Кухлий Наталья : другие произведения.

Каникулы в Бракьенском поместье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Каникулы в Бракьенском поместье

  

Наталии Кильпе

   Пять шагов к окну, пять - вглубь комнаты. Стены, обитые темным шелком, круглый столик, кровать с узорчатым пологом. На каминной полке фонарь - сквозь зеленое, синее, алое стекло падают разноцветные отблески света. Бархатный полумрак комнаты и ночь, всегда ночь за окном. Что это? Тюрьма. Место, откуда нет выхода.
   Я не помню, как оказалась здесь. Последнее, что вспоминается - мы с матерью живем в небольшом домике на краю Пемпонского леса с его замшелыми соснами и гладкими серыми камнями. Мы очень бедны. Дом принадлежит Асьен, нашей бывшей экономке. Несколько лет назад она получила наследство и оставила службу, а теперь из милости взяла нас к себе. Это матушка говорит, что из милости, а я-то знаю: не из милости, а из любви - Асьен и вправду любит нас, как родных. Мать болеет, и от этого стала нетерпимой и раздражительной. Доктор сказал, тоска отнимает у нее силы хуже всякого недуга...
   Помню, близится декабрь, и с ним - день моего совершеннолетия. Мать плачет и повторяет, что, если бы не Бракьены, если бы не проклятые Бракьены, из-за которых мы теперь без единого су, я давно была бы замужем. Что я непременно останусь в девицах и закончу свои дни на улице.
   Говорят, мы с матерью похожи. Обе яркие черноглазые шатенки, обе - страстные натуры. Но меня, кроме страсти, Бог щедро оделил легкомыслием - теплый деревенский хлеб и чириканье воробьев способны отвлечь меня от любых горестей. Любых... кроме матушкиной болезни. Помню ее осунувшееся лицо и свою безысходную злость на мир: почему он не может быть милосердным к моей матери? Или хотя бы не таким жестоким...
   До моего двадцать первого дня рождения, праздника, который никого не радует, остается всего несколько дней.
   "Несколько дней..." С этой мыслью я однажды просыпаюсь - точнее, прихожу в себя, - и не могу понять, где я. Почему-то я стою в незнакомой комнате у камина, протягивая руки к стоящему на каминной полке фонарю. На мне домашнее белое платье и мягкие домашние туфли. В свете фонаря можно разглядеть обитые темным шелком стены, слева - кофейный столик и громоздкую кровать с задернутым пологом, справа - большое, в полстены, окно. За окном - ночь.
   Слышу за спиной удаляющиеся шаги, испуганно оглядываюсь. Из комнаты выходит высокая полная женщина в темном платье и чепце, какие носят служанки. Окликаю ее. Женщина поворачивается, смотрит на меня, вскрикивает и быстро крестится. Затем выбегает из комнаты, оставив дверь открытой. В дверном проеме видно темный коридор и просторный зал с длинным столом и камином. Я спешу за женщиной к выходу из комнаты, но, добежав до порога, вдруг чувствую непреодолимую, до потери сознания, слабость. Как в тумане, отступаю на шаг... Силы возвращаются. Поворачиваюсь к двери -приступ слабости повторяется вновь.
   Возвращаюсь в комнату, перевожу дыхание. Хочу, отодвинув полог, сесть на кровать - и тут меня захлестывает волной ужаса. Как я ни стараюсь, не могу сдвинуть полог ни на полдюйма. Отдернув руку, сажусь прямо на пол. Запрещаю себе думать о том, что не чувствую холод паркета... только холод собственного тела.
   Нельзя поддаваться панике. Любую ситуацию можно объяснить логически: ну хотя бы... я больна. Может быть, во время приступа - опасна для окружающих. Тогда понятно, почему убежала та женщина. Сейчас она вернется с доктором, и доктор все объяснит.
   Время шло, никакой доктор не приходил. Вообще никто не приходил. Устав от тщетных попыток выбраться из комнаты, я вернулась к камину и до рассвета просидела на полу, отрешенно глядя на затухающие угли.
   Как только небо за окном посветлело, меня неудержимо потянуло в сон. Страх, тоска, недоумение - все растворилось в желании ткнуться носом в колени и спать... спать...
  
   Следующее мое пробуждение как две капли воды походило на предыдущее. Полумрак незнакомой комнаты, на каминной полке - зажженный фонарь. В коридор торопливо выходит служанка, не слушая или не слыша моего крика. И снова я, сколько ни пытаюсь, не могу перешагнуть порог комнаты.
   За окном ярко светит луна, тени веток ложатся на паркет. Завывает ветер. Может быть, поэтому я думаю: "Я умерла. Я - призрак".
   Но позвольте... я же слышала легенды о призраках! Призраки исчезают и появляются, летают, они... что еще? - проходят сквозь стены.
   Попробовав стену на прочность, думаю, что легенды врут. Всегда врут. А главное, ни одна из них не объясняет, что делать, если это произошло именно с тобой?
   По-видимому, ответ один: ждать. Ждать, пока что-нибудь не изменится.
  
   Шли ночи, похожие одна на другую. Я ждала. Мерила шагами комнату, часами смотрела в окно. За окном то светила луна, то накрапывал дождь, то мокрый снег налипал на оконное стекло. За окном был сад - толстые шершавые стволы деревьев. Если в комнате зажигали камин, я устраивалась перед ним, протягивала руки к огню и не чувствовала жара, лишь ощущала полузабытое удовольствие уюта. Однажды по коридору прошла сгорбленная старушка, бормоча себе под нос: "Где оно? Да где ж оно?.." В комнату она не заглянула.
   Наверно, от одиночества и безысходности можно сойти с ума. Но чтобы потерять рассудок, надо его иметь. Меня занимал и даже развлекал пейзаж за окном, игра теней и блики лунного света в комнате. Я вспоминала песни, которым меня учила няня, и тихонько пела. И только думая о матери, подолгу плакала, ощущая на лице и руках настоящую влагу и настоящее, не призрачное тепло слез.
   Я считала ночи: тридцать две, тридцать три... На семьдесят третью ночь окно оказалось открытым - ветви деревьев покрылись молодой листвой, началась весна.
   Конечно, я тут же попыталась выскользнуть в открытое окно. Безуспешно! Слабость наваливалась, едва я ступала на подоконник. Все, что мне оставалось - подставлять руки и лицо ветру. Какое счастье - ощущать дыхание ветра, если кроме этого не чувствуешь ничего... 
   Помню ночь, когда залитый лунным светом сад вдруг вспыхнул белыми цветами. Яблони! До рассвета я простояла у окна, а уснув, впервые видела сон. Во сне сладко пахли яблоки и матушка наливала сидр в большие стеклянные бутыли. 
   Летом я почти притерпелась к своему существованию. Каждая ночь была ветреной, зрели яблоки, малиновка пела за окном. Если бы только было с кем поговорить! Но служанка по-прежнему всякий раз уходила, не оглядываясь. Единственными моими собеседниками оставались залетающие в окно мошкара и стрекозы, да еще мохнатые ночные бабочки - они кружились у фонаря и не пугались, когда я касалась пальцами серых крыльев.
   Созрели яблоки. В одну из ночей я увидела оставленную под окном тележку - на таких возят фрукты. Дважды среди ночи в сад выходил худощавый старик в помятом плаще. Прохаживался под деревьями, выкуривал трубочку, потом медленно возвращался к дому.
   Пришла осень. Окно закрыли, лишив меня единственно доступного мне ощущения. Оставалось считать дождевые капли на стекле и слушать, как воет ветер в камине. В ненастные ночи дом вздыхал и жаловался, но его скрип и стоны успокаивали меня - так хорошо горевать вместе...
   Частые дожди сменялись снегом; я перестала считать ночи, доверившись жизни, как доверяются тряскому экипажу, который довезет же куда-нибудь...
   Под Рождество - а когда оно, это Рождество? - наступит мой день рождения. Тогда от начала моего заключения исполнится ровно год.
  

