Глава об организации сообществ людей. Несвобода ради свободы.
С момента рождения человек находит себя в семье, народе, нации. Повзрослев, он попадает в какую-нибудь корпорацию: в производственную, военную, бюрократическую, партийную. Раз его потребление индивидуально, то и по отношению к общности, в которую он входит, он - индивидуалист и обнаруживает свой эгоизм, нарушая общественные законы ради своей выгоды, когда считает, что это ему ничем не грозит.
С другой стороны, как человек, а не животное, он догадывается, что его стремление к совершенству, к познанию внешнего мира разделяется другими людьми. Возникают добровольные сообщества, пусть скромные, как брак по любви. Внутри навязанной ему общности, человек тоже может выбирать: с кем иметь дело и с кем не иметь, ориентируясь на свои чувства и свой разум.
И навязанные и добровольные союзы связаны, правда, по-разному, с внешним миром человека. Различие в том, что навязанное общество основывается на навязанной человеку деятельности, здесь союз людей - необходимое условие существования каждого из них. Напротив, добровольное сообщество людей основано на присущей ем деятельности, и сам человек будет предварительным условием для появления такого сообщества.
Паразитизм людей по отношению к навязанному им обществу ведет к его распаду. Бессеребреничество добровольного сообщества - к вымиранию его членов. Только для ангелов жизнь - хобби; внутренняя жизнь людей должна дополняться их внешним бытием, а их деятельность извне, во внешнем мире должна покоиться на биологическом существовании их тела. Поэтому изначальный дилетантизм разума - жизнь для себя - дополняется профессионализмом, то есть тем, что рано или поздно получает материальное признание со стороны других людей. Добровольные сообщества приобретают источник средств существования. Одновременно человек запускает туда всю свою зоологическую натуру: интриги разные и плотские желания. Добровольное сообщество приобретает черты сообщества навязанного.
Так любой человеческий союз содержит в себе противоречие его разрушающее. Семья одинаково разрушается примитивным адюльтером или отсутствием возвышенной любви, или хотя бы взаимоприязни. Одновременно, она существует благодаря житейской необходимости, детьми, нуждой, боязнью одиночества, беспомощной старости и так далее, вплоть до самых экзотических причин. В конце концов, с увеличением богатства, свободы и независимости людей друг от друга, семья, как и все формы общности, навязанные экономическими и другими причинами, постепенно вырождается или же приобретает характер добровольных, весьма, впрочем, изменчивых и непостоянных союзов, отчасти составляя одну, навязанную нам от рождения общность человечества.
Очень и очень часто человеку нет дела до сложившегося порядка. Он выворачивает его в свою пользу, если может. Он с одинаковым удовольствием грабит и своих классовых партнеров и своих классовых врагов. Перед смертью, вспомнив о завещании, он займется благотворительностью и почувствует удовлетворение от правильно прожитой жизни. Он способен процветать, ненавидя свое ремесло, и бедствовать, обожая свою работу. Он способен на грабеж и филантропию одновременно.
Социальное положение и мировоззрение индивида не так уж сильно увязано меж собой. Если он от чего не свободен, так это от себя самого. Верноподданность лакеев, продажность или мученичество интеллигенции - естественная вещь, между прочим. Не удивительны буржуазные предрассудки у рабочих, пролетарская идеология в буржуа, фанатизм неверующих и атеизм попов. Социальное положение не гарантирует соответствующего социального поведения человека, и разнообразие бытия определяет разнообразные вариации сознания людей. Поведение определяется не только внешней, но и внутренней организацией человека, его умом, его темпераментом, физиологией, которые обуславливают его желания, поведение и возможный переход в иное социальное состояние.
Итак, с точки зрения индивида, любое общество - орудие для выживания и орудие для самовыражения. Напротив, с точки зрения интересов внешнего мира организация общества может иметь сугубо прикладное, функциональное назначение: поддерживать порядок среди людей и приводить этот порядок в соответствие с изменением мироздания.
