Бедный мой мальчик
Ася стояла, одетая в халатик, прижав руки к груди, вопрошала:
- Марк Григорьевич, миленький, только честно - что с ним?
Вирейский поднял свои большие слезящиеся глаза к потолку, вздохнул, потом перевел взгляд на Асино лицо. Страх собрал кожу на ее лбу в гармошку. Ася стала похожа на плачущего циркового клоуна, из глаз которого вот-вот брызнут фонтанчиком искусственные слёзы. Чтоб не засмеяться - это было бы, ох как, не к месту - он быстро отвёл взгляд в сторону, куда-то в угол, на стул с ворохом неглаженного белья.
- Вы знаете, что с ним, - всё ещё уставясь в одну точку, проговорил Вирейский, делая ударение на второе слово.
- Боже мой, откуда?!
- Вы знаете, - твердил свое врач, не глядя на Асю.
Лицо его оставалось спокойным. Всё ясно. Уникальный случай. Кто бы мог подумать, что он - старый врач с богатейшим опытом, прибавит в свою научную копилку еще один факт о непонятном явлении в человеческом организме, более того, что он ничего не сможет сделать для устранения этого явления. Единственное, что он мог порекомендовать, - терпение.
- Может быть, в играх с ребятами... - продолжала предпологать Ася.
- Вам лучше знать, - строго перебил ее Вирейский.
Ася почувствовала невыносимое раздражение. Откуда ей знать, почему вдруг появилась острая боль в спине у сына? Она терзала не только мальчика, но и Асю, когда слышались несмолкаемые стоны сына, вопли, приглушённые подушкой. Его страдания и собственное бессилие против боли, а теперь вот ещё и нежелание врача что-либо предпринять для избавления от мучений, - всё это изводило ее, истощало, лишало покоя. Напряжение не отпускало, Ася становилась всё более нервной и настолько чувствительной, словно с нее живьем содрали кожу.
- А! Я вспомнила! Он упал! Я помню!... Упал! - молнией пронеслось у неё в голове, и незаметно для себя она выкрикнула спасительные слова.
- Мама!!! Я не падал! Не па-а-ада-а-ал! - это из-за двери - хрипло, на грани истерики.
Тоже нервы сдают. В его-то возрасте такое терпеть! Господи, дай ему силы!
Марк Григорьевич Вирейский подошел к столу, закрыл саквояж, щёлкнул замком.
- Думаю, что я вам больше не понадоблюсь, - вместо прощания проговорил он.
Ася рванулась к двери:
- Не пущу!... Не пущу! Не смейте! Не смейте скрывать! Скажите!
- Что сказать, детка? - простодушно спросил Марк Григорьевич. Глаза его еще больше заслезились, - Зябко у тебя. Сквозняк.
- Пожалейте! - сложив бровки домиком и склонив голову набок, упрашивала Ася.
- Куда мой платок запропастился?
- Я - мать. Я должна знать, должна помочь... - умоляя, зашептала Ася.
- Ах вот он! - Марк Григорьевич вытер носовым платком влажные углы глаз, сморкнулся раз-другой. - Платочек-то дамский. Вишь, кружевцами обвязан. Жена, покойница, старалась...
Ася готова была дать ему по лбу, уже и руку занесла, но удержала. Ничем этого старикана не прошибить. Зачем он упрямится? Это же так просто: сказать что-нибудь, хотя бы что-нибудь! Он что, забыл о своём врачебном долге?
Марк Григорьевич всё ещё стоял на пороге, посапывал, не поднимая глаз, мял в руках женин платочек. Что в них, в глазах его? Тоска по прошлому? Может, и слёзы от того, что открылось ему в мальчике тайное, несбывшееся в нём самом?
- Ты не дрожи от злости, не дёргайся, - наконец, расщедрился словами он, - Жди утра. Мальчика не тревожь. Пусть поплачет. И не пытай меня более. Идти мне надо. Где саквояж?
- Да вот же, у ваших ног.
- Ах да! Так вот, мать... Раз уж ты - мать, так будь ею до конца.
С тем и пошёл. Старый, сутулый, зашаркал ботинками по цементированной лестничной площадке. Воротник поднял - сквозняка боится. А ведь знает что-то такое, о чём сказать не осмелился. И в недоговоренном будет теперь чудиться самое худшее, страшное. Что ждать от предстоящей ночи? Что явит утро?