***

   Еще на грани пробуждения я почувствовала, что нынешняя ночь не похожа на предыдущие. В комнате стало светлее и будто бы даже просторней. Ярко пылает огонь в камине. Полог кровати раздвинут, шелковые покрывала поблескивают в свете фонаря. Возле кровати - стул, на стуле - таз для умывания и кувшин с водой. Подхожу ближе, трогаю пальцем воду (вода не шелохнулась). Только хочу забраться на кровать, как откуда-то совсем близко доносятся голоса. Замираю у кровати, словно меня уличили в чем-то недозволенном. Оглядываюсь... голоса слышны из зала напротив. Освещенный двумя канделябрами зал выглядит празднично и уютно. В креслах у камина в расслабленных позах, с бокалами в руках, сидят двое мужчин. Молодых, насколько я могу судить. Один - худощавый брюнет в черном фраке, с аккуратными бакенбардами и тонкими, словно заостренными чертами лица. Другой - круглолицый, крупный. Одет в коричневый замшевый жилет и панталоны, рыжеватые кудри растрепаны.
   Брюнет мрачно глядит на свой бокал, его приятель - с улыбкой - на него. Я отступаю в тень, но, как загипнотизированная, не могу отвести взгляд от нежданных гостей.
   Рыжеволосый выплескивает остатки вина из бокала в камин.
   - Скажи, Жежен... - Я вздрагиваю от звука человеческого голоса. После стольких месяцев тишины это все равно, что слушать церковный колокол. А между тем, голос приятный - мужественный и мелодичный. На секунду запнувшись, молодой человек продолжает. - Ты ведь не просто так пригласил меня сюда, верно?
   Тот, кого назвали Жеженом, со звоном ставит бокал на каминную полку.
   - Что ты хочешь сказать? - Голос у него не такой музыкальный, как у приятеля. Откуда-то из глубин памяти всплыло: "матовый голос".
   Рыжеволосый пожимает плечами.
   - За одиннадцать месяцев ты ни разу не наведался в свое поместье. Перед поездкой был мрачнее тучи, а в пути просил меня петь французские и сицилийские песни. Так бывает, когда ты хочешь отвлечься от грустных мыслей.
   Жежен смотрит на него тяжелым взглядом.
   - В этом семестре все валится из рук... Не всем композиция дается так легко, как тебе!
   ("Семестр"! Значит, они студенты...)
   Рыжеволосый возмущенно перебивает:
   - Ты наговариваешь на себя: я собственными ушами слышал, как старик назвал тебя лучшим учеником на курсе!
   Жежен отвечает медленно, выделяя каждое слово:
   - Значит - я - устал. И довольно об этом!
   Рыжеволосый, наклонившись вперед, кладет руку ему на плечо.
   - Еще только одно. Если что-то случилось и я могу помочь тебе...
   Жежен сбрасывает его руку и несколько минут сидит неподвижно, уставясь на огонь. Его приятель, отвернувшись, смотрит в дверной проем, и я, наконец, могу хорошенько его разглядеть. Простоватое лицо - такое подошло бы деревенскому пареньку. Широкий лоб... Нос слишком большой, чтобы быть правильным. Нижняя губа чуть выпячена. Густые брови нахмурены, но и хмурится он как-то по-детски.
   Несколько минут проходят в абсолютной тишине, лишь потрескивание пламени да монотонное гудение ветра. Затем молодые люди одновременно поворачиваются друг к другу. Лицо Жежена прояснилось, словно согрелось в отблесках пламени. Он улыбается.
   - Все пустяки, Робер! ...Кристель! - Это во тьму коридора. - Еще бутылку вина!
   По коридору проходит служанка, которую я вижу каждую ночь после пробуждения. Заходит в зал, с поклоном ставит на каминную полку поднос с бутылкой вина и фруктами, наполняет бокалы. Жежен жестом отпускает ее, затем поворачивается к приятелю - И все-таки, Робер, спой еще... Промочи горло и спой!
   Робер кивает. Поднимает бокал. Задумывается... Ставит нетронутый бокал на поднос и, не вставая с кресла, начинает петь.
   Звучный голос поднимается вверх, выше стрельчатых окон, выше потолков... и затем мягко ложится на сердце. Я растерянно, но со все большим увлечением слушаю старую как мир историю девушки, чей жених осужден на казнь. Печальная мелодия - и "трал-ля-ля-ля-ля" после каждой строки, как солнечный свет, освещающий скорбные фигуры влюбленных. И мне вдруг становится до боли жаль девушку из песни и незнакомого рыжеволосого Робера, который сейчас вовсе не Робер, а злосчастный жених, ожидающий смерти. На словах "пусть Бог примет души возлюбленных" певец так явственно смотрел оттуда - из оконца тюремной крепости, - что у меня сжалось сердце.
   Песня отзвучала. Молодые люди снова принялись пить вино, увлеченно обсуждая студентов и преподавателей. Я стояла неподвижно и пыталась понять, почему впервые за столько месяцев у меня тепло на душе. Как будто песня разом выплеснула наружу все мои горести - и кто-то, узнав о них, обнял меня и пожалел.
   Задумавшись, я не сразу поняла, что приятели прощаются. Бутыль опустела, Робер встает, но, слегка пошатнувшись, опирается о спинку кресла. Жежен с трудом сдерживает зевоту.
   - Если тебе... - Он все-таки зевает. - Если что-нибудь понадобится, дерни за шнур у изголовья. Завтрак здесь подают... когда мы сами захотим. Так что можешь спать, как лесная соня.
   - Как кто?
   Жежен сочувственно качает головой.
   - Со-ня, лесная мышь, живет на деревьях.
   - А! - Робер вдруг ужасно обрадовался. - Гиро - ну да, я их видел! Они живут в саду, на яблонях!
   - Ну вот и хорошо... - Жежен опять зевает. - Тебе во-он туда...
   И указывает на мою комнату. Я в панике прижимаюсь к стене.
   Гость и хозяин выходят в коридор одновременно. У Жежена в руке свеча, воск капает на пол.
   - Доброй ночи! - Жежен поднимает свечу повыше, указывая путь.
   - Доброй ночи!..
   Наконец Жежен уходит, его шаги затихают в коридоре.
   Робер не спешит войти. До меня доносится бормотание: "Яблони и лимоны на склонах Этны... и облака, легкие, как пар..." Он вздыхает и делает шаг в комнату. Невольно зажмуриваюсь. Сейчас он заметит меня, сейчас... Но ничего не происходит. Слышен скрип кровати. Открываю глаза: Робер, сидя на постели, расстегивает рубашку. Резко отворачиваюсь, ведь он раздевается прямо здесь, при мне! Страх сменяется бессильной злостью. Если бы я могла, я бы вышвырнула его отсюда!
   Минуту спустя слышно, как незваный гость ложится, переворачивается с боку на бок. Еще один вздох и размеренное сопение...
   Бросаю яростный взгляд на кровать - Робер спит, не погасив огня, не задернув полог. Свернувшийся калачиком, он и впрямь похож на лесную соню. Круглое лицо озаряет спокойная, безмятежная улыбка... Вдруг понимаю, что сама глупо улыбаюсь, глядя на него. Год или больше я мечтала увидеть вблизи живого человека - и вот он, этот человек! Пришел, разделся и улегся спать в моей комнате.
   Шаг за шагом подхожу ближе. Рассматриваю лицо спящего - так долго, что меня саму начинает клонить в сон. Привычно опускаюсь на пол, закрываю глаза...
   В полудреме вижу каменную крепость из старинной песни. Ворота открыты, и я слышу собственный голос: "Они ушли, правда? Они просто ушли, дверь отперта..."
  

