в котором она жила с дедом Степаном, продали, а деда увезли в Киев его дети. Как я только что писал, я планировал остановиться в доме своего одноклассника Ивана Казачкова, с которым предварительно об этом договорился. Он сам был в Киеве, но в доме в это время должна была быть его дочь Надя, которая собиралась быть там все лето. Вот только как меня примут в чужом доме? Не буду ли я там лишней и нежелательной обузой? И где мне столоваться в конце концов? Потому что никаких заведений общепита в Димитрово, насколько я понимал, теперь нет. Времена нынче не те. Это раньше рядом с Домом Культуры здесь была прекрасная столовая, вечером работавшая как ресторан, а сегодня ее уже нет. Забегаловок, где можно купить пиво, полно. Но вот где бы отведать сытного украинского борща? Разве что в близлежащем районном городе Александрии.
   Но кроме докучливых хлопот меня ожидали здесь и вещи приятные. В Димитрово я давно не был летом. Так уж сложилось, что последние много лет я приезжал сюда осенью, когда созревает виноград "Лидия" и душистые груши, на мамин день рождения. Груши здесь такие нежные, что везти их в Москву смысла никакого нет - довезешь только грушевый фарш. И вот, наконец, я приехал летом. Наконец-то здесь вдоволь можно поесть вишен, свежайших сочных вишен прямо с дерева, как в детстве.
   От железнодорожного вокзала в Знаменке мне нужно было добираться на такси. В качестве такового я выбрал старую заслуженную "Волгу" с таким же старым водителем, как и она сама, хотя вокруг было на удивление много новеньких иномарок. Я не зря выбрал пожилого водителя. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о том, где можно заказать памятник. Потому что я понятия не имел, где и как это сделать.
   Водитель хоть и был стар, как его машина, но плутоват, как и все таксисты. Договорились за 85 гривен. Дороговато для расстояния в 30 километров. Два года назад я ехал за 50. Ну, во-первых, с тех пор прошло два года, инфляция берет свое, - объяснял мне водитель. Во-вторых, дороги с тех пор лучше не стали. Коротким путем через совхоз "Веселое" в Димитрово теперь не проедешь, мост через железку там держится на честном слове. Веселого там больше ничего нет. Поэтому придется ехать через Александрию, а это километров на 7-8 подальше. Пришлось соглашаться. У него же я поменял немного рублей на гривни по курсу 2.30 к десяти, на карманные расходы. Много менять не хотелось, но и без местных денег особенно не походишь. Таким образом, мне поездка обошлась в 370 рублей. Это было вполне терпимо для разовой поездки.
   Насчет памятников он меня сразу успокоил. Сейчас в этих краях это прибыльный бизнес, стариков умирает много. Известное дело: кому война, а кому мать родна. В одной Знаменке мастерских по изготовлению памятников штук пять. А Димитрово всегда считалось более крупным населенным пунктом по сравнению со Знаменкой. Раньше так и было - рядом с Димитрово был громадный разрез, брикетная фабрика, завод горного воска, все это требовало рабочих рук. Но сейчас положение изменилось: работы на поселке не стало, а Знаменка всегда была крупным железнодорожным узлом. Но если что не так, то всегда под боком есть город Александрия, где таких контор точно с добрый десяток наберется.
   Доехали без приключений. Дорога была относительно приличной - по местным меркам, конечно, так что управились минут за 40. Я расплатился, вышел из машины, достал багаж. Ну, здравствуй, родной поселок! Чем ты меня сегодня приветишь, чем порадуешь?
  
   Первые впечатления
  
   Признаюсь честно, я не сразу нашел нужный мне дом, хотя бывал в нем несколько раз. То ли второй, то ли третий с начала улицы. Я помнил, что Иван говорил о собаках в своем дворе. На калитке третьего двора с краю была прибита табличка с нарисованной собакой, и над ней торчал электрический звонок. Я позвонил. Вышедшую женщину спросил о Казачковых. Она указала на второй, соседний дом.
   Надя встретила меня, как родного. Сразу был поставлен на плиту чайник, и вскоре я уже пил растворимый кофе с ассортиментом печенья и сыром. Насчет ассортимента я вспомнил газетный киоск на Киевском вокзале в Москве, откуда я уезжал. Помимо газет и журналов там было немного и книг, над которым было написано броское "Веллер в ассортименте". Я думаю, Миша Веллер был бы этому весьма рад, что он наличествует в ассортименте. В неглиже, так сказать, и без оного, на любой вкус.
   В разговоре с Надей выяснилось, что памятник можно попробовать заказать в расположенной недалеко забегаловке "Криничка". Там недавно появилось объявление о предоставлении соответствующих услуг. Вообще, это, конечно, было забавно. Пришел попить пивка под полосатым зонтиком заведения и заодно памятник родственникам на могилу заказал. Я пошел туда. Хозяин заведения Олег показал мне каталог "изделий". Надгробий было, по существу, два типа. Одно делалось литьем из бетона с каменной крошкой, в которое монтировалась черная мраморная плита с изображением покойника и надписями. Второе делалось целиком из черного мрамора. Первое стоило 1000 гривен, второе - 3000. Я взял тайм-аут для разговора с сестрой и похода на кладбище. Договорились встретиться после обеда. И я пошел на кладбище, но не ближайшим путем, а делая большой крюк с целью ознакомления с нынешним состоянием поселка. Кроме того, я хотел поискать конкурентов славного Олега, возможно у них будут интереснее предложения. Я знал, что Бюро по оказанию ритуальных услуг для населения находилось в здании так называемого "Нового" магазина - "Новым" он стал где-то в начале 60-х годов, в отличие от старого гастронома N1 - поэтому я направился прямо к нему.
  
   Поселок был основан в 1947 году, вскоре после войны. До 1949 года, пока действовало соглашение о пленных, на строительстве использовали пленных немцев, а после того, как их отправили домой, пригнали зеков, которые и продолжили славное дело возведения поселка. Пленные и зеки размещались в особой зоне, где сейчас расположен ДОК - дерево обрабатывающий комбинат. Говорят, в те времена здесь все было в колючей проволоке и по границам стояли вышки с часовыми. Дед Степан рассказывал, как он здесь работал с зеками. Заключенным постоянно нужны были курево и выпивка, это ценилось у них дороже всего. В зоне это, естественно, не продавалось. А деда Степана направили сюда с телегой и парой лошадей возить всякие грузы - автомашин тогда было мало. Время от времени дед Степан заезжал в зону, чтобы забирать эти грузы. И зеки заключили с ним серьезный договор. Он привозит им сигареты и водку, а они ему за это платят отрезом на костюм. Костюмов тогда в магазине тоже не было. Но, получив материю на костюм, можно было его пошить в ателье. На случай обыска при въезде в зону дед Степан невозмутимо говорил, что это его личные запасы - и сигарет и водки было не много, чтобы нельзя было придраться и отобрать. В случае подобного шмона приходилось увозить все привезенное с собой, сколько привез - столько и должен был увезти. Зеки, конечно, в этом случае бесились, но дед Степан находил способы их утихомирить.
   Я вспомнил эту историю потому, что проходил рядом с территорией современного ДОКа, на котором давно была уже совсем другая контора. Я прошел по улице Димитрова к почте и спустился к зданию Дома Культуры. На месте любимой нами столовой зиял заросший бурьяном пустырь. Зато ДК, слава богу, практически не изменился. На здании во весь его громадный фронтон расположился гигантский герб СССР со склоненными флагами республик по краям. В том, что этот герб еще до сих пор висит, смешалось все постсоветское. Это была и тоска по СССР, это и лень сшибать не существующий более герб, это и большая жаба на сердце по поводу крупных затрат на его демонтаж и заполнение этого пространства чем-то другим, например, гербом новой Украины. Пусть уж лучше висит себе, где висел. Под широким карнизом крыши дождь и снег на него не попадают, он прилепился себе там в тепле и сухости, и все как новенький уже много десятков лет. Его бы, наверное, все-таки убрали, виси он в более доступном месте. А так вести монтажные работы на высоте двух десятков метров - это вам не баран чихнул.
   Это было весьма символично, что ДК, как символ культуры, до сих пор стоял. Это немного обнадеживало, что жители поселка еще не совсем погрузились в полное беспросветное свинство. Они стояли в этом свинстве по пояс, может быть даже и по шею, но голова еще дышала вольным культурным воздухом. Говоря "они", я не отделяю себя от них, ибо все мы очутились в одинаковом положении.
   Стенд для афиш возле ДК с заголовком "КИНО" был давно сломан и пуст. Как говорят, "Кина больше не будет". Потом я обратил внимание на аллеи у ДК. Какие прекрасные раньше были аллеи от ДК к парку! Они были обсажены галереей подстриженных кустов, а по центру росли вечнозеленые туи. Ни туй, ни подстриженных кустов теперь нет. За ними ухаживать надо, вот они и пропали. Теперь на аллеях между рядами беспородных деревьев растет только неопрятная сорная трава.
   . Зато меня удивила сохранность вокруг ДК брусчатой дороги. Эти дороги, сделанные еще пленными немцами и зеками, стояли, как римский акведук, сработанный рабами империи. Прошло уже более 60 лет с тех пор, как их построили, а они стоят неколебимо. И это практически без серьезного ремонта, потому что как у нас ремонтируют дороги - вы сами прекрасно знаете, в лучшем случае заляпают появившуюся яму асфальтом. Так вот - аляповатых асфальтовых заплаток на этих дорогах почти нет. Дефекты дорог были видны только там, где их перекапывали поперек для каких-нибудь хозяйственных нужд. А заделать места раскопок так, как это было, уже прилежания не хватало.
  
   От ДК я пошел в Бюро ритуальных услуг. Оно оказалось почти там же, где было два года назад, только теперь его перенесли в торец магазина. Бойкая хозяйка салона рассказала, что мастерских по изготовлению памятников в Димитрово нет. Она показала мне каталог надгробий, сказала, что для заказа нужно ехать в Александрию и выдала мне номер мобильного телефона. Стоимость и ассортимент предметов здесь был такой же, как у Олега. Олег был таким же посредником. Поэтому я решил не менять шило на мыло, а вести дальнейшие дела с Олегом.
   После этого по улице Ленина, своей бывшей родной улице, я пошел на кладбище. Ах, эта улица Ленина! Это была самая широкая и самая лучшая улица на поселке. До своей новой заасфальтированной части, на которой был дом моих родителей, она была уложена той самой брусчаткой, которая неплохо сохранилась. Но в этой улице, как и во многих других улиц поселка, был значительный изъян. В свое время какая-то умная голова догадалась проложить водопровод прямо по середине улицы. Соответственно водопроводные люки выходили тоже по середке. В лихие девяностые годы все люки, поскольку они были чугунные, выворотили вместе с чугунной окантовкой, оставив в мостовых зияющие дыры. После того, как пару человек сломали в них ночью свои ноги, беспокойные граждане стали совать в эти дыры длинные ветки и автомобильные скаты от легковых машин. Так это и осталось до сих пор - сюрреалистический пейзаж брусчатой улицы с периодически торчащими из земли ветками и шинами. А ведь это было просто остановить! На пунктах приема металлолома не нужно было принимать эти люки. А людей, которые их туда приносят, штрафовать и сажать в кутузку. Или пороть плетьми на базарной площади. Но это - уровень нормальной государственной ответственности власти перед обществом. А ее-то и нет! Испарилась она вместе с затхлым запахом твердого советского владычества.
   С другой стороны, заменить эти несколько десятков водопроводных люков для власти не так уж и трудно, ибо стоят они недорого, и за 20 лет можно было бы найти на это средства. С третьей стороны, что же это за общество, которое так равнодушно к насущным общественным проблемам? Это ужасное общество. Я всегда удивлялся равнодушию российского общества к состоянию дорог. Ведь дорогами пользуются все. Как можно десятилетиями терпеть весь этот дорожный ужас? Непостижимо!
  
   Прошел свой бывший дом, в котором я прожил всю свою жизнь до начала учебы в университете. Многое в нем изменилось с тех пор, как мы перестали там жить, но у меня сердце кровью не облилось: я уже давно не жил в этом доме. Смешно сказать: я жил в этом дом с пятилетнего возраста до окончания школы, то есть 12 лет. На фоне остальных прожитых 55 это была всего лишь одна пятая жизни, хотя и очень значительная пятая часть.
  
   За нашим домом находился дом Гриши Черномора. Он с женой Раей - наши кумовья, или как здесь говорят "кумы". Они - крестные отец и мать нашего Вани. Рая стояла у забора и болтала с незнакомой мне соседкой, которая теперь живет на месте Жосанов. Старших Жосанов обоих уже нет давно, дом их продан детьми, и теперь там живут чужие люди. Рая увидела меня, окликнула, и мы полчаса болтали с ней о наших новостях. Как и где сейчас дети, как жизнь вообще, здесь и у нас в Подмосковье. Черноморам сегодня под семьдесят. Гриша раньше работал та ТЭЦ. ТЭЦа сейчас уже нет. Оборудование теплоэлектроцентрали в свое время вывезли из Германии по репатриации. Оно служило долго и исправно, его лечили и латали, но в середине 90-х настал край. И ТЭЦ просто закрыли, а электроэнергию стали забирать из других сетей. Но Гриша и еще несколько человек ходят на работу, пытаются приспособить к работе то, что еще можно приспособить. Ходить-то он ходит, но платить-то не платят. Контора задолжала Грише 20 тысяч гривен. Это приличные деньги. Нужно умножить примерно на 4 для перевода на наши рубли.
  
   Далее я без происшествий и встреч добрался до кладбища. Кладбище расположено за железной дорогой, по которой вывозили уголь с брикетной фабрики. Угольный разрез закрыли, была вынуждена закрыться и брикетная фабрика. По железке нечего стало возить. Она простояла несколько лет в задумчивом осеннем запустении, а потом ее стали разбирать. Сначала сняли железные рельсы, затем выдрали бетонные и деревянные шпалы, а теперь выгребали оттуда уже и щебень. А сколько воспоминаний связано у нас с этой железной дорогой! В детстве мы на ней плющили под колесами тяжелых составов проволоку и монеты. Когда груженый поезд шел в гору, он шел медленно, и мы, естественно, катались на подножках. Дорога никогда не была электрифицирована, и составы водили паровозы. Среди них были великолепные послевоенные экземпляры. Громадный паровоз с начищенными никелированными частями, красная звезда на носу, дым из трубы, шипение и струи пара откуда-то изнутри, и блестящий громадный шатун - все это было необыкновенно мощно и красиво. Это символизировало мощь страны и ее неудержимое движение вперед.
   Именно с этим паровозом, с этими местами связан один мой сон, который снится мне иногда. Как будто бы я стою где-то в поле, на лугу, а недалеко, метров в двухстах, находится железная дорога с невысокой насыпью. И по этой дороге несется поезд, который тащит паровоз. Именно паровоз - поезд стремительно несется вперед, и дым из его черной конусообразной трубы стелется почти горизонтально, подчеркивая тем самым невообразимую стремительность движения, которая бывает только на неуклюжих детских рисунках. Паровоз весь окутан струями сизого пара, прорывающегося откуда-то изнутри. Он свистит, шипит и грохочет. Проезжая мимо меня, он издает зычный, протяжный гудок. Он новенький и блестящий. Он отстреливает солнце своими хромированными деталями, стремительно и страшно ходит его шатун. Он черный, с крашенными красной краской мелкими деталями. Я стою на лугу, зачарованно смотрю на поезд с паровозом и вдруг понимаю, что это и есть моя жизнь. Один оборот колеса - это один мой день, от восхода до заката. Как быстро несется поезд, как быстро мелькают мои дни! Поезд движется по луговой долине от черной полосы одного леса к другому. И я знаю, что как только он въедет в тот, другой лес - закончится и моя жизнь. И на этом я всегда просыпаюсь.
  