По крайней мере, эти принципы проясняют картину до настоящего времени достаточно загадочную. Смена форм власти никогда не могла быть до конца объяснена исключительно экономической необходимостью. Часто в одинаковых экономических обстоятельствах существовали и существуют страны различные по государственному устройству: от демократии - "власти народа", до теократии - "власти бога". Одна экономика никогда не была единственной причиной политической чехарды, хотя и ограничивала ее известными рамками. Экономика и вся система жизнеобеспечения человека выявляет лишь возможные варианты. Невозможные варианты плохо кончаются. Более "прогрессивные" из возможных вариантов политического и социального устройства утверждаются в той мере, насколько удается преодолеть разрушительный индивидуализм частных лиц, именуемых то "политической элитой", то "народом".
Внешний мир людей нуждается в выразителе своих интересов, нуждается в государстве, дисциплинирующем индивидов, не дающем разрушить среду их совместного обитания. Но что именно из себя будет представлять государство "при данном уровне развития производства" - это внутреннее дело самих индивидов, взаимоотношений классов, сословий, групп и отдельных лиц. Внешняя материя инертна к делам человека, в развитии цивилизации заинтересованы сами люди, стало быть, прогресс цивилизации - их внутреннее дело и давление общества, удачное или неудачное государственное устройство может помочь или помешать им это сделать.
Между тем, поскольку до сих пор власть представляет особую ценность для индивида, развитие государств до сих пор двигалось от единоначалия. Властолюбие, как правило, есть что-то чисто зоологическое в человеке: масса благ плюс некая гарантия своеобразного бессмертия, приобщение своего имени к летописи истории; в то время чисто человеческим поведением во власти является, пожалуй, как и в любом другом занятии, стремление к самоопределению, самоидентификации людей.
Стихийное возникновение демократических институтов происходило при сочетании жесткой необходимости и политического идеализма - двух условий подавления суетности людей. Политический и экономический кризис, отсутствие дееспособного государства плюс лозунги свободы, равенства и братства, проповедуемые типами вроде Робеспьера или Ленина. Группы идеалистов, объединенных идеей политического альтруизма, вытесняют обанкротившуюся элиту. Последующее падение демократии - в разнородности общества. Демократия равных людей вырождается в демократию неравных или исчезает вовсе. Защита демократии тогда есть защита политическим идеализмом самого себя и только подготавливает крайний централизм власти. В отличие от стихийного наступления тоталитаризма, сохранение дееспособной демократии - целенаправленный, рациональный процесс, который заключается в искусственном ограничении полномочий государства и расширении самостоятельности людей, даже когда они этого не желают.
Суть дела тут в том, что изначально такая самостоятельность опасна, а господство государства, власть людей над людьми объективно необходимы для функционирования внешнего продолжения организации человека и выступает как власть внешнего мира, власть вещей над людьми. Посредниками такого влияния вещей могут быть только люди, сами ставшие вещами - обезличенные элементы сторонней воли, выразители всеобщего интереса. Из них образуется иерархия элементов власти над обществом, выстроенная по степени их необходимости, по своему назначению и влиянию. Таким образом, государство экстраполирует влияние внешнего мира на каждого человека и единству внешнего мира людей соответствует единство воли этот мир сохраняющего единого государства.
Отсюда три вывода:
--
Власть государства над несовершенным обществом необходима и, в идеале, чем она больше, тем лучше для стабильности и консервации социального порядка.
--
Власть часто находит принципиальное воплощение своего единства в одном человеке и его потомстве, (так называемый монархический принцип власти от бога) и это естественно, раз речь идет о формальном воплощении единства внешнего мира человека в одном из них.
--
Если внешний мир людей развивается, распадается или интегрируется с чем-то еще, идея стабильности общества становится сомнительной и требует ограничения полновластия государства. Движение власти опосредуется взаимодействием людей, прежние центры власти приобретают формальное значение, возникают отклонения от нормы политического порядка, которые сами могут стать нормой, но только в том случае, если будет польза для бытия цивилизации.
Поэтому в динамично развивающемся обществе нормальное управление требует от своих носителей гибкого мышления, а его отсутствие требует заимствования этого мышления со стороны. Очень часто государство отторгает, в силу изначального консерватизма, любое необходимое обществу нововведение и тогда прежняя форма власти, в рамках которой происходило приспособление власти к внешнему миру, видоизменяется через появление парламентов и самозванцев, соборов и дум, бунтов и заговоров, гражданских войн и революций. Так что бунт также может быть формой проявления власти, одним из ее постоянных элементов. И жаль страну, где такая власть.