***

   Просыпаюсь и тут же отмечаю непривычное: вместо служанки в дверном проеме - мужской силуэт. Вспоминаю: вчерашний гость! Стоя ко мне спиной, он выглядывает в коридор.
   - Робер, ну где ты? - Я узнаю сердитый голос Жежена, - Иди помоги мне...
   - Иду! - Робер поднимает руку с маленькой коробочкой. - Не мог найти специи, пришлось зажечь фонарь. - И убегает, насвистывая: "Коль с вершины лавина несется, все преграды сметает она".
   Растерянно оглядываюсь: сколько в комнате незнакомых вещей! Прямо передо мной на полу - дорожный сундук, обшитый железными полосами. Крышка откинута, белье, бритвенные принадлежности - все вперемешку. На кровати несколько книг, судя по названиям - исторические хроники. На каминной полке - стопка исписанных нотных листов. Даже фонарь стоит на новом месте: на стуле у изголовья.
   Подолгу разглядываю каждый предмет. Итак, я теперь живу в чужой спальне! Что же мне делать?.. Прятаться по углам, ждать, пока новый жилец уедет? Или, может, заговорить с ним? "...Я не знаю, как я сюда попала, но, простите, не могу выбраться из вашей комнаты!" Если он не сойдет с ума, то позовет врача либо священника. Я и сама этого хотела... когда-то. Почему же теперь так страшно? Наверно, мне просто нужно время. Может быть, завтра...
   Звук шагов прерывает мои размышления - по лестнице поднимаются Жежен и Робер. У Жежена в руках глубокие тарелки и бутыль красного вина, Робер, отдуваясь, тащит фарфоровую супницу размером с небольшой бочонок. Жежен бормочет: "Свечи... как в этом доме зажигают свечи?" Он первым входит в полутемный зал, ставит бутылку на стол, берет со стола канделябр и пытается зажечь свечи от горящего в камине пламени. Робер устанавливает посреди стола супницу.
   Наконец свечи зажжены, Жежен с довольным видом усаживается в кресло.
   - Это просто удача, - говорит он Роберу, - что ты умеешь готовить, да еще так вкусно!
   Робер приподнимает крышку супницы, и меня буквально накрывает позабытым ощущением... Запахи! Я чувствую запах сыра, крутого бульона, специй... Совсем как дома, когда на обед подавали луковый суп. Кажется, я вот-вот расплачусь от нахлынувших воспоминаний... Голос Робера приводит меня в чувство.
   - Удача-то удача, но, Жежен, зачем? Чего ради ты уволил всех слуг, и притом так спешно? Кристель всего лишь хотела предложить тебе более удобную комнату. ...А старый Феликс! Ты накричал на него, стоило ему спросить: "Хорошо ли вам спалось?" А вчера запретил ему прислуживать за столом.
   На лицо Жежена набегает тень, кажется, он вот-вот вспылит, как было прошлой ночью. Но нет, он молчит, собираясь с мыслями. Потом начинает говорить - быстро, словно боясь, что его перебьют.
   - Робер, я все время пытался понять, что не так с этим домом... - Он сосредоточенно хмурится, вертикальные морщины у него на лбу становятся отчетливей. - Ведь это мой дом, уже почти год! И все-таки я чувствую себя здесь бедным родственником. А сегодня, когда Феликс стал припоминать прежние порядки, когда эта карга сказала, что я поместил тебя не в ту комнату...
   Робер виновато взглядывает на него.
   - Она сказала, что это хозяйская спальня. Похоже, я занял лучшую комнату в доме?
   Тон Жежена становится жестким:
   - Хозяйской будет та спальня, которую я сам выберу! И если кто-то с этим не согласен... - Он делает жест, будто сметает крошки со стола. - Я не собираюсь быть слугой своих слуг! Завтра же сюда придут люди, которые будут делать только то, что я захочу.
   Робер молчит, и пыл Жежена угасает. Он мрачно смотрит на приятеля.
   - Думаешь, я не прав?
   Робер досадливо дергает плечом. Потом спрашивает:
   - Скажи... этой женщине есть, куда пойти?
   Жежен сплевывает в камин.
   - Думаешь, я изверг? Есть у нее куда пойти, есть. У нее домик на краю деревни и клочок земли - подарок покойного дядюшки. Не хочу даже думать, за какие заслуги... И потом, я выплатил слугам расчетные! Знаешь, сколько? Мне в год столько не давали...
   Робер примирительно кивает.
   - Клочок земли - это хорошо, - он снова возвращается к супнице и половнику. - Давай, что ли, ужинать? Суп остынет.
   Видно, хозяйственные заботы добавили молодым людям аппетита - оба едят, не отвлекаясь на болтовню. Наконец, отвалившись от стола и вытирая губы салфеткой, Жежен говорит:
   - Рано утром приедет нотариус - уладить кой-какие формальности. После поедем нанимать прислугу... - Он вздыхает. - Эх, заботы... А теперь - спать. Завтра мне нужна свежая голова.
   - А как быть с этим? - Робер кивком указывает на грязную посуду.
   - Оставь, - Жежен машет рукой. - Пусть новая прислуга займется...
   Пожелав приятелю доброй ночи, Жежен уходит. Робер подходит к окну. Теперь я его не вижу, но слышу, как он возится с оконной рамой. И вот - блаженное чувство! - холодный, зимний воздух наполняет комнату. Подставляю ему лицо, грудь... Робер захлопывает окно, но я продолжаю протягивать руки к уже затихнувшему ветру. Какое счастье - несколько долгих мгновений быть живой...
   Робер идет в спальню. Прижимаюсь к стене, однако он даже не смотрит в мою сторону. Отворачиваюсь, давая ему возможность раздеться. Пусть уснет, и тогда я проверю, всегда ли его сонное лицо действует так успокоительно. Лег, устраивается поудобнее... наверно, уже можно. Бросаю быстрый взгляд на постель. Робер не спит. Он лежит, опершись на локоть и наблюдая за горящим в фонаре пламенем. Протягивает руку к фонарю... И в этот миг обрушивается тьма, вырывая меня из объятий призрачной жизни. Тьма и холод...
  

***

  
   Просыпаюсь с ощущением: вчера было что-то плохое. Робера в комнате нет. Горит огонь в камине, на полу у кровати - раскрытая книга, фонарь роняет на страницу радужные отблески.
   Фонарь... теперь я вспоминаю. Робер погасил свет, и окружающий мир вдруг погас.
   А ведь можно было догадаться, что мое пробуждение связано с фонарем! Нет света - нет меня, и если фонарь будут гасить каждый вечер...
   Словно в ответ на мои мысли, в коридоре слышны шаги.
   - Доброй ночи! - это голос Робера.
   - Риана, не забудь распорядиться насчет завтрака. - Это Жежен.
   Значит, они все же наняли прислугу. Женский голос отвечает что-то неразборчивое. После паузы Жежен соглашается:
   - Да, пожалуй, к одиннадцати.
   Шаги все ближе. Поспешно отступаю к стене. В дверном проеме, как в раме, появляется Робер в охотничьем костюме, раскрасневшийся от ветра и, может быть, от вина. Медленно подходит к кровати, наклоняется, поднимает с пола книгу. (Как долго он будет читать? Час? Два?) Пролистнув несколько страниц, Робер откладывает книгу, начинает раздеваться. Не отрываясь, слежу за ним: сейчас он потянется к фонарю, сейчас...
   Мимоходом отмечаю: как странно, что обнаженное тело считают чем-то постыдным. Ведь оно красиво, как античная скульптура... если только античные скульптуры умеют дрожать от холода.
   Переодевшись в ночную сорочку, Робер ложится на кровать, что-то шепчет. Наверно, молитву, потому что, взглянув вверх, он улыбается, быстро крестится и натягивает одеяло до подбородка. Закрывает глаза... Благодарение Богу, он забыл погасить свет!
   Не открывая глаз, Робер протягивает руку к фонарю.
   Неожиданно для себя самой я кричу: "Не надо, пожалуйста!", - и бросаюсь между ним и фонарем. Робер открывает глаза, отдергивает руку, видит меня и с воплем подскакивает, как ужаленный.
   - Что?.. кто вы?.. - Он сидит на кровати, глядя на меня расширившимися глазами. - Как вы сюда вошли?
   - Месье, я... - В отчаянии развожу руками, и вдруг начинаю рыдать. Взахлеб, как не плакала с самого детства. Сквозь слезы слышу растерянный голос Робера:
   - Мадемуазель... не плачьте, прошу вас!
   Еще раз окликнув меня и пробормотав что-то на незнакомом языке, он встает с постели. Делает неуверенный шаг ко мне, протягивает руку... Я с ужасом отстраняюсь.
   - Простите, я не хотел вас обидеть! - В голосе Робера слышно искреннее огорчение. - Вы такая молодая... и красивая.
   Слезы вдруг высыхают. Бормочу:
   - Мне так жаль... Я не...
   Робер переспрашивает:
   - Что? Вы говорите слишком тихо...
   Глядя в пол, произношу отчетливо, без выражения:
   - Я не знаю, где я, не знаю, почему я здесь. Я только сейчас поняла, что не помню даже своего имени. Я сама не знаю, как оказалась в этой комнате... но вот уже год, как не могу из нее выйти!
   Робер смотрит на меня с состраданием, как на больную. Снимает фонарь со стула, говорит:
   - Садитесь, прошу вас...
   Сажусь и только потом поясняю:
   - Мне это не нужно: я почти ничего не чувствую.
   Робер не слышит. Теперь он пристально глядит на меня. Вскакивает, заворачивается в одеяло, как в плащ, садится снова. Очень тихо, будто поверяя секрет, говорит:
   - Когда вы шли... я не слышал звука ваших шагов. Сейчас я не слышу вашего дыхания, только голос. Ваши... - Он переводит дух. - Ваши зрачки не реагируют на свет!
   Молча сидим друг напротив друга. Я слышу, как бьется его сердце.
   Слова даются мне с трудом, и все же я спрашиваю:
   - Скажите... что вы теперь со мной сделаете?
   Мой вопрос внезапно возвращает его к жизни.
   - С вами? - Робер взмахивает руками, одеяло сваливается у него с плеч. - Боже мой, ничего!
   - Вы расскажете обо мне?.. - Кивком указываю на дверь.
   - А вы хотите этого?
   Качаю головой:
   - Не знаю. Нет. Мне страшно...
   Лицо Робера больше не напряжено. Кажется, ему снова хочется обнять меня и утешить.
   - Скажите, мадемуазель... Что я могу для вас сделать?
   Молитвенно складываю руки.
   - Прошу вас, узнайте, что с моей матерью! Она жива?
   Робер кивает.
   - Я узнаю, обещаю вам. Кто ваша мать? Как ее зовут?
   Растерянно гляжу на него. Я не помню! Ни имен, ни названий... Вот только...
   - Лес. Пемпонский лес. Маленькая деревушка, дом с высокой трубой. Хозяйку дома зовут Асьен.
   - Пемпонский лес... - Робер задумывается. - Он тут везде. По дороге сюда мы проезжали множество деревень. Бракьенское поместье - место, где мы сейчас находимся - в самой глубине леса.
   - ...Бракьенское!
   Робер быстро спрашивает:
   - Вам знакомо это название?
   - Нет. - Оглядываюсь, будто вижу свою тюрьму впервые. - Бракьены - те, кто оставил нас с матерью без куска хлеба.
   - Этого не может быть! - Робер хмурится. - Эжен Бракьен мой друг, я его хорошо знаю. Он гордый, вспыльчивый, но не способен никому причинить зло. Скорее отдаст последнее...
   - Жежен единственный владелец поместья?
   - Сейчас - да, но еще год назад поместье принадлежало его дяде. Знаете что?.. - Он оживляется. - Завтра же я расспрошу Жежена о дяде, а вы попробуйте вспомнить... Но что с вами? Вам плохо?
   Я и не заметила, как наступило время рассвета.
   - Нет, не плохо... - Веки привычно тяжелеют. - Это сон, я всегда засыпаю поутру. Не пугайтесь - наверно, я сейчас исчезну...
   Голова клонится вниз, и тут я вспоминаю:
   - Вечером зажгите фонарь! Пожалуйста... Иначе я не проснусь.
   Пытаюсь свернуться калачиком прямо на стуле. Робер растерянно предлагает:
   - Хотите, я уступлю вам кровать?
   - Спасибо, не нужно. - Сон, неизбежный, как смерть, придает мне храбрости. - Если бы вы спели для меня... как пели Жежену.
   Робер быстро кивает, затем, прикрыв глаза, начинает петь. Он поет на незнакомом языке, я могу разобрать только "l'amuri" и "l'arma mia". Звуки льются легко и протяжно. Но вот голос певца становится более страстным, исполненным призыва и тоски. Меня словно накрывает горячей волной...
   Когда песня обрывается, еще минуту ни Робер, ни я не двигаемся с места. Небо за окном становится пепельно-серым, затем белым, цвета жемчуга. Наступил рассвет, я не заснула.
  

