СПб (1986), Новая Англия (2009-2010)

***
Виолончель на встречной полосе -
и струны к небу в тысячу свечей.
Вот справа лес, и в нём - виолончель:
в лесу трава - смычок висит в росе.
Прыжками Жиг, роптаньем Сарабанд,
где вдох, как Бах, а выдох, как полёт -
мир приторочен, точно чёрный бант
и заколочен, словно чёрный ход.
Ни победить, ни объявить ничьей -
смычок в росе искрится и течёт.
Какой там счёт, когда виолончель?
Мой дурачок, никто не знает счёт.
Ветшает слово в гардеробной фраз,
луна то в профиль, то опять анфас.
Смотри, как странно: с каждой сменой фаз
стареет сердце и скудеет глаз.
Без лишних слов, без правильных речей
виолончели на плече наклон.
На миг повиснет и твоя качель:
на двух канатах - с четырёх сторон.
И заколочен, точно чёрный ход
твой старый мир останется ничей.
Твой вдох, как Бах - твой выдох, как полёт.
Лети туда, где ждёт виолончель.

Вот в чём вопрос

Пращи и стрелы яростного рока
с ударами судьбы из Пастернака:
и так, и сяк: сполна - и однобоко;
и в бровь, и в глаз - и точно и двояко
На фоне волн, легко и артистично
сказать слова, на целлулоид сняться.
Но пахнет день аптечно и больнично:
какие сны в том смертном сне приснятся?
Там - занавесом скрытые палаты.
Глядь, уж стоят: и первый, и десятый:
все рассчитались, как судьбы солдаты,
за ними край, откуда нет возврата.
Быть иль не быть - ну и вопрос, однако!
Пращи и стрелы яростного рока.
"Вот и ответ" - звучит у Пастернака.
"Вот где затор" - упорствует Набоков.
А Гнедич тих: "Быть может, вот преграда"
Лозинский согласится: "Вот в чем трудность"
Я не хочу! Я не хочу! Не надо!
Мне не снести сошедшую безлюдность.
Мне не снести, как не снести безумья -
Из праха выйдя, возвращаясь прахом,
здесь трусами нас делает раздумье,
здесь погибают замыслы с размахом.
Но исказится серая больница,
как невзначай прожженный целлулоид.
И медсестрой Офелия склонится
И выйдет прочь.
И занавес закроет.

***
Встань, отключи телефоны и выброси прочь;
каждую точку экрана закрой, обесточь:
всем дочерям иудейским сказали, что ночь -
значит никто не придёт и не сможет помочь.
Всем сыновьям иудейским сказали: пора,
только никто не услышит шаги у шатра.
Кто-то проснётся, а кто-то проспит до утра -
но ни один не придёт к пепелищу костра.
Я же не флейта! На мне невозможно играть!
Все мои клапаны ржавы, попробуй понять, - 
ржавы, как смытая морем - не в силах догнать -
вся фараонская конница, 
вся его рать.
Даже закат этот - 
бурый, как с пятнами ржи;
мост на канатах ржавеет, за ним гаражи,
шпили, железные рельсы, 
домов этажи...
Что ты задумал? Оставь это! Брось! Отложи!
Что ты задумал - зачем ты суров и упрям?
Что сыновьям иудейским 
и их дочерям?
Росчерк еловый отчётлив в окне, и ветвям
как распрямиться от ветра за стёклами рам?
Встань, отключи телефоны и выброси прочь;
каждую точку экрана закрой, обесточь:
ты же не флейта, ты знаешь, что ночь - это ночь,
значит, никто не придёт и не сможет помочь.

