Аннотация: Один читатель назвал мой стиль - воспоминания-размышления. А что в этом плохого?
Такой зимы у нас никто не помнил. В то утро мы проснулись от воя ураганного ветра, принесшего необычно обильный снег. Мне по причине воскресного дня не надо было идти в школу, где я учился во втором классе. Через окно я любовался мощным снегопадом и редкой для нас суровой погодой.
Этой зимой 2012 года в нашей местности тоже выдалась морозная зима. Сообщали по телевизору, что такого не было с 1969 года. А я помню! Именно - 1969 год - точно! Январь месяц. Только встретили новый год. На праздники погода выдалась вялой, бесснежной. И вот недели через две что-то случилось на небесах: взорвалась зимняя непогода с бураном, снегозавалом и небывалыми для наших краев морозами.
Во все советские годы стоило пойти снегу, как начинались перебои с подачей газа и поставками хлеба. Это - как правило. Были такие незыблемые проблемы, свойственные советской власти: квартирный вопрос, например или хронический недостаток зерновых. Хотя до революции вся Европа ела хлеб из муки, сделанной из импортного российского зерна.
Так вот, в то воскресное утро января 1969 года мой отец, уйдя за хлебом, вернулся домой ни с чем:
-- Ничего нет. Что будем делать?
-- Совсем нет хлеба? -- испугалась мама.
-- А нет ли муки? Я бы могла испечь хлеб, -- сказала, гостившая тогда у нас тетя из провинции.
-- Совсем немного, -- спохватилась мама.
-- Надо идти за мукой, -- определился папа.
Легко сказать! Оказалось потом, что вся мука уже раскуплена предприимчивыми гражданами, а в особенности работниками советской торговли, быстро среагировавшими на обстановку и надежно пристроившими муку: пшеничную - высшего, первого и второго сорта, ржаную и даже обойную. Всё как по прейскуранту.
Но мы пока об этом ничего не знали. Меня хорошенько одели и мы с отцом отправились в путь. Не знаю, почему меня так оберегаемого выпустили в такую погоду? Наверное, напросился. Уже точно не помню.
Мы вышли на улицу. Оглушительное завывание урагана хищным зверем пригрозило нам расправой. На небо страшно было смотреть - свирепый ветер гнал перед собой низкие темные тучи, они в жуткой панике рвались наперегонки, роняя в спешке свой снегозапас прямо на наши головы. Казалось, навсегда укрытое от нас солнце больше никогда не будет радовать своим теплом землю. Бешеный ветер аккуратно сметал снег с мостовой и бил его о подножия деревьев на торотуаре, где на глазах росла стена из сугробов. Дыхание у меня перехватывало. Если бы не держал за руку отец, то могло бы просто унести. Ветер дул то в спину, подгоняя тебя, то пристраивался сбоку, пытаясь свалить, а то вставал преградой, мешая идти. Порой, казалось, он намеревался поднять меня высоко, чтобы услужливо пронести несколько десятков метров, чтобы потом бросить вниз как надоевшую игрушку.
Однажды, я как-то пытался выяснить какая разница между постоянно пестрящими в русской классической литературе, но неактуальными в наших краях понятиями пурга, вьюга и буран. Не помню уже какая там разница, но к описываемой мной тогдашней погоде, по моему, подходят одновременно все эти определения. А ещё бывает метель...
Мы обошли несколько гастрономов и ларьков в довольно большом радиусе городских застроек - не было ни хлеба, ни муки - никакой. Ни ржаной, ни пшеничной. Ни первого, ни второго сорта. Однако... Ситуация складывалась нешуточная. Мне передалась тревога отца. Голод? Неужели? Хлеб - всему голова. Не зря сказано.
Я ещё помню трудности с хлебом в ранние 60-е, но они были связаны с кукурузной политикой Хрущева. Прибывшая из Северо-Американского континента "Царица полей" оттеснила тогда пшеницу, вызвав тогда серьезные сбои в хлебопекарном производстве. А потом всё-таки поняли, что царица и королева полей для нас - пшеница. Но это уже - другая история.
Когда я устал ходить, с трудом пробираясь через растущие снежные сугробы, мы набрели на магазинчик - полуподвал, где стояла большая очередь за темной мукой. Это была удача. Мы тоже пристроились. Тогда ещё не было универсамов - это первый секретарь Н.Хрущев, как и многое из его нововведений подглядел заграницей и привез идею к себе. Но крупные и светлые торговые залы с высокими потолками только-только начинали проектироваться. Правда, были ещё роскошные старые центральные гастрономы больших городов, как Елисеевский в Москве. Но их можно было воспринимать как исключение или даже как пережиток прошлого, где простой советский человек чувствовал себя подчас маленьким и растерянным как простолюдин в времена средневековье, очутившийся вдруг в величественном готическом соборе.