***

   - Знаете, я целый год не видела солнца...
   Правду сказать, я его и сейчас не вижу. На улице - ветреный и снежный полумрак. Мы стоим у окна, силуэт Робера отражается в оконном стекле. Робер невпопад говорит:
   - Только не исчезайте. Если вам опять захочется спать, я буду петь.
   Мне становится смешно.
   - Никогда не думала, что попрошу об этом!
   Робер смущенно переминается с ноги на ногу.
   - Мне нужно переодеться. Можно... вы не могли бы ненадолго выйти?
   Развожу руками.
   - Не могу, простите... Стоит мне дойти до порога, как я начинаю терять сознание. Но я отвернусь, переодевайтесь.
   Отворачиваюсь, рассматриваю узор на стене.
   Несколько минут спустя слышу голос Робера:
   - Придумал! Мы разделим комнату на двоих.
   Робер одет в коричневый костюм и полон энтузиазма.
   - Как на двоих?
   Но он, махнув рукой, уже выбегает в коридор.
   Прислушиваюсь к звуку удаляющихся шагов. Какое блаженство, когда о тебе заботятся... Я вспоминаю, как в детстве боялась грозы, и с первыми ударами грома матушка брала меня на руки. И тепло ее рук было куда важнее озаряющих комнату вспышек молнии. Озаряющих комнату... Я вдруг четко увидела эту комнату - с желтыми стенами и яблоневыми ветками, тянущимися в открытое окно.
   Наверно, у меня ошарашенный вид, потому что Робер, войдя с большим узлом в руках, замирает на пороге и встревожено спрашивает:
   - Что случилось?
   - Я вспомнила! Месье, я вспомнила!
   Он машинально поправляет:
   - Можно просто по имени... Что вы вспомнили?
   - Свою комнату!
   Он подается вперед:
   - Место, где вы жили с матерью?
   - Место, где я жила до того, как нас выгнали из дома.
   - Где же это?
   Собираюсь с мыслями.
   - Скажите... внизу, прямо под этой комнатой, есть спальня?
   Робер кивает:
   - Даже две. В одной спит Жежен, другая...
   Я перебиваю его.
   - Какого цвета стены в той, что выходит окнами в сад?
   Робер задумывается.
   - Желтые. Узорчатая желтая ткань.
   - А есть в комнате... музыкальный инструмент?
   - Есть, и еще какой! Фортепиано Себастьяна Эрара в отличном состоянии.
   Тихо говорю:
   - Месье Робер, я жила здесь. В этом самом доме, только этажом ниже.
   Робер непонимающе смотрит на меня.
   - Вы пробыли здесь год и не вспомнили, что это ваш дом?
   Виновато объясняю:
   - В прежние времена я редко бывала наверху. Здесь были комнаты для гостей, их держали закрытыми. А сад... сад мне снился.
   Робер наконец заходит в комнату, опускает узел на пол.
   - Что еще вы вспомнили?
   - Больше ничего... Не помню, как и куда мы ушли отсюда.
   Робер разочарованно вздыхает. Но тут же с прежним воодушевлением принимается развязывать узел.
   - Смотрите, что я принес! - Бережно разворачивает два пурпурных полотнища. - ...Занавески! Когда мы приехали, Жежен сказал: устраивайся, как тебе заблагорассудится. И добавил, что я могу брать все, что захочу. - Вынимает из узла веревку, молоток и гвозди. - Сейчас мы повесим их посреди комнаты.
   Удивляюсь:
   - Вы не будете звать слуг?
   - А зачем? - Он смеется. - Слуги еще спят - и пускай себе. Я из небогатой семьи, привык все делать сам.
   Не сдержав любопытства, спрашиваю:
   - Скажите... откуда вы родом?
   Робер отвечает сразу, словно ему давно хотелось об этом поговорить.
   - Я сицилиец. Мой отец участвовал в заговоре против Фердинанда, который - вы наверняка слыхали - возомнил себя королем обеих Сицилий. Заговор раскрылся. Нашей семье пришлось бежать во Францию, в холодный серый Париж. Знаете, сколько мне тогда было? Десять лет. А братьям и того меньше...
   - Как же вы устроились на новом месте?
   - Отцу принадлежит небольшая харчевня в парижском предместье. Там трудится вся моя семья: отец, мать, двое братьев. И я, - он вздыхает, - был бы сейчас с ними, если бы по воле случая не оказался в Парижской школе изящных искусств. Помню, я помогал родителям и пел за работой. Меня заметил один из посетителей, попросил напеть какую-то мелодию, сказал, что мне нужно учиться... - Не прерывая рассказа, Робер забирается на стул и начинает вбивать гвоздь. - Посетитель уехал, но через несколько дней вернулся, забрал меня с собой и отдал в услужение старому музыканту. Там я научился нотной грамоте и игре на нескольких инструментах. Мне было двадцать лет, когда музыкант умер, оставив мне небольшое наследство - ровно столько, чтобы хватило на пять лет учебы в школе изящных искусств. Что ж, четыре года позади, надо полагать, теперь я знаю мно-о-гое... - Он делает широкий жест, стул под ним шатается.
   - Ох... Пожалуйста, осторожнее! Кем же вы станете, когда доучитесь? Музыкантом? Певцом?
   Робер отвечает не сразу. Он привязывает веревку, спрыгивает со стула, переносит его к противоположной стене комнаты, берет второй гвоздь. Наконец говорит:
   - Сам не знаю. В свободное время я даю уроки музыки, но заработок так мал... Попробую устроиться в какую-нибудь труппу - если только найдутся желающие слушать мое пение.
   Я вспоминаю, какое впечатление произвел на меня голос Робера, и горячо поддерживаю:
   - Обязательно найдутся! - Затем, подумав, добавляю. - Если вам этого и вправду хочется.
   Робер улыбается доверчивой, почти детской улыбкой.
   - Знаете, чего мне хочется на самом деле? Подвязывать лозы в собственном винограднике и петь не по заказу, а от души. Для себя и для тех, кого я люблю.
   Вскочив на стул, он быстро забивает гвоздь, натягивает веревку и развешивает полотнища так, чтобы между ними оставался небольшой зазор. Управившись, с минуту любуется делом рук своих.
   - Теперь у каждого из нас - своя комната! Впрочем... чего-то здесь не хватает.
   - Чего же?
   - Сейчас увидите!
   Он снова убегает, но уже через минуту я слышу в коридоре скрежет и пыхтение. В дверном проеме появляется огромное кресло, за ним - раскрасневшийся, отдувающийся Робер.
   - Вот! Вам должно понравиться...
   Гляжу на кресло, словно кокетка, которой подарили букет роз, и растерянно бормочу:
   - Мне так приятно... спасибо!
   Робер втаскивает кресло в комнату, устанавливает его напротив камина. Получилось и впрямь хорошо.
   Говорю:
   - Знаете, мне бы хотелось здесь жить.
   Робер вдруг становится серьезным. Смотрит на меня сочувствующим взглядом.
   - Вместе мы обязательно что-нибудь придумаем...
  