   А на кладбище все было пристойно. Пожалуй, это было единственное место на поселке, где остался прежний порядок. Я боялся, что мамин крест завалился или случилось еще что-нибудь неприятное. Но ничего подобного не случилось, все было хорошо. Мамина могила была в порядке, крест с именной табличкой стоял на ней ровно и спокойно. Была когда-то давно популярная песенка:
   "А на кладбище все спокойненько, ни друзей ни врагов не видать,
   Все культурненько и пристойненько, удивительная благодать".
   Все было очень спокойно и достойно. Мне даже показалось, что могилки были убраны от сорняков. Но кто бы это мог сделать?
   У могил был столик со скамьей, который поставил еще дед Степан. Я сел, достал из пакета литровую бутылку киевского пива "Оболонь", стал пить пиво и думать о жизни. Думалось о разном. Вот, например, в детстве мне всегда было интересно, а что будет после того, как меня не станет? И вот теперь я видел, что стало после того, как мама с отцом ушли. Мир не изменился. Они лежали в могилах, души их, возможно, находились в каких-то других мирах, а все остальное текло по-старому. Все так же палило жаркое украинское солнце, все так же зеленели поля, и все такими же были люди, нежные и страшные в своей натуре. Мир живет по своим законам, и время его жизни не соизмеримо с человеческой жизнью. Я еще раз внутренним взглядом окинул поселок. Почему-то снова вспомнилось, что нет больше шикарной столовой и бани, что от парка и стадиона остались только руины. Как написал Бродский,
   Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной:
   "Мы, оглядываясь, видим лишь руины". Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
   И я только сейчас понял настоящий смысл этих слов. Да, на поселке есть руины в буквальном смысле, но не это главное. Главное - руины в человеческих отношениях. Исчез Советский Союз, и то, за что боролись и жили наши родители, - стало бессмысленным. С другой стороны, а за что боролось поколение наших родителей? За торжество социализма, за равенство и братство всех людей. Но я спрашиваю себя: а достижимую ли цель они себе поставили? Может быть, и нет. Но цель была благородная, и к такой цели стоило стремиться. В этом смысле их поколение было счастливее нашего, у которого осталась одна пошлая цель: обогащайся, как можешь. Это не может быть целью человечества. Магнитный полюс Великой Цели при нашем поколении исчез, и наши компасы утратили всякий смысл. И мы бродим по земле, в тщетных попытках найти нашу цель, то место, где нам бы было хорошо, и не находим его.
  
   Старички в сквере
  
   После кладбища я вернулся в дом одноклассника, Надя угостила меня чудесным обедом. После обеда я сходил к Олегу и уточнил, что я хотел бы заказать памятник за 3000 гривен. Мы договорились, что на следующий день с утра он заедет за мной на своей машине, и мы поедем в мастерскую, где и оформим заказ.
  
   Почувствовав себя свободным от дел, я долго бродил по поселку, фотографировал, делал горестные наблюдения разрушительных изменений. Вот, например, раньше возле украинской школы была башня с телескопом. Башня была с раздвигающимся серебристым куполом, как и положено для отражения лишнего солнечного тепла. Сначала из башни исчез сам телескоп. Потом башня стояла более десяти лет заброшенной. Там копился мусор и человеческий кал. Последнее делалось не из специальной вредности, а по простоте человеческой - в центре поселка, где все это расположено, никаких общественных туалетов, естественно, нет и в обозримом будущем не предвидится. Поэтому было много любителей посетить пустое заброшенное помещение по нужде вечерком, когда зрителей становится меньше. Затем и саму башню стали потихоньку разбирать на кирпичи. Потом она просто исчезла, словно ее и не было никогда. А ведь она была, она осталась в моей памяти. Я хорошо помню, как я завидовал тому, что в украинской школе есть телескоп, а в нашей, русской, нет. В десятом классе, когда у нас начались уроки астрономии, я все ждал, когда мы пойдем на урок в украинскую школу к телескопу. Но нет, так и не сходили. Не сложились отношения между школами, а жаль. В истории жизни этого строения, как в зеркале, отображается и жизнь окружающих его людей, во всей своей красоте и неприглядности.
   Устав бесцельно это делать, я присел в центральном поселковском сквере, что находится напротив поссовета, рядом с памятником Димитрову. Собственно погрудный памятник несколько лет назад снесли, что выглядело странным. Нашему поселку в свое время не повезло быть названным в честь болгарского коммуниста Димитрова. И даже не важно, хорошим ли человеком был Димитров или нет. Главное то, что к новому поселку, который назвали его фамилией в далеком 1947 году, он не имел никакого отношения. И поэтому рано или поздно это противоречие должно было проявиться. И с наступлением новых времен оно проявилось. Но проявилось как-то странно. Памятник болгарскому коммунисту в центре поселка Димитрову снесли, а название поселка оставили. С одной стороны это было странно, а с другой очень понятно. У нас ничто не делается до конца, и в результате монархизм соседствует с коммунизмом, а социализм перемешан с капитализмом. А ведь топонимика очень много значит! Она стоит значительно дороже переименования табличек названия населенного пункта, потому что она отображается в душах. С третьей стороны я прекрасно представляю себе, как его сносили. Конечно, никто не принимал официального решения о сносе памятника. Не было никакого официального заседания поселковой общественности или шумного народного митинга с флагами и пламенными ораторами с громкоговорителями, которые требовали убрать ненавистный памятник. Монумент болгарскому коммунисту просто тихо ветшал. Потом, его, возможно, чем-то облили пьяные молодые вандалы, или отшибли ему нос пивной бутылкой. Или исписали неопрятными граффити. Памятник приобрел ужасный вид. И встал вопрос: что с ним делать? Оставить так, как есть, уже было неприлично. Отремонтировать его? - Но откуда взять деньги? Да и зачем? Или тихо убрать? Народу все равно, вышестоящему начальству тем более фиолетово в свете перемены власти и осуждения коммунистической идеологии. И памятник тихо убрали. Поздним осенним вечером подогнали кран с грузовиком и демонтировали. Ошеломленный народ немного посудачил об этом несколько последующих дней, почесал в недоумении репу, успокоился и продолжил жить в новых реалиях, уже без памятника. Потому что никому он не нужен. Никому он не память, никому не дорог. Так бывает со всем тем, что строят на песке, рано или поздно оно все равно падает. Об этом в библии написано еще 2000 лет назад.
   В сквере когда-то работал фонтан, ныне засыпанный песком и превратившийся в песочницу. Я хорошо помню, как школьником ходил вокруг этого фонтана и разглядывал его прозрачную воду и прозрачные голубые отражения складок волн на дне. Рядом с фонтаном уже давно устроена детская площадка, на которую выкатывали свои коляски чадолюбивые мамаши. Но самое главное, что в сквере было много лавочек. Вот я и присел на одну из них. Неподалеку на двух развернутых друг другу лицом лавочках примостилось трое старичков. Старички были колоритные, всем под 80. Один был в тряпичных шлепанцах на босу ногу, в голубой майке с потертым пузом и в трико с широкими цветными подтяжками. Другой был в мятых брюках и офицерском кителе без погон на голое тело, на ногах коричневые туфли со стоптанными задниками. Третий был одет в светлую линялую рубашку, темные штаны, на ногах у него были видавшие виды светлые кроссовки, а на голове бейсболка от внука с залихватской надписью "YES!".
   Стоял теплый украинский летний вечер. Мягко и успокоительно шелестела надо мной листва простиравшихся надо мной кленов. Было тихо. И я прекрасно слышал тот неторопливый разговор, который вели старички на двух лавках в 20 метрах от меня.
   О чем они говорили? О чем могли говорить старики? О своей прошедшей жизни. Они сидели на берегу реки времени в ожидании переправы на тот берег и предавались воспоминаниям. Кто-то вспомнил времена, когда поселок еще только строился после войны. Как всего не хватало, но было главное - ощущение перемен к лучшему. После войны все стало восстанавливаться. Свежий воздух победы мощно дул в паруса и казалось, что корабль государства стремительно несется в правильном направлении. Потом вспомнили недобрым словом первого президента Украины Кравчука и Горбачева вместе с ним. Нажрались там в Беловежской пуще белорусского самогону и развалили Советский Союз. Матернулись по поводу новых украинских богатеев, которым нет дела до остальных людей... Гусень напала на вишню в этом году, все вишни паутиной оплетены... А во всем Америка виновата. Она всегда нам мешала жить. Не скажи, у них самих сейчас проблемы, не до нас им. Вспомни, как Обама поседел за последние две недели. Вызвали его денежные мешки Америки к себе в кабинет и сказали: ты что ж делаешь, еж твою мать? Мы тебе власть дали, а ты?... Ну, ты не знаешь, как оно было на самом деле...Доллар уже не обеспечивает им хорошей жизни. Валюта все падает... Скоро они к нам прибегут денежек просить. А мы им дулю з маком: самим деньги нужны. А чего? Мы им еще покажем... Да ты покажешь - фигуру из могилы... Ох-хо-хо! Это правильно ты говоришь... Жить нам осталось на одну понюшку табаку. Двумя ногами уже там, только голова еще чуть над травой торчит... И дети нас бросили, разъехались кто в областной Кировоград, кто в Киев, сюда не хотят... Та шо им тут делать, на этом поселке - вчерашнее говно месить?
   И так далее. Разговор бесконечно перетекал с одной темы на другую. И главный тон этой стариковской беседы был - обида на жизнь. Что взяла - и обманула их внезапно. Раньше строили коммунизм, светлое будущее всего человечества, а сейчас оказалось, что цель эта была неправильная, потому что у каждого народа светлое будущее свое, все наши великие вожди сволочи и убийцы, и надо жить как кто сможет. Но что значит "кто как сможет"? Все равно ведь мораль какую-то народу иметь надо, по чужим головам в рай не приедешь!
   Их идеалы перестали быть идеалами, одни ценности уступили место совсем другим, и получается, что прожили они свою жизнь впустую. И не удалось им отведать хорошей жизни. Мало того, что им не удалось, так и детям их и внукам тоже ничего хорошего не светит. Эх, жизнь ты наша забубенная!... Не дала старикам умереть спокойно, с достоинством. Хорошо тем, кто не застал этого мутного времени, успел умереть раньше.
  
  
   Перекрестки моего детства
  
   Не знаю почему, но мне захотелось пройтись с фотоаппаратом по местам моего детства и отрочества, по его узловым точкам, и я решил начать с роддома. Собственно роддома в поселке Димитрово и не было никогда. Здесь есть больница, и раньше, когда детей рождалось много, при больнице было родильное отделение. Сейчас и его нет. Рожать возят в райцентр.
   Я подошел к зданию больницы. Она еще стояла, она еще функционировала. На ней была соответствующая синяя табличка с белыми надписями на украинском языке. Но ограда - первый признак ухоженности и сохранности всякого здания - ограда вокруг больницы пришла в негодность. Кирпичные столбы бывшей роскошной ограды еще стояли, но деревянного забора между ними уже не было. Доски сгнили и их растащили. В пустые проемы заходят прохожие и собаки, и постепенно территория вокруг здания начинает приходить в запустение. Все разрушается и ветшает под напором неумолимого времени. Это не очень заметно, если все вовремя ремонтируется. Но если оно не ремонтируется, то оно разрушается. И результат этой разрухи я видел налицо.
   Среди построек больницы неприкаянно бродил какой-то человек в больничном халате, то ли пациент, то ли служитель. Завидев меня, он радостно воскликнул:
   - А ты здесь работаешь?
   Странный вопрос незнакомому человеку. Конечно, я здесь не работал. Но, чтобы отвязаться от этого странного вопроса, я ответил, продолжая свое неторопливое движение вдоль остова ограды:
   - Да.
   - А что ты делаешь? - последовало уточнение первого вопроса.
   И я понял, что не имело значения, как я ответил на первый вопрос. Я мог ответить, что я здесь не работаю. Но второй вопрос все равно последовал бы со всей своей неизбежной и точной логичностью. И я догадался, что это был один из пациентов диспансера для душевно больных, который расположен через дорогу от больницы. Возможно, он был в больнице на каких-то процедурах.
   - Да вот, гуляю, - отвечал я. - Здесь раньше был роддом, в котором я родился.
   Разговор приобретал сюрреалистический характер. При всей логичности и уместности вопросов и ответов каждый из нас думал и говорил о своем. Как, впрочем, всегда и бывает в жизни, если только это не маскируется ужимками воспитания и политеса.
   - А куда ты идешь? - снова задал вопрос человек. Он заложил руки за спину и пристроился ко мне параллельным курсом с другой стороны условной ограды. Наверное, ему строго запретили выходить за нее, и он был послушен. Возможно, что это послушание выработали у него наказаниями. Я шел снаружи по разбитому тротуару, а он семенил внутри, лавируя между остатков былой садовой растительности и дикого бурьяна.
   - Я посмотрел дом, где появился на свет, и теперь иду к дому, где я прожил первые несколько лет своей жизни, - честно отвечал я. Мне было интересно, как на это будет реагировать этот человек. И еще мне было интересно, выйдет ли он за ограду, потому что ограда через несколько метров заканчивалась.
   - А почему ты ходишь смотреть эти дома? - спросил человек. Я немного рассмотрел его. Ему было под сорок, он был плохо выбрит. Он был одет в старую больничную пижаму с полосатым халатом, на его ногах были стоптанные комнатные шлепанцы. Взгляд у него был довольно жив, но вместе с тем в нем было нечто такое, что сразу указывало на некоторую ненормальность этого человека. Во взгляде была некоторая замутненность взора, эдакая самоуглубленность, когда мысли человека обращены больше внутрь себя, чем наружу.
   - Потому что я давно не был здесь, и мне захотелось пройтись по местам моего детства, - отвечал я. Ограда закончилась, и я шел дальше, а человек остановился, хотя, я подчеркиваю это еще раз, ограда была чисто условная, там остались только величественные кирпичные столбы. Человек остановился перед невидимой преградой и крикнул мне напоследок: "Ты еще придешь сюда?". Наверное, ему просто было нужно, чтобы с ним кто-то поговорил. Не языком команд и запретов - туда не ходи, принеси ведро, ложись спать - а по человечески, как равный с равным, о жизни и смерти на этой земле. Я это понимал, я слышал эту тоску по нормальным отношениям в его голосе. Но у меня были свои дела. И потом - чтобы я сказал ему, если бы мы продолжили разговор? И я ответил, ничуть при этом не лукавя:
   - Конечно, я еще приду сюда. Мы всегда возвращаемся туда, где прошло наше детство, где нам было хорошо.
   - Приходи, - крикнул он мне вслед. - Приходи еще. И мы опять поговорим с тобой.
  