Ася прошла в комнату сына. Комната полыхала. Предзакатное солнце заполнило ее красным цветом. Теперь она не казалась пустой, хотя в ней, кроме стола, стула и кровати, на которой лежал занемогший сын, больше ничего не было.
- Родной мой, - Ася неслышно подошла к нему, чуть коснулась русых волос, - Бедный мой мальчик.
И снилось Асе всякое в эту ночь.
Марк Григорьевич принимал у неё роды. В лесу, на поляне, средь цветов и высокой травы. Родился сын. Как лягушонок, растопырив ручки и ножки, судорожно вздрагивая ими, кричал на весь лес, далеко возвещая о своем рождении. А молодая мама смеялась от счастья, от того, что солнце - в лицо, что синее-синее небо над головой, что можно лежать вот так, нагой, не стесняясь, свободно и легко, что грудь щекочет нежными усиками налитой колосок, что старый дедок Марк Григорьевич заправски пеленает крикливого младенца:
- Хорош малыш?! Хорош! Ах, хорош!
Первые рисунки сына: лошадки с квадратными туловищами и ножками-палками, танки с тонюсенькими длинными пушечками, дома с громадными трубами на крышах, словно эскадра на море, человечки зубастые и глазастые, цветы небывалых размеров и красот невероятных - всё кружилось, кружилось... Как осенние листья в городском парке - подул ветерок, и полетели с дерев, прохожим на головы. А сынок, озорничая, снова ручками подбрасывает акварельки вверх, вверх. И снова - кому на кепку, кому на плечи, кому на нос падают и падают, устилая цветастым ковром землю, дракончики, чудишки, самолётики с кривыми красными звёздами на крыльях, портреты мамы Аси, дяди Соседа...
Незадолго до пробуждения приснился Асе сын взрослым. Шли они через ромашковый луг. Сын впереди, высокий и крепкий. Жадно всматривалась Ася в его фигуру, будто хотела взглядом к себе приковать. Хотелось догнать, обнять, наклонить его голову, уткнуться носом в макушку и вдыхать без конца едва уловимый, но всё ещё сохранившийся, запах грудного младенца и не надышаться... Протягивает руку, а сын исчезает.
- Не уходи, мой мальчик.
Проснулась Ася от неясного шума. Он доносился из комнаты сына. Лежала не шевелясь, прислушивалась, пыталась сообразить, что это за звуки. Они напоминали что-то давно знакомое, далёкое, будто из детства. Совсем, как дома, у отца с матерью. По весне, когда, устав от долгого зимнего плена за оградкой в сарайчике, выбегали во двор на свободу друг за другом большие белые гуси, на бегу расправляя свои сильные, красивые... Что?!!!
Ася вскочила с кровати и, как есть, в одной сорочке, бросилась к двери, распахнула её.
- Мама! Мама!
- Сынок!
- Мама! Они выросли! - кричал в сумашедшем удивлении сын. - Я думал, мне мерещится, а они на самом деле выросли! Мама! Мама!
Сын, пролетая над Асиной головой, хлопая беспорядочно крыльями, уронил с ноги носочек вязаный шерстяной. Ася подхватила его, прижала к щекам, зажала им крепко рот, чтоб не закричать дико. Что делается-то!! Почему?! Зачем?! А-а-а!!!... Спина! Болела спина!... Мелькнуло видением лицо старого врача, Вирейского Марка Григорьевича. Усмехается, чёртов провидец!... Нет, показалось...
Как же теперь быть? Что это - наказание для ребёнка или же - счастье неслыханное?
- Эге-гей! Аха-ха! Ква-ква-ква!
Почему ему так весело?... Да разве можно кружить в таком тесном замкнутом пространстве? На волю!
- Эге-гей!
Какую волю?! Асе казалось, что она сошла с ума. Но вот же носочек! А там, под потолком, сбивая побелку, неуклюже и несуразно взмахивая самыми настоящими крыльями, резвился её сынок! Теперь ему было радостно. Непостижимо - но радостно.
- Мама! Мама! Это - я?!
Рассказ написан в конце ХХ столетия.
![[]](/img/k/kulikowa_l_m/cbedmaldoc-1/1852782_1.jpg)
|