***

  
   Фонарь заправлен маслом и горит ровным светом. За окном идет снег вперемешку с дождем. Тихо.
   Вот уже несколько часов, как Робер ушел расспрашивать друга. Я не волнуюсь, мне спокойно и непривычно тепло. Снежная взвесь за окном, переплетающиеся ветви деревьев на фоне бледно-матового неба... Всем этим можно любоваться бесконечно.
   По коридору прошла служанка - угловатая девица в сером платье и белом переднике. Подмела пол в зале, разожгла камин, сменила свечи в канделябрах. Ко мне не зашла. Видимо, Робер предупредил прислугу, что все будет делать сам.
   Но вот и его шаги. Медленные. Узнал что-то плохое... обо мне?
   Робер заходит и, увидев меня, обрадовано улыбается, но тут же мрачнеет. Вид у него растерянный.
   Спрашиваю:
   - Что случилось? Что вам сказал Жежен?
   Робер вздыхает.
   - Я его не спрашивал... - Затем поясняет. - Не хотел беспокоить до завтрака, а после завтрака снова пришел нотариус. Я сидел и слушал их беседу, слушал, слушал... и уснул. Проснулся - ни нотариуса, ни Жежена. Наверно, оба уехали, а меня решили не будить.
   С облегчением смеюсь. Кто бы мне сказал раньше, что призраки умеют смеяться!
   - Да уж... По ночам надо спать, а не разговаривать с привидениями.
   Робер настроен решительно.
   - Но к вечеру Жежен вернется. И тогда...
   - ...Тогда вы пойдете в гостиную досыпать в его присутствии.
   Робер тоже смеется. Потом предлагает:
   - Хотите, я вам почитаю?
   От удивления соглашаюсь. Робер долго роется в сундуке, наконец извлекает пестреющую закладками книгу.
   - Вот, это новинка. Наверняка вы еще не слышали.
   Забираюсь в кресло. Пусть я не могу по-настоящему сидеть, - разве это повод отказывать себе в уюте? Робер садится напротив и читает:
   - Будь то Урганда иль Моргана, -
   Но я люблю, когда во сне,
   Вся из прозрачного тумана,
   Склоняет фея стебель стана
   Ко мне в полночной тишине.(1)
  
   Он останавливается: можно ли при мне читать о феях? Одобрительно улыбаюсь, и Робер возвращается к стихам о призрачной госпоже, которая:
   ...Велит сжимать в руке суровой
   Меч рыцаря, к боям готовый,
   И арфу звучную певца.
  
   Дочитав, Робер вопросительно смотрит на меня, словно ждет ответа, для кого ему теперь петь и с кем сражаться. Ответить я не успеваю: кто-то идет по коридору. Мелкие, торопливые шаги. Женские.
   Робер захлопывает книгу и поспешно выходит из комнаты, заслонив собой дверь. Я слышу, как он спрашивает:
   - Что такое, Риана?
   Знакомый голос служанки отвечает:
   - Месье, там пришел старик, говорит, он еще недавно служил здесь дворецким.
   - Чего же он хочет?
   - Хочет поговорить с месье Бракьеном.
   - Эжена нет, разве ты не знаешь? Скажи, пусть приходит завтра.
   - Месье, я сказала, но он не верит, что хозяина нет. Говорит, это очень важно, говорит, что хозяин уволит меня, если я его не позову. И требует, чтобы я напомнила о какой-то ночи.
   Робер несколько секунд размышляет, потом решается.
   - Хорошо, я сам поговорю с ним, - хочет обернуться ко мне, но вовремя спохватывается. - Веди меня к этому дворецкому.
   Я приготовилась к долгому ожиданию и даже пожалела, что Робер не оставил книгу открытой. Но прошло несколько минут, и в коридоре послышались шаги. Быстрые - Робера, семенящие - старика-дворецкого.
   Осторожно выглядываю в щель между занавесками. Старик в поношенном плаще - том самом, в котором прогуливался летними ночами в саду - идет за Робером и недовольно хмурится. Лицо Робера непроницаемо. Оба проходят в зал, Робер садится в кресло, жестом указывает старику на другое. Старик садится на краешек, недовольно ворча:
   - Не понимаю, зачем вы меня сюда привели. Я уж вижу, что молодого месье Бракьена нет дома. Что ж, на нет и суда нет, приду позже.
   В голосе Робера слышны просительные интонации.
   - Послушайте, Феликс... Из ваших слов я понял, что вы знаете что-то важное. Не только для Эжена, но и для меня тоже.
   Старик цедит сквозь зубы:
   - Вы-то тут причем?
   Робер сжимает кулаки, но голос его остается спокойным.
   - Так вышло, что дела Жежена важны и для меня. Если дело в вознаграждении... - Он достает из кармана кошелек.
   Старик недобро смеется.
   - А вы парень не промах! Уже пронюхали, в чем тут дело, и хотите поживиться. Что ж...- Он, сощурившись, смотрит на кошелек. - Поглядим, во сколько вы оцените мои слова.
   Робер без колебаний протягивает кошелек старику.
   - Вот, возьмите. Это все, что у меня сейчас есть.
   Старик развязывает кошелек, ощупью пересчитывает монеты. Потом с сомнением смотрит на Робера.
   Робер снимает с шеи медальон.
   - Возьмите и это.
   Старик хватает медальон, пристально рассматривает. Потом кивает:
   - Этого достаточно. - Он ухмыляется. - Можете спросить молодого хозяина поместья, кого похоронили прошлой зимой в саду, под кривой яблоней, - он указывает пальцем в сторону сада. - И ваша вина, если за один этот вопрос вы не получите втрое больше, чем дали мне.
   Старик встает и, не прощаясь, идет к выходу. Робер ошарашено смотрит ему вслед. Когда старик скрывается в коридоре, он, словно очнувшись, кричит:
   - Постойте! Но что же... кто же там похоронен?
   Издали доносится ответ старика.
   - Девушка. Красивая молодая девушка.
  