   Мне на мгновение показалось, что это разговаривало со мной мое собственное материализовавшееся прошлое. Именно таким оно и должно было быть - в виде нелепого человека из диспансера для психов в стоптанных комнатных тапках и полосатом больничном халате. Конечно, я еще вернусь сюда. Я буду возвращаться сюда, пока буду жив, пока будут силы и возможности это делать. Потому что без прошлого мы никто, мы сироты безродные.
   Дом, к которому я направлялся, был недалеко, за углом. Первые пять лет, с момента рождения в 1954 году и до времени переезда в частный дом по улице Ленина в 1959, я жил в квартире этого дома, стоящего на улице Шверника. Кто сейчас помнит, кто такой этот Шверник? Один из тысячи может быть вспомнит, что был такой деятель, но чем именно он занимался - этого уже никто не скажет. Мне было очень любопытно, как эта улица называется сейчас. Я знал, что улицу давно переименовали, еще в середине 60-х, но я много лет не подходил к этому дому, и уже забыл, как она теперь называется. Так вот, сейчас она называется улицей Панфилова. Тоже непонятно по какому поводу она так названа. При чем здесь славный генерал Панфилов и Димитрово? В этом смысле он ничуть не лучше пресловутого Шверника, Председателя Президиума Верховного Совета СССР после Калинина. Топонимика - это материализованная история, это историческая память народа и поэтому она очень важна. Очень важно, чтоб ее на отшибали. Или хотя бы делали это пореже. Но наша память разбита так, что из головы вытекли мозги и растеклись по булыжной мостовой. На которой когда-то лежали водопроводные люки, а теперь торчат в ямах нелепые сухие сучья и автомобильные скаты.
  
   Я осторожно зашел во двор моего бывшего дома. Дом двухэтажный, двухподъездный, на этаже каждого подъезда три квартиры. Прямо во дворе, чуть справа от нужного мне подъезда, находился вкопанный столик, за которым расположились за беседой три женщины. Одна была совсем старуха за 80, другой было около 70, а третья смотрелась гораздо помоложе, я дал бы ей около 40.
   Меня они смутили. Я хотел сфотографировать свой бывший подъезд, окна своей было квартиры, но как это сделать при них? Пришел незнакомый хмырь с фотоаппаратом, и фотографирует окна их дома, как папарацци какой-то. Я посмотрел на свой бывший подъезд, на "наши" окна на втором этаже, и со вздохом прошел мимо. Но потом, проследовав несколько шагов, принял волевое решение и вернулся.
   - Уважаемые женщины! - как можно проникновеннее произнес я. - Позвольте мне с вашего разрешения сфотографировать этот подъезд и те окна на втором этаже. Я жил здесь когда-то, очень давно. Мне очень хочется снять хоть что-то на память.
   - А кто вы? - настороженно спросила та женщина, которой было около семидесяти. - То-то я сморю, что вы прошли мимо дома и оглядываете его так, точно ищете-то что-то.
   Странный вопрос, подумал я. Откуда она меня может знать? А я и вправду здесь искал что-то, сам не знаю что - наверное запахи своего детства.
   - Я - Кушталов, - ответил я. - Мы жили здесь до 1959 года.
   - Кушталов! - радостно оживилась женщина. - Как же, знаю! И Ивана Ильича, вашего батюшку, знала, когда он работал на ТЭЦ, видный такой был мужчина, и жену его Анну Ивановну, маму вашу, знала. Иван Ильич погиб на шахте, об этом весь поселок говорил, а Анна Ивановна умерла недавно...
   - Все точно, - ответил я. - Так оно и было.
   - Да вы не удивляйтесь, - улыбнувшись, продолжала женщина. - Я сама работала на ТЭЦ, я тогда молоденькая была, мне было двадцать лет. А вы знаете, кто жил в вашей квартире после вашего отъезда?
   - Нет, не знаю.
   - После того, как вы уехали из этой квартиры в 1959 году, туда вселились кумовья ваши, Горлановы, Донат Михайлович и его жена Паша. Но они тоже строили свой дом на пятидесятом, и в 1961 году уехали. И с тех пор до настоящего момента в этой квартире живу я!
   - Вот это да! - только и сказал я. - И надо же, что мы так случайно встретились!
   Мы еще немного посидели за столом, повспоминали прошлое, и я ушел в большом воодушевлении. Это было невероятно! Я хотел было сфотографировать их всех за столом, но потом передумал. Зачем? Что это мне даст? Я ведь их не знаю. И в комнаты зайти я постеснялся попроситься. Там уже пятьдесят лет все по-другому. К чему мне видеть чужой быт? И моих воспоминаний там больше нет.
  
   Я медленно пошел дальше. Зачем-то пошел к пожарке. Не знаю зачем. Просто захотелось посмотреть, цела ли она, или так же разрушена, как многое другое. Пожарка наша стояла молодцом, она выдержала напор разрушительного урагана лихих лет. На ее воротах теперь красовались украинские голубые державные эмблемы с трезубцем, а в глубине открытых ворот краснел все тот же пожарный "ЗИЛ", который я знал с незапамятных времен. И то верно: откуда же здесь взяться новому автомобилю? Забавно было бы на фоне окружающей разрухи увидеть выезжающий из этих ворот хромированный и блестящий красной краской современный пожарный автомобиль из американских фильмов о пожарниках. Кстати, говорят, они на слово "пожарник" обижаются и просят называть их пожарными. Какая разница?
   Я вернулся назад по этой же улице и пошел к своему бывшему детскому саду. Да, вот и он, напротив задней части ДК. Стоит, голубчик, еще целехонький. И в нем детскими голосами звенела живая жизнь. Это хорошо, что она, жизнь, продолжалась. Меня водили в этот детский сад, и я помню, как последние полчаса перед приходом родителей я стоял на углу у забора, и высматривал их появление. Не помню, почему было так. Но, судя по этим воспоминаниям, жизнь в этом саду мне медом не казалась.
  
   А дальше я пошел на улицу Курганную. Я хотел посмотреть дом, в котором жила та девушка, с которой я ходил гулять в десятом классе. Я уже забыл ее имя, я почти забыл ее лицо, но я помнил тот дом, в котором она жила. Я думал о том, что, возможно, даже увижу ее. А, если увижу, - то узнаю ли? Сорок лет прошло с тех самых пор. И вот я у знакомого дома. Дом моей девушки запустел. Внешний забор упал, дорожка с улицы к крыльцу заросла могучим бурьяном по пояс. Только цветы оранжевого лилейника еще отгораживали дом от улицы широкой цветочной грядой, еще держались закрытыми ставни на окнах, и еще была цела крыша. Однако, судя по всему, уже несколько лет дом был без надлежащего ухода. Возможно, лет пять или около того. И если в дом не придут новые жильцы, то еще год-два - и он пропадет окончательно.
   Этот дом был одним из перекрестков моей судьбы. Все могло сложиться по другому. Я мог жениться на этой девушке, мы бы нарожали вместе с ней детей, и, может быть, жили бы сейчас в этом доме, счастливо наблюдая за проказничающими внуками. Я летом ел бы вареники с вишнями, а зимой пил бы самогон с ближними соседями. Но все сложилось так, как сложилось. После окончания школы я уехал учиться в Москву, и наша дружба завяла, а потом и вовсе оборвалась. На следующий день Виктор мне рассказывал, что она живет здесь, на поселке, что она замужем за водителем грузовика и устраивает ему бешеные сцены ревности. Но он тоже не смог вспомнить ее имя. Что ж? Как говорят, все складывается к лучшему.
  
   Виктор
  
   На следующее утро Олег отвез меня в мастерскую по изготовлению памятников. Она оказалась на поселке Победа. Мы за полчаса утрясли все необходимые вопросы. Я оплатил изготовление памятника и его установку. За все про все это обошлось мне в 12000 рублей. А потом по пути Олег подкинул меня в Александрию. Я давно там не был и хотел посмотреть, до чего она докатилась в последнее время.
  
   Физически город Александрия остался точно таким же, каким он был 20 лет назад, только постаревшим на эти 20 лет. Ничего нового не построено. То, что имеется, понемногу приспосабливается под новые нужды, но и только. На главной площади города по-прежнему торчит Ленин с кепкой в правой руке и левой рукой указывает на ресторан "Ингулец". Ресторан сейчас ремонтируют, а рядом с ним приютился киоск с крупной надписью "Смакота" - "Вкуснятина" по-русски. Напротив памятника Ленину лучший кинотеатр "Октябрь" заброшен, исписан скабрезными надписями. Разве это было возможно в советское время? В кино давно никто не ходит, все смотрят кино по телевизору. Кинотеатр сильно обветшал и через год-два его нужно будет просто разобрать, иначе он упадет на головы горожан. Зашел в два книжных магазина рядом с центральной площадью. Беднота и серость. Судя по всему, книг здесь не читают. Процветают отделы канцелярии и школьных учебников. А в остальных бедность и серость. Одни детективы, в основном переводные да наши, российские - Дашкова, Маринина и прочие, в мягких обложках. Я вспоминаю московский книжный магазин "Москва", где, например, только изданий "Истории государства Российского" Карамзина имеется четыре или пять версий, от совсем дешевой до роскошной подарочной. Зато перед автовокзалом в Александрии бывший маленький рынок теперь разросся до неимоверных размеров. Там можно купить практически все, от мелочей за пять копеек до солидной бытовой техники типа холодильников. В целом же город мало изменился. Я только еще раз убедился в том, насколько он небольшой.
  
   После моего возвращения из Александрии мы с Надей пообедали и пару часов после этого ставили автомобильное зеркало на те "Жигули" шестой модели, на которых Наде нужно было научиться ездить. Чего-чего, а "шестерку" я знал, как облупленную. И зеркала менял своей машине не раз. Как-никак, эта модель "Жигулей" была у меня десять лет. Затем мы часа два упражнялись в езде по дороге от переезда на совхоз. Дорога была интересна для нас тем, что она была крайне разбита. И именно езду с большим количеством разгонов и торможений между ямами Надя под моим чутким руководством и отрабатывала. Разгон по уцелевшему от бомбежек времени куску дороги, торможение перед ямой, переключение на пониженную передачу, мягкое преодоление ямы, снова разгон и так далее. Важно не заглохнуть, важно мягко преодолеть яму, важно после этого плавно набрать скорость. Я думаю, это было хорошее упражнение. После этого мы проехались с ветерком до пражского моста и обратно, чтобы прочистить свечи.
  
   А далее я хотел встретиться с Виктором Терещенко, моим старым другом, кумом и бывшим соседом. И я снова пошел по поселку.
   Пока шел, на раздолбанной улице Димитрова насчитал шесть лежачих полицейских! Это было для меня ново, раньше их не было. Чтоб, значит, народ там не гонял на автомобилях и мотоциклах. Да она, эта улица, с ее ямами и колдобинами, и так была мало приспособлена для быстрой езды. Хотя вполне возможно, что он, этот народ, действительно там умудрялся гонять в нетрезвом виде, и давить нерасторопных пешеходов, столь же нетрезвых, как и давящие их водители. Но эта мера с полицейскими мало изменит положение, я думаю. Потому как меньше пить от этого не станут, а пьяному море по колено, не то, что эти асфальтовые полицейские.
   В Димитрово в конце июня очень тепло - за 30, но не душно. Это потому что здесь степь, и воздух сухой. Кроме того, из-за открытых степных просторов здесь всегда есть ветерок и спасительная рассеянная сень от обильных листвой крон. Здешний народ жарким днем имеет обыкновение ходить по улицам в шлепанцах на босу ногу и в тренировочных штанах на голое пузо. За эти дни в галстуках я здесь увидел только двух человек, и те оказались немцами.
   Интересной новостью для меня по сравнению с моими прошлыми посещениями поселка было то, что на поселке стало много иномарок, а если встречаются "Жигули", то очень ухоженные. "Москвичей" и "Запорожцев" мало. "Волгу" я видел только одну, ту самую, которая меня привезла из Знаменки. Что ж? Народ богатеет. Личный достаток растет несмотря ни на что.
   Далее я пошел на то место, где раньше был стадион. Давно разобран окаймляющий его в прошлом высокий кирпичный забор. Неслабое, согласитесь, сооружение для маленького шахтерского поселка - кирпичная стена длиной 600-700 метров вокруг стадиона, заведения не столь уж жизненно необходимого. Во время футбольных матчей сюда приходило полторы-две тысячи зрителей. Кроме футбола несколько раз в год здесь проводили большие спортивные праздники и всякие там спартакиады или районно-областные соревнования. Это было грандиозное зрелище местечкового масштаба. Включите ваше воображение: на стадионе пестрая толпа нескольких тысяч зрителей, сам стадион украшен флагами и десятками вымпелов, из громкоговорителей звучит бодрая музыка и зычный голос диктора делает объявления, спортсмены соревнуются и стадион время от времени взрывается криками и овацией!
   В частности, там проходили матчи известного детского соревнования по футболу "Кожаный мяч", и наша подростковая поселковская команда в один из сезонов поднялась в них до 3 места в масштабах всей Украины. Об этом писали в республиканских газетах, на первых полосах были улыбающиеся и довольные физиономии наших башибузук. Здорово было раньше, согласитесь! А где сейчас детский футбол? Там же, где сейчас стадион - в большой черной заднице. В детстве мы с трудом перелезали через этот забор в известных нам местах, чтобы бесплатно посмотреть футбол. Нас гоняли дружинники, но мы все равно просачивались и усаживались за воротами на траву. Противоположные ворота были видны плохо, зато ближайшие - шикарно. Мы были теми самыми пацанами, которые бегали за мячом, когда игроки забивали его далеко за ворота. Сегодня от забора осталась только невысокая узкая гряда, как от древне-русских валов. По стадиону, как и по всему поселку, прошел Мамай разрухи.
   От стадиона я пошел через парк. Раньше аллеи парка были обрамлены хорошо подстриженными кустами. В уместных местах по парку всюду стояли скульптуры с претензиями на античность - у стадиона дискобол и футболист, в парке фигуры рабочих и работниц. В нескольких местах парка были колонки с фонтанчиками питьевой воды. В центре парка была хорошо ухоженная клумба, с крашенным бордюром и тщательно подобранным узором цветов. А на входе в парк был портик с античными колоннами.
   Скульптур с претензиями на античность давно нет. Бывшая роскошная клумба заросла бурьяном, от кустов остались безобразные заросли, как клочки свалявшейся шерсти. А портик с колоннами на входе превратился в то, что за рубежом принято называть античными руинами. Но все равно они были прекрасны, эти античные руины. От них веяло запахом нашего прекрасного прошлого, которое было прекрасно для нас хотя бы потому, что мы были в то время молодыми.
  
