Автор нескольких научных и популярных книг и ряда специальных статей по традиционной народной культуре. Но... богу - богово, а кесарю - кесарево. Наука игнорирует эзотерическое знание, с которым мне и моим коллегам приходится постоянно сталкиваться в экспедициях в глубины России. Однако то, что недоступно науке, ведь можно выразить и другими способами.
Прошу прощения за наглость, но так уж получилось, что начинаю сразу с крупной формы - романа "Гусляр". Он вбирает
Как Зло проникло в расцвеченный многообразием красок мир и как отрешило от Небес некогда растущую в их высь жизнь? Как разметать сети распластанные над земными просторами? Как приумножить рассеваемые вдохновенными семена Добра, чтобы мир заколосился золотистым полем жизни? Как разбудить время, которое никак не может выйти из ночного безвременья, заблудившись в моросном сумраке? Ответы на эти вопросы искало множество вдохновенных, но Глаз Мудр почему-то медлил и не раскрывал довлеющей над миром тайны.
Учёные не стремились отвратить конец, ибо тогда пришлось бы приостановить поступательное движение к бездне и начать возвращение в презираемое прошлое. Они, сетуя на то, что крупицы народной мудрости встречаются на пути всё реже и реже, шли не в прошлое, в котором лежала Истина, а всё дальше и дальше в противоположную сторону от него. Лишь музыканты изредка зацепляли струны Истины, художники запускали в неё кисть, поэты доставали из глубин Истины драгоценное слово. Их называли вдохновенными...
Не было дела Словише до людской бурливой реки, что потекла над Волховом брегами бревенчатых крад и ворот, крепко подпертых дубовыми засовами. Не зрел он, как вскипевшая вдруг река по брёвнам разметала церковь Преображения Бога христианского. Как бежали на Торговую сторону от вспенённой ярости новгородцев из веку живущие во граде христиане. Путь их челнокам пресекла всупротив течения Волхова чёрная мерзко кричащая ворона. И возвернули христиане челноки свои назад к разъярённой толпе, ибо бессмертные души свои боялись погубить боле, чем потерять плоть свою от сородичей
Песня разливалась по селу... Омытый ею пьянчужка Серёга с ненавистью посмотрел на только что початую бутылку и с омерзением отставил её от себя... Проспавшаяся после вчерашней удалой гульбы Ленка спохватилась, что грядки затянуло сорняками, и огурцы уже третий день стоят неполитыми... Дед Семён достал из шкапчика свои боевые медали и долго сравнивал их кругляшки с одиноким батьковым Георгиевским крестиком... Третьеклассник Колюня разыскал ящик с инструментами помершего от деревенской безысходности отца и пошёл подправить покосившийся забор...
"Ну, вот они и долгожданные гусли", - сообразил Слава, выследив зайчика. Зайчик прыгнул с того места, где в отрезанном от тела птицы крыле были привязаны струны - они-то спросонок и показались лучами. А, может быть, крыло и не было отрезано, просто птица выпустила его из того неведомого пространства сна? Додрёмывающее сознание нашёптывало, что так оно и есть. Там из далёкой ледяной точки расправилось и овеяло его переливами света точно такое же крыло. И как вселенское крыло не выглядело мёртвым, точно так же жили своей скрытой от человека жизнью и гусли. Может быть, потому, что вселенское крыло было лишь сном, а это, гусельное, оживлял солнечный зайчик, весело перекатывавшийся по лучам-струнам? Не видна была только сама таинственная птица, что распростёрла крылья над обоими мирами, в которых пребывает человек. В мире сновидений она сжалась в сияющую точку, а как она являет себя в мире жизни?..
- Возьми гусли, Слава! - пропела ёлка. И в следующее мгновение радостный крик лебеди вырвался в небеса. .- Гю-уо! Гю-уо! - кричала лебедь. И мир радостно светился её нежным светом... - Гю-уо! Гю-уо! Гю-уо! Гю-уо! - кричала лебедь. И каждый вздынутый в небо крик уносил за собой поток чистого света, возвращаемого вдоховенным через века к звёздам.