***

   Меня убили? Кто? Когда? И за что, Боже... А матушка?.. Бедная моя матушка!
   Беспомощно смотрю на вернувшегося Робера. Впрочем, он потрясен не меньше моего. Дважды порывается заговорить - и умолкает.
   Нахожу в себе силы сказать:
   - Ты ведь знал и раньше, что я... не вполне живая.
   Сама не понимаю, откуда взялось это "ты". Взгляд Робера теплеет, он протягивает мне руку ладонью вверх. Не решаясь коснуться его ладони, отвечаю печальной улыбкой.
   Снизу доносятся голоса Жежена и служанки. Робер вскакивает с места.
   - Жежен! Я поговорю с ним.
   - Думаешь, это он...- Я не решаюсь произнести вслух слово "убийство".
   - Нет. - Робер мотает головой. - Этого не может быть. Что бы там ни было - он не убийца.
   - Потому что он твой друг?
   Робер твердо смотрит на меня.
   - Потому что он мой друг.
   - Робер, ты у себя? - Голос Жежена все ближе. Робер выходит в коридор и на секунду пропадает из виду. Я слышу, как Жежен рассказывает. - Мы с Ламонтом ездили смотреть Бракьенские поля, потом пили сидр в местной харчевне... Какой у тебя помятый вид! Ты что, только что проснулся?
   Робер молчит, и Жежен продолжает:
   - Смотри не заболей: климат здесь скверный... Вот управимся с бумагами - и прямиком в Париж! Дидье пишет, к ним приехала кузина. Блондинка, ты должен ее помнить...
   Робер и Жежен входят в зал. В отороченном мехом шлафроке Жежен выглядит не менее элегантно, чем во фраке. Он идет к камину, протягивает руки к огню.
   - Холодно...
   Не глядя на друга, Робер говорит:
   - Приходил Феликс.
   Жежен отшатывается от камина, словно обжегшись.
   - Феликс... дворецкий? Что ему от меня нужно?
   Не меняя интонации, Робер продолжает:
   - Он сказал, что у тебя в саду похоронена молодая женщина.
   Жежен проводит рукой по лицу, потом отворачивается и медленно идет к креслу. Не садится - стоит, опершись руками о спинку. Наконец с усилием произносит:
   - Он хотел признаться?
   Робер качает головой:
   - Нет. Он собирался тебя шантажировать.
   - Меня! - Жежен горько смеется. - А впрочем, поделом мне. Садись, - это Роберу. - С первого же дня ты спрашиваешь - безмолвно и вслух - что тут произошло. Сядь, я расскажу тебе.
   Робер бросает взволнованный взгляд в мою сторону, затем садится напротив Жежена. Тот, по-прежнему держась за спинку кресла, начинает рассказ.
   - Ты знаешь, я рано остался сиротой. Меня взял в опеку дядя, Денез Бракьен. В детстве я редко его видел: дядя определил меня в закрытый пансион, а забирая на каникулы, чаще всего оставлял под присмотром служанок. Когда мне исполнилось семнадцать лет, он вспомнил обо мне. Ввел в светские салоны, игорные дома. Дядя жил беспутно: менял женщин, играл ночи напролет... Говорили, он жульничает, но поймать его за руку никому не удавалось. Со мной его охотнее принимали в свете - дядя говорил, что я придаю ему респектабельности. Не скажу, чтобы мне все это нравилось. Дядя был человеком властным, раздражительным... Под горячую руку легко мог оскорбить или ударить. Когда пришло время выбирать: оставаться с ним или продолжать учебу, я не раздумывал. Поступил в школу изящных искусств и виделся с дядей только на каникулах.
   Полтора года назад дядя сказал, что купил вот это самое поместье. Прекрасное поместье среди замшелых лесов... - Жежен останавливается, собираясь с мыслями, потом продолжает. - Я приехал сюда на прошлое Рождество. Дядя был еще несдержанней, чем прежде, и я старался как можно больше времени проводить вне дома. Бродил по лесу, охотился. Зима выдалась мокрой, дождливой... Однажды в сумерках, возвращаясь с охоты, я увидел у ворот девушку. Ее темные волосы и светлый плащ были мокрыми от дождя. Девушка держалась просто, но с достоинством. Сказала, что ей нужно повидать месье Бракьена. Мы никого не принимали, но я впустил ее... Потом поднялся наверх, а она прошла в дядин кабинет. Через двадцать минут, а может, меньше, я услышал крик. Кричала девушка. Я...- Волнуясь все больше, Жежен не может найти нужные слова. - Я не мог заставить себя спуститься вниз. Робер, я боялся... его.
   - И ты не пришел ей на помощь?! - Робер слушает, впившись пальцами в подлокотники кресла.
   Я слышу, как Жежен вздыхает.
   - Прошло десять минут, и я спустился все-таки. Дядя был один. Собравшись с духом, я спросил его о девушке. Дядя ответил, что гостье сделалось дурно, и она ушла.
   У меня было гадко на душе. Я вернулся к себе и долго сидел, не зажигая свечей. Около полуночи в саду за окном послышались какие-то звуки. Я выглянул: Феликс копал яму в темноте, под дождем. Позади него на земле лежала... я сразу узнал ее светлый плащ... та девушка, Робер! - Жежен надолго умолкает, потом продолжает потухшим голосом. - Плохо помню, что со мной было дальше. Я ринулся вниз... Мне хотелось бежать отсюда - в лес, не разбирая дороги. Видимо, я споткнулся на лестнице, упал и потерял сознание. Очнулся утром в постели. Ни дяди, ни Феликса в доме не было. Я наспех собрался, вскочил на коня и уехал, ни с кем не прощаясь. - Он переводит дыхание. - С тех пор я только однажды возвращался в поместье.
   Робер кивает.
   - Знаю. Когда дядя умер.
   - Да, верно... Месяц спустя дядю хватил удар. Служанка нашла его утром - он сидел, откинувшись в кресле, и смотрел неподвижным, мертвым взглядом на потухший фонарь.
   Жежен наконец садится, словно напряжение, а вместе с ним и жизненные силы, разом покинули его. Тихо, словно сам себе, говорит:
   - Панихида закончилась быстро, однако уже стемнело. Я потребовал, чтобы мне приготовили экипаж. Не хотел оставаться здесь на ночь... В последний раз оглянулся на окна поместья. Ты скажешь, что я сошел с ума, но в окне спальни... моей спальни... я увидел девушку в белом. Я сразу узнал ее...
   - Ты поднялся к ней наверх? - Взволновано спрашивает Робер.
   - Что?.. - Видимо, вопрос поразил Жежена до глубины души. - Господи, нет! Зачем? Что бы я сказал ей? ...Нет, я уехал. И постарался обо всем забыть. Если бы не бумаги, необходимые для продажи поместья, я больше никогда не появился бы здесь. - Он с тоской обводит взглядом комнату. - А теперь... всему конец.
   - Но почему же?
   Жежен ударяет кулаком о подлокотник кресла.
   - В моем саду найдут труп! Как ты думаешь, кого полиция заподозрит первым?
   - Думаешь, надо обратиться в полицию? - В голосе Робера слышно сомнение.
   - А как иначе? Феликс не оставит меня в покое, я знаю. - Жежен опускает голову. - Робер, я так устал бояться...
   Робер встает, подходит к нему, кладет руку на плечо. В сгустившейся тьме только огонь в камине освещает их неподвижные фигуры.
   Робер первым сбрасывает оцепенение.
   - Послушай, Жежен, что, если ты найдешь могилу... случайно?
   Жежен непонимающе смотрит на него.
   - Как это - случайно?
   - Предположим, ты догадываешься, что дядя что-то спрятал в саду. Нанимаешь крестьян, чтобы они выкопали яму в указанном месте...
   - Но зачем? Что это мне даст?
   - А то, что только безумец, - Робер сопровождает речь выразительным жестом, - будет выкапывать жертву на глазах у всей деревни.
   Жежен медленно кивает.
   - Да, это надежда... хоть и слабая. Они увидят, что я и впрямь ничего не знаю. А когда выяснится, что на самом деле находится в саду... мы позовем полицию и священника.
   - Священника?
   Жежен зябко поводит плечами.
   - Чтобы душа девушки успокоилась.
   Снова продолжительное молчание. Робер смотрит в мою сторону, но в темноте я не могу разглядеть выражение его лица.
  

***

  
   - Только скажи, и я не дам им тебя забрать.
   Ночь. Перегораживающие комнату занавески раздвинуты, я устроилась (насколько это для меня возможно) на кровати, Робер - в кресле. Фонарь он держит в руках.
   - Кому ты не дашь меня забрать?
   - Всем! - Робер категоричен. - Священнику и тем, кто уводит души на небеса.
   Устало отмахиваюсь.
   - Ты поможешь мне остаться здесь, а дальше что? Я должна буду провести вечность в этой комнате, а мое пробуждение будет зависеть от того, зажжет ли служанка старый фонарь?
   - Постой... - Лицо Робера словно озаряется светом. - Фонарь! Что, если мы попробуем вынести его из комнаты? Может быть, у тебя получится выйти вместе с ним? - Он встает, вглядывается мне в лицо. - Не бойся... Просто дай мне руку.
   Он протягивает руку. Я соскальзываю с кровати и держу ладонь над его рукой. Не прикасаясь.
   Одновременно делаем шаг, другой... Робер поднимает фонарь повыше. Вот и порог комнаты. Я не чувствую привычной дурноты. Еще шаг - в коридор. Устланная ковром лестница ведет вниз, в огромный мир, в бесконечность.
   - Давай сбежим? - В свете фонаря видно, что лицо Робера пылает лихорадочным румянцем. - Давай уедем отсюда прямо сейчас!
   Растерянно гляжу на него.
   - Да... Нет, погоди. Дай мне время.
   - Зачем тебе время, у тебя его было достаточно! - Он решительно направляется к лестнице.
   Тихо спрашиваю:
   - Ты готов увезти меня силой?
   Робер останавливается, словно его толкнули.
   - Разве ты не хочешь пойти со мной? - Он говорит быстро, глотая слова. - Конечно, я не успел рассказать тебе... Я уже продумал... все. Если ты согласишься уехать, я брошу учебу, мы будем жить в любом городе - на твой выбор. Я буду давать уроки, переписывать ноты, играть на флейте - на улицах и в харчевнях. А на вырученные деньги мы будем путешествовать. Или поселимся в маленьком домике - как ты захочешь...
   - Ты хочешь связать свою судьбу с призраком?
   - Я хочу связать свою судьбу с тобой! Или... - Он опять всматривается мне в лицо. - Тебе плохо со мной?
   - Мне хорошо. Очень!
   - Тогда почему?
   Мягко прошу:
   - Робер, вернемся.
   Робер смотрит на меня отчаянно и жалобно. Затем поворачивается и - шаг в шаг со мной - возвращается в комнату. Фонарь он прижимает к себе.
   Подождав, пока я устроюсь на кровати (на одеяле? над одеялом?) - он растерянно спрашивает:
   - Ты в самом деле хочешь остаться здесь?
   Качаю головой.
   - Может быть, я не останусь здесь - если священник сделает все, как должно.
   - Но почему?! - Робер почти кричит. - Почему для тебя лучше умереть, чем уехать со мной? Я буду заботиться о тебе, сделаю все, что хочешь...
   Спрашиваю:
   - Ты будешь заботиться обо мне - как долго?
   Робер отвечает, не задумываясь:
   - Всегда.
   - Всегда... Но ведь ты не будешь жить вечно.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ты сам понимаешь. Однажды ты тоже уйдешь из мира живых. И где я останусь тогда? В доме, который займут чужие люди? Или ты собираешься передать меня вместе с фонарем по наследству?
   Робер вскакивает с кресла, потом садится снова. Сжимает голову руками и сидит, согнувшись и зажмурившись, как от сильной боли.
   Мне больше всего на свете хочется сказать: я согласна, я передумала, посмотри на меня - и я пойду за тобой, куда захочешь...
   Вместо этого говорю:
   - Прости, Робер. Пусть уж судьба решает за нас.
  