   О чем думал я, направляясь к Виктору? А вот о чем. Как живут в этой обстановке, в этих условиях нормальные интеллигентные люди, учителя? Которые не хотят переучиваться в торговцев-челноков или рабочих-плиточников, на которых есть спрос в городах, потому что они ясно понимают, что учителя нужны стране. Нужно кому-то учить детей, потому что иначе со страной будет совсем швах. Но как можно жить на жалкие учительские деньги? Почему они все время жалуются на маленькую зарплату, но не бросают свое благородное, но тощее доходами ремесло?
   Итак, как здесь живут учителя. Во-первых, в последнее время им, семейству Терещенко, стало немного легче, потому что их дочь Ольга наконец-то выросла и теперь зарабатывает на себя сама. Она заочно учится в Кировограде на специалиста по лечебной реабилитации и работает медсестрой в школе, где преподает мама. Во-вторых, учителя бывают разные. В обычной школе, где работает завучем жена Виктора Лиля, твердые ставки, которые понемногу увеличиваются. А в музыкальной школе, где работает Виктор, зарплата учителя слагается из того, что платят за учебу родители учеников. И до сих пор, - говорил Виктор, - ему удавалось убедить родителей и родственников старшего поколения не оставлять школу и платить. И, в-третьих, размер заработка в школе - это не самое главное, хотя и очень существенное. Виктор с горящими от возбуждения глазами рассказывал, какое для него это удовольствие - работать с детьми. Видеть их радость от своих достижений, преодолевать вместе с ними трудности, добиваться желаемых целей. "Я сам с ними молодею", - говорил он. - "Я чувствую, что моя душа не стареет с ними". Виктору в этом году будет 60 лет (он сентября 1949 года), а он их не чувствует. Вот и ответьте после этого - что есть учительская зарплата? Надо ставить вопрос шире - что есть учительская жизнь?
   Одной из радостей жизни за прошедшее время была газификация их дома. "Вы, заевшиеся москвичи, не можете представить себе, какая это радость иметь в квартире газовую колонку и по своему желанию пускать горячую воду в ванной или на кухне", - восторгались супруги. - "Наконец-то наш быт становится нормальным. Горячая вода по желанию - это воплотившаяся мечта". Как медленно меняется к лучшему наша жизнь! К шестидесяти годам наконец-то у людей появилось то, что в других странах признано обязательным условием обыкновенной жизни.
   Еще одной интересной новостью были сведения о старшем сыне Виктора от первого брака. За время, пока мы не виделись, его сын вступил в секту Свидетелей Иеговы, по переписке познакомился с американкой, женился на ней и уехал жить в город Сиэтл. У счастливой пары уже родился ребенок. А сам сын собирается стать полицейским. Виктор все время поддерживал с ним нормальные отношения. А последний год сын озаботился своими корнями: начал расспрашивать отца о его жизни, о жизни легендарного деда, Ивана Антоновича Терещенко, который во время войны старлеем попал в мясорубку внезапных боевых действий на пограничной заставе при Рава-Русской и остался жив. Ивана Антоновича, с которым у нас был общий забор, я хорошо помню, он сам лично мне рассказывал о тех страшных боях первых дней войны. До недавнего времени у Виктора были еще живы две его тетки из Николаева, они обе дворянки. Они до глубокой старости ходили летом в тонких ажурных перчатках.
   Виктор рассказывал, как ему нравится жить в Димитрово. Какой тут прекрасный воздух, какой прекрасный парк, в котором он бегает по утрам, какой тут прекрасный народ. Ну, насчет народа мы с ним маленько поспорили, под водку это хорошо получается. Я напомнил ему о прекрасном виде нашей общей улицы Ленина с ее снятыми люками по середине дорожного полотна. В самом деле, - это ведь не Путин с люков крышки снимал, и не Виктор Ющенко. Это делал так называемый народ, причем не просто народ, а именно народ местный. А что есть народ? Народ состоит из нас. Тогда это слабость государства? Нет, это слабость общества. Каждый сам по себе как человек вроде бы и неплохой, а как общество - дерьмо собачье. Почему так? Потому что у нас очень долго вытравливали эту способность общества быть именно обществом, организованной совокупностью умных людей, которые знают свои потребности и права, и умеют их отстаивать перед властью. Нет здесь у нас ни привычек, ни традиций. Каждый привык бороться сам за себя, но для задач и целей общества этого мало. Вот и получается, что если смотришь на димитровские дворы - отличные дворы. Они за последнее время стали и крепче, и добротнее, из каждого второго поблескивает радужными красками автомобиль иностранного производства. Но все общественное рассыпается в прах. Как рассыпались столовая и баня, как приходят в негодность дороги и мосты. В лучшем случае еще остаются стоять античные руины, оставшиеся от рухнувшей советской империи.
   Но мы дружно пришли к выводу, что скоро все должно измениться. Пусть постепенно и не так быстро, как хотелось бы, но оно изменится к лучшему. Не может народ так долго жить в этой срани вокруг себя. Все движется по спирали. После войны были разруха и нищета. В 60-70 годы небогатый быт постепенно наладился. В начале 90-х все снова развалилось. Сейчас люди как-то перестроились, приспособились к новым условиям, и во дворах появился достаток. Теперь им захочется, чтоб и за собственным двором было хорошо, и они начнут восстанавливать дороги, строить заново стадион, украшать парк цветущими клумбами. Иначе и быть не может.
   После застолья и выпитых коньяка и водки благородное семейство Терещенковых в лице Виктора и Лили, как обычно, пошло меня провожать. Мы неторопливо шли по поселку, вспоминали прошлое и говорили о настоящем, и настроение было радостное. Оттого, что вечер был хорош, оттого, что мы встретились после длительного перерыва и поговорили, оттого что мы живы и еще не так стары, и жизнь еще является удовольствием для нас. Над нами простиралось темное южное небо, и на нем необыкновенно ярко горели звезды, великое множество звезд. Нет, все-таки мы не одни во вселенной, не может этого быть.
  
  
   Надя
  
   Все три дня, пока я был в Димитрово, меня опекала Надя. И кормила, и чаем поила, и разговоры со мной разговаривала. Она закончила учебу в шведском университете в Упсале и защитила докторскую степень по биологии. Во время моего приезда она была без постоянной работы. Она рассылала десятки резюме в разные концы света, ждала ответов и перебивалась переводами с английского. Переводы ей присылали по электронной почте, выполненную работу она отправляла таким же образом, а деньги за труды ей начисляли на электронную карточку. Все это великое достижение последнего времени. Человек сидит у черта на рогах, в каком-то там Димитрово, и делает работу через Интернет, не выходя из своего дома. Еще несколько лет назад о подобном и мечтать было невозможно.
   Я очень рад, что именно во время моего присутствия ей пришло приглашение на работу на Азорских островах, принадлежащих Португалии. На тех самых островах, у которых, по утверждению Платона, некогда был исчезнувший материк Анлантида. В тот день мы с утра поехали купаться на местную речушку Бешку за пражский мост. Она, естественно, была за рулем автомобиля, и получала очередной хороший урок вождения по местным лесным буеракам. Когда мы доехали до турбазы, где можно было нормально покупаться, потому что там песчаный бережок, Наде позвонил отец и сообщил ей эту новость. Я тотчас примазался к этой счастливой новости, безапелляционно сообщив, что только благодаря моей легкой руке это и случилось. После этого отличного известия мы искупались, но не на самой турбазе - там было много народа, а рядом, со стоянкой на небольшой чудесной поляне. Я впервые в этом году купался в открытом речном водоеме. Вода была - прелесть как хороша. И берег был отличный - песчаный, с несколькими торчащими из-под воды валунами. И когда мы уже начали собираться к отъезду, на поляне появилась новенькая "Шкода-Фабия", и откуда вылезли несколько человек строгих офисных костюмах и в галстуках. Двое из них были немцами. Насколько я понял, какая-то немецкая фирма пыталась что-то соорудить в здешних краях, и наши ребята по случаю субботы решили устроить немцам пикничок на природе.
  
   Но самое интересное в нашем общении с Надей наступало вечером, когда мы садились на небольшой кухоньке пить чай (и не только) и разговаривали. О чем же мы разговаривали? Да обо всем. Она рассказывала, как ей жилось в Швеции. Например, интересно, что шведы очень высокого мнения о себе, и весьма низкого о выходцах из СССР. Вот был как-то у нее интересный эпизод в кафе. За соседним столиком сидели шведы с американцем. И американец, желая угодить собутыльникам, предложил им выпить за Полтаву, в битве при которой шведы надрали задницу этому русскому царю Петру. Молодые шведы дружно поддержали тост. И тогда один пожилой швед за соседним столиком не вытерпел, подошел к ним и сказал, что это неправда, и что все они просто болваны и не знают историю. У шведов было много побед над русскими войсками, но именно под Полтавой шведы были сокрушительно разбиты царем Петром и не смогли после этого оправиться больше никогда. Как потом написал известный шведский историк Петер Энглунд, "Россия после этой битвы вышла на международную арену, а Швеция спустилась в зрительский зал". Молодые шведы пристыжено замолчали. Но пожилой швед добавил, что стыдиться этого не надо, потому что Швеция наконец-то заняла свое законное место в Европе и смогла сосредоточиться на своих внутренних проблемах. В чем преуспела больше нынешней России, как ему кажется.
   Еще Надя рассказывала о проблеме в Швеции с китайцами. Ее хорошего знакомого шведа подвела китаянка, испортив ему результаты двухлетних опытов. Китайцев берут охотно, потому что это дешево и без претензий. Берут, зная, что они могут что-то испортить и воруют. Воруют все - и дорогие препараты для опытов, канцелярию и даже чужие булочки к чаю. Но поймать их за руку невозможно, очень ловки.
   Обсуждали, почему к русским (к этим за границей относятся все, кто из бывшего СССР) шведы относятся без уважения. Считают, что культура у нас низкая. В каком смысле? Если взять именно нашу культуру, то есть литературу, музыку с балетом и прочее, то здесь мы шведов точно обставим по всем статьям. Есть ли у них писатели масштаба Толстого, Достоевского или Шолохова? Или композиторы гения Чайковского или Свиридова? Да и в технике нас есть за что уважать: не шведы первого человека в космос отправили. Но они имеют в виду другое, культуру бытовую. Как человек ведет себя в быту. Как соблюдает чистоту помещения, как ведет разговор с собеседником за столом, как одевается - и все тому подобное. И что можно сказать по этому поводу? К сожалению, во многом это верно. Особенно, если взять нашу жизнь в русской деревне. Да, если выставить из нас вперед среднего москвича или киевлянина, то они шведам отнюдь не уступят. Но в деревне у нас живут по-прежнему отвратительно, не говоря уж о бытовом пьянстве. А почему так происходит? Потому что человек в деревне не чувствует себя свободным? У них жизнь в городе и маленьком городке практически не отличаются по культуре быта, а у нас громадная разница. О чем говорить, если ко многим деревням у нас элементарно нет дорог, нет света, в европейской части России больше половины деревень без газа, то есть топят нам по средневековому, дровами - и это при наших-то залежах этих углеводов! Здесь дело, однако, не только в нашем национальном характере, но и в обстоятельствах объективных, в пространстве и почве. Европейские страны компактны. А у нас к отдельным деревням нужно тянуть особые дороги много километров, причем очень часто по болоту, в котором дорога уходит в трясину за пару лет. В таких условиях руки поневоле опускаются.
  
  
   Заключение
  
   Надя отважно согласилась отвезти меня в Знаменку. Для водителя без самостоятельного опыта это большое испытание. Но, как говорят англичане, чтобы научиться бегать - надо бегать. Чтобы научиться водить машину, надо ее водить, причем водить самостоятельно. Я лично почувствовал, что научился нормально водить машину, только через год после того, как у меня появилась машина. Потому что нужно время, нужно поездить в разные сезоны, летом и зимой. В свете практики на автомобиле поездка в Знаменку была очень неплохой. До Знаменки я сидел рядом и подбадривал своего очаровательного водителя, а обратно она вернулась сама. Наверное, без небольшого стресса это не обошлось - да ведь как иначе научишься?
  
   Я уезжал с мыслью, что Димитрово - как большое увеличительное стекло, в котором можно рассмотреть то, что с нами происходит. То есть здесь происходит все то же самое, что происходит и в других местах, скажем, в Киеве или в Москве, но за счет малости места и резкости граней происходящего это выглядит более крупно и отчетливо. И главная проблема сейчас в том, что мы не знаем, в какой стране живем. Не капитализм и не социализм, а непонятно что и с боку бантик. Это ведь сюрреализм чистой воды, когда Сталин и Берия перемежаются в телевизионных эфирах с попсой и прослаиваются отъявленно густопсовой рекламой. Нам нужно еще долго вариться в таком непонятном вареве, увариваться и осознавать то, как нужно правильно жить. И только через несколько поколений мы, возможно, научимся нормально жить. Если нам в этом будут благоприятствовать обстоятельства. Если не будет новой войны или какого-нибудь другого катаклизма. Земля становится маленькой, и все происходящее на ней в одном углу тотчас аукается на все населенное человечеством пространство.
  
   Читателю этого текста может показаться, что автор ностальгирует по ушедшим временам, причем ностальгирует с большим сожалением о них. Дескать, геополитическая катастрофа века и все такое прочее. Но это не совсем так, читатель. Это была обычная ностальгия о своей молодости, которая пришлась на время расцвета красной социалистической империи. И я не так наивен, чтобы не понимать, что эта людоедская империя никогда не была хороша для проживающих в ней людей. Достаточно вспомнить десятки миллионов ее жителей, которые были принесены в жертву этому молоху социализма: гражданская война и погромы, истребление старых специалистов и интеллигенции, страшный разгром русской церкви и расстрел царской семьи, раскулачивание и уничтожение крестьянства, специально устроенный Голодомор, гибель миллионов солдат и мирных жителей во время последней войны по причине бездарного командования, идиотская целина и надсадное выращивание кукурузы. Мы, граждане этой страны, никогда не жили хорошо, всегда лишь выживали, более или менее удачливо приспосабливаясь под прихотливо изгибающуюся генеральную линию правящей партии. И сейчас насупило время агонии это гнилой империи, гнилой с самого начала - потому что она с самого начала была безбожной и людоедской. В ней не было места отдельному живому человеку. Я не рыдаю по коммунистическим идеалам, потому что никогда не верил в них. Не верил не потому, что они плохи сами по себе, они были плохи в своем воплощении в реальную окружающую жизнь. Но эта агония проходит по нашим сердцам. Вот, в частности, единая было страна разделилась, и теперь могилы моих родителей находятся за границей. Пусть эта граница еще не так крепка, но все равно хорошего мало. Мы только тем и живы, что надеждой на лучшее будущее. Но оно, это светлое будущее, само не образуется. За него придется крепко бороться. Потому что наследники красных чертей не собираются уступать нам жизненное пространство так просто. С ними нужно драться за это. Почему-то ничто хорошее не случается само по себе, оно всегда требует усилий. В то время как плохое готово случаться и просто так. Странно, но подобное рассуждение приводит к тому, что хаос - естественное состояние человечества. Тогда возникает и естественный вопрос: а нужно ли против него бороться?
  
   И последнее, насчет юбилея Ивана. Жаль, что так получилось, но он так и не смог приехать из Киева, не смог вырваться из цепких лап своих важных дел. Так что не получилось у меня перевидаться с одноклассниками. Но, с другой стороны, я тогда вряд ли бы успел поговорить с Виктором, так задушевно посидеть несколько вечеров за полночь с Надей. Так что все, что случается - к лучшему. Правда, поговорка эта глупая, я бы ее немного переделал. Все, что случается - это по-своему неплохо, и оно не хуже того, что могло бы случиться по-другому.
  