Только раз единый промолчал Славка, когда лютой стужей обдул сердце серый конвертик. "...А Ондрюшку забрала себе Клашка...", - гласило материно письмецо. На нарах в тёмной землянке к стенке отвернулся Славка, и только Василич увидел ли, догадался ли, как подрагивает его спина. Ничего не сказал Василич, потому как не было таких слов, какие могли бы унять поднявшуюся в душе бойца метель. Перебрал он струнки на гусельцах, и как-то нежно-нежно, душевно-душевно зазвенели они. Была в тех звонах родная Стрелица, текла в них речка Стрелица, стояла опустелая избёнка. Был в тех звонах Андрюшка, которому исполнилось уже полгодика. "Поднимет парня сестрёнка, не даст пропасть, - веялась вокруг Славки светлая думка и крылами белой лебеди гнала и гнала от неё чёрную ворону, что безжалостным железным клювом ударила в его любимую, неналасканную Надюшку. - Только вражину надо из своей земли выдворить. За что фашист баб-то губит, кои жизни в мир несут? Без пуль убивают гадины. До деревни не добралась, а в Надюшку яд выплюнула чёрная гадюка. Встретимся мы с тобой, Надюшка, обязательно встретимся! Окончится война... я домой вернусь... и ты ко мне вернёшься..."
Память. Какая ты, память? Почему иногда ты не можешь достать простенький стишок, что забрался под лежащую на твоём дне корягу, а иногда вымываешь со дна невиданные и незнаемые, опущенные далёкими предками в глубокий омут богатства? Ты струишься из чистых родничков маленькими звонкими ручейками отдельных историй, но имя твоё - Океан. Океан памяти живёт и волнуется в каждом человеке. Только кто-то бродит по его берегу, вслушивается в безмерное дыхание и лишь удивляется открытой взору громадности. Кто-то покачивается на его тёплых голубых волнах и бездумным тараканом-водомером скользит по поверхности. Кто-то опускает голову в воду и, сдерживая дыхание, замирает перед размытыми очертаниями, лучами исходящими от чего-то незнаемого. А кто-то ныряет в самую глубину, не страшась утонуть и быть погребённым под толщами памяти. И на самом дне находит сказочные древние царства, останки кораблей, когда-то давно носивших по твоим волнам человеческие жизни и разбившихся о скалы гордыни... находит в тебе неисчислимые сокровища человеческой мудрости и сгнившие сундуки человеческой глупости.
Последние наставления касались приведения биения сердца в согласие с дыханием, дыхания - в лад с игрой, игры - в лад с миром, мира - в лад с думкой. Когда это согласие будет достигнуто, следовало, направляя мыслью гусельные звоны, обнести пространство вокруг себя обережным тынком, и уже не бесцельно рыскать по запределу, а выйти на проложенную ранее дорожку. - Душу сладь, а опосля дух слаживай, - напутствовал напоследок Наставник и, чтобы на первых порах легче было проходить в запредел, отправил Славу из избы в тихую баню, откуда, как он объяснил, "всегда в запредел вороты разверсты".
Свет представлялся Касьянке ещё более великим, чем Великий; он несколько раз видел Великого, тайком приподняв головёнку над холодным мраморным полом дворца, куда мать зачем-то заставляла его тыкаться лбом. Золотистая нить материнским теплом греет и щекочет ладони, и малыш радостно смеётся. Мать с подружкой уже обвили колышки своей долгой белой нитью. Нитей стало много. Касьянка трогает их, и нити отзываются упругим гулом, вплетая в себя его радость.
Погружение в Глаз Мудр было неторопливым и вдумчивым. Мириарды тоненьких голубых игл пронзили тело, высветляя сознание. "От любого яда есть противоядие", - думалось ему. Вспоминался последний урок Наставника. "Храни гуслями Добро от Зла", - сказал он тогда. Значит Настю можно охранить от Зла гуслями!? "А если защита потребуется, вот на этой игре к Светозарному лети...", "...обережным тынком батько деревню обнёс ...", - звучал голос Василия Петровича. Думки крутились друг вокруг друга, никак не желая сцепляться. А Глаз Мудр молчал. "Вот на этой игре... обережным тынком... храни гуслями Добро", - сплелись, наконец, воедино думки.