***

  
   Раннее утро. Конечно, у Жежена не хватило терпения ждать дольше. Робер оставил окно открытым, и мне не только видно, но и слышно все, что происходит внизу.
   Под кривой яблоней трое крестьян разбивают заступами мерзлую землю: толстяк с окладистой бородой и двое парней, судя по сходству - братья.
   Жежен и Робер, один в темной меховой накидке, другой в бордовом плаще, стоят поодаль. Робер, которого я никогда раньше не видела с сигарой, курит, Жежен, застыв, как статуя, смотрит на работников. Не знаю, Жежен ли сказал крестьянам, что те ищут клад, или они сами додумались, но работа идет споро. Копатели переговариваются:
   - ...Золото, наверное.
   - Монеты. Старый месье Бракьен, говорят, все копил.
   - Слыхали: Перикова тетка перед смертью зарыла в огороде здоровенный сундук. Родственники откопали, а там...
   - Деньги?
   - Держи карман шире! Старый требник и двадцать книжек проповедей. Своими глазами видел! То-то Перик бранился...
   - Говорил я, что грамота - зло...
   Это крестьяне раскапывают мою могилу. Что чувствует человек при виде собственной гробовой ямы? Ничего. Любопытства - и то нет.
   Жежен громко говорит:
   - Я послал за Феликсом: он все время был при дяде, может, что-нибудь видел?
   Что ж, мудрый ход. Феликс поймет, что шантажировать тут нечем, и притихнет. А может, и выдаст себя чем-нибудь.
   - Тут что-то есть!
   - Мешок...
   - Осторожней, дубина!
   Копатели разом останавливаются, затем начинают работать с удвоенным рвением.
   С отвращением отступаю вглубь комнаты: меня похоронили в мешке! Но тут же возвращаюсь к окну. Сейчас Робер увидит мое истлевшее лицо... что с ним будет от такого зрелища? И что будет со мной?
   Мешок с прилипшими комьями земли извлечен на свет. Робер роняет сигару. Жежен говорит осипшим голосом:
   - Распорите его. Аккуратнее...
   Один из парней осторожно вспарывает мешок краем заступа. Несколько секунд копатели рассматривают содержимое мешка, затем начинают безудержно хохотать.
   Мешок доверху наполнен мерзлыми гнилыми яблоками и яблочными огрызками. Жежен смотрит на яблоки круглыми глазами и внезапно тоже сгибается пополам от смеха.
   Робер онемело стоит, глядя то на мешок, то на мое окно.
   Первым приходит в себя толстяк.
   - Тише, олухи! - Тычками он приводит копателей к порядку. - Господин, - это Жежену. - Видно, ваш дядюшка любил пошутить...
   Жежен, сдерживая смешок, сдавленно произносит:
   - Ничего... это ничего. Идемте, я заплачу вам.
   В это время из-за угла дома выбегает белобрысый паренек в истрепанной куртке. Он кричит:
   - А Феликса нет в деревне, его со вчерашнего дня никто не видел! Говорят, он забрал пожитки и уехал в город!
   Едва дослушав, Робер поворачивается и быстро идет в сторону от дома. Жежен пожимает плечами и, призывно махнув рукой копателям, входит в дом.
  

***

  
   Бледное зимнее солнце перевалило за полдень, Робера все нет. Может быть, он внизу, вошел с черного хода? Но тогда почему не поднимается? Наверно, они с Жеженом пьют вино, радуясь, что в саду не было никакого трупа. Феликс зарыл вместо меня мешок с яблоками, надеясь, что никто не заметит подмены, и сбежал, получив деньги за молчание, которое ничего не стоило.
   Что ж, в саду нет моего тела, но ведь где-то оно есть! Я призрак, а значит, мертва. Тогда где же моя могила? Где мой дом? И куда, во имя всего святого, подевался Робер? Вчера я отказалась поехать с ним - может, он больше не хочет меня видеть? ...Нет, нет, я уже достаточно хорошо знаю его. Что бы ни случилось, он не оставит меня здесь беспомощной.
   Смеркается. В сотый раз выглядываю в окно. Могила закопана кое-как, черно-серые галки разбрасывают клювами комья земли.
   Почему в этой комнате нет часов? Вот и шаги на лестнице... Нет, не Робер. Риана пришла убраться в зале и зажечь свечи. Смотрю сквозь щель в занавесках, как она маленькими глотками допивает вино из оставленной Жеженом бутыли. Уходит.
   Еще шаги... Жежен. Прошел по коридору, входит в зал. Не садится, ходит взад-вперед.
   Значит, Робер не с ним. Тогда где же? Стараюсь не думать о том, что он отправился искать Феликса. Да и где его теперь найдешь? В Плоэрмеле? Рене? Париже?
   Припадаю к оконному стеклу, долго вглядываюсь в синюю вечернюю тьму. Вот он, наконец! Робер идет ко входной двери, длинный плащ в снегу и в грязи.
   Я чувствую упоение и тишину, какие бывают только тогда, когда проходит сильная тревога. Еще несколько минут, и я узнаю, почему его так долго не было.
   Медленные, усталые шаги на лестнице... Робер входит в коридор. Если бы он мог сразу зайти ко мне, минуя Жежена!
   Жежен быстро выходит навстречу, и я невольно отшатываюсь: лицо у него белое от ненависти.
   - Где ты был?! - Голос Жежена непривычно резок. Что с ним такое? Он пьян? Нет, он зол.
   Робер отвечает не сразу, и Жежен повторяет, почти срываясь на крик. - Где ты был, я спрашиваю?!
   - Погоди... - Робер машет рукой. - Я так устал, Жежен...
   - Нет, ты скажешь сейчас! - Жежен хватает его за шиворот и буквально втаскивает в зал. С ужасом наблюдаю за ними. Почему я не могу вмешаться?
   Жежен кричит:
   - Мне сказали, ты ездил в деревню! Зачем? На чьей ты стороне?
   Робер, не пытаясь отстраниться, смотрит ему в лицо.
   - Я был у Кристель, твоей бывшей экономки.
   Жежен отпускает ворот Робера, но продолжает глядеть на приятеля с гневом и удивлением. Холодно произносит:
   - Можешь объяснить, зачем?
   Робер кивает.
   - Жежен, твой дядя не купил поместье. Он просто выиграл закладные и вышвырнул отсюда прежних хозяев - вдову Катарин Монтье и ее дочь. Кристель видела, как женщин выгоняют из дому, не позволив взять даже самого необходимого.
   (...Катарин. Значит, мою мать зовут Катарин.)
   Жежен молчит, и Робер продолжает:
   - Прошлой зимой дочь Катарин Ивона, - Робер бросает взгляд на мою комнату. - Приходила сюда. И ее здесь убили. Сама Кристель этого не видела - Феликс проболтался.
   (На несколько секунд перестаю слушать. Ивона. Так странно не узнавать собственное имя...)
   - Какое убийство?! - Жежен опять срывается на крик. - Могила пуста, ты сам видел! И, ради Бога, забудем об этом...
   - Я не знаю, почему могила оказалась пустой, - Робер разводит руками. - Зато знаю, где жили Катарин с дочерью после того, как их выгнали из поместья. Деревня Сен-Мевенн - шестьдесят миль по лесной дороге и вдвое меньше по бездорожью, через лес. Жежен, нам надо ехать туда.
   Жежен отворачивается.
   - Поезжай, куда хочешь, только чтобы я тебя здесь не видел.
   Робер смотрит на него остановившимся взглядом.
   - Но почему, Жежен?..
   Жежен говорит медленно, словно каждое слово дается ему с трудом.
   - Я звал сюда друга, а не соглядатая. Не предателя, который за моей спиной вступает в сговор с теми, кто пытается свести меня с ума.
   - Я не...
   Жежен резко поворачивается к нему.
   - Один из крестьян сказал, что Феликс вернулся из поместья с деньгами. Кто ему заплатил, ты?
   - Я, но это...
   - Достаточно. Чтобы завтра утром тебя здесь не было!
   - Жежен, выслушай меня!
   - Я уже наслушался лжи. Лгать и предавать - это у сицилийцев в крови, верно?
   Робер вздрагивает, как от удара. Глухо произносит:
   - Хорошо, я уеду. Немедленно.
   - Как знаешь, - Жежен пожимает плечами. - Можешь взять любого коня.
   Робер секунду колеблется.
   - У тебя есть двухместный экипаж? Я отправлю его назад, как только доберусь до Парижа.
   - Есть кабриолет. Хочешь, бери хоть насовсем. - Жежен идет к двери, лицо его скривилось. На пороге он медлит, словно решил вернуться, но, махнув рукой, быстро уходит.
   Робер долго стоит в полутемном зале, наконец поворачивается и идет ко мне.
  