  
   18-21.06.2009
  
  
   Псковские Хроники
  
   Мы втроем - Автор с женой Надеждой и средним сыном Михаилом приехали первого марта из зимней Москвы в весенний Псков в 8 утра и уехали в 2 часа ночи в Санкт-Петербург, проведя весь день на ногах. Перед вами - один день нашего пребывания во Пскове, который описан таким, каким он нам увиделся.
   1.Тетрадь на третьей полочке.
   01 марта 2003 года, Суббота, 7:00 - 8:00.
   Утром в поезде мы проснулись примерно за час до прибытия. Состав неспешно подтягивался ко Пскову. В плацкартном купе нас было четверо - мы втроем и моего возраста пскович с невыразительным лицом, возвращающийся в свой родной город из длительной командировки, где он налаживал какое-то оборудование. Ко времени нашего пробуждения пскович уже выполнил свои обязательные утренние туалетные процедуры и сидел на нижней плацкарте за столиком, и пил из бутылки пиво "Старый мельник", задумчиво глядя в окно. За окном бежал предрассветний зимний пейзаж, перед ним лежал вскрытый пакетик с сушеными кальмарами, и он мелкой щепотью брал оттуда очередные полоски засушенного морского продукта и неторопливо запивал их пивом.
   Я проснулся с мыслью, что мы правильно сделали, поехав во Псков. Всю зиму мы сидели сиднями в своем маленьком Красногорске, и устали сидеть на одном месте, устали от размеренной определенности и ежедневной круговерти циклически повторяющихся событий. И я еще раз подумал о том, как хорошо мы сделали, что поехали. Если жизнь не заботится о том, то человеку нужно время от времени устраивать самому себе неопределенность, чтоб не скучать на этом белом свете. Нас ждала она, эта неопределенность, в розовых одеждах Надежд, в туманной дымке Неожиданного Случая, из которой вдруг может появиться что-то или кто-то, которое круто изменит твою Судьбу или просто наградит неожиданными Встречами.
   Зная с вечера, что он - пскович, жена продолжила свои расспросы о том, что важно посмотреть в городе, чтобы не пропустить интересного. Попутчик отвечал с охотой и большой гордостью за родной город. Красочно рассказал нам, где именно и как княгиня Ольга встретилась с Игорем, и даже показал с поезда примерно те места, где это произошло, уже недалеко от города. Конечно, советовал обойти пешком Кремль, побывать в Поганкиных палатах (славненькое названьицо, не правда ли?), посетить знаменитые церкви и монастыри. Но мы и сами знали все это; нас интересовало то, что обычно отсутствует в путеводителях, что известно только коренным жителям.
   - Псков город своенравный, - задумчиво проговорил попутчик. - Не знаю, захочет ли он показаться вам во всей своей славе? Это скорее от вас зависит, от вашего поведения, от вашего уважения к нему.
   Он говорил о городе, как о живом существе. Подумав, он рассказал о чудесном Финском парке, который недавно выстроили финны.
   - Правда, - несколько сокрушенно добавил он, - его уже успели маленько пообломать.
   И был у него при этом такой обескураженный и виноватый вид, что я сразу понял, что мягко произнесенное русское слово "пообломать" означало в переводе на русский характер то, что парк сравняли с уровнем земли, и смотреть там точно нечего.
   Уже перед выходом собирая свои вещи, я заглянул на третью полочку, и обнаружил там чужую зеленую ученическую тетрадь в клеточку. Она оказалась абсолютно пустой. А я как раз искал нечто подобное, поскольку забыл взять из дому бумагу для записей своих незабываемых впечатлений (простите меня за столь витиеватый каламбур). Я снова увидел в этом Знак: сама судьба хотела, чтобы я записал свои впечатления о городе, чтоб я не потерял их в суете беглой повседневности. И я действительно воспользовался этой тетрадью, и главные искры впечатлений, от которых и возгорелось все нижеизложенное, затем причесанное и обработанное, были записаны именно в эту зеленую тетрадь, истрепавшуюся за пару дней нашего путешествия до состояния ветхозаветных рукописей.
   2. Ольгины слуды.
   Начало мая лета 6411 (903).
   Яко нецыи поведоша дивно сказание, же утешахуся Игорь негды некими ловитвами со девятью воями близи веси Выбуто Пльскови тъини, и узре об ону страну лов желанный, и не бе ему возможно преити на ону страну реки, понеже не бяше ладьици, и узре некоего по реце пловуща в лодейцы, и призва пловущаго ко берегу, и повеле себя превести за реку, а вои свои послав на броды за слуды бурливыи.
   И пловущи им, и возре на гребца оного и позна, яко девица бе сия вельми юна суща, доброзрачна же еси, подобну ея же никогда не зная, и уязвися видением, яко писано есть: очи лаком и некасаемых касахуся. И разгореся желанием на ню.
   Она же уразумевше его помыслов коварство, пресекая беседу неподобного его умышления не юношески, но старческим смыслом, поношая его глаголяше ему: что всуе смущаешься, о княже, срам претворяя ми, вскую неподобная во уме совещевая, студная словеса в разуме износиши. Не прельщайся, видев мя юну и уединенну, и о сем не надейся, яко не имаши одолети ми; аще и невежда есмь, и вельми юна, и прост обычай имам, яко же мя видиши, но обаче разумех, яко поругати ми ся хощеши, его же не хощу ни слышати. Прочее же внимай себе и останися такового умышления; дондеже юн еси блюди себе, да не одолети ти неразумие, и да не пострадажеши зло некое; останися и всякого беззакония и неправды, аще сам уязвен будеши всякими студодеяниями, то како можеши инем неправду возбранити и праведно судити державе своей. Разумно же да будет ти, аще и паки ныне не престанеши соблажнятися о моем сиротстве, то уне ми есть, яко да приимет мя глубина реки сея, да не буду тебе на соблазн я сама поругания и поношения угонзну; ты же прочее не смущаешися о мне.
   И ина многа премудро о целомудрии глаголя. Се начаток благ и удивления достоин доброумного юношеского целомудрия блаженныя Ольги, еще не будущи Бога и заповеди его не слыша, такову премудрость и чистоты хранение обрете, яко удивитеся Игорю мужеумному смыслу ея и благоразумным словесам ея.
   И обие Игорь отложь юношеское мудрствование свое наипаче же со стыдением своим и с молчанием преиде реку, внимая себе от таковых до времени, и отда в дар Ольге колцо серебряно, и оттоле паки иде в Киев.
   Внегда же прииде время, и повелению его бывшу изобрести ему невесту на брак, взысканию же бывшу, яко же есть обычай господьству и царьстей власти, и о мнозей небреже, но вспомяну дивную в девицах Ольгу, юже виже свима очима мужествену сущу и благообразну и еже от уст ея слыша хитростныя глаголы и целомудренный нрав ея видев, и посла по нея сродника своего Ольга; и приведе ю с подобающей четию, и тако сочьтана бысть ему законом брака.
   3.Аквариум.
   01 марта 2003 года, Суббота, 8:00 - 9:00.
   В первый час своего пребывания во Пскове мы были озабочены тем, как бы позавтракать. Мы неторопливо поднимались от вокзала по Октябрьскому проспекту к Кремлю, нашей первой и главной цели, и изучали попадающиеся вывески. Среди них были весьма занятные, например, соседствующие рекламные неоновые щиты магазинов верхней одежды "Вавилон" и "Фараон", которые наводили веселые мысли о вселенских замашках владельцев и об их забавном местечковом соперничестве.
   Кафе и ресторации в столь ранний час еще не работали. Но нам повезло: кондитерские и булочные для простонародья уже трудились вовсю. Когда мы вошли в булочную-кондитерскую N45, расположенную на углу Октябрьского и улицы Гражданской, мы убедились, что нам повезло еще больше: в данной булочной, а возможно и не только в ней, чья-то умная голова завела кафетерий, как раз для таких несчастных скитальцев, как мы. С одной стороны, там можно было взять горячие напитки с булочками и кондитерскими изделиями, а с другой - можно было отовариться рядом в отделе бакалеи, и спокойно съесть кусок колбасы с пивом.
   Третьим нашим везением был любовно оборудованный для посетителей кафетерия уголок: там стояли четыре отдельных столика с тремя стульями при каждом и аквариум, роскошный трехсотлитровый аквариум, в котором плавали рыбки. Насчет столиков - не скажите, это важно: в большинстве случаев в кафетериях вам предложат постоять за высоким торшером, а здесь можно было расположиться и сидеть, сколько хочешь, вкушая свой скромный завтрак и мечтательно рассматривая мелководную живность.
   А об аквариуме я хотел бы высказаться особо. Это был большой, хороший аквариум, устроенный и поддерживаемый местной фирмой, которая специализируется на подобных услугах - аналогичные аквариумы мы в течение дня видели еще в нескольких кафе. Я не специалист по аквариумным созданиям, и не буду морочить вам голову, выдумывая небывальщину, потому что хочу сказать о другом. Для меня, как и для любого другого обыкновенного обывателя, аквариум - это просто несколько цветных рыбок, одна величиной с ладонь, другие помельче, водоросли и цветные камешки на дне. Главное в аквариуме - это Зрелище.
   Я пил кофе, разглядывал потешные перипетии застекольной жизни, и мне вдруг подумалось, что мы, люди, мало отличаемся от этих комнатных созданий в главном. Так же, как они, мы ограничены невидимыми стенами, и не всякий человек даже осознает их реальность. Так же как они, мы существуем в искусственной среде обитания, лишившись которой мы погибнем. Если выключить электричество, то перестанет поступать кислород в воду, рыбки начнут задыхаться и скоро погибнут. Если нас лишить привычной среды обитания, того же электричества и газа - мы так же погибнем, потому что большинство из нас не смогут быстро приспособиться к новым условиям. Зачем природа создала декоративных рыбок? Для красоты? Для нашего развлечения? А зачем она создала нас? И почему мы живем именно так, а не иначе?
   На самом деле это слишком серьезные вопросы, на которые все равно никто не знает ответов, поэтому и мне ни к чему их поднимать. Между предметами и понятиями можно соорудить массу аналогий, и в этом деле можно долго состязаться, и даже находить в этих аналогиях некий высокий смысл. Ограничимся аналогией простой: Псков, как аквариум, заключает в себе наше далекое прошлое, он законсервировал его в себе.
   4. Гуляево Поле.
   Февраль Лета 7077(1570), день 14.
   Мерный, тяжелый топот многих сотен конских копыт, превратившийся в сплошной непрерывный гул, от которого дрожала земля, и неровное покачивание невысокого крытого возка убаюкало его. Он разомлел в кузове, тепло укрытый войлочными кошмами, и незаметно для себя заснул. И приснился ему сон.
   Будто бы летел он, неровно покачиваясь в полете, черной тенью, огромным старым вороном, саженях в десяти над землей, а внизу под ним с ровным тяжелым гулом и треском горел деревянный город, люди кричали истошно и горестно, и бегали среди дымов огромного пожарища, а ворон скользил по плотному воздуху, и почти не взмахивал крыльями, а только так, нехотя пошевеливал кончиками маховых перьев, как пальцами. И в черных глазах его радостно плясали отблески бушующего внизу пламени. Он радовался обильной жатве, которую собирала для него лютая смерть.
   Вдруг откуда-то из-за стены серого зубчатого леса справа вынырнул и устремился прямо на него белый кречет - да так стремительно и страшно, что ворон скорее почуял его, чем увидел, почуял погибель свою неминучую. Сжалось сердце его от ужаса, смежил он глаза в смертной тоске и приготовился к смерти. Несколько долгих мгновений летел он в полной темноте, точно проваливался в бездонную, фиолетовую пропасть, пока не ударился головой обо что-то крепкое, и посыпались у него искры из глаз. И понял он, что промахнулся кречет, а сам он, старый ворон, налетел в своем слепом полете головой на дремучую сосну. И проснулся он.
   И проснулся он, и понял, что едет он по-прежнему в своем позолоченном возке, и что ударился он во сне о стоящий в головах кованый сундук с новгородской казной - оттого, что сани с повозкой остановились вельми тупо.
   Кряхтя и потирая ушибленное надбровье, он откинул медвежий полог и вылез, первым делом взглянул на серое, словно заиндевевшее небо. Там справа, набирая кругами высоту, царственно взмывал в верх огромный белокрылый кречет.
   - А все ж таки, ты промахнулся на этот раз, царю небесный! - хрипло произнес он. - Или передумал.
   Выбравшийся из возка был высокого росту, гораздо шире обыкновенного в плечах, с мятым, жилистым лицом и длинным, покляпым носом. Бобровая шуба и высокая меховая шапка делали его фигуру исполинской. Он оборотил свои пронзительные серые очи на ближайшего верхового и уронил сурово:
   - Пошто поезд остановили?
   К саням бойко подлетел Васька Грязной, ладный в своем мадьярском полушубке со светлой беличьей опушкой, ловко спрыгнул с коня, и выдохнул на мороз облако сизого пара изо рта:
   - Впереди застава поперек дороги, осударь. Деревенские холопи хлебом-солью встречают. Еле живы. С утрева стоят, перемерзли.
   - Ну, веди, показывай!
   Невдалеке впереди, действительно, на дороге стояло несколько саней, перед ними стол, крытый яствами. По краям от стола лежали широкие дубовые плахи с воткнутыми в них топорами - в знак полной покорности московскому государю. Рядом перетаптывался на морозе деревенский люд - староста, батюшка с иконой Божьей Матери, далее мужики попроще, бабы и робяты - в лучших своих одеждах.
   Царь некоторое время внимательно оглядывал всю эту пестрядень. Рядом настороженно взялся за саблю звероподобный Малюта - приземистый, рыжий, страшный, в рыжей же лисьей шапке с хвостами, готовый по первому знаку рубить и душить. С любопытством посматривал на эту встречу цессаревич Иван, восседая на гарцующем сером, в темных яблоках, скакуне. Наследник был одет по погоде - в богатый польский кунтуш, на голове нахлобучен меховой малахай, хорошо согревающий в такую стужу. Наконец, царь вяло пошевелил пальцами опущенной правой руки - Малюта и Грязной расслаблено отпустили сабельные эфесы - и пророкотал густым басом:
   - Вы чьи люди будете?
   - Исполать тебе, государь. Токмаковские мы, - чинно выступив вперед и кланяясь, смиренно отвечал староста. - На свой почин вышли встречать твою царскую милость. Просим отобедать у нас и обогреться.
   Царь наклонил голову - думал - о толковом псковском посаднике, об отчизне Ольгиной, о ночлеге для войска. Потом спросил - еще тяжело, не обозначая своего окончательного отношения ко встречавшим:
   - Монастырь любятовский далече отсель?
   Староста снова с поклоном:
   - О тридцати верстах.
   Царь сделал несколько шагов к столу - промерзший снег взвизгивал при каждом шаге, как живой поросенок, которого покалывают острой пикой стрельцы в своих диких забавах - плеснул в серебряный шкалик из жбанчика хмельного меда. Малюта тотчас: - Борони тя Боже, государь, - выскочил вперед, налил себе, поводил чаркой перед мясистым - репой - носом, опростал. - Здрав буди! - Царь после него выпил, крякнул. Деревенские облегченно и приглушенно загомонели - поднос был принят. Царь заметил это, посуровел.
   - А что за деревня ваша, как именуется?
   - Щучья Гора, батюшка, - еще раз кланяясь, ответствовал староста. - Наловил как-то здесь присночтимый князь Довмонт пару бочек щук, с тех пор так и прозываемся.
   - Добро, - молвил царь, - А пошто так далече выступили...
   Вдруг справа, от высокой сосны, треснул ружейный выстрел. Все замерли, оглядываясь вокруг... Но никто не упал пораженный, ни дым после выстрела не взвился. Царь глянул на дремучую сосну, с которой, кружась, осыпалась сбитая звуком снежная изморозь, припомнил свой вещий сон, и грозно крикнул деревенским:
   - Так то вы гостя дорогого привечаете! - И своим кромешникам: - А ну, проверьте-ка там...
   К дереву, скатившись с лошадей, с саблями наголо борзо кинулись несколько верных дворовых холопей. Другие поскакали вперед, окружать и сбивать в кучу деревенских.
   - Се морозко-владыка жилу на той березе порвал, что с сосной поручь! - натянуто выкрикнул староста. Крикнуть надо было громко - чтоб услышали, - но сдержанно - чтоб не почли дерзким. И, как бы в подтверждение его слов, хлестко треснуло еще и слева, и сзади.
   Царь услышал, гулко и раскатисто рассмеялся на звонком воздухе, потом рявкнул своим цепным псам. Те, в раже еще порыкивая, стали вылезать обратно на дорогу по высокому снегу, другие нехотя отошли от земщины. Царь снова обернулся к деревенским и строго, с бедовой искрой в очах:
   - Мотрите! Ужо я вас!
   - Отче наш! - все, как один, попадали в ноги, - Рази б посмели!
   - Ладно! Утишили вы сердце мое своей кротостью... Да и знак мне сегодня во снах был. Не трону я вас. Живите пока с миром.... А ну, гайдуки мои верные, выкатывайте сюды бочку вина добрего!... Вишь, какая лютость нонче на Божьем свете. Сугревайтесь, мужики, да я и сам приложусь, а то медок-то ваш больно слабоват, не пробирает! Пей, народ деревенский, за здоровье московского царя, да благодари за милость.
   Небольшой винной бочки хватило по два раза на ближний круг. Деревенские перед принятием чарки истово крестились и целовали икону, на верность. А когда бочка опустела, Иван Васильевич раздобрел, подарил старосте овчинную шубейку неношеную, с обоза, "чтоб помнили". Потом сел в свой возок и отмахнул рукой вперед: Гойда!
   - Гойда! Гойда! - проревело со всех сторон, и помчалось царское войско дальше. А селяне поплелись потихоньку восвояси.
   Уже по темени сидели у старосты в избе, разговоры водили.
   - Сказывают, - приглушено говорил староста, - в Новегороде горлица мимо летела, села опочивать на Софиевский крест, увидела с него всю лютость царскую, нечеловеческую, - да и окаменела. Так и осталась на нем...
   - И колокола, колокола со звонниц позабирали, - печалуясь, подкинул пономарь Тарасий, - особливо злобствовали на вечевой "Громобой", да разбить не посмели, а топить побоялись - вызволим, так и отправили в Москву...
   По улице тяжело и звонко проскакал конь, бухнули двери в сенях, и в избу в клубах пара ввалился Никита Гуляй, сокольник первого новгородского боярина Анания Селифонтова, еле живой от зимней свирепости:
   - Это я на заставе стрелял. Из самопала убоялся, что порох не возьмется, да и далеко до дороги, не попасть. Я из лука хотел - белку с такого расстояния в глаз бью. Устроился с утра на сосне. Только царь из саней вышел, остановился, я стал целиться. Натянул тетиву - а она на морозе пересохла и лопни!
   - Слышали! - сказал староста. - Я сразу все понял, ужо в энтих звуках я кумекаю. Слукавил царю насчет мороза и березок, а у самого душа в пятках. Но тут нас сам лес уберег, не то быть бы нам всем...
   - Не берет его, диавола, ни стрела, ни свинец! Чисто заговоренный.
   - Это нам кара Господня, - набожно вздохнул Тарасий.
   - За что? - взвился Никита. - Чем это мы заслужили? Чего не так делаем? Живем по совести, торгуем по чести.
   - За гордыню. Лучше московского царя жить захотели.
   И бысть в лето 7077 на Русской земли зима зело люта.
   А то место пресловущее, где деревенские заставу поперек дороги ставили, так и прозывается с тех самых пор Гуляевым Полем. Не на карте, конечно, - в памяти народной да в вольных устных сказаниях.
   5. У истоков Земли Русской.
   01 марта 2003 года, Суббота, 9:00 - 20:00.
   Было уже почти шесть часов вечера. Мы сидели на лавочке, в сквере перед церковью Анастасии Римлянки, и думали о том, что делать дальше. Времени до поезда на Питер оставалось еще много, а мы совершенно устали. С восьми утра - времени прибытия московского поезда во Псков - мы были все время на ногах. Побывали везде, где можно было побывать. Пешком прошли от вокзала до Кремля, обошли древний Кром снаружи и обследовали его изнутри, посетили Приказную Избу петровских времен и сходили к Поганкиным палатам, по льду пересекли реку Великую к Мирожскому монастырю и видели еще много, много прочего, тоже весьма интересного...
   Ноги в плотной зимней обуви распухли от обилия приливавшей к ним крови, ходить мы уже почти не могли, а я был разочарован. Во-первых, я надеялся найти в Кремле кучу музеев - там их не было, кроме единственного, оскорбительно свежего, в Приказной Избе, в которой висело несколько мундиров Псковского драгунского полка. Во-вторых, я мечтал побывать в Поганкиных палатах, этом средоточии Псковской старины, мечтал посмотреть на изоржавленный Довмонтов меч, который с восхищением держал в своих руках сам Иван Грозный - но они оказались закрыты на реставрацию по случаю грядущего празднования 1100-летия города. Я, можно сказать, ради этого и приехал во Псков. Вместо желанной древности нам пришлось созерцать трактор "FordSon", подаренный краеведческому музею рачительным эстонцем Таммом из деревеньки Велье в 60-х годах.
   Правда, в Мирожском монастыре оказались фантастические фрески XI века, которыми мы долго любовались среди гордого запустения, окруженные естественной монашеской жизнью; правда и то, что самое интересное во Пскове - это он сам, город-музей, его седые стены, его вящая слава, украшенная не поставленными наспех обелисками, но проломами и развалами в стенах, обретенными в грозных боях за независимость Отечества.
   Но разочарование мое все же было велико. Мы сидели на лавочке, в сквере, на месте снесенной революционными ветрами протестантской кирхи Св. Якоба, и в последней надежде рыскали пальцами по карте, пытаясь отыскать еще хоть что-нибудь, где мы еще не были.
   И решение нашлось. В своих героических пеших походах мы не дошли до башни Гремячьей, на краю Внешнего Города. А по пути в аккурат можно было посмотреть еще две древних церкви, хотя бы и снаружи.
   Несмотря на обилие у нас времени, оно поджимало - световой день в первых числах марта еще короток, ночь очень быстро сменяет день. Приходилось торопиться. Мы встали на распухшие ноги и побрели по улице Некрасова, по направлению к намеченной нами точке. Уже подмораживало, и идти было сложно - тротуары здесь по бедности не чистят, и приходилось передвигаться "шепотом" по ледяным скользким буграм.
   На очередном перекрестке, на его противоположной стороне, появилась церковь. Издалека показалось, что одна из половинок ее дверей открыта. Потом показалось, что это одно из дверных полотен покрашено темной краской, отчего дверь и казалась открытой, а на самом деле она затворена. Мы разочаровано вздохнули. Надежда вспыхнула - и погасла. Но когда мы подошли поближе, то убедились, что она все-таки открыта. По путеводителю определились, что это церковь Покрова от Нового Торгу, поставленная в далекие времена Василия III во избавление города от морового поветрия (чумы). Я еще подумал - как крепки старые названия в народном сознании! - Старый Торг перенесли на новое место в мохнатом 1510 году, с тех пор прошло пять сотен лет! - а народ до сих пор помнит и разделяет, где был Торг Старый, а где располагался Новый, которого тоже, кстати, давно уж нет. Вот она, генетическая связь поколений!
