Россыпи хрусталя швыряли в душное Токийское небо колокола Суругадая. Но не благостью наполняли они душу Павла. Сегодня в их звоне набатом звучала тревога, которая терзала душу священника. Причиной тому был состоявшаяся накануне беседа с Архимандритом. Как не печально было признавать, но испытание, которое назначил ему Святитель, наполняло его душу ужасом, тем более постыдным, если вспомнить, кем он был, до того дня, когда переступил порог "русского дома" с обнаженным мечом в руке.
Тогда его звали Такума Савабе. Бывший самурай клана Тоса, бывший жрец синтоиского храма в Хакодате, он мучительно переживал по поводу всеобщего падения нравов и бедственного положения гордых Буси, цвета нации, которые в большинстве своем не имели средств к существованию и зачастую были вынуждены, забыв о гордости и происхождении, за гроши, работать на тех, кого еще вчера не удостоили бы чести умереть от своего клинка. По странному капризу судьбы именно меч приносил Такума его основной доход, но какой ценой - ему приходилось продавать свое искусство гайдзинам, исконным врагам Ямато, которые в последние годы, словно тараканы, заполонили его страну. Если бы его работодатели знали, сколько раз, проводя учебный поединок с сыном русского консула Гошкевича он с трудом сдерживался, чтобы не раскроить этому неповоротливому медведю голову деревянным боккеном. Особую же ненависть он испытывал к священникам варваров поскольку как никто другой знал, что нет ничего страшней, чем проиграть битву за умы и сердца своих сограждан. Савабе помнил, как отец рассказывал ему о приказе Сегуна, согласно которому всех католических миссионеров ловили, заворачивали в соломенные мешки, складывали штабелями и сжигали заживо. Но времена изменились и теперь, каждый раз, посещая дом консула для очередного урока фехтования, Савабе сталкивался с одним из самых вредных представителей этой породы, служителем распятого бога, искушавшего бывшего самурая своим вызывающим бесстрашием. Встречаясь взглядом с самураем он не отводил глаз, а лишь спокойно смотрел, словно не чувствуя гнева, который переполнял японца. Впрочем, насчет толстокожести христианского проповедника Такума ошибался, в чем, имел возможность, убедится в один из очередных визитов. В этот день, священник не ограничился взглядом, а подошел к Савабе и на хорошем японском спросил
- За что ты на меня сердит?
- За что? - взревел Савабе, которого вопрос священника застал в врасплох, - Вы, проклятые крысы, вас всех надо перебить! Ты пришел на мою землю, чтобы захватить ее, а твои проповеди хуже ваших пушек! Ты первый враг моего народа!
- А разве ты знаком с моим учением? - спокойно спросил священник, казалось ничуть не заметивший ни угрожающего тона, ни судорожны сжатой, на рукояти учебного меча руки.
- Нет! - Отрезал Такума.
- А разве справедливо судить, не зная и осуждать не выслушав?
- Что бородатый, - Савабе зло усмехнулся, - неймется проповедовать. Ну, давай, начинай! Повесели меня жалкий фигляр!
- Здесь не место и не время достойный господин, - улыбнулся священник, - будь моим гостем и ты окажешь мне этим великую честь.
- Пораженный учтивостью речи проповедника Савабе судорожно кивнул и вне себя от стыда за свою выходку развернулся и бросился прочь, твердо пообещав никогда не переступать порог этого дома. Но слова гайдзина и тон, которым они были сказаны, не шли из головы. В конце концов, любопытство победило, и когда на город опустилась тьма, он постучал в ворота миссии.
Они проговорили всю ночь, и эта беседа изменила жизнь Такума Савабе. Потом был год, в течении которого самурай стал постоянным гостем в доме иеромонаха Николая. Во время исполнения синтоиских обрядов, он незаметно для всех подменял ритуальные тексты на Евангилие, а свободное время погружался в размышление о великой истине, которая ему открылась. Иногда им овладевало отчаяние за жизнь, проведенную во тьме, и тогда он шел в знакомый дом, неизменно находя там слова утешения и душевного успокоения.
В апреле Такума Савабе крестился. Обряд был совершен тайно. А в 1875 году, теперь уже Павел Савабе стал первым японцем - православным священником. К этому времени он уже был верным помощником сначала Архимандрита, а с 1880 года рукоположенного Епископа Николая, который не жалея себя нес слово божье всем, кто готов был его услышать в Японии. Павел, не переставая, поражался духу этого скромного и светлого человека, который, не зная сна и отдыха, исполнял свою многотрудную работу. Он переводил на японский богослужебные книги, открывал семинарии и ездил по всей стране с миссиями. И всегда эта деятельность была сопряжена с опасностью и противодействием властей. То в одной, то в другой газете мелькали публикации объявлявшие отца Николая "ротаном" - "шпионом", а его паству - "никораи но яцу" - "негодяями Николая". Но священник, словно не замечал происходившее вокруг его персоны, все усилия сосредоточив на достижении своей цели. Первым осязаемым символом успеха стал храм Воскресения Господня - Суругадай, построенный на пожертвования и освященный в 1891 году. В этот день, впервые в Японии была совершена Божественная литургия, сопровождаемая чудесным колокольным звоном. Это был прекрасный день. При воспоминании о нем Павел заплакал. Ну почему, именно сейчас, когда он только начал обретать покой и воспоминания о его прошлой жизни стали превращаться в навеянный дурным сном мираж, его духовный отец, самый близкий Павлу человек обрекает его на испытание, которое ему не по силам. Он вспомнил, как повинуясь зову владыки он прибыл в кабинет Епископа. Там помимо наставника находился еще один священник из России, который прибыл в Токио за день до этого, причем спешно. Несмотря на чудовищную усталость, он настоял на встрече с отцом Николаем, которая проходила при закрытых дверях и длилась почти пять часов. После чего отец Николай вызвал к себе Павла. Видно было, что слова наставления даются ему с трудом. Когда владыка закончил и Павел понял, что от него хотят, он пришел в ужас.
- Но как я смею отец, - простонал Павел, - я не прикасался к мечу много лет
- Тебе и не придется прикасаться к нему Савабе, - глаза Николая наполнились печалью, он сам придет к тебе. Завтра в полдень ты встанешь на дороге ведущей к мосту Нидзюбаси. Через некоторое время увидишь человека, вид которого будет ужасен. Ты подойдешь к нему, возьмешь его за руку и приведешь в храм. Ни на минуту не отпускай его руку.
- Но тогда зачем мне меч отче?
Вместо Епископа ответил незнакомый священник.
- Вы обязаны привести его сюда несмотря ни на что, - он говорил в нос, словно был простужен, - если кто-нибудь попытается отбить вашего спутника вы должны защищать его даже ценой своей жизни. Растерянный Павел, обратил свой взгляд на Епископа. Пока незнакомец говорил, тень великой печали легла на лицо Николая. Он поднял голову и посмотрев прямо в глаза Савабе тихо произнес.
- Это твой долг.
- Но мой сан отче, если я пролью кровь, все чему я служил и чем жил будет напрасным.
- Значит, не проливай ее Савабе.
Незнакомый священник дернулся и повернувшись к Епископу попытался заговорить, но тот остановил его повелительным жестом руки и повторил