***
Экклезиаст (Когелет - говорящий 
в собрании, Кагале, - все же чаще 
Экклезиаст) увидел: "На круги 
своя вернется", - ветер ли, крутящий 
потухший лист, ушедшего шаги, 
день скорби, день веселья: уходящий 
и настающий. Что же делать мне?
Вот ветра круг в первичной вышине -
а вот, как ветер, кругом ходит время,
и за ночь успевает прорасти 
колючее зазубренное семя, 
которое вчера держал в горсти.
Потом стемнеет. В странном падеже
всё сущее: к наскучившим уже
простым предметам не найти вопроса 
(кто - что? о ком - о чем?) - и безголосо 
затянет дождь, и думать при дожде 
легко: вода в последнем вираже
свершения круга, то есть перед носом 
здесь иллюстрация: круги воды в ведре 
(замедленно увидим, что внедре-
ние воды дождя в другие воды) -
последний миг потерянной свободы, 
короткий миг. Все окна на замке, 
как на чадре - но дверь открыта. Своды 
еловых башен видят: в сентябре
всё будет так же - сыро или серо: 
здесь все равно задернута портьера, 
но дверь открыта, а за ней - ведро; 
и капля, потеряв упругость сферы, 
становится с другими заодно.
Круг завершен. Ударившись о дно, 
всплывает лист (березы, для примера),
смывается и тянется к траве, 
там растворясь, как басма в седине:
ржавеет и - теряется. Пока мне
не ясно: кто разбрасывает камни?
кто соберёт? В первичной вышине
кто наблюдает ветер? И в окне -
там, за портьерой, как за чёрной ставней, 
зачем опять приходит день недавний?
И в этом дне, - скажи, что делать мне?

***
Здесь тихо так, что ели за окном 
качаются, как в cinema немом: 
податливы, и, будто, пустотелы; 
к тому же, беспросветно черно-белы. 
А мне уже не хочется смотреть, 
как, снегом покрываемая твердь, - 
корней (подагрой скрученных), подмяв кость, 
приобретает вынужденно мягкость. 
Но, это есть - иллюзия одна: 
вот, кажется, что если не видна 
уродливая, в сущности, основа, 
то всё сложней открытого, простого. 
И мысль эта, пусть и даст покой, 
но временный; 
такой покой - на кой? 
И понимаешь: суета пустая -
как, где-то выше, рифма составная. 
Но всё же, насладишься не спеша 
строкой, сошедшей вдруг с карандаша, 
и зачеркнёшь, и вновь напишешь сверху, 
как спрятанную приоткроешь дверку. 
Но, на поверку, 
та же тишина 
и там, и здесь, и в глубине окна, 
в котором беспросветно, еле-еле 
качаются податливые ели.

***
И то, что ты мне не звонишь
по-своему, хороший признак.
Нет, даже так: всё это лишь
изгиб ночной портьеры, призрак.
Признаюсь, поначалу мне
твоё преподносилось странным
не появление извне,
но я смирился с ним, как с данным.
В диапазоне пустоты,
где звук протяжнее и уже
отсутствуешь не только ты,
но всё, застывшее снаружи.
Я - с голой пяткой Ахиллес;
Самсон, подстриженный под бобрик, -
а за портьерой страх, и лес,
и глаз луны - недобрый, кобрий.
И тьма, едва касаясь крыш,
свисает с крутизны карнизной.
Я не боюсь: всё это лишь
изгиб ночной портьеры, призрак.

***
И вот я заснул, убаюканный ливнем -
и спал, и приснилось, и было легко:
деревья висели над берегом дивным,
и воды прозрачны, и дно глубоко.
Безмолвные в озере плавали рыбы,
бесшумная с ними дружила вода -
и мне показалось: мы тоже могли бы
как рыбы, прижавшись, уплыть навсегда.
Прижавшись, как рыбы в одном водоёме, 
где гулко всплывают деревьев плоды,
мы плыли спокойно - и в этом объёме
весь мир отражался, как в капле воды.
Проснувшись, пойму, что и грустно, и пусто,
и тускло, как за день до первого дня.
Бессмысленно в комнату свесилась люстра
и смотрит глазницей пустой на меня.

***
Я не знаю названье деревьев и звёзд имена не знаю.
Я с трудом понимаю законы, что движут мою машину.
Если ехать всё время прямо, я знаю, - приедешь к краю
океана, где встречный ветер тугую несёт парусину.
До сих пор не могу понять, как же ходят они против ветра,
и не знаю, как чайки умеют висеть там где волны дышат.
Иногда я зову имена живых, только нет ответа.
И тогда я шепчу имена ушедших и что-то слышу.