   На церкви мы прочли табличку о том, что с 1996 года она работает при Духовном училище. Это нас почему-то смутило, и мы решили не заходить в церковь.
   Мы уже развернулись идти мимо, но какая-то неведомая сила мягко подтолкнула меня обратно, я вошел в церковь - думалось, всего лишь так, праздно заглянуть, - и открыл внутреннюю дверь.
   В приоткрытый створ хлынули звуки, дивные звуки женского хорового пения. Так ведь это же 6 часов вечера, вечерня! - только здесь сообразили мы. Это было чудное пение. Тому способствовала и акустика толстых - по полтора метра в ширину - гармонично сведенных в свод стен, и слаженность молодых женских голосов, и тема, и я не знаю еще что, превратившее обыкновенное церковное пение в чудо. Пение это можно было уподобить разгорающемуся костру живых стройных человеческих голосов, красивее которых нет ничего в музыке. Женские голоса слаженно вели несколько сложных партий, время от времени их перебивал густой мужской бас протодиакона, потом снова вели женские, затем к ним встраивались мужские тенора певчих.
   В это время внутренность помещения обходил молодой - около тридцати - батюшка-златоризник с кадилом, из которого мягко и приятно благоухало. Слабо позвенивая цепочками, он взмахивал благовонным миро на стены, на церковную утварь, на прихожан - и кланялся. О последнем я хотел бы сказать особо. Он кланялся приветливо, но с большим достоинством и самоуважением, как занимающий в своем мире более высокий ранг по отношению к остальным, как бы усмиряя свою гордыню, ей переча и говоря - да, я знаю, я избран, я выше в моем мире, но я равен вам во Христе. Все это ясно читалось в его необыкновенно переменчивых выразительных серых очах - они то вспыхивали молодо и дерзко, то смиренно притуплялись с поклоном, то светились пониманием своей власти обширнейшей - и снова уступали христианской сдержанности.
   Пока он был далеко, я разглядывал роспись на стенах. Большие плоскости стен были зарисованы картинами на библейские темы в стиле живописца Иванова, а рядом со мной, с узких высоких фресок на меня благожелательно смотрели местные знаменитости в сане святых - приснопамятный князь Довмонт, равноапостольный князь Володимер Святославич, окрестивший Русь - он родился в нескольких верстах от Пскова.
   Когда батюшка поравнялся с нами, то взглянул мне в глаза - так же приветливо и строго, как и всему остальному, и поклонился - также как и всем, - сдержанно, с достоинством и уважением. Мы ему также откланялись. Хор продолжал петь, но уже что-то другое.
   Мы вышли из церкви совершенно потрясенные услышанным. Такого нельзя увидеть и услышать и в лучшей московской консерватории. Камерность великолепной акустики, благоприятный запах миро, фрески и древняя живопись стен, достоинство и смиренность священника - все это вместе - все это было уникально в своем роде.
   - Ну, вот! Город услышал мои сетования и преподнес нам подарок, - удовлетворенно сказал я. - Чтобы мы не разочаровались в нем, чтобы вечно помнили его.
   А потом мы сходили к Гремячьей, действительно великолепной, и почему-то не чувствовалось уже больше усталости, точно она исчезла куда-то, как исчезает и растворяется голубой дым миро, оставляя на душе только его легкий благоприятный аромат...
   6. Праведник Никола.
   Февраль Лета 7077, день 15, Воскресение второй недели Великого Поста.
   Он пришел взять его, как хозяин, как господин всевладыкий.
   Новгорода он еще боялся. К Новгороду Великому он шел еще осторожно, с душевным трепетом. Сначала, 2 января, в город вошли только его кромешники, а он долго кружил вокруг, грабя беззащитные монастыри и убивая безропотных монахов, и только после недели великой крови, 8 января, он, наконец, вошел в город и сам, творить грозный суд свой.
   Не то Псков; он уже не боялся его, он полностью убедился в покорности местных жителей. Он хотел въехать в город как победитель, на белом коне, подобно Александру Великому.
   После недолгих утренних сборов царское войско шло по Новгородскому тракту от Никольского монастыря на Любятовском погосте вдоль реки Псковы, повторяя ее изгибы, к притихшему городу. Всю ночь в городе тревожно перезванивались колокола, которыми граждане призывали Царя Небесного защитить их от свирепости земного властителя, но сейчас все угомонилось. Над городом зависло странное безмолвие, какого не бывает обыкновенно над местом, столь богато населенным живыми людьми.
   Прошедшей ночью лютый мороз, от которого еще вчера с ружейным треском лопалась кора на деревьях, наконец, упал. Снег уже не визжал пронзительно под копытами и полозьями, а только мягко похрустывал и поскрипывал, жгучий воздух больше не обжигал лицо, а приятно бодрил утренней зимней свежестью. Деревья стояли в прекрасном убранстве морозной изморози, как невесты на выданье.
   Впереди все просторнее раскидывался величественный город; его высокие седые стены, грозно возвысившиеся над болотистым Залужьем, казались неприступными; над стенами еще выше поднимались и блестели в морозной дымке золотые купола бесчисленных церквей. Слева и справа от стен, по Пскове и Великой, строевым лесом переплетались голые мачты вмерзших в лед купеческих торговых судов - барок и лодей.
   По мере приближения к городу все яснее проступали его детали - заиндевевшие стены из крупного слоеного известняка, надвратная икона на Петровских воротах, механизмы подъемного моста через оборонную протоку. На городской стене стали видны городские дружинники в поблескивающих шлемах и мисюрах, концы торчащих над стеной "пороков" - метательных механизмов. Царь недоумевал: ужели город решил ставить щит против государя, собирается запереться?
   Но нет - широко распахнулись городские ворота, и с ближайших церквей колокола ударили благовест, приветствуя московского властителя. Войско двинулось вперед, но его задержал нечаянный вихревой снежный бурун, внезапно возникший на мосту перед колонной и некоторое время там неподвижно стоявший. Передовые всадники в замешательстве остановились: это считалось дурным предзнаменованием. Тогда царь сам решительно двинул своего коня на вихорь, и тот пропал.
   В воротах царя встречал хлебом-солью городской посадник князь Юрий Токмаков, изборные старосты от всех шести концов города и среднее духовенство - в золотых ризах, с крестами, образами, с зажженными свечами. Богатые люди города жили подалее, ближе ко Крому; здесь, на Полонище, жили все больше люди простые - кузнецы да кожевенники, солевары и пекари. Но, тем не менее, вдоль всей улицы Петровской стояли крытые столы с хлебом-солью, рядом с ними наряженные горожане, целыми семействами. У женщин грудь отблескивала наборами старинных монет и крестов, у тех, кто побогаче, всю грудь вместо монет покрывала огромная выпуклая серебряная бляха с тисненными на ней узорами; горожане мужеского полу были одеты попроще - в светлые полукафтанья с незатейливой темной оторочкой, в разновеликие меховые шапки. Граждане, жены их, дети, держа хлеб и соль, преклоняли колена, благословляли, приветствовали Царя и говорили ему, наставленные мудрым пустынником Николою и разумным Токмаковым: "Государь Князь Великий! Мы, верные твои подданные, с усердием и любовию предлагаем тебе хлеб-соль; а с нами и животами нашими твори волю свою: ибо все, что имеем, и мы сами твои, Самодержец великий!" Сия неожидаемая покорность была приятна Иоанну.
   Царь принимал хлеб-соль, отвечал на приветствия и, неторопливо двигаясь, разглядывал роскошный город, простершийся перед ним в очаровании своего зимнего убранства. Царские опричники бросали на девиц завистливые и откровенно алчные взгляды и приглушенно переговаривались между собой, уже деля будущую добычу целыми улицами под сенью царской вседозволенности.
   Так все и случилось, как Он хотел. Он въехал на белом коне в город и медленно двигался верхом, окруженный богато одетой свитой, блестя оружием и дорогим убранством; справа и слева распростерлись в низких поклонах его подданные. Его конь выступал осторожно и лениво, тонко позвякивала конская сбруя, звонко перезванивали благовест колокола... - вот она, земная Слава! Он властен делать над этими людьми все, что захочет; если будет на сердце благодать Божья, то соизволит миловать, а буде огорчит его город - велит поступить с ним нечестно, как с Новымгородом.
   И не было у него на сердце благодати, ибо Слава его была с оттенком горечи и досады, потому что не было в ней желаемого безотчетного восторга, так любезного сердцу каждого правителя. Не было и ожидаемого страха. Была сдержанная тревога и суровое, северное достоинство, которое он больше всего не терпел в людях, и рука его все крепче стискивала сабельную рукоять.
   Невесть откуда, из толпы, вынырнул босой нищий старец, в рваном сером рубище, препоясанном вервием, верхом на палке, как обыкновенно на ней скачут дети. Он, смешно лягаясь и подскакивая, подстроился в такт движущемуся цареву коню и начал гарцевать рядом с ним, потешно копируя его движения. Это становилось забавным. Народ и сами царские дружинники невольно заулыбались, глядя на комическую сценку. Царь молча обернулся к посаднику - тот подогнал свою лошадь, что-то тихо шепнул. Царь, стараясь казаться равнодушным, поехал далее, как бы не замечая возмутителя церемониальных приличий. Да не тут-то было.
   - Ивашкя, Ивашкя! - закричал, продолжая выгарцовывать, нищий нарочито дурашливым, простуженным голосом, - Уважь меня: оборотись на коня моего.
   Царь молчал, с видимым раздражением терпя его присутствие.
   - Ивашкя! - снова заголосил нищий, - А у меня комон ведь пободрее твоего будет, покупай - задешево отдам: тыщу рублев! - народ при этих словах прыснул: нищий действительно подпрыгивал норовистее спокойного царского коня, - К тому же твой издохнет скоро, а мой - и ести-пити не просит, да еще и меня переживет.
   - А вот последнее как раз и немудрено, - не вытерпев, с едким сарказмом сказал царь. - Взять его, да повесить на первом суку!
   Несколько людей из царской свиты бросилось к старцу, но он, как уж, втиснулся в толпу и исчез бесследно. Толпа приглушенно зароптала: "Не тронь блаженного, иже есть Христа ради угодник!"
   - Ладно! Оставьте его, - брезгливо сказал царь. Не хотелось портить себе праздник.
   Далее шумное шествие проследовало по кривой и узкой улице Петровской, пересекло изогнутую лукоморьем Лужскую улицу, и по Рыбницкой вошло в Довмонтов Город, где игумен Печерский Корнилий с духовенством торжественно встретил его на площади у церквей Св. Варлаама и Спаса. Царь отслушал литургию в храме Троицы, поклонился гробу Св. Всеволода-Гавриила и с удивлением рассматривал тяжелый двуручный меч сего древнего Князя.
   Гнев все больше копился в нем. Сначала его допек нищий юродивый, но не это было главное. Главное было то, что все эти жалкие князьки, верховные представители местной власти, избранные самим народом, держались достойно, с уважением, без должной робости и покорности. Опять это достоинство, которое раздражало его, которого он давно не видел в Москве! К игумену Корнилию, отпрыску новгородского боярина средней руки, относились с большим уважением, чем к нему, великому князю московскому и их господину. Они называют его Владыкой. Владыка! Это Я ваш владыка!
   Выйдя из храма, он, будучи все еще во власти гнева, спросил, есть ли здесь святые люди. Ему указали на почитаемого горожанами отшельника Николу, известного своей святостью и провидчивостью, который подвизался здесь же, при Троицком соборе, в его подвальной келье. Великий Князь послал Николе подарок, а в ответ получил приглашение посетить его скромную обитель. Царь предложение принял с большим удовлетворением, предвкушая духовный разговор на важную для себя тему - о спасении своей заблудшей души, погрязшей в страшных грехах и пороках. Он считал, что только истинные праведники могут отмолить его жизнь загробную.
   Войдя в келью, царь с неудовольствием отметил, что почитаемый старец и есть тот самый блаженный, который выскочил к нему утром верхом на палке. Но он скрепил свое сердце надеждой, что важный разговор со старцем, ради которого он к нему пришел, все-таки состоится. К тому же отшельник переменился: он был одет в чистые одежды, косматые патлы его были расчесаны, и выглядел он довольно благообразно.
   Пустынник церемонно усадил царя, чинно накрыл стол белой скатертью, и торжественно выложил на нее из глубокой ниши в стене кусок окровавленного свежего мяса. Скатерть тотчас заплыла кровавыми пятнами.
   - Яждь, Иванушка, гостюшко драгоценный, прими гостинец мой сирый, - сказал он елейным голосом, с поклоном.
   Царь суеверно отшатнулся и вскочил:
   - Нехристем меня числишь, сыроядцем казанским?! Ты что - всю память свою в сырых печорах отсидел, - забыл, что сегодня вторая седмица Великого поста?
   - Чем мне кормить того, кто человеков яст и пиет кровь человеческую? Ты в малом себя соблюсти хощешь, а великое порушаешь! Убо речено тебе Спасителем - не убий! Ты же христиан тысецеми сечешь, агнцами неповинными дорогу свою мостишь! Так знай же - дорога сия прямо в геену огненную!
   Раздражение царское вскипало. Он понял, что нужный ему разговор не состоится.
   - Не тебе, Никола, меня судить, ибо не ведомы тебе мои заботы господарские. Аз есмь пастырь овец своих и волен над животами их. Аще овца какая отобьется от стада или занедужает смертно - кому, яко не мне радети, что с нею делати?
   Ласковое лицо Николы потемнело от набежавшей на окно тени, вся земля вдруг вздрогнула и послышался раскат близкого грома, а в крошечное подвальное окно внезапно ударило косое полуденное солнце. Никола преобразился. С его лица исчезло кроткое детское выражение, оно просветлело и приобрело величественную строгость, и он сказал суровым голосом, от которого пробирало неземным холодом:
   - Минутный шестник в сем миру юдольном! Не много ли ты на себя берешь, собирая жизни человеческие? Не ты пастырь, но поставлен над нами отцом нашим, блюдение его заветов надзирать.
   - Если хотел бы покарать меня царь небесный - давно сразил бы. А если не поражает - как смеешь ты сомневаться в его милости ко мне?
   - Господь терпелив и всемилостив, но злодейства твои преступили всякую меру. Сегодня тебе будут дадены знаки его внимания. Град сей Ольжин - колыбель слова Христова во Руси, и защищаем самим ангелом небесным. Истинно реку - ступай отсюда, человек прохожий! А то не на чем будет тебе ехать по дорозе твоей!
   - Да ты никак угрожаешь мне, Никола?
   В углу стояла палка нищего, та самая, на которой он гарцевал сегодня утром. Иван только сейчас заметил ее, подошел, взял и, показывая силу своих рук недюжинных, переломил ее на весу с хрустом:
   - Се еси твой комон доблий, который влек тебя во райские кущи!
   И не успело сломанное дерево на сырой пол упасти подобно кедрам ливанским, как в келью торопливо вошел Малюта:
   - Государь! Не вели казнить, дозволь слово молвить!
   - Говори, - тихо и зловеще сказал ему Иоанн, - но ведай высоту слов своих.
   - Конь твой, любимый Соколко, пал только что на подворье соборном бездыханно.
   Старец на это изрек сурово:
   - Вот тебе и первый знак! Також помрешь здесь, аще возложишь на город десницу свою.
   Царь почувствовал себя худо. Все поплыло у него перед глазами, и он в слабости телесной ухватился одной рукой за сердце, другой за стену.
   - А вот тебе и второй знак! И страшись: будет явлен сегодня тебе и третий!
   Опамятавшись, царь вышел из подвальной кельи в большой ярости, зол и бледен, и велел уходить из города вон. И тщетно увещевали его посадники с высоким духовенством отобедать, осмотреть укрепления городские, остаться ночевать в теплых покоях - он только рычал, аки зверь раненый, и едва не зарубил верного Федора Нагого, испрашивающего у него причину столь торопливого отъезда.
   Царю спешно подыскали нового коня, и войско московское потекло с высот заповедного Крома вниз по улице Великой прочь из города, недоумевая и перешептываясь. А когда проходили возле церкви Николы со Усохи - на стене Среднего Города ударил внезапно заполошный колокол, второй по величине в городе, поскольку все звонари были строго предупреждены старостами приветствовать царя благовестом при прохождении его рядом с церквями. Свежий конь, еще не привыкший к своему всаднику, от тяжелого нечаянного грома бросил в сторону и едва не свергнул своего седока на земь. Ярость разгневанного царя, доселе бушевавшая кипенным потоком в тесных берегах бессильного зубного скрежета, выплеснулась из них... Во вневластном безумии он приказал снять провинившийся колокол и отрубить ему язык и уши.
   Всё остановилось в ожидании невиданной экзекуции. С почерневшим от гнева лицом царь нетерпеливо ждал, пока сорок людей возились с веревками и подпорами, снимая опальную громовую медь; наконец, безответный виновник был снят. Тяжкими кузнечными молотами невольные палачи начали сокрушать ему уши. После каждого удара колокол глухо и протяжно стонал живым человеческим голосом, и палачи в страхе крестились и со слезами шёпотом кричали ему: "Прости нас, Отче!" А когда дело сие страшное было закончено, и уши упали, из обрубков ушей колокольных хлынула кровь.
   И сказал тогда Иоанн обступившим его воеводам своим, в безмолвном ужасе взиравшим на это неслыханное диво: "Иступите мечи вострые о камень! Да престанут убийства!.."
   7. Тараканы в штанах.
   01 марта 2003 года, Суббота, 20:00 - 22.30.
   Между тем город жил своей современной жизнью начала третьего тысячелетия от Рождества Христова. В кощунственных раздумьях "где бы убить время до поезда на Питер?" мы еще в середине дня озаботились репертуарами местных кинотеатров в тайной надежде скоротать там в тепле и уюте последние полтора часа нашего пребывания во Пскове. Несмотря на выходной день, поздних сеансов нашлось всего два: в кинотеатре "Салют" в 22-00 шел второй выпуск "Властелина колец", а в "Победе" в 23-00 давали "Новых муравьев в штанах". "Хозяина Ауди", как его переиначивает современная молодежь, мы видели, и у нас даже имелась его копия на компакт-дисках, поэтому его смотреть не тянуло. Второе название нас озадачило не на шутку: Новые! Муравьи! В штанах! Более нелепое сочетание трех обыкновенных русских слов трудно было придумать. Муравьи в штанах или в штанах муравьи? Название так крепко не вязалось с городом, что я не смог его сразу запомнить, и время от времени спрашивал свое семейство: "Так на тараканов мы идем или нет?". Однако на последнем семейном совете мы решили, что спать можно на любом фильме, даже и с таким идиотским названием.
   Но два с половиной часа свободного времени все равно нужно было куда-то девать, и мы неторопливо направились от "Победы" вверх по Октябрьскому проспекту. Прошли Главпочтамт, в который раз обошли вокруг Василия на Горке и уперлись в Николу со Усохи. До сих пор эта церковь стояла в стороне от наших торных путей обхода города, и мы впервые подошли к ней. Низкая, приземистая, вросшая за пять прошедших веков в культурный грунт на несколько метров вглубь, она, тем не менее, впечатляла своей простотой и суровостью. Страшно было подумать - она свидетельствовала об Иоанне Грозном! Стен Среднего Города здесь давно не было, равно как не было и размещенной на этих стенах звонницы заполошного колокола. Теперь при каждой церкви, Василия и Николы, возвели свои колокольни, и повесили на них свои небольшие колокола.
   Потом в киоске напротив Михаила Архангела мы купили себе, памятуя нашего утреннего попутчика в поезде, по бутылке пива "Старый мельник", с пакетиками сушеных кальмаров, и пошли на набережную. Поставили бутылки в снег на высокий парапет и начали смаковать вечер. Для жены, в отличие от мужской части нашей небольшой компании, подобное распитие на свежем воздухе было в диковинку, и она пребывала в диком восторге.
   Как только мы заякорились на месте, возле нас тотчас возник интеллигентный бомжик и вежливо осведомился, не будем ли мы так любезны оставить ему пустые бутылки. Мы милостиво пообещали. Он поблагодарил и молниеносно исчез, чтобы появиться в аккурат тогда, когда мы поставили пустые бутылки на землю и собирались уходить. Когда он робко забирал бутылки, я воскричал мысленно: "Господи! Бедный народ мой! До какой черты нужно довести людей, чтобы культурный человек побирался сбором пустой стеклотары, не имея возможности заработать себе даже на ежедневный хлеб!"
   Пиво подействовало на нас благотворно: боль в ногах утишилась и пропала, расслабленная мягким алкоголем, и мы могли продолжать далее свой нелегкий путь. Мы неторопливо пошли по Ольгинскому мосту и читали с его высоты клятвы городу и его девушкам от дембелей Псковской десантной дивизии, любовно вытоптанные на заснеженном поле замерзшей реки Великой. Затем мы обошли новую Ольгину часовню и восхитились древней церковью Успения Божьей Матери, которая уже стояла здесь, у Пароменя, при Иоанне Грозном. Мне так и не удалось выяснить причину, почему было так, но первый самодержец российский благоволил этой церкви. Она пользовалась особым расположением Иоанна, который подарил ей прекрасную храмовую икону Успения, украшенную шестью панагиями с драгоценными каменьями и жемчугом. Главу этой церкви венчает крест, символизирующий Дух Святой. По преданию, до тех пор, пока голубь восседает на кресте храма, благодать Святого Духа не покинет Псков.
   Возвращаясь обратно, мы с Ольгинского моста долго любовались видом ночного Кремля, освещенного вечерней иллюминацией. Величественное зрелище!
   За полчаса до начала киносеанса мы подошли к кинотеатру "Победа" и здесь с превеликим изумлением обнаружили, что все билеты на данный киносеанс давно распроданы. Разметены неистовствующей публикой, не оставившей нам ни единого шанса посмотреть этот великий шедевр американской киноиндустрии.
   Я вздохнул с облегчением: Господь за нас решил, и не допустил нас на это бесстыдное позорище, не дал испортить впечатление об этом великом городе. И одновременно огорчился - самому надо принимать такие решения, а не перекладывать их на другие плечи.
  