Материальная природа власти проявляется в смене материала власти - людей, в чередовании правителей, элит. Тасование колоды претендентов на управление страной или поселком из десяти домов обусловлено безразличием вещественного мира человека к тому, кто именно из людей будет им управлять и не в безразличии к тому, как будут это делать. Правители, принимающие решения, могут меняться хоть через день и до бесконечности, если это не будет затрагивать нормального хода жизни вверенной им деревни.
Физиология заставляет человека стремиться к обладанию абсолютным господством, абсолютной властью над миром. Сознание же подсказывает ему дать доступ к власти всем, а не только себе или ограниченному числу близких людей. И если форма политического строя государства зависит от взаимоотношений индивидов, раздираемых противоречивыми стремлениями, альтруизмом и эгоизмом, то власть государства, его прочность и, следовательно, прочность формы власти зависит от дееспособности субъективного момента его составляющего: в демократии - народа, в монархии - суверена, в теократии - религии. Причем одна субстанция власти может заменить собой другую или не суметь этого сделать: личность вместить народ, а народ не суметь подняться до уровня отдельной личности, постулаты религии стать законом жизни, а монарх - религией для подданных, как Наполеон или Генрих IV. Когда же носители власти деградируют и не могут поддерживать порядок, наступают смутные времена - разрушение "народного хозяйства" и исчезновение одряхлевшего государства в его прежнем виде.
Смены форм власти объясняются теми же противоречивыми факторами, которые обуславливают поведение людей, и происходят в дозволенных рамках, либо уже не происходят вовсе. Отсюда непрерывные переходы, оттенки политической гаммы, череда случайностей общественной жизни, череда либеральных и деспотических идей, непрерывной, зоологической борьбы за власть, как за благо для немногих, а в тупике зоологии необходимость божественной, разумной природы человека, политического идеализма. Отсюда рационализм Макиавелли, объясняющего животную природу действий индивида и идеализм Маркса, делающего то же самое, но по отношению к иной его природе: когда игрушка своих страстей, игры честолюбий, жажды богатства, индивид вдруг хочет быть богом, творцом общества, имеющего целью хотя бы эфемерную, но справедливость.
Лишь массовое движение людей способно поддержать подобный идеализм, поскольку масса, народ и есть предмет воздыханий, возможность и необходимость возникновения политического идеализма. Но что он дает, то и забирает. Когда нужда в справедливости исчезает, когда "несправедливый" порядок порушен в пользу новой несправедливости, приемлемой для большинства из нас, политический идеализм сводится до дела политических единиц, политических групп вне массового движения и фатальной необходимостью для них будет централизация власти для сохранения принципов "справедливости".
Идеализм политического деятеля имеет конец в практичности граждан. Любая централизация уже есть отсутствие массового политического движения, где на смену политическому идеализму по необходимости приходит тихая беззастенчивость человека, жаждущего власти ради самой власти, где самодурство, неограниченная власть одного лица, начинает обжиматься энным числом его соратников, состоятельных граждан, кровно заинтересованных в стабильности. Так последовательно от власти масс переходят к власти идеалистов, затем от идейного централизма к безыдейному, сугубый индивидуализм которого только прикрыт ширмой бескорыстного служения народу, нации, богу, затем - к олигархии или директории (кому что вспомнится), к влиянию денежного мешка или положения в обществе.
Олигархия или демократия для немногих отличается от выборной демократии тем, что олигархи всегда "тянут одеяло на себя", старательно раскачивают ситуацию, делают жизнь общества беспокойной и, тем самым, создают предпосылки для плавного, сознательного перехода к третейскому суду в образе молчавшего до сих пор народа. В своем противостоянии равных они вынуждены обращаться к мнению избирателей, к мерам по сохранению политического баланса, если не хотят получить Наполеона. Поэтому демократия в форме прямого избирательного права и разделения властей - во многом искусственное образование, плод цивилизации. Это способ заставить массу людей, которые отнюдь не горят таким желанием, самим решать их собственные проблемы, что, безусловно, полезно, как прямой выгодой для дела, так и косвенной пользой от нового умственного изобретения человечества, не обремененного эксцессами животных бесчинств тиранов или диких толп их подданных.