Хмурый лицом продавец с озабоченным видом отвешивал дешевую и темную муку, ставшую вдруг такой востребованной. Больше двух кило никому не давали. Рядом с продавцом стоял заведующий магазином и внимательно следил за его манипуляциями. Снаружи бушевали пурга, вьюга и буран - вместе взятые, а может быть ещё и метель. В тесной лавке со спертым воздухом собрался разношерстный, но сплошь советский народ: рабочие с недавним своим крестьянским прошлым, что было видно по их лицам, осторожный во взглядах и телодвижениях интеллигент, пенсионер - ровесник тогдашнего двадцатого века - свидетель самых различных эпох - царской, установления советской власти, сталинской и хрущевской, дородные домохозяйки, выбежавшие закупать муку, узнав от соседей, что опустели полки хлебных магазинов, русские старушки в своих неизменных серых или коричневых пуховых платках, и мы с отцом. Забрав бумажный кулёк мы вышли наружу. Оказалось, что погода ещё более ухудшилась, хотя только что казалось - дальше некуда.
-- Фу ты, что, творится,.. -- с трудом услышал я через грохотание ветра.
Я уже выбился из сил, когда мы дошли домой.
-- Что-то невероятное, -- сообщил отец то ли о погоде, то ли о положении с хлебом и взгромоздил наш трофей - два килограммов черной муки на стол. Это была мука второго сорта или же обойная. Потому что обе женщины - мать и тетя, посмотрев на неё, оба разом всплеснули руками и воскликнули:
-- Так это же же совсем черная мука!
-- А что делать? Другой нет, -- резонно отвечал отец.
Тетя вдруг, уронив руки с какой-то обреченностью села на табуретку. На её лицо быстро набежала тень:
-- Это к войне.., к войне...
Война? Я встрепенулся.
-- Что?! Да ладно тебе, -- удивленно запротестовал отец.
-- Точно... Так бывает перед войно-о-о-й, -- запричитала она, сразу приняв какой-то согбенный вид. То, как быстро переменилась эта простая женщина, упомнив про войну, впервые дало мне тогда понять, каким тяжким бременем она была для наших советских людей.
-- Ну-ну, ладно. Не пугай нас, -- успокаивал её отец.
В конце 60-х Великая Отечественная ещё для многих не так далеко ещё ушла в прошлое. Хотя, светлым накатом прошлись по ней радужные и счастливые 60-е, захватив заодно и концовку 50-х, но натолкнувшись на первую же невзгоду, воспоминания о войне вставали стеной перед теми, кто смог её пережить. Слишком грозной она была, слишком тяжелой даже в тылу, слишком много было потерь и горьких слез.
-- Что такое человек, ничего не знающий о войне? -- говорил мне однажды контуженный ветеран афганской войны, -- это - червячок, уютно живущий внутри ягоды и не подозревающий, что есть на свете компот и что его варят из ягод. Там, на войне ты быстро теряешь человеческий облик, но если ты его не потерял, может тогда ты и есть человек?
Духовка газовой плиты еле грелась. Хлеб получился сырой, черный и невкусный. Я ел, давился, и плакал.
-- Ешь, ешь, -- сочувственно уговаривала мама, -- другого ничего нет.
Хлебобулочные изделия той поры я не могу забыть и по сей день - пышные булки на молоке - с яблочной повидлой, французские булки с умопомрачительно вкусной горбушкой, булки, испеченные с большой заботой о детях в виде фигуры рыбы с изюмом вместо глаз... Бублики с маком и без. Стоило всё это совсем недорого. "Куда все это делось?" -- думал я, жуя неудавшийся домашний хлеб, -- "Ведь два дня назад все это у нас было". Скоро погода выправится и все эти прелести вернутся на прилавки, но мог ли в тот день я быть в этом уверен?
Снегопад продолжал бушевать. Вечером отключился и свет. Мы зажгли керосиновую лампу. Без электричества, без хлеба, без телевизора под завывание невиданной силы ветра вероятность новой войны для меня стала как-будто ещё более осязаемой. Мы все четвером сидели за столом. Маленькая сестра спала. Батареи еле грелись. Ветер громко свистел, проникая через щели между рамами. Тетя все время вспоминала войну. Отец, родившийся в провинции, тоже заразился невеселыми воспоминаниями тех лет. А потом они оба в один и тот же момент момент, сидя друг против друга, молча уставились на огонек лампы. Наступила полная тишина, никем не нарушаемая. Мама с любопытством переводила взгляд с мужа на сноху. О чем они задумались? Какие картины прошлого вставали перед ними? Было видно, что хлынувшие воспоминания буквально поглотили их...