  
   8. Осада.
   Сентябрь Лета 7088(1581), день 8, Рождество Пресвятой Богородицы.
   В 1558 г. началась война в Прибалтике, получившая название Ливонской: Иван Грозный, вослед за русскими князьями, считавшими Ливонию русской вотчиной, намеревался присоединить к России Прибалтику и открыть стране выход в Балтийское море. Это была тяжелая и изнурительная война, шла она с переменным успехом. Противником Ивана был вступивший на польский трон уже после начала войны венгерский дворянин Стефан Баторий (1533 - 1586). Новый польский король был родом из Трансильвании, происходил из древнего княжеского рода, учился в университете в Падуе. В 1576 году польский сенат избрал на польский трон престарелого Максимилиана Габсбурга, который вскоре помре, а шляхта - Батория, который и возглавил поход на Московию. Баторий был выдающимся полководцем; ему удалось собрать сильную армию, в которой были и поляки, и венгры, и немцы. В 1569 году произошло объединение Польши и Литвы в единое государство-унию Речь Посполитую и Россия столкнулась с весьма сильным противником.
   С начала своего основания Псков воевал с немцами и литвой, и всякий раз успешно, всякий раз русичи били оголтелых захватчиков. Всего несколько раз за свою славную историю рыцари на короткое время захватывали его, но каждый раз им воздавалось сторицей.
   Баторий был честный воин: он не воевал с селянами и монахами, и хотел не просто побед но Славы. Он понимал, что ему не удержать Ливонию, если не завоевать Псков. А завоевание Пскова и есть Слава. Поэтому, несмотря на громкий ропот своих воевод, он повел войско на Псков.
   26 Августа неприятель обступал город под громом всех наших бойниц, заслоняясь лесом от их пальбы, но теряя немало людей, к удивлению Стефана, не хотевшего верить столь меткому и сильному действию российских пушек. Он стал в шатрах на Московской дороге, близ Любятовской церкви Св. Николая, и должен был снять их, чтобы удалиться от свиста летающих над ним ядер к берегам Черехи, за высоты и холмы.
   Пять дней миновало в тишине. Неприятель укреплял стан на берегу Великой, осматривал город и 1 Сентября начал копать борозды к воротам Покровским, вдоль реки; работал день и ночь; прикатил туры, сделал осыпь. Воеводы Псковские видели работу, угадывали намерение и в сем опасном, угрожаемом месте заложили новые внутренние укрепления, деревянную стену с раскатами; выбрали лучших Детей Боярских, стрельцов и смелого Вождя Князя Андрея Хворостинина, для ее защиты; велели петь там молебны и кропить Святою водою землю, готовую ороситься кровию воинов доблих. Тут были неотходно и Князья Шуйские и Дьяки Государевы, данные им для совета.
   Поляки 7 Сентября, устроив бойницы, на самом рассвете открыли сильную пальбу из двадцати тяжелых орудий; громили стены между воротами Покровскими и Свиными; в следующий день сбили их в разных местах - и Король объявил своим Воеводам, что путь в город открыт для Героев; что Россияне в ужасе, и время дорого. Воеводы, обедая в шатре Королевском, сказали Баторию: "Государь! мы будем ныне ужинать с тобою в замке Псковском". Спешили к делу, обещая воинам все богатства города, корысть и плен без остатка. Венгры, Немцы, Поляки устремились к проломам, распустив знамена, с трубным звуком и с воплем. Россияне ждали их: извещенные о приступе звоном осадного колокола, все граждане простились с женами, благословили детей, стали вместе с воинами между развалинами каменной стены и новою деревянною, еще не достроенною. Игумен Тихон и священники молились в храме соборном. Господь услышал сию молитву: 8 Сентября осталось в Истории славнейшим днем для Пскова.
   Невзирая на жестокий огонь городских бойниц, неприятель по телам своих достиг крепости, ворвался в проломы, взял башню Покровскую, Свиную и распустил на них знамена Королевские к живейшей радости Батория, смотревшего битву с колокольни Св. Никиты Мученика (в полуверсте от города). Поляки в отверстиях стены резались с гражданами, с Детьми Боярскими и стрельцами; из башен, занятых Венграми и Немцами, сыпались пули на Россиян, слабеющих, теснимых. Тут Князь Шуйский, облитый кровию, сходит с раненого коня, удерживает отступающих, показывает им образ Богоматери и мощи Св. Всеволода-Гавриила, несомые Иереями из соборного храма: сведав, что Литва уже в башнях и на стене, они шли с сею святынею, в самый пыл битвы, умереть или спасти город Небесным вдохновением мужества. Россияне укрепились в духе и стали непоколебимо.
   Чтобы заставить неприятеля покинуть Свиную башню, псковские пищальники выкатили на Романову горку две великие пушки, "Барс" и "Трескотуху", и в упор ударили по башне огненными снарядами. Через малое время башня рухнула, погребая под себя поляков с королевскими знаменами; ров наполнился трупами Немцев, Венгров, Ляхов; а к нашим приспели новые дружины воинов из дальних, безопасных частей города: все твердо сомкнулись, двинулись вперед, воскликнув: "Не предадим Богоматери и Св. Всеволода!" дружным ударом смяли изумленных врагов, вытеснили из проломов, низвергнули с раскатов.
   Долее иных упорствовали Венгры, засев в крепкой Покровской башне: их выгнали огнем и мечем. Кровь лилася до вечера (ибо Стефан свежим войском усилил Поляков), но уже вне крепости, где оставались только больные, старцы и дети: самые жены, узнав, что стена очищена от ног Литовских - что Царские знамена опять стоят на ее раскатах и что неприятель бросил несколько легких пушек в воротах - явились на месте битвы: одне с веревками, чтобы тащить сии взятые орудия в кремль; другие с холодною водою, чтобы освежить запекшиеся уста воинов, изнемогающих от жажды; многие даже с копьями, чтобы помогать мужьям и братьям в сече.
   Наконец все нерусское бежало. С трофеями, знаменами, трубами Литовскими и с великим числом пленников возвратились победители в город, уже ночью, воздать хвалу Богу в Соборной церкви, где Воеводы сказали ратникам и гражданам: "Так миновал для нас первый день трудов, мужества, плача и веселия! Совершим, как мы начали! Пали сильные враги наши, а мы слабые с их доспехами стоим пред олтарем Всевышнего. Гордый исполин лишился хлеба, а мы в Христианском смирении насытились милосердием небесным. Исполним клятвенный обет, данный нами без лукавства и хитрости; не изменим Церкви и Государю ни робостию, ни малодушным отчаянием!" Воины и граждане ответствовали со слезами умиления: "Мы готовы умереть за Веру Христову! как начали, так и совершим с Богом, без всякой хитрости!" - Послали гонца в Москву с радостною вестию: он счастливо миновал стан Литовский. Велели успокоить и лечить раненых из казны Государевой. Их было 1626 человек, убитых же 863. Неприятелей легло около пяти тысяч, более осьмидесяти знатных сановников, и в числе их Шандор Бекези, полководец венгерский, отменно уважаемый, любимый Стефаном, который с досады заключился в шатре и не хотел видеть Воевод своих, обещавших ужинать с ним в замке Псковском.
   9. Главпочтамт.
   01.03.2003 года, Суббота, 22:30 - 24:00.
   После того, как у нас с киносеансом случился полный облом, у нас, кроме вокзала, оставалось единственное место, где мы могли бы отсидеться в тепле - Главпочтамт, прозорливо указанный нам женой.
   Мы зашли туда, и она тотчас пристроилась писать длинные письма родителям, которые все равно писать надо, но всякий раз недосуг. Поэтому было принято мудрое решение совместить приятное с полезным.
   К своей неожиданной радости Миша обнаружил на Почтамте саженцы передовых технологий в виде "Интернет-кафе", и тотчас забурился туда, перекинуться письмами со своими московскими приятелями. Первое же письмо он начал так:
   "Привет Виталик! Сейчас я проездом в Пскове. Случайно обнаружил здесь Интернет-кафе и решил черкнуть тебе пару строк - это ж круто: написать письмо из Пскова. Ты знаешь - эти псковичи такие необломные перцы!... "
   10. Необломные перцы.
   Ноябрь Лета 7088(1581), день 5.
   После разгрома своих войск во время последнего приступа Пскова, предпринятого уже по льду реки Великой, когда войско бежало, роняя честь и знамена, польский король Штефан Баторий был обескуражен: город стоял несокрушимо, а впереди была холодная зима, гибельная для пребывающего в поле войска морозами и бескормицей. За четверть ржи в Баториевом лагере платили не менее десяти серебряных рублей, а за яловицу и все двадцать пять; кормщиков надлежало посылать, с великой опасностью для жизни, верст за 150; лошади, скудно питаемые соломой, гибли десятками. Казна истощилась; войску не выдавали жалования и 3000 немцев ушло восвояси. "Король хочет сдержать слово, - писали вожди литовские к друзьям своим в Вильну: - города он не возьмет, но мы можем умереть в снегах псковских".
   Чтобы каким-нибудь легким завоеванием ободрить унылую рать свою и потешить корыстолюбивых наемников, Баторий приказал взять расположенный в 50 верстах от Пскова богатый Печерский монастырь.
   За полгода до описываемых событий великий князь московский Иоанн Васильевич, промышляя о западных рубежах своих, направил для защиты каменных стен и башен монастырской крепости Печерской триста стрельцов. Предводительствуемые отважным вождем Юрьем Нечаевым, храбрые воины беспрестанными нападениями тревожили подвозы литовские. Мимо монастыря нередко проходили обозы, отправляемые Баторием в Литву с награбленным имением и русскими пленниками. В октябре один из таких обозов, состоявший из 30 подвод, был остановлен людьми, бывшими в монастыре, которые рассеяли польскую стражу, а имение все взяли и привезли в монастырь. Ободренные этим успехом, защитники обители на другой день разбили польский отряд из 300 человек, отняли пленных и богатую добычу.
   Витязь Георгий Фаренсбах с немцами и воевода Борнемисса с венгерскою дружиною, подступив к монастырю 29 октября с двухтысячным войском, потребовали немедленной сдачи. Но добрые иноки, по словам Карамзина, ответствовали им со славным средневековым юмором: "Похвально ли для витязей воевать с чернецами? Если хотите битвы и славы, то идите ко Пскову, где найдете бойцов достойных. Мы же не сдадимся".
   Легкое войско неприятельское, желавшее взять монастырь скорым наскоком, с досадой отступило и обложило крепость. Свежие крепостные стены, возведенные трудами рачительного великокняжеского дьяка Мисюря Мунехина и мудрого игумена Корнилия, оказались неприступны для конницы и пришлось послать отряд под Псков за осадными орудиями; через несколько дней их доставили и 5 ноября начался первый приступ.
   В первый же день тяжелыми ядрами была разбита стена вблизи Благовещенского храма, и в образовавшийся пролом устремился вражеский отряд. Казалось, все было кончено.
   На всех звонницах монастыря тревожно гремели колокола; настоятель обители с иконой Успения Божьей Матери спешил к пролому и усердными молитвами просил Богородицу о защите; в проломе нечаевские стрельцы и храбрые монахи час за часом отважно рубились с подступавшими рыцарями, но силы были слишком не равны.
   И все таки в этот день случилось чудо: истомленные долгим сражением, длившимся с полудня до глубокой ночи, войска неприятельские наконец отступили. Приступ был отражен, один из военачальников Батория ранен, а молодой Кетлер, герцогов племянник, вместе со многими воинами взят в плен.
   За оставшуюся ночь защитники обители воздвигли в проломе дубовые клети на высоту стен, с бойницами, и засыпали их землей; наутро штурмовавшим пришлось начинать все сызнова.
   Церковные историки и летописцы в качестве причины необъяснимого исхода указывают на заступничество сил небесных, потому что никаких разумных объяснений сему делу найти невозможно.
   Летописи свидетельствуют и о других чудесных событиях, в которых была явлена милость Божья к обители. Секретарь походной канцелярии Батория ксендз Ян Пиотровский писал в своем дневнике: "Немцам не везет в Печорах; были два штурма, и оба несчастны. Пробьют пролом в стене, пойдут на приступ, а там дальше ни с места. Это удивляет всех!"
   По моему же скромному разумению, главная причина такой стойкости метко указана моим сыном Михаилом - "необломные перцы" эти псковичи. Достаточно было небольшой слабины, легкой дрожи в сердцах - и все было бы по-другому. Но нет - никто не дрогнул в ужасной кровавой сече, сражались отчаянно, без безумства, но с высшей отвагой.
   Вторая причина тому - храбрость и разумные действия стрелецкого воеводы, Юрия Нечаева. Ибо не много стоит удаль отдельных воинов, если она не направляется искусной рукой полководческой.
   Третья причина тому - крепость стен монастырских, выстроенных дьяком Мунехиным. Не простой это был дьяк - математик и философ, звездочет и астролог, ведший активную переписку со многими лицами историческими. Он знал, где поставить сторожевые башни и в какое время их освятить, чтобы они стояли неодолимо.
   И, наконец, не воровали повально в те времена при строительстве, а строили добротно, с любовью к Отечеству.
  