***

   Войдя, Робер виновато улыбается и впервые называет меня по имени.
   - Ивона... как ты?
   - Я слышала ваш разговор.
   - А... да. - Робер мрачнеет. - Я больше не могу здесь оставаться. - Его голос становится умоляющим. - Ты поедешь со мной?
   Киваю:
   - Да, я поеду с тобой. Только прежде побываем... вернее, ты побываешь у моей матери?
   - Непременно.
   Пока Робер собирает вещи, я взглядом прощаюсь с комнатой, в которой провела столько времени.
   - Подожди, я сейчас, - Робер уходит и вскоре возвращается с полной бутылью масла для фонаря.
   Дорожный сундук собран.
   - Идем?
   - Идем.
  

***

   Зимний лес прекрасен, как храм, над дорогой - белый свод ветвей...
   Робер правит кабриолетом, я приютилась рядом. Фонарь стоит между нами на сиденье.
   Робер спрашивает:
   - Тебе не холодно?
   - Нет, мне хорошо. Ветер...
   Робер боялся, что меня унесет ветром, из дома мы выходили медленно-медленно... Но нет, ни ветер, ни холод не причиняют мне вреда. Холодно Роберу.
   Говорю:
   - Как ты думаешь, видел меня кто-нибудь из слуг?
   Не отрывая взгляд от дороги, он делает неопределенный жест и отвечает отрывисто.
   - Не знаю. Впрочем, все равно.
   - Тебя не было целый день... Я думала, ты уже не вернешься.
   Теперь Робер оглядывается, в его взгляде столько нежности, что я невольно подаюсь к нему.
   - Если бы я зашел, то уже не смог бы уехать. Когда знаешь, что любая новость, любое воспоминание может тебя отнять... - Он не заканчивает.
   Качаю головой.
   - Не волнуйся, теперь меня у тебя ничто не отнимет.
   Даже если утром я увижу свою мать. Даже если мне больше всего на свете захочется, чтобы она меня увидела.
   - Ты поговоришь с моей матерью?
   Он кивает.
   - Не волнуйся, я сделаю все, как надо.
   Дорога петляет, то взбирается на холмы, то круто идет вниз. На прояснившемся небе ярко светит луна. Лес неожиданно расступается, мы проезжаем спящую деревню - вереницу островерхих крыш. Дым из труб стелется низко - к оттепели.
   Снова лес, бесконечная аркада деревьев.
   Рассвет высветлил лесную чащу. Куда ни глянь - коричневое с белым, только пятна мха радуют глаз зеленью.
   Гляжу на осунувшееся лицо Робера.
   - Сколько ночей ты уже не спал? Две?
   - Три. Ничего, вот доберемся...
   Я прерываю его.
   - Чшшш! Прислушайся...
   Позади слышен стук копыт. Доносится крик Жежена:
   - Робер, подожди! Ты был прав: я нашел закладные! Мы поедем в Сен-Мевенн вместе!
   Робер натягивает поводья.
   Сзади, из-за поворота, появляется Жежен на сером коне. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать Робера, и тут лицо его сводит судорогой ужаса - он увидел меня. Жежен что-то кричит, не разобрать. Запряженная в кабриолет лошадь испуганно дергает в сторону. Робер рвет на себя поводья, кабриолет наклоняется, и я вместе с фонарем кубарем лечу на землю.
   Звон разбитого стекла, истошный крик Робера - и вот я сижу на земле среди цветных осколков и гляжу на дотлевающий фитиль. Слабость, слабость и тьма, подступающая изнутри...
   Робер, соскочив на землю, опускается на колени рядом со мной, повторяя: "Ивона..."
   С усилием шепчу:
   - Робер, не дай... мне уйти...
   И прежде, чем тьма успевает поглотить все вокруг, я слышу молящее, протяжное и страстное пение на незнакомом языке:
   "Cu ti lu dissi ca t'haju a lassari?
   Megghiu la morti ma no chistu duluri..."(2)
  

***

   Прихожу в себя дома, в постели. Раннее, сумрачное утро. Надо мной склонилась исхудавшая Асьен. В воздухе еще звучит последняя строфа песни, но куда подевался лес и почему я здесь?
   - Асьен, что со мной? Как я здесь оказалась?
   Асьен смотрит на меня, словно не веря своим глазам, затем бросается обнимать, приговаривая: "Деточка! Деточка моя дорогая!" Оставив меня, бежит к двери с криком: "Госпожа!.." - но тут же снова возвращается, вытирая глаза передником.
   - Да что случилось?
   Всхлипывая, Асьен поясняет:
   - Вот уже год, как вы ни с кем не разговариваете, никого не узнаете... Кормить вас - и то приходилось чуть не силой. И каждый вечер, стоило солнцу закатиться, с вами случался обморок - до самого рассвета. Последние три дня обморок не проходил, и мы ждали худшего... А все после того, как год назад вы исчезли невесть куда и вернулись домой только на следующий день, больная, истерзанная...
   И тут я вспоминаю все. Как решилась пойти к Бракьену - умолять его вернуть хотя бы матушкины фамильные драгоценности. Как у него начался приступ гнева. Вспоминаю тяжелую трость, занесенную над моей головой... И фонарь с цветными стеклами - последнее, что я видела, падая на каменные плиты пола.
   Я тогда потеряла сознание, очнулась в саду на холодной, мокрой земле. Голова раскалывалась, перед глазами - мутная пелена. Не сразу поняла, что старик, стоящий ко мне спиной, роет яму. Могилу... Я отползла под деревья, потом кое-как поднялась и побрела к выходу из сада. Старик не услышал. Благодарение Богу и всем святым, ворота были не заперты.
   Сразу за границей поместья начинался лес. Ночь и полдня я шла по лесу, падая, с трудом поднимаясь... И уже на пороге дома силы оставили меня окончательно.
   Значит, все время, пока я болела, моя душа оставалась в поместье. И когда Робер... Я вздрагиваю. Но где же Робер?
   - А это Робер, мой друг. - Издали, с улицы, доносится голос Жежена. - И все-таки впустите нас, мадам.
   Превозмогая головокружение, поднимаюсь с постели и, как была, в ночной рубашке, не слушая причитаний Асьен, цепляясь за стену, спешу к выходу.
   Свежий воздух окончательно приводит меня в чувство. Во дворе, спиной ко мне, стоит мать. Перед ней Жежен, что-то ей говорит. Рядом с Жеженом - Робер, бледный как привидение; в руках у него - разбитый, потухший фонарь. Вот он поднимает голову...
   Крик "Ивона!..", наверно, был слышен на другом конце деревни. Робер выпускает фонарь, в два прыжка подлетает ко мне и обнимает так, словно хочет навсегда спрятать у себя на груди.
   Слышу потрясенный голос матери: "Ивона, доченька!" - но только теснее прижимаюсь к Роберу, будто желая разом наверстать все дни бестелесного существования...
  

Эпилог

  
   Робер не вернулся в Парижскую школу изящных искусств. Мы обвенчались, живем с матушкой в поместье, а по весне, когда расцветут яблони, собираемся отправиться путешествовать. Матушка считает (и вполне справедливо), что это Робер вернул меня к жизни, и только что не молится на него.
   Жежен остался совладельцем поместья, но приезжает нечасто. Пишет, что ему собираются предложить кафедру в школе изящных искусств.
   Робер часто поет - для меня и просто так, от счастья. И вот еще что: крестьяне называют наше поместье "Дом с фонарями". Говорят, очень уж у нас их много.
  
  
  
   Примечания:
   (1) - В. Гюго "Фея", 1824 г., пер. Э.Линецкой
   (2) - "Кто сказал, что я ухожу от тебя?// Лучше смерть, чем эта боль". - Строфа из сицилийской народной песни, перевод Н.Чернеги.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

21

  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"