...Приближался фронт. Что ещё придумают и без того репрессивные власти? Говорят, всех депортируют в Сибирь... Соседям приходили похоронки. Там в провинции все жили одной семьей. Как успокоить родных? Матерей? Жен? Как говорить с детьми? Какие слова найти? Больше всего пугает неизвестность. Что действительности происходит на войне? Верно ли сообщают по громкоговорителям? Не отменят ли хлебные карточки? А что если враг доберется и сюда?
Тяжелые годы начала 40-ых для меня и мамы были просто историей. Войну мама не помнила. Была совсем маленькой. Она была на много лет младше моего отца. Папа наконец отвел взгляд от лампы:
-- А что? Вдруг опять нас на хлебные карточки переведут, а? -- спросил он. Тетя горестно кивнула:
-- Вот и я говорю.
Отец обратился ко мне:
-- Во время войны мне приходилось всю ночь стоять в очереди, чтобы утром получить хлеб по карточкам. Дорожили каждой крошкой хлеба, каждой, -- сказал он, вздохнув, -- вот так. Предощущение войны заразило наконец и его:
-- Да.., -- задумчиво проговорил он, глядя в темное окно, -- все может быть... Кто его знает? Вот придет утро и скажут - война...
На Великую Отечественную он не попал - по возрасту. Не хватило года. Наша Советская Армия постаралась. Продержись она до 46-го и он тоже ушел бы. Брат отца - мой дядя был по возрасту старше. Его забрали в первые же дни. В конце 41-го пришла бумага: "Пропал без вести"...
-- Так-то, -- повторил отец, припомнив и брата и хлебные карточки и свою подростковую жизнь впроголодь, -- не дай бог, если все это повторится, -- качал он головой, тревожно глядя на меня. Языки пламени, освещая причудливой игрой света его лицо и стены комнаты усиливали впечатление от всех этих слов и опасения за нашу мирную жизнь. В этот зимний вечер, как-будто, демон, окончившейся почти четверть века назад войны, ненадолго восстал из тьмы ада, чтобы ещё раз огрызнуться своим мертвым оскалом и пылающим огнем пустых глазниц.
Что такое война? Солдат сидит в окопе и видит шагающего муравья.
-- Ему можно жить, а мне нет. Его никто не собирается убивать. А меня день и ночь пытаются убить. Почему? Потому что я человек?
-- Вот именно! А как же! -- отвечает война.
-- Разве это грех - быть человеком? Почему меня так упорно и жестоко стараются уничтожить? -- кричит солдат.
-- А зачем ты родился? -- спрашивает война.
-- Я же не виноват, что родился!
-- Ха, ха, -- смеется война.
Идет бой. Солдат смертельно ранен. Рядом никого нет. Кровь из разорванной артерии струится на землю и она ненасытно её впитывает: -- Это моё, -- кричит земля. -- он питался моими соками.
Солдат все ближе и ближе к земле.
-- Дайте его мне, -- просит она, -- сколько хлебов я ему родила!
-- Не трогай нас, -- говорит душа, -- дай нам ещё пожить...
-- Уйди, -- отвечает мать-земля, -- ты мне не нужна. Теперь здесь тебе не место.
И душа уходит. Мозг у солдата гаснет, последний вздох. Артерия зияет. Больше нет вольной крови. Сердце ещё несколько раз бьется попусту. И всё, конец.
-- Иди ко мне. -- шепчет земля мертвому, -- Я ждала тебя... Ведь человек - плоть от меня...
Придет похоронная бригада и закапает юнца. И земля проглотит свое дитя.
Дома у него остался альбом, стихи, которые он посвятил своей девушке. Он положил альбом в ящик письменного стола, чтобы дописать потом. Ему недавно подарили электрическую бритву. Она новенькая лежит в коробке. Мать его не знает о том, что он только что погиб. Она что-то стирает. Но почему-то ей кажется это вдруг бессмысленным и пустым? И все вокруг становится пустым и ненужным.
-- Зачем? Зачем все это? -- спрашивает она себя и удивляется своему новому состоянию, -- и что со мной? И почему белый свет потускнел?
На сердце её ползет догадка, но она её отстраняет. Ещё, и ещё раз. Но догадка продолжает ползти как змей и не отстает.
-- Не уйдешь! -- шипит тоненькая черная змейка и вползает ей прямо в сердце.
-- О-о-й!!! -- вдруг громко восклицает мать, и мир для неё рушится.
Но это ничего не значит. Ничто не меняется. Война продолжается - так надо. Летит снаряд; стремительно, разрезая воздух, мчится пуля. Их сделал человек. Они сами не мыслят. Они не виноваты. Гул приближающейся ракеты. Силы взрыва достаточно на сотни метров. Куда она попадет? Лежит солдат, прижавшись к земле. Больше от него ничего не зависит. Он лежит и всё. Пронесет? Через несколько секунд будет известно, убит он, ранен или цел. За эти секунды он вспоминает как в школе с соседкой по парте они ели шоколад тайком от остальных, как справляли дома елку, свою первую любовь, свой выпускной бал... Перед глазами мать. Зачем тогда я её обидел? Напрасно, нехорошо...
Воздух, ставший вдруг разгневанным чудовищем, поднимает его вместе с глыбами земли и отдает на растерзание пышущему огню, который теперь спешит пощупать ему лицо, тело. Одновременно несколько осколков с пронзительным визгом, который он, оглушенный, не слышит, пролетают мимо и его бросает вниз, сильно ударив головой об уступ каменной плиты. Все. Жив ли он или нет? Во всяком случае главное уже случилось. Самое страшное позади. Чтобы там теперь не было. Неужели это может повториться когда-нибудь? Неужели он выживет, поправится, вернется на фронт и снова это переживет? Не надо. Лучше так: лежать здесь и умирать... А артобстрел ещё не закончен...
Укладываясь спать, я был почти уверен, что где-то уже идут боевые действия. Романтический ореол воображаемой войны в таком возрасте ещё не перечеркнут реалиями настоящей. Кино сделало свое дело - я сразу представил себе танки и автоматчиков со "шмайзерами" на нашей улице. Решил, что не буду спать. Как только услышу выстрелы и отрывистую речь на чужом языке - всех разбужу. Проспав всю ночь и проснувшись рано утром, чтобы идти в школу, я первым делом бросился к окну - танков не было. Я сразу приуныл.
Соседи перекликались друг с другом, отправляя детей в школу. Нас сбили в стаю, чтобы идти вместе. Старшие через несколько шагов предательски ушли вперед, бросив младших. Я взял командование на себя и предупредил остальных, что нас могут ожидать по дороге сюрпризы. Дойдя до очередного перекрестка, я жестом останавливал всю процессию и заглядывал за угол: не видно ли противника - вражеских солдат на мотоциклах? Девчонки послушно застывали. Мальчики выскакивали вперед. Не найдя никого взглядом, я делал знак и все двигались дальше.
Школьный двор с чернеющими на снегу толпами учеников, родителей и учителей походил на мобилизационный пункт. Мне вдруг пришло в голову, что уроков не будет - всех мальчиков заберут на фронт. Конечно, кроме первоклашек - им же ещё расти. А девочки? Наверное будут брать доброволек. Доброволька? А есть ли такое слово?
Оказалось, везде ходили точно такие же слухи, как и у нас дома. Лик прошедшей мировой войны дохнул тогда в лицо не только нам:
-- Война будет! Так моя бабушка сказала. Потому что хлеба нет и света, -- безапелляционно заявил второгодник из четвертого класса, -- а я в пулеметчики пойду, -- сказал он между прочим. Высокий его рост не оставлял у мальчишек нашего класса никаких сомнений, что его возьмут. Мы все с завистью смотрели на него снизу вверх.
Сразу же бросились в глаза встревоженные лица учителей. Электричества в школе не было. Отопление не работало. В классных комнатах было холодно. Всем нам пришлось сидеть в пальто. Начались обычные занятия. Уже на втором уроке ветер стал стихать. Неожиданно выглянуло солнце. Вскоре возобновилась подача электричества. К третьему уроку тучи на небе окончательно рассеялись. Недолгая в наших краях непогода быстро сдавала свои позиции и начала стремительное отступление.
Яркое, даже зимой, южное солнце щедро залило классную комнату и усердно грело нам руки и щеки. Ночные тревоги быстро улетучились. Мы все с нетерпением поглядывали в окна. Кое-где уже начала тонко струиться талая вода. Солнце принялось наводить везде свой порядок. Когда закончился последний урок, мы всем классом ринулись наружу. Кособокий снеговик быстро рос посреди школьного двора. Веселые детские голоса оглашали окрестные улицы, эхом отражаясь от близлежащих домов. Мысли о войне сжались в маленький комок и улетели куда-то далеко, брошенным чьей-то сильной рукой снежком, быстро таявшим на солнце. Война снова стала историей. Теперь уже далекой...