   11. Каменный Город.
   2 марта 2003 года, Санкт-Петербург, Воскресенье.
   Первым питерцем, с которым мы столкнулись, оказался таксист. Колоритная личность с внешностью и ухватками Собакевича (пожалуй, более приземист и жив) на ухоженной зеленой "Волге" ГАЗ-21, что с оленем на капоте (у него без оного). Мы прибыли из Пскова на Витебский вокзал и ехали на моторе на Московский, пытаясь сразу взять обратные билеты в Москву.
   Узнав, что мы из Москвы, он тотчас с грацией гоголевского персонажа приветливо сказал:
   - А, москвичи! У вас там, в Москве, все двинутые, с тараканами в голове. - Потом, видимо почувствовав, что вышло грубовато, с переходом на личности, добавил: - У меня у самого в Москве родственников полно, и все чокнутые, как один.
   - Чем же это мы в Москве "чокнутые"?
   - Зажрались там все... Одни деньги на уме... Человеческий облик потеряли..., - он говорил сквозь зубы, яростно наворачивая баранку на очередном перекрестке. В его словах сквозила горькая обида велико-имперского города, волею судеб ставшего провинциальным. Я не стал заострять вопрос (хотя было любопытно), спросил насчет празднования 300-летия Петербурга, - как, дескать, готовитесь? Здесь его вообще понесло.
   - Кто это готовится? Мы не готовимся. Это Яковлев готовится, со таварищами! Шустрят перед президентом. Выдумали дату, которой никогда не было... А люди здесь всегда жили...
   - Ну, люди везде давно живут. Но каждый город имеет дату своего основания.
   - Это дата основания КАМЕННОГО ГОРОДА. А он на крови стоит. Что праздновать? Это Москва (опять Москва!) всю губернию Псковскую обобрала, все вывезли в этот содомный город на болотах, - и скарб, и добро, и людей - до сих пор край прийти в себя не может. Даже камни все повыворотили на сто верст вокруг, простому мужику нечего под фундамент сунуть. У меня дача в тех краях, я знаю о чем говорю. Два раза в неделю туда мотаюсь. Это не Питеру слава, это слава и посмертный памятник СКОБАРЯМ, своими костями вымостившим эти бездонные болота! Вот что нужно - не юбилей города праздновать, а горькую годовщину отмечать.
   Мы ехали по центральной части города, густо заставленной строительными лесами; реставрируемые здания были затянуты мелкими зелеными сетями, отчего город приобретал ирреальный бутафорный вид сцены с театральными декорациями, которые торопливо устанавливают к празднику.
   - Кстати, о скобарях, - сказал я, снова попытавшись переменить тему. Я до вчерашнего дня о скобарях слыхом не слыхивал, но во Пскове успел поднахвататься. - Мы только что из Пскова, там тоже собираются в этом году праздновать юбилей города, но 1100-летие.
   - А, так это Михайла праздновать собирается... если его к тому времени не снимут, - загадочно, и с намеком на известные только ему одному обстоятельства сказал таксист. - У него выборы на носу, вот он и суетится, кампании всякие пустые выдумывает.
   - Местный губернатор, Михайлов? А как же быть с летописью? Ведь в "Повести временных лет" Псков впервые упомянут именно в 903 году, в связи с замужеством княгини Ольги.
   - Да какая там летопись! - опять перекосился за рулем таксист. - Если хотите, я на любую дату вам оттуда цифирей каких угодно надергаю, в каждом году юбилей можно праздновать... Вот именно, что "упомянут". Но упомянут, как град уже существующий... А-а! - отмахнул он рукой, - О чем говорить!
   - А дача-то где? - ведь это далеконько будет, во псковской, километров поди за двести...
   - Какое там! Четыреста! Но приходится мотаться, у меня там ласки пушные, и собаки, надо кормить. Таксомотор - это так, дело случайное, на него не проживешь...
   - Да! У вас, я вижу, народ тоже не только о душе промышляет, - сказал я ему в пику. - А зачем столько живности заводить? Это ж хлопотно: мотаться туда-сюда, кормить.
   - Так все по необходимости - ласки для меха, мех для денег, а собаки для охраны. Одно за другое цепляется. Ну, и для души - я с собаками зимой на медведя иногда хожу.
   - А лицензия на отстрел?
   - Какая лицензия! Какой отстрел! У медведя ее, что ли, спрашивать? Я на медведя хожу по старинке, с собачьей сворой и рогатиной. - Таксист замолчал, озабочено подруливая к вокзалу.
   - Спасибо! - попрощался я, расплачиваясь.
   - Это вам спасибо, - и добавил с усмешечкой, - За то, что вы есть.
   Фраза прозвучала двусмысленно. За стольник езды было на 10 минут.
  
   